Софисты

XXX. ПРАВНУК ИКАРА

После сицилийского разгрома улицы Афин заметно притихли и стали даже как будто малолюднее. На солнышке играли дети: катались на козах, садили в песочке сады, кричали и хохотали при остракинде. Взрослые не отставали от них и с бульшим даже, чем прежде, увлечением — чтобы забыться от беспокойных дум — натравляли петухов или перепелов один на другого, бросали кости. Немногие неунывающие играли, как и прежде, в слова. Постаревший Сократ ходил туда и сюда и добродушно разговаривал о божестве, о добре, о красоте и о многих других хороших вещах. Среди его учеников появился очень красивый, но не очень далекий Ксенофонт, любивший игры палестры, охоту, лошадей. Сказать, что проповедь Сократа «содействовала смягчению нравов», никак нельзя: афиняне не любили плешивого болтуна и распространяли о нем всякие сказки. Старея, Ксантиппа окислялась все более и более и, как смеялись соседки, иногда давала даже волю рукам так, что Сократ должен был отступать куда-нибудь на заранее подготовленные позиции: на берег Илиссоса, на палестру Тереас, на агору. Теперь его и их занимала особенно новая тема: так называемые «лучшие люди» Аттики сделали страну, может быть, и богаче и могущественнее, но не сделали ее лучшей — как же тут пособить делу?..

Так шел он раз со своими немногими учениками к стадиону, как вдруг их внимание привлек шум на углу одной из улиц. Остановились. Оказалось, что знакомый Сократу богач Феник наступает на какого-то молоденького софиста, который говорил толпе о Зеноне. Феник вполне уже оправился от нанесенного ему Антиклом посрамления: никакого племянника у него не было и нет, в Пирее в тот день он не был, никто, конечно, не осмелился бы нанести ему такое жестокое оскорбление, как порка — все это выдумки его бессовестных конкурентов, которые лишились сна, видя его великие успехи на жизненном поприще и которые всеми силами стараются повредить ему. Но он плюет на всех них: сам Аполлон, устами олимпийской пифии, направил его в Афины… Он очень хитро догадался, что лучшее средство защиты это смелый переход в наступление. И преуспел…

— Что? Зенон? Это, понятно, опять его черепаха и Ахиллес? И стрела, которая висит в воздухе неподвижно? Так!.. Хорошо, отлично… — развязно кричал он. — Объявляю всем афинским гражданам, я, Феник, всем известный: когда ваш этот наставник покажет мне на деле, как черепаха не даст ему — не Ахиллесу, нет, только ему!.. — перегнать себя, вот тут, на глазах у всех, я тут же передаю ему все свое состояние… Ага!.. В кусты?!. То-то вот и есть!.. Достаточно мы болтовни этой наслушались! Может быть, от вас и идет вся эта погибель — разве боги могут терпеть все эти богохульства и поношение?.. Довольно!.. Приноси ко мне свою черепаху и ты останешься в моем богатом доме, я выйду из него нищим с одним посохом, оставив все тебе… Ждем…

И, сопровождаемый довольным гоготом толпы, он победителем пошел прочь, метнув на Сократа враждебный взгляд и сделав вид, что он не узнает его.

Сократ, смеясь, качал плешивой головой.

— А вы помните, друзья мои, как Антисфен рассказывал нам о своей встрече в Пирее с каким-то иудеем, который, подобно нашему Геродоту, объехал все страны. Мне тоже потом удалось побеседовать с этим иудеем перед его отъездом. Он, воистину, говорил на каком-то варварском эллинском языке и следовать за его мыслью было весьма затруднительно, но между прочим он рассказал мне, что в далекой стране Китае он встретился с одним софистом, который говорил: если вы разрубите какую-нибудь палку надвое, а затем надвое опять, и опять надвое, то конца этому не будет никогда, ибо всегда — теоретически — будет возможно разрубить эти отрубки опять надвое… Он называл мне и имя этого софиста, но воистину я не только не мог запомнить его, но не мог бы даже и выговорить. Можно подумать, что и он был учеником моего любезного учителя Зенона. И это в далекой стране, где никто из нас не бывал, за морями… А другой его рассказ, об иудейском софисте… как его?.. я вам уже передавал: царь иудейский за его учение повелел сжать его между двумя досками и распилить пополам. Миф о Прометее, таким образом, приобретает в наших глазах особое значение. Всякий из вас, друзья мои, должен быть готов к такой судьбе: люди не любят, когда их беспокоят, и кого такая судьба страшит, тот пусть лучше не вступает на эту стезю… А-а!.. — радостно воскликнул он, увидев высокого, мускулистого юношу, который при виде его осветился весь радостной улыбкой. — Главкон!.. Наконец-то…

Главкон с широкой солнечной улыбкой приветствовал всех.

— Говорят, Главкон, что ты задумал достигнуть у нас высокой власти… — с улыбкой проговорил Сократ. — Впрочем, давайте сперва сядем все вот тут на скамейке в тени старых платанов… Вот так. Что же, правду говорят о тебе, Главкон?

— Да, Сократ… — отвечал Главкон.

— Прекрасное дело!.. — кивнул головой Сократ. — Ты получишь возможность достигать того, чего ты хочешь, будешь в состоянии оказывать услуги своим друзьям, возвысишь отцовский дом, прославишь отечество, как Фемистокл, станешь известен даже и среди варваров. Но раз ты желаешь почестей от государства, ты должен, понятно, оказать ему услуги?

— Разумеется… — улыбнулся Главкон.

— Так с чего же ты начнешь?..

Главкон молчал, как бы соображая, с чего ему в самом деле начинать. Сократ добродушно пришел ему на помощь.

— Вероятно, ты захочешь прежде всего обогатить казну отечества: как ты знаешь, она у нас в очень печальном состоянии… Значит, надо будет прежде всего открыть новые источники доходов. Конечно, ты уже обдумал, какие именно?

— Нет, об этом я не подумал… — смущенно улыбнулся Главкон.

— Но если ты на это не обратил еще внимания, то, конечно, ты имеешь представление о расходах города и лишние уничтожишь…

— Нет, этим вопросом, Сократ, я не интересовался. Но я думаю, что государство может обогащаться за счет неприятеля…

— Если оно сильнее его, да. Но когда слабее, то оно может понести большие потери, как это у нас было в Сицилии. Следовательно, кто желает вести войну, то он должен прежде всего учесть силы противников. И свои, понятно. Так вот и расскажи нам о морских и сухопутных силах Афин.

— Клянусь Зевсом, я не могу сказать тебе этого так, на память.

— Так принеси твои записи. Мы с удовольствием ознакомимся с ними…

— Нет, у меня нет и записей…

— Жаль. Тогда мы пока подождем говорить о войне. Вполне возможно, что ты не успел еще ознакомиться с таким огромным предметом, как управление государством. Но я думаю, что тебе хорошо известно, сколько потребуется нам людей для крепостных гарнизонов?

— Нет, Сократ. Но по моему мнению, надо уничтожить все гарнизоны, потому что они только разоряют свою собственную страну и к тому же и плохо охраняют ее… — решительно хмуря брови, сказал Главкон.

— Ты сам видел это или только слышал, что гарнизоны плохо охраняют страну?

— Я это предполагаю.

— Тогда будем рассуждать об этом потом, когда узнаем все достоверно. Я знаю, что ты не был еще в серебряных рудниках, но, может быть, ты скажешь, почему добыча серебра у нас уменьшается…

— Нет, ничего определенного по этому делу я сказать тебе не могу.

— Это вполне извинительно: местность там, говорят, очень нездоровая… — кивнул одобрительно головой Сократ. — Но я думаю, тебе известно, сколько времени могут прокормиться теперь Афины своим собственным хлебом. Ведь и собственного дома нельзя устроить хорошо, если не знаешь всего, что для него требуется, и если вовремя не позаботишься о том, чтобы все у тебя было вовремя заготовлено. Афины состоят из десяти тысяч домов, и трудно разом озаботиться о таком количестве семейств, но почему же сначала не устроить — ну, хотя бы дом твоего дяди?..

— Я, пожалуй, мог бы помочь дяде, но он не хочет меня слушать…

— Так ты, — воскликнул вдруг Сократ, — не имея сил склонить к повиновению себе дядю, думаешь, что ты будешь в состоянии побудить к послушанию всех афинян с твоим дядей включительно?!. Да, мой милый Главкон, из нашей беседы можно заключить только одно: сперва надо тебе поучиться, не так ли?.. Это как раз то, что я, старик, с моими молодыми друзьями и делаем. Мы будем рады, если ты присоединишься к нам…[28]

— Но с величайшей радостью, любезный Сократ… — воскликнул Главкон. — Эта встреча совсем не случайна: я как раз искал тебя… Но смотрите, — вдруг воскликнул он, указывая на облачко, которое неслось в вечереющем небе. — Можно подумать, что это летит там на своих крыльях Икар… Правда, похоже?..

— А в самом деле… — воскликнули все и долго любовались тающим среди вечернего сияния облачком.

А Сократу опять невольно вспомнился — от этого образа он никак не мог отделаться — иудейский софист, которого за его добро люди распилили пополам. И он тихонько вздохнул… Так же, в ужасных истязаниях, погиб и его учитель Зенон. Нет, слишком часто напоминать об этом молодежи не следует…

— А что слышно о нашем милом Дорионе? — спросил он, чтобы переменить разговор.

— Ничего не слышно… — отвечали голоса. — Он замолчал совсем. Но Антисфену он как-то прислал послание, что, если в Афинах на людей косятся за то, что они — как мы вот — много говорят, то там, на Милосе, стали коситься на него за то, что он что-то очень уж молчит!..

Нежный образ Икара в глубине неба уже рассеялся…