Солнцеворот

XIII В чем моя вина?

Айри сразу предупредила, что учительница из нее не ахти. «Меня никто не учил, — заявила она. — Я просто смотрела, как делают другие, и повторяла. А потом было много практики».

Они выбрали для тренировки предрассветные часы, чтобы меньше было вокруг досужих глаз. И всё же они были. Слухи разлетались стремительно, и корабль в этом отношении мало чем отличался от деревни, как с горечью отметил про себя Левмир. Люди выглядывали из-за надстроек, глазели в круглые оконца кают, с высоких мачт, а то и просто стояли на палубе, раскрыв рты. Первая тренировка из-за этого прошла скомкано.

— Не надо стесняться того, что ты чему-то учишься, — сказала Айри перед началом второй.

Левмир, вертя в руке меч, подумал, что он бы скорее стеснялся, что его учит драться девчонка. Если бы он вообще стеснялся. Но чувство, не дававшее ему сосредоточиться, было другого толка.

— Давай! — Айри вскинула саблю. — Просто отражай удары.

Учительницей она и вправду была отвратительной. Левмир подозревал, что в фехтовании есть какие-то приемы и техники, какие-то правила, которые крайне важно соблюдать хотя бы на первых порах. Однако все, что могла сказать Айри, — это: «Просто отражай удары». Вряд ли она и сама осознанно пользовалась какими-то приемами. Айри просто жила текущим моментом и, как истый вампир, вытягивала из него всё. Где-то в глубине души она была такой ещё до обращения.

Левмир сосредоточился на порхающей сабле, клинок которой то и дело вспыхивал, ловя луч восходящего солнца. С тех пор как злая судьба выгнала его из дома, Левмир постоянно чему-то учился, для него это уже вошло в привычку. Учился валить деревья, охотиться, выделывать шкуры, учился разбивать цепи и убивать вампиров. Учился выживать в лютый мороз в лесу. Учился промывать песок в поисках золота. Учил свое глупое человеческое сердце любить без оглядки. И вот теперь он учился правильно размахивать мечом.

Удар, ещё удар. Клинки сшибались со звоном, от которого поначалу замирало сердце, а потом он превратился в привычный шум, на который обращаешь внимания не больше, чем на шепот моря за бортом. Лезвие сабли постепенно покрывалось зазубринами, меч же, пропитанный кровью Эмариса, оставался ровным и безукоризненно острым.

— Неплохо, — вскользь бросила Айри между ударами. — Теперь немного неожиданности…

Следующий удар Левмир отвел далеко в сторону, и Айри, быстро подскочив к нему, врезала головой в лицо. Левмир вскрикнул от резкой боли в хрустнувшем носу, шлепнулся на бухту каната и с недоумением посмотрел на Айри.

— Прощелкал, — спокойно заявила та. — Вставай, будь внимательней.

— Я думал, мы фехтуем! — возмутился Левмир.

— Ты это скажешь Эрлоту, когда он порвёт тебя голыми руками? Поднимайся, продолжаем!

Полтора десятка ударов спустя Левмир вновь полетел на палубу от стремительной подсечки.

— И как я должен был «отразить» этот удар? — воскликнул он, стараясь не обращать внимания на чей-то приглушенный смешок.

— Мог бы подпрыгнуть, — удивилась Айри. — Или отступить. Или перерубить меня пополам.

— Так ты бы умерла!

— А разве не в этом цель сражения?

Видимо, Левмир выглядел абсолютно недоумевающим. Айри смягчилась и протянула ему руку со словами:

— Не бойся меня ранить. Поверь, я всегда успею что-то придумать. И потом, я ведь вампир. Что может со мной такого страшного случиться?

Левмир поднялся сам, будто не заметив протянутой руки. На Айри теперь смотрел совершенно другой человек. Закрытый, злой. Ненавидящий.

— Твои чувства не имеют никакого значения, — сказала вдруг Айри, и Левмир недоуменно нахмурился.

— Что это значит?

— Ты полагаешься на чувство. На ненависть. Ты ждешь, что ненависть направит твою руку и сокрушит врага, но этого не будет. Ненависть может помочь тебе лишь против запуганного неумехи или ребенка. Настоящий бой никак не зависит от рож, которые ты корчишь, и от слов, которые кричишь вслух или мысленно. Важно лишь то, что делает твоё тело. А тело направляет разум. На чём ты его сконцентрируешь? На чувстве, или на битве? Выбор за тобой.

— Как я могу приказать своему разуму, о чём думать?

Левмир действительно недоумевал. Разум был чем-то сродни ветру, или реке. Мысли просто неслись через голову, те или иные. Одни казались мудрыми, другие — нелепыми, одни — правильными, другие — страшными. Были и вовсе непонятные мысли, сильнее всего тревожащие душу. Мысли, которые не хотели окрашиваться ни в белый, ни в черный. И таких было большинство.

— Наверное, никак, — пожала плечами Айри. — Но ты можешь выбирать, что из того, что приносит поток, нужно выловить и удержать. Это — твоя воля.

Левмир смотрел на нее с сомнением, и Айри вздохнула.

— Ладно, — сказала она, будто нехотя. — Останавливай сердце. Так тебе будет легче понять, о чем я говорю.

Несколько мгновений промедления, и тело наполнилось пустотой и покоем. Исчезло дыхание, развеялись сомнения. Взгляд сосредоточился на изготовившемся к битве враге.

— Начали! — Айри порхнула вперед, будто стремительная птица. Сшиблись клинки.

Левмир попытался быстро перехватить инициативу, но Айри оказалась быстрее. Крутнувшись, в приседе, ушла от удара, и её сабля вылетела с неожиданной стороны. Левмир заметил атаку поздно, отразить бы уже не успел, поэтому — прыгнул.

— Отлично! — Айри отскочила подальше в сторону и замерла, выставив перед собой иззубренное лезвие сабли. — Что ты чувствовал?

Левмир прислушался к себе.

— Ничего. Я ведь остановил сердце. Почему было сразу так не сделать?

— А что если тебе понадобится сосредоточиться на любви? Или ненависти?

— Я ничего не понимаю! — Левмир почувствовал, как даже в мертвом сердце начинает зреть раздражение. — Ты ведь сказала, что это не имеет никакого значения в битве!

— Быть может, нужное чувство направит твою руку вернее разума. Это только тебе решать, Левмир. Но — именно тебе! Если за тебя начнут решать чувства, ты пропадешь. Помни, кто держит поводья. Научись управлять собой с бьющимся сердцем. Научись чувствовать то, что необходимо, когда сердце не бьется. Сделай это сейчас. Я жду твоей атаки.

Левмир прикрыл глаза. Как будто выбирая фрукты из корзины, он взял несколько тех странных мыслей, что его тревожили. Скажи, Река, что с ними делать? Сейчас они лишь замедляют клинок.

Алая Река приходила к нему по первому зову, появилась она и теперь. Омыла выбранные мысли, и мысли стали черными. «Убей ее, — прошелестела Река. — Убей, и они исчезнут».

Глаза Левмира распахнулись, руки крепче сжали рукоять меча. Айри прищурилась, почувствовав что-то новое в сопернике, едва заметно изменила позу, кончик сабли опустился ниже.

Вперед!

Левмир прыгнул, разворачиваясь в прыжке, чтобы меч ударил сильнее. Чтобы переломилась сабля, чтобы тонкая девичья фигурка разлетелась на две брызжущие кровью половинки.

Айри ушла от удара, распластавшись по палубе. Лишь только меч свистнул над её головой, она вскочила, и Левмиру пришлось отразить парочку её выпадов, прежде чем удалось вновь перейти в атаку. Теперь он не размахивался широко. Движения стали скупыми, точными и настолько быстрыми, что клинок порой, казалось, исчезал, чтобы появиться там, где его встречала сабля.

Улучив момент, Левмир бросил взгляд на лицо Айри. Оно было напряжено, глаза смотрели в одну точку, не утруждаясь лишними движениями. Значит, ему удалось её серьезно озадачить. Что ж, отлично. Она сама этого хотела!

Левмир ускорился. Айри не успела отвести очередной удар, и ей пришлось резко отпрыгнуть. Меч, который мог бы уже вгрызться в плоть, прорубил воздух, и Левмир издал негромкое рычание. Айри запрыгнула на крышу надстройки, той самой, где находились каюты. Левмир последовал за ней. Воздух выл, терзаемый сталью. На клинке вспыхивали огоньки пламени, и Левмир чувствовал, как его глаза заливает чернота. То же происходило и с глазами Айри.

Она вновь оказалась быстрее. Когда Левмир уже практически загнал её на край, за которым было лишь море, Айри вновь прыгнула, одновременно швырнув три ножа. Левмиру пришлось отбивать их, и когда он развернулся к Айри, та была уже далеко — стояла на рее, одной рукой держась за мачту.

— За что ты меня ненавидишь? — крикнула она оттуда. — В чём моя вина?

Он сам потом не мог вспомнить, как преодолел немалое расстояние от надстройки до мачты. Не то превратился во что-то, не то прыгнул. Казалось — пролетел. Мачта была далеко, и вот — рядом. Меч был занесен над головой, и вот — опущен. Запахло деревом. Мачта скрипнула, накренилась и начала падать, перерубленная у основания. Она запуталась в парусах и канатах, что-то заскрипело, застонало вокруг…

Левмир вскинул голову. Айри покачнулась, пытаясь удержаться на рее, но, поняв, что падает, оттолкнулась ногами, завертелась, держась рукой за соседнюю мачту. Левмир прыгнул вслед за ней, располосовав мечом преградивший дорогу парус. Увидел близко-близко широко раскрытые глаза Айри. Удар, звон, искры — она умудрилась отразить атаку и взмыла ввысь, оттолкнувшись, казалось, от воздуха.

Левмир повис на мачте, обняв ее одной рукой. Айри стояла на одной ноге на самой её верхушке. Взгляды их встретились.

«В чем моя вина?» — спрашивал её взгляд.

«В том, что ты сейчас здесь», — отвечал его.

«Такова моя судьба».

«Она пересекла мою».

Левмир бросил тело вверх. Айри не позволила ему поравняться с собой, метнула вниз ещё пару ножей. Левмир замешкался, и вот в лицо ему прянула сабля, он чудом успел защититься. Айри всё так же стояла на крохотном срезе мачты, а Левмир висел чуть ниже, вцепившись в мачту одной рукой и упираясь ногами.

— Я хотел вернуть всё назад. Хотел искупить вину и вернуться домой таким же, каким был до встречи с тобой.

— Ты никогда не вернёшься назад! — прокричала Айри. — Как и я! Мы прошлые — мертвы. Покончили с собой, или нас убили. Всё, что у нас есть, это мы, такие, как сейчас.

Левмир махнул мечом. Айри прыгнула, сделав сальто назад, и остановилась на верхушке третьей, последней мачты. Под ней надувался огромный парус. Айри направила саблю на Левмира:

— Хочешь всю жизнь быть маленьким мальчиком, невинным и слепо бредущим за мечтой? Смирись ты уже! Ты вырос, ты стал чудовищем, которого боятся миллионы живущих. Ты делал и сделаешь ещё много такого, чем не будешь гордиться, и всё это будешь ты. Но твоей веры, твоей любви никто не сумеет отобрать у тебя, кроме тебя самого!

Несколько секунд было тихо, даже матросы внизу перестали суетиться вокруг перерубленной мачты. А потом Левмир сказал:

— Кого волнует любовь чудовища?

Айри показалось, будто сверкнула молния средь ясного неба. Но это был меч, брошенный с невероятной силой и скоростью. Отразить его, увернуться уже было невозможно. Всё, что успела Айри, это шепнуть:

— Тебя. — И на губах выступила кровавая пена.

Меч вонзился ей в живот. Бросок был настолько силен, что Айри отбросило далеко назад. Она летела, раскинув руки, смотрела в небо широко раскрытыми глазами и ждала удара о палубу. Но вместо этого её поглотило море.

Сердце Левмира заколотилось в тот же миг, как меч выскользнул из руки. «Что я сделал?» — в ужасе подумал он. Но было поздно что-то менять — безжизненное тело Айри, подняв тучу брызг, скрылось в воде.

Левмир заставил себя остановить сердце и прыгнул. Выставил руки над головой, рыбкой вошел в воду. Сразу же увидел кровавую нитку, тянущуюся снизу к поверхности. Поплыл вдоль нее, будто вдоль Алой Реки, которая чуть слышно смеялась у него в голове. «Добей ее, — разобрал Левмир шепот. — Добей, и сможешь стать прежним».

Что-то двигалось наперерез. Левмир повернул голову и вскрикнул, выпустив несколько больших пузырей изо рта. Гладкая, будто стальная, тварь с острым носом и острыми зубами, усеявшими огромную пасть, плыла к неподвижной княжне. Две секунды, и всё закончится навсегда.

«Тебе даже не придется ничего делать, — шептала Река. — Просто смотри…»

Левмир вложил в бросок сквозь толщу воды всю силу, какая была. На миг ему удалось опередить чудовище. Руки обхватили скользкую морду, заставили сжаться огромные челюсти. Зверюга принялась биться, заметалась из стороны в сторону. Левмир застонал от натуги. Другого оружия не было, и он вонзил в шкуру монстра собственные клыки, до смешного короткие и бесполезные сейчас.

Но пока он сражался с чудовищем, Айри тонула. Либо море похоронит её навсегда, либо острые зубы превратят в кровавую кашу.

«Уйди!» — заорал Левмир. Попытался зародить огонь, но в воде добился лишь крохотной вспышки. Чудовище продолжало бороться. Оно хотело жрать.

Но вдруг мощное тело содрогнулось, замерло. Левмира обдало волной крови, целым потоком. Он разжал руки, и челюсти чудовища безвольно раскрылись. Оно перевернулось и стало медленно всплывать распоротым брюхом вверх. Внизу оказалась Айри. Меч Левмира всё ещё торчал у неё из живота, но саблю в руке она держала крепко.

Глаза княжны закатились, она вновь начала тонуть. Теперь Левмиру не мешал никто. В два гребка он добрался до Айри, подхватил ее. На корабль. Как можно быстрее — на корабль!

Солнце ударило по глазам. Левмир завертел головой и увидел корму удаляющегося «Князя князей». На крыше надстройки стоял Эмарис. Увидев Левмира, он поднял моток веревки и бросил в воду, удержав конец в руке. Левмир схватился за веревку…

Прежде чем кто-то успел увидеть Айри, Эмарис выдернул меч у нее из живота, отер кровь платком, который тут же выбросил за борт, и протянул меч Левмиру.

— Я не хотел, — бормотал тот. — Я… Я просто…

— Молчи.

Кинжалом Эмарис разрезал свое запястье, поднес к губам Айри кровоточащую рану. Секунду казалось, что ничего не произойдет, но вот Айри вздрогнула и начала пить, жадно, быстро. Вскоре Эмарис отнял руку и поправил платье княжны так, чтобы не было видно раны.

— Сидеть можешь?

Взгляд Айри был ещё мутным, но она кивнула.

— Не запускай сердца.

К ним поднялся Торатис с бледным, застывшим лицом.

— Айри, — прошептал он. — Что с ней?

— Боюсь, нам придется наказать, и наказать примерно, тех, за кого мы отвечаем перед Рекой, — сказал Эмарис.

Айри села и уставилась куда-то мимо отца. Левмир не знал, куда спрятать взгляд.

— Она в порядке? — продолжал волноваться князь. Задать вопрос дочери он боялся и подавно не мог себя заставить подойти ближе и осмотреть её лично.

— А что с ней может случиться? — как будто удивился Эмарис. — Она — вампир, как и этот безголовый щенок. Дети порезвились, едва не разнесли корабль в щепки. Они ведь молодые и сильные, им никто не указ. Так?

Левмир поднял голову, встретил взгляд Эмариса и покаянно кивнул.

— Мы, — хрипло начала Айри и, прокашлявшись, продолжила уже почти нормальным голосом. — Мы убили акулу. Она где-то там плавает. Можно выловить. Надеюсь, это как-то загладит нашу…

— Вашу вину загладит с честью выдержанное наказание, — оборвал её Эмарис. — Научитесь сперва быть людьми, а потом посмотрим, какие из вас получатся вампиры. Торатис, мне нужно, чтобы ты отдал приказ, потому что у меня нет никаких прав, кроме права силы, которую я не желаю применять без нужды.

— Что именно? — Торатис успокаивался, его лицо вернуло обычный цвет.

— Отправим их пожить недельку на кораблях с заключенными. На разных. И чтобы ни одной остановки сердца. Узнаю об укусах — а я узнаю — и тогда применю силу.

Левмир вдруг почувствовал, что не может запустить сердца. Это его напугало. Впервые оказалось недостаточно силы Реки. Впервые ему действительно понадобилась кровь.

— Княжеская дочь на корабле смертников?! — возмутился Торатис. — Это неслыханно! Немыслимо!

— Княжеская дочь стала вампиром, — возразил Эмарис. — И она давно нуждается в воспитании. Кто даст ей это воспитание, спрашиваю я тебя? Может, это будешь ты? Или позволишь мне поступать так, как нужно?

Подумав, князь склонил голову.

— Да будет так, — сказал он и спустился на палубу.

Как только он ушел, Эмарис схватил Левмира за мокрые волосы и со всей силы приложил лицом о крышу надстройки.

Час спустя, в пустом лазарете на «Утренней птахе» Эмарис, склонившись над лежащей на столе Айри, медленно зашивал страшную рану. Княжна не двигалась, только по щекам её текли алые слезы.

— Не плачь, — угрюмо велел Эмарис. — Теряешь кровь.

Но она продолжала плакать.

— Лучше бы я вообще никогда не рождалась.

— Не лучше.

— Почему он не дал мне умереть тогда, на воздушном шаре?!

— Потому что он маленький дурак. Это объясняет все его действия с самого начала. Ни один человек в здравом уме не отправился бы к Алой Реке. А теперь маленький дурак превратился в большого дурака. Ему страшно, и он мечется.

Эмарис перерезал нитку и велел Айри повернуться на бок. Она послушалась. Слёзы высохли, оставив бурые подтеки на лице.

— А я тогда кто? — тихо спросила она.

— Тебе решать. Судьба — это лишь дорога. Найти её — великое свершение, но вот как по ней пройти — другой вопрос.

Игла вонзилась в кожу спины, Эмарис принялся зашивать второй разрез. Айри смотрела в деревянную стену лазарета и молчала.

До тех пор, пока Покровительница не исчезла из его жизни, Зяблик не знал, что такое «плохо». На следующее же утро после её исчезновения — а он почувствовал, что на корабле её больше нет — к Зяблику подошел сам капитан. «Ты, мелкий засранец, — заговорил он, держа Зяблика за глотку и дыша в лицо горьким запахом курева, — соображаешь, чего теперь твоя жизнь стоит? Ты с княжьей дочкой спутался. С девки спроса нет и не будет, а с тебя, сучонок…»

«Но я же ни в чем не виноват! — верещал Зяблик. — Она сама…»

«Людей по чьей указке валили?»

«Они сами ви…»

Капитан отпустил его горло и врезал под дых. Зяблик скрючился на полу трюма.

«Вот как, да? — слышал он далекий голос капитана, доносящийся через океаны боли. — Она виновата, они виноваты. Все, …, виноваты, только не ты. Что ж, молись Реке, чтобы сейчас мне не приказали сбросить тебя за борт. Потом молись, чтоб никто не сделал этого сам, без приказа. Тебя теперь все лю-у-у-убят!»

Капитан отошел. Зяблик увидел десяток заключенных, которые спокойно стояли и ждали своей очереди. «Не на…» — только и успел выкрикнуть он. Первый удар в лицо грязной пяткой настиг Зяблика ещё прежде, чем капитан вышел из трюма. Капитан знал! И не было больше никакой, даже крохотной защиты.

Били сильно, но недолго. Вдруг удары прекратились. Зяблик повернул окровавленное лицо, в поисках спасителя — или спасительницы? — но увидел лишь замерших в задумчивости заключенных.

«Слуште, ребята, — сказал один. — От него ещё девкой пахнет».

«Дочуркой княжеской, — хихикнул другой. — Она, говорят, сладенькая…»

Зяблик с визгом попытался убежать, но с одной стороны была стена, а с другой — они. Они схватили его и, хохоча, принялись стаскивать штаны.

«Отошли прочь, или я разобью это кому-нибудь об голову!»

Снова отпустили, снова передышка. Зяблик вытянул голову в поисках неведомого спасителя. Им оказался Нырок. Он стоял возле лестницы на верхнюю палубу и держал швабру. На конце её болтался масляный светильник.

Заключенные молча и медленно двинулись на Нырка. Тот шаг за шагом отступал, но на лице его не было и тени страха. Он лишь выигрывал время. Улучив момент, когда в просвете между смыкающимися плечами врагов появилось лицо Зяблика, он кивнул. И Зяблик, запретив себе думать об участи друга, рванулся к выходу. Он уже поднялся на три ступеньки, голова его уже была там, на относительной свободе, когда вновь чья-то грязная пятка ударила его в лоб, и Зяблик покатился по полу.

Вниз спускался Орёл. Лицо его выражало крайнюю степень недовольства. При появлении помощника смотрящего все замерли и попытались сделать вид, что ничего не происходит. Однако Орёл явно родился не вчера, ему и беглого взгляда хватило, чтобы оценить ситуацию.

«Ты! — сказал он, ткнув пальцем в сторону Нырка. — Лампу в одну руку, швабру — в другую. Наверх поднялся — лампу поставил. Масла пожёг — без завтрака остался. Понял меня?»

Нырок кивнул и, потушив лампу, попытался выйти, но Орёл не пропустил его просто так. Для начала с размаха ударил кулаком в грудь. Даже Зяблик вздрогнул от этого удара. А у Нырка вместе с хрипом выступила на губах кровавая пена.

«Ещё раз возьмёшь что-то у старших — будешь учиться разговаривать с акулами».

Зяблик бы обязательно начал объяснять, что его поступок был необходим, и… Получил бы ещё раз десять. Нырок же кивнул и, опустив голову, выскользнул по лестнице в открытый люк. Орёл перевел взгляд на десяток ухмыляющихся заключенных. «Что стоим? Что завтрак пропускаем? Сытые? Понятно. На корму бегом марш! Упор лёжа и пошли палубу трахать! Если когда я приду, хоть один от пота блестеть не будет — спрошу у капитана плётку. Выполнять!»

Орёл злился непонятно на что и срывал злость на всех подряд. Зяблик трясся, предчувствуя, что ждёт его, самого виноватого. И вот Орёл повернулся к нему.

«Свезло тебе, крысёнок. Княжна за тебя просит. Собирай манатки, перейдёшь на другой корабль».

Зяблик оглядывался под присмотром Орла. Всех «манаток» у него было — один только нож, спрятанный под одеждой. Который он и не подумал, побоялся вытащить против напавших мерзавцев. Поднялся на верхнюю палубу. Спустился в приготовленную шлюпку, где сидел с потухшей самокруткой во рту один здоровенный матрос. Так и не поговорил напоследок с Нырком, даже не увидел его. Зато увидел Ворона, когда шлюпка отошла на расстояние десятка гребков. Одноглазый убийца поднял руку и помахал Зяблику. Кажется, он улыбался.

«Счастливого пути! — крикнул он. — Передай привет от Ворона новым друзьям!»

Сказав эти слова, привнесшие нехорошее предчувствие в душу Зяблика, Ворон от него отвернулся, будто забыл сразу же. Посмотрел в сторону. Там, на корме, где изнемогали утренние обидчики Зяблика, стоял Орёл. Его внушительная фигура замерла без движения, будто высеченная в камне статуя. Орёл тоже смотрел на Ворона. Зяблик отвернулся.

Предчувствие не обмануло. Какими-то хитрыми путями весть о Зяблике опередила его. Новый корабль, «Летящий к Солнцу», на первый взгляд отличался от «Утренней птахи» только расположением надстроек и тем, что заключенные здесь были злее, страшнее и грязнее. А может, это только Зяблику так показалось, потому что к прежним он привык.

Впрочем, было и другое существенное отличие. Капитан здесь мало чем отличался от заключенных. Всклокоченная борода, красные, навыкате, глаза, и — вонь, которая всюду его сопровождала. Когда матросы — которые выглядели и пахли не лучше — втащили Зяблика на борт, капитан икнул и сказал: «В трюмы засранца».

Так Зяблик узнал, что, оказывается, нижняя палуба — это ещё не предел. Оказывается, можно было жить вместе с лошадьми, теряя сознание от невыносимой вони.

Когда Зяблик спустился туда, его толкнули на пол. В тёмном тесном помещении его толкали и пинали, пока он не остановился на крохотном пятачке, освещённом тусклым полусветом, падающим сквозь щели меж досок палубы. Высокий худощавый заключенный, насвистывая, мочился в кучу лежалой соломы. Закончив, с улыбкой поглядел на Зяблика. «Ваше ложе, княжич! — сказал он. — Как выспитесь — милости просим за уборку».

Зяблик стоял, беспомощно глядя на солому.

«Что, выспался? — хихикнул худощавый. — Э! Ведро этой шмакодявке!»

Зяблику надели на голову ведро. Сняв его, он поспешил выполнять приказ. Весь день он ползал в трюмах, пытаясь навести хоть какой-то порядок. А заключенные стояли и сидели тут же. Смеялись, толкались, били его. Тут же испражнялись, как лошади, и звали его убирать. Оказалось, что на «Птахе» всё было прекрасно. Здесь же заключенные превратились в животных. Они даже не использовали птичьих кличек, называя друг друга какими-то совершенно дикими прозвищами.

К вечеру Зяблик закончил с уборкой, но не обнаружил, оглянувшись, следов своих усилий. И единственное место, которое ему не позволили прибрать, — это оскверненная постель. Его так и заставили лечь туда, под дружный гогот.

Потянулись дни. Зяблик осваивался на новом месте, и порой ему хотелось пустить в ход нож. Вспороть себе брюхо и, претерпев немного мучений, отправиться на Ту Сторону.

В трюмах сидели самые отбросы — в этом «Летящий» не отличался от «Птахи»: чем ниже, тем хуже — которым не позволялось даже выходить. Исключение делалось для человека с ведром. Как бы там ни было, капитан понимал, что если не выносить дерьмо, то придётся выносить трупы, в том числе — трупы лошадей.

Внизу сложилось двойственное и малопонятное Зяблику отношение к должности «уборщика». С одной стороны, копаться в дерьме, своём и чужом, считалось позором, но не слишком… «позорным». Посмеивались, и только. С другой стороны, ради нескольких минут на свежем воздухе каждый норовил побегать с ведром. В результате слабейших — к коим немедленно причислили и Зяблика — нещадно использовали. Их заставляли наполнять вёдра нечистотами, а уже наверх бегали другие, по заранее оговоренной очереди, либо победив в драке.

«Смотрящих» тут не было. Авторитеты взлетали и падали порой по два-три за ночь. Как жили на верхних палубах, Зяблик не знал, зато быстро понял, что боятся тут капитана и старпома, которые лично наводили порядок в случае чего. Обычно же они ограничивались тем, что открывали крышку люка и гундосо орали, зажимая носы: «Не передохли ещё, мрази?» В ответ нёсся нестройный гул, обозначающий жизнь. Иногда наверх вытаскивали труп-другой. Иногда вниз скидывали кого-то из провинившихся «верхних». Те сразу пытались «подняться» и объяснить «трюмовым крысам», кто здесь хозяин. Иногда получалось. Иногда в первую же ночь уснувший «верхний» погибал от чьей-то заточки. А в целом, всем было наплевать, кто ими командует. Уж эти-то люди прекрасно понимали, что плывут навстречу смерти. Что ещё могло их ждать в конце такого пути?

Кормили здесь же. Раз в день открывалась крышка, и вниз спускали на верёвке ведро с горькой вонючей похлебкой, от которой крутило живот. Жрать приходилось руками из одного ведра, к которому не всегда удавалось протолкаться. Однажды трюмовые решили «закрысить» ведро, посмотреть, что будет. Получилось не очень — похлебку на следующий день в люк попросту вылили.

Зяблик с тоской вспоминал распрекрасное житье на «Утренней птахе». Теперь уже по ней он скучал, а не по воле. Казалось счастьем получить пинка от Орла, или сызнова услышать хриплый голос Ворона.

Ко всему прочему, он с каждым днем всё больше страдал без Покровительницы. Иногда он не мог заснуть, хотя днем терял сознание от усталости. Сердце тяжело колотилось, перед глазами плавали разноцветные круги, звуки то и дело приглушались, становились далекими, непонятными. Тогда в памяти воскресал шепот Покровительницы, её тонкий аромат, её легкие прикосновения. И тело вздрагивало от воображаемых укусов.

Иногда он стонал по ночам, и тогда его будили тычками и пинками, грязно вышучивали. Зяблик делал все, что мог — терпел, лаская тайком рукоятку ножа. Одно движение, и все закончится. От этой мысли становилось легче.

Вспоминая Нырка, единственного своего друга, Зяблик трясся от непонятной злобы. «Тебя бы сюда! — думал он. — Посмотрел бы я, как ты тут Солнцу бы помолился!». Но понимал, что Нырок — молился бы. Может, он бы давно погиб здесь, но испустил бы дух, глядя на восток. И за это Зяблик ненавидел его ещё сильнее.

И вот, однажды, что-то изменилось. Открылась крышка люка, и голос старпома — какой-то странный, растерянный — повелел:

— На выход! Все.

Их даже не обозвали мразями…

И вот все заключенные выстроились на палубе. Зяблик впервые увидел тех, с кем делил трюм уже, казалось, целую вечность. Бледные, неживые лица, странно блестящие глаза щурятся на непривычное Солнце. Все сразу притихли. Смирно стояли, обнимая себя руками, трясясь от легкого ветерка, танцующего над морем.

— Ну и чё? Где эти ваши вампиры? Куда бить-то? — дрожащим голосом, пытаясь храбриться, крикнул тот самый худощавый парень, что в первый день мочился на постель Зяблика.

— Здесь, — ответил ему спокойный голос.

Из-за спин понурой команды с капитаном во главе вышел тот самый парень, с Солнцем в глазах. Зяблик вспомнил его и задрожал пуще прежнего. Взгляд парня нашел его, выделил из толпы и побежал дальше.

— Меня зовут Левмир, и я поживу немного на вашем корабле.

— О, не сто́ит, господин, — ворчал капитан, бросая на затылок Левмира такие взгляды, что казалось, убил бы его при первой возможности. — У нас тут не так чтоб уютно.

Левмир будто не услышал его слов. Он продолжал смотреть на заключенных.

— Как часто вы поднимаетесь сюда?

Молчали, косясь на капитана и старпома, корчащих зверские рожи.

— Никак, — усмехнулся самый смелый — всё тот же худощавый парень. — Вообще нечасто, начальник. Дел у нас по горло, не до прогулок.

— Вы тренируетесь?

— Конечно! — фыркнул худощавый. — Я так каждый, два раза левой рукой, два раза правой.

Заключенные робко заржали, но смех тут же стих, потому что на лице Левмира не появилось ни улыбки, ни смущения. Он смотрел будто из другого мира, и его никак не могла задеть хоть вся вместе взятая грязь мира этого.

Поначалу казалось, ничем это всё не закончится. Их отпустили обратно, но крышку люка не закрыли. Через неё вниз проникал свет, и в трюме царила тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками, да озадаченным лошадиным ржанием. Где-то через час вниз полетели ведра. Три, четыре, пять, десять…

— Уборка! — рявкнул злой голос старпома. — Час на всё! Потом проверю!

Взяв ведра, десять заключенных гуськом потянулись наверх, ожидая окрика, побоев… Но нет, их всех выпустили наружу, позволили зачерпнуть воды и вернуться.

— За час не уложитесь — приду с плетью! — орал старпом.

За уборку взялись всем скопом. Работали быстро, на совесть, даже на разговоры не отвлекались. И через час Зяблику показалось, что в трюме впервые стало возможно дышать.

Чудеса на этом не закончились. Старпом действительно спустился и, морщась, осмотрел помещения. Нашел лошадей в преотвратном состоянии и долго сквозь зубы ругался не пойми на кого. Потом приказал подниматься на обед. Подниматься!

На верхней палубе всем раздали деревянные миски и ложки. Красный от ярости старпом прошёелся и плюхнул каждому по половнику похлебки, да такой, что её можно было есть. Зяблик с удивлением обнаружил в тарелке мясо. Правда, на вкус оно было странноватое. Акулье, что ли?..

Заключенные со второй и третьей палуб тоже выглядели удивленными. Команда ходила как в воду опущенная. А чудеса продолжались.

Когда перевалило за полдень (до тех пор заключенным разрешили бродить, где вздумается), Левмир скомандовал построение на корме.

— Кто из вас служил в солдатах? — спросил он, оглядывая нестройные ряды оборванцев.

Трое человек выступили вперед. Зяблик ни одного из них не знал, все они были с верхних палуб.

— С сегодняшнего дня вы будете отвечать за подготовку бойцов. Они должны быть здоровыми и сильными, они должны быть в состоянии драться. Это — армия Востока.

Трое вышедших заикнулись было что-то возразить, но Левмир отвернулся, давая понять, что разговоры ему не интересны. Новоявленные командиры повернулись к подопечным.

— Так! — гаркнул один из них. — На первый-второй-третий — рассчитайся!

Их поделили на три смешанные группы и повелели запомнить номер. После чего каждый из «командиров» взял себе по группе и выбрал время, чтобы не толкаться всем одновременно. Группе Зяблика достался низкорослый командир с бледным печальным лицом и — вечерние часы. Тело быстро вспомнило привычные нагрузки, и в душе поселилась радость.

Заключенные, к которым вдруг начали относиться как к людям, поначалу дичились, но пару дней спустя привыкли. Распрямились плечи, разогнулись спины. Люди перестали дрожать на ветру. Еды стало больше, и она стала вкуснее (говорили, что корабельного кока разжаловали, заменив самым тупым матросом, который готовил лучше, но наверняка не знал никто), трюмы мыли ежедневно, а в свободное время разрешалось гулять по палубе.

«Надо же, — услышал как-то, засыпая, Зяблик. — Вампир учит людей вести себя по-человечески».

Перемены, однако, пришлись по вкусу не всем. Матросы скорее обрадовались, когда у них с души упал груз. А вот капитан и старпом мрачнели с каждым днём всё больше. Потому что Левмир совал нос повсюду. Он менял график дежурств, обнаружив, что самые тяжелые смены достаются самым третируемым матросам; он вытаскивал на свет тщательно спрятанные запасы круп и солонины; он заставлял ловить рыбу.

На пятый день душенька капитана не выдержала. Средь бела дня, когда Зяблик привычно уже сидел у борта, стараясь казаться незаметным, на палубе появилась ошалевшая лошадь, которая на каждом шагу издавала изумленное ржание. На спине у неё восседал, шатаясь во все стороны, мертвецки пьяный капитан. В одной руке он держал бутылку темно-зеленого стекла, в другой — саблю.

— Пирррраты! — орал он. — Это мой, сука, корабль, и никому не будет позволено здесь, пока я — тут!

Тут он неосторожно махнул саблей, попал по лошади. Порезать не порезал — сабля была тупая — но напугал. Лошадь взвилась на дыбы, и капитан грохнулся на палубу. Захрапел он, кажется, ещё в полете.

Левмир, перед которым всё это происходило, с интересом досмотрел представление. Потом тихо засмеялся и, приласкав лошадь, потрепав её по шее, повел обратно в трюм. Как капитан в таком состоянии умудрился справиться с подвесом и вывести лошадь по крутой лестнице, не знал никто. Даже сам капитан, проспавшись, не смог ничего по этому поводу сказать. Собственно, он и вовсе не вспомнил своей отчаянной битвы с пиратами.

После этого случая капитан, уронивший свой авторитет, старался заключенным, да и матросне, на глаза не попадаться, и руководил большей частью старпом. Пьяный капитан на перепуганной лошади ознаменовал собой окончательный перелом в жизни «Летящего к Солнцу». Дикие звери начали превращаться в людей. Появилось такое понятие, как «дружба». Вспомнили такое слово, как «гордость». Убийства прекратились, драки сошли на нет. Да и некогда было заниматься ерундой — на тренировках выматывались так, что лишняя минутка без движения была ценностью, с которой только дурак согласился бы расстаться.

Одно осталось неизменным: Зяблика не любили. Нет, ему больше не мочились на «постель», его не били, не оттирали от ведра с едой (у него, как и у всех, была теперь деревянная миска и ложка). Но — сторонились, поглядывали косо, не разговаривали и старались рядом не стоять. Очередным испытанием для Зяблика стало одиночество.

Одиночество и подтолкнуло его однажды утром, после завтрака, к Левмиру.

Человек с Солнцем в Глазах сидел на носу корабля, будто одна из тех деревянных фигур, что крепили туда не то для красоты, не то для устрашения врагов. Зяблик, опасливо косясь, прошмыгнул мимо рулевого, который благополучно дремал, держась за штурвал.

— Ну, здравствуй, Зяблик, — сказал Левмир, бросив на него равнодушный взгляд через плечо. — Чего-то хотел?

Зяблик с трудом сглотнул комок.

— Я… Да я просто хотел… Ну, узнать. Может, надо чего? Я бы сразу…

— А что ты можешь?

Вопрос был задан просто, без подвоха, но Зяблик немедленно опустил голову. Не мог он практически ничего. Но вдруг что-то внутри него раскрылось, и, едва ли не задохнувшись от собственной наглости, Зяблик сказал:

— Разбавить одиночество.

Левмир засмеялся — так же тихо и по-доброму, как над пьяным капитаном.

— Одиночество меня не тревожит, Зяблик. Когда рядом нет того, кто нужен, одиночество лучше, чем сотня «друзей».

Зяблика затрясло. Он, выросший на Востоке, слышавший о вампирах только из уст сказочников и безумных старух, не знал толком, что с ним происходит. Не знал, что яд вампира, попав в кровь, выходит оттуда далеко не сразу. И пока он там, сердце будет стремиться к вампирам. Поэтому Зяблик, лишившись Покровительницы, подошел к Левмиру, не понимая, на что надеется. Поэтому когда-то давно мальчишка Санат, расправившись с Эмкири, убежал прислуживать в дом герцога Освика. И, возможно, поэтому Арека подружилась с убийцей своих родителей, герцогиней Атсамой. Но Зяблик не знал ничего этого и просто дрожал, глядя на затылок Левмира, будто голодный пёс, ожидающий подачки. А правая рука сжимала под одеждой рукоять ножа. Если подачки не будет, он кинется на Левмира и вонзит в него нож.

— Я так не могу, — всхлипнул Зяблик. — Меня все ненавидят! Я… Меня вообще здесь не должно было быть, я не крал ту дурацкую статую!

— Статую? — Левмир с любопытством повернулся к Зяблика. — Ты о чём?

И Зяблик, к которому впервые за неделю обратились с простым вопросом, выложил всё. Левмир слушал внимательно, потом улыбнулся и перевел взгляд вперед, туда, куда стремился флот Востока.

— Понимаю. Меня здесь тоже не должно было быть. Я должен был умереть не меньше восьми раз.

— Тебе-то повезло, — с подвыванием сказал Зяблик. — А я… У меня была Покровительница, а ты даже её отобрал!

Пальцы потянули нож. Левмир не оборачивался. Он держал перед собой ладони и смотрел в них, будто видел что-то такое, что человеческому глазу не показывалось.

— То, что дается задаром, не делает тебя счастливым, Зяблик, — тихо сказал он.

Слёзы брызнули из глаз. Надо же! Этот мальчишка с золотыми глазами, этот могущественный вампир в княжеских одеждах рассказывает ему о том, что достается даром!

— А у меня никогда не было ничего другого! — прошептал Зяблик, вытащив нож полностью. — И никогда не будет.

Он уже сделал шаг, уже начал поднимать руку с ножом, когда в ладонях Левмира что-то ослепительно сверкнуло и раздался тихий щебет. Зяблик замер, подняв нож на уровень груди. Рот приоткрылся, глаза только что не вываливались из орбит.

В руках Левмира, нахохлившись, сидела маленькая серая птичка и пищала.

— Понимаю, — прошептал Левмир. — У меня тоже ничего нет. И не было. И не будет. А то, что было, я собственными руками утопил в грязи.

Он взмахнул руками, и птичка полетела, обгоняя корабли, на Запад. Мгновения не прошло, а она уже превратилась в крохотную точку, после чего вовсе исчезла.

— Долети, — несся ей вслед шепот. — Об одном прошу — долети!

Зяблик не успел спрятать нож. Так и стоял с ним, побледнев от ужаса, когда Левмир повернулся. Но Левмир лишь смерил Зяблика равнодушным взглядом и прошел мимо.

— Если жизнь действительно невыносима — попробуй умереть, — бросил он через плечо. — А если боишься, значит, за что-то держишься. Найди это. И не отпускай.

Шаги Левмира стихли, и Зяблик встрепенулся. Запрятал подальше нож. Потом — всё той же незаметной тенью проскользнул мимо дремлющего рулевого и растворился в море смертников, унося с собой воспоминание о маленькой птичке, вылетевшей из рук Левмира.

Закатилось алое солнце, на небо выкатилась луна со свитой из звёзд, и море причудливо зарябило в их свете. Княжна Айри неслышно прошла по корме, где ещё недавно предавались тренировкам заключенные «Утренней птахи», и остановилась, опершись на борт. Глаза её смотрели на восток. Там, на небольшом расстоянии, тащился следом «Летящий к солнцу». Корабль, на котором жил Левмир.

Сердце ныло круглыми сутками и, даже не будь нелепого запрета Эмариса, Айри не стала бы его останавливать — не хотелось. Шестнадцать лет она была человеком, а вампиром — всего пару месяцев. И сейчас, когда так манила возможность заглушить чувства, остановив ток крови, Айри чувствовала, что это было бы обманом.

А ещё болела рана. То и дело Айри, оставшись наедине, ощупывала безобразный рубец. Он уменьшался, ещё несколько дней — и без следа исчезнет, а вскоре пройдет и боль. И сердце будет ныть в одиночестве…

Раздались тихие, крадущиеся шаги. Айри повернулась. Луна как раз укрылась за тучей — должно быть, ночной гость как раз ждал этого момента — и ничего не было бы видно человеку. Сама же Айри видела прекрасно. Различив мужскую фигуру, она содрогнулась. Наплевав на всё, решила, что это Левмир. Подойдёт, обнимет, извинится, объяснит всё, и всё вернется. Они опять будут друзьями, сестрой и братом, как условились.

Мужчина согнулся под тяжестью ноши. Он тащил на плече внушительных размеров мешок, несмотря на который, ступал мягко и, для человеческого слуха, почти беззвучно. Остановился у борта, в трёх шагах от Айри. Аккуратно положил на палубу мешок, растянул горловину…

И тут тучу унес ветер. Руки мужчины замерли, как и он сам. Медленно поднял голову, окинул взглядом единственного глаза ссутуленную фигурку, неподвижно стоявшую рядом.

— Княжна Айри! — Мужчина поклонился.

— Здравствуй, Ворон, — вздохнула Айри. — Прости, если помешала. Ты не ждал тут никого увидеть.

— Ну что вы, госпожа… — Ворон в смущении почесал бороду. — Как вы можете помешать? Это ведь целиком ваши владения. Я тут — птица залётная.

Он стоял в глубоком раздумье и теребил край мешка.

— А я тут — курица безмозглая, — зло сказала Айри. — С подрезанными крыльями.

Осознала вдруг, как же сильно хотелось выговориться кому-то, но некому было. Даже Эмарис её покинул, едва зашив рану. Да, конечно, вампиры — одиноки. Они сами решают свои проблемы. Но Айри-то была человеком…

— Расскажите мне, что вас тревожит, госпожа, — добродушно предложил Ворон. — На сердце полегчает.

И Айри начала рассказывать. Плюнув на все приличия, забыв о смущении, и о том, кто перед ней. Путанно начав с воздушного шара, то и дело сбиваясь на историю людей и вампиров, расписывая красоту королевы — а значит, и принцессы — Ирабиль. Говорила и говорила, подбираясь постепенно к тому поединку, после которого оказалась здесь.

Ворон кивал, издавая порой звуки, которые означали заинтересованность: «ага», «хм…», «вот оно как», «ну ничего ж себе». Руки же его тем временем ныряли в мешок, доставали свертки и бросали за борт. С негромкими всплесками море принимало ещё одну тайну.

— И теперь, — заканчивала Айри рассказ, — я не понимаю: за что он меня ненавидит? Нет, я привыкла. Я всегда была одна. Я и сейчас вспомню. Но как я смогу отвернуться от своей судьбы?! Мне предначертано идти туда, куда и он. Я думала, пойду с ним, как соратница, а выходит, придется тащиться сзади, как… Не знаю…

Ворон, кряхтя, вытащил самый большой сверток из мешка, бросил в воду. Потом понюхал мешок, скривился, но выбрасывать не стал — аккуратно сложил. Тут только заметил, что княжна молчит и, более того, плачет, опустив голову. Похоже, от него требовалось что-то сказать…

— Ну, госпожа моя, вот что я тут скажу, — начал он. — Если б я к бабе шёл, а за мной бы другая увязалась — я б её тоже, думаю, пырнул. Ну, если б слов не поняла и кулака не испугалась.

Айри с удивлением посмотрела на Ворона. Не так она представляла себе «утешение». Ворон же, ободрённый вниманием, продолжил:

— Баба — что? Баба — существо неразумное, к рассуждению неспособное. А две бабы — это как кошка с собакой. Вцепятся друг в дружку, потому как природа у них такая. И если я, допустим, перебрал и зашел случайно не к той бабе — это дело обычное, чего уж там. Оно, как говорится, «Доброе утро, меня зовут Ворон, приятно было познакомиться» — и до свидания. Смекаете, госпожа? Моё дело, сам решу, куда меня сердце зовет. Чего пониже сердца — оно-то всё зовет туда, куда глаза смотрят. А сердце — оно знает, куда надо. И вот когда я туда иду, нечего за мной увязываться всякой шалаве, которую я вчера, в канаве заблёванной…

— Ты с ума сошел? — закричала Айри. — Я — княжна!

Ворон, кажется, сообразив, что и вправду увлекся, замолчал. Хмыкнул, поскреб ногтями бороду.

— Это простите, — сказал он. — Личное. Детство вспомнил.

Айри чувствовала, что на смену тоске пришла злость. Чувство это было привычным и вполне её устраивало.

— Что бы там ни было между нами, — говорила она, сжимая перила борта до боли в пальцах, — теперь всё не то. Во мне его кровь, я не помешаю, я ведь просто хочу исполнить судьбу! А судьба моя — где-то там. Зачем-то я нужна на этом вампирском Западе.

— Прошлое-то никуда не девается, — возразил Ворон. — Вам вот кажется, вы — вот такая. Стоите тут, маленькая, тоненькая, слёзки под луной проливаете. А загляните внутрь — там у вас бездны целые, там одной памяти столько, что за год не переберёшь, и всё это — вы. А для стороннего человека? Для него — своя память, и хоть он вас сестрой признал, а голова-то другое помнит. Это одно. А второе — вы ж и сами всё понимали сразу, потому и прятались у нас тут.

Айри опустила голову. Ворон был прав. У неё было много причин скрываться, но главной, той, в которой себе не признавалась, была именно эта.

— Я ж тому сопляку когда про нашу «Покровительницу» рассказывал, по глазам смекнул — угадал он там кого-то. Да, видать, неправильно угадал. Не вас он ждал, госпожа моя, потому расстроился. Это как если бы я, к примеру, шёл к человеку за деньгами, а тот мне вместо монет — бутылку вина и бабу голую. Оно, конечно, хорошо, да только я, мил человек, денег жду, потому как договорённость у нас была, и ты от меня не отбрешешься, а будешь орать, я тебе глотку-то…

— Спасибо! — оборвала Айри вновь увлекшегося Ворона, который, возможно, тоже впервые в жизни с кем-то так откровенно говорил. — Я поняла. Поняла, что в твоем мире женщины подобны животным. Ну или так ты к ним относишься.

Ворон, с устрашающей улыбкой, развел руками:

— Тут, госпожа, не от мира зависит. Просто вот такие мы, мужики, дураки. Всегда у нас баба виновата. Либо не та, либо не там, либо не то. А ежели вы по-другому хотите, так не будьте бабой. Пусть он в вас другое увидит. Но таких сказок я, признаюсь, ещё не слыхал…

И, хотя лицо Айри сохраняло ещё злое выражение, сердце её успокоилось. Получилось глубоко вдохнуть полной грудью, и даже шрам не напомнил о себе. Пусть по-дурацки, но Ворон, кажется, был прав. Предстояло создать новую себя. Как всегда — из пепла прежней.

— Спасибо тебе, — сказала Айри и протянула руку Ворону.

Тот с недоумением посмотрел на тонкую гладкую ладошку. Айри не одумалась, не отдернула ее. Тогда Ворон осторожно пожал её своей едва ли не чёрной, грубой, покрытой порезами лапой.

— Кстати! — прищурилась Айри. — Кого ты тут выбрасывал? Что, думаешь, я не вижу ничего?

Ворон досадливо откашлялся, отняв руку, но тут же улыбнулся с хитрецой.

— А на этот счет, госпожа, загадка есть. Вот, попробуйте:

Айри расхохоталась, а миг спустя к ней присоединился Ворон. Вышедший с обходом капитан замер, увидев стоящих рядом и заливающихся смехом княжну и матёрого убийцу. Хотел было вмешаться, но вспомнил, что Айри — вампир, и остановился. Покачал головой, махнул рукой и пошел себе дальше.