Смерть Билингвы

28

Было холодно, как в морозильнике. Мы проснулись, стуча зубами. Наксос сказал нам принять душ и как следует причесаться, потому что сегодня три четверти населения страны прилипнут к телеэкранам и будут смотреть на нас. О том, чтобы появиться с неумытой физиономией, не может быть и речи. Разумеется, мы все побрились и причесались. А Моктар даже напомадился, вид у него теперь был довольно-таки дурацкий, как у дешевого гондольера, но никто ему ничего не сказал. Мы надели форму и спустились в холл, где двое стажеров с телевидения выдали нам специальные боевые куртки. У Дирка на спине большими синими буквами было написано: «Спиннинг Инсайд». На куртке Моктара красовалась реклама шоколадной пасты, а на моей был вышит дикий зверь, потягивающий пиво из бутылки. В общем, разукрасили нас на славу.

На парковке уже вовсю трудилось несколько съемочных групп. Трое братцев с самого рассвета снимали подготовку к выступлению. Выглядели они совершенно измотанными и, похоже, опять переругались в пух и прах. Увидев направленные на них объективы, ребята из отряда выпячивали грудь и напускали на себя одновременно воинственный и пресыщенный вид. Время от времени какой-нибудь кретин начинал махать рукой, и три братца зеленели от злости, потому что хотели, чтобы мы вели себя так, будто нас никто не снимает.

Нас поджидали три покрытых брезентом грузовика. Спереди и сзади пристроились две небольшие бронемашины, которые, судя по всему, прибыли еще ночью. В молочно-белом, как лед, небе вставало солнце, но света от него было немногим больше, чем от лампочки в двадцать ватт. Мыс Моктаром и Дирком залезли в один из грузовиков, наглухо застегнув молнии курток и засунув руки в карманы. «За что люблю холод, так это за то, что все сильнее болит, — сказал Дирк. — От малейшей царапины или синяка прямо на стенку лезешь».

Моктар сказал, чтобы тот заткнулся, и добавил, что у него и так голова болит, еще, считай, ночь на дворе, всего полчаса назад ему снилась грудь его возлюбленной, и ему совершенно не улыбается слушать какого-то придурка, который рассуждает о холоде, синяках и царапинах. Моктар нервничал, явно теряя присутствие духа. Разлука с мадам Скапоне разъедала ему сердце, а жизнь приносила не больше радости, чем сон на утыканной гвоздями доске. Меня сильно тревожило, что Моктар пребывает в таком настроении. Без него мне было не справиться. Если он меня подведет, план уничтожения Каролины Лемонсид можно будет считать совершенно неосуществимым, а перспектива, что компания тронутых на службе у Джима-Джима Слейтера изрубит меня в мелкий фарш.

Наконец три грузовика и две бронемашины двинулись в путь. За нами ехали два внедорожника телекомпании, сверху доносилось глухое жужжание вертолета, на котором летел бывший летчик. А в это время в городе, в сотнях километров от нас, люди с припухшими от сна глазами включали свои телевизоры, чтобы наблюдать за нами в прямом эфире. Разбитую дорогу сменила дорога в еще более жалком состоянии. От прежнего покрытия, истерзанного непогодой, осталась только грязь, ухабы да гравий, который барабанил по кузову, выбивая африканские ритмы. Наксос пустил по кругу термосы с кофе, хлеб и амфетамины, чтобы мы окончательно проснулись. Наше утреннее полузабытье исчезло, и мы вдруг почувствовали себя в отличной форме. Холодный воздух, наполнявший легкие, стал казаться горючим, которое заливают в мотор самолета. Безрадостный пейзаж со свекольными полями и разрушенными деревнями обретал в наших глазах красоту александрийских стихов, а грязно-серое небо, казалось, возвещало прекрасный день.

Грузовик съехал с разбитого шоссе и покатил к разрушенному пригороду. Пустые высотки с фасадами, изрешеченными пулями и снарядами, ржавые кузова машин, окривевшие светофоры, перекошенные и почерневшие автобусные остановки. Мимо шныряли изголодавшиеся кошки. Отовсюду разило смертью.

— Война — это когда чего-то в воздухе становится больше, а чего-то меньше, — повторил Моктар слова Наксоса.

— Я так все себе и представлял, — сказал Дирк, — Вот уж дерьмо так дерьмо.

— Это еще ерунда, так, декорации. Скоро увидишь само представление. Это уж точно полное дерьмо.

Нас высадили из грузовика. Наксос сказал, что дальше мы пойдем пешком. Накануне вечером он объяснил, что в паре километров от того места, куда нас довезут, посреди прогнивших городских развалин окопалась целая банда каких-то несчастных гомиков с крысиными мордами. Регулярная армия пытается выбить их оттуда уже несколько недель подряд. У них винтовки с оптическим прицелом, немного гранат, но уже давно нечего есть, разве что попадется какая-нибудь кошка. Из-за недоедания стреляют они не особенно метко, потому что в глазах темнеет, и руки дрожат. В общем, мы не слишком рискуем, если, конечно, будем осторожны. Еще Наксос предупредил, что кругом может быть полно ловушек, так что надо держать ухо востро.

С вертолета транслировались два изображения: одно видели на своих экранах телезрители, другое передавалось в бронемашину, где сидел Наксос и двое телевизионщиков. Благодаря этому Наксос мог контролировать весь район боевых действий. Он сказал, чтобы мы разбились на группы по трое, отошли от соседней группы на несколько метров и так двигались вперед, пока не доберемся до позиций, где окопались пожиратели кошек. Дальнейшие приказы мы услышим в наушники. Трое братцев, операторы с обычными камерами, еще двое со стадикамами, компания с приборами ночного видения и две машины могли двигаться по всему району боевых действий, как им заблагорассудится.

— Эти придурки не воюют и могут делать, что им вздумается. Им все равно, что они мешаются у нас под ногами и рискуют сорвать операцию. Им лишь бы картинка получилась, что надо, — сказал Моктар, закуривая сигарету. Дирк попытался было возразить.

— Как-никак, они вбили во все это кучу денег. Можно сказать, они здесь хозяева.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда они придут снимать крупным планом, как ты подыхаешь в куче дерьма.

Дирк поднял глаза к небу, явно не в восторге от такой перспективы, но ничего не ответил.

Все быстро разбились на группы, выбрав себе товарищей по вкусу. Естественно, мы с Моктаром остались вместе, а третьим без особой охоты и скорее по принуждению согласились взять Дирка. Наконец мы отправились в путь, резкий утренний ветер дул нам в лицо. Все молчали. Моктар выглядел напряженным, я его раньше никогда таким не видел. Дирк опустил нос и шел вперед, втянув голову в плечи. Перед нами простирался бетонный лес многоквартирных домов, высившихся на краю города. Слева и справа от нас двигались такие же группки, а сверху доносилось успокоительное жужжание вертолета. Один из внедорожников телекомпании медленно проехал рядом с нами. Оператор пытался сделать съемку с движения из окна машины. Дирк машинально выпрямился. Отсняв, сколько им было нужно, телевизионщики направились к другой тройке, которая в ста метрах от нас взбиралась на гору обломков.

Чем дальше мы продвигались, тем сильнее сжималось все у меня внутри. Я думал, что наверняка за нами кто-то следит из этих почерневших окон, держа палец на спуске и целясь прямо мне в сердце. Из-за амфетаминов во рту у меня пересохло, а язык напоминал кусок наждачной бумаги.

Моктар положил мне руку на плечо: «Расслабься. Ты слишком напряжен. Сегодня совершенно обычный день. Возьми облака, насекомых, ветер. Им на все это наплевать. Мир всегда один и тот же, идет война или нет. И ты такой же, как они, ты такой же, как всегда. Может, сегодня кто-то и погибнет, но жизнь не остановится. Даже если умрешь ты сам, жизнь будет продолжаться. Это все не важно». — Черт! Хватит тебе тоску нагонять! — сказал Дирк, затыкая уши.

Как ни странно, меня слова Моктара успокоили. Он был прав. Все это было совершенно не важно.

И тут мы услышали выстрел. Бац! Как будто кто-то щелкнул пальцами. Мы трое инстинктивно пригнулись. Я увидел, как внедорожники, покачиваясь из стороны в сторону, направились к тому месту, откуда был сделан выстрел, метрах в двадцати от нас. Там трое парней из «Осеннего дождя» размахивали руками, склонившись над распростертой на земле темной массой.

Побледневший Дирк без конца повторял: «Черт, что это такое? Что они делают?» Как будто в ответ на его слова, у нас в наушниках раздался голос Наксоса, который приказал не двигаться.

— При такой холодрыге если не двигаться, можно и заболеть, — сказал Моктар, дыша себе на руки.

Вертолет описал длинный эллипс и завис над темной массой. Камеры сфокусировались на объекте.

— Это коза, — послышался голос Наксоса. — Эти болваны застрелили козу. Бросьте ее, всем успокоиться и двигаться вперед.

Вертолет снова набрал высоту, телевизионщики залезли в свои внедорожники, и все отправились дальше. Мы прошагали еще не меньше четверти часа, и только тогда добрались до жилого района. Машины были спрятаны среди руин продуктового магазина. Нам пришлось подождать, пока операторы вылезут оттуда со всем своим оборудованием. К нам подошел один из трех братцев.

— Я буду с вами, когда вы будете прочесывать здание, — сказал он, устанавливая на своей камере прибор ночного видения.

— С чего начнем? — спросил Дирк.

— Начинать надо с начала, — ответил Моктар, направляясь ко входу в десятиэтажную башню.

Оператор сказал, чтобы мы подождали, пока он настроит звук. Потом мы вошли. Моктар открывал шествие.

Внутри пахло мочой и плесенью. Прежде всего нам в нос ударили эти запахи. А стоило закрыть за собой дверь, как стало темно, хоть глаз выколи. Мы зажгли фонарики. При их слабом свете мы увидели, что до нас здесь успело побывать полно народу, причем совсем недавно: в подъезде валялись кучи консервных банок, разные бумажки, грязные подгузники, окурки и множество других уже совсем ни на что не похожих вещей. Все это хрустело у нас под ногами. Моктар нагнулся и поднял какой-то предмет.

— Смотри, — сказал он, показывая мне огрызок яблока.

— Ну и что? — спросил я.

— Он не успел сгнить. Только окислился. Он лежит здесь всего несколько часов.

Дирк не скрывал отвращения.

— Какая гадость. Неужели здесь живут люди?

— Они здесь не живут, здесь у них помойка. Они все бросают с верхних этажей на лестничную клетку, а потом мусор скатывается сюда. Уверен, наверху кто-то есть.

Оператор заснял нижние ступеньки, которые терялись в темноте. На стенах при желтоватом свете фонариков можно было прочесть: «Армия = грязные сукины дети», «Насрать нам на телевидение», «Педики, мы вам еще надерем задницу». Размышляя над этими надписями, я последовал за Моктаром, который начал подниматься на второй этаж.

Мы очутились в полутемном коридоре. Свет туда проникал через маленькое окошко метрах в десяти от нас, которое выходило на задний двор. Это и правда оказалась самая что ни на есть типичная муниципальная многоэтажка, потри фанерных двери с каждой стороны, шесть крошечных облезлых квартирок на этаже. Зато в свое время это было дешевое жилье, как раз по карману паре безработных с ребятишками. До войны здесь наверняка стоял непрекращающийся гвалт, а теперь царила могильная тишина. В довершение унылой картины, штукатурка целыми пластами отваливалась с набухших от влажности стен. Ни дать, ни взять, кожа старика, страдающего тяжелой формой псориаза.

Оператор шел за нами, снимая рекламу на наших куртках. Наверняка он думал, что обязательно надо будет использовать эти кадры при монтаже. Моктар повернулся к нам. Оператор навел объектив на его лицо.

«Здесь надо действовать методично. Будем проверять квартиру за квартирой. Я толкаю дверь, вы меня прикрываете, я вхожу».

— Ух ты! Прямо как в кино, — обрадовался Дирк.

У оператора тоже был довольный вид. — Великолепно! Вы будете вышибать двери? Зрители это обожают.

Мы все заняли свои позиции, Дирк слева, я справа, Моктар перед дверью, оператор чуть поодаль. Словенец сосчитал до трех, разбежался и резким ударом ноги высадил дверь. Бах! В некоторой суматохе мы втроем ворвались в квартиру. Моктар быстро тыкал револьвером во все стороны, мы с Дирком пытались хоть что-то разглядеть в облаке штукатурки, которая отвалилась вместе с дверью. В конце концов, мы увидели, что стоим посреди квартиры, где не осталось почти ничего, кроме прогнившего кресла и пары пустых шкафов. Пока мы для проформы обследовали все комнаты, оператор снимал из окна пустынную улицу.

— Здесь ничего нет. Проверим остальные, — сказал наконец Моктар.

Вторая квартира ничем не отличалась от первой: такая же пустая, вымершая, грязная. На дверном косяке виднелись зарубки и имена детей: Франсуа, Давид, Эмили, Элоди. Многодетное семейство. Мы вышли и наведались в третью квартиру, тоже пустую, где стены были увешаны фотографиями собак, которые взирали на нас с высунутыми языками.

— Вы заметили? — спросил оператор.

— Что заметили? — отозвался Дирк.

— Эта квартира такая же, как первая.

— Здесь все квартиры одинаковые, — сказал Моктар, который не мог потерпеть, чтобы какой-то гражданский указывал ему, на что надо обращать внимание, а на что нет. — Вот именно. Квартира, в которой мы только что были, не такая. Она чуть-чуть поменьше, может быть, всего на метр.

Моктар ничего не сказал, но вышел и вернулся во вторую квартиру, где на дверном косяке были написаны имена детей. Внимательный взгляд действительно мог заметить, что не хватало, как минимум, метра.

— Это у меня профессиональное. Когда снимаешь, на все обращаешь внимание, — сказал оператор.

— Не понимаю, что это меняет, — пробормотал Дирк. — Мы здесь не затем, чтобы проверять, что там напортачили архитекторы.

— У тебя в камере есть инфракрасная установка? — обратился Моктар к оператору.

— Да. Надо нажать на эту кнопку…

Моктар схватил аппарат и, глядя на встроенный контрольный экран, принялся кружить по комнате.

— Вот эта стена. Она самая теплая, — сказал он и остановился.

Он вытащил охотничий ножик, которого не было среди нашего обычного снаряжения, и несколько раз вонзил его в штукатурку, громко крича: «Хватит, придурки! Вылезайте!» Штукатурка отвалилась кусками, за ней показалась деревянная перегородка. Моктар обеими руками принялся крушить ее, отрывая целые доски. Вскоре мы увидели тех, кто прятался этими досками: бледного бородатого мужчину, женщину с испуганными глазами, а с ними Франсуа, Давида, Эмили и Элоди, которые не намного выросли с тех пор, как были сделаны зарубки надверном косяке.