Сны Николая Закусина

Глава 11. Топот деревянных башмаков

Николай снял комнату в центре города, на Уральской. Давно, конечно надо было: дома, на Жилкооперации, и без того пять человек ютились… да с жильём такой дефицит был, что не очень-то разгуляешься. Домов строили хоть и много, но медленно, людей в Тагил прибывало всё больше, районы разрастались, как грибы, не успеваешь новые названия узнавать.

А тут брат механика Катаева с женой разошёлся, а одному ему снимать целую квартиру дорого было. Вот он и сыскал себе соседа. Для Николая это был идеальный вариант: он по ночам кричать начал. Мама Оля всполошилась совсем, молитвы со свечкой над ним читать стала. Галинка поглядывала искоса, по вечерам дома стала заседать. Стыдно ему стало перед своими за такое своё уродство, хватит семью пугать. А сосед ещё и в ночные смены уходил, так что сплошное удобство. Ещё бы сны эти мучительные сниться перестали, было бы вообще замечательно.

В последнее время виделся длинный, непрекращающийся кошмар: будто страшная гроза разыгралась над лагерем пленных осенней ночью. Ослепительные молнии бьют в землю, а гром трещит так, что уши закладывает. А вокруг здания старой фабрики бегут строем оборванные худые люди. Мощный ливень ледяными струями сбивает их с ног, а у забора под навесом стоят в цепочку эсэсовцы с револьверами. А один даже плётку где-то раздобыл и хлещет ею пробегающих людей, как скот. Эсэсовцы смеются и передают друг другу бутылку, запрокидывают головы в чёрных фуражках, пьют, хохочут. А потом начинают беспорядочно стрелять по тем, кто отстал из колонны:

— Steh auf, Schwein, steh auf! Ich werde dir Disziplin beibringen!

Вставай, мол, щас я тебе покажу дисциплину… А измученные уставшие люди оскальзываются в осенней грязи и падают. Снова поднимаются и бегут на потеху пьяным чудовищам в чёрном. Потому что следующая пуля может оборвать их жизнь. И сквозь гром слышен дробный топот деревянных башмаков — людей, бегущих к смерти…

А в мирной жизни Райком тем временем слился с Горкомом, а гараж на Кировской остался так и приписанным к заводу. Катаева поставили мастером участка, а Николая сделали замом. Работы прибавилось: машин в городе становилось всё больше и больше, у кого-то даже получалось купить личный автомобиль. А ремонтных мастерских было всего три. Вот и везли в «Авторемонтную мастерскую № 1» и легковые, и грузовые машины. Пришлось строить приличные эстакады под навесом, спецсарай для запчастей и мойку.

Николай с начальником по очереди даже вели уроки для новичков раз в неделю — рассказывали про кривошипно-шатунный механизм и устройство карбюратора. Катаева знатно раздражало перед бестолочами распыляться, да и платили за эти уроки копейки, в время теряешь. Николай его в этом понимал, но всё же смотрел на молодых парней и думал: как же хорошо, что они в плену не были, не видели всего этого… Но работу со стажёров спрашивал всё же строго: иначе бы его самого и оштрафовали. Технику безопасности тем более заставлял назубок знать. Хотя, и это не всегда помогало…

Потом, конечно, полегче стало: назначили ответственными за стажёров бригадиров и уже с них спрос был. Всякое бывало, конечно: новички и детали с непривычки портили, и просто дрались. Таких сразу в цех на грязные работы отправляли на недельку.

Когда две девушки на курсы пришли, над ними мальчишки издеваться стали: мол, куда вы лезете, курицы, не женское это дело. Николай их одёрнул, но всё ж одного заводилу заприметил, было в нём что-то, как в том шпионе — скользкое. И шёл как-то пораньше с обеда, а из бокса кричит кто-то. Оказалось, этот «скользкий» с двумя подпевалами девчонок окружили и давай бить, одежду сдирать. Николай сбил одного с ног, второму в ухо дал… и думал: «только б совсем не прибить!..» Сдал их в милицию.

Только вот заводила-то оказался сынком важной шишки из Исполкома и запел напару с папашей, что замнач участка его покалечил… Забрали в отделение и Николая для разбирательства, посадили в камеру. И быть бы ему самому на скамье подсудимых, да за него целая делегация вместе со спасёнными девчонками вступилась. Отец, мама, Галинка с подружками. Ребята из цеха пришли, соседи с Жилкооперации. Даже корреспондентов из газеты позвали. Такой крик подняли — Николаю в камере слышно было!

Словом, обошлось всё. И «скользкий» этот свой арест со штрафом получил, и Николая отбили… Только одна из девчонок за ним хвостом ходить стала, из тех, спасённых. То под капот лезет — инструменты подавать, то ватрушки какие-то всё время таскает: «Это вам, Николай Иваныч, а завтра ещё с брусникой принесу, я знаю, вы любите».

Петрович только подсмеивался, разливая чай на троих.

— Что, запала на тебя Варвара? Что, брезгуешь? Хорошая девка, надёжная. Тебе такая и нужна. Бери и женись!

С этим «женись» ещё и дома приставать стали. Отец за ужином как начнёт соседских дочерей расхваливать, так хоть бросай ложку и выходи вон. Спасу никакого нет!

— От чем Настасьина дочка не невеста? — заводил он свою песню.

С девчонками этими Николай с детства в пруду купаться ходил. Там хоть и ил, а в жару в воду так и тянет. Вот и купался вместе со всей детской ватагой — от мала до велика. Да и следил заодно, чтоб не утоп никто. Соседский мальчишка, было дело, то ли силы недооценил, то ли на ключ ледяной ногой попал — бульк! — и нет его! Пришлось нырять, воду из него вытряхивать. Повезло пацану — выжил…

А Галинка с его плеч любила с визгом в воду прыгать. Только и слышно было визгу на всю округу. Накупаются, придут домой с песком в волосах, а мама Оля только руками всплеснёт: «Ох, и кикиморы! А ну в баню мыться!»

Вот Николай за ужином краснел до ушей и тянул:

— Папа! Они же как сёстры мне! Дети малые…

А Галинка хихикала сидела. Знала, что «дети малые» брата по вечерам караулят у колодца: «ой, Коля, а я ведёрко уронила!», Ой, Коля, а я тебе полотенчико сшила!»

А отец ей отвечал спокойно:

— А ты что зубы скалишь? Приданое собирай. Тебя весной замуж отдам.

Вечером, когда отец коня Ваньку почистил в сарайке, сидели они с ним во дворе. Солнце слева клонилось к закату, освещая ещё не убранный огород. Отец достал папиросу, медленно раскурил, закашлялся.

— Не кури, Колька! Не кури никогда! Потом не бросишь… Гальке я мужа нашёл. Друг у меня фронтовой в Баранче. Вот, сына в Тагил отправляет. Хороший парень, Герман. Я присмотрюсь ещё к нему. Но если уж Николай кого хвалит, так надо брать, — он негромко рассмеялся. И повернулся к сыну: — А ты чего? Друзья у тебя женились все. Ты-то чего ждёшь?

Николай молчал, глядя на горизонт, густо залитый багрянцем, будто кровью.

— А не по сердцу пока никто. Ни с кем бы в разведку не пошёл…

Отец хотел что-то сказать, но только вздохнул и покрепче затянулся.

Петрович с каждой встречей становился всё мрачнее. Пару раз обронил, что-то про службу, но в подробности вдаваться не стал. По его красным глазам видно было, что неладно дело.

Однажды он привёл заполночь в бокс какого-то очень уставшего носатого мужика в потрёпанном пиджаке. Тот зачем-то поклонился, снял кепку и разложил на столе чертежи. Николай узнал в них танки, и наши, и немецкие — те, из снов. Носатый протянул руку:

— Антон Михалыч, очень приятно. Очень нам важно, чтобы вы рассказали про детали. Какие детали конструкции слабыми стали у наших танков. И чем вы немецкие танки пробивали. Куда стрелять лучше всего…

— Да я же не… — начал Николай, но Петрович его одёрнул:

— Не надо. Расскажи всё, что вспомнишь. Не всех врагов изловили. К границе подбираются…

Николай даже обрадовался, что эти кошмары смогли хоть как-то пригодиться, хоть в чём-то помочь стране. Точная задача позволяла сосредоточиться на фактах, отбросив все эмоции, съедавшие заживо. И не слышать проклятый дробный топот деревянных башмаков…