Солоневич

Глава первая «ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО» НКВД

Ровно в 20.00 распахнулась дверь, и в кабинет один за другим стали заходить сотрудники. Свои улыбки и оживлённость они оставили в приёмной, сменив их на внешнюю озабоченность, подчёркнутую серьёзность и педантичность. Неизбежная мимикрия, демонстрация служебного рвения. Но разве он, нынешний начальник Ленинградского управления НКВД, ведёт себя иначе в высокопоставленных кабинетах?

Филипп Демьянович Медведь[1], дожидаясь, когда участники совещания займут свои привычные места, начертил паркеровской ручкой несколько загадочных иероглифов в блокноте. Потом взглянул на календарь, который уютной «избушкой» прятался под настольной лампой. Это был сувенир из Карелии, куда он при оказии ездил на охоту. Медведь начинал каждое рабочее утро в Ленинграде именно с календаря, подбирая деревянные брусочки с названием месяца и текущей датой, которые с тщательностью часовщика вставлял в стенку «избушки». Не обошлось без соответствующей процедуры и сегодня: на календаре значилось — 6 сентября 1933 года.

Медведь пододвинул к себе увесистый том, на котором крупными печатными буквами было написано: «Спортсмены». Название для разработки выбрали неудачное: слишком нейтральное и беззубое, словно дело заведено не на злостных врагов советской власти, а безобидных туристов-путешественников. Впрочем, разработка возникла в Москве, а реализацию её почему-то возложили на Ленинград. Нет ли тут подвоха?

Начальник ленинградских чекистов отмахнулся от беспокойной мысли, положил руку на серовато-коричневую обложку дела и сказал, обращаясь к присутствующим:

— Что ж, потрудились неплохо. Разработка Солоневичей велась в основном грамотно. Прямо скажу, дело — нерядовое. Братья не из трусливой породы, знакомы с нашими методами работы. Но мы их переиграли. У нас исчерпывающая информация по всем фигурантам, мы посвящены в их замыслы, контролируем все их связи. Минувшей ночью я подписал заключение на реализацию дела. Захват группы — 9 сентября. Как видите, времени в обрез!..

Медведь хорошо знал, о чём говорил. Сводки на «спортсменов» докладывали ему ежедневно. Ещё бы, вооружённая группа готовилась к прорыву через финскую границу! Такого в практике Ленинградского управления не было давно. В группу входили пять человек, и двое из них были особенно опасны — братья Солоневичи, Иван и Борис, в недавнем прошлом — известные спортсмены. Они обладали тяжёлыми кулаками, профессиональными бойцовскими навыками — от классической борьбы до джиу-джитсу. По их методическим пособиям оперативные работники учились новейшей технике «самообороны без оружия». Секретный сотрудник «Прицельный», введённый в разработку, предупреждал в донесениях: «Они готовы ко всему, поэтому обзавелись внушительным арсеналом: двустволка, берданка, малокалиберная винтовка и браунинг. В случае лобовой попытки захвата они окажут сопротивление. Иван постоянно твердит — „терять нам нечего“».

Обсудили предложения по нейтрализации «спортсменов». Конечно, безопаснее всего было бы арестовать их поодиночке, причём не в Ленинграде, а в Москве, по пути на вокзал. Но в Центре решили иначе: брать группу в полном составе, со всем уликовым материалом! Поэтому особенно долго чекисты разбирали вариант захвата «группы Солоневичей» на станции в Карелии. Чтобы у беглецов не возникло каких-либо сумасбродных иллюзий, перрон можно будет оцепить тройным кольцом сотрудников, а для полного «впечатления» демонстративно установить пару пулемётов.

Наконец после всех «за» и «против» решили: чтобы не допустить случайных жертв «со стороны гражданского населения», провести захват в плацкартном вагоне, ночью, на пути «спортсменов» в Карелию. Риска для пассажиров не будет никакого, потому что в вагон помимо фигурантов сядут только чекисты. Этот вариант даст стопроцентную гарантию успеха: из такого капкана не вырваться! Для страховки членов группы угостят чаем, подмешав в него снотворное, чтобы не бузили при аресте. Медведь одобрил предложение со снотворным:

— Отличная идея!

О работе сексота «Прицельного» по «спортсменам» Медведь отозвался с похвалой, но выразил недовольство тем, что руководство отдела, за которым закреплён сексот, не позаботилось о его своевременном выводе из разработки:

— Теперь ему придётся бежать до конца в одной упряжке с Солоневичами. Чем всё закончится, мы не знаем. Если дело дойдёт до стрельбы, можем потерять ценного помощника. Если до стрельбы не дойдёт, то отсутствие имени «Прицельного» в следственном деле прямо укажет на него как нашего человека.

Обсудили варианты действий на случай, если что-то сорвётся, пойдёт не по плану, и Солоневичи, используя свой боевой арсенал, решатся на прорыв. Тут сомнений не было ни у кого: огонь на поражение.

— Зря не подставляйтесь, — сказал в заключение Медведь. — Знаю, что среди вас есть любители щегольнуть отвагой, мужеством и личной храбростью. Встречу со смертью торопить не стоит…

«Беглецы» собрались на Московском вокзале в Ленинграде: Иван Солоневич с сыном Юрием, брат Борис с женой Ириной Пеллингер. Все свои, полное доверие друг к другу. Мужчины подготовлены к скитаниям по карельским лесам и болотам, физическая форма Ирины тоже на уровне, — тут постарался Борис, приложивший всё своё тренерское мастерство. Жена Ивана — Тамара, Тамочка, — находилась за рубежом, дожидаясь их в Германии. Она покинула Страну Советов легально, но это стоило таких моральных мучений, что Иван старался не вспоминать о тяжких перипетиях её отъезда.

Два других члена группы пришли «со стороны». Хорошо знакомый Солоневичам Степан Никитин, лысый, в очках, с неброской внешностью бухгалтера. Он и в самом деле был бухгалтером. По мнению Ивана, Никитин по своим физическим кондициям являлся наиболее слабым звеном в группе. С этим приходилось мириться: бухгалтер мог пригодиться после перехода границы. У него были богатые родственники в Латвии, которые обещали в случае успеха предприятия помочь деньгами и с устройством на работу.

Шестой участник побега — Николай Бабенко — вызывал у Ивана смутное чувство беспокойства. Всё, что он знал о нём, поведал сам Бабенко. В прошлом — белый офицер, участник Гражданской войны, давно мечтал бежать из Советов. Узнав — «по счастливой случайности» — о готовящемся побеге, напросился в группу: мол, теперь или никогда. Бабенко сумел поставить дело так, что оказался полезным на всех этапах подготовки побега. Даже билеты «организовал» именно он.

Опасения Ивана несколько рассеялись, когда поезд тронулся. Если чекисты знали о их планах, то почему не схватили прямо на вокзале? Или ещё раньше — в Салтыковке? Неужели всевидящее око органов проморгало их подготовку к побегу? Острота переживаемого момента действовала на Солоневичей и их спутников как своеобразная анестезия, смягчала ощущение страха, притупляла чувство тревоги, усыпляя перегруженную эмоциями психику. Всё в их жизни было поставлено на кон. Или пан или пропал.

В своей знаменитой книге «Россия в концлагере» Иван Солоневич так вспоминал о переживаниях того дня:

«Я не думаю, чтобы кто бы то ни было из нас находился во вполне здравом уме и твёрдой памяти. Я как-то вяло отметил в уме и „оставил без последствий“ тот факт, что вагон, в который Бабенко достал плацкарты, был последним, в хвосте поезда, что какими-то странными были номера плацкарт — в разбивку: 3-й, 6-й, 8-й и т. д., что главный кондуктор без всякой к этому необходимости заставил нас рассесться „согласно взятым плацкартам“, хотя мы договорились с пассажирами о перемене мест. Да и пассажиры были странноваты… Вечером мы все собрались в одном купе. Бабенко разливал чай, и после чаю я, давно страдавший бессонницей, заснул как-то странно быстро, точно в омут провалился».

Пробуждение было грубым, резким, ошеломляющим. Перестук колёс вдруг заглушили крики, отчаянный женский визг, шум борьбы, гулкие удары и стоны. Операция по захвату началась одновременно в разных местах вагона, и беглецы не могли помочь друг другу. Иван отбросил в сторону одного из нападавших и тут же почувствовал, что его обхватили сильные тренированные руки, много рук! — за колени, за горло, прижали к подушке голову. При скудном свете «ночника» он увидел, что на него направлено несколько револьверов, и понял, что сопротивление бесполезно: запястья стиснуты наручниками, а ожесточённая возня в соседнем отсеке затихла. Всё понятно: помощи от Бориса ожидать не приходится. Всё кончено…

Иван Солоневич был немногословен, описывая свои чувства:

«Грустно — но уже всё равно. Жребий был брошен, и игра проиграна вчистую…»

В том же самом вагоне «группу Солоневича» повезли назад в Ленинград. Все были в наручниках — «восьмёрках». Исключение сделали только для Ирины. Не избежал наручников и Бабенко. Чекистам приходилось соблюдать «правила игры», прикрывать сексота.

С вокзала группу увезли в двух «воронках» в новое здание ГПУ на Литейном проспекте. Во внутреннем дворе сняли наручники. «Потом мы прощаемся с очень плохо деланным спокойствием, — вспоминал Иван Солоневич. — Жму руку Бобу. Ирочка целует меня в лоб. Юра старается не смотреть на меня, жмёт мне руку и говорит:

— Ну, что ж, Ватик… До свидания… В четвёртом измерении…

Это его любимая и весьма утешительная теория о метам-психозе в четвёртом измерении; но голос не выдаёт уверенности в этой теории.

— Ничего, Юрчинька. Бог даст, и в третьем встретимся».

Ивана отвели по узким бетонным лестницам и бесконечным лабиринтам коридоров в одиночную камеру. Мощные, непроницаемые для внешних звуков стены, сильный запах краски и штукатурки, — тюрьма разрасталась, расширяла свои «ёмкости» по приёму заключённых. Регулярно бывая в Ленинграде, Солоневич видел, в какой спешке возводился комплекс зданий Управления НКВД по соседству с гранитной набережной Невы, Летним и Таврическим садами. Горожане не без иронии называли Управление «Домом слёз». Ходили слухи, что для облицовки его стен использовали надгробия со старых петербургских кладбищ, а для решения «жилищной проблемы» ответработников-старожилов из соседних кварталов переселяли под разными предлогами на окраины. И вот он сам оказался в недрах «Дома слёз». Хорошенькая экскурсия, однако: неизвестно на какой срок и с какими последствиями. Уцелеет ли после неё голова на плечах?

В тюрьме на Шпалерной Солоневич и его «команда» провели под следствием и в ожидании приговора три месяца…

Жаркий июль 1990 года, магазин «Академкнига» на улице Горького (теперь это Тверская, а магазина давно нет). У букинистического отдела нерешительно переминался пожилой человек, только что выслушавший категоричное «нет» от не слишком любезной оценщицы. Я взял из его рук листочки с перечнем книг — мексиканская, аргентинская, кубинская мемуаристика 40–60-х годов. За книги он просил умеренную цену, и мы ударили по рукам. Так я познакомился с Юрием Антоновичем Марковым.

Потом я несколько раз приезжал к нему домой и по частям забирал покупку. Визиты мои сопровождались непременными чаепитиями и застольными беседами. Хотя Марков никогда не занимал руководящих постов, он был свидетелем многих событий, работая секретарём Особого отдела Коминтерна, затем — в различных отделах ГУГБ НКВД, а в 1950–1970-е годы — на технической должности в Секретариате ЦК КПСС. Не знаю, было ли это везением или знаком судьбы, но, приобретя с рук редкие книги о Латинской Америке, я познакомился с человеком, располагавшим уникальными материалами о жизни Ивана Солоневича! Марков заинтересовался его личностью после того, как в архиве ЦК наткнулся на справку советского посольства в Аргентине об обстановке в русской эмигрантской колонии. Автор её, не затрудняя себя изысканностью формулировок, лихо разделывал под орех представителей эмиграции, поглядывая на них с зияющих высот своей идеологической зрелости.

Досталось от него и Ивану Солоневичу:

«Среди лидеров колонии отдельные лица играли до войны видную роль. Достаточно упомянуть о таких её „вождях“, как Вербицкий или Солоневич. Последний в августе с. г. за выступления против перонистского правительства был выслан из Аргентины и в настоящее время находится в Уругвае, откуда руководит газетой „Наша страна“. Он монархист, полусумасшедший фантазёр, называет себя теоретиком старого русского течения и пишет бредовые антисоветские статьи».

К справке были приложены аккуратно перепечатанные на пишущей машинке цитаты из статей Солоневича в качестве подтверждения его «сумасшествия»:

«Миллионы русских душ борются в СССР, отстаивая бытие своё против страшной тьмы и кровавой грязи, которыми большевизм пытается закрыть и замазать свет и солнце русской жизни. Миллионы и миллионы русских мужчин и женщин погибли в этой борьбе мучительно и страшно. Мне страшно думать о судьбах миллионов, медленно и заживо сгнивающих в концентрационных лагерях. Мне страшно думать о том лжепатриотическом словоблудии, которое яркими лозунгами прикрывает самое страшное, что было в нашей истории: попытки убить и тело, и душу нашего народа»…

— Я хорошо помнил о деле Солоневича, вернее — Солоневичей, — рассказал мне Марков. — Их побег за границу в тридцатые годы наделал много шума в НКВД. Кого-то разжаловали, кого-то отправили в сибирскую глухомань. Но, конечно, о Солоневичах — Иване и Борисе — на Лубянке не забыли. Решили их «примерно» наказать и за рубежом, чтобы другим неповадно было бегать. Работая в ЦК, я собирал материалы для брошюры о практике идеологических диверсий против СССР. Вот и решил включить главку о Солоневиче и его приятелях-монархистах в свой труд.

Однако добытые «по листочку» в разных архивах документы, справки и вырезки из эмигрантских газет и журналов Маркову не пригодились. Советская цензура подвергала имя Солоневича такой глухой блокаде, что оно вымарывалось даже из «разоблачительных», «идеологически взвешенных» статей и монографий. Мол, нечего создавать этому махровому националисту, монархисту, антисоветчику, антисемиту и явному фашисту пусть косвенную, но рекламу!

Тема Солоневича и его роли в Русском Зарубежье не раз затрагивалась в моих беседах-интервью с Юрием Антоновичем, спешившим выговориться в предчувствии грядущих перемен, которые он не в силах будет перенести… И вот, пролежав втуне добрых три десятка лет, папка с материалами Маркова о Солоневиче перекочевала ко мне. Ознакомившись с ними, я понял: мне несказанно повезло и как журналисту, и как исследователю. Документы из архива Маркова рассказывали о малоизвестных обстоятельствах жизни Солоневичей, раскрывали подробности многоходовой провокации органов против них во времена Ягоды и Ежова[2]. Удивительно, что братья не только сумели выстоять, но и активно сопротивлялись потокам лжи и клеветы, которые и до сего дня возникают в трудах либерально ангажированных историков в России и за рубежом. Мол, не слишком ли много прямых и косвенных свидетельств в пользу того, что Иван и Борис Солоневичи работали на ГПУ — НКВД, выполняя специальное задание по разжиганию конфликтов в стане эмиграции?

Рядом с обвинениями в работе Солоневичей на органы нередко звучат обвинения братьев в сотрудничестве с нацистами. Кое-кто даже называл Солоневича «агентом гестапо».

Конечно, в судьбе Ивана Солоневича было много спорных, подчас двусмысленных моментов. Какой простор для выдумок и фальшивок! Солоневич писал по этому поводу: «Я знаю, о моей персоне имеются в зарубежье самые разнообразные мнения: от неоправданно восторженных до непримиримо злобных. Во всяком случае, я не обижен отсутствием внимания». Подобный расклад мнений и «внимания» сохранился до наших дней.

Судьба Ивана Лукьяновича Солоневича, самобытного писателя-публициста, прошедшего через испытания революциями, войнами, тюрьмами и ссылками, мало кого оставляет равнодушным. Отсюда и столкновение мнений, борьба за Солоневича между теми, кому он дорог, и теми, кто хотел бы отправить его на «свалку истории».

В неблагоприятных исторических условиях Солоневич упорно отстаивал свои взгляды на наиболее правильный, с его точки зрения, путь развития для России. Он считал, что безжалостные реформаторские эксперименты (эпоха Петра I, Февральская и Октябрьская революции) имели катастрофические последствия для судьбы России и в итоге исказили единственно возможный, по мнению Солоневича, путь её исторического развития — самодержавие, «типично русскую форму монархии» как способа управления страной. По глубокому убеждению писателя, монархия — это не тоталитарный режим, не абсолютизм, это — «симфония совместной работы Церкви, Царя и Народа».

Полемика вокруг имени Ивана Солоневича приобретает всё большую остроту. Время такое — идёт безжалостная, почти всегда тенденциозная, нередко бездоказательная переоценка прошлого. Аргументы используются разные, часто — фиктивные, взятые с потолка, и само собой, выводы провозглашаются в соответствии «с заказом». Солоневича называют то искренним патриотом, то демагогом, игравшим на стремлении эмигрантов вернуться на родину, то авантюристом, «служившим разным хозяевам — от большевиков до нацистов». Как автор я преследовал одну главную цель: дать объективную, максимально полную биографию этого человека, не манипулируя фактами, не скрывая «невыгодных» для героя событий, высказываний и поступков. Выводы пусть делает читатель…

Желание восстановить основные вехи жизни Ивана Солоневича, разобраться в его «путанной», по его собственному выражению, судьбе привело меня в 1996 году в редакцию основанной им газеты «Наша страна» в Буэнос-Айресе, на улице Монроэ, дом 3578.

Газета десятилетиями придерживалась бескомпромиссной политической линии основателя и была уникальна тем, что никогда не получала субсидий от тех государств, организаций и специальных служб, которые находились на острие холодной войны против Советского Союза. «Наша страна» стояла на позиции непримиримости к коммунистической системе в России, но принципиально отвергала «субсидии» из чёрных касс подрывных ведомств, отстаивая своё право «говорить собственным голосом»: независимым, осознанно национальным, монархическим.

Эта газета, размером в четвертушку от солидных «сытых» изданий, из экономии и по традиции печатавшаяся на папиросной бумаге (так было легче провозить её в Советский Союз), ни на йоту не изменила своего идейного курса, который сконцентрирован в лозунге «После падения большевизма только Царь спасёт Россию от нового партийного рабства». Сейчас «Наша страна» выходит и в электронном виде. Казалось бы, можно только радоваться, газета идёт в авангарде прогресса, освоила Интернет, с нею знакомится значительно больше читателей, чем раньше. Но правда такова, что финансовые трудности «Нашей страны» остаются прежними, как и её борьба за выживание, — единственной патриотической русской газеты в Западном полушарии.

Именно там, на улице Монроэ, из рук немногочисленных, но доброжелательных сотрудников газеты я получил редкие прижизненные публикации писателя-публициста. Они во многом определили дальнейший курс моих поисков, и прежде всего не искажённых пропагандой и злонамеренным вымыслом фактов, раскрывающих реальную жизненную траекторию Солоневича. С этих пожелтевших от времени материалов началось также моё знакомство с политико-идеологическим наследием писателя.

Я с тёплым чувством вспоминаю о визитах в редакцию, в которой, несмотря на подвешенные к потолку «старозаветные» электрические лампы, было темновато. Если в редакционном помещении были окна, то я их не разглядел за стеллажами, штабелями газет и картонных коробок с архивом. Старая пишущая машинка, архаичный монитор, телефон эпохи Хуана и Евы Перон — всё это словно сохраняло дух минувшей эпохи. Но впечатление было ошибочным: «Наша страна» внимательно всматривалась в процессы, проходящие в постсоветской России, пристально анализировала их, оценивая события и политические шаги новой плеяды деятелей строго «со своей колокольни».

Дружную команду авторов «Нашей страны» возглавляли Михаил Владимирович Киреев, на плечах которого держалось всё техническо-издательское обеспечение, и главный редактор Николай Леонидович Казанцев, ответственный за литературно-публицистическую часть газеты.

Без помощи Киреева и Казанцева мне было бы невозможно выстроить цельное повествование о человеке, который не только бросил вызов сталинской диктатуре, но и отважился в те далёкие сложные времена задавать себе мучительные вопросы: каким путём должна идти многострадальная Россия? На какой духовно-идейной основе? Кто должен возглавить её возрождение?

Полезный фактологический материал я получил благодаря переписке с «жёнами Солоневичей»[3], которые перешагнули 90-летний порог, — Рут (Рутикой) — спутницей Ивана Лукьяновича в военные и послевоенные годы, и Ингой, хранительницей художественного наследия покойного Юрия Солоневича, сына писателя. Существенно помог мне И. П. Воронин, замредактора издающейся в Санкт-Петербурге газеты «Монархист», организатор ставших традиционными научных конференций, посвящённых писателю-публицисту. Большое исследование о пребывании Солоневичей в Финляндии провела Е. Г. Сойни, доктор филологических наук из Карелии: она получила уникальные материалы из архива финской полиции. Кандидат исторических наук К. А. Чистяков изучил следственное дело Солоневича в архиве ФСБ, а также его отношения с РОВСом[4].

В ходе работы над книгой мне удалось получить редкие фотографические материалы, освещающие разные этапы жизни «клана Солоневичей». В этом исключительно полезной была помощь Эда Митчелла, профессионального фотографа из города Роаноук (Roanoke), штат Вирджиния (США), где в настоящее время живут близкие родственники Ивана Солоневича. Эд, друг семьи Солоневичей, отреставрировал и переслал мне не публиковавшиеся прежде фотографии из семейного альбома Солоневичей.

Иван Солоневич отстаивал свои взгляды до последнего вздоха, устоял против «воздействий» на него бомбами, провокациями и клеветой. Он выдюжил, — не напрасно его любимым былинным героем был Микула Селянинович, здравомыслящий мужик, обладатель крепкого характера и неодолимой силы, каковой было не занимать и самому Ивану.

Чтобы уцелеть и быть услышанным «в условиях звериной борьбы», Ивану Солоневичу потребовалась не только сила, но и самостоятельно мыслящая голова, особый мужицкий взгляд на события прошлых веков и XX столетия. При любых вариациях «политической конъюнктуры» и соотношения сил на мировой арене он стоял на своём: «Русская монархия есть морально и технически наиболее совершенный в истории способ управления государством». До последних дней жизни Солоневич пытался доказать соотечественникам, что другого пути у России и русского народа нет. Отсюда и название его фундаментального труда-завещания «Народная Монархия».