Солоневич

Глава двадцать седьмая УБЕЖИЩЕ В АРГЕНТИНЕ

На землю Аргентины семья Солоневичей сошла по гулкому металлическому трапу парохода «Brazil» 29 июля 1948 года. Их пожитки — несколько потрёпанных чемоданов и картонных коробок — затерялись в глубоких трюмах (позже Юра отыскал их, потратив на это несколько дней). Вместе с другими «европейцами», мечтающими обрести, наконец, надёжное жизненное пристанище, Солоневичи поехали на неповоротливых тёмно-зелёных автобусах в Дом иммигрантов. Довоенный представитель «Голоса России» в Буэнос-Айресе — Киселевский, на поддержку которого так рассчитывал Иван, в порту не появился. Глядя из окон автобуса на бесконечные причалы и корпуса пароходов с экзотическими названиями, отец и сын озабоченно обсуждали неприятную ситуацию. В первые дни пребывания в незнакомой стране очень не помешали бы дружеские совет и помощь, в том числе в виде крыши над головой.

Ощущение неопределённости длилось недолго. У входа в иммиграционное управление их ждали двое приземистых загорелых мужчин. По их скромному внешнему виду и мозолистым рукам было заметно, что зарабатывают они на жизнь физическим трудом. Оказалось, что в прошлом они были членами «штабс-капитанского» движения. Узнав о прибытии своего идейного вождя, решили поприветствовать его и предложить помощь. Надо ли говорить, что их предложение было с благодарностью принято.

Вот как написала об этом Инга:

«Бедные, но добросердечные старожилы предоставили нам одну из двух своих комнатушек в Буэнос-Айресе, а также кухоньку во дворе, котёл и два мешка, набитых шерстью, которые, брошенные на ледяной кирпичный пол, служили нам матрасами. В том многострадальном котле я вначале кипятила пелёнки, затем варила суп и в заключение грела воду для чая. Иногда, когда начинал дуть ветер из Патагонии, нам было холоднее, чем в Финляндии… Наш багаж ещё не был найден. И мы ходили в летней одежде, той самой, в которой в июле стартовали [из Европы]. Но дело в том, что в Аргентине это — зимний месяц».

«Старожилы» поддержали Ивана в главном — в его издательской деятельности. Он вспоминал: «За четыре месяца наши штабс-капитаны, до сих пор мне вовсе неизвестные, набрали денег для газеты, окружили нас всех истинно трогательными заботами».

В течение трёх дней Иван с помощью вновь приобретённых друзей оформил все необходимые бумаги для легализации пребывания семьи в стране. По их же совету побывал на калье Брасиль, где находился Свято-Троицкий храм, чтобы познакомиться с его настоятелем отцом Константином (Изразцовым)[189]. Солоневич знал, что благодаря хлопотам отца Константина Изразцова правительство Аргентины широко распахнуло двери страны для русских «дипийцев». Президент Перон подписал указ о допуске в Аргентину десяти тысяч бывших советских граждан.

Получасовая беседа с престарелым священником (сморщенное лицо, седая борода, заметно дрожащие руки) оставила у Солоневича двойственное впечатление. С одной стороны — неторопливые расспросы о планах жизнеустройства в стране и печатании газеты (Изразцова уже оповестили об издательских планах Ивана), с другой — подчёркнутое отсутствие эмоций и соблюдение дистанции. Лишь иногда, когда Солоневич упоминал о сложных эпизодах своей жизни в Советском Союзе и «трениях» с нацистским режимом по поводу будущего России, в глазах батюшки возникал отблеск живого интереса. Из реплик Изразцова было понятно, что священник не примирился с «победой Сталина» в войне, которая, по его словам, только продлит страдания русского народа под «гнётом коммунистов».

Ивану довелось услышать об Изразцове разные мнения. Кто-то превозносил его («он спас меня и семью»), кто-то напомнил о фактах категорического отказа батюшки ходатайствовать за тех «дипийцев», которые были «сомнительны» по своим связям с Советами. Изразцов не доверял «религиозным послаблениям» военных лет в СССР, называл их «фикцией», временной уступкой чувствам верующих, чтобы «организовать» их на общенародную борьбу с Гитлером. Юра, учивший испанский язык по затрёпанному учебнику начала века и подшивкам газет, обнаружил в них несколько интервью Изразцова, в которых священник не скрывал надежд на победу Третьего рейха. В принципе, он был сторонником той позиции, которую занимала значительная часть русской эмиграции: пусть немцы побьют большевиков, а «разобраться» с немцами потом мы как-нибудь сумеем.

Едва освоившись в Буэнос-Айресе, Иван взялся за налаживание газеты. Он пробивал лицензию, писал впрок статьи для первого номера, изучал «рынок» русскоязычных газет, которых в стране было шесть! Нанёс ещё один «принципиально важный» визит — к «ветерану» русской прессы в Аргентине Сергею Ивановичу Стапрану, который приехал в страну в 1929 году из Латвии. К деятельности этого «ведущего издателя» «русского Буэнос-Айреса» присматривалось советское посольство. В справке о нём, составленной дипломатами в 1949 году, в частности, отмечалось:

«С. И. Стапран был добровольцем во время Первой мировой войны, дослужился до чина прапорщика. Во время революции состоял в эсеровской организации Бориса Савинкова, принимал участие в Ярославском мятеже. Был арестован, но во время пересылки бежал из-под конвоя. После этого Стапран скрывался в Латвии, недолгое время был даже членом правительства, но из-за „раздора“ с президентом Ульманисом от полномочий отказался. В Риге издал книгу воспоминаний „От мрака России к солнцу Латвии“. После приезда в Буэнос-Айрес основал газету „Русский в Аргентине“. Первоначально она была резко антисоветской, ориентированной на РОВС (филиал его был создан в Буэнос-Айресе в 1931 году). С 1941 года она заняла просоветскую позицию.

Самым близким его сотрудником является белоэмигрант Григорьев[190], автор большинства передовых статей. По прежней профессии он — адвокат. Некоторое время Григорьев работал штатным сотрудником „Сексьон эспесиаль“, департамента полиции по борьбе с коммунизмом.

Основной доход Стапрану приносит не газета, а клиника „Суипачи“, совладельцем и администратором которой он является».

О Солоневиче Стапран был наслышан, имел в своей библиотеке книги «Россия в концлагере» и «Памир», о которых отозвался с похвалой:

— Написано кровью сердца, веришь каждому слову.

Стапран угостил Ивана местным «чайком» — йерба-мате, заварив его в серебряном сосуде «для почётных гостей», и дал дельные советы по процедуре оформления лицензии на издание газеты. Он обещал позвонить «кому надо» для облегчения дела (действительно, позвонил!), дал адрес поставщика «относительно недорогой» газетной бумаги (дефицитной в то время), предупредил о «повышенном градусе патриотизма» аргентинских властей и посему рекомендовал воздержаться от какой-либо критики на «местные темы».

Пожимая при прощании руку Солоневича, Стапран сказал:

— Новую газету в Буэнос-Айресе, да ещё русскую, можно поставить только большой кровью. Здоровья вам, кажется, не занимать, справитесь. Но рынок платных объявлений здесь очень ограничен, тут мы будем весьма и весьма конкурировать, предупреждаю заранее.

Иван о рынке платных объявлений не думал совсем. «Наша страна» будет политическим, а не коммерческим изданием…

Солоневича беспокоило, что за время, прошедшее с 1941 года, он как бы пропал для эмиграции, оказавшись вначале в ссылке, а затем в оккупационной зоне. Все эти годы сказать то, что он считал правдой, — было нельзя, а говорить то, что он не считал правдой, — он не хотел. Семь лет вынужденного молчания — это большой срок. Не забыли ли его? Перспектива возвращения в эмигрантскую публицистику вдохновляла Солоневича. Инга вспоминала: «Наконец-то Ва [Иван] смог заниматься газетой, и знакомый стрекот его пишущей машинки, который неизменно сопровождал нас во всех наших приключениях, заполнил пустоту долгого молчания».

Юрий помогал отцу в его каторжной работе всем, чем мог. Чтобы лучше освоиться в Аргентине, он в ускоренном темпе выучил испанский язык, седьмой по счёту в его лингвистическом багаже. В поисках заработка Юра делал всё: красил стены домов, расписывал вместе с Ингой кафельные плитки «местными сюжетами» с конными гаучо для продажи туристам, не гнушался работой грузчика. Он обивал пороги изданий, которые находились под финансовым и политическим контролем Эвиты — обворожительной жены президента Перона, предлагая карикатуры «политического содержания», как правило, со Сталиным в качестве главного героя. Одну из этих карикатур широко воспроизвела не только аргентинская, но и мировая пресса: голова Сталина высовывается из танкового люка, вот-вот начнётся марш-бросок в сторону Ла-Манша. За спиной генералиссимуса — зловещая тень Гитлера, протягивающая ему пузырёк с цианистым калием: «Возьми, пригодится!»

Настойчивость Юры принесла плоды: его пригласили художником в официозный (и потому денежный) журнал «Аргентина», который начали издавать по инициативе Эвиты в рекламно-пропагандистских целях.

Первый номер «Нашей страны» дался Ивану действительно большой кровью. Газета вышла в свет 18 сентября 1948 года, через полтора месяца после прибытия Солоневичей в Аргентину. В числе первых поздравил Ивана с «премьерой газеты» Стапран:

— Спасибо за присланный номер. Прочёл на одном дыхании. А корректора своего гоните прочь! Никуда не годен!

Иван усмехнулся. Корректурой в страшной спешке занимались они с Юрой. До каких-то статей просто не дошли руки.

Вспоминая о каторге первых месяцев издания «Нашей страны», Иван писал:

«Так, как мы работали эти месяцы, — мы не работали даже и в концлагере ББК… Наша „организация“ оказалась форменным скандалом: люди, на поддержку которых мы — „по организационной схеме“ — могли бы рассчитывать, начисто умыли руки… Люди, которые ни в какие „организационные схемы“ не входили, нас кормят, поят и даже снабдили меня шляпой. Они же дали деньги на издание по крайней мере первых номеров».

Чтобы газета выходила регулярно, Солоневич забывал обо всём, просиживая дни и ночи за письменным столом. Сложности встречались на каждом шагу. Больше всего он был недоволен технической стороной издания газеты. В типографии не слишком старались, видимо, считая «Нашу страну» провальным делом, типичной эмигрантской газетой-однодневкой. В редакции не было минимально необходимой справочной литературы, в том числе орфографического словаря. Не было ни одного экземпляра собственных книг Солоневича! Перед тем как покинуть Германию, он пытался «разжиться» хоть чем-то из своего «литературного наследия», но без успеха:

«В американском, английском и французском издательствах был, оказывается, распродан весь тираж („России в концлагере“. — К. С.). Немецкое издание было запрещено гитлеровским правительством, и очередные сто тысяч в продажу допущены не были — и попали в Лейпциге советчикам, а союзники конфисковали все книги И. Л. С. даже из немецких библиотек — как „вызывающие вражду между союзниками“ — САСШ и др., с одной стороны, и СССР — с другой».

За воссоздание «справочной полки», библиотеки и архива взялся предприимчивый Юра. Он выпрашивал книги, брал их «взаймы», покупал и охотно принимал в дар довоенные издания трудов отца, «Белой библиотеки», подшивки «Голоса России», «Нашей газеты», «Родины» и другие материалы.

В первом номере газеты Иван подвёл итоги «европейского этапа» своей литературно-публицистической деятельности. Ему хотелось поделиться с читателями своим опытом и переживаниями, рассказать о тех испытаниях, через которые ему, как и другим «дипийцам», пришлось пройти. Но не это было главным. Вдохнуть надежду в деморализованные души «дипийцев», прибывших и продолжающих прибывать в Аргентину и другие страны Латинской Америки, США и Канады, — вот что он считал своей первоочередной задачей.

Иван понимал, что «штабс-капитанское» движение осталось в прошлом. Перспектива, которую Солоневич прежде рисовал для него, — провалилась. «Служилый слой» не дождался своего часа «икс». Он не был востребован Россией и русским народом. Надежд на это оставалось всё меньше. После Второй мировой войны Советский Союз распространил своё влияние на Восточную Европу. Многие члены «берлог» и более половины подписчиков «Голоса России» оказались за железным занавесом. Следовательно, надо было искать другую перспективу и создавать несколько другое движение, сохраняющее всё ценное, что было в его идеологических установках, разработанных для «штабс-капитанов». Солоневич был уверен в одном: народно-монархическая идея не потеряла значимости для русской эмиграции первой волны и обязательно приобретёт сторонников среди второй…

Из пепла и руин недавних потерь, катастроф и поражений возникла концепция новой газеты для новой эпохи, были обозначены её ориентация и соответствующая ей редакционная политика. Среди задач, поставленных Иваном перед «Нашей страной», была одна неизменная для всей его издательско-публицистической деятельности: борьба за возрождение и развитие национально-государственной традиции, за внедрение в эмигрантскую массу идеалов народной монархии.

Чёткое определение целей, считал Солоневич, поможет реальному объединению сознательной части эмиграции, эффективности её совместной политической работы. Враг оставался прежним: коммунистический режим в России. Главными проблемами современности, по мнению писателя, были следующие: противостояние капиталистического и народно-демократического лагерей, возрастающая угроза атомной войны, экспансионизм сталинской империи и неоправданная беззубость Соединённых Штатов перед лицом коммунистической угрозы.

Иван начинал дело без авторского коллектива, большая часть материалов в первых номерах принадлежала его перу. Но это не было ему в тягость, он истосковался по общению с читателями: и со «штабс-капитанами», и с недавними подсоветскими гражданами, заброшенными на чужбину. Опытный журналист понимал, что ему предстоит нелёгкая задача завоевания душ и сердец второй волны эмиграции, но не собирался играть с ней в поддавки, отказываться хотя бы от малой части своих выстраданных убеждений. Иван был уверен, что идея народной монархии будет с сочувствием и пониманием воспринята этими дезориентированными, обездоленными, отторгнутыми Советским Союзом людьми.

Для тех, кто после многолетнего перерыва раскрыл «газету Солоневича», встреча стала настоящим праздником. Их властитель дум остался прежним: за годы вынужденного молчания его темперамент бойца-публициста не выдохся, не обеззубел, не утратил эмоциональности и той запредельной искренности, которая помогала Солоневичу приобретать друзей даже при самых неблагоприятных обстоятельствах. Его публицистический талант приобрёл высшую зрелость, отточенность, внутреннюю завершённость.

В первых номерах «Нашей страны» Солоневич обещал читателям рассказать о своих встречах и беседах с генералом Власовым. Кроме того, Иван уведомлял: «Газета планирует начать серию публикаций-свидетельств о трагическом пути Русской освободительной армии под командой ген. А. А. Власова — изучение истории власовского движения имеет для нас совершенно реальное практическое значение».

По мнению Солоневича, «всю власовскую акцию» после попадания Власова в немецкий плен можно оценивать с трёх точек зрения: первая — генерал является предателем; вторая — генерал есть герой; третья — он жертва катастрофически сложившихся обстоятельств. Последняя оценка представлялась Ивану наиболее верной. Иван считал первопричиной трагических провалов планов Власова по организации борьбы с коммунистическим режимом его незнание реалий нацистской Германии («ген. Власов не имел о ней решительно никакого представления»). Отсюда провальные результаты его деятельности в 1942–1945 годах. Его расчёты на немцев, на массовый переход красных частей, на поддержку западных союзников и эмиграции не оправдались.

Анализируя в статье «Акция генерала Власова» иллюзорность планов бывшего советского военачальника, Солоневич дал понять, что в личных беседах с генералом он пытался доказать ему, что его политическая и военная «роль была заранее и заведомо безнадёжной» в условиях столкновения «чудовищных мировых сил» — Германии и России, национал-социализма и коммунизма, непримиримости мировых аппетитов германской бюрократии и таких же аппетитов советской, могучего инстинкта защиты родины. По заключению Солоневича, «в этом чудовищном переплёте инстинктов, традиций, интересов и вожделений — о которых он, Власов, кроме того и понятия не имел», случилось то, что случилось: «Генерал Власов пал жертвой собственных иллюзий».

Обещания о публикации записей бесед с Власовым Солоневич, однако, не выполнил. Лишь однажды, через десять месяцев после «заявки», он вновь упомянул в газете о встрече с командующим РОА и разговоре с ним на тему распространённости монархических взглядов среди граждан Советского Союза. Писатель настаивал на том, что тяга к монархизму огромная. Власов был настроен скептически:

— Поверьте мне, Иван Лукьянович, в СССР я встретил только одного монархиста — это был мой отец.

На это Солоневич ответил:

— А не потому ли, что только ваш отец рискнул вам в этом признаться?

Можно только догадываться о причинах, побудивших Солоневича отказаться от публикации записей бесед с Власовым. Воспоминаний о генерале появлялось всё больше, в них самым подробным образом, день за днём, раскрывалась история его отношений с немцами. Не исключено, что на этом изобильном фоне литературы, посвящённой Власову, собственные воспоминания казались Солоневичу не столь захватывающими и оригинальными. Вполне возможно, что сдерживающую роль сыграло прибытие в Аргентину высокопоставленного «дипийца» — генерала Бориса Алексеевича Смысловского. В годы войны он встречался с Власовым по вопросам организации русских частей в Германии, знал досконально его предысторию, обстоятельства пленения немцами, мог с исчерпывающей полнотой поведать о трансформации бывшего советского генерала в командующего Русской освободительной армией.

Впрочем, Смысловский вскоре так и сделал, опубликовав в газете «Суворовец» серию статей «Личные воспоминания о генерале Власове»[191].

Постепенно отлаживалась сеть распространения «Нашей страны». Рассылкой газеты занимался Юрий. Большим подспорьем в этом деле явились чудом спасённые адреса трёх тысяч подписчиков «Голоса России». Три года назад отгремели последние выстрелы Второй мировой войны, и конечно, судьба большинства подписчиков была покрыта мраком и туманом. Поэтому несколько месяцев газета рассылалась буквально на авось. Запечатанные в пакеты номера уходили с почтамта в неизвестность: на адреса в Аргентине, Бразилии, других странах Южной Америки, в Соединённых Штатах и Западной Европе.

Рентабельность газеты была почти никакой. Как говорили Солоневичи, «издание „Нашей страны“ не предназначено для хорошей жизни». Тем не менее решили рискнуть. Что ни говори, редакции нужны условия для работы, а детям — свежий воздух. Поэтому вскоре вся команда, — включая Юрия, Ингу, малышей Михаила и Улиту, — переехала в местечко Дель-Висо в 40 километрах от столицы. Кинта «Эль Мистерио» — одноэтажный дом в испанском стиле с белыми стенами и черепичной крышей — была окружена небольшим парком, в котором росли сосны и пальмы, но преобладали эвкалиптовые деревья, терпкий аромат которых распространялся на всю округу. Вокруг этого зелёного оазиса простиралась бескрайняя, плоская, как письменный стол, аргентинская степь — пампа. От кинты до железнодорожной станции можно было добраться пешком минут за пятнадцать, что позволяло поддерживать оперативное сообщение с Буэнос-Айресом. По словам Юрия, на кинте «Эль Мистерио» царили блаженная тишина и «полный семейный суверенитет».

После европейских испытаний Солоневичи удивлялись тому, что в Аргентине не было воровства. Участок, который они арендовали в Дель-Висо, имел три двери на две улицы и ни одного надёжного замка. Хозяин кинты, американец, обитавший по соседству, успокоил их, сказав, что за долгие годы жизни в местечке ни разу не слышал о том, «чтобы кто-то что-то украл: такого здесь не бывает». Непривычными для Солоневичей были проявления соседской солидарности «по собственной инициативе». Один из жителей Дель-Висо помог Юрию подвезти на подводе баллон с газом и «чрезвычайно обиделся», когда тот предложил ему несколько песо за услугу. Многодетная соседка, у которой были куры, регулярно одаривала Солоневичей яйцами для малышей, но от денег отказывалась:

— Яйца — бесплатные, я их не покупала.

В Дель-Висо семья Солоневичей обрела все условия для продуктивной работы. «Патриархальная, добродушная и примитивная» жизнь провинции особенно пришлась по сердцу Ивану Солоневичу. «После Европы как-то особенно приятно встретить просто человеческие отношения, — писал он, — в Европе мы от них слегка отвыкли. Люди не смотрят на вас, как на ходячий источник прибавочной стоимости. Или как на человека, на эту прибавочную стоимость покушающегося. Словом, „телец златой“ слопал ещё не всё».

В конце октября 1948 года до Буэнос-Айреса добрались Всеволод Левашов-Дубровский и его жена Татьяна.

Они попали в мощные объятия Солоневича, который отыскал их в переполненном Доме иммигрантов. Если Татьяне после долгих странствий как-то удавалось сохранять презентабельный (по «дипийским» понятиям) внешний вид, то Левашов выглядел более чем экзотично в дамских брюках жены. Но иного выхода не было: в Буэнос-Айрес супруги прибыли совершенно обнищавшими.

Дубровские имели визовое разрешение на въезд в Соединённые Штаты, но без долгих раздумий решили последовать за Солоневичами.

— Теперь работа пойдёт на лад, — повторял Иван, вглядываясь в исхудалое лицо друга. — Первые номера «Страны» были форменным безобразием, без тебя — полный провал. Спасай газету!

Татьяна Владимировна вспоминала о той первой встрече со смешанными эмоциями: «Все утверждали, что И. Л. был очень приятным, весёлым и общительным человеком. Каково же было моё смущение, когда с первого же момента почувствовала холод и сухость в его обращении со мной. Первым делом он спросил: „А вы умеете печатать на машинке, вы вообще что-нибудь умеете делать, чтобы участвовать в нашей работе?“ Оказалось, что он был озадачен моей молодостью (30 лет тому назад я была очень молода, а выглядела как 17-летняя). Я ответила, что три года работала секретаршей В. К., и очень скоро его опасения рассеялись»[192].

После завершения формальностей с Иммиграционным управлением Дубровские переехали в Дель-Висо. В «главном» доме с тремя комнатами обитали Солоневичи. Дубровских разместили в бывшем курятнике, приспособленном под жильё. Так на какое-то время кинта «Эль Мистерио» стала пристанищем для всего состава редакции. Жена Ивана — Рутика — приехала в Аргентину через несколько месяцев после Дубровских.

Тенистый парк служил «писательской лабораторией» для Солоневича. Он как бы «выхаживал» свои статьи, прогуливаясь по дорожкам, и в эти минуты творческого уединения домочадцы старались ему не мешать. Потом садился за машинку и «выстреливал» очередной публицистический шедевр, как всегда острый, нелицеприятный, не оставляющий читателя равнодушным. Иногда Иван Лукьянович предпочитал диктовку, и тогда по клавишам стучала Дубровская. Она имела возможность хорошо изучить своего шефа, знала его сильные и слабые стороны и впоследствии давала ему объективные оценки, характеризуя его как человека, далёкого от педантизма, разнообразного в эмоциях, подверженного частой смене настроений. Дубровская писала о Солоневиче:

«И. Л. был человеком весьма разносторонним и „неодинаковым“. В нём сочеталась сугубая серьёзность историка с задором первоклассного хлёсткого публициста; такая же серьёзность политического мыслителя с большим чувством юмора, проявлявшегося не только в его писаниях, но и повседневной жизни. Именно эта „неодинаковость“ и влекла к нему тысячи русских политических эмигрантов»[193].

Дубровская вспоминала, что Солоневич очень не любил, когда кто-то, особенно «из своих», подвергал сомнению его концепцию русской истории, его оценки исторических деятелей России. Не позволялось делать этого даже во время неформальных бесед за чайным столом. Как-то она, поддавшись дружеской атмосфере, осмелела и восстала против нелестного эпитета Екатерины Второй, который Солоневич использовал в статье. Он весьма категорично возразил:

— Таня, уж ведение газеты оставьте мне!

Работы было много, и Солоневич не жалел ни себя, ни других, стараясь сделать газету самой полемичной и читаемой. Дубровский взвалил на себя всю техническую часть: от метранпажирования до экспедиции. Как отметил Николай Казанцев, «поначалу дела газеты шли плохо: не было никаких денег. Дубровский стал налаживать самую важную часть дела — распространение, ибо получалось так, что газета шла неизвестно куда — по устаревшим, довоенным адресам подписчиков — и не давала никакого притока средств. Каждый номер висел на волоске. А если только один номер не вышел бы к сроку, сразу могло пропасть доверие публики к тому, что она действительно будет выходить регулярно. Поэтому приходилось мириться со всеми материальными трудностями и жертвовать решительно всем, вплоть до покупки брюк»[194].

Только по воскресеньям Иван позволял себе расслабиться. Это был день визитов. «По воскресеньям начались паломничества — почитателей и политических последователей Ивана Лукьяновича — „штабс-капитанов“, — писала Дубровская. — Кто только не бывал в Дель-Висо! Старые (по „Голосу России“) и новые почитатели таланта И. Л. сразу превращались в его друзей. Очень многие из них помогли „Нашей стране“ стать на ноги, кто материально, а кто хлопотами или предоставлением своей квартиры в городе для экспедиции газеты. Не будь этой двойной помощи буэносайресских русских друзей, — куда труднее было бы поставить издание „Нашей страны“ на твёрдые ноги»[195].

Постоянным гостем у Ивана Лукьяновича был священник Георгий (Романов). В прошлом он был офицером корниловского полка. В эмиграции его любили: именно он чаще всего взваливал на себя хлопоты о получении виз для тех эмигрантов, которые попадали в Аргентину нелегально. По просьбе Романова в газете регулярно печатались его «позывные», чтобы «незаконные русские» могли установить с ним связь. На всякий случай к тексту добавлялось пояснение: «Мы (в редакции) не можем рекомендовать незнакомых людей. Нет времени выяснять сведения и наводить справки». Но рекомендации, конечно, давались и справки наводились. Как не помочь своим!

Иван и отец Георгий могли часами беседовать, обмениваться идеями, планами на будущее, иногда спорить до хрипоты. По словам Дубровской, «оба блистали своим умом, образованием, культурой и высоким полётом мысли»[196]. В памяти её сохранились трогательно-комичные эпизоды, связанные с друзьями. Однажды Иван попросил её на время удалиться из той части сада, где его и Юры усилиями было устроено что-то вроде спортивной площадки. Оказалось, что Иван Лукьянович и отец Георгий (не снимая рясы!) делали стойки на руках, состязаясь в том, кто дольше выстоит.

Конечно же, для крещения Улиты был приглашён отец Георгий. Раньше из-за всех передряг, связанных с отъездом Солоневичей из Германии и устройством в Аргентине, до этого важного таинства не доходили руки. Священник прибыл вечером, был накормлен и устроен на ночь во дворе дома, чтобы утром приступить к обряду. Свой наперсный крест отец Георгий повесил на невысокую балюстраду в изголовье. На его несчастье пригретый Солоневичами щенок по кличке Налле решил развлечься на сон грядущий. Лучшего партнёра, чем отец Георгий, он не нашёл. Щенок подкрался к ложу священника, схватил блестящую цепочку с крестом и, оглядываясь, побежал прочь, словно приглашая поиграть в догонялки. Отец Георгий не мог позволить такого осквернения креста! Он вскочил и в ночной рубашке помчался за щенком, перескакивая через клумбы. Немногие свидетели этого кросса с препятствиями вспоминали потом, что за свою жизнь ничего более забавного не видели. Отец Георгий сумел завладеть религиозным символом, но крещение Улиты отложил на неделю…

В начале 1949 года Дубровские покинули кинту «Эль Мистерио» и переехали в Буэнос-Айрес, чтобы быть поближе к типографии и контролировать её работу.

Солоневич понимал, что без талантливо пишущих единомышленников невозможно наладить выпуск тематически разнообразной, острополемической газеты, дающей пусть небольшой, но стабильный доход. Первые номера «Нашей страны» стали как бы сигналом боевой трубы, созывающей друзей-писателей и журналистов. Они прибывали в Буэнос-Айрес после нелёгких военных лет, с грузом трагического опыта, разочарований и личных утрат. От своих авторов Солоневич требовал элементарного: писать и действовать «на путях нормальной человеческой логики».

Из новой эмиграции сотрудниками и авторами газеты стали философ А. Филиппов и журналист В. Рудинский. Издатель «Нашей страны» был искренне рад появлению в «пишущем активе» газеты Сергея Войцеховского. Он был представлен читателям как «старый товарищ по подпольной работе в России — в начале двадцатых годов». Солоневич подчеркнул, что Войцеховский сумел пробраться из Совдепии в Польшу, где перед войной и в военные годы «был начальником над русской эмиграцией». По мнению Солоневича, Сергей Войцеховский «принадлежит именно к числу тех „зубров“ эмиграции, которые спасли многие русские жизни: перед занятием Советами Варшавы Войцеховский „ухитрился снарядить путём взятки соответствующим властям два поезда, на которых выехала почти вся русская эмиграция польской столицы“».

Плодотворно сотрудничал с газетой писатель Борис Башилов. В числе многих русских «дипийцев», спасаясь от репатриации в Советский Союз, он нашёл убежище в Аргентине. В биографической справке для читателей Солоневич написал, что произведения Башилова пользовались большой популярностью среди «дипийцев», особенно научно-приключенческие романы: «В моря и земли неведомые», «Юность Колумба российского», «Необычайная жизнь и приключения Аристарха Орлова». Солоневич не преминул отметить, что «в отличие от Ж. Верна Б. Башилов сам исходил и изъездил все места, о которых он пишет. Будем надеяться, что, попав из концентрационно-оккупационной Германии в свободную и спокойную Аргентину, он будет в состоянии творить».

Несмотря на сложный характер нового автора, Иван нашёл с ним общий язык. Первые произведения Башилова (настоящее имя которого — Борис Платонович Юркевич), посвящённые эпопее завоевания Арктики («17 миллионов собачьих шагов», «Флейта бодрости»), публиковались ещё в Советской России. Ненависть Башилова к сталинскому режиму была столь велика, что, попав в окружение, он добровольно сдался немцам. Когда стала формироваться Российская освободительная армия генерала Власова, он в числе первых откликнулся на её призыв. Войну Башилов закончил в должности офицера штаба генерала Трухина в Хойберге.

По свидетельству Николая Казанцева, писатель некоторое время сотрудничал с «солидаристами», но «угасание» у них национального чувства, их зависимость от иностранных разведок побудили писателя порвать с ними. Только среди монархистов Башилов нашёл то, что было созвучно его душе и идейным исканиям. Под именем Михаила Тамарцева он стал печататься в «Нашей стране» и даже стал автором девиза газеты — «После падения большевизма только Царь спасёт Россию от нового партийного рабства!». Большую часть своих произведений Башилов опубликовал в газете Солоневича. Их гранки использовались затем для формирования книжечек-брошюр, которые раскупались значительно быстрее, чем солидно переплетённые книги. Когда Башилов финансово окреп, он завёл небольшой книжный магазин и библиотеку, из которой давал книги «напрокат» за небольшую плату. Особым спросом у читателей пользовался его фундаментальный труд «История русского масонства». Через неофициальный «русский культурный центр» Башилова прошла, можно сказать, вся русская колония.

Башилов много работал, писал страстно, с жаром сердца и в жертвенности своей любви к России ни в чём не уступал Солоневичу, который сказал о своём друге: «Будем надеяться, что в истории русской литературы Борис Башилов будет, так сказать, переломным моментом от оплевательства нашей родины к объективному и художественному описанию её тернистого исторического пути».

Первое время по прибытии в Аргентину регулярно писал в «Нашу страну» Дмитрий Константинов, настолько своеобразная личность, что на него обратила внимание аргентинская журналистка, написавшая о нём в популярный журнал «Эль Огар». Со статьёй «Все дороги ведут в Буэнос-Айрес»[197] ознакомилась вся читающая эмиграция.

«Шесть дней недели с понедельника до субботы Дмитрий Константинов работает. В воскресенье он… надевает рясу священника и служит обедню для своих соотечественников в красивой православной церкви на улице Брасиль…»

Журналистка подробно описала, как офицер Красной армии стал священником: «Дмитрию Константинову сейчас 41 год. Он рано поседел. Он худой и небольшого роста. Острая бородка и усы придают ему вид типичного представителя русской дореволюционной интеллигенции. Даже 25 лет жизни под коммунистическим режимом не смогли уничтожить в нём глубоко укоренившихся семейных традиций… Он страстно интересовался религией, видел в ней единственное спасение от ужасного материализма советского режима. Но этим занимался тайно, чтобы его не схватили агенты политической полиции. Только в Германии, куда он был перевезён как пленный, он посвятил себя своему признанию и был рукоположен в священники. Он был священником в армии генерала Власова, созданной из бывших советских военнопленных. В 1949 году он прибыл в Аргентину. Константинов опубликовал здесь воспоминания: „Я сражался в Красной Армии“, повествование о месяцах, прожитых им в мундире советского офицера».

Когда в 1949 году Константинов обзавёлся наборным станком и стал налаживать издание собственной газеты, Солоневич отнёсся к этому с пониманием: самостоятельность — великое дело! Ещё одна русская газета в Аргентине? Ничего. Без конкуренции — честной конкуренции! — в газетном деле нельзя…

Перелистав подшивку «Нашей страны» «эпохи Солоневича», можно убедиться в том, что подавляющая часть материалов посвящена России и российским проблемам. Аргентинская тема возникала спорадически и носила лояльный характер. Иван был благодарен стране, приютившей его, и потому не допускал и намёка на критику Аргентины, хустисиализма, президента Перона, его внешней и внутренней политики. В самом первом номере газеты была помещена «Ода Аргентине» на испанском языке, подписанная инициалами J. В.: «Рыцарственная Аргентина сумела сохранить в трудной борьбе уважение к человеку и под умелым водительством смогла уклониться от сумасшедшего урагана, который обрушился на современный мир. Аргентина следовала своему собственному пути, благородная, она позволила тысячам и тысячам обездоленных людей прибыть сюда и возродиться в честном труде, наслаждаясь жизнью, в которой нет места ни страху, ни голоду. Наша газета обосновалась на дружественной этой земле потому, что знала и понимала: в Аргентине есть место для проповеди истины и пробуждения вечно благородных христианских чувств. Да здравствует Аргентина!»

Это были времена правления Хуана и Эвы Перон. Харизматическая чета умело апеллировала к народным массам и использовала притягательную «социалистическую лексику». Марширующие отряды «безрубашечников», готовых на всё по первому требованию Эвиты, вызывали у Солоневичей вполне понятные ассоциации: «Третий рейх» с «аргентинским лицом»! Но «рейх» на берегах Рио-де-ла-Платы им не казался опасным, скорее — опереточным.

Иван Солоневич обратил внимание на то, что США пытались бесцеремонно вмешиваться во внутренние дела Аргентины, нащупывавшей так называемый «третий путь», равноудалённый от капитализма и коммунизма. Аргентинский нейтралитет в годы Второй мировой войны был заклеймён союзниками, в первую очередь американцами, как вариант пособничества странам «оси». Оппозиционные партии, подстрекаемые агентурой США, взяли курс на дестабилизацию режима Перона. Так что в 1948 году в Аргентине не всё было так мирно и спокойно, как казалось поначалу.

Свои первые впечатления о стране Солоневич изложил в статье «Об Аргентине». Предлогом для написания статьи были письма читателей из Европы, которым предстоял отъезд в Аргентину. Иван, эмигрант со стажем, хорошо знал, что может интересовать бесправного, изголодавшегося, неприкаянного «дипийца», стремящегося выбраться из разгромленной войной Европы. Это — отношение местных жителей к пришельцам, наличие работы, сносного жилья и питания. Рекомендации Солоневича складывались в обнадёживающую картину:

«Два наиболее крупных преимущества Аргентины сводятся к следующему: первое — никто не смотрит на вас как на нежелательного иностранца, съедающего туземный хлеб. Второе — никто не остаётся без работы. Особенно легко и быстро устраивается новая эмиграция, которая почти сплошь имеет техническое образование и, кроме того, располагает тем, чего так не хватает нашему „интеллигентному“ поколению: практичностью… Всякий эмигрант, имеющий хоть какие бы то ни было практические навыки, устраивается быстро и во всяком случае сносно… Как и во всех странах мира, „служба“ оплачивается слабо. Но я думаю, что „предприимчивость“ имеет здесь больший простор, чем где бы то ни было: в стране нехватка технических сил, а страна индустриализируется. Так, например, девицы, располагающие только одним-единственным капиталом — умением делать абажуры — уже имеют своё предприятие. Традиционная русско-эмигрантская промышленность — трактир — не имеет, кажется, никаких шансов на успех… Разговоры о жилищном кризисе чрезвычайно преувеличены. Квартиры находят все. Цены довольно разные — как попадётся. Мой нынешний сосед по пригороду и бывший сосед по транзитному лагерю инженер Г. нашёл три комнаты со всеми удобствами за 200 пезо в месяц… Жалованье среднего служащего — пезо около 500».

Солоневич не пожалел газетного пространства на бытовые советы, рекомендуя, к примеру, всегда иметь в виду, что «в столице — население столичное. То есть там пальца в рот класть не полагается». В отношении еды Солоневич весьма категоричен, что, возможно, отражает диетические ограничения, которые были наложены на него врачами из-за нажитой в годы войны язвы: «Людей, любящих поесть, ждёт некоторое разочарование: нельзя есть много мяса, свинины есть и вовсе не полагается, водки пить нельзя, надо налегать на фрукты. Фрукты дёшевы, — но не европейские. В общем, фунт картошки равен примерно фунту бананов. И кило дров — около фунта бананов. Всё наоборот: антиподы. Капусты не достать».

По мнению Солоневича, самое неприятное, что ожидает эмигранта, — «это период акклиматизации. Климат в самом Буэнос-Айресе довольно тяжёлый: сырость. Летом — духота, как в бане, простуды, сквозняки, ветры с моря. В 40 километрах [от Буэнос-Айреса] — сухо, приятно и легко».

Иван Лукьянович советовал другим, но для себя на вопрос «стоило ли приезжать в Аргентину?» однозначно ответить не мог. Перспективно ли для его газетно-публицистической работы «сидение в Аргентине»? Не слишком ли это «тупиковая страна», чтобы находиться в авангарде борьбы с коммунизмом?

Из сообщения эмигрантской печати Солоневич узнал о том, что в Мюнхене «восстал из праха» капитан Клавдий Фосс. Оставаясь в тени, он установил контроль над жизнью тамошней русской колонии с помощью соратников по РОВСу и по службе в Абвере. Иван был уверен в том, что в РОВСе именно Фосс во «внутренней линии» работал на НКВД, а никак не генерал Скоблин. Это капитан Фосс, полагал Солоневич, был организатором взрыва в редакции «Голоса России», а потом — в Анкаре в 1942 году, когда целью было убийство немецкого посла фон Папена. Его помощником, по мнению писателя, выступал «ежовский активист» Павлов. В подтверждение своей версии Солоневич ссылался на расследование берлинского гестапо, которое отметило схожесть этих двух покушений.

Солоневич припомнил рассказы военного пилота Владимира Унишевского, который дезертировал на самолёте из СССР в Эстонию, а затем перебрался в Германию. Иван, печатавший в газете его «Записки советского лётчика», часто встречался с Унишевским в Софии и однажды услышал от него о планах возвращения в Россию:

— Что ты там будешь делать? — изумился Солоневич.

— Проводить антибольшевистскую агитацию и пропаганду, — не без гордости ответил бывший лётчик.

Оказалось, что Унишевский стал сотрудничать с капитаном Фоссом. Тот обещал перебросить его на моторной лодке в Одессу для ведения «специальной работы». Из этой затеи ничего не вышло. Накануне отправки за «чертополох» Унишевский решил съездить в Берлин, чтобы проконсультироваться с генералом Бискупским. Имя Фосса насторожило генерала. Он порылся в своём архиве и показал Унишевскому фотографию, на которой, по словам Бискупского, была снята группа советских агентов в Юго-Восточной Европе. На снимке среди «товарищей» Унишевский увидел Фосса. В достоверности этой истории Солоневич не сомневался[198].

Сюжеты о «внутренней линии» постоянно возникали в его статьях аргентинского периода. Он называл её «самой страшной опасностью для всей антисоветской эмиграции». Вместе с тем Солоневич считал разрушительную работу «внутренней линии» по РОВСу исторически исчерпанной. Поставленная перед нею Лубянкой задача по ликвидации РОВСа как политической силы была практически выполнена. Тем опаснее, по мнению писателя, могли быть новые «направления» использования капитана Фосса и ему подобных для реализации новых поручений ОГПУ — НКВД — МВД по расколу эмиграции, компрометации её перед демократиями и даже подчинению «руководству советских сановников». Писатель до конца дней своих называл капитана Фосса агентом НКВД.

Солоневич ошибался, называя Фосса чекистом. Начальник «внутренней линии» РОВСа в Софии, бывший капитан Дроздовского полка Клавдий Александрович Фосс в первые же дни гитлеровской агрессии против Советского Союза предложил свои услуги немцам. Оккупационные власти назначили его помощником коменданта города Николаева на Украине. Фосс использовал эту должность для заброски агентов в тыл Красной армии. Позже, в период обороны Одессы, он засылал в город провокаторов и диверсантов. После эвакуации советских частей из Одессы Фосс проводил зачистку города. Не исключено, что именно он стал виновником гибели Николая Абрамова, который по линии НКВД был оставлен в одесском подполье для ведения разведывательной работы среди оккупантов. За заслуги перед рейхом Фосс был награждён Железным крестом.

После войны непотопляемый Фосс удачно «пристроился» в английской зоне оккупации. Умер своей смертью и был похоронен на одном из кладбищ в Германии. Николай Казанцев прислал автору этих строк фотографию могилы Фосса: солидный красновато-коричневый мрамор надгробия, дикий виноград, вьющийся на ограде. Можно сказать, ещё одна судьба с вполне благополучным финалом…

Солоневич, до предела занятый газетой, не уклонялся от общественной деятельности. Так, он принял участие в многолюдном собрании представителей старой и новой эмиграции, которое состоялось 5 сентября 1948 года по инициативе и под председательством генерала Б. А. Хольмстона-Смысловского. От имени РОВСа выступили священник Георгий (Романов) и полковник Трошин. От национальной организации русских разведчиков говорили капитан Бутков и доктор Петров. Иван Солоневич, профессор Загарский, Месснер, Шереметев и делегаты РОА выступали как представители новой эмиграции. Собрание заявило о готовности «бороться за освобождение многострадального русского народа от кремлёвской власти» и постановило учредить с этой целью Союз русских людей имени генерал-фельдмаршала А. В. Суворова.

Руководителем избрали генерала Смысловского-Хольмстона, секретарём — поручика Георгия Неронова. Единодушно проголосовали за организацию курсов унтер-офицеров для кадров РОА и за выписку для них учебников из Парижа. Было решено издавать газету «Суворовец». Единогласно высказались за открытие русской библиотеки. Новый союз направил президенту Перону телеграмму с выражением лояльности и подтверждением «верности Аргентине, приютившей русских изгнанников».

Попал Солоневич и на отчётное собрание «Государева служилого земства»[199] 17 апреля 1949 года и был введён в состав его правления. Председателем «земства» переизбрали Н. И. Сахновского. Через несколько лет он станет непримиримым врагом Солоневича. Главной задачей «земства» стало проведение среди эмигрантов лекций, «имеющих целью отмыть ту грязь, которой так щедро замазано прошлое нашей Великой Родины». Как правило, члены «земства» заседали в Клубе белых русских эмигрантов. Собрания неизменно завершались пением русского гимна «Боже, Царя храни!». В знак непоколебимой лояльности властям принимались приветственные послания президенту Перону. Солоневичу казалось, что у «земства» больше возможностей сблизить все имеющиеся в Буэнос-Айресе организации «консервативного толка»: «Если это удастся, то мы окажемся более едиными, чем какая-либо иная человеческая группировка в этом перепутанном мире».

Если с «суворовцами» и «земством» отношения Солоневича складывались вполне мирно, то с преемниками «новопоколенцев» — «солидаристами» из НТС — в «новых исторических условиях» Иван даже не пытался найти какой-либо компромисс. В самых беспощадных выражениях Солоневич опровергал утверждения «солидаристов» о том, что они в годы войны вели свою прорусскую, антинацистскую и антисоветскую линию, неся значительные кадровые потери на этом самостоятельном третьем пути.

В апреле 1949 года разногласия Солоневича с одним из руководителей «солидаристов», Е. Мамуковым, выплеснулись на страницы печати. В 16-м номере «Нашей страны» (от 16 апреля 1949 года) Солоневич выдвинул, по оценке Мамукова, «тягчайшие обвинения» в адрес НТС, а именно:

НТС — третья советская партия — компартия за рубежом;

программа партии «солидаристов» является только одним из вариантов многочисленных фракций ВКП(б);

психологически тип якобинца 1789 года, коммуниста 1918 года, нациста 1938 года и «солидариста» 1948 года — одинаковые человеческие типы;

основное внимание «солидаристов» обращено на борьбу с монархизмом.

Мамуков ответил в журнале «Вехи» (от 25 апреля 1949 года) и посетовал на «неблагодарность» Солоневича, которому в Болгарии «солидаристы» помогли издать книгу «Россия в концлагере», организовать турне по Югославии и вывезти его рукописи из Германии после Второй мировой войны. Мамуков потребовал провести суд российской общественности в Аргентине, «чтобы решить обоснованность и правдивость выдвинутых Иваном Солоневичем обвинений».

Для Солоневича «солидаризм» и коммунизм схожи и по сути, и по содержанию. По его мнению, именно эту тему необходимо поставить на судебное рассмотрение: «Имеем же мы право знать, как это нас всех будут функционализировать и солидаризировать, какой размер „приусадебного участка“ будет определён для Микулы Селяниновича и какой именно вариант ВЧК — ОГПУ — МВД будет стоять на страже весёлой солидаристской стройки».

Конфликт с Мамуковым начал подрывать устои относительно спокойной жизни Ивана Солоневича в Аргентине. «Солидаристы» себя в обиду не давали…

Ещё одной организацией, вызывавшей резкую неприязнь Ивана Солоневича, был Славянский союз, который в Аргентине со страниц местных газет всё чаще обвинялся в «коммунизме и советизме». В странах Латинской Америки эта антиславянская кампания направлялась Соединёнными Штатами, вернее, резидентурами Центрального разведывательного управления, созданного в 1947 году. Аргентина не избежала этой участи.

С коммунизмом и его «подопечными организациями» у Ивана — старые счёты, поэтому он тоже включился в кампанию по обличению деятельности Славянского союза в Южной Америке. По мнению писателя, коммунистическая подоплёка этой организации была особенно заметна по его печатному органу — газете «Наш голос», которая регулярно публиковала хвалебные статьи о деятелях большевистской революции. Со страниц «Нашей страны» раздавались призывы оказывать противодействие коммунистическим активистам Славянского союза, «живущим на деньги и по инструкциям Москвы». Другим его членам, малоискушённым в политике «попутчикам», «очарованным» марксистской утопией, надо было, по мнению Солоневича, открыть глаза на правду.

В Аргентине Славянский союз возглавлял Павел Петрович Шостаковский, старый русский эмигрант, живущий в стране с 1928 года. Он написал две антисоветские книги — «Русская голгофа» и «Потонувший мир». Во время Великой Отечественной войны активно участвовал в эмигрантских организациях помощи родине. Шостаковский являлся неофициальным уполномоченным митрополита Вениамина — представителя русской патриаршей церкви в США, и потому вокруг Шостаковского группировались православные, находящиеся в конфликте с протоиереем Константином (Изразцовым).

В 1946 году Шостаковский опубликовал «Историю русской литературы» на испанском языке. Для латиноамериканской прессы он писал статьи о русской и советской культуре, участвовал в переводе и редактировании ряда советских изданий на испанском языке, в том числе сочинений Ленина. Вот и вся «подрывная деятельность» Славянского союза и его «главаря» Шостаковского. Тем не менее в результате «антиславянской» кампании 25 апреля 1949 года по указанию президента Перона деятельность союза была запрещена, многие его члены арестованы. Активную роль в выявлении активистов («подрывных элементов») и дискредитации работы «славян» сыграли «суворовцы» Смысловского-Хольмстона. Репрессивные меры Перона Солоневич приветствовал, особенно по запрещению изданий Славянского союза.

Юрий долго уговаривал отца, и тот, наконец, согласился позировать. Но предупредил, что не сможет сидеть абсолютно неподвижной статуей. Чтобы не терять времени, он будет писать одну из глав «Диктатуры импотентов». На этом и договорились. По мнению Юрия, портрет этот стал визуальным отражением ненависти, которую испытывал Иван Лукьянович к понятию и содержанию термина «социализм». Юрий вспоминал позднее, что после смерти отца представительница «Нашей страны» в Нью-Йорке М. С. Кингстон просила этот портрет, чтобы повесить на сцене в день проведения памятного вечера.

«Я хотел было ей его послать, но не рискнул, — признался Юрий. — Вся его ненависть, всё его дикое отвращение к социализму — в этом портрете. Для него социализм был не так, как для нас — врагом, но отвлечённым каким-то, недоступным простому удару в зубы. Для него — он был совершенно вещественным, лично знакомым спрутом, обвившим полмира, которому он, батька, благодаря данному ему Богом таланту обязан обрубить щупальцы. Сознание этих талантов и сознание отсутствия их у других возлагало на него долг забыть про всё остальное, культивировать эти таланты, это отвращение и ненависть и бороться, бороться, бороться… Зло, причинённое миру и нашей Родине социализмом, он видел, как мы видим зло, причинённое укусом змеи: физически… И то, что люди его не видят так, как он, то, что они вообще занимаются чем-то другим, второстепенным, из года в год лило желчь на его, в сущности мягкую, человечную душу, обозлило её, заострило её до одного только острия: политики»[200].

Описание этого же портрета Солоневича, «с неслыханной художественной мощью исполненного его сыном», дал Николай Казанцев: «Наружность писателя, преображённая, вдохновенная; он имеет вид пророка. Кисть Юры сумела передать необыкновенную силу человека, который своей манерой писания, искренностью, экспрессией был способен как электрическим током сотрясать своих читателей. Его взгляд пронзителен; его глаза горят огнём, вероятно, того же блеска, который некогда горел в глазах Достоевского»[201].

В 1949 году Иван Солоневич завершил книгу «Диктатура импотентов», посвящённую теории и практике «научного социализма», который он называл «наукой о несуществующем в природе явлении». Книга, по замыслу писателя, должна была стать осиновым колом для различных модификаций «кровожадной», по его мнению, системы, «высшим достижением которой стали НКВД и гестапо».

Пользуясь редкими часами, которые оставались ему после дневной страды по подготовке очередного номера газеты, Солоневич продолжал работу над текстом «Белой Империи», в котором последовательно, взвешенно, исторически документировано и образно излагал свой взгляд на идеальное государственное устройство будущей России. Этим трудом Иван хотел «вооружить» эмиграцию, которая, как он надеялся, рано или поздно вернётся на родину. Он писал в «Нашей стране»:

«С 1917 года и по сей день мы (эмигранты. — К. С.), кроме поражений, не переживаем ничего. Если бы в мелькании наших беженских судеб у нас было бы время взять в руки самый элементарный курс русской истории и была бы возможность о нём подумать, то мы увидели бы, что без Монархии у нас никогда ничего не получалось — кроме поражений. Если бы мы вдумались в историю нашей антисоветской борьбы, то и тут мы увидели бы решительно всё то, что сейчас видим своими глазами: десятки вождей, из которых каждый норовит „спасти Россию“ и на этом славном пути норовит подставить подножку каждому соседнему кандидату в спасители. С того момента, когда в феврале 1917 года монархию и династию продал и предал весь или почти весь правящий слой страны, — до сегодняшнего дня, когда этот правящий слой служит панихиды, но не хочет служить Монархии, — мы вот и кувыркаемся от Волги до Ла-Платы. Ни в 1917-м, ни в 1949 году мы не догадались сделать самого простого: стать стеной у Трона. В 1949 году это гораздо труднее, чем это было в 1917-м».

В этот южноамериканский период жизни Солоневич обозначил пределы своих политических притязаний: «Я никак не лезу в вожди. По двум причинам: я — монархист и признаю одного только „вождя“ — Державного. Я не организатор. Требовать с меня организации было бы так же безнадёжно, как пытаться доить божью коровку… Но то, что я могу — имею право сказать Русскому Зарубежью — в Русском Зарубежье не может сказать никто иной».