Смерть ночи

5

Очень странное чувство посетило меня, когда я возвращалась обратно через загоны: будто моя огромная тень движется по небу, шагая в ногу с маленьким телом на земле. Это пугало, по-настоящему пугало, но изменить я ничего не могла. Тень нависала надо мной, молчаливое тёмное существо, растущее из моих ног. Я знала, что если наклонюсь и потрогаю его, то ничего не почувствую. Такова уж природа теней. Но одновременно мне казалось, что, пока тень цепляется за меня, воздух вокруг становится холоднее и темнее. Я гадала, не станет ли с этого момента вся моя жизнь вот такой, и не будет ли тень с каждым убитым мной человеком становиться больше, темнее, страшнее…

Затем я оглянулась на остальных, пытаясь сосредоточить взгляд на них. И постепенно, по мере того как я концентрировалась, моя тень сокращалась. Наконец словно пелена слетела с глаз, и я увидела всех ясно, отчётливо. И остро осознала, как выглядит каждый. Может, всё дело было в освещении или ещё в чём-то. Мои друзья обрисовались на фоне облаков и темнеющего неба как на огромном киноэкране. Не то чтобы я увидела всех, будто в первый раз, нет, скорее, как если бы их увидели другие. Я взглянула на друзей глазами чужака, постороннего.

Мы все были одеты в неброскую одежду. Теперь мы одевались именно так. Мне иной раз страстно хотелось снова надеть что-нибудь яркое, светлое, но такой возможности не было. Однако в этот день я только и хотела быть в сером или в хаки, хотела, чтобы одежда прилипла к телу, стала моим траурным нарядом.

Мы пересекали два пастбища на довольно открытой местности. Это было, конечно, рискованно, но не слишком. Единственная настоящая опасность грозила с воздуха, но мы считали, что шум самолёта или вертушки услышим заранее и успеем найти укрытие. Деревьев вокруг хватало.

Это был долгий путь. Боже, как я устала! Мы все устали. Крис шёл, свесив голову и слегка волоча ноги. Своими новыми глазами я видела, как он худ и хрупок: серьёзный светловолосый мальчик, казавшийся немного младше остальных. Метрах в пятидесяти от него, немного впереди, шла Фай, и даже теперь, обессиленная, она шагала грациозно, словно при движении вперёд её ноги лишь слегка задевали траву. Фай на ходу оглядывалась по сторонам, как дикий лебедь, ищущий воду. И уже не в первый раз мне захотелось быть хотя бы на четверть такой же изящной. Глядя на Фай, вы забывали, что одежда на ней столь же мешковатая, как у всех, а тело столь же грязное и дурно пахнет. Она была прекрасна, не осознавая этого, в том-то и был её секрет, – никогда мне не обрести ничего подобного.

Ну что ж, нет – значит нет.

В сотне метров слева от меня шёл Гомер, его почти не было видно за рядом молодых тополей, высаженных в качестве защиты от ветра. Гомер был большим и крепким, и сейчас, когда он шёл, ссутулившись, наклонив голову навстречу ветру, он больше, чем когда-либо, походил на медведя. Трудно сказать, как он переживает все эти события. Он за свою жизнь столько раз попадал в разные неприятности, что, наверное, уже привык к этому. Но теперь всё было немного по-другому. И я до сих пор не понимала, сердиться мне на него или нет. Гомер нарушил один из наших договоров, но мою злость заглушали жалость и ужас перед тем, что он сделал, и растерянность, потому что Гомер, скорее всего, был прав, а я – нет. Да и не время было выяснять, что он чувствует, проверять, всё ли с ним в порядке. Эго могло подождать до тех пор, когда мы вернёмся в тихое надёжное укрытие Ада. А пока, похоже, размышляя, как чувствует себя Гомер, я отвлекалась от мыслей о том, что ощущаю я сама.

По другую сторону от меня шла Робин. Глянув на неё, я вспомнила героев былых времён. Например, древних королей, к именам которых всегда добавлялись какие-то особые титулы: Эдуард Мученик, Этельред Неразумный, Вильгельм Завоеватель. Робин была Робин Неустрашимая. Пока всё вокруг тихо и спокойно, она держалась в тени. Но когда дела шли плохо, Робин хватала боевой топор, раскручивала его над головой и нападала на врага. Она проявляла себя в самые пугающие, самые ужасные моменты. Похоже, её ничто не могло остановить. Может, Робин ощущала, что ей ничто не грозит. Не знаю. Но и теперь она вышагивала легко, высоко вскинув голову. Казалось даже, что она что-то напевает и слегка похлопывает в такт музыке левой рукой по бедру.

Ли гоже пребывал в прекрасном настроении. В ту ночь, когда мы взорвали мост, он был счастлив, хотя сам и не в состоянии был сделать многого из-за раненой ноги. На этот раз мы устроили настоящий разгром, мы это знали, и Ли находился в самой гуще событий. Он и всегда-то двигался, как чистокровный скакун, если нам приходилось пересекать открытое пространство или просто идти очень далеко, а уж теперь буквально излучал энергию, смотрел вперёд, его длинные ноги легко покрывали километр за километром. Время от времени Ли оглядывался, улыбаясь и подмигивая. А я не знала, радоваться мне или тревожиться из-за того, что он наслаждается убийством людей и уничтожением имущества. Но для него жизнь явно стала проще.

А моя голова была так набита разными мыслями, что они просто из ушей лезли. И я бы не удивилась, если б они, например, начали капать из носа. Слишком многое нужно было понять, осознать. Но я вместо того всё отпихнула в сторону и начала повторять неправильные французские глаголы: «Je vis, tu vis, il vit, nous vivons, vous vivez, ils vivent. Je ineurs, tu meurs, il meurt, nous mourons, vous mourez, ils meurent»[5]. Это казалось намного безопаснее, чем думать о нашем нападении, и, кажется, чуть-чуть сокращало огромную тёмную тень над моей головой.

Мы добрались до моего дома в последних лучах дня. На этот раз я не вошла внутрь. Дом уже начал казаться мне незнакомым, будто это было просто старое здание, в котором мы когда-то жили, давным-давно. Сразу было видно, что дом необитаем. Лужайка жутко заросла, она выглядела встрёпанной и неопрятной. Одно из окон эркера столовой треснуло сверху донизу, не знаю уж почему. Может, об него ударилась какая-нибудь птица. Половина виноградных лоз упали со шпалер и валялась теперь поперёк дорожек и цветников. Это уж моя вина. Папа раз десять мне говорил, что нужно подвязывать их покрепче.

Верный «лендровер» терпеливо ждал в зарослях, скрываясь от чужих глаз. Я подвела его к сараю и залила бензин. Нам повезло, что бензин у нас хранился в ёмкости, стоявшей высоко, и в бак машины он лился просто благодаря силе притяжения. Хотя, конечно, рано или поздно топливо кончится. Не представляю, что тогда мы будем делать. Я вздохнула, согнула шланг, прекратив подачу, и забралась на опору ёмкости, чтобы закрыть клапан. Горючее было лишь одной из множества наших проблем.

Наши вечерние дела только-только начинались. Мы отправились к дому на склонах холмов. Это было небольшое хозяйство, о котором я совсем забыла, принадлежавшее семье Кинг, я встречалась с её членами лишь однажды, на почте. Мистер Кинг трудился в госпитале на полставки, был социальным работником, а его жена преподавала музыку в начальной школе два дня в неделю. Но их настоящей страстью было самообеспечение. Они построили своё маленькое жилище из необожжённого кирпича на куске земли, который купили у мистера Раунтри – тоже не богача, заплатив непомерную цену. Папа считал, что их просто ободрали как липку. Но тем не менее они поселились в конце просёлочной дороги, без электричества, без телефона, обзавелись коровами и свиньями, курицами и гусями, и ещё стадом пёстрых овец, кроме того, у них была парочка очень неловких, очень застенчивых детишек.

Их владения теперь выглядели весьма уныло. Разрушающиеся строения и изгороди, много мёртвых животных, голодные овцы в загоне – они давно съели всё, что у них было, отощали и едва держались на ногах. По крайней мере, их мы спасли, открыв ворота загона. Я считала, что солдаты позволят рабочим отрядам кормить и перегонять животных, ведь многие из них нуждались в уходе, зимой их надо было кормить, и кое-где уже следовало начинать это делать, если кто-то вообще хотел сохранить скот в приличном состоянии.

Я надеялась, что Кинги могли до сих пор оставаться на своей земле, прячась где-нибудь, но никаких следов присутствия людей мы не заметили. Наверное, миссис Кинг была на ярмарке вместе с учениками, они должны были там играть на скрипках, так что, скорее всего, их семейство попало в плен вместе с остальными. Но в этом доме и в новеньком железном сарае за ним мы сорвали настоящий джекпот. Мы нашли мешки с картошкой и мукой, банки разных домашних заготовок, целый ящик консервированных персиков, правда, все банки были помяты и свалены в кучу. Корм для кур, чай и кофе, с десяток бутылок домашних наливок и пива, которые Крис тут же радостно утащил в машину. Рис, сахар, овсяная крупа, растительное масло, варенье, соус чатни… К сожалению, не было шоколада.

Закончив с этим, мы собрали все мешки, какие удалось найти, и отправились к фруктовым деревьям. Деревья были молодыми и, несмотря на опоссумов и попугаев, неплохо плодоносили. Мне никогда не забыть вкуса свежего, хрусткого, сочного яблока Джонатан, которое я подобрала с земли. Никогда раньше я не видела такой белой и чистой мякоти, не пробовала чего-то настолько фруктового, если можно так выразиться. Несколькими днями раньше мы ели яблоки в саду Корри, но они были совсем другими. То есть вряд ли это зависело от яблок – другой, наверное, стала я сама. Я искала оправдания, прощения, и каким-то непонятным образом яблоко дало мне его. Конечно, потеряв однажды невинность, её обратно не вернёшь, но безупречная свежесть плода заставила меня ощутить, что далеко не всё в мире сгнило и испортилось, кое-что ещё по-прежнему чисто. Сладкий сок наполнил рот, а несколько капель даже скатились по подбородку.

Мы обобрали все деревья. Джонатан, гренни, фуджи, груши, айва… Я съела пять яблок, у меня даже появилась оскомина. Но после сбора прекрасных фруктов в тот прохладный ветреный вечер я почувствовала себя немного лучше, ожила.

Наша последняя находка оказалась абсолютно случайной. Мы уже сели в машину и медленно ехали по дороге, все молчали. Я включила подфарники – мы оставались под покровом деревьев, так что это представлялось вполне безопасным. Ехать ночью совсем без света подобно ночному кошмару. Из всего, что мы делали с начала вторжения, это было, пожалуй, самым страшным. Будто едешь в никуда, в некое тёмное чистилище. Да, ужасно, и сколько бы раз я это ни делала, привыкнуть не могла.

Но даже при небольшом свете, который я рискнула включить, невозможно было не заметить две пары глаз, с любопытством смотревших на нас. Большинство существ, мимо которых мы проезжали за последние дни, уже вполне одичали и убегали прочь, но эти маленькие животные никуда не спешили. Так уж им не повезло. Это были два ягнёнка, примерно шести месяцев от роду, чёрные, похоже от одной овцы. Видимо, их мать погибла, но они к этому моменту были вполне в состоянии продержаться самостоятельно. Во всяком случае, истощёнными они не выглядели.

– Жареная баранина! – воскликнула я, ударяя по тормозам.

Да, это был внезапный порыв, но я тут же подумала: «А почему нет?»

Я окончательно остановила машину и оглянулась на остальных.

– Мы хотим жареной баранины? – спросила я.

Похоже, все слишком устали, чтобы думать, а тем более отвечать, но Гомер среагировал. Он выказал куда больше энтузиазма, чем я наблюдала в нём в последние двадцать четыре часа. Он выскочил из машины с одной стороны, я – с другой. Ягнята глупо стояли на месте. Да, глупо, по-овечьи, и я не собираюсь искать другое слово. Тут наконец Робин и Ли тоже проявили признаки жизни, видимо при мысли о хорошей еде. Никто из нас не был вегетарианцем – быть вегетарианцем означало нанести величайшее оскорбление нашей части мира. Мы схватили ягнят и перевернули вверх ногами, потом нашли какой-то шнур и, связав им ноги, каким-то образом втиснули их в машину.

– Они не сожрут нашу картошку? – встревоженно спросила Фай, пытаясь отодвинуть тяжёлый мешок с картофелем от головы одного из ягнят.

– Нет, Фай, и сахар они тоже не тронут.

Когда мы вернулись к моему дому, я, едва переставляя ноги, пошла набрать мяты. Эта короткая прогулка едва не прикончила меня. Наклонившись, чтобы сорвать растения, я вдруг почувствовала, что огромная чёрная тень вернулась и нависла надо мной, словно коршун. Было страшно поднять голову. Конечно, ночь уже достаточно сгустилась, но я знала: какими бы тёмными ни были небеса, моя упорная тень ещё темнее.

Ошибкой было отправиться за мятой в одиночку. После стрельбы по солдату на Баттеркап-лейн я впервые осталась наедине с собой. И казалось, стоило мне удалиться от друзей, как небеса заполняла эта чудовищная тень.

Пару минут я провела, согнувшись над мятой. По спине побежал холод, и я больше не ощущала запаха мяты, хотя касалась лицом её высоких стеблей. Через какое-то время я услышала голос Гомера, окликавшего меня, а потом раздались и его тяжёлые шаги, и он сам прорвался ко мне через разросшиеся цветы бордюра. Гомер не сразу меня отыскал, потому что я просто не в состоянии была откликнуться на его зов, но я слышала, как его голос раздаётся всё ближе и ближе и звучит всё более обеспокоенно. Когда Гомер нашёл меня, он повёл себя на удивление мягко, погладил меня по шее и пробормотал что-то утешительное.

К машине я вернулась вместе с ним. Не сказав никому ни слова, ни на кого не посмотрев, я повернула ключ зажигания. Мы наконец-то медленно приближались к месту, ставшему для нас домом, – к Аду. Мы спрятали «лендровер» в обычном месте, взяли кое-что из припасов, привязали ягнят, оставив им ведро воды, и дальше пошли пешком. Правда, «пошли» – слишком сильно сказано, это было скорее спотыкание, нежели ходьба. Мы уже достигли предела во всех отношениях – физическом, умственном и эмоциональном, и я лишь радовалась, что никто и не пытался обнаружить в себе какие-то сохранившиеся в глубине запасы энергии. Да и вряд ли у кого-то они имелись. С трудом переставляя ноги, я думала, что могла бы делать это вечно, вот только на спуске пришлось чересчур напрячь мышцы бёдер.

Когда мы добрались наконец до лагеря, Гомеру пришлось ткнуть меня кулаком, чтобы остановить, точно на кнопку нажать. Мы ввалились в палатки и, кое-как пожелав друг другу спокойной ночи, тут же рухнули – каждый в раковину своего личного сна.

Мне, вопреки ожиданиям, удалось заснуть. И всю ночь мне снился кто-то большой, злобный, нависавший надо мной и говоривший так громко, что его голос отдавался во всём теле.

Проснулась я рано, прижимаясь к Фай. Я не понимала, что происходит: меня как будто преследовала мысль о том, что я должна спрятаться, не должна оставаться одна… И сохранялось ощущение, что тень так и висит надо мной, и я, как крыса, за которой гонится сова, хотела забраться под какой-нибудь камень. Вот только, в отличие от крысы, я предпочла спрятаться под человеком, а не под камнем.

Похоже, именно с той ночи я стала меньше спать, есть и меньше разговаривать. Казалось, я перестала ощущать себя личностью, потому что убила умиравшего солдата.

Наконец я встала и умылась.

День пополз своим чередом, час за часом. Никто ничего особенного не делал. И уж точно никто не говорил о чём-либо важном.

Большую часть припасов мы оставили в «лендровере». И весьма соблазнительной казалась мысль оставить их там навсегда. Но во второй половине дня, немного подремав, – это был дневной отдых из тех, после которых чувствуешь себя хуже, чем прежде, – я заставила себя поднять остальных. В первую очередь я думала об овцах, и ещё мне хотелось доказать всем, что могу принести пользу и не такой уж плохой человек, пусть даже и убиваю людей.

Однако оказалось очень нелегко убедить всех отправиться в путь.

– Да неужели это не подождёт до завтра? – сразу заныл Крис и, не глядя мне в глаза, снова заполз в свою палатку.

Гомер спал так крепко, что мне и будить его не захотелось. Ли тоже не горел желанием куда-то идти, но был слишком горд, чтобы признаться в этом, и потому без слов отложил в сторону книгу. Робин привела мне двадцать причин к тому, что нет необходимости куда-то идти до следующего дня, но в последний момент, когда мы уже уходили, передумала и отправилась с нами. Фай держалась лучше всех: она выбралась из спального мешка со словами:

– Упражнения! Отлично! Это то, что мне нужно: побольше нагрузки.

Я простила ей сарказм, потому что Фай выглядела бодрой, а мне как раз и нужна была малая толика бодрости.

Мы отправились около четырёх часов дня. Физическое движение пошло мне на пользу, вернув энергию телу и уму. Мы уже так хорошо знали тропу, что при желании могли болтать на ходу, не слишком сосредоточиваясь на том, куда ставить ноги. Мы прошли тропу по той части, что огибала утёсы, потом сквозь кусты, через прекрасный резной мост ручной работы, оставленный здесь единственным человеком, некогда жившим в этой дикой каменистой впадине. Если б тот старый отшельник вдруг вышел из своей хижины, когда мы двигались по мосту, он, наверное, от изумления проглотил бы собственную бороду. Разве мог кто-нибудь предсказать, что от Ада будет какая-то польза и как именно его станут использовать? И раз мы не могли предвидеть этого, то, быть может, нас точно так же изумит и какое-то грядущее событие, которое покончит с войной. Этой мыслью я утешала себя, пока мы тащились к Вомбегону.

Мы ни о чём особо не говорили. Через какое-то время я осознала, что остальные стараются держаться весело и бодро, только чтобы поднять мне настроение. Фай предложила поиграть в «А я помню», эта игра с некоторых пор стала нашей любимой. Она была отличным способом провести время и достаточно простой: начни со слов «А я помню» и убеди всех, что это чистая правда.

Мне кажется, мы полюбили эту игру потому, что она помогала нам вернуться к нормальной жизни, к жизни до вторжения. Правда, сейчас я была не в том настроении, чтобы играть, но заставила себя присоединиться к остальным.

Начала Фай:

– А я помню, как родители Салли Геддес взяли меня с собой в ваш ресторан, Ли, и я заказала баранью отбивную, потому что китайские названия показались мне уж очень странными.

– Они не китайские. Тайские и вьетнамские, – пробормотал Ли и продолжил громче: – А я помню, как у меня болели пальцы от игры на скрипке, а мой учитель велел мне играть ещё час.

– А я помню, как мне показалось, будто мистер Оутс сказал, что после церкви будет фейерверк, и я очень обрадовалась, но выяснилось, что он говорил о занятиях в церковном хоре.

– А я помню, как впервые увидела ночное движение на дороге, с огнями.

– Ох, Элли! Да ты настоящая деревенщина!

– А я помню, как готовила желе, внимательно следуя инструкциям, и третьим пунктом там значилось: «Дать постоять в холодильнике», и я подумала: «С какой стати я должна стоять в холодильнике?»

– Фай! Ты это выдумала!

– Правда, клянусь!

– А я помню, считал, что нравлюсь всем учителям, а однажды, во втором классе, услышал, как учитель говорит, что я из тех ребят, из-за которых он готов сбежать из города! – Это сказал Ли.

– А я помню, как в седьмом классе Элли всегда занимала для меня место, но один раз не сделала этого. И знаешь, Элли, мне показалось, что настал конец света. Я заплакала и ушла домой.

Я тоже это помнила и теперь чувствовала себя виноватой. Но тогда мне немного надоела компания Робин и хотелось чего-то другого.

– А я помню, один раз в детстве шёл мимо коровы, которая… так скажем, плохо себя чувствовала. Она задрала хвост и сделала кое-что прямо мне на голову!

– А я помню, как в первом классе объясняла учительнице, что нашу кошку вычистили, но та никак не могла понять, о чём это я.

– А о чём ты говорила?

– Что её стерилизовали! – Фай тихонько засмеялась, как будто зазвенели маленькие колокольчики.

– А я помню, как в бассейне по ошибке зашёл в раздевалку к девочкам.

– По ошибке! Ну конечно, Ли, конечно!

– А я помню, как была влюблена в Джейсона, постоянно ему звонила и болтала часами. Один раз я говорила-говорила, а когда замолчала, в трубке была тишина, я подождала немного и повесила трубку. На следующий день в школе я спросила у Джейсона, что случилось, и он признался, что заснул, пока я болтала.

– А я помню, что ужасно волновалась из-за первого дня в школе, поэтому надела форму под пижаму и легла в ней спать, – призналась я.

Да, с тех пор моё отношение к школе слегка изменилось.

– А я помню, мои родители хотели отправить меня в школу-интернат, но я сбежала и пряталась под домом четыре часа, пока они не передумали.

– А я помню, как во втором классе обменял свою скрипку на батончик «Марс», и когда мои родители об этом узнали, их чуть удар не хватил, они тут же стали звонить родителям того мальчика, чтобы отменить сделку. А я даже не помню, с кем тогда поменялся.

– Я помню, – сказала Фай. – Это был Стив.

– Точно, – подтвердила я.

Да уж, Стив, мой Стив, то есть мой бывший Стив, всегда умел уговорить кого угодно на что угодно.

– Твоя очередь, Робин, – кивнула Фай.

– Ладно, просто я ещё думаю… Ну, я помню, как дедушка поднял меня на руки и прижал к себе, вот только забыл, что во рту у него сигарета, и обжёг мне щёку.

– А я помню, в детстве подсматривала, как Гомер писает, и решила, что тоже хочу делать это стоя, так что сняла трусики и попыталась… Получилось, правда, не очень хорошо, – добавила я без особой необходимости.

– А я помню, как в последний раз видела своих родителей, – проговорила Фай. – Мама сказала, что если я отправляюсь в буш, то это вовсе не значит, что не надо чистить зубы каждый раз после еды.

– А я помню, папа сказал мне, что мы самая неорганизованная компания из всех, какие он только видел, и что если бы мы нанялись к нему работать, он бы всех сразу же и уволил, – вне очереди заговорила я. На меня снова наваливалось тяжёлое уныние. – А потом уехал на мотоцикле и даже не попрощался.

– А я помню, как папа беспокоился из-за этой поездки, – признался Ли, – и всё твердил мне, чтобы я был очень осторожен и ни в коем случае не рисковал.

– А ты вот так и послушался, – улыбнулась Робин. – Ну, что-то мы уж очень загрустили… Давайте я вам расскажу, как в последний раз видела своих родителей. Я открыла дверь их спальни, чтобы попрощаться, а они прямо на покрывале страстно занимались любовью. К счастью, они меня не услышали, так что я тихонько прикрыла дверь и, выждав минутку, постучалась к ним и как можно громче крикнула, что уезжаю, и сразу побежала к машине.

История Робин достигла цели: все рассмеялись.

– А я-то думала, что это ты хихикаешь, садясь в машину, – сказала Фай, когда все наконец отхохотали. – И подумала, что ты безумно рада видеть меня.

– Ну и это тоже было, конечно.

Мы наконец добрались до вершины Вомбегону.

На открытом месте было холодно, нас уже не укрывала чаша Ада. Небо оставалось чистым, но ветер дул сильно, резко. Редкие облачка, лёгкие, как клочки шёлка-сырца, и такие близкие, что до них, казалось, можно дотянуться, нерешительно ползли над нами. Погода очень долго стояла сухая, но теперь порывы холодного ветра намекали на возможные перемены. Из-за дальних вершин выглядывало густое белое облако. Оно как будто затаилось там, выжидая. Я пыталась рассмотреть залив Кобблер, мне хотелось сосчитать корабли, если они там стояли, но было слишком темно и ничего не видно.

Мы посидели на вершине минут пять, чтобы перевести дух, и всё это время любовались красотой нашей родины в последних лучах дневного света. Теперь я понимала, почему в течение многих лет всё это казалось мне таким пугающим. Даже когда мы узнали здесь всё очень хорошо, в пейзаже словно таилась некая скрытая угроза, как иногда она ощущается в зверях, сидящих в клетке. А может быть, дело было во мне самой и мне теперь всё казалось угрожающим. Ад выглядел как единая живая масса деревьев и камней, тёмно-зелёного и красновато-коричневого, серого и чёрного… Он был похож на некую свалку, устроенную богами, огромный конгломерат жизни, существующий без какой-либо помощи или руководства, подчиняющийся лишь собственным первобытным правилам. И сейчас для нас это было самым подходящим местом.

Мы взяли с собой радиоприёмник Корри, который включали лишь изредка, так как немногие ещё оставшиеся у нас батарейки быстро садились. Но мы уже знали, где искать новости, и поймали американскую волну. Послушали несколько минут, но теперь – уже недели две – наша страна не была главной новостью. Мир быстро забывал о нас. Да и сообщать было особо-то не о чем. Экономические санкции действовали, и предполагалось, что они даже оказывают какое-то влияние. Мы потеряли все, кроме заброшенных окраин и нескольких городов. Американские военные самолёты любезно увезли наших главных политиков в Соединённые Штаты, и там они разрывались между воодушевлёнными речами о храбрости и страстным отрицанием своей вины в ослаблении страны, что привело к столь печальным последствиям. Когда Ли слышал такое, трудно было удержать его от желания разбить приёмник.

В каких-то областях продолжали действовать партизаны, но большая часть страны находилась под контролем врага, и даже прибыли первые колонисты с семьями. Только Новая Зеландия оказывала нам прямую военную помощь, присылая солдат и вооружение. Ещё была неофициальная, частная помощь из разных мест, прежде всего из Новой Гвинеи, правительство которой ужасно боялось, что таким образом их страна привлечёт к себе внимание и они могут стать следующими.

Баланс сил в Азии и Тихоокеанском регионе изменился настолько, что ему до сих пор не находили определения. Какая-то женщина-политик из Индии пыталась организовать с помощью ООН мирные переговоры, но все её предложения пока что категорически отвергались.

Следующей темой новостей была сломанная нога прославленного баскетболиста в Чикаго.

Новости привели нас в уныние. К «лендроверу» мы подошли в молчании. Мыс Робин взвалили на себя по ягнёнку, а остальные нагрузились всем, что только могли унести. Но чтобы забрать оставшееся, нужно было прийти к машине ещё раз. Нам повезло, что мы вдруг вспомнили о маленькой ферме Кингов. Их запасы гарантировали нам питание на зиму и даже дольше. Могло ведь настать и такое время, когда нам пришлось бы воровать еду с ферм, занятых врагами, но теперь некоторое время не нужно было тревожиться о пропитании.