Смерть Билингвы

14

Мой палец, который еще вчера казался таким же далеким, как крошечный марсианский зонд, с грехом пополам управляемый с Земли, стал подвижным и юрким, словно только что вылупившаяся ящерица. Что за лекарства совершили это чудо, что за таинственная смесь, по капле просочившаяся ко мне в вены? Какая разница! Теперь я мечтаю со всей силы двинуть кулаком Никотинке по бледно-серой физиономии. Эта психованная все чаще позволяет себе «особые проявления»: «Идиот, жалкий идиот. Что ты о себе вообразил? За кого ты себя принимаешь? Ты только посмотри на себя, ты же ни на что не способен, дряблый твой конец…» И тут она больно щиплет меня за руку, ой! Остается круглый синяк, который не проходит до конца дня. Лицо Никотинки холодно, как альпийская вершина, а взгляд у нее колючий, как осколок льда. Судя по всему, она все-таки пытается сдерживать приступы ярости. В какой-то момент поток брани замирает, «идиот, иди…», и, словно подхваченная мощной волной ненависти, Никотинка делает шаг к моей койке, приподнимает правую руку и сжимает бледный дрожащий кулак. Я уже готовлюсь, что сейчас мне со всего размаха двинут по морде, но в последний момент Никотинка спохватывается, вздыхает, качает головой с таким видом, как будто ей меня жалко, «бедняжка сукин сын», и выходит из палаты, оставляя меня наедине с моим ожившим мизинцем и жужжанием аппарата. Вслед за мизинцем, который переживает разительный прогресс, память моя тоже пришла в движение. Она корчится, то сжимаясь, то расслабляясь, как сфинктер больного, страдающего недержанием, и мощными рывками приоткрывает завесу над тем, каким я был той грохочущей мартовской ночью 1978 года. Вчера ко мне вернулось самое удивительное воспоминание о прошлой жизни. Огромное, размером с океан, оно непостижимо долго оставалось невидимым, скрытое в глубинах серого вещества, в темных лабиринтах мозга, а теперь пронзило меня насквозь: я любил Каролину. Мало того, я до сих пор люблю ее. Это воспоминание было подобно огромному температурному скачку на Плутоне: солнечный свет обжигал ледяную поверхность, вызывая к жизни дивный фейерверк из тысячи взрывов, тысячи тектонических сдвигов. Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю, я люблю тебя, Каролина. Ты Солнце, я Плутон. Ты огонь, я растопленный лед, я лавина, я атмосферное явление, ты горящая звезда, я раскаленный добела осколок. Каролина — пламя, пылающее в моей памяти, уничтожая всякое воспоминание о Минитрип и ей подобных. Они были всего-навсего бездушными побрякушками, убого размалеванными картинками, второсортным товаром, которым стыдно пользоваться, в лучшем случае — твоими бледными подобиями, моя любовь, моя ненаглядная Каролина.