Солнцеворот

XV Второй урок

Всё было как в прошлый раз. Точно так же Эрлот сидел на троне, а по левую руку от него, на таком же троне развалилась Атсама. Они являли собой власть. Силу, обузданную и направленную волей. Жестокость, усмиренную разумом. Добросердечие, закованное в цепи долга.

И точно так же в зале стояли графы. Точно так же среди них не хватало одного Ливирро, теперь уже навсегда. Конечно, подтверждения смерти бунтаря Эрлот так и не дождался, поэтому вполне возможно, что мятежный граф забился в какую-нибудь нору и оплакивает свой драгоценный Варготос. Но вряд ли у него получится потревожить короля и, тем более, он никогда не встанет рядом с теми, что сейчас преклоняют колена, подтверждая принесенную присягу.

— Благодарю вас, встаньте, — молвил король и, когда графы поднялись, поочередно взглянул в лицо каждому. — Я рад приветствовать вас в Кармаигсе. Понимаю, что обстоятельства нашей встречи могли быть и лучше. Понимаю, что путь сюда вряд ли был легким и приятным. Но вы здесь. И это значит, что каждый из вас почувствовал то, что почувствовал я. А некоторые, возможно, даже сделали выводы.

— Река неспокойна, — мелодичным голосом произнес граф Масгиарл. — Она тревожится и набирает силу. И наши силы растут вместе с её. Что-то похожее было в Первую Великую Войну. Нас ждёт повторение?

Эрлот кивнул:

— Ты мудр, Масгиарл, и я мог бы ничего не добавлять к твоим словам. Но всё же вам следует знать. То, что уже долетело до вас в виде непроверенных слухов. Люди Востока движутся на нас войной.

Смех пролетел по залу. Люди — войной… Какой бы ни была та армия, собравшиеся в зале графы могли расправиться с ней без чьей-либо помощи, пусть это и заняло бы годы. Вампиры — они не были привязаны ни к чему. Сами себе — величайшая драгоценность и страшнейшее оружие. Придется оставить города? Подумаешь. Лишиться удобств? Вампир способен сладко выспаться в сырой земле. Весь мир — арена битвы и дом для вампира, чья жизнь не знает срока. Сама природа на стороне вампира, она даст приют волкам и летучим мышам, если дойдет до такого. Люди, идущие войной на вампиров, — глупцы или безумцы, или и те, и другие сразу.

— Как бы весть эта вас ни забавляла, — повысил голос Эрлот, — вы помните, кто здесь воин, вынесший эту страсть из Алой Реки. И я говорю вам: битва будет жаркой. Возможно, нам придется вспомнить не только Первую, но и Вторую Великую Войну.

Говоря, Эрлот испытывал странное, совсем не подходящее к случаю чувство гордости. Ещё бы, это ведь он, он устроил эту войну! Выносил и бережно взлелеял, будто слабенького младенца. И Алая Река шептала ему слова благодарности.

Наконец-то кто-то вспомнил, чего она хочет, зачем она создавала все свои творения, венцом которых стали вампиры.

— Поэтому вы здесь, — сухо сказал Эрлот и, мельком глянув на чопорно молчащую герцогиню, перешел к следующей вести: — Когда закончится война, мы оставим это место с теми немногими из людей, кто выживет. Сами уйдём на восток, туда, откуда пришли когда-то. Там будет наш новый дом на ближайшее тысячелетие.

И снова заговорил Масгиарл, выражая мысли всех графов:

— Что ж, пора вспомнить вкус крови восточных смуглянок. Признаюсь, я по нему скучал.

Графы улыбались. Эрлот вглядывался в их лица и не находил признаков бунта. Хотя… Они ведь пришли сюда, покинув насиженные места. Пришли со всем своим скарбом. Со своими воинами. Последнее и было самым опасным. Воины. Нет, Эрлот не боялся, что его убьют, не боялся переворота. Но не вовремя предпринятая попытка такого переворота могла серьезно помешать войне. Меньше всего хотелось бы встретить армию людей, грызя друг другу глотки. В конце концов, это попросту недостойно вампиров.

— Мы с вами ещё не раз сойдемся, обсуждая тонкости предстоящего. Поэтому не буду вас утомлять сейчас, время есть, и его, хвала Реке, предостаточно. Некоторые из вас уже пользуются моим гостеприимством, для других готовы покои в этой крепости…

— Эй, Эрлот! — с панибратской насмешкой выкрикнул граф Кэлпот. — А отчего ты не живешь летом во дворце? Там куда удобнее.

Эрлот позволил себе тепло улыбнуться, и тон его сделался едва ли не извиняющимся:

— Я не привык к роскоши, мне бесконечно чужды все эти красоты, которые создаются руками людей по эскизам выживающих из ума вампиров. Крепость мне понятна, и здесь я чувствую себя дома. А дворец… — Эрлот развел руками всё с той же виноватой улыбкой. — Он несколько лет простоял в запустении. Впрочем, сейчас его подготавливают к торжеству, на которое все вы приглашены.

Слева пошевелилась Атсама, принимая более величественное положение. Эрлот, не глядя, протянул руку к ней и ощутил холодное пожатие.

— Мы заключим Союз. Перед вами будущая королева Атсама. Та, что разделит со мной бремя власти, тяготы ответственности. Та, что доказала свой ум и свою беззаветную преданность. Если вы принимаете мою власть, то склонитесь и перед нею, потому что уже скоро мы с ней станем единым целым.

Графы молча склонились, приветствуя будущую королеву…

…— Мне кажется, ты счастлив, — заметила Атсама, когда графы покинули зал. — Это пугает.

Эрлот вздрогнул, что напугало Атсаму ещё больше. Она никогда не видела, чтобы он задумался так сильно. Так, чтобы забыть о реальности. И никогда не видела у него такого взгляда — мечтательного, отрешенного.

Эрлот быстро взял себя в руки, постарался отчасти вернуть на лицо обычное, бесстрастное выражение. И уже с высоты этого выражения улыбнулся своей будущей жене.

— Ты видела, как они восприняли новости? — сказал он. — Великолепно, не правда ли? Графы помнят. Они никогда не забудут ни Великие Войны, ни то, кто мы есть на самом деле. В отличие от наших бестолковых лордов, которые если и отличаются от людей, то не так уж сильно.

Атсама улыбнулась в ответ. Не потому, что того требовали обстоятельства, но потому, что поняла Эрлота. Ей тоже было приятно увидеть в глазах графов спокойствие и уверенность. Они не впадали в истерику, не ломали головы, как бы сохранить нажитую роскошь. Они, как и подобает вампирам, знали: время — Река, и она течет. Лучшее, что ты можешь сделать, — это выучиться плыть по её течению. Иногда можно встать на дно, но противиться течению воды вечно — не выйдет.

— Надо отдать Эмарису должное, — сказала герцогиня. — Он знал, как распределить власть. Наиболее достойные получили графства. А те, кого нельзя было обойти, но и не стоило баловать доверием, сидели здесь, под присмотром.

Эрлот молча смотрел на нее, и улыбка его становилась… другой. Атсама забеспокоилась. Мысленно повторила то, что произнесла только что, и у нее потемнело в глазах.

— Как и мы с тобой, Атсама, — подтвердил её опасения Эрлот. — Будь у меня графство подальше отсюда, я бы уже давно устроил войну. Меня нужно было держать на цепи, что Эмарис и делал.

— А я? — Атсама вдруг почувствовала себя неуютно на троне покойной королевы. — Как думаешь, почему графства не дали мне?

— Потому что великая ненависть и великая любовь не так сильно отличаются друг от друга, как принято думать. Любовь может уничтожить мир — как и ненависть.

— Не понимаю тебя.

— Возможно, поймешь, когда выскажешь просьбу, с которой пришла сюда сегодня.

Атсама отвернулась, стараясь не скрежетать зубами. Откуда он знает о просьбе? Что это — очередной соглядатай в её доме? Или просто Эрлот настолько проницателен? Однако не стоило долго думать. Атсама попыталась высказать просьбу как можно более небрежно:

— У девчонки возникли проблемы в школе.

— Я знаю, — удивил её Эрлот. — Никто не хочет учиться у вампирской подстилки. Поверь, это не такая уж проблема. Я, конечно, не человек, но мне кажется, когда-то я слышал такую человеческую поговорку: глупо красить забор перед тем как сносить. Объясни ей, что ждёт детей. Пусть это успокоит её амбиции.

— Она знает. — Атсама решительно вступила в новую игру, в которой не понимала и половины правил. — Но ей хочется развлечений. Обидно, когда игрушки ведут себя не так, как полагается.

Эрлот откинулся назад, прикрыл глаза. Атсама внимательно изучала его бледное лицо. Сейчас, полностью расслабленное, оно казалось красивым. Хм… А ведь раньше Атсама не задавалась таким вопросом, даже не думала о том, что Эрлот — красив. Его окружало столько тьмы и грубой, не знающей преград, силы, что безупречные черты лица казались не столь важной деталью.

— «Хочется развлечений», — повторил Эрлот. — Да, она уже ведёт себя как вампир. Возможно, из нее получится кто-то вроде Освика, или этого — Кастилоса. Но с твоим воспитанием она будет правильнее смотреть на свои потуги. Но давай покончим с делами. О чем ты хотела просить? Чтобы я приказал детишкам слушаться мою фаворитку?

— Я, конечно, понимаю, что время сложное, готовится война, и…

— Всегда можно найти время на развлечение. Иначе зачем жить? Я исполню твою просьбу, Атсама. Но ты прямо сейчас дашь мне ответ насчет Ареки. Я говорил, что передам её тебе при соблюдении одного условия. Вот оно…

…Атсама вышла из зала, и только тут позволила себе запустить сердце.

— Тварь, — прошептала она одними губами, не колыхнув воздуха. — Сука.

Кровь ударила в голову, запылало лицо, хотелось выть и молотить кулаками безучастные стены. Но слово было дано, и всё, чему до́лжно, исполнится.

— Вашему высочеству нехорошо?

Атсама чуть не подпрыгнула. Развернулась на каблуках туфель, подняв полами платья целый вихрь, и уставилась на привратника, застывшего у двери. С его извечной наглой ухмылкой.

— А, да, — пробормотала герцогиня. — Забыла про новую мебель. У Эрлота совершенно отсутствует вкус. Когда стану здесь хозяйкой, велю вышвырнуть на помойку это уродство.

Она пошла к выходу, с удовольствием отметив беспокойство, сверкнувшее в глазах вампира.

За три дня дворец отмыли до блеска, расставили столы и стулья и украсили все помещения, в которых должны будут присутствовать гости. Натащили столько цветов, что от их аромата кружилась голова.

— И зачем они сейчас? — недоумевала Сагда. — Завянут же. Свадьба ещё когда…

— Новые принесём, — заявила упрямая Унтиди.

— Так сейчас-то зачем?..

— Пусть привыкает!

Иногда Унтиди было невозможно понять. Она как будто выпадала из реальности и принималась вещать из какого-то таинственного мира, куда никому, кроме неё, хода не было. Даже Сагде.

«Пусть привыкает!». Кто? Дворец, что ли? Сагда понимала, что так и есть. Найдя пару каких-то волосков на расческе, Унтиди переменилась в мгновение ока. Теперь дворец был для неё домом этой самой И, сочиняющей сказки. Унтиди превратилась в самую ревностную на свете работницу. Впервые распространив свою смешную детскую власть за пределы привычного детского круга, она подчинила себе и взрослых. Те сначала с улыбкой подыгрывали, когда маленькая девчонка принялась раздавать команды и тыкать пальцем в пыльные углы. Но прошел час, и никто уже не сомневался в её праве приказывать.

Сагда хотела крикнуть: «Да что с вами? Опомнитесь! Сколько можно ей потакать!». Сагда хотела разрушить, растоптать их дружбу. Ради чего? Почему? Толком и сама не могла понять. Знала лишь, что была счастливее всех, когда Унтиди, маленькая и беззащитная, сидела на полу в бараке и, заливаясь слезами, прижимала к груди изжульканые листы. Тогда Унтиди была её подопечной; Сагда держала её за руку и вела за собой, показывая страшный мир, ставший им новым домом. А теперь Унтиди показывала ей мир. Огромный, непонятный. Мир, в котором есть какая-то И — «вампир, но хорошая, потому что принцесса!». И ладно бы она показывала этот мир только ей. Но ведь Унтиди тащила за собой всех! Всех, без разбору. В её новом выдуманном мире для каждого находилось местечко.

Сагда чувствовала себя одинокой, и в этом одиночестве её неожиданно поддержал Никкир.

Сагда ускользнула из дворца на третий день, укрылась в зарослях парка, куда не добрались ещё садовые ножницы. Там обнаружились качели. Сагда смахнула пыль и почерневшую листву с мягкого сиденья, уселась и попробовала покачаться. Сверху чуть скрипнуло, и Сагда поморщилась. Не хотелось привлекать внимание кого бы то ни было. Особенно не хотелось объяснять Унтиди, почему она сидит тут одна, вместо того чтобы украшать Распрекрасный Вампирский Дворец Принцессы И.

— Тоже коробит со всего этого? — послышался голос.

Сагда вздрогнула. Из кустов вышел Никкир и, позёвывая, подошел к качелям. Сагда недовольно фыркнула и отвернулась, принялась считать облака. В раздражении она оттолкнулась ногой от земли, и качели заскрипели. Да и плевать, всё равно уже этот притащился, от него запросто не отделаешься.

— Жалко мне её, — вздохнул Никкир. — Так обрадовалась, будто саму эту принцессу встретила. А мне так в той комнате аж жутко было. Стоишь — и будто кто смотрит на тебя. А вокруг всё старое, мёртвое какое-то.

Сагда перестала раскачиваться, посмотрела на Никкира с любопытством.

— Ты тоже почувствовал?

— Ну, — дёрнул плечами тот. — Она пищит от радости, а мне убежать охота.

— Понимаешь, что она понапрасну радуется, — подхватила Сагда.

— Потом поймёт, что ничего не будет, и так… Больно будет.

Сагда остановила качели. Они с Никкиром долго смотрели друг другу в глаза. Странное было чувство. Такое простое и такое сильное. Чувство, что можно ему довериться, что он всё поймёт.

— Унтиди — ребёнок, — заявила Сагда. — И взрослеть она не желает. А придётся.

— А надо?

Никкир присел на корточки, сунул в рот травинку и задумчиво смотрел на Сагду. Та нахмурилась.

— Что за «надо»? Конечно! Как же иначе?

— Ну, вот мы с тобой повзрослели. Сидим тут, грустим. А она — веселится. А вечером один пёс в тот же барак, спать. Что нам с той взрослости?

Все взрослые слова-возражения куда-то разом подевались, и Сагда оглянуться не успела, как губы выпалили:

— Дурак!

— Это есть, — кивнул Никкир.

Сагда злилась. Никкир, казалось, никогда не выходил из себя. Всегда спокойный, рассудительный, и обидеть его невозможно. Оттого и стыдно сделалось.

— Извини, — буркнула Сагда.

— Да ладно тебе. Вот, хочешь леденец? Во флигельке откопал. Старинные, но вроде нормальные, я один слопал, мелкой дал.

«Ну чего ему от меня надо? — с тоской думала Сагда, принимая красный прозрачный комочек. — Зачем он тут, с этими разговорами и леденцами?».

Зачем-то Никкиру она была нужна, в чём Сагда и убедилась нынче же ночью, сгорая от страха и ненависти. Потому что перед этим произошло страшное и небывалое.

Они закончили приводить дворец в порядок. Во всяком случае, баронет сказал, что детей назавтра сюда не повезет. Работы на третий день было немного, и дети из рабочей силы превратились в головную боль. Носились повсюду, шалили, разбили тарелку. Одна девочка шлёпнулась в пруд и, хоть не утонула, но пищала так, что всех на уши поставила. На беду, ближе всех оказался всё тот же баронет, и ему пришлось, позабыв о своем высочайшем статусе, лезть в воду на глазах у сотни людей, спасать бестолковую малявку. Поставив её на берег, он торжественно поклялся, что, пока то в его власти, больше ни один ребенок не приблизится к дворцу на расстояние полёта стрелы.

Возвращались домой весело, с песнями и шутками, когда солнце ещё только клонилось к горизонту. Мёртвый город теперь выглядел живым. За последние дни в Кармаигс прибыло немало караванов, и многие дома оказались заняты. Причем, не только вампирами. Впервые за три года в домах жили люди. Правда, во дворах, как цепные псы, сидели мрачные баронеты — сторожили. Без смеха на эту чепуху смотреть не получалось, и дети хохотали, едва не падая с повозок. Взрослые вели себя сдержанней, только усмехались в сторону.

И всё же что-то тревожное ощущалось во всём этом. Сагда чувствовала, как натягивается невидимая нить. Ничто из того, что она видела, не делалось надолго. Всё носило на себе отпечаток временности. Вот-вот что-то сломается, порвется, и даже этот чудовищный в своей несуразности мир разлетится окровавленными осколками.

Во дворе крепости едва успели соскочить с повозок, как навстречу вышел вразвалочку почти не знакомый баронет. Он, кажется, служил в крепости, не то охранял там что-то, не то… Кто его знает, какой ерундой занимаются бесчинные вампиры. Может, он там в стену смотрит, наклонив голову, или воду из стакана в стакан переливает — мало ли важных дел.

— Дети, — сказал он. — За мной. Все, кто в школу ходит.

Он уже было развернулся, но, не почувствовав, что за ним готовы бежать, замешкался и добавил:

— Его величество король Эрлот желает вас видеть.

Сагда поймала взгляд Унтиди. Он стал, наконец, привычно жестким, колючим. Исчезла эта раболепная поволока, порожденная воспоминанием о беглой принцессе.

Никкир старался держаться рядом с Сагдой.

— Как думаешь, сразу убьют, или для начала выпорют?

Сагда не нашлась с ответом. Она вообще потеряла дар речи. Потому что вдруг сообразила, что впервые король требует к себе кого-то из людей. Что она сейчас посмотрит ему в глаза, и… О, Великая Река, что ему может прийти в голову?! Зачем самому королю стайка бесполезных детишек?

В панике Сагда повернулась к повозкам. Разве не должны взрослые беспокоиться? Конечно, сделать они ничего не смогут, но хоть пойти следом, хоть спросить…

Повозки опустели. Мужчины и женщины, устало переговариваясь, брели к баракам. Некоторые с любопытством смотрели на детей, которых будто стеной отделило от остальных. А ведь были здесь и их дети, дочери и сыновья, племянники и племянницы. Но никто не сказал и слова. Воля вампиров сделалась для людей законом.

— Зачем нас зовёт король? — выпалила Унтиди в спину баронета.

Тот, не сбавляя шаг, покосился на нее через плечо.

— Вот как зайдешь — так сразу и спросишь. А я, уж, прости, не удосужился.

Если дворец поражал холодной, вычурной красотой, то замок казался просто холодным. Никакой красотой здесь не пахло. Голые каменные полы и стены, громоздкая мебель, высокие потолки. Всё здесь давило, высасывало жизнь, и Сагда впервые с жалостью вспомнила Ареку. Как ей-то здесь живется? Она ведь человек, какой-никакой. А замок был вампирским жилищем, от и до.

Мысли Сагды тут же подтвердил Никкир:

— Вот же ж выстроили, не́люди! Тут же зимой топить — умучаешься. Экая домина, а живут — раз-два и со счету сбился. Нам-то в бараке и то приятнее, там хоть стены деревянные. Дерево — оно своё, человеческое, в обиду не даст, зимой согреет.

Баронет повернул налево, к двери.

— Зимой девка греть должна, а не дерево, — заметил он. — Вот ты, пацан, чем языком трепать, взял бы, да завалил ту доску, что рядом идёт. Глядишь, детей бы настругали, всё жратвы больше.

Сагде показалось, будто в лицо кипятком плеснули. В глазах побелело от ярости пополам с обидой, навернулись слёзы. Унтиди сжала её левую ладонь, стало чуть легче. А потом Сагда услышала голос Никкира, всё такой же ленивый, скучный:

— Дык, ещё ведь не зима.

— Дык, тренироваться надо начинать, — передразнил баронет, остановившись перед дверью.

— Ну, уболтал, веди к своей мамке, буду тренироваться. Только рядом будешь стоять, брюхо ей придерживать, а то, боюсь, раздавит, пропаду почем зря.

В этот миг, казалось, замер без движения весь мир. Никкир говорил вроде бы так, как обычно, но Сагде почудилась сдерживаемая злость в его голосе, отчаянное желание уязвить, сделать больно, о… отомстить?..

Баронет медленно повернулся, смерил Никкира безразличным взглядом. Посмотрел на Сагду. Усмехнулся чему-то и — молча открыл дверь.

— Ваше величество! — крикнул он туда. — Дети прибыли, согласно вашему приказанию.

Из глубин невидимого пока помещения раздался тихий голос, исполненный силы. Голос единственного существа, которое с полным правом могло назвать замок своим домом.

— Пусть войдут.

Над ним можно было хихикать, прибираясь в далеком дворце. Его можно было ненавидеть в темноте спящего барака. От него можно было даже презрительно отвернуться, когда он показывал приемы битвы на мечах баронетам. Но когда он смотрел на тебя, можно было лишь трепетать и молить Реку, чтобы всё осталось как есть, чтобы он не уничтожил тебя, не смахнул, как крошку со стола.

Эрлот молчал, пока собравшиеся в тронном зале дети дрожали от страха. Он сидел на троне, они — стояли на подкашивающихся ногах. Он заглядывал в каждое лицо по очереди, и каждое лицо бледнело, каждое сердце замирало от этого взгляда, который давил, выворачивал наизнанку.

На Сагду Эрлот взглянул лишь мельком, и за это она была ему благодарна. За это она малодушно простила ему в тот миг и бараки, и смерть родителей. А вот на Унтиди взгляд Эрлота задержался. Сагда с беспокойством покосилась на подругу и вздрогнула.

Пусть и бледная, но смотрела Унтиди дерзко, с вызовом. Зубы стиснула, нахмурилась, стала похожа на мелкого хищного зверька, изготовившегося к атаке на волка.

Эрлот улыбнулся и отвёл взгляд.

— У кого из вас есть живые родители? — тихо спросил Эрлот. — Поднимите руки.

Сагда повернула голову. Поднялось пяток рук. Потом — ещё три, робкие — это были те, у кого осталась одна мать, или один отец. Наконец, вскинул руку мальчишка, у которого остался один немощный дедушка. Дедушка не мог работать, и мальчик делил с ним свой паёк.

— Прекрасно, — сказал Эрлот. — Завтра к закату они будут мертвы. Вас заставят собраться во дворе, и из ваших родителей высосут всю кровь, до последней капли. Возможно, я сам поучаствую. Возможно, мне будет не до того. Но это произойдёт.

Сагда забыла, как дышать. Она не верила услышанному, но и сомневаться не могла. Эрлот не угрожал, не злился. Он просто рассказывал, что будет, и рассказывал так, что было ясно: если ему захочется, всё произойдёт хоть сейчас.

— Потом, — сказал Эрлот, — вас разделят. Вы пойдёте в услужение к графам и лордам, в качестве фаворитов. Среди них есть те, кто любит человеческий молодняк. Впрочем, я надеюсь, вы достаточно взрослые для того, чтобы понять, какие смыслы я вкладываю в слово «любит». Отношения господина с фаворитом не вправе контролировать даже я, это — их личное дело. Сколько вы там проживете, и проживете ли, будет зависеть лишь от вашего везения, и, возможно, самую чуточку от вашей гибкости. — Тут Эрлот усмехнулся каким-то своим мыслям.

Сагда стискивала руку Унтиди так сильно, что той, наверное, было больно, но она молчала, понимая чувства подруги. Сагда представляла, как всё будет, и крохотные волоски на её руках начинали приподниматься, кожа покрывалась пупырышками. Почему-то ей явственно воображалась ночь. Она лежит голая, в огромной, мягкой постели. Сверху наваливается что-то, неразличимое во тьме, закрывает рот холодной ладонью, острые клыки скользят по шее… Но страшнее всего даже не это, а то, что она — одна, совсем одна! Нет и не будет рядом Унтиди.

Нет, даже не это самое страшное, а осознание, что где-то с Унтиди сейчас происходит то же самое, а скорее всего даже хуже. Ведь эта дерзкая девчонка не станет молчать. Нет у нее этой «гибкости», о которой говорит Эрлот. И трусости нет, чтобы смолчать…

— Гордишься, что с маленькими справился, да? — тонко и одиноко прозвучал её голосок, и Сагда захотела провалиться сквозь каменный пол, в землю, к самому её центру, лишь бы не видеть последствий.

Эрлот опустил взгляд на Унтиди. Равнодушный, бесстрастный, непоколебимый. В этом взгляде лениво плескалось само время. Скольких таких маленьких девочек видел Эрлот? Сколько из них превратились в старух и развеялись прахом? И что для него теперь этот пищащий кусок мяса с парой стаканов крови?

— Нет, вовсе не горжусь, — сказал он. — Просто выполняю обещание. Ну и ещё, мне это просто нравится. Смотреть, как люди и вампиры дёргаются, пытаясь выжить. Смотреть, до чего они способны дойти, лишь бы сохранить себе жизни. При чём тут гордость?

Эрлот встал, спустился с возвышения, на котором стоял трон. Сагда затрепетала, когда Эрлот оказался рядом. Но на нее он не смотрел. Не смотрел и на шарахнувшихся в разные стороны детей. На месте остались лишь трое: Сагда, Унтиди и Никкир, которому, наверное, было просто лень бояться.

Пальцы Эрлота схватили подбородок Унтиди заставили поднять голову и смотреть ему в глаза.

— Я бы мог оторвать тебе голову прямо сейчас, и все остальные сделали бы то, что я хочу. Но они — просто мясо, и меня они не интересуют. Мне интересна ты, отважная Унтиди. Ты прямая, как клинок меча, и почти такого же роста. Как будешь ты жить, зная, что кровь и слёзы твоих друзей — твоя вина? Что лишь твоя нелепая прихоть послужила причиной кошмара.

— Чего тебе надо? — невнятно проворчала Унтиди — Эрлот крепко держал её челюсть.

Сагда не могла не поразиться силе духа подруги. Она-то смогла бы лишь пищать, глядя в глаза такому чудовищу. А то и пищать бы не получилось. Задохнулась бы.

Эрлот легонько оттолкнул девочку, отвернулся. Шагая обратно к трону, он вынул платок из кармана плаща и обтер руку.

— Моя фаворитка хочет играть с вами в школу. Завтра, в обычное время, она будет ждать вас на урок. Если она вернется в дурном настроении, до заката вы узнаете цену моему слову. Игра закончится. Очень жаль. Но если она вернется счастливой… — Эрлот опустился на трон и с улыбкой окинул перепуганных детей взглядом. — Тогда мы поиграем ещё. Только уже не с вами. Убирайтесь. Времени на то, чтобы всё обдумать, у вас полно.

Никкир дёрнул Сагду за руку. Хорошо, что дёрнул, иначе она бы не смогла пошевелиться. А так — ноги сами собой зашагали куда-то. Будто сквозь мутное стекло виднелись каменные стены, дверь, улыбка баронета-привратника. Кажется, он что-то сказал Никкиру — придумал ответ на шутку, не иначе.

Во дворе лёгкий ветерок привёл Сагду в чувства. Она обнаружила, что все они стоят тесным кружком, в центре которого — насупившаяся Унтиди.

— Завтра мы пойдём на урок, — процедила она сквозь зубы, глядя в землю. — И вот что там будет…

…А ночью случилось вот что. Сагда лежала, глядя в потолок невидящими глазами и не могла уснуть. Даже Унтиди перестала уже гневно сопеть, дыхание её сделалось лёгким, незаметным. Вдруг в окошко тихонько стукнули, и у Сагды кольнуло сердце.

Ещё один тихий стук. Все спят. Никто не шелохнётся. Кому стучат-то? Она одна не спит.

Сагда встала и, крадучись, прошла к двери, вышла в тёплую ночь.

— Так и думал, что не спишь, — раздался из темноты шепот Никкира. — Я ещё днём хотел… Ну… Там случая не было. Ты, в общем, спрячь главное, чтобы эти не увидели. В общем… Ну, пока.

Он убежал, сунув что-то в руки Сагде. Та присмотрелась. Ладонь коснулась волос — совсем настоящих, — в лунном свете показалось фарфоровое лицо. Кукла! Та самая кукла из покоев принцессы, которая так Сагде понравилась.

Обнимая эту куклу, Сагда уснула, и, хотя сердце переполняла тревога, было в нём и что-то тёплое, что-то хорошее. Вряд ли так уж сильно связанное с куклой.

Один за другим ученики вошли в класс, уселись за парты, приготовили листы бумаги и карандаши. Арека сидела за столом учителя и старалась не выглядеть слишком изумленной. Почему-то ей хотелось верить, что дети проявят упорство, что Эрлот не сумеет заставить их слушаться. Тогда она бы придумала какой-нибудь новый план, новый способ достучаться до них.

Но ученики были здесь и молча смотрели на Ареку, ожидая начала урока.

Она встала, откашлялась, пытаясь собраться с мыслями.

— Здравствуйте. Я… очень рада, что вы пришли, как бы то ни было. Потому что это на самом деле очень важно.

Она говорила и, слыша себя, мысленно морщилась. Как глупо и фальшиво звучат слова! Но кроме слов не было ничего, и Арека вцепилась в них, заставляя себя говорить и говорить, запрещая себе думать.

Думать надо было раньше. А теперь приходилось действовать.

— Очень важно знать те вещи, которые записаны языком вампиров. Только то, что записано этими символами… — Туту она повернулась и показала на доску, где вновь, глумливой насмешкой, красовался знак «Доверие». — Является правдой. Здесь вас учили человеческой грамоте. Но всё, что написано на человеческом языке, написано для людей.

Арека помолчала, затаив дыхание. Она ждала вопроса, возражения, выкрика — хоть какой-то реакции. Но дети молча смотрели на нее, приготовив карандаши. Стеклянные, бессмысленные глаза.

Незаметным движением Арека обтерла вспотевшие ладони о платье и, глубоко вдохнув, шагнула в бездну:

— Вы наверняка слышали про императора Киверри, про то, как его убили здесь, в Кармаигсе. Здесь была его земля, и, опустошив её, он отправился на Восток, разоряя и порабощая людские поселения. Он уничтожил бы весь мир, если бы не Эрлот, Эмарис, Атсама… И другие. Те, что сегодня — лорды и графы. Об этом говорится открыто. Но кое-о-чем умалчивают все человеческие книги. О том, как император, осознав, что поражение неминуемо, начал обращать людей…

Она говорила, и слова её будто тонули в вате. Наплевав на осторожность, Арека почти открытым текстом рассказывала то, к чему надеялась подвести детей осторожно. Им нужно было сделать лишь один крохотный шажок навстречу, хотя бы прислушаться и подумать… Но они не хотели думать. Они смотрели на нее и ждали, когда она скажет записывать.

И Арека сдалась. Схватив со стола книгу, она переписала на доску ещё несколько значков. Велела сделать то же самое на листах, и дети выполнили приказание. К концу урока на каждом листе бумаги было написано одно и то же. Слова, которые произносил обезумевший император Киверри, претворяя в жизнь один из самых страшных своих планов.

«Кровь моя. Дети мои. Сегодня Алая Река выходит из берегов».

Внизу, в гостиной, через которую неизбежно выходили ученики, был накрыт стол. Арека принесла из замка печенья и пирожные. Арека знала, что поначалу в школу ходили, чтобы поесть, истребляя запасы кладовых Кастилоса. Но голодные времена прошли, и ученики молча покидали здание, даже не взглянув на угощения. Когда за последним из них закрылась дверь, Арека заплакала.

Она стояла у основания лестницы, прислонившись к увенчанному полированным деревянным шариком столбику, и заливалась слезами. Пыталась спрятать их в ладонях, но какой в этом был смысл, когда рыдания разносились по всему дому?

— Я бы посоветовал крепкий черный чай, — сказал невесть откуда взявшийся дворецкий Чевбет. — Ну и сладости. Вон их сколько, мне всё не съесть.

Подумав, что он издевается, Арека бросилась к двери. Уничтоженная своим провалом, она хотела лишь одного: исчезнуть. Плевать, будь что будет, они сами отвергли её дважды!

— Стой, — приказал Чевбет, и ноги Ареки послушно остановились. — Скажи, чего ты хотела добиться от детей? Доверия или знаний?

Арека медленно повернулась к сидящему за столом дворецкому. Тот, откинувшись на спинку стула, держал чашку у самого лица и дул, сгоняя пар в сторону. Вторая чашка стояла на столе.

— Доверия, — прошептала Арека.

— Тогда зачем пыталась внушить им знания? Когда я хочу пить чай, я наливаю в чашку чай. Когда хочу молока — наливаю молоко. Но налить молока и плакать, что чай неправильного цвета — это глупо.

— Если кто-нибудь узнает, что я рассказывала людям такое, меня убьют! — выкрикнула Арека. — Что, этого слишком мало для доверия?

— Никто тебя не убьет, девочка, — вздохнул Чевбет и отхлебнул из чашки. — Захоти ты поднять восстание среди людей — у тебя силенок не хватит, а будешь пытаться, Эрлот ограничится подзатыльником, и ты успокоишься. То, что ты задумала, кажется тебе великой войной. Но на самом деле это — крохотный жест, призванный очистить твою душу. Вот что они видят, когда ты забиваешь им головы этими непонятными письменами. То, что ты хочешь покоя для себя. Ты, вампирская подстилка, как они называют тебя шепотом за глаза.

Арека дернулась, услышав эти слова, но продолжала стоять на месте. Она понимала, что её не пытаются оскорбить.

— Как же ты добился их доверия? — спросила она.

— Очень просто. Я был таким же, как они, и мне было, что им дать.

— Но ведь я…

— Не такая, как они. Нет, девочка. Ты совсем другая. И если ты не найдешь внутри себя замученного в бараке ребёнка, все твои попытки пропадут без следа.

Арека вытерла слёзы рукавом платья, вздохнула.

— Я так долго училась быть сильнее ребенка…

— И правильно делала. Ты уже сильнее, этого не отнять. Однако всегда быть сильной нельзя, это ломает даже сильнейших. Я стал тебе доверять лишь теперь, когда увидел, как ты плачешь, не сумев добиться доверия от детей. Твои слёзы шли от сердца. А твои слова на уроке…

Чевбет постучал пальцем себе по голове и улыбнулся. Арека несмело улыбнулась в ответ.