Солнцеворот

I Покровительница

Когда-то давно у него было настоящее имя. Имя, которым его звали отец и мать, которое выкрикивали ребята на улице, когда звали играть. Этим же именем его называли люди, которых он считал друзьями. Из-за которых он, в конце концов, оказался там, где всё началось. Он оказался в тюрьме, и судья, зевая, вынес приговор: смертная казнь.

У всех пожизненных и смертников имена пропадали вместе с Солнцем, перестающим освещать их жизни. Вместо имен выдавали клички. По древней традиции кличками служили названия птиц. Считалось, что в последний миг Солнце простит своих непутевых детей, и они, обернувшись птицами, отправятся в полет к великому светилу, оставив бурлить от негодования лишившуюся жертвы Алую Реку.

Так он стал Зябликом.

Смешное имя принесло удачу: Зяблик действительно отправился в далекий полет. Правда, не светило в конце пути Солнце. Скорее уж наоборот — сама Алая Река струила зловещие свои воды. Но пока Зяблик наслаждался полётом. Наслаждался жизнью, которой у него не должно было быть.

Он ютился среди лежащих вповалку заключенных на самой нижней палубе. Ниже были только трюмы, где жалобно всхрапывали кони. Сладковатый запах навоза просачивался сквозь доски палубы.

Завтра Зяблика вновь будут гонять, изматывать до предела, но это будет завтра. Очередной день, который нужно пережить. Сейчас же он лежал и ковырял ножом бортовую доску. Свет лился со второй палубы, стекал по ступенькам и падал как раз на рисунок.

Положив ладонь на доску, Зяблик чувствовал могучий рокот моря. Доска дрожала. Дрожал и Зяблик, думая, что он — все они! — ютится в утлой скорлупке, за которой бушует равнодушная и всесильная стихия. Чего ей стоит взять, да и разбить вдребезги этот корабль? Все корабли? Все эти сотни забитых воинами и заключенными кораблей? Зяблик, словно пытаясь умилостивить море, подобно какому-нибудь дикарю, пытался его изобразить. Острие ножа ковыряло и ковыряло доску, вниз сыпалась деревянная крошка.

Волны, по ним скользит кораблик с мачтой и парусами — над ним Зяблик работал дольше всего — а сверху, между кораблем и Солнцем, летит птичка.

Он залюбовался своим творением, подправляя и подрезая то тут, то там. С детства любил вырезать по дереву, и с детства получал за это нагоняи от отца. «Опять время тратишь? Нож тупишь? — кричал тот, застав сына в сарае с ножом и дощечкой. — Ступай лучше в лавке помоги. Заработай денег!». И Зяблик шел в лавку своего отца, зарабатывал деньги на сладости. Чем старше он становился, тем злее кричал на него отец за неподобающее мужчине занятие. «Кто заплатит за твои деревяшки? Прекрати тратить время!». И Зяблик учился скрываться, учился прятать свое занятие.

Здесь же слово «деньги» давно позабыли. Здесь в цене были табак и чаррас, запасы которых подходили к концу, но Зяблик никогда не дымил, и ему не к чему было стремиться. Он делал свою работу, как мог, убирал за лошадьми, драил трюмы и палубу, выполнял нелепые упражнения, давился ухой, которой здесь неизменно кормили, а перед сном вырезал картинку. Никто не обращал внимания на Зяблика, никому не было дела до его занятий. Все засыпали мгновенно, устав от тяжелого дня.

Или не все.

Сначала Зяблик лишь поморщился, увидев упавшую на кораблик тень. Глупо отмахнулся от нее, как от досадной помехи. Отмахнулся рукой с ножом, и запястье обхватили грубые сильные пальцы. Сдавили так, что кости затрещали. Зяблик рывком повернулся и замер с раскрытым ртом. Схватившему его человеку свет керосиновой лампы сверху бил в спину, но Зяблик его узнал. Узнал по длинным черным с проседью волосам, увязанным в хвост, по зловещёму блеску одного глаза. Ворон прилетел с верхней палубы, и взор его обратился на затрепетавшего Зяблика.

— Совсем не устал? — Хриплый голос Ворона звучал тихо, но Зяблик различал каждое слово. И почему-то был уверен, что ни одна живая душа, кроме него, этих слов не услышит. — Тебе мало работы, или мало тренировок? Скажи мне, я постараюсь помочь.

Твердые злые пальцы не отпускали. Зяблик глупо забился, пытаясь прикрыть рисунок спиной, как будто вновь прятался от отца. Но Ворон, сидя на корточках, равнодушно глянул на изрезанную доску, перевел взгляд на руку Зяблика. Пальцы правой руки коснулись лезвия, потянули. Зяблик вцепился в рукоятку изо всех сил.

— Это мое! — горячо шепнул он. — Мой…

— Твой нож? — Ворон перестал тянуть. — А для чего он тебе?

Ворон отпустил руку, отпустил лезвие, и Зяблик шарахнулся от него, прижался спиной к стене, закрывая рисунок. Перевел дух.

— Нож — инструмент убийцы. Ты — убийца?

Зяблик мелко дышал, глядя в глаза настоящего убийцы. Того, чьё имя гремело на все княжества. Того, которого не могли поймать без малого десять лет, а когда поймали и потащили на площадь казней, прискакал вестовой от князя Торатиса и сказал, что казней больше не будет. Княжеству потребен каждый его житель, независимо от того, светит ему Солнце, или шепчет Река.

Зяблик слыхал, что Ворон хрипло рассмеялся в озадаченные лица конвоиров, в искаженные яростью лица собравшихся людей — друзей и родственников убитых им. «Даже смерть меня боится!» — каркнул Ворон и отправился обратно в каземат, ждать своего часа. Зяблику повезло попасть под начало этого человека. И этот человек ждал от него ответа.

— Если ты убийца — покажи. Бей, — сказал Ворон.

Зяблик успокоил сердце, глубоко вдохнул и попытался объяснить:

— Я… Мне нужно… Я им просто, тут, ну…

— Не слышу. — Ворон поднес к уху согнутую ладонь. — Ты убийца?

И Зяблик обреченно выдохнул:

— Нет…

Ворон вздохнул, опустил голову, и у Зяблика создалось обманчивое впечатление, будто тот ему сочувствует.

— Видишь, в чем дело, — тихо произнес Ворон. — Я отвечаю за порядок на этом корабле. С меня за всё спросят. За жизнь каждого из вас — особенно. Убийца имеет право на нож, потому что знает, что делает. Убийца не позволит смерти нарушить уклад. Убийца не убьет без нужды. А ребенок, завладевший ножом, может сделать с ним какую-нибудь глупость и доставить всем нам неприятности. Доставить неприятности мне. Ты хочешь доставить мне неприятности?

Шершавая широкая ладонь протянулась к Зяблику, будто предоставляя тому выбор. Будто не могла одним движением убить Зяблика. И Зяблик понял, что выбора у него нет. Опустив взгляд, он протянул нож рукоятью вперед. Миг спустя лезвие выскользнуло из пальцев.

— Умный ребенок, — кивнул Ворон и встал. Нож коротко сверкнул, крутнулся в его ладони и исчез в складках черного одеяния убийцы. — Ложись спать. Завтра трудный день. Я присмотрю за тобой.

Шагал Ворон беззвучно. Тенью поднялся по ступенькам на вторую палубу и опустил крышку. Зяблика окутала тьма. Свернувшись калачиком, он всхлипнул. «Присмотрю за тобой»… Что может быть хуже, чем попасться на глаза Ворону? Зяблик знал, что бывает с теми, за кем Ворон «присматривает». Сама жизнь начинала испытывать их на прогиб и не отступала, пока те не ломались пополам. А потом из обломков сшивались новые, покладистые, раболепные существа.

Непрошеными пришли, навернулись на глаза слёзы. Зяблик всхлипывал, закрыв рот ладонью, глуша рыдания. Нож… Это был его нож! Единственная в мире его вещь, по-настоящему его! И единственный грех.

Тьма расцветилась воспоминаниями. Зяблик будто со стороны видел себя в повозке, запряженной четверкой лошадей. Глупого, зевающего, щурящегося на Солнце. Он ждет друзей, которые попросили помочь перевезти вещи. Вот и они. Бегут, вдвоем согнувшись под тяжестью свертка. Бросились в повозку и хрипло кричат: «Пошел! Пошел!» — будто извозчику. Зяблик хмурится, Зяблик хочет спросить, что случилось, и почему такая спешка. Но один из друзей, поняв, что прыти от Зяблика не дождешься, бьет его по голове чем-то твердым, тяжелым.

Очнулся Зяблик всё в той же повозке. Открыл глаза и встретил равнодушный взгляд начальника городской стражи. «Глянь-ка, живой! — удивился начальник. И тут же, вздохнув, отвел взгляд. — Э-э-эх…».

Друзей Зяблик больше не видел. Только на суде ему удалось из витиеватых речений судьи вызнать, что обвиняют его в ограблении. Не то из дома княжеского казначея, не то из едущей к нему повозки украли золотую статую. Всё бы ничего, но это была статуя, изображающая юную жену казначея, которую тот любил больше жизни. Выяснилось, что девушка его обманывала и сама вступила в сговор с злоумышленниками. Дело вышло государственным и серьезным, его старались решить быстро и тайно.

Зяблика никто не слушал. А жену казначея он увидел один лишь раз, на том же суде. Её спросили, знает ли она этого человека, и девушка — действительно очень красивая, — зло сверкнув глазами, выпалила: «Да!». Зяблик промолчал. Во взгляде девушки он увидел свою судьбу. Она тонула и готова была утянуть с собой на дно любого, лишь бы не одной погибать.

Так Зяблик оказался в каземате. Однажды стражники увлеклись беседой, и один из них спиной оперся о решетку. Зяблик, затаив дыхание, выдернул у него из-за пояса нож и спрятал за пазуху. Если уж казнь — так хоть согрешить! Казнят за кражу — так украсть! Чтобы не так обидно было смерть принять. Чтобы, ожидая удара топором, думать об этом ноже и вспоминать, как в полумраке исступленно вырезал на грязных вонючих нарах лицо супруги казначея и подписал: «Шлюха». Потом изобразил двух «друзей». Что с ними сталось — Зяблик так и не понял. Не то их стражники убили, не то казнили без суда, не то просто отправили в другой каземат.

Этот нож Зяблик протащил с собой и на корабль. Унес с собой свой страшный грех, который заслужил, на который имел право. А теперь — его забрали. И Зяблик больше ничем не отличался от грязных измученных смертников, храпящих вокруг. Поэтому слезы душили его. Ворон унес грех, и впервые за многие дни Зяблик подумал: «Меня вообще не должно было здесь быть! Я должен был управлять лавкой отца, может, жениться на Наирри. Но не плыть на овеянный мифами Запад, воевать с вампирами, которых месяц назад ещё не существовало!».

Он представил себе войну. Широкое поле. С одной стороны — сброд безоружных смертников, с другой — уходящая за горизонт армия ужасных чудовищ, лишь отдаленно напоминающих людей. С их клыков капает кровь, глаза пылают, из глоток рвется рычание. Зяблик едва удержал стон. Будь у него нож, он бы лелеял надежду убить себя раньше, избежать этого кошмара. Теперь и последней надежды нет.

Рыдания прорывались наружу. Вот-вот кто-нибудь заворочается, даст ему пинка, хрипло скажет: «Эй, заткнись, там! Дай поспать!». А потом поползет слух, что Зяблик плакал, и над ним начнут глумиться ещё больше, чем раньше. Его ведь окружали настоящие злодеи. Те, для кого Алая Река — единственная госпожа.

Что-то коснулось щеки. Зяблик дернулся: вот оно, началось!

— Тс-с-с, — прошелестело над ухом. — Всё хорошо.

Зяблик ждал злости, но незнакомец говорил успокаивающе, чуть ли не нежно, и эта нежность напугала Зяблика. Знал, что некоторые из окружающих его людей могут совершить самое страшное, куда хуже убийства. То, от чего не отмоешься и не отмахнешься. То, что превратит и самую жалкую жизнь — в ежесекундный кошмар. Даже на самой нижней палубе было ещё, куда падать — в дальний её конец. Туда, где ютились те, кого презрительно звали «девочками» — несчастные, показавшие слабину не тем, кому следовало. Ах, если бы был нож…

Прохладные губы коснулись щеки, соскользнули ниже. Зяблик рванулся. Он не позволит сотворить с собой такого, лучше уж смерть. Лучше пусть его убьют в драке!

— Тс-с-с! — Сильные руки прижали его к палубе. — Я заберу твою боль, не бойся.

Что-то кольнуло шею, и тело Зяблика превратилось в безвольную куклу из мяса и костей. Он не мог шевельнуться, не мог даже закрыть рот и глаза. Таращился в темноту и чувствовал сладкую усталость, бесконечную слабость, заполняющие всё его существо. А ещё — уходила боль. Уходило горе, высыхали слезы. Судорожно, прерывисто Зяблик вдохнул. Выдохнул. И чужие губы отстранились от его шеи.

— Вот и всё, — прошептала незнакомка. Да, голос был женским, просто сразу Зяблик этого не понял. И губы были тонкими, нежными, и руки, прижимающие его к доскам. И запах… Тонкий аромат, в котором переплелись цветочные нотки с чем-то непередаваемым и неописуемым, разбивающим последние сомнения.

— Засыпай, — приказал шепот. — А утром ты улыбнёшься, и всё будет хорошо.

Всё уже было хорошо. Ворон, нож, война с вампирами — всё это сделалось далеким и неважным. Как можно переживать из-за такой ерунды? Зяблик представил, как поднимется на верхнюю палубу, вдохнёт морской воздух, посмотрит на бескрайнюю водную гладь…

Он протянул руки к своей невидимой гостье, но лишь коснулся края её одеяний. Она уходила — беззвучно, не колыхнув воздуха, и уже таял её дивный аромат.

— Покровительница, — прошептал Зяблик одними губами. — Спасибо… Покровительница.

Ему почудилась её невидимая улыбка. Улыбнулся и он. Сами собой закрылись глаза, и светлые, счастливые видения наполнили его сон.

Сон неохотно отпустил Зяблика. Кто-то тряс его за плечо. Морщась, Зяблик открыл глаза, и только тут услышал ленивый покрик: «Па-а-адъём!». Человек, имени которого Зяблик не помнил, вышагивал между спящих тел, раздавая пинки налево и направо. Керосинка стояла у основания лестницы, и свет достигал до самых дальних углов палубы.

Зяблика растолкал Нырок. Он, как обычно, проснулся раньше всех, сходил на верхнюю палубу и встретил рассвет. А теперь вернулся и спасал друга от пинка смотрящего. Зяблик поднялся и сел, растирая лицо. Минувшая ночь урывками всплывала в памяти. Лицо Ворона, его вкрадчивый голос, нож, Покровительница… Покровительница!

— Ты чего лыбишься? — нахмурился толстый смотрящий, остановившись возле Зяблика. — Что, жизнь слишком прекрасна для тебя? Или бабу во сне увидал?

Ответить Зяблик не успел. Смотрящий отвернулся, отыскал кого-то взглядом среди копошащихся сонных людей и крикнул, указывая на Зяблика:

— Этого к лошадям. Распорядились.

Вот и присмотр Ворона. Не забыл, одноглазый, не обманул. Зяблик сжал губы и кивнул, стараясь не выказать недовольства. Смотрящему, судя по всему, хотелось проучить Зяблика за что-нибудь, но ни в лице, ни в позе его он не нашел ничего, заслуживающего взыскания, и пошел дальше, покрикивая, высматривая, все ли живы.

— Когда это ты успел? — вполголоса спросил Нырок.

Они остались одни, ждали своей очереди подняться на свежий воздух. Остальные смертники, сбившись в привычные группы, тянулись наверх, получать завтрак.

Зяблик быстро объяснил, как попался на глаза Ворону. Говоря, он смотрел себе под ноги. Нырок присвистнул:

— Эк его принесло-то не вовремя. Но ничего, перебесится, забудет.

Они двинулись к трапу, и Зяблик понял, что ничего особенно страшного с ним не произошло. Ворон мог точно так же распустить когти над любым другим, и от сердца отлегло. Что ж, уберет за конями, ничего страшного. Работа как работа, притерпится.

— А чего довольный-то такой? — легонько толкнул его локтем Нырок. — Как будто помиловали во сне.

Зяблик сообразил, что опять улыбается, и спешно натянул на лицо бесстрастное, чуть угрюмое выражение, какое носили все смертники. Они знали, что нельзя показывать своих чувств. Покажешь радость — отберут или изгадят. Покажешь печаль — расковыряют и уничтожат. Кругом — звери. Звери с птичьими именами.

— Подбодрил ты меня, Солнечный Мальчик, — сказал Зяблик. Рассказывать о Покровительнице он не собирался. Кем бы ни была — настоящей волшебницей, или сонным мороком, — она принадлежала лишь ему. Воспоминание о ночном касании холодных губ грело сердце.

Нырок хохотнул, услышав свое прозвище. Он единственный на этом корабле — кроме, быть может, капитана и команды — продолжал стоять службы Солнцу. Поднимался раньше всех, выходил на верхнюю палубу и встречал рассвет, шепотом читая молитвы. Лишь когда первый луч падал на него, Нырок улыбался и шел обратно. Спеша, чтобы никто не увидел его за этим занятием. Слухи все равно ползли, но слухи — это слухи. А увидь кто из Потерявших Судьбу, как заядлый вор поклоняется Солнцу, и не миновать травли.

— Куда собрался? — Смотрящий, выставив руку перед собой, остановил Зяблика. — Тебе ж сказали — к лошадям! Пока до блеска всё не вылижешь…

— А завтрак? — крикнул Зяблик срывающимся от возмущения голосом.

— Завтрак — вишь, какая штука, — вздохнул смотрящий, притворяясь сочувствующим. — Завтрак — он от запаха навоза может в обратку выскочить. И придется тебе не только дерьмо, но ещё и харчи убирать. О тебе заботимся, Зяблик. Ведро внизу, ступай, работай. Как закончишь — ко мне подойдешь. Усвоил?

— Усвоил, — буркнул Зяблик и поплелся к тщательно закупоренному ходу в трюмы. Спиной чувствовал взгляд Нырка. Друг сочувствовал ему, но разве он мог хоть что-то сделать? Разве его Солнце могло сделать хоть что-то? А Река здесь помогала другим — сильнейшим.

Зяблик родился и вырос в городе, и то, что царило внизу, называл зловонием. Деревенские лишь чуть морщили нос. Полторы сотни лошадей валили кучи целыми днями и ночами в закрытом помещении и недоуменно ржали, когда кто-либо к ним спускался. Будто хотели спросить, что всё это значит и когда закончится. Подвешенные на лямках, спускающихся с потолка, они бестолково перебирали копытами, но лишь вскользь касались подковами досок.

Зяблик обмотал лицо тряпкой, прикрыв рот и нос, чтобы хоть немного перебить запах. Взял помятое ведро и приступил к работе, стараясь не думать о том, что делает.

Надежда управиться быстро оставила Зяблика после первой ходки. Поднявшись наверх, он вывалил ведро за борт и украдкой огляделся. Редко доводилось улучить минутку, постоять на палубе, посмотреть на море, на корабли.

Во все стороны, сколько хватало глаз, тянулись и тянулись суда. На палубах суетились люди, ползали по мачтам, семафорили флажками, что-то передавая с корабля на корабль. Пучились от ветра разноцветные паруса — желтые, красные, синие, зеленые. Зяблик поднял голову вверх. Их паруса были черными. И много ещё таких черных пятен виднелось среди судов. Корабли смертников рассеяли, перемешав так, чтобы каждый шел в окружении. Чтобы в случае бунта можно было мгновенно потопить корабль залпами из пушек. Зяблик мог бы гордиться: слева от него шел самый главный корабль — корабль Князя Князей Торатиса. Поговаривали, что на этом же корабле двое вампиров. Хотелось бы их повидать, думал Зяблик. Узнать, с кем иметь дело там, куда плывем.

Говорили, что один из вампиров — мальчишка, а второму столько лет, что он ещё помнит, как вампиры правили всем миром. Сколько Зяблик ни вглядывался в корабль с красно-желтыми парусами, среди ползающих по нему людей он не замечал никого особенного, кого можно было бы назвать вампиром.

— Чего застыл? — Подзатыльник от смотрящего едва не сбросил Зяблика за борт. — Хочешь князю пожаловаться на жизнь горькую? Прыгай, плыви.

Зяблик вспомнил имя этого жирного, наглого вора. Здесь, на корабле, его звали Чибис. Склонив голову, Зяблик побежал с ведром обратно. Чибис! Лучше бы Павлином назвали. Хотя Павлин, говорят, есть на другом корабле.

Под конец работы в глазах у Зяблика темнело — и от вони, и от усилий. Спину ломило, хотелось завалиться на залитую солнцем палубу и с минутку полежать. Но Чибис оказался тут как тут.

— Дерьмо убрал? Теперь помой там всё, да чтоб блестело. Кони-то живые?

Зяблик молча кивнул в ответ и сбросил за борт ведро на веревке, чтобы набрать соленой воды. Краем глаза заметил Нырка, с преувеличенным усердием натирающего палубу. Слева и справа от него смертники занимались тем же самым. Заключенные рангом повыше сгрудились на корме, где, под руководством Орла, приседали, отжимались, поднимали друг дружку. «Заключенный не должен сидеть без дела, — в первый же день сказал им капитан. — Заключенный, у которого нет дела, — это заключенный, который думает. Но заключенный на корабле не должен думать. Он должен добраться живым до места и сделать то, чего от него ждут. Поэтому вас будут наказывать, и наказывать сурово за безделье и за убийства. Никто никого не убивает, ясно? За каждое убийство я лично отхлещу кого-то своей любимой плеткой. А потом оставлю болтаться на рее под ярким солнцем вверх ногами. Но я так поступлю не с тем, кто убил, а с самым главным смотрящим. Угадайте, что он потом с вами сделает. И не получит за это никакого взыскания». С этими словами капитан указал на Ворона, и по толпе заключенных пронесся ропот. О Вороне ходили легенды. У Ворона не было имени. Его звали Вороном задолго до того, как он угодил за решетку.

Ещё с десяток ходок туда-сюда с полным ведром. Закончив, Зяблик снял с лица повязку и глубоко вдохнул, стоя среди лошадей. Не то привык, не то правда — навозом почти не пахнет. Тихонько поставив ведро в углу, Зяблик поднялся на верхнюю палубу. Был соблазн завалиться на нижней и вздремнуть. Но если найдут так — мытьё конюшен сказкой покажется. А наверху всегда можно затеряться, найти себе какое-нибудь дельце, или его видимость.

Я присмотрю за тобой.

Зяблик споткнулся о ступеньку, когда корабль качнуло на волне. Ворон. Ворон никогда не говорит ради красного словца. Зяблик чувствовал его взгляд сквозь доски палубы. Зоркий единственный глаз, от которого не спрячешься.

Но что если поговорить с ним, объяснить, зачем нож? Что ему, жалко, что ли, будет? Ну, не вернет, так хоть простит, забудет, отвернется. Ворон ведь человек, а с любым человеком можно найти общий язык.

Окрыленный этой мыслью, Зяблик пошел наверх. На палубе продолжалась обычная ежедневная суета. Команда что-то непонятное делала с канатами, парусами, поднимали флаги. Заключенные занимались кто чем. Снова Зяблик увидел Нырка — он натирал палубу, кажется, в том же самом месте, прекрасно сознавая, что в его действиях нет ни малейшего смысла. А мрачная фигура Ворона маячила за его спиной. Ворон стоял у левого борта, заложив руки за спину, и смотрел куда-то — не то на корабль Торатиса, не то дальше — за горизонт.

Пригнувшись и съежившись, стараясь стать как можно более незаметным, Зяблик двинулся к нему. Палуба мерно покачивалась под ногами. Поначалу, когда плавание только началось, многих тошнило от этой качки, от самого осознания, что нет твердой земли под ногами. Теперь привыкли. Корабль стал домом.

Зяблик обогнул Нырка по широкой дуге, чтобы тот не вздумал переброситься словом, не привлёк внимания. До неподвижной фигуры Ворона несколько шагов. Зяблик пошел быстрее и… со всего маху врезался в жирное брюхо Чибиса. Корабль как раз качнулся, и Зяблик, взмахнув руками, упал.

— Одурел? — Чибис смотрел на него сверху вниз, не опуская головы. — Соображаешь, к кому подкрадываешься?

Про этот обычай заключенных — никогда не подходить сзади — Зяблик забыл. Считалось, что с добрыми намерениями можно подходить только прямо, спереди, глядя в глаза. А если подходишь сзади — значит, напасть хочешь. За такое человек, к которому подходишь, мог и убить. Поэтому когда такие, как Ворон, не хотят говорить, они поворачиваются спиной, и никто в здравом уме к ним не сунется. Кроме глупого маленького Зяблика.

— Мне поговорить нужно, — промямлил Зяблик.

— Поговорить с Вороном? — скривился Чибис. — Сомневаюсь. Тебе нужно драить палубу, если хочешь заработать обед.

Вспомнив про упущенный завтрак, Зяблик сглотнул слюну. Зловонные конюшни забылись, и аппетит вернулся. Но отступать просто так Зяблик не собирался. Не с Чибисом ему нужно было решать, а с Вороном, и только с ним.

— У меня с ним дело, — упрямо заявил Зяблик, вставая.

— Подумал, что сказал? — Чибис упер в Зяблика злобный взгляд. — Если я сейчас спрошу, и он не подтвердит — что с тобой сделать?

Зяблик мысленно заорал в отчаянии. Никогда, за всю жизнь он не запомнит всю эту арестантскую премудрость. «У нас с ним дело» — значит, что вместе собираются что-то украсть, или убить кого-то, или ещё какую-то гнусность сделать. Ничего другого «делом» не называют.

Краем глаза Зяблик заметил, что Нырок смотрит на них, притворяясь, будто отжимает тряпку.

— Ночью Ворон отобрал у меня нож, — сказал Зяблик, пытаясь выдержать взгляд налитых кровью глаз Чибиса. — Я хочу поговорить об эт…

Договорить ему помешал кулак Чибиса. Удар был сильным, как и следовало ожидать. А вот такой скорости от этой туши Зяблик не ждал. Покатился по палубе, не соображая, где верх, где низ. Остановился, врезавшись спиной в надстройку. Трясущейся рукой провел под носом — на пальцах осталась кровь.

Тень упала на Зяблика. Послышался голос Чибиса:

— Ты — отребье, и никакого ножа тебе не полагается. Будь тебе положен нож, ты бы его не потерял, а потерял — значит, нож у тебя был по ошибке. Теперь берешь тряпку, ведро и замываешь все то дерьмо, что тут развел.

Зяблик увидел дорожку кровавых капель и хлюпнул разбитым носом.

— Понял меня, или тебе руку сломать, чтоб работалось веселее? — наклонился над ним Чибис. — Или ногу, чтоб прыгал смешно? Давай-ка я для начала сломаю тебе палец.

Чибис потянулся к руке Зяблика, но тут на плечо ему легла чья-то рука.

— Спокойно, — прохрипел страшный голос Ворона. — Он понял тебя, больше не будет.

— Да я только… — возразил Чибис.

— Не марайся, — приказал Ворон. — Время не то. — Он кивнул в сторону капитанской каюты, и Чибис отступил. Вместе, говоря о чём-то, они ушли прочь.

«Надо же, со спины ведь к нему подошел, — с обидой думал Зяблик. — Этим, значит, всё можно, а мне…»

— На.

Зяблик вздрогнул. Рядом с ним стоял Нырок и протягивал почти чистый платок.

— Держи! — Нырок нетерпеливо тряхнул платком. — Останови кровь и начинай мыть. Дурак…

На воле Зяблик привык к тому, что завтрак бывает рано утром, потом — полдник, следом за ним — обед, и уже глубоким вечером, перед сном — ужин. Сидя в камере, он был в таком ужасе, что не замечал, как и когда его кормят, не всегда даже хотелось есть. А здесь, на корабле, аппетит вернулся. И здесь Зяблик с возмущением выяснил, что в день ему полагается лишь два приема пищи: завтрак и обед. Первый — рано утром, как на воле, а второй — поздним вечером, перед сном.

«На сытое брюхо заключенный работает с ленцой, — говорил капитан в первый день. — Сытый заключенный может сделать глупость от сытости. Поэтому жрать вы будете лишь столько, сколько необходимо, и тогда, когда нужно. Утром — чтобы не сдохнуть на работах, и вечером — чтобы не сдохнуть во сне. Если вам, птички мои, это не нравится, так летите во вчерашний день и не попадайте в казематы».

Оставшийся без завтрака, Зяблик не умер. Они с Нырком драили палубу, пока Солнце не перевалилось за зенит. Тогда о них вспомнил Чибис и пинками погнал на нос корабля — чинить какую-то доску. Им выдали молотки и гвозди, и друзья, не сговариваясь, наколотили в палубу гвоздей раз в десять больше, чем нужно. «Для надежности». Потом просто сидели, смотря с умным видом на палубу. Рулевой, положив руку на штурвал, глядел на них с явным презрением, но молчал — и на том спасибо.

— А ты вампиров видел? — спросил Зяблик.

Остатки хорошего настроения, принесенного Покровительницей, давно рассеялись без остатка, и Зяблик потянулся к другу в поисках беседы.

Нырок покачал головой, полируя большим пальцем шляпку утопленного в дереве гвоздя.

— Вампиры — порождение Реки, — сказал он. — Ни к чему их видеть.

— Но нам ведь сражаться за них…

— Сражаться! — горько усмехнулся Нырок. — Ты посмотри, как нас держат. И посмотри, как живут воины на других кораблях. Правда думаешь, что нам дадут оружие и доспехи, обучат фехтованию?

Зяблик именно так и думал, но промолчал. Этому его успела научить жизнь на корабле: молчать вместо того, чтобы говорить глупости.

— На убой нас пошлют, — вздохнул Нырок. — И остальных тоже. Если кто выживет, так это Ворон и такие, как он.

Нырок взял ещё один гвоздь и со злой силой вогнал его в палубу в совершенно неподобающем месте. Потом поднял голову и, сощурившись, улыбнулся Солнцу, будто против воли растянул губы.

— Ты не поклонился Реке, Зяблик?

Зяблик вздрогнул и мотнул головой. Рук он не резал, не пускал себе кровь, принося эту жертву Реке.

— Это правильно. Говорят, по поверьям вампиров, после смерти человек отправляется на Ту Сторону Алой Реки, и она становится чуть сильнее. А мы полетим к Солнцу и сделаем сильнее его.

Зяблик молчал. Он не хотел никого делать сильнее. Он хотел жить, хотел вернуть свою по глупости утраченную жизнь.

Нырок был вором. Он попадался бессчётное число раз. Отделывался плетьми, иногда проводил в каземате месяц-другой. Но в последний раз ему сказали выбирать: либо отрубят правую руку, либо — пожизненное. Нырок был из тех, кто предан Солнцу и знает о нем всё. Нырок не боялся боли, не боялся остаться калекой. Но он верил в то, что любое членовредительство — это кровавая жертва Реке, приносить которую он не намерен. Нырок выбрал пожизненное. И Зяблик до сих пор не мог понять, как мог человек, чья вера сильнее, чем у жреца сурии, сделаться вором.

— Скучаете? — выскочил откуда ни возьмись Чибис. — Отчего не позвали? Там целая прорва канатов, которые нужно перемотать и доложить о малейшей прорехе. Докладывать мне, я передам команде. Бегом, бегом, бегом!

Лишь ближе к закату над ними сжалились и «позволили отдохнуть» — выгнали на корму весь молодняк и заставили отжиматься до потери сознания. Зяблик, падая на палубу, не в силах ещё раз выпрямить трясущиеся руки, чувствовал, что жизнь из него уходит. Нырок был прав.

— Э, ты уснул? — гаркнул над ухом Чибис. — Или руки устали? Так ты о бабах подумай, глядишь, и без рук отжиматься получится.

Вокруг Зяблика разразился хохот. Зяблик, стиснув зубы, уперся в палубу и заставил себя выжать ещё раз.

Я не выдержу, не выдержу больше ни дня здесь.

И тут Зяблик вспомнил Покровительницу. Если придет ночью это волшебное существо, то он выдержит ещё один день. И ещё, и ещё, и ещё.

Зашло, наконец, неумолимое Солнце, и заключенные вернулись на нижнюю палубу. Разговоров почти не было слышно, все вымотались и хотели поесть и поспать. Вот, наконец, спустился по ступенькам огромный лоснящийся Чибис, помахивая половником. Следом за ним, пригибаясь под тяжестью огромного котла, плелся безымянный заключенный. Если он споткнется, еду придется слизывать с пола, так уже раз случилось. Потом незадачливого носильщика лупили половину ночи, но и это послужило слабым утешением голодным мужикам.

— Подходить по одному, — гаркнул Чибис. — Не толпиться. Увижу толкотню — унесу обратно.

Странно, думал Зяблик. С чего это Чибис встал на раздачу? Обычно кого-то из них назначают, а Чибис лишь присматривает вполглаза. Сам-то он, как Ворон и Орёл, и остальные серьезные зэки, убийцы, разменявшие не один десяток жертв, и просто высоко стоящие в иерархии воры, ел на средней палубе. Там у них были мягкие тюфяки, еда получше, и порой, говорят, перепадало даже вино.

Сегодня из котелка тянуло гороховой похлёбкой. И после стольких дней ухи Зяблик едва не подавился слюной. Влез в очередь впереди Нырка, случайно задев его плечом, почти оттолкнув. Нырок подчинился, встал сзади. Зяблик хотел извиниться, но не мог отвести глаз от вкусно пахнущего котла. И потом, разве Нырок не понимает? Он, Зяблик, остался без завтрака, ему сейчас хуже всех. У него даже деревянная миска в руках дрожит, и как он будет подносить ложку ко рту — сам пока не знает.

Целая жизнь пролетела, пока дошла очередь. Зяблик, давясь слюной, протянул миску. Он не сразу понял, что ему что-то говорят.

— А? — поднял он взгляд на сытую рожу Чибиса.

— На! — рявкнул тот. — Не задерживай. Плохо работал, говорю. Завтра подходи.

И, прежде чем Зяблик успел что-то сказать, Чибис пнул его в грудь. Легкий, истощавший Зяблик кубарем улетел к борту под сдержанное хихиканье заключенных. В полный голос хохотал только Чибис. Остальные либо ели, либо пожирали взглядом еду. И все слишком устали, чтобы злорадствовать.

Зяблик плакал, прижимая к груди пустую миску. Не соображая, что делает, он поднес её ко рту и принялся глодать край. Дерево впитало отголоски вкуса ухи, и вскоре Зяблику померещилось, будто он ест.

— Дай сюда, — вырвал кто-то у него миску.

Зяблик дернулся, но замер, увидев, как в миску его льется густая похлебка. Нырок щедро отполовинил ему от своей порции. При этом он сидел спиной к Чибису, закрывая от него то, что делал.

— Ешь быстро, не светись, — шепнул Нырок, и сам отправил в рот ложку. Знал, что если Чибис увидит, то и у него пайку отберёт, не только у Зяблика.

Зяблик набросился на еду. Мало, до обидного мало, но — куда лучше, чем ничего. Вылизав дочиста миску, Зяблик почувствовал, как на место отчаяния приходит злость.

— Я поспрошал, — шепнул меж тем Нырок. — Завтра-послезавтра с тебя слезут. Ты, главное, веди себя смирно. В глаза не смотри, не дёргайся, подчиняйся.

Завтра-послезавтра Зяблик так бы себя и повел, без подсказки. Но теперь, когда в желудке переваривалась горячая еда, он не мог унять злости. «Я им покажу, — думал он. — Они у меня ещё посмотрят!».

Что покажет, что посмотрят, и кто «они» — об этом Зяблик старался не думать. Ему казалось, что от одного храброго злого взгляда враги разбегутся. Но это будет завтра, завтра. А сегодня — пора спать.

Ночь укутала заключенных одним на всех покрывалом, и вскоре стихли шепотки, перестали ворочаться измученные тела. Зяблик не спал, прислушиваясь к дыханию спящих. Внутри него всё то горело, то схватывалось льдом. О сне не могло быть и речи.

«Надо, надо поспать, — шептал голос разума. — Как ты выдержишь завтра такой же кошмар, если ещё и не выспишься? Завтрака опять не будет, а на верхней палубе Нырок не сможет с тобой поделиться». И Зяблик закрывал глаза, начинал считать вдохи и выдохи, но холодная ярость разгоралась внутри, и его начинало трясти. Дыхание становилось резким, прерывистым, а глаза без толку пялились в темноту.

Может быть, Покровительница лишь померещилась ему. Может быть, зря он сейчас надеется, ждёт. Может, не стоит и думать об этом, а лучше ещё разок постараться уснуть, и тогда она привидится снова.

Как будто холодком повеяло в помещении, где ветру взяться было неоткуда. Зяблик содрогнулся, и в следующий миг ощутил прикосновение. Легкое, почти неразличимое — губы скользнули по шее, потом укол и — блаженство. Зяблик тяжело выдохнул в темноту. Какое, должно быть, глупое, блаженное выражение сейчас на его лице! Веки стали смежаться. Но вдруг сладкий «поцелуй» прервался, и Зяблик услышал ласкающий ухо шепот:

— Тебя лишили еды? Тебя обижали?

Его затрясло. Воспоминания об обиде, о злости рвались из глубины души, но тело Зяблика превратилось в кисель, оно не могло не только вскочить, сжать кулаки. Оно не могло даже заставить сердце биться чаще. Дремота тянула Зяблика на дно, но он всё же разлепил губы и шепнул:

— Да.

— Нехорошо, — прошептала она. — Ты должен есть. Скажи мне их имена. Из-за чего тебя обижают?

Зяблик ощутил себя смертельно уставшим путником, стоящим у начала долгой дороги. Немыслимо сделать и шаг, а от него ждут путешествия. Назвать имена… Рассказать про нож…

Но оказалось, говорить не обязательно. Покровительница опять коснулась губами его шеи, снова почти неразличимый укус пронзил тело сладкой болью, и Зяблик ощутил удивительное. Он словно воочию увидел Чибиса, нагло улыбающегося рядом с котлом, а потом он вытянулся, исказился и, будто струйка неопределенного цвета, утёк к Покровительнице. А вместе с ним утекла и боль, которую он причинил. Потом появился Ворон, прячущий в складках одежды его нож.

Я присмотрю за тобой.

И сам Ворон, и его слова улетели вслед за Чибисом. Зяблик едва слышно застонал, когда «поцелуй» закончился, но тут же Покровительница наградила его настоящим — коснулась губами лба.

— Спи. Завтра всё будет хорошо.

Как ни сказочно было это обещание, Зяблик ему поверил. Ведь сама Покровительница была сказкой. Непонятной, но прекрасной. Зяблик засыпал, мысли путались, но одна из них сияла, будто написанная золотыми буквами на покрывале ночи: «Теперь Покровительница присмотрит за мной».

Выспаться не получилось. Крики, топот ног, возбужденные голоса. Зяблик с трудом разлепил веки. В чем дело? Ведь побудки ещё не было.

От лестницы растекался жидкий керосиновый свет, в котором метались тени. Зяблик сощурился и увидел, что место Нырка пустует.

«Убийство», — услышал он.

«Прямо на верхней палубе», — услышал он.

Зяблик вскочил. Ноги подкашивались, качка, слабость и дурнота едва не повалили его обратно. День без еды сказывался, но Зяблику казалось, что это не всё. Что-то ещё вытянуло из него силы, что-то, о чем он пока не хочет и думать. Сейчас нужно думать об убийстве, прямо на верхней палубе. И о том, что Нырка рядом нет.

Зяблик побежал к лестнице, взлетел на среднюю палубу. Оглядываться нет времени. Он лишь заметил, что тюфяки старших пустуют. Увидел бочонок из-под вина, учуял запах настоящего мяса. Но всё это — мимоходом. И лишь потом, вспоминая, Зяблик удивился тому, как разглядел всё это в полумраке, как учуял крохотную нотку запаха в царящем на корабле зловонии. Впоследствии Зяблику пришлось немало узнать о себе и не только о себе. Сейчас же он нёсся на верхнюю палубу, подгоняемый сложной смесью чувств.

Ему хотелось увидеть труп, как и любому человеку хочется увидеть нечто страшное и отталкивающее, чтобы потом говорить себе: «Ну, у меня-то всё ещё не так плохо». Ему хотелось убедиться, что это — не Нырок. Ему хотелось, чтобы это был Нырок, и он представлял, как оплачет друга. Хотелось посмотреть, как Ворона повесят на рее вниз головой и отходят плетьми. Хотелось, чтобы такого не случилось.

Ещё одна лестница, верхняя палуба. Здесь не пришлось долго думать, куда бежать. Толпа собралась у левого борта, и оттуда же доносился зычный голос капитана:

— Я что, мать вашу, недостаточно понятно объяснил? Вы, засранцы, слишком расслабились? Если вы думаете, что можете здесь спокойно решать свои дела, то жестоко ошиблись. У вас нет никаких дел. Вы, помои, можете лишь гнить и вонять. Этим и занимайтесь, если не хотите, чтоб я пригласил на корабль солдат. Будете засыпать, наслаждаясь наконечниками копий в задницах. А теперь — кто это сделал? А? Кто этот сукин сын? Выходи сюда задницей вперед, потому что я собираюсь жестоко тебя покарать за то, что ты рылся в княжеских помоях!

Зяблик рванулся сквозь толпу. Думая, что он собирается сдаться, его пропускали, удивленно приподнимая брови. Но Зяблик, оказавшись в первых рядах, замер. У борта лежал в сером утреннем полусвете Чибис. Его лицо, выражающее нечто среднее между ужасом и восторгом, смотрело в небо. Крови не было. Если не считать царапин на груди и огромном животе.

Капитан стоял у головы трупа, сунув руки в карманы брюк. От заключенных его отделяли вооруженные матросы, но уже было очевидно, что бунтом не пахнет. Все заключенные с удивлением смотрели на Чибиса.

— А может, он сам? — предположил кто-то. — Гля, рожа какая. Вышел отлить за борт, огляделся, увидел, красотища какая, вот и подох на радостях.

Неуверенный смех прокатился по толпе. Капитан поднял голову, посмотрел в сторону шутника.

— Оборжаться, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Ворон! Сюда выйди.

Как будто тень отделилась от толпы и выплыла вперед. Ворон остановился у ног Чибиса, равнодушно глядя единственным глазом на мертвеца.

— Как будешь оправдываться? — рыкнул капитан.

Ворон молча опустился на колено, приподнял голову Чибиса, потом — его тяжеленную тушу, заглянул под спину. Встав, пожал плечами:

— Его не зарезали и не пристукнули, никаких следов. Не будь царапин, было бы похоже, что помер сам. Но его исцарапали. Людей, которые могут убить, не оставляя следов, на борту нет. Я бы знал.

Ворон посмотрел на капитана. Тот сплюнул за борт.

— Волшебство! — крикнул он. — Это, мать её, русалка выскочила из моря и высосала из этого бугая душу, так?

В этот раз смех был более дружным и громким. Не смеялись лишь трое: Зяблик, Ворон и капитан.

— Может, и так, — сказал Ворон, когда смех утих. — А может, правда сам помер. Бывает такое. Шёл-шёл человек, вдруг упал и помер. Кто уж разберет, что там внутри него приключилось.

— А царапины? — не отставал капитан.

— Русалка в страсти расцарапала! — выкрикнул давешний шутник. — Эх, мне б так помереть! Всё лучше, чем на чужбине с неведомой бедой рубиться.

— Трупы царапать нам не запрещали, — мрачно изрёк Ворон. — Это письмена ведь? Прочтете? Сам-то я научиться не удосужился.

Капитан обошел тело, встал рядом с Вороном, взмахом руки велев команде оставаться на месте. Предрассветные сумерки становились светлее, и теперь Зяблик тоже видел, что царапины на Чибисе складываются в письмена.

— «Живёт он очень много лет, но, несмотря на возраст, чёрен, хранитель тайн, предвестник бед, мудрейший и коварный… Верни чужое, моего не тронь». Чушь какая-то. Я бы даже с перепоя такого не написал. За борт тело! Пока терплю, Ворон, но если ещё одна такая загадочная смерть — ты помнишь, что я обещал.

Двое матросов подступили к трупу, но Ворон каркнул:

— Погодите! — и они остановились.

— Что, оплакивать будешь? — хмыкнул капитан.

— Осмотрю. Сброшу сам. Не тревожьтесь.

Капитан, цокнув языком, посмотрел через борт на княжеский корабль.

— Там вампиры, а они, бают, глазастые, — пробормотал он в задумчивости и обратился к Ворону: — Нам тут разборки не нужны. Куском не скидывай, порежь и заверни во что-нибудь. Пусть думают — мусор выбрасываем.

Сделав знак команде следовать за ним, капитан удалился. Ворон присел опять возле трупа. Теперь он исследовал его шею, ощупывал, поворачивая мёртвую голову туда и сюда. Заключенные расходились, не желая, видимо, смотреть, как Ворон разделает труп. Только Зяблик всё ещё стоял, завороженно глядя на Чибиса и нависшего над ним Ворона.

Вот пальцы Ворона остановились, нашли что-то. Он замер. Потом медленно повернул голову, и Зяблик встретил его мрачный взгляд. Другой раз он бы отвернулся, а то и вовсе убежал, но сегодня… Сегодня он улыбнулся Ворону.

Зяблик знал загадку, написанную на брюхе Чибиса, и догадался, что это — «моё» и «чужое».

— Моя Покровительница присматривает за мной, — сказал он и, развернувшись, пошел к корме, чувствуя, как бешено колотится от восторга сердце, как сверлит спину взгляд Ворона. Кто бы мог подумать, что на корабле, идущем в никуда, в окружении смертников можно чувствовать себя счастливым.

Будь на корабле обычные люди, убийство всколыхнуло бы их надолго. Все другие разговоры бы иссякли на день, а то и на неделю. Но для преступников, многим из которых приходилось не только видеть, но и делать трупы, ничего особенного в произошедшем не было. Только интересно, кто же это так чисто сработал. Но и этот вопрос отступил, когда толпа зевающих заключенных, скитаясь в ожидании завтрака, обнаружила на корме Нырка. Он замер, стоя на коленях на подстеленном коврике и, обратив лицо с закрытыми глазами к оставшемуся далеко позади Востоку, ждал первого луча.

— Вот оно как! — выкрикнул Кречет, не веря в такую лакомую добычу. — Други, да он, кажется, улететь хочет. К Солнышку, мать его.

В голосе Кречета, помимо издевки, слышалась злость на человека, который осмелился сохранить истинную веру. Как будто в грязный вонючий вертеп, где все, плюхаясь в грязи, наливаются дешевым пойлом, вошел вдруг чистый, хорошо одетый человек и спросил кувшин воды.

— Хочет, да! — подтвердил Сокол. — Я слыхал, рулевой кому-то сказывал, что они с Зябликом трепались про такое. Мы, мол, все в Реке потонем, а они — к Солнцу полетят.

Нырок не шелохнулся, не взглянул на задирающих его обозленных людей. Быть может, только челюсти его сжались крепче.

— Надо перышки почистить, — решил Бекас. — Дело-то серьёзное, к Солнцу лететь.

Он первым подошел к Нырку и пнул его в плечо. Нырок качнулся, но продолжал сидеть. Бекас сжал кулаки и, подзуживаемый насмешками товарищей, пнул сильнее, на этот раз — в голову.

Нырок повалился на палубу, тут же поднялся и сел как прежде. Даже улыбнулся. Наверное, думал в этот миг, что рад испытаниям, которые лишь закалят его веру.

— Ты помой его, — хохотнул Кречет. — Сразу встрепенется.

Бекас, наклонившись, харкнул в лицо Нырка.

— Да кто ж так моет! — поморщился Кречет и отстранил друга. — Глянь, как надо.

Встав позади Нырка, он принялся развязывать тесьму на штанах. Его поддержали смехом.

— Ой, кажется, дождь пойдет! — проорал Кречет. — Всё небо в тучах, не дождемся Солнышка-то…

Все, затаив дыхание, смотрели на Нырка, ждали, как изменится его лицо, когда по нему потечет вонючая моча. Поэтому не заметили, как подошёл Зяблик.

Зяблик не просто так шатался. Он знал, где найти друга, и шёл к нему, обеспокоенный. Обычно в такое время все ещё спали, разве что кто-нибудь из команды делал обход. Чем занять толпу заключенных, никто и днем-то не знал, поэтому до свету их не будили. И Нырок, упорный в своей вере, мог в тишине и одиночестве встретить первый луч и уйти, не показавшись никому на глаза.

Но убийство подняло всех, и корабль ожил раньше обычного. Об этом и думал Зяблик, шагая к корме. Сердце его, только что трепещущее от восторга, болезненно сжалось, когда Зяблик увидел десяток заключенных, собравшихся вокруг кого-то, молчаливого и беззащитного. Он услышал слова Кречета про дождь и сообразил, что к чему. Этого он допустить не мог.

— А ну, отстали от него!

Зяблик сам поразился тому, как прозвучал его голос, обычно тонкий и смешной. Сейчас он прогремел, будто раскат грома, и все повернулись. Даже Кречет, торопливо завязывая штаны, уставился на Зяблика. Но быстро сообразил, кому принадлежит этот голос, и руки его замерли.

— Ошалел, что ли? — фыркнул Кречет. — Иди проспись! А то сам под дождик попадёшь.

Остальные смотрели зло, с вызовом, и Зяблик понял, что этой выходки ему не забудут и не простят. Мало было воронского «присмотра», теперь ещё и эти начнут поколачивать. Оставалось два пути — вверх и вниз. Зяблик, сжав кулаки, принялся карабкаться вверх.

— Если я под дождик попаду — ты рядом с Чибисом ляжешь, — сказал он.

— Ты, что ли, душу у него высосал? — усмехнулся Бекас. — Мы тебя тогда в Русалку переназовём. Работы прибавится, мне первому показывать будешь.

Зяблик вспомнил шёпот. Вспомнил прикосновение холодных губ к шее.

— Покровительница тебе покажет, — улыбнулся он Бекасу.

Улыбка вышла страшноватой, Зяблик и сам это почувствовал. Воспоминание о Покровительнице наполнило его душу спокойной уверенностью и холодной страстью. Зяблик не ведал, что именно это чувство до него испытывали сотни и тысячи людей, именуемых фаворитами вампиров. Но в этот самый миг он догадался назвать вещи своими именами. Сначала произнес это мысленно и, не найдя в сердце ужаса — только сладкую истому — повторил вслух:

— Она — вампир, и она меня защищает.

Бекас, Сокол и Кречет, как и все остальные, расстроенные закончившейся забавой над Нырком, заключенные, слышали сказки о вампирах. Знали, что сказки стали явью, и что двое из этих непонятных тварей ответственны за их поход на Запад. Знали, что на Западе вампиры почти уничтожили людей, и поэтому необходима война. Но вот чего они никогда не слышали, так это чтобы вампиры защищали тюремных птенцов.

На Зяблика двинулась хмурая толпа. Он стоял, мелко дыша от страха, и прикидывал, как сильно его изобьют, и сможет ли он после такого работать. Зяблик не сомневался, что Покровительница отомстит, но это будет после. Днём он почти не ощущал её силы, только слабое присутствие где-то в недрах корабля.

Кречет шёл первым, разминая кулаки. Он уже занес руку для удара, когда вдруг замер и уставился на что-то за левым плечом Зяблика. Остальные тоже остановились.

«Покровительница!» — возликовал Зяблик и быстро обернулся, надеясь увидеть свою возлюбленную… Но увидел Ворона. Одноглазый убийца подкрался, как всегда, незаметно.

— Разбежались, — процедил он сквозь зубы.

— Ворон, да ты слышал, что он брешет? — возмутился Кречет. — За такие слова…

— Пальцем его не тронешь, если шкура дорога, — перебил Ворон. — Всех касается.

Он положил руку на плечо Зяблика и улыбнулся:

— Малыш теперь под моей защитой. Пока. Разбежались, сказал.

И заключенные, переварив услышанное, прыснули в разные стороны. А Ворон подтолкнул Зяблика:

— Иди к своему другу. Ты ведь к нему шёл.

Зяблик, не чуя под собой ног, шагнул вперед. В этот миг край Солнца появился над горизонтом, и коленопреклоненную фигуру Нырка озарило сияние. Он расправил плечи и, казалось, вдохнул первый луч. Встал, поклонился светилу и свернул коврик.

— Эй! — шепнул Зяблик, оглядываясь. Ворон отошел в сторону, они остались одни. — Ты слышал? Нам теперь…

— Нам? — в полный голос переспросил Нырок, не глядя на Зяблика.

— Ну, в смысле, мы…

— Какие «мы», Зяблик? — Теперь Нырок смотрел ему в глаза, и взгляд его жёг душу. — Нет больше «мы».

Впервые Зяблик чувствовал от друга холод отчуждения.

— Но почему? — воскликнул он. — Почему? Ты ведь слышал!

— Слышал, — кивнул Нырок. — Всё до последнего слова слышал.

— И что? Ты хотел, чтобы этот… — Зяблик грязно выругался, чего раньше никогда не позволял себе в присутствии друга. — Что бы он отлил на тебя?

— Если бы этим я мог вернуть тебя…

— Но я здесь!

— Нет, — покачал головой Нырок. — Ты поклонился Реке.

— Неправда!

— Кто твоя Покровительница?

Зяблик промолчал. Нырок кивнул и прошёл мимо Зяблика. Тот обернулся ему вслед, но встретил лишь насмешливый взгляд Ворона.

— Добро пожаловать в мир сильных, — каркнул тот.

Зяблик остался в одиночестве на опустевшей корме. Солнце всходило, и лучи его резали глаза.

Новости и слухи разлетались по кораблю стремительно. Уже когда расселись на палубе к завтраку, вокруг Зяблика образовался широкий круг. Одни побаивались, потому что слышали историю с Покровительницей. Другие опасались, потому что до них долетели слова Ворона: «Малыш теперь под моей защитой». Третьи, судя по взглядам, прикидывали, нельзя ли с Зябликом подружиться и выгадать чего полезного. Но эти не торопились. Они знали, что когда кто-то стремительно взлетает, он нередко ещё быстрее падает, увлекая за собой тех, кто подошел слишком близко. А ещё знали, что в далеком детстве остались те времена, когда можно было просто подойти и предложить дружить. Теперь нужно что-то предложить, доказать, что дружба с тобой — полезна.

Пока же Зяблик оставался в одиночестве. Его это полностью устраивало, если бы не два огорчающих обстоятельства. У него не было ножа, чтобы вырезать картинку. У него не было друга, которому можно было бы на это пожаловаться. Нырок сидел, скрестив ноги, поодаль. Зяблик видел, как Кречет, проходя мимо, пнул его миску, и добрая половина похлебки выплеснулась в лицо Нырку. Тот замер на мгновение. Потом, отерев лицо, посмотрел на Солнце и силой заставил себя улыбнуться, как делал всегда.

Зяблик отвёл взгляд. Зачем нужна такая вера, если сам себя заставляешь радоваться? Другое дело — Покровительница. От одной мысли о ней внутри становится так хорошо. Вот оно, настоящее чудо. А Солнце… Что оно, как не глупый жаркий шар, которому ни до кого нет дела? Крутится себе да крутится, то зайдет, то взойдет.

Шум выливаемой воды привлек внимание Зяблика. Он повернул голову и увидел Орла, стоящего с пустым ведерком над мокрым Нырком. Орёл занял место Чибиса. Он, крепкий, мускулистый вор, был вторым на корабле после Ворона, но до сих пор его обязанности ограничивались проведением тренировок с самыми сильными из заключенных. С теми, кому, может, действительно дадут на Западе оружие и доспехи. Говорили, что Орёл служил в княжеской гвардии, но вылетел оттуда за пьяный дебош. Сразу покатился по наклонной, несколько раз попался на воровстве, а под конец зарезал двоих стражников, пытавшихся его задержать. Тут-то судья и вынес приговор: пожизненное заключение. Служба в гвардии спасла Орла от виселицы и топора палача.

— Чистота должна быть на корабле! — Орёл отшвырнул ведро к борту. — Ты, смотрю, поел? Хватай щётку, приводи палубу в порядок. Как закончишь — дуй в трюмы, сегодня на тебе лошади, Солнечный Мальчик.

Зяблик не успел отвернуться, встретил-таки взгляд друга. Покраснел, сделал вид, будто не заметил. Откуда Орёл прознал это прозвище?! Может, сам выдумал, конечно — не так уж сложно. А может, подслушал кто. Да только для Нырка теперь всё так, будто это Зяблик его подставил.

А ведь так и есть. Не пожалуйся он Покровительнице, не погиб бы Чибис. И Нырок бы незамеченным закончил свое стояние на корме. Они бы остались друзьями. Зяблика бы помурыжили, да оставили. А теперь он вскарабкался на какую-то продуваемую всеми ветрами площадку и сидит там, в одиночестве, ёжась от холода.

Зяблик решительно зачерпнул ложкой похлёбку. Нечего страдать без толку! Отстали от тебя? Отстали. Боятся? Боятся. Вот и радуйся, пока можешь! Достаточно уже по углам ползал, стараясь на глаза никому не попасться. Сами все это заслужили.

Кроме, конечно, Нырка…

— Как нужно отвечать, когда старший обращается? — Орёл, склонившись над Нырком, орал, брызгая слюной.

— Есть, привести палубу в порядок! Есть, лошади! — отозвался Нырок.

— То-то же, — буркнул Орёл, явно недовольный, что Нырок сходу распознал, что от него требуется. — Ты, говорят, пташка ранняя. Значит, мало устаёшь. Посмотрю, что можно для тебя сделать.

Зяблик изо всех сил старался не смотреть в их сторону и встретил взгляд Ворона. Он хищной черной птицей шел к борту, чуть согнувшись под тяжестью чего-то, завернутого в холщовую материю. Зяблик знал, где она лежит, потому что сам тысячу раз ходил туда, оторвать новую тряпку.

Два больших свертка полетели в море, и Зяблик похолодел. Чибис отправился в последнее плаванье.

Ворон ушёл и вернулся со свертками полегче. Один, два, три, четыре… Похлебка не желала лезть в горло, ложка тряслась в руке. А больше никто не смотрел на Ворона, все вычищали свои миски. Разве что Орёл всё видел, но этот лишь ухмылялся каким-то своим мыслям.

Ворон подошел к Зяблику, отряхивая руки, как человек, хорошо потрудившийся.

— Я там намусорил, — сказал, будто извиняясь. — Прибраться бы. Мне-то, сам понимаешь, не по чину.

Зяблик представил залитое кровью помещение и чуть не упал. Нет, ни за какие блага он туда не войдёт больше! Лучше — за борт и утонуть.

— Понимаю, — осклабился Ворон и повернул голову. — Орёл! Скажи юнге, пусть зайдет на склад. Вымыть надо, пока не впиталось.

Орёл кивнул и тут же отвесил пинка Нырку, который вернулся со щёткой:

— Медленно шевелишься! Бегом на склад, чтоб через десять минут там блестело всё!

Зяблик пропихнул в горло последнюю ложку похлебки. Вокруг него уже вставали, попытался встать и Зяблик.

— Куда? — Тяжёлая рука Орла, опустившись ему на плечо, бросила обратно.

— Работать! — пискнул Зяблик.

— Не сегодня. Сегодня ты отдыхаешь. Ты же вчера мало ел? Эй, раздавала! Тащи сюда котел, вторую порцию этому.

— Я не хочу, мне не надо! — запротестовал Зяблик.

— Молчать, — велел Орёл. — Ты теперь важный человек. Упаси Река — помрешь от недоедания. Кушай хорошо, отдыхай.

В миску Зяблика плюхнулась новая порция похлебки.

Весь день он ничего не делал. Брался за щётку — щётку отбирали. Шёл к канатам — там уже работали другие. Зяблик скитался по кораблю, не зная, чем себя занять. А ещё он изо всех сил старался избегать Нырка. Это у него получалось до самой ночи. Здесь они не могли не встретиться — заключенные не менялись местами.

Молчали, ожидая ужина. Зяблик чувствовал, что лицо его красное, как закатное Солнце. Ему было стыдно. Но отчего, почему?!

— Это неправильно, — выдавил он из себя, когда налили похлебки и все увлеклись едой. — Они специально всё это, против меня.

— Такова Река, — отозвался Нырок, чем заставил Зяблика вздрогнуть. Он-то думал, друг с ним теперь и не заговорит. — Река даёт то, чего тебе больше всего хочется, но так, что тебя от этого тошнит. И забирает всё светлое.

Зяблик покачал головой:

— Это всё Орёл. И Ворон. Если они не перестанут, я скажу Покровительнице, и она…

— Не нужно, — оборвал его Нырок. И, помолчав, добавил: — Крови на складе не было. Почти. Так, пара капель.

Зяблику опять положили добавки. Он хотел поделиться с Нырком, но тот отвёл миску в сторону.

— Не нужно, — опять сказал он.

— Но я тебе должен, — вспомнил Зяблик одно из многочисленных правил заключенных.

— Хочешь долг вернуть — откажись от Покровительницы.

Зяблик вспомнил холодные губы. Вспомнил голос, проникающий в самую душу.

— Я не могу, — прошептал он.

Нырок промолчал.

Когда устраивались спать, на нижнюю палубу спустился Ворон. Подошел к лежащему Зяблику, присел у его правого бока, уставился блестящим черным глазом.

Зяблик вздрогнул, когда в руке Ворона появился нож. Его нож, тот самый. Лезвие хищно метнулось к горлу, и Зяблик закрыл глаза. Быстро и мелко дышал, ощущая у кадыка острую сталь. Понял вдруг, что его могут убить. Просто так взять и убить, порезать на куски и сбросить за борт. И ему уже будет всё равно, отомстит ли Покровительница.

Превращаясь в вечность, текли секунды. Зяблик молил о помощи мысленно. То Реку, то Солнце, не зная, кому верит больше. Под конец взмолился Покровительнице.

— Береги себя, мальчик, — послышался хриплый голос.

Лезвие исчезло, что-то шлепнулось на живот. Зяблик медленно, с опаской открыл глаза. Ворона не было. На животе лежал нож.