Сны Николая Закусина

Глава 19. Новый сорок четвёртый год

Держать всю эту тяжесть в себе было невыносимо. Просто невозможно. Особенно когда все вокруг радуются, цех плакатами новогодними украшают. По улице идёшь — кругом флажки праздничные, ёлку на площади ставят с огоньками. А у тебя чугунная гиря на сердце. Потому что где-то там, в Южной Баварии, будь она проклята, в ледяной камере умирает Николай Закусин…

Так что Николай даже обрадовался, когда Петрович пробрался к нему на закрытую аудиенцию вместе с напарником. Сначала-то он его даже не узнал: так майор замаскировался: без усов и с вставной челюстью ведь совсем другой человек. Пожал руку:

— А где Степан?

— В командировке, — Петрович достал мешочек с чаем. — Ну, есть у тебя тут плитка? Сейчас заварим, чтоб горло не засохло! Анатолий, доставай бумагу!

И Николай рассказал Петровичу всё про гестапо. Про свои изуродованные пальцы. Про «Зелёные просторы» и концлагерь. Про адъютанта, про других арестантов…

Он говорил, что когда охранники долго не приносили баланду, и брюхо то у одного, то у другого узника начинало выводить рулады, узники заводили долгие беседы. Это была своего рода перекличка, чтобы понять, все ли ещё живы. Но о смерти не говорили никогда. Только о жизни.

— Ты вот кем до войны был? — спрашивал Николай Гавриила.

— Инспектором рыбнадзора.

— О! Важная птица.

— Конечно! А знаешь, как трудно мальков до хорошего роста довести, чтоб зарыбление правильно сделать? То-то же! И чтоб браконьеры не изничтожили…

— А я учителем работать хотел, — печально отозвался Анатолий Мурадов. — В детском доме. Я уже и с ребятами знакомиться ходил, такие ребята у меня там хорошие…

— И я учитель, — грустно хмыкнул Семён Кучер.

— И я, — протянул Гребенча. — Я бы языкам учил. Вот как вас здесь…

— Ты глядзи, адна интэлигенция! — вступил Ефим Савич. — А мы вось с Ваней Фядотавым дарожныя страители.

Федотов слабо засмеялся и все прислушались: в последнее время он мало говорил.

— А ты, дядь Гриш, — спросил Николай. — Сыскарём же работал?

— Агент уголовного розыска, — отчеканил Ловков из угла. — В Невьянске бойцов снабжал. Экспедитором был. А потом в Серове кабели тянул. Скучное дело…

— Я вот обувь вам делал, — тихо говорил Борис Луньков. — Шкуры вычищал и дубил на фабрике Леккерта. А ты, Ипатьевич?

— Бухгалтером… я работал, — голос Елькина узнавали в темноте. Он ослаб, но всё ещё приятно звучал. — Там, в Ишиме, на базе…

— А я бы дома проектировал, — мечтательно сказал Сашка Терехов. — Я на чертёжника-конструктора учился. Лучшим на курсе был!

— Я вот агроном, — скромно сказал Коля Кабанов. — С детства нравилось в земле копаться. Я, между прочим, у нас, в Лаишево, сам дерево вырастил!

— Надо же, — удивился лётчик Головашин. — И я агроном. Я горох садил на грядке.

— Я — товаровед, — гордо сказал Дима Суворов. — В деревне в лавке работал. Люблю, когда порядок в кассе и весь товар на месте.

— Николай Михалыч, — окликнули полковника Шарова. — А ты кто по профессии?

— Слесарь, — сухо ответил он. — В Петрограде ещё работал на… — и закашлялся.

Подождали, пока приступ кашля прекратится. В последнее время это случалось всё реже. Помолчали. Без воды пересыхало горло и долго говорить не получалось.

— Слушай, Николай, — спросил Гавриил, — а ты сам-то на гражданке кем сейчас был?

— Механиком… — Николай хотел ответить громко, но голос почему-то сорвался, будто от всхлипа, — я бы был автомехаником…

Начальник цеха Закусин сидел, закрыв лицо руками. Перо Степана перестало скрипеть по бумаге и Петрович вздохнул.

— М-да… Получается, ты Новый год отмечать будешь. А он в тюрьме ноги протянет.

Николай отнял ладони от отца и таким зверем посмотрел на майора, что тот отвёл глаза и закурил. Какое-то время сидели молча. Прихлёбывали чай. Даже Анатолий не уходил и просто тихо складывал записи в сумку-планшет.

— Ладно, — сказал вдруг Петрович, раздавив сигарету впепельнице. — Ладно. Ты думаешь, мы тут сопли жуём да сказки слушаем. А инженера я к тебе приводил, помнишь? Теперь наши танки ничем не пробьёшь! Я сам видел, ездил на испытания. И таких, как ты — не один, не два. Я нашёл несколько. Их в психлечебницы отправили, я их оттуда выписал. Тоже рассказывают всё: имена, фамилии, явки-пароли. Знаешь, как их война называется? Вторая мировая!

— И что ты сделаешь с этими именами? Ты же здесь, в Тагиле?

— Я-то здесь, — усмехнулся Петрович, — но руки у нас длинные. И в Вайдене свои люди есть, и в Баварии. Так что я тебе художника приведу, поможешь ему Лютца этого нарисовать и Мохра. Всех, кого вспомнишь. Поглядим за ними, посмотрим. Мы ж теперь не Народный Комиссариат, а цельное Министерство Госбезопасности.

Новый год отмечали на заводской «Ёлке» в Клубе Металлургов. Его только отстроили: новенькое здание с круглой башенкой и красным флагом было видно со всего района. Мороз в декабре трещал так, что у крыльца курящие не задерживались, делали пару затяжек и забегáли в вестибюль, выпуская туда синий табачный дым.

В зале за столами сидели счастливые советские люди. Они улыбались и хлопали директору, когда тот задвигал речь про перевыполнение плана и поздравил с наступающим новым сорок четвёртым годом. Металлурги передавали друг другу тарелки с салатами и поднимали бокалы с шампанским. Они смеялись. Николай натянул на лицо вежливую улыбку, чтобы не донимали расспросами, но всё равно чувствовал себя среди них чужим. Он проиграл на той войне, он был в плену, он умирал. И все пирожные и заливное на вкус отдавали мутной концлагерной баландой и плесенью.

Среди счастливых улыбчивых лиц Николай вдруг заметил одно серьёзное. Даже грустное. Женщина с короткой стрижкой тёмных волос сидела напротив его по диагонали. Вместо праздничного платья на ней была тёплая синяя водолазка. Николай не мог припомнить, чтобы видел её раньше. А ведь рассаживались за столами по порядку: здесь сидел весь его Автотранспортный цех.

Он заметил, что дама в синем ела очень быстро, будто боялась, что еда вдруг исчезнет. Видно было, что она даже не налегает на сладкое, а жуёт то, чем наешься. Он склонился к учётчице Липе Павловой, которая сидела рядом и кивнул на незнакомку:

— А кто это рядом с Лёшей Кадочниковым? Из какого цеха? Наша, что ли?

Та прожевала холодец, тряся тяжёлыми золотыми серьгами, и пояснила:

— Да это наша крановщица новенькая. Зимина. Вам разве ещё приказ не давали? — она поморщилась, глядя на крановщицу. — Мечет-то как! Как с голодного края… Вот, колхозница. Хоть бы нарядилась, праздник ведь!..

— Да она неделю назад приехала. Неместная, — сказала слева Люба Сайченко. — Не успела, поди, сшить-то. Я слышала, сирота она.

С трудом Николай дождался, когда закончится банкет и оркестр грянет музыку. По нарядному залу, украшенному еловыми ветками с разноцветными шарами и сосульками, закружились в вальсе хохочущие пары. Со всех сторон бухали хлопушки и Николай непроизвольно вздрагивал от этих звуков, которые до боли напоминали выстрелы эсэсовцев на карьере Катценхольц. Вокруг сыпались пёстрые конфетти и бумажные пружинки серпантина, от них адски рябило в глазах.

Он вырвался из душного зала, тяжело дыша и распахивая на груди тёплый серый пиджак. Вышел в вестибюль, отделанный мрамором, прислонился щекой к холодной колонне. Сквозь плотно закрытые двери долетали обрывки музыки, и Николай вдруг краем глаза заметил фигурку, сгорбившуюся на скамейке. Зимина сидела у стеночки в своей синей водолазке и чёрных брюках, низко опустив голову. Видно было, что она тоже чувствует себя здесь не в своей тарелке, но уйти не решается: невежливо.

Николай подошёл к ней, стряхнул с плеча пиджака конфетти, сел рядом и протянул руку:

— Добрый вечер. Нас, кажется, ещё не познакомили? А вы у меня в цехе работаете?

— Здравствуйте, Николай Иваныч, — она крепко пожала руку и улыбнулась, как он, одними губами. — Я крановщицей у вас буду работать. Зимина Ольга.

— Ольга… — негромко повторил он. И задумчиво добавил. — А вы чего не в зале?

— А вы? — в тон ему спросила она.

Они помолчали, слушая, как оркестр заиграл «Танго над городом».

— Вас если на работе обижают, — сказал Николай, — вы обращайтесь сразу ко мне. Решим вопрос.

Ольга усмехнулась:

— А мне вот ещё в отделе кадров сказали вас не обижать. Даже близко не подходить. Сказали: «он такой у нас один. Герой».

Николай смущённо вздохнул. Сокрушённо покачал головой: «кругом одни ангелы-хранители». Отчеканил:

— Даю устный приказ на разрешение подходить близко! — помолчал и спросил: — А вы ведь не местная? Я вас раньше в городе не видел.

— Из Ижевска, — Ольга поёжилась, — тут у вас на Урале намного холоднее…

Николай снял пиджак и набросил ей на плечи. Ольга замерла, уставившись на него. Тихо сказала:

— Спасибо… — немного погодя, добавила: — у вас костюм хороший. К цвету глаз очень подходит.

«Танго» в зале стихло и заиграл «Белый вальс». Николай встал и протянул ей руку:

— Вы сегодня танцуете?

Ольга поднялась, не отводя от него взгляда, и они медленно закружились в серо-мраморном вестибюле. Мерцали фонарики. В зеркалах танцевали их отражения. В тот момент Николай и увидел, что Ольга улыбается не только губами — улыбка играла в её зелёных глазах. Такая красивая, как тёплое майское утро… Её рука с удивительно тонким запястьем лежала в его широкой руке, а вторая — на плече, и было приятно чувствовать её рядом. Чувствовать, что он не один.

Николай прошептал ей на ухо:

— Давай сбежим.

Ольга потупилась:

— И куда же? Сегодня мороз градусов тридцать, не меньше.

— Можно ко мне. У меня сосед съехал, — Николай вдруг подумал, что не поедет она никуда. — На машине. Я тебя и домой отвезу.

Она растерянно заморгала:

— Прямо вот так сразу? А что… что все подумают, если мы вот так уйдём? Я же только на работу устроилась, только койку дали в общежитии.

— Гадости подумают, — сказал Николай и пожал плечами. — А может, порадуются. Пусть думают, что хотят. Я всё равно уйду, — он протянул ей руку. — Ты со мной?

Ольга, и правда, оказалась сиротой. Она о себе рассказывала неохотно, понемногу. Тем ценнее было слушать её, не перебивая. И слышалось Николаю в её голодном детстве что-то знакомое. С ней было хорошо, спокойно, как будто он знал её всю жизнь. Может, поэтому Николай и рассказал ей о страшных снах на свой страх и риск. А она только удивилась и сказала:

— Тяжёлая тебе какая выпала доля… А ему, тому, ещё тяжелее…

На Новый год Николай повёз Ольгу знакомиться к своим: на Малую Кушву. В квартире на Жилкооперации было не протолкнуться: Галина со своим женихом Германом, Серёга с подружкой Натальей…

Отец в нарядной рубашке довольно шутил:

— Ты гляди, скоро и Витька кого-нибудь приведёт!

Он одобрительно похлопал Николая по плечу в прихожей, кивая на Ольгу.

Николай пригляделся и будто только теперь заметил, как постарел отец: глаза прятались в сточках морщин. Плечи старого партизана сгорбились, волосы поистратились.

— А что за Герман-то у Галины? — спросил Николай. — Не обижает её?

Отец важно сказал, заложив большие пальцы за пояс брюк:

— Хороший парень. Сын моего сослуживца из Баранчи. Далеко пойдёт. В «Райпищеторге» работает. В начальники метит.

Через месяц Николай забрал Ольгу из общежития к себе в квартиру. На работе они ходили обедать вместе и гадости, конечно, о них за спиной говорили, но больше — хорошее. Всё-таки начальника Автотранспортного цеха любили.