Солоневич

Глава пятая ПЕРЕЕЗД В МОСКВУ

В 1922–1923 годах Иван работал преподавателем гимнастики, затем перешёл в Одесский продовольственный губернский комитет инструктором по физкультуре. В 1926 году Солоневичи покинули Одессу и переехали в Москву. Иван, используя связи в спортивных кругах, устроился на работу в ВЦСПС на инспекторскую должность по физкультуре и спорту. В одном из позднейших (заграничных) интервью Солоневич, не страдая в данном случае от скромности, отметил: «До 1930 года я фактически руководил спортом и туризмом СССР. В этом качестве ездил по всей России и Азии. Видел повсюду ужасную бедность и тогда понял, что при этом положении не только спорт невозможен в СССР, но даже и обыкновенная жизнь. Всё наше семейство решило бежать из СССР»[23].

Говоря «всё наше семейство», Иван имел в виду и брата Бориса, который в 1926 году тоже переехал в Москву, чтобы занять пост инспектора спорта ВМФ. Борис получил жильё на Тверской улице, в доме 75, но ненадолго. Его арестовали за «нелегальную скаутскую работу» и сослали на Соловки. «Жилплощадь» брата — комнату в коммуналке — унаследовал Иван, который в «Диктатуре импотентов» описал её в самых неприглядных красках: «В квартире было семь комнат, и в семи комнатах жили восемь семейств. Одно из них жило в ванной. По утрам в коридоре шипели восемь примусов. По ночам из пяти комнат доносился крик неизвестного мне количества детей. По всем комнатам и коридорам квартиры безданно и беспошлинно бродили неисчислимые полчища клопов. Это был „жилищный кризис“, который начался с началом революции и стихийно растёт и до сих пор… В Москве оказалось вовсе невозможно жить. По крайней мере для меня. Я могу выносить: примусы, детей, споры из-за уборной и пререкания из-за кухни, но к клопам у меня решительно то же отношение, что и к социализму: я не могу. Я сбежал. Но это мне удалось не сразу».

Поначалу Иван сбежал в Подмосковье. Весомой причиной для поиска «уединённого» жилья было стремление «не светиться» по адресу Бориса: излишний интерес соседей, письма с признаками вскрытия, пристальный интерес к нему членов домкома, — всё это не обещало ничего хорошего.

Политика то и дело вторгалась в столь, казалось бы, далёкую от идеологии работу инструктора по спорту и туризму. Приходилось «маневрировать», «липовать», «корректировать» реальное состояние вещей:

«Меня заставляют разрабатывать и восхвалять проект гигантского стадиона в Москве. Я знаю, что для рабочей и прочей молодёжи нет элементарнейших спортивных площадок, что люди у лыжных станций стоят в очереди часами, что стадион этот имеет единственное назначение — пустить пыль в глаза иностранцев, обжулить иностранную публику размахом советской физической культуры. Это делается для мировой революции. Я — против стадиона, но я не могу ни протестовать, ни уклониться от него… Я вру, когда работаю переводчиком с иностранцами. Я вру, когда выступаю с докладами о пользе физической культуры, ибо в мои тезисы обязательно вставляются разговоры о том, как буржуазия запрещает рабочим заниматься спортом и т. п. Я вру, когда составляю статистику советских физкультурников — целиком и полностью высосанную мною и моими сотоварищами по работе из всех наших пальцев, — ибо „верхи“ требуют крупных цифр, так сказать, для экспорта за границу».

По традиции Иван Солоневич брался за любую дополнительную работу. Подряжался даже в качестве гида для иностранных туристов, которых называл «лоботрясами». Среди «подработок» — чтение лекций на спортивные темы. По подсчётам Ивана, в его «активе» было не менее пятисот прочитанных докладов в различных уголках страны. Эти сверхнагрузки помогли ему не только избавиться от дефекта, с которым он настойчиво боролся — косноязычия, но и приобрести прочные ораторские навыки. «В Советской России нельзя было не уметь говорить, — писал он. — Даже самый завалящий инструктор гимнастики был обязан делать доклады».

Чтобы подзаработать, Иван проводил показательные тренировки в вузах столицы, составлял брошюры-методички по постановке физкультуры и спорта в профсоюзах. В 1928 году «ударными темпами» подготовил солидные руководства по триста с лишним страниц — «Гиревой спорт» (для книгоиздательства ВЦСПС) и «Самооборона и нападение без оружия: элементарное руководство» (для издательства НКВД РСФСР). Руководство по самообороне прошло у чекистов на ура. Солоневича несколько раз приглашали в «Динамо» для дачи консультаций тамошним тренерам.

В эмиграции писатель неоднократно затрагивал динамовскую тему, которую хорошо знал, и не хотел, чтобы пропадал «ценный исторический материал». Солоневич не скупился на негативные оценки спортивного общества: «Динамо» — это пролетарское спортивное общество войск и сотрудников ГПУ, в сущности, один из подотделов ГПУ — заведение отвратительное в самой высокой степени, даже и по советским масштабам. Официально оно занимается физической подготовкой, неофициально оно скупает всех мало-мальски выдающихся спортсменов СССР и, следовательно, во всех видах спорта занимает в СССР первое место… «Динамо» выполняет функции слежки в спортивных кругах, «Динамо» занимается весьма разносторонней хозяйственной деятельностью, строит стадионы, монополизировало производство спортивного инвентаря, имеет целый ряд фабрик — и всё это строится и производится исключительно трудом каторжников. «Динамо» в корне подрезывает всю спортивную этику («морально то, что служит целям мировой революции»). При этом Солоневич подчёркивал, что ему стоило больших усилий «отбояриться» от приглашений «Динамо».

Связи с «Динамо», которые Иван Солоневич не отрицал, будут использоваться его недругами в эмиграции для обвинения в работе на ГПУ — НКВД: мол, ненадёжных людей «со стороны» в «Динамо» не брали.

Тамара устроилась переводчицей в Комиссию внешних сношений ВЦСПС, которая находилась в том же самом здании, где работал Иван. Первым «боевым» опытом для Тамары стало сопровождение делегации английских горняков в поездке по Советскому Союзу. Длительная забастовка этих шахтёров широко освещалась советской прессой, на поддержку их борьбы с капиталистами по всей стране собирались средства, имена их лидеров были у всех на слуху. Беспокоило Тамару только одно: как посмотрит Иван на её участие в «большевистском представлении» для английских пролетариев:

«Я поспешила к мужу. Рассказала, в чём дело. Нам обоим, конечно, было неприятно расставаться, тем более что до этого мы несколько месяцев провели врозь, он в Москве, а я в Одессе. Но предложение казалось мне настолько соблазнительным, мне так хотелось войти в контакт с настоящими, живыми англичанами, и казалось, что двери за границу как будто приоткрываются. Мечты бурным вихрем завертелись в моей голове. Обсудив всё, мы решили, что поехать всё-таки стоит».

Своими впечатлениями и наблюдениями об этой сорокадневной поездке, организованной Профинтерном, Тамара поделилась с эмигрантским читателем через десять лет. «Записки советской переводчицы» публиковались вначале в газете Солоневича «Голос России», затем вышли отдельным изданием. Масштабная даже по советским понятиям пропагандно-туристическая поездка «братьев по классу» была описана Тамарой с хроникальной точностью, с таким изобилием подробностей, мимолётных эпизодов, деталей поведения профсоюзного начальства и английских гостей, что, несомненно, эта повесть до сих пор сохраняет ценность исторического и человеческого документа. Тамара попыталась рассказать о том, какими методами и средствами, по её мнению, создавалась «потёмкинская иллюзия» благополучия и процветания Страны Советов в глазах иностранцев. И о том, какие чудеса словесной эквилибристики приходилось совершать членам «группы обслуживания», включая переводчицу, чтобы не допустить какого-либо политико-идеологического прокола, не вызвать подозрений в том, что ярко раскрашенные «домики достижений социализма» нередко являются декорациями-времянками.

Спецвагоны, выделенные для делегации, преодолели тысячи километров: Тула, Харьков, шахтёрские городки Донбасса, Кисловодск, Грозный, Тифлис, Баку. Везде повторялось одно и то же: многолюдные встречи на вокзалах, акты солидарности, интервью, обильные застолья и неизбежные подарки — от самоваров до ящиков с азербайджанским коньяком. Тамара признавалась, что даже на неё, убеждённую антикоммунистку, эти тщательно спланированные Профинтерном мероприятия оказывали влияние:

«Жизнерадостность, любопытство, почти детская восторженность от инсценированных большевиками приёмов, митингов и голосований немного раздражали, немного смешили и немного умиляли. Очень часто я ловила себя на сознании, что я раздваиваюсь: с одной стороны, мне до боли хотелось сказать англичанам правду о настоящем положении вещей, с другой, — какая-то безотчётная русская гордость вспыхивала и загоралась, когда они восторгались нашими просторами, нашей дивной кавказской природой, нашим гостеприимством».

Из этой поездки Тамара вернулась не с пустыми руками: не суррогатным, а настоящим коньяком для Ивана и чеканной фразой, которую могли тогда разделить все её коллеги по профессии: «Тяжела ты, шапка советской переводчицы!»

В мае 1927 года у Ивана появилась перспектива «легального» выезда за рубеж. Ему предложили место заведующего клубом советского торгпредства в Англии. Уже на следующий день мечты о загранице развеялись. В газетах было опубликовано сообщение о налёте британской полиции на офис и склады советской торговой компании «Аркос». Были захвачены компрометирующие документы, которые косвенно свидетельствовали о том, что некоторые сотрудники компании занимались разведывательной работой. Дипломатические отношения между Советским Союзом и Англией были разорваны с разочаровывающими последствиями для Солоневича: «Розовые надежды были отодвинуты до следующей оказии».

Тамаре с загранкомандировкой повезло больше. В 1928 году она вместе с сыном уехала на три года в Берлин для работы в советском торгпредстве.