Со мной летела бомба

ГЛАВА 30

Вот уже десять дней, как меня отстранили от работы. Сегодня заканчивался срок служебного расследования по факту правомерности применения мною оружия и организации оперативно-разыскных мероприятий, которые я провел в доме лидера организованной преступной группировки Юнга. О Кресте никто не вспоминал, так как он последовал моему совету. Он убрался из особняка вместе со своими людьми еще до прибытия полиции. Но убрался, судя по уже имеющимся материалам дела, не просто так. Контуженный Верховцевым гаражный смотритель пояснял следователю, что «у господина Юнга в особняке стояло шесть «Мерседесов», а потом они куда-то делись». Никаких заявлений о пропаже господин Юнг делать не собирался, поэтому эта фраза хоть и была занесена в протокол допроса, осталась без внимания. Я немецкую иномарку вернул сразу, как отвез Диму в клинику. Не склонен думать, что пять оставшихся «меринов» распределили между собой омоновцы…

Все утро они вылавливали разбредшихся по дому гиен и собирали тела. Оружия и наркотиков было изъято столько, что можно было раскумарить и повести в атаку всех талибов Афганистана.

Списки Тена произвели фурор как в соответствующих организациях, так и в деловых кругах. Обиженными остались две сотни почтенных граждан области и страны. Назревали шумные судебные процессы, а под этот шум остальные владельцы дорогостоящих авто потихоньку делали экспертизы номеров агрегатов. Чем черт не шутит…

Табанцев уже десятые сутки находился в следственном изоляторе. Сидел он в «красной хате», с подобными себе горемыками из правоохранительных органов. Бывшими.

На седьмые сутки я не выдержал и прибыл в СИЗО. Прибыл, естественно, не на свидание, а для допроса. Вязьмин без проблем выписал мне отдельное поручение для его производства.

Сидя на прикрученном к полу табурете и опершись на прикрученный к полу стол, я курил и откровенно скучал. Прибыл я немного не вовремя — продол, где содержался бывший замначальника ГИБДД, принимал пищу. Никто выводить его ко мне в это время не будет. Обед заканчивался через четверть часа, и это было для меня много. Выбросив окурок в форточку, я решил стать гостем. У радушных хозяев этого учреждения всегда есть крепкий, почти черный чай, нарды и анекдоты, рассказываемые в режиме нон-стоп. Кабинет оперов СИЗО. Самые хитрые обитатели подобных учреждений. Они страшны по своей натуре для контингента здесь и совершенно безобидны для этого же контингента на воле. Я бы никогда не смог работать опером за решеткой. Это другая линия поведения и совершенно иные методы работы. Упор делается на другие ценности, и на теле жулика выискиваются мозоли, на которые я не обратил бы внимания. Но поставь этого опера на мое место — он, словно котенок, будет тыкаться носом в стены.

Аркаша Федорцов, когда я приоткрыл дверь, прихлебывал из стакана «конвойный» чаек и обставлял, как ребенка, какого-то конвоира. Стук нардовых фишек я услышал еще в коридоре. Положение «дубака» было безнадежно. Аркаша последний раз выбросил кости, протянул руку к доске и собрался было сделать сокрушительный удар по позициям противника, но увидел меня. Он махнул мне рукой и объявил сопернику, что тот может отдыхать, тренироваться на тряпочках, а потом снова приходить.

— Заходи, Сергей! Слышал, напряги у тебя по службе? Бери стакан, я чайку налью.

О моих коллизиях было известно уже в СИЗО. Думаю, что не только операм.

— Одним служебным расследованием больше, одним меньше… Не привыкать, — я так и не понял, кого из нас двоих я успокаивал.

— Васильевич, поскольку здесь замкнуто около трех сотен человек, могущих тебя заинтересовать, позволь полюбопытствовать: по чью душу?

— Табанцев.

— А-а, — многозначительно протянул опер. — Сложный, очень сложный пассажир.

Аркаша рассказал мне, что практически сразу он зарядил камеру своим человеком. В общем-то, никаких усилий для этого предпринимать не нужно было. У толкового оперативника в каждой камере есть человек. В камере для бывших сотрудников правоохранительных органов, преступивших закон, на Федорцова работал молоденький следователь из области. По молодости, наивности и непроходимой глупости он взял взятку в виде тридцати бройлерных цыплят и прекратил уголовное дело по краже соседом бороны у соседа. Управление собственной безопасности ГУВД хлебом не корми, дай сломать на преступлении века действующего мента. Это они и сделали. Сейчас было неясно одно: реальный срок получит экс-следователь или условный. На этом и сыграл коварный Аркаша, пообещал словечко перед судом замолвить. Вот и трудился глупец как стахановец.

— Ты мне вот что скажи, зеленая рубашка… — Аркаша не обижался, когда я его так называл. Мы дружили слишком долго для того, чтобы обращать внимание на нюансы. — О чем в хате Виталий Алексеевич переживает? Мучает ли совесть его? Стремится ли весточку на волю передать?

Федорцов поморщился.

— В том-то и дело, что парень упрямый. С вами, ментами, вообще тяжело. Умные вы чересчур.

Отодвинув ящик стола, он вынул лист бумаги. Одного моего взгляда было достаточно, чтобы понять: передо мной агентурное сообщение.

Читаем…

«Между мной и арестованным Табанцевым сложились доверительные отношения. В связи с тем, что я, очевидно, вскоре буду осужден и мне будет назначено наказание, не связанное с лишением свободы, Табанцев стал проявлять ко мне интерес…»

Э-эх… Наивность человеческая! «Не связанное с лишением свободы». Кто тебе это сказал? Федорцов?

«В ходе разговоров он выяснял, с кем я поддерживаю отношения, кого из сотрудников полиции знаю, когда у меня суд. Узнав, что суд через неделю и что я вскоре буду переведен в другую камеру, он попросил меня после суда съездить на адрес: ул. Железнодорожная, д. 56, кв. 18, к его матери, и передать ей следующее: «Я все помню. Если не хочешь, чтобы я поссорил тебя со всем миром, найми хорошего адвоката и положи мою долю наследства на зарубежный счет».

— Адрес пробивали? — машинально спросил я, совершенно позабыв, где нахожусь.

— Адреса пробивать, Сергюша, это ваше дело, — ухмыльнулся Федорцов. — А наше — на путь истинный вас направлять! Если я еще по городам да весям мотаться начну…

— Спасибо за чай и за помощь, Арканя! — я вернул ему лист. — Ты мне сейчас очень помог. Когда парня переводят в другую камеру?

— Уже перевели.

Я подумал.

— У меня к тебе просьба будет… Не посылай рабочее дело на зону. Нет такого стукача в природе, хорошо? И никогда не было. А я поделюсь с тобой убийством. Заметано?

Федорцов тяжело вздохнул и стал вытаскивать из голубоватой пачки сигарету. Сделка ему нравилась. Но он был разочарован моей просьбой.

— Все тот же романтик и праведник? Тебе жалко этого подонка?

— Жалко, — сознался я. — И потом, он очень мне сейчас помог. А там все равно от него толку не будет.

Через несколько минут ко мне приведут Табанцева. Стукача, которому он доверил передачу информации для неизвестного, в камере уже нет. Майор ему ничего не сделает. Рискнуть? А если это не что иное, как проверка Табанцевым надежности стукача? Ляпнул первый попавшийся адрес и сейчас ждет реакции. Если следователи или опера начнут подводить его к улице или другому, связанному по аналогии с его фразой, он все поймет и пойдет уже другим путем. А если нет? Если стукач — последняя надежда Табанцева? Когда еще представится случай быстрой передачи на волю информации?

Невозможно описать чувства майора, когда он увидел за столом меня. Злоба, раздражение, досада и разочарование. Четыре в одном. Резко развернувшись в дверях, он сказал:

— Уведите меня обратно в камеру.

— Пшел! — женщина-конвоир, похожая на Монсеррат Кабалье, толкнула Виталия Алексеевича то ли бюстом, то ли животом. — К тебе тут не на свиданку привалили, а по делам!

Табанцев сел за стол и уставился в стену.

Разговаривая с майором, встречая его полное несогласие идти на контакт, я постоянно думал: стоит ли поднимать вопрос о стукаче? С одной стороны, я могу пойти по ложному пути и, начав отрабатывать адрес, потерять время. С другой — поняв, что он офлажкован, Табанцев может совершить глупость и незаметно для себя прокачаться на нелепой случайности.

— Ладно, Виталий Алексеевич, хватит. Ты просто быкуешь, а разговаривать с быками я не умею. Адвокат нужен? Без подлянок? Денег у тебя в кубышках пруд пруди. Потянешь хоть Барщевского, хоть Кучерену, хоть Падву. Звякнуть кому? Сколько предлагать?

— Пошел ты… — Табанцев культурно сплюнул в стоящую рядом пепельницу. — Для себя правозащитника припаси! Скоро здесь встретимся.

— Последний вопрос, — я наклонился к Табанцеву и шепотом спросил: — Что ты Шарагину сказал?

Майор секунду думал, а потом так же шепотом зловеще произнес:

— Что ты Жилко только что завалил, а сейчас к нему едешь.

Я окликнул Монсеррат и встал из-за стола.

— Мне терять нечего. Не нужно о сокровищах думать, в банк не припрятанных. Если я сюда и войду, то моего на воле ничего не останется. Прощай, Табанцев.

И тут он понял.

До него дошло, что я владею информацией, и «прощай» в конце прозвучало для него как приговор.

Я уходил по одному коридору, Табанцева уводили по другому. Когда я вышел на улицу, в моих ушах звенело:

— Загорский, сука! Сдохнешь скоро, как собака! Я обещаю!..

Улица Железнодорожная. Мы с Ваней вышли на перекрестке и уперлись в дом номер 40. Недалеко и до дома 56.

Дверь в квартиру 18, как и предполагалось, никто не открыл. Пересвист соловья после нажатия кнопки звонка был достаточно хорошо различим даже на лестничной клетке. Дверь одна, деревянная. Замок английский. Вынув отмычки, я стал ковыряться в замке. Защищая закон, что-нибудь да нарушишь. Не кражи ради, а справедливости во имя.

Однокомнатная квартира, чистая, без запаха, свойственного притонам и ночлежкам. Из мебели одинокая, аккуратно заправленная кровать и два сдвинутых рядом стола. Я мысленно прикинул: для чего было их так сдвигать? Либо покойника в гробу на него положить, либо гулянку устроить.

Понимая, что я размышляю совершенно ни о чем, я направился к своему излюбленному месту в квартирах. К мусорному ведру. Еще выдвигая его на середину комнаты, я почувствовал, что оно наполнено доверху. Крышка скакала на нем, не соприкасаясь с краями. Содержимое меня удивило до крайности. Несколько шприцев, сломанных ампул, вата с засохшей черной кровью и огромное количество таких же окровавленных бинтов. Недоступные моему пониманию миски одноразового применения, тонкие капельницы и другие причуды врачебной ерундистики. Одним словом — полный набор использованных медицинских препаратов и материалов. Теперь понятно предназначение сдвинутых столов в комнате. В этой квартире около месяца назад кому-то делали операцию.

Я поднял одну из ампул. «Лидокаин». Понятно, местный наркоз. И таких ампул четыре. Тут же валялись скомканные резиновые перчатки со следами засохшей крови. Тут не просто кого-то перевязывали. Здесь был врач! Черт возьми! Как по бинтам да вате определить, что именно резали да перематывали? И какое отношение к этому имеет Табанцев?

— Посмотри сюда! — раздалось из комнаты.

Когда я вошел, Бурлак стоял над перевернутым матрацем и держал в руке несколько фотографий. Он протянул их мне, и я почувствовал, как в моей груди застучало сердце…

С трех фото на меня смотрело лицо Ольги Кореневой. На двух остальных она была изображена в профиль. Художественные, очень качественные снимки.

— Ты не знаешь, зачем люди иногда прячут фотографии под матрац? — усмехнулся Ванька.

Знаю…

Вот теперь я понял все.

Я понял, что меня мучит весь последний месяц и что за закодированные мысли проносятся в моей голове. Теперь я знаю, насколько глуп и недогадлив бываю.

Если содержание не отвечает форме, то ты никогда не разглядишь его за этой формой. И не удивительно, что я до сих пор не встретил в своем небольшом городке Ольгу Кореневу, хотя она продолжает жить в нем и делать свои дела.

Я понял все.

Меня оставили последние силы и надежда. Я опустился на кровать и бросил на пол фотографии. Они мягко плюхнулись и рассыпались веером по паркету. Внутрь меня стала медленно прокрадываться пустота. Вползая, она вытесняла все, чем я жил последние дни, во что верил и на что надеялся.

— Что случилось? — заволновался Ваня.

Мне даже взгляда не хотелось отрывать от пола. Отвечать и объяснять что-то — тем паче.

— Иван, найди, пожалуйста, в этой квартире большое зеркало, — глухо выдавил я.

— Я был в ванной комнате, Сергей. Там, кроме толчка и самой ванны, ничего нет.

— А ты поищи в других местах. Оно и не должно висеть на стене…

Бурлак ушел, оставив меня наедине с самим собой. Самое страшное и обидное — проиграть не в основное время, а в овертайме. Быть близко и не успеть.

Ваня вернулся, держа в руках большое, полметра в диаметре, круглое зеркало.

— Оно в нише было, — ошеломленно пробормотал он. — Но откуда ты знал?

Я встал и забрал зеркало из его рук. На меня из него смотрел вяло улыбающийся неудачник. Человек, которому не суждено совершить задуманное. А все потому, что мне ничего и никогда не дается просто так.

— Прости меня, Ваня. Прости за то, что я никогда не смогу найти убийцу твоего отца.

Резко размахнувшись, я разбил свое отображение. Десятки осколков, сверкая и звеня, разлетелись по всей комнате…