Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ десятый. Стихотворенія

Мое окно у потолка

Рѣшеткой частою темнѣло.

Моя рука едва умѣла

На мигъ коснуться уголка

Свинцовой рамы. Только взгляды

Туда рвались. Но у окна

Вздымалась плотная стѣна

Непроницаемой ограды.

Холодный, мертвенный гранитъ…

Небесный сводъ былъ весь закрытъ

Оградой камня роковою,

Лишь въ недоступной вышинѣ

Одинъ клочекъ, доступный мнѣ,

Сіялъ далекой синевою.

Но лучезарный лѣтній день

Не могъ забросить въ эту тѣнь

Свой свѣтлый взоръ. Не смѣло солнце

Въ мое печальное оконце

Хоть заглянуть на краткій мигъ.

Ко мнѣ ни разу не достигъ

Изъ-за безжизненной ограды

Привѣтъ сіяющей отрады.

Лишь на зарѣ въ началѣ дня

На склонъ гранитнаго гребня,

Гдѣ заржавѣлая броня

Одѣла камень непріютный,

Какъ будто падалъ лучъ минутный

И отблескъ слабый, отблескъ смутный,

На ней игралъ. Но для меня

И этотъ свѣтъ больной, заемный

Въ моей тюрьмѣ подземной, темной

Сіялъ, какъ яркій лучъ огня,

Отраденъ былъ, какъ вѣсть свободы.

А по ночамъ, когда на своды

Ложился мракъ, — одна звѣзда

Мерцала робко иногда

Надъ той оградой заповѣдной.

И взоръ ея унылый, блѣдный

Въ мое заглядывалъ окно,

И въ казематъ скользнувъ убогій,

Какъ будто спрашивалъ съ тревогой,

Страшась тюремной тайны строгой,

Что, живъ ли плѣнникъ, иль давно

Ужъ сталъ добычей смерти скрытной,

Погибъ въ темницѣ, беззащитный?..

А я, прильнувъ къ стѣнѣ гранитной,

Стоялъ безмолвно тамъ внизу,

И за ревнивою рѣшеткой

Искалъ тотъ взглядъ пугливо кроткій.

По временамъ, на мигъ короткій,

Казалось мнѣ, что я слезу

Въ его мерцаньѣ вдругъ замѣтилъ.

Онъ опускался съ вышины

И мнѣ сіялъ такъ влажно свѣтелъ

Изъ-за безжизненной стѣны…

Какъ описать ярмо тоски

Неумолимой, одинокой?

Нѣмые, страшные тиски!..

До гробовой моей доски

Я сохраню ихъ слѣдъ глубокій

Въ изгибахъ сердца. Тамъ въ груди

Онъ будетъ жить незримо, тайно.

И если время впереди

На мигъ мнѣ радость дастъ случайно,

Онъ омрачитъ тотъ сладкій мигъ

Своей невѣдомой отравой.

Но какъ раскрыть нѣмой тайникъ

И старой раны слѣдъ кровавый

Тамъ показать чужимъ очамъ?

Къ какимъ прибѣгнуть мнѣ рѣчамъ,

Чтобъ предъ мучительнымъ разсказомъ

Могли смутиться вы, дрожа,

Какъ мой мутится робкій разумъ,

Припоминая?.. Если бъ разомъ

Я могъ, какъ лезвеемъ ножа,

Разрѣзать грудь мою предъ вами

И черепъ размягчить, какъ воскъ,

И снять покровъ его упрямый,

И обнажить безмолвный мозгъ, —

Быть можетъ, вы сумѣли бъ сами

Въ его извилинахъ прочесть

Неизрекаемую вѣсть.

Вглядѣвшись въ тайные изгибы

Живого сердца, вы могли бы

Неизгладимый видѣть знакъ

Тѣхъ долгихъ мукъ нѣмыхъ, ужасныхъ.

И разорвать холодный мракъ

Моей неволи лѣтъ безгласныхъ.

Онѣ имѣли свой языкъ,

Но онъ утраченъ въ эти годы,

А помню я: мой грозный кликъ

Гремѣлъ, какъ громъ, и бился въ своды.

Мой дикій гнѣвъ пылалъ и жегъ

Неукротимо и свирѣпо,

Расплавить камни рвался слѣпо,

Хотѣлъ прожечь оковы склепа

И плѣнъ разрушить, и не могъ.

Я помню: пять ночей подъ рядъ

Я не заснулъ ни на мгновенье,

Мой напряженный дикій взглядъ,

Еще не зная утомленья,

Бродилъ кругомъ, еще горѣлъ,

Но ужъ не видѣлъ стѣнъ постылыхъ,

А я бродить ужъ былъ не въ силахъ,

На жесткомъ ложѣ я сидѣлъ.

Застылъ мой казематъ суровый,

Въ его углахъ царила мгла,

И только лампа со стола

Бросала отблескъ свой багровый

На закоптѣлый потолокъ.

Мелькалъ печальный огонекъ…

То былъ ли бредъ тупой и мрачный,

Или дремота на яву?

Я ощущалъ, что я плыву

Въ какой-то безднѣ непрозрачной,

Гдѣ вьется клубомъ черный смрадъ,

Гдѣ лучъ огня дрожитъ и тонетъ,

И бездна та живетъ и стонетъ,

Неудержимо, словно адъ,

Переполняясь голосами.

Но подъ нѣмыми небесами

Изъ неподвижнаго свинца

Тѣ вопли льются безъ конца,

Не находя себѣ пощады

Предъ местью грознаго Творца.

То были стѣны. Безъ отрады,

Уставъ подъ бременемъ ярма,

Онѣ стонали. Вся тюрьма

Была полна тѣмъ воплемъ горькимъ.

Со всѣхъ сторонъ рождался стонъ

И неумолчно рвался вонъ,

На зло тюремнымъ стражамъ зоркимъ

Ужасный звукъ, казалось, росъ,

Повсюду эхо пробуждая,

Глухіе вздохи плѣнныхъ слезъ,

Неясный шопотъ, невнятный ропотъ,

И крики бѣшеныхъ угрозъ

Неслись вокругъ, дрожа, рыдая,

Звеня призывами вражды.

То были скорбные слѣды

Былыхъ временъ полузабытыхъ,

Слѣды страданій здѣсь сокрытыхъ

Подъ сѣрымъ прахомъ двухъ вѣковъ,

Хрипѣнье смерти, слабый зовъ,

Въ тиши умолкшій безъ отвѣта,

И плачъ, невѣдомый для свѣта,

И звонъ замковъ, и лязгъ оковъ.

Они неслись со всѣхъ концовъ,

Росли, гремѣли, трепетали,

Какъ будто сотни мертвецовъ

Для новой муки здѣсь возстали…

Тяжелый бредъ тупыхъ часовъ,

Умолкли звуки скорбной муки,

А я сидѣлъ, скрестивши руки,

На жесткомъ ложѣ у стола,

Съ безумной яростью во взглядѣ

Мнѣ чудилось, что будто сзади

Выходитъ недругъ изъ угла.

Я видѣть могъ его, не глядя,

Не обернувъ къ нему лица.

Онъ былъ противенъ безъ конца,

Мохнатъ, какъ звѣрь. Кривые ногти

Загнулись внизъ, острѣй, чѣмъ когти.

Изъ красной пасти два клыка

Торчали врозь, какъ два штыка.

И взоръ свѣтился, какъ у волка.

Но я узналъ тотъ хищный взоръ,

То былъ проклятый прокуроръ

Въ личинѣ бѣса. Втихомолку

Онъ подвигался по стѣнѣ,

Стремясь приблизиться ко мнѣ…

Сдержавъ дыханье, въ тишинѣ

Я ждалъ его съ растущимъ гнѣвомъ,

И вдругъ отчаяннымъ прыжкомъ

Къ нему бросался напроломъ

Съ неудержимымъ, дикимъ ревомъ.

Но онъ стерегъ изъ-за спины

Мое малѣйшее движенье,

И пропадалъ въ одно мгновенье,

Мелькнувъ неясной бѣлой тѣнью,

Скрывался вглубь нѣмой стѣны.

И появлялся неотвязный

Въ другомъ углу и ползъ дразня,

И вновь преслѣдовалъ меня

Своей личиной безобразной;

То подходилъ, то уходилъ,

И продолжалъ одно и то же

Вплоть до утра. А я безъ силъ

Сидѣлъ и ждалъ на жесткомъ ложѣ,

Пока являлся первый свѣтъ

Изъ-за рѣшетки заржавѣлой

И прогонялъ ужасный бредъ,

Давая отдыхъ отупѣлый.

………………………………………………………

Нѣтъ, я не плакалъ здѣсь!.. Сухи мои глаза,

Какъ степь безводная подъ солнца вѣчнымъ жаромъ,

Какъ будто никогда роса души, слеза,

Не облегчала ихъ своимъ цѣлебнымъ даромъ.

Я много пережилъ убійственныхъ часовъ,

Не разъ подавленный тоскою безысходной,

Я тупо застывалъ безъ мыслей и безъ словъ,

Подобно статуѣ, недвижимо холодной.

На смѣну тѣмъ часамъ являлись иногда

Минуты дикаго, слѣпого озлобленья.

Какъ звѣрь подстрѣленный, метался я тогда

Межъ этихъ мертвыхъ стѣнъ въ безсильномъ изступленьѣ,

И съ пѣною у рта бѣснуясь посылалъ

Невидимымъ врагамъ безсвязныя угрозы,

И вопли хриплые съ проклятьями мѣшалъ,

Зато я схоронилъ въ груди глубоко слезы.

Но съ ропотомъ онѣ упали въ глубину

И, оставаясь тамъ, изсякнуть не хотѣли,

И, медленно скопясь въ строптивую волну,

Искали выхода и тяжело кипѣли.

Не находя его, онѣ давили грудь

И зноемъ собственнымъ все больше согрѣвались,

Пока прожгли себѣ другой, ужасный путь,

До сердца путь прожгли и внутрь его ворвались.

Тогда, не выдержавъ, отверзлась грудь моя,

Но не слезамъ уже она исходъ открыла:

Изъ сердца хлынула кровавая струя

И ложе жесткое обильно обагрила.

Какъ больно! На уста невольно рвется крикъ,

Несутся взрывами глухого кашля звуки,

Когда начнется онъ, мнѣ кажется въ тотъ мигъ,

Что сердце сжали мнѣ костлявой смерти руки.

Вы, посѣщавшіе ужъ столько разъ меня,

Святые призраки погибшихъ безъ привѣта,

Бойцовъ, исполненныхъ отваги и огня,

Жрецовъ хранителей божественнаго свѣта,

Слетайтесь и теперь! Я жду васъ ужъ давно,

Спѣшите всѣ сюда поближе къ изголовью;

Ни разу слезъ моихъ не видѣло оно,

Зато залито жаркой кровью.

Такъ пусть же эта кровь, скрѣпляя нашъ союзъ

Вамъ скажетъ лучше словъ, что на краю могилы

Я не склонилъ чела подъ игомъ скорбныхъ узъ

И несъ свой тяжкій крестъ, пока хватало силы.

Что твердый до конца я встрѣчу смерть свою,

Какъ истинный боецъ, безтрепетно спокоенъ,

Что въ вашу гордую, геройскую семью

Войти собратомъ я достоинъ!..