Солоневич

Глава пятнадцатая КУРС НА БОЛГАРИЮ

Стремление Фосса «использовать» Солоневичей и не слишком торопиться с помощью вызывало раздражение Бориса. Со свойственной ему прямотой он расставил акценты в письме от 17 октября 1935 года:

«Я человек дисциплинированный, встал в ряды РОВСа сразу же после приезда. Должен прямо сказать, что без директивы людей, которых я знаю и которым подчинён, твои просьбы по линии политических высказываний выполнить не могу. Ты как-то не представляешь себе, что ты для меня только товарищ по гимназии, а кто ты теперь и какое отношение имеешь к РОВСу, — я ведь совсем не знаю. Местный представитель РОВСа тебя тоже не знает. А ты просишь критики, соображений, статей и пр. и пр.

Надеюсь, что ты всё поймёшь и не обидишься. Если я много и долго проверял подлинность местного представителя РОВСа, то тем более это мне нужно в отношении тебя. Я очень благодарен за присылку всяких материалов и ценю это доверие, но это не значит, что этим вопрос исчерпан. Продвинь его посерьёзней, если хочешь вместе поработать над чем-нибудь. Материалов и точек зрения у меня найдётся много, но я должен знать, кому я их даю, и доходит ли это до Центра?»

Фосс признал весомость аргументов Бориса:

«Твоё письмо получил и нисколько ему не удивился, а тем более не обиделся. Дело в том, что мне казалось, что для тебя должно быть достаточным то, что как и через кого ты получил моё первое письмо. А затем в моих посланиях всегда сквозило то, откуда я и каких убеждений. О себе же не говорил по той простой причине, что этого не люблю, но раз ты требуешь — изволь.

Ты, наверное, знаешь, что в РОВСе есть отделы по странам. У нас в Болгарии — 3-й отдел. Начальником его является генерал Фёдор Фёдорович Абрамов[88], у которого твой покорный слуга состоит адъютантом уже двенадцать лет. От тебя прошу справок и материалов не из простого любопытства, а исключительно потому, что это нужно для работы. Для большей уверенности добудь русский военный календарь-памятку за 1929 год, где на 121-й странице найдёшь мою фамилию. Кроме того, если ты знаком с редактором „Клича“, попроси его навести обо мне справки в Болгарии у генерала Зинкевича[89], с которым он состоит в переписке. Когда во всём убедишься, — отвечай мне на все мои вопросы, ибо это мне очень важно».

Редактор газеты «Клич» Романов подлинность «принадлежности» Фосса подтвердил. Но одновременно в 3-й отдел РОВСа Софии пришло указание парижского центра: «Занимайтесь работой в своём округе. Все секретные материалы, которые поступают от Солоневичей, Фосс может получить через Париж, если это будет сочтено необходимым».

Фосс несколько ослабил хватку, но надежды на получение от Бориса явок в России не потерял. Волей-неволей Фосс стал ходатаем по делам Солоневичей в Болгарии. Он понял: если братьям не помочь с переездом, ждать от них нечего. Более того, в перспективе Фосс рассчитывал, что Бориса можно будет использовать для нелегальной заброски на территорию Советов. Ведь «за чертополох» предпочтительнее посылать людей, адаптированных к тамошней жизни. Многочисленные провалы боевиков, которым удалось пересечь советскую границу, — убедительное тому подтверждение. По мнению Фосса, работа с Борисом должна быть удачной: он — убеждённый враг советской власти, по-настоящему — до экстремизма — непримирим, настроен на террор. Возможно, это реакция на пережитое, невероятные лишения в Соловках, боль за оставленных в России отца, жену и детей…

Такие выводы Фосс делал на основании писем Бориса:

«На интересующий тебя вопрос скажу без углубления в доказательства: советско-партийный аппарат очень крепок. Восемнадцать лет идёт непрерывная внутренняя борьба против власти с неизменным преимуществом на её стороне. Без внешнего толчка — войны, крупного террористического акта, какого-либо удачно сложившегося восстания, поддержанного извне, — вряд ли есть шансы на свержение этой власти. Отсюда колоссальный размах пораженческих настроений в стране, ибо эта власть никак не может рассматриваться как русская. И кто бы ни пришел ей на смену, будет встречен радостно, ибо это, несомненно, обозначит перелом в сторону нормализации жизни. А ждать, что „Бог даст, всё образуется само собой“ и без внешней помощи удастся переболеть и ожить, — устали! В эволюцию этой власти давно уже никто не верит, кроме, кажется, младороссов. Но эта вера оплачивается»[90]…

Фосс попытался выяснить отношение Бориса Солоневича к фашизму Вызывая его на откровенность, Фосс писал:

«Большевики считают сейчас главным врагом фашизм, но, конечно, не в тех уродливо-подражательских формах, что он принял в русской эмиграции. Учитывая эти страхи большевиков, мне кажется, что нам следовало бы хорошенько изучить теорию фашизма и гитлеризма, взять из неё всё полезное и пересадить на нашу русскую почву. Какого ты мнения на этот счёт?»[91]

Борис, словно предвидя этот вопрос, написал Фоссу о своей позиции в отношении «моды на фашизм» с опережением: «Из русских фашистских журналов я читал только „Клич“ и „Фашист“. Последний (Вонсяцкого) производит совсем несерьёзное, если не сказать больше, впечатление. Советский читатель скажет: „Вот халтура!“ „Клич“ много серьёзней, но его программа (или программа его „фашизма“) чрезвычайно расплывчата и, разумеется, очень мало применима для современной России. Создавать политические теории абстрактно — неблагодарная задача. Без проекции на новую жизнь в России — они обречены на судьбу бумажек»[92].

Конкретное предложение о переезде Солоневичей в Болгарию Фосс сделал в письме от 21 сентября: «Визу тебе и твоим в Софию я устрою. Для этого пришли мне ваши фамилии, имена, отчества, даты рождения, профессии, все паспортные данные, кем выданы документы. Имей в виду, что с интеллигентным трудом дело у нас обстоит из рук вон плохо. С лекциями тоже не дадут особенно развернуться, ибо имеется (советское. — К. С.) полпредство и [власти] не хотят неприятностей. Жизнь дёшева. Ты всё это взвесь, обсуди и реши».

В августе 1935 года Центр написал резиденту Яковлеву[93] в Софию о том, что ни в коем случае нельзя допустить переезда Солоневичей в Германию, где из-за жёсткого контрразведывательного режима, введённого Гитлером, контроль над ними будет затруднён. Москва дала указание предпринять через агентурные возможности необходимые шаги для переезда Солоневичей из Гельсингфорса в Софию. Там, по мнению Центра, они будут находиться под надёжным наблюдением. Такие «возможности» в правительственных кругах Болгарии у Яковлева были, и он постепенно начал приводить их в движение.

В конце 1935 года болгарское отделение РОВСа заметно активизировалось «в пользу» Солоневичей. Генерал Миллер по совету Скоблина выступил за «болгарский вариант» жизнеустройства Солоневичей. По указанию парижского Центра сам генерал Абрамов готов был оказать им содействие.

В декабре 1935 года Солоневичи сделали окончательный (вынужденный!) выбор. Повсюду, кроме Болгарии, им неизменно отказывали в визах. «Активки» НКВД в данном случае сыграли решающую роль. Сказывалось и нежелание «региональных» руководителей РОВСа иметь у себя под боком «беспокойных и подозрительных» братьев, рискуя более или менее отлаженными отношениями с местными властями.

Борис считал, что шансы на «прорыв» в Западную Европу у них ещё есть, но решил оставить «доработку вопроса» на потом, а пока воспользоваться предложением Фосса. После «согласования» ответа с братом Борис написал:

«Насчёт Болгарии — с удовольствием принимаю твоё предложение. Бог даст, хуже, чем здесь, не будет, а лучше — может быть. Здесь голодать не приходится, но во всём остальном сквозит „соседство“ некоей дружественной державы».

Руководство РОВСа выделило 500 франков из скудного Фонда спасения Родины на оплату проезда Солоневичей в Софию.

Накануне отъезда из Финляндии (в марте — апреле 1936 года) Иван организовал в Гельсингфорсе цикл лекций о жизни в Советском Союзе, которые братья проводили в острой, дискуссионной манере, побуждающей публику живо реагировать на затрагиваемые темы: «Советский быт»; «Эволюция советской власти»; «Военизация страны»; «ОГПУ»; «Чем держится советская власть?»; «День врача в советском концлагере»; «Стахановщина»; «Советские железные дороги»; «Наш побег»; «Беспризорники»; «Советская семья и женщина»; «История непокорной молодёжи»; «На советских стройках»; «Красная армия»; «Судьбы русской интеллигенции в СССР» и т. п.

На лекциях обычно присутствовали 150–180 слушателей, что для Гельсингфорса было высоким показателем посещаемости подобных мероприятий. Публику прежде всего привлекало имя входящего в моду нового эмигрантского публициста Ивана Солоневича, автора статей в «Последних новостях», «Современных записках», «Иллюстрированной России». По общему мнению, бежавшие ранее из СССР Немцов, Татьяна и Владимир Чернавины в своих докладах не смогли дать столь полных и критических обзоров советской действительности. К тому же выступления Солоневичей были проникнуты сильным зарядом оптимизма: падение большевистского режима — вопрос времени, следовательно, надежда на возвращение на родину не является химерой.

Лекционный курс был прерван только раз, 23 марта: Солоневичи уступили трибуну С. М. Петриченко, который выступил с докладом «Кронштадтское восстание и Балтийский флот» по случаю 15-летия этого исторического события. Петриченко воспользовался случаем, чтобы расспросить Ивана о планах на будущее. Слухи об отъезде Солоневичей давно распространялись по Гельсингфорсу. «Мы так часто уезжали отсюда, — посетовал Иван, — что говорить о каких-то датах и сроках нет смысла. Ясно одно: как только вырвемся и устроимся на новом месте, возьмёмся за издание газеты».

Докладывая оперативному работнику об этом разговоре, агент «Лидер» отметил, что эти слова Солоневич произнёс с «явным воодушевлением».

Солоневичи покидали Гельсингфорс без сожалений. Первый опыт знакомства с русским эмигрантским бытом показал им, что слово «болото», которое они впервые услышали от Чернавиной, соответствует действительности. Иван Солоневич не удержался от язвительных оценок, вспоминая в статье «Четыре года» о житье-бытье в Финляндии:

«Тот же Гельсингфорс — город „нарочито невеличкий“. Русская колония и того меньше. Процентов 20 её состоит из председателей, процентов 40 — из товарищей председателей, секретарей, казначеев и прочих почётных лиц. Даже театральных кружков — и тех имеется два. Какие бездны политической мудрости разверзлись перед изумлёнными очами подсоветских простаков! Какие Меттернихи, Талейраны и даже Бисмарки в юбках и без юбок объявились в трёх десятках организаций, населяющих русский Гельсингфорс! Какие тонко рассчитанные и дальновидные политические комбинации пускались в ход для того, чтобы на посту первого секретаря второго русского драматического Гельсингфорсского кружка оказался бы господин X. вместо г-жи У., или наоборот! Бездна ума!»

По мнению Ивана, в Гельсингфорсе делалось всё, что может прийти в голову, кроме одного — конкретной антисоветской работы:

«Устраиваются и банкеты, и балы, и выставки. Заседают комитеты, управления и секретариаты. Устраиваются дни русской культуры. Говорится об очень многих хороших вещах. А рядом — русские дети не только денационализируются, но и большевизируются. Собирают деньги на памятник Леониду Андрееву, а денег на спортивную площадку для русской молодёжи так и не нашлось. Произносятся миллионы высокоторжественных и высокопарных фраз, а за этими фразами нет решительно никакого желания шевельнуть хоть пальцем для какого-то реального дела, не связанного с наличием председательского или, по меньшей мере, секретарского поста. Да и эти посты ни с каким делом не связаны. Болото? Да, болото».

Отъезд Солоневичей в руководящих кругах русской эмиграции в Финляндии был воспринят с облегчением: уехали, и слава богу! Слишком неуживчивы, беспокойны и непредсказуемы. И слишком много о себе понимают!

С облегчением вздохнули и младороссы: их интерес к Солоневичам обернулся безжалостной критикой со всех сторон и обвинениями в «двурушнической» работе на Советский Союз. К обвинениям не привыкать, но Солоневичи своими выступлениями и публикациями разрушали стройную концепцию главы партии Казем-Бека о постепенной эволюции советской власти. Не выполняют ли они заданий Москвы?