Солоневич

Глава семнадцатая БРАТЬЯ В ПЕРЕКРЕСТЬЕ ПРОВОКАЦИЙ

В первые недели пребывания в Софии братья, погружённые в многочисленные дела и заботы, не замечали вокруг себя ничего подозрительного: ни косых взглядов, ни настороженности «отдельно взятых» эмигрантов. Чтобы отвязаться от Фосса, Борис вручил ему список со сведениями на некоторых друзей и знакомых в Советском Союзе, среди которых, в частности, значились:

«Николай Злочевский — бывший участник Белого движения, в 27–28 годах был арестован, при обыске у него нашли офицерские погоны, наган и другие компрометирующие вещи. В момент ареста он работал на кожевенном заводе. З. плохо разбирается в политике, но является очень решительным, волевым и жёстким человеком. В 22–23 годах он служил в АРА, американской организации продовольственной помощи. К З. нужно подходить осторожно, человек он пуганый. Может быть полезен нашему делу по своим личным качествам. В прошлом З. был известным футболистом, поэтому не исключено, что он до сих пор играет в одной из команд Одессы. Контакт с ним можно установить на почве выпивки.

Николай Александрович Букреев — бывший скаутмейстер, из белых, дипломат и политик. В 1923 году судился за взяточничество. На суде заявил, что он воровал и брал взятки, чтобы помочь голодающим и больным. Был приговорён к расстрелу, но, по требованию рабочих слободки Романовка (Одесса), где Б. пользовался большим авторитетом, смертная казнь была заменена ему 10-ю годами. Б. был капитаном местной футбольной команды. После 3 лет тюремного заключения выпущен и вновь поселился в Романовке. Очень осторожен, гостям из-за кордона сразу рассчитывать на его „сердечный“ прием нельзя.

Сергей Леонидович Капнист, граф, один из бывших директоров Русско-французского банка. На советской службе не состоит. Зарабатывает на жизнь частным рисованием плакатов и диаграмм. В 1933 году был арестован ОГПУ. После 6-месячного заключения его освободили по причине заболевания туберкулёзом. Капнист жил в Одессе на ул. Маразлиевской. При встрече с ним ваш человек должен сослаться на И. Солоневича, упомянув о том, как Капнист вместе с И. С. и Сергеем Львовичем Войцеховским собирали почтовые марки, как Капнист читал Ивану свой философский труд и демонстрировал иллюстрированное от руки издание „Луки Мудищева“».

Несмотря на все проявления доброй воли со стороны Солоневичей, их «медовый месяц» с болгарским отделом РОВСа продолжался недолго. Генерал Добровольский продолжал слать из Гельсингфорса тревожные предупреждения, неустанно призывая: «Будьте с братьями осторожней, они не те, за кого себя выдают».

Для «внутренней линии» РОВСа выявление тайных связей Солоневичей с НКВД стало своего рода наваждением. Для начала стали перлюстрировать почтовую корреспонденцию братьев. Контролю подвергались даже письма, приходившие из газет Швеции, Дании, Соединённых Штатов и других стран с просьбами о предоставлении статей для публикации. Часть корреспонденции Солоневичей поступала на Центральную почту «до востребования», часть — на адрес штаб-квартиры РОВСа в Софии, — Оборище, 17. На почте письма вскрывали и копировали люди Браунера, в РОВСе эта задача была поручена «Ворону». К нему же, для приобщения к «наблюдательному делу», попадали материалы перлюстрации от Браунера.

Общими усилиями фиксировались все подозрительные аспекты поведения Солоневичей. Составлялись также «контрольные карточки» на лиц, с которыми они переписывались. Среди корреспондентов были чех А. Рудольф, бывший референт Комиссии внешних сношений в Праге (знакомый Тамары Солоневич); журналист Ксюнин; Ольга Курпатова-Хольстрем, подруга Бориса по Гельсингфорсу; Войцеховский из Варшавы и многие другие.

Насторожил «внутреннюю линию» РОВСа и переезд в Софию Тамары. Фосс предположил, что она привезла братьям «директивы НКВД». Подозрения были подкреплены тем, что во время прогулки по Софии Солоневичи фотографировались неподалёку от полпредства: вначале на фоне царского дворца Бориса III, потом — на ступенях собора Александра Невского. Браунер высказал мнение, что таким образом «семейка» подавала некие условные сигналы. В мании подозрительности он ни в чём не уступал Фоссу. Всё, что делали или только собирались делать Иван и Борис, вызывало у Браунера смутную тревогу. По малейшему поводу он писал на Солоневичей донесения, адресуя их на имя начальника военной контрразведки. Вот типичный документ подобного рода:

«Имеются сведения, что некоторые общественные деятели собираются обратиться к генералу Лукову с просьбой о субсидировании и моральной поддержке издания на болгарском языке книги Ивана Солоневича, бежавшего из СССР. Рекомендуется воздержаться от подобного рода поддержки во избежание компрометации имени господина Военного Министра, т. к. Иван Солоневич и его брат Борис являются лицами сомнительными в смысле большевизма. Имеются также предварительные данные о том, что они собираются направить Его Величеству доклад с предложением организовать антибольшевистскую работу в области пропаганды».

Вскоре после переезда Солоневичей в Болгарию по настоянию Бермана в Одесском ОГПУ приступили к проработке операции по захвату и вывозу «кого-либо» из Солоневичей. Капитаном торгового парохода «Керчь» был агент «Бажов», в прошлом — помощник Бориса в одесской скаутской организации. Выполняя задание органов, «Бажов» в начале лета 1936 года во время очередного рейса отправил из румынского порта Констанца письмо на редакцию «Голоса России». Борис тут же написал ответ на обусловленный адрес в Антверпене. Он задал вопросы о «ситуации» некоторых общих знакомых по Одессе, просил бывшего соратника-скаута разыскать живущего в Ялте отца, расспросить его о житье-бытье и помочь в налаживании переписки с ним.

Осенью 1936 года в Софию пришло ещё одно письмо от «Бажова». На этот раз ему ответила Тамара, пояснив, что братья этого сделать не могут, так как «уехали в Европу». Иван и Борис в октябре выехали на две недели в Югославию для чтения лекций, а Юрий отправился в Вену, чтобы приступить к учёбе в Художественной академии, той самой, которая в своё время дважды отвергла Гитлера. Очередные номера газеты в отсутствие мужчин готовили к выпуску Тамара и Ольга Курпатова-Хольстрем[113], приехавшая из Финляндии «в гости» к Борису. Им помогал секретарь редакции Николай Михайлов[114].

В письме Тамара интересовалась у «Бажова», можно ли через него организовать переброску «Голоса России» в СССР, и предложила сделать переписку более регулярной. Ещё она, нарушив табу братьев на упоминание имени младшей сестры, попросила навести справки о судьбе Любови Лукьяновны Солоневич[115].

Письмо Тамары давало украинским чекистам хорошие зацепки для продолжения оперативной игры: Солоневичей можно было заинтересовать перспективой налаживания связи с родными. Тем не менее на Лубянке приняли решение о приостановлении одесской операции. Резидент Яковлев в Софии успешно вёл игру против Солоневичей, и в Москве не хотели рисковать, вводя в дело «Спортсмены» новую агентуру. «Бажов» исчез так же внезапно, как и появился. Писем от него Солоневичи больше не получали…

На Лубянке, как видим, были в курсе попыток Солоневичей связаться с близкими. Телефонные звонки на «нейтральных» людей, письма с иносказаниями, телеграммы — все они фиксировались 3-м отделом всемогущего аппарата ГУГБ НКВД. Параллельно чекисты изучали материалы прежних разработок, выискивая в них родственные и прочие связи «спортсменов».

В Крыму была установлена родная сестра братьев (по первому браку Лукьяна Михайловича) — Любовь: по учётам адресного стола, она работала художницей-оформительницей. Там же были выявлены: приятель Бориса — капитан парохода «Кубань» Черноморского торгового флота Георгий Иванович Вислобоков, 35 лет, и хороший знакомый Ивана по Одессе — граф Сергей Леонидович Капнист.

Отец Лукьян Михайлович и его старший сын во втором браке Евгений были арестованы весной 1935 года «за антисоветскую агитацию». Полгода их держали в тюрьме в Симферополе, затем по решению тройки отправили в ссылку в Красноярский край.

Когда финансовые дела братьев Солоневичей наладились, они захотели поддержать родственников, особенно детей Бориса, материально. Эмигрант Верганский предложил такую схему: мать Верганского, живущая в Москве, будет передавать родственникам Солоневичей в столице или пересылать им в провинцию обусловленную сумму в рублях; после получения подтверждающих расписок или почтовых квитанций братья будут выплачивать «организатору» сделки по 12 левов за каждый советский рубль. Этот же способ предприимчивый Верганский предлагал и другим эмигрантам в Болгарии, но его попытки заработать провалились: «деловые» письма Верганского перехватывались в «чёрных кабинетах» СССР.

В начале июня 1936 года в ИНО НКВД решили провести завершающую оперативную комбинацию по компрометации Солоневичей. У «головки» РОВСа необходимо было создать впечатление, что Борис связан с чекистами и регулярно получает от них инструкции. В советских журналах, которые братья выписывали на Софию через Гельсингфорс, специалисты НКВД в Москве сделали «наколки» в духе того «книжного шифра», к которому прибег Борис в своё время в Одессе, сообщая Ивану о своём аресте чекистами.

Резидент Яковлев запланировал также инсценировку «конспиративной» встречи сотрудника полпредства с Борисом. Для этой роли был подготовлен курьер охраны М., хорошо известный эмигрантам. Резидент дал ему «боевое задание»: приблизиться к «объекту» (М. и Борис знакомы не были) и обменяться с ним несколькими «импровизированными» словами. После этого имитировать «вручение» пакета Солоневичу и «с предосторожностями» вернуться в полпредство. Самым сложным в этой комбинации было сведение в «одной точке» курьера М. и Бориса под контролем «наружки» РОВСа.

Фосс уже давно просил генерала Абрамова дать разрешение на установление наружного наблюдения за Борисом, но тот тянул, ссылаясь на финансовые трудности 3-го отдела. Дело в том, что привлекаемые к слежке офицеры должны были оставить на время работу. У всех были семьи, и неоплачиваемый отпуск отразился бы на их благополучии. По меньшей мере надо было возместить офицерам их обычную зарплату. Под впечатлением предостерегающих писем из Гельсингфорса и Парижа Абрамов всё-таки сдался и Скрепя сердце согласился выделить средства. Фосс был доволен.

Не менее доволен был Яковлев, который сообщил в Москву:

«С 10 июля за Борисом установлено РОВСовское наблюдение. Наша комбинация против него будет проведена 14–15 числа. Для подкрепления мероприятия можно было бы подбросить в квартиру Солоневичей письмо со скрытым текстом. К примеру, с оценкой секретности полученного от них сообщения, с извещением о направлении денег или изложением конкретного задания, скажем, по получению информации о военных заказах в Варне. При обыске у братьев шифровки, несомненно, найдут и примут меры к разгадке. По признакам „книжного характера“ шифра все книги братьев изымут и обнаружат среди них „декодификатор“. Ваше мнение по этому предложению просим сообщить телеграфом».

Все сводки по слежке за Борисом докладывались генералу Абрамову:

«Наблюдение за Б. С., 12.07.1936.

Доношу, что 11 числа с. г. вышли из дома И. и Б. На трамвае доехали до Св. Недели. Оттуда пешком прошли до Центральной почты. Как выяснилось, они были вызваны каким-то чиновником в связи с задолженностью по оплате за почтовый ящик. При выходе из здания И. и Б. расстались.

Б. пошел в „Зарницы“. Там он находился с 10.40. до 10.50. Потом пошёл на ул. Солунь, № 9. Оттуда вышел с генералом Зинкевичем. Прошли вместе до городского садика, где находились около 10 минут. Первым оттуда вышел Зинкевич и направился в сторону почты. Через некоторое время появился Б. и вошёл в здание Чековой службы. После этого он зашёл в Кудминскую школу, а ещё позже — на Оборище, 17. Затем трамваем № 3 проехал до мечети, зашёл в безистен „Бали“ около кинотеатра „Капитоль“. Немного погодя из „Бали“ вышел Шатерник. Следом появился Б., сел на трамвай № 6. Проехал до станции. Там встретился с каким-то болгарином лет 30-ти: чуть выше среднего роста, блондином с вьющимися волосами, в сером костюме и в светло-серых ботинках. Вместе они обедали в станционном буфете.

В 14 часов Б. и болгарин сели в поезд и поехали в г. Перник. Приехали туда в 15 часов. Прошли до улицы Кресна и вошли в дом с вывеской доктора Доброхотова (старосты „Сокола“) и зубного врача Радки Данчева. Там находились до 15.30. Затем Б. и болгарин пересекли детский парк. Болгарин показал Б. дорогу в Хумин Дол и вернулся в город. Б. отправился в Хумин Дол, разыскал там казарму № 435, где и пребывал с 15.55. до 16.25. Вышел он оттуда с братом-просветителем пернишского „Сокола“ — Лавришиным. Пошли опять в город к Доброхотову на улице Кресна. До 17.10. были у него дома, а после 18.30. сидели в ресторане.

К 19.20. Б. и доктор Доброхотов с супругой пришли на Хумин Дол, где в собрании наспех объявили доклад Б. на тему „Положение в СССР“. Начался он в 20.00. закончился в 23.00. Присутствовало сорок человек.

После доклада в город отправились Б., доктор Доброхотов с супругой, фотограф Балтаджиев, какая-то дама и два неизвестных господина (было темно). В 23.30. Б. был нами потерян.

По сведениям, полученным от Лавришина в церкви (панихида по генералу Врангелю), борьба, назначенная на другой день, не состоялась (заболел противник), и Б. вернулся в Софию (в воскресенье в 6.30.)».

В этот раз ничего компрометирующего «наружка» РОВСа не засекла, но 13-го числа цель была достигнута. В отчёте офицеры из «наружки» так описали состоявшуюся встречу Бориса с представителем советского посольства:

«Борис соскочил на ходу с трамвая и пошёл быстрыми шагами к трамвайной будке с часами на крыше. Он остановился рядом и, повернувшись лицом в сторону улицы Ц. Иоанна, стал рыться в своём портфеле. В это время был замечен посольский служащий Алексей Кузьмин. Не доходя 5–6 шагов до Бориса, он вынул из кармана белый платок, вытер им лицо. Солоневич приветствовал его поднятием руки. Они поздоровались и, близко подойдя друг к другу, стали разговаривать. В это время X. подбежал как можно ближе к ним и сфотографировал тот момент, когда они начали расходиться.

Вследствие того, что Борис и Кузьмин стояли к нам спиной, установить, передавалось что-то во время встречи или нет, не удалось. Встреча продолжалась не менее 2 минут. Расстались они в 9 часов 41 минуту. Борис пошёл вниз по Дондукову по правой стороне, Кузьмин перешёл к рекламе кино, остановился на мгновение и пошёл дальше по левой стороне. В пролёте по Торговой улице он два раза пересёк улицу, вероятно, для проверки, поднялся по мосту, задержался на секунду у магазина, пересёк Московскую улицу около военного музея и вошёл в калитку полпредства, открыв её своим ключом».

К радости Фосса и Браунера — наконец-то! — была зафиксирована и сфотографирована встреча связника чекистов с Борисом. Связника проследили до полпредства, его советская принадлежность не вызывала никакого сомнения. Итак, подозрения оправдались: Солоневичи — враги! А с врагами разговор простой — ликвидация!

Генерал Абрамов сообщил Миллеру о встрече Бориса с человеком из советского посольства. Миллер тут же направил предупреждающее письмо Скоблину, который находился в служебной поездке по странам Европы. Тревожный характер вестей из Софии генерал несколько смягчил:

«Фёдор Фёдорович мне передал, что слухи о братьях стали ползти и у них. Он полагает, во всяком случае, что ежели они дали какие-либо адреса, то ими пользоваться не следовало бы… Хотя для меня всё это маловероятно, если судить по направлению газеты и по тому, что им не дают к нам визы. Но бережёного — Бог бережёт. Что же касается газеты, то я очень ею доволен и считаю, что её распространение в эмиграции заслуживает самого энергичного поощрения: много материала для понимания жизни, как она сложилась в СССР, а потому и для разговоров с иностранцами, для антисоветской пропаганды, к которой я не устану призывать нашу эмиграцию, желающую активности».

Резидент Яковлев воспринял возникшую ситуацию спокойно. Всякое случается в разведке! Кузьмин, сам того не подозревая, удачно подменил М. в комбинации по Борису.

Из сообщения в Москву 26 августа 1936 года:

«Вопрос о ликвидации братьев не снимается. Фосс досадует, что он затянулся, и старается скорее осуществить его. По указанию полиции от РОВСа приставлены к Солоневичам в качестве негласной „охраны“ три человека, на которых возложена задача ликвидации. Фосс дал этим людям указание ликвидировать в первую очередь Бориса, а затем остальных. Решение это твёрдое».

Резидент отметил также, что РОВС установил за Кузьминым недельную слежку, конечно, без результата. За Борисом наблюдение было прекращено: кто-то из «тройки Солоневичей» обнаружил наличие преследователей. Борис навестил Фосса и сообщил ему, что за семьёй идёт слежка. Фосс изобразил недоумение, а Солоневич заявил, «что чувствует нависшую над ним опасность, и предупредил: пусть те, кто замышляет недоброе, подумают о последствиях. Затянуть его куда-нибудь на расправу не удастся. Если же с ним что-то случится, найдутся люди, которые за него отомстят».

Яковлев подчеркнул, что это заявление Бориса не повлияло на планы Фосса и полиции, которые сделают всё возможное, чтобы Солоневичам не удалось удрать из Болгарии.

В сентябре 1936 года в Софии побывал генерал Скоблин. Позже, докладывая об итогах поездки руководству РОВСа в Париже, он сделал упор на «провокационную сущность Солоневичей». При этом Скоблин ссылался на «надёжные данные» капитана Фосса, у которого «связь братьев с НКВД не вызывает никаких сомнений». В качестве ещё одного доказательства он напомнил, что Солоневичи предложили свои услуги по организации террористических акций не только в СССР, но и в Европе, указав на Блюма[116] как на наиболее подходящую «цель»! Для Советов, подчёркивал Скоблин, Солоневичи «проповедуют самый жесточайший террор», и при этом к одному из братьев приезжает в Софию жена, которая работает в советском торгпредстве в Берлине, а жена другого брата, по его словам, в это же время сидит в концентрационном лагере. Как это совместить!? Ведь это явное враньё!

Скоблин призвал к соблюдению «величайшей осторожности» во всех делах с братьями. Трубецкой, начальник канцелярии РОВСа, однако, высказал сомнение в «провокаторстве» Солоневичей: слишком много вреда они принесли большевикам, чтобы находиться у них на службе. Миллер с ним согласился, вновь напомнив, что большевики делали всё, чтобы не допустить приезда братьев в Париж. Скоблин остался при своём мнении и предупредил собеседников, что Солоневичи при всех их пробивных талантах и юркости способны докопаться до самых сокровенных секретов РОВСа. С этим Миллер спорить не стал.

На Лубянке с удовлетворением подытожили выводы «внутренней линии» РОВСа о братьях:

«Солоневичи являются большевистскими агентами большого калибра. Руководство в семье осуществляет Борис, играющий при ней роль комиссара. В задачу группы входит провокационная работа в Болгарии, Югославии и Франции. Солоневичи очень ловко подбираются к работе активного отдела РОВСа. Они сообщили имена многих лиц на территории СССР, рекомендуя их с лучшей стороны. Однако предложили выяснить места их проживания через адресные столы.

В отношении большевиков братья советуют применять только террор. Всякую другую работу считают нереальной. Они предложили совершить террористический акт в Москве против Шверника и рекомендовали привлечь к этому своего лучшего друга, бывшего офицера Александра Корнилова. По словам братьев, он согласится на проведение этого теракта. Солоневичи предложили также совершить террористический акт в отношении премьера французского правительства Блюма.

Капитан Фосс видит в этом хитроумную уловку. Видимо, ГПУ переменило тактику своей работы и пошло по линии создания новой легенды, „нового Треста“. Если раньше все прибывавшие из Советского Союза провокаторы под разными предлогами отклоняли террор, то сейчас все беглецы следуют иной тактике — выступают только за него. Подозрительным признаком Фосс считает также поведение Бориса. Как он может активно выступать против большевиков, если его жена и двое детей находятся в концлагере»[117].

Для Фосса задача устранения Солоневича стала делом чести: он способствовал их приезду в Болгарию, внедрению в среду эмигрантов. Солоневичи не подозревали, какая опасность нависла над ними. Боевики РОВСа Александров, Марков и Тренько, получив «неопровержимые доказательства работы братьев на чекистов», несколько раз пытались ликвидировать Бориса, считая его ключевой фигурой в очередном «Тресте».

Вместе с тем генерал Абрамов проявлял нерешительность, прикидывал степень негативной реакции на теракт болгарских властей. Благоразумие возобладало. Генерал распорядился прекратить подготовку физической ликвидации Солоневичей, считая, что «чисто» провести операцию не удастся. Полиция обнаружит, куда ведут следы, с помощью того же Браунера. После этого РОВСу в Болгарии не поздоровится. Разгонят без всякого!

Однако Александров приказ Абрамова проигнорировал и с согласия Фосса продолжил подготовку к акции. В начале октября Марков и Тренько, вооружившись револьверами, отправились в Овча Купель к дому Солоневичей, чтобы покончить с ними. Они не знали, что несколько дней назад неподалёку от виллы «Спокойствие» произошёл вооружённый грабёж, в результате которого погиб случайный прохожий и был ранен полицейский. Уголовная полиция стала присматривать за этим районом, ежевечерне направляя сотрудников на патрулирование. Конечно, боевики РОВСа показались полицейским агентам подозрительными. Их задержали и обыскали. Обнаружили револьверы, а у Маркина удостоверение, в котором подтверждалось, что он негласный сотрудник Браунера. Боевиков передали в департамент политической полиции, откуда после продолжительного допроса освободили.

Генерал Абрамов был в ярости, когда узнал о самоуправстве и, что ещё хуже, провале:

— Если не можете организовать дело как следует, то прекратите танцы вокруг Солоневичей. Они выкрутятся, а РОВС в Болгарии вы погубите!

Расправу с братьями «внутренняя линия» отложила «до лучших времён», хотя у Фосса и Браунера возникали самые чудовищные планы расправы с Солоневичами. Например, похищение и «исчезновение» их в топке специальной печи, находившейся в подвалах Управления полиции. Той самой печи, в которой жгли тела «красных» в напряжённые дни «зачистки Болгарии от коммунистов» после провалившегося Сентябрьского восстания 1923 года. «Головка» РОВСа заметно дистанцировалась от братьев. Солоневичи почувствовали это и без особых сожалений стали углублять отношения с «новопоколенцами».

О колебаниях в стане РОВСа по поводу физической расправы с братьями Яковлев информировал Москву в ноябре 1936 года:

«Фосс с запрещением Абрамова не согласен и продолжает подготовку ликвидации. Александров заявил, что будет лично искать удобного случая, чтобы „закончить дело“. „Ворон“ старается подыгрывать Фоссу, одновременно упрекая его в нерешительности.

Борис и Иван 10 октября уехали в Югославию для чтения докладов. Абрамов и, отчасти, Браунер полагали, что мешать не надо, чтобы не давать братьям повода для неприязненного отношения к РОВСу. Визы из Югославии им были присланы при прямом содействии В. М. Байдалакова.

Направленная Вами простой бандеролью книга с „наколками“ в руки Фосса не попала, вероятно, проскочила перлюстрацию. Придётся выслать ещё одну. Чтобы заинтересовать полицию и побудить её к решительным действиям, желательно наколоть фразы, из которых было бы видно, что братья занимаются не только эмиграцией, но и чисто болгарскими вопросами — собирают политическую и военную информацию».

Перед поездкой в Югославию Борис направил «новопоколенцам» в Париж письмо с просьбой помочь в получении трёхмесячных виз для себя и брата — для чтения лекций и оформления борцовского ангажемента. «В августе 1935 года я с братом хлопотал об этом, — сетовал Борис, — но, несмотря на поддержку влиятельных людей, нам отказали. Весьма вероятно, что какое-то „досье“ содержит о нас политически неблагоприятные отзывы». Пытаясь заинтересовать парижское руководство НСНП, Борис представил свои физические кондиции с наилучшей стороны:

«Прилагаю пару фотографий — не для публики, а для понимающих людей. Если нужно, могу прислать рекламные фотографии. Сейчас во мне 92 кило при сухой мускулатуре и хорошем рельефе. Моя 3-месячная практика в кэч ещё, правда, не дала мне хорошего с ним знакомства, но, во всяком случае, тренировки с Даном Коловым, Гарри Стоевым, Броновичем, Дмитрием Стойчевым были полезными. Видел работу Пасмана. Разумеется, у него лучшая работа из всех, кого я видел [из кэчменов]. У него редкое сочетание стиля французской [борьбы] и кэча, как раз то, что уже выработалось у меня, причём если суплессы Пасмана, может быть, более гибкие, то мои — более стремительные. Два дня тому назад я боролся со Стойчевым в Варне (ничья). И при его весе в 106 кило я провёл 21 суплесс (конечно, разных стилей).

По старому опыту я знаю, что публика относится ко мне очень тепло, и в отношении популярности бояться не приходится. Моменты более широкого рекламного характера сообщу по первому требованию (врач, журналист, заместитель Старшего скаута России, — если нужно, то и Соловки, побег и всё прочее, что может овеять мое имя ореолом романтики и создать „характерность“)».

Лекционное турне братьев по Югославии прошло успешно, чему в немалой степени помогли местные «новопоколенцы». В целях экономии братья остановились в доме Николая Григорьевича Иванова, бывшего соученика Бориса по Виленской гимназии и его товарища по русскому «Соколу». О том, что Солоневичи живут в «соседней» Болгарии, Иванов узнал из «Голоса России» и тут же послал Борису письмо:

«К большой моей радости я узнал из случайно попавшего мне второго номера газеты, что известные всему свету Солоневичи не однофамильцы! Рад возможности приветствовать тебя и твоего брата Ивана Лукьяновича и выразить Вам искреннее удовольствие в том, что Вас Бог сохранил и привёл сюда, и мой восторг перед Вашими неожиданными способностями, энергией и неустрашимостью в борьбе за нашу русскую правду и Родину. Если глянешь на помещённую в газете фотографию группы Виваго (рядом с Людой Корховой), то увидишь над твоей головой в верхнем ряду справа Николая Иванова, пишущего эти строки».

Николай уже более десяти лет жил в Белграде, принял югославское подданство, был владельцем мыловаренного завода и в сравнении со многими другими эмигрантами мог считать себя человеком с удачно сложившейся судьбой. С ним братья говорили обо всём, но в первую очередь — об умонастроении русских эмигрантов в Югославии. Иванов рассказал, что многие уверены в дальнейшем углублении кризиса в Европе, приближении войны и участии в ней Советского Союза. Непростая ситуация в Русском Зарубежье, в котором всё более ожесточённо соперничали различные политические группировки, была зеркально отражена в Югославии. С середины 1930-х годов русская колония разделились на «пораженцев» и «оборонцев», и дискуссия между представителями этих тенденций не прекращалась ни на день.

При внешней простоте проблемы: на чьей стороне выступать в ходе грядущей войны — Советского Союза или его потенциального врага (под которым прежде всего подразумевалась Германия), аргументы «оппонирующих» сторон — этические, моральные, исторические и патриотические — были настолько несовместимы, что эмигрантские раздоры по этому поводу приобрели откровенно враждебный характер. Иван с особым недоверием следил за деятельностью «Союза оборонцев», однозначно заявляющего, что против Родины воевать нельзя. Иван считал, что «Союз оборонцев» финансируется НКВД, и потому при каждом удобном случае полемизировал с «Голосом Отечества», печатным органом «оборонцев». Себя Солоневич относил к «пораженцам», считающим, что первостепенная задача — это разгром большевистской власти, разгром любой ценой и любыми средствами: поражение Советов должно стать победой всех антикоммунистических сил.

В Белграде Иван и Борис ежедневно встречались с руководителями «новопоколенцев», которые доверительно поделились информацией о «внутренней линии» РОВСа и о её «засоренности» чекистской агентурой. По свидетельству Бориса Прянишникова, активного «новопоколенца», Иван Солоневич «отнёсся равнодушно» к этому сообщению[118]. Объяснялось это просто: о «внутренней линии» он был порядком наслышан, считал результаты её работы провальными и бесперспективными как раз в силу «проникновения» агентов НКВД.

В редакцию «Голоса России» поступали письма, авторы которых спрашивали Ивана Солоневича о причинах его «умалчивания», «нежелания» затрагивать еврейский вопрос, обсуждать его в рамках «ответственности евреев за гибель России». Подобные вопросы неизменно звучали во время лекционного турне Солоневичей в Югославии. С открытым письмом по этому поводу к Ивану обратился читатель «Голоса России» Павел Спиридонов:

«В Вашей ругани антисемитов уже видна косвенная защита еврейства. Ваш же доклад 20 октября в Русском доме в Белграде окончательно вскрывает Вашу позицию. Ваше выступление было не докладом по освещению еврейского вопроса, а защитительной речью. Но Вы недооценили эмиграцию. Вы рассчитывали, как сами говорили, на наш эмоциональный антисемитизм. Это в России, под постоянным и непосредственным ощущением еврейского гнёта разрастается и ширится эмоциональный антисемитизм. Здесь же, вдали от этого еврейского террора, мы имели возможность стать на иную базу. Как определила „Еврейская трибуна“, мы используем основу научного антисемитизма. И вот на основании наших знаний мы требуем от Вас ответа: на каком основании и как смели Вы защищать перед нами народ, который задумал и провёл всю нашу революцию и который продолжает по сей час свою преступную работу? Вы утверждаете, что еврейство только использовало революцию. Но даже если это так, русскому было бы естественнее и достойнее обвинять их и за случайное участие, нежели защищать».

Спиридонов отметил, что «Солоневич хорошо натаскан на обработке масс», ведь публика почти единодушно хлопала, когда он заявил, что не евреи, а русская интеллигенция привела к революции. «Вот это игра! Вы показали себя достойным Ваших учителей. Не даром Вы хвастались, что, дескать, „мы, подсоветские, любого жида обставим“».

Свое «разоблачительное» послание Спиридонов завершил так:

«Не разрешив еврейского вопроса, Вы никогда не разрешите национального, то есть не обеспечите суверенитета русской нации. Мы имеем тому пример в Германии».

На подобные обращения Солоневич отвечал не раз на страницах газеты. В одном из своих личных писем он объяснял свою позицию следующим образом:

«Что касается антисемитизма, то я намеренно поставил вопрос так, как он поставлен в моих статьях: нельзя всё сваливать на жидов. И нельзя пускать по эмиграции фальшивые списки, „сионские протоколы“ и прочие филькины грамоты. А сами-то мы где? А почему тот же РОВС разлезается? А почему создалось такое положение, что вот, например, в здешнем софийском интернате пришлось рассовывать по разным комнатам скаутов, витязей и разведчиков: они, видите ли, не желают дышать одним воздухом друг с другом. И что с того, что Иванов Седьмой — жидоед, жидам на это наплевать. А вот тот факт, что на практике этот жидоед не ест жидов, а разъедает русские организации — имеет весьма большое практическое значение»[119].

Распространённую в эмиграции идею «жидомасонского заговора» против России Солоневич считал вредной и тенденциозной. По его мнению, тезис о том, что евреи подготовили Октябрьскую революцию, был глупым и ошибочным. Они получили полное равенство и все необходимые свободы после Февральской революции 1917 года. Чего же больше желать? Коммунистический режим — это продукт «заговора большевиков», гипертрофированной жажды власти Ленина и его подручных, а не целенаправленной деятельности так называемых «жидомасонов», от которой якобы идут почти все исторические беды и катастрофы в России. Американский исследователь Уолтер Лакер отметил, что «Солоневич высмеивал и другие аргументы идеологов-антисемитов, но без заметного успеха. Преступления евреев были важной частью идеологии правой, и Солоневичу ставили в вину, что он плохо знает классику антисемитской литературы»[120]. Обвинение это Солоневич отвергал, демонстрируя в своих трудах глубокое знание еврейского вопроса в России. Позиция Ивана была неизменной: этот вопрос не самый важный в списке задач по переустройству России, которые надлежит решать русской эмиграции после возвращения на родину.

О реакции белоэмигрантов на лекции Солоневичей в НКВД нередко узнавали из перехваченных писем. Каждое из них, как в капле воды, отражало разнобой взглядов и надежд эмиграции.

Переписка бывших дипломатов Е. В. Саблина[121] и В. А. Маклакова свидетельствует о росте интереса эмигрантской массы к Солоневичам. Саблин с подчёркнутым неодобрением писал: «За последнее время у нас здесь [в Лондоне] стали очень увлекаться братьями Солоневичами, и многие умы как-то притупились. В особенности превозносят Солоневичей, конечно, правые круги».

Маклаков не соглашался, пытался объяснить феномен Солоневичей объективными причинами: «Вот вы мельком отрицательно отозвались об [Иване] Солоневиче… Я очень жалею, что Солоневич грозит свалиться к уродам непримиренчества. Однако Вы и лично в нём, и в судьбе его писаний можете видеть, насколько эти настроения живы».

По мнению Маклакова, феномен Солоневичей вызван тем, что они твёрдо стоят на распространенной в кругах эмиграции (особенно среди военных) позиции неприятия соглашательства с большевиками. Братья отражают эти настроения, напоминают о том, какой вред нанесли большевики России, и о том, что примирение с ними как победителями станет фактически осуждением всех тех, кто с ними боролся. Маклаков склонялся к мнению, что с этим взглядом надо считаться: в эмиграции есть два фланга и два мировоззрения. Оба имеют право на существование.

Мнения Саблина и Маклакова о Солоневичах отражало различие подходов к братьям наиболее подготовленных политически и интеллектуально представителей эмиграции. Своё отношение к Солоневичам выражали и рядовые эмигранты. Вот типичная точка зрения, высказанная бывшим «нижним чином» белой армии:

«Здесь [в Югославии] недавно были братья Солоневичи, издающие „Голос России“. В своих лекциях описывали жизнь русских за чертополохом, свидетелями которой они были до 1934 года, когда бежали. Впечатление у меня от всего ими рассказанного таково: там все ненавидят властвующих партийцев и убеждать уничтожать их — нет необходимости. Народу нужен только случай захватить оружие. О дальнейшем самоуправлении даже и не думают, партийные дрязги им незнакомы. Они благоговеют перед смертью Императора Николая II и его семьи, которые отказались от заграницы и хотели разделить русскую судьбу. Белое движение в памяти народа свято, и порыв освободить Россию в нём не угасает, нужна лишь маленькая шаткость власти.

Желаю бодрости духа, чтобы и дальше переносить изгнание. Солоневичи нас вдохновили. Может быть, и в самом деле ждать осталось недолго. Мировые события складываются так, что коммунисты серьёзно забили тревогу. Их активизм в Испании — предсмертная агония. Каков будет их конец, трудно предугадать, но то, что он близится, — несомненно. И мы, Сибиряки-Александровцы в Крагуевце, кричим вам, однокашникам, близко стоящим к русской границе на Дальнем Востоке, — „слушай!“, и надеемся, что следующее эхо будет раздаваться с русских земель»[122].

В Югославии Солоневичи ещё раз убедились в том, что недоверие к ним широко распространено в эмигрантской среде. Доходило до полного абсурда! Так, в Белграде у Бориса «на трактирной почве» случился довольно острый разговор с группой белых офицеров, которые заявили ему, что им «точно известно», что капитан Фосс — провокатор, а он, Солоневич, является для него «связующим звеном с НКВД»![123]

Вернувшись в Софию, Борис не удержался от желания разыграть Фосса и тут же отправился к Браунеру и сообщил ему об этих «разоблачениях»: мол, Фосс имеет двойное дно! Браунер, разумеется, поставил Фосса в известность о «странных откровениях» Солоневича. Фосс возмутился, усмотрев в этих «наговорах» признаки подготовки против него «одной из типичных провокаций в духе НКВД». Ещё больше встревожился Фосс, когда на следующий день Борис отыскал его и как ни в чём не бывало начал рассказывать ему о том, что организация «новопоколенцев» состоит из очень активной и способной молодёжи, которую можно легко подчинить РОВСу для более эффективного использования. Но для этого, мол, из их организации надо «устранить» руководителя Георгиевского. Борис признал, что это нелёгкая задача и что выход только в «уничтожении» Георгиевского. Фосс онемел, услышав это, и поспешил ответить, что «новопоколенцы» интереса для РОВСа не представляют и что он не намерен поддерживать разговор на столь провокационную тему. После этого «захода» Бориса Фосс окончательно убедился, что против него готовят провокацию, и чтобы предупредить события, в тот же день изложил в письменном виде подробности разговора с Солоневичем и лично отвёз это заявление-донос в полицию.

Розыгрыш Бориса Иван осудил. Вокруг них и так много излишней полицейской суеты, которая мешает их налаженной газетной работе. Борис с ним не согласился: после всех известных им случаев со слежкой, вскрытием писем, распространением слухов и наветов почему бы не отплатить «другу детства» той же монетой?

Выходки Бориса, конечно, не способствовали поиску взаимопонимания с РОВСом. Отношения поддерживались, но без всякой доверительности.

Наиболее последовательными в «ведении боевых действий» против братьев были младороссы. Орган младоросской партии «Бодрость» едва ли не в каждом номере и под любым предлогом обрушивался на «провокаторов Солоневичей». На Лубянке обратили на это внимание. В декабре 1936 года резидентура НКВД в Праге получила указание «всячески способствовать инициативе младороссов по дискредитации Солоневичей». Для придания этим усилиям ещё большего размаха предписывалось «задействовать возможности» агента «А/1» и через него подключить к делу Б. Чернавина (однофамильца Владимира Чернавина, бежавшего с женой и сыном из СССР в 1932 году).

Вскоре в Праге вышла в свет брошюра Б. Чернавина «В союзе с Троцким. Правда о братьях Солоневичах». Брошюра была напечатана тиражом в тысячу экземпляров издательским отделом пропаганды младоросской партии в Чехословакии (этим подчёркивался «партийный характер» акции). Формально брошюра стала своего рода ответом на 31-й номер «Голоса России», в котором появилась очередная антимладоросская статья Бориса.

Чернавин, в частности, писал, что в выступлениях братьев отчётливо просматриваются троцкистские тенденции: «По Солоневичам, чем хуже в России, тем лучше, старая песенка… Но это — аналогично Троцкому… Всё это можно читать, можно слышать от Троцкого и его матёрых сподвижников. Но разница есть. Троцкий морально, при всей своей аморальности, выше Солоневича. Троцкий интернационалист и ему, согласно его мировоззрению, наплевать на Россию, на её народы. Солоневич же, защищая троцкистские взгляды, цинично прикрывается плащом национализма. Троцкий — враг России. Солоневич — предатель России».

Брошюра, обвиняющая Солоневичей в идеологической близости к Троцкому, злейшему врагу Сталина, должна была бы насторожить их. Ведь шёл 1937 год, в Советском Союзе калёным железом выжигали троцкизм и троцкистов. Но братья «сигнала» не поняли, истолковав обвинение в троцкизме как один из «эксцессов» политической борьбы в эмигрантских кругах. А ведь это было прямое предупреждение «из-за чертополоха».

Следующая «разоблачительная» брошюра младороссов будет опубликована в 1939 году, за месяц до нападения Германии на Польшу и начала Второй мировой войны…

Сначала приезд Тамары, потом отъезд Юры на учёбу в Вену изменили порядок жизни в «семейной» редакции. По настоянию Тамары переехали на новую квартиру в центр Софии. Иван был доволен переменами в своей жизни. После гельсингфорсской борьбы за существование, унизительной благотворительности эмигрантских дам и того, что ему казалось тогда непоправимой личной катастрофой, он добился всего, чего хотел. Теперь можно зажить по-настоящему: у него есть своё любимое дело, о котором не приходилось даже мечтать в Советской России, удалось, наконец, восстановить семью. Тамара наладила их совместную жизнь, стала незаменимой сотрудницей в редакции, вызывая этим, кажется, скрытую ревность Бориса. Впрочем, все преходящие нюансы отношений отходили в сторону, когда на каникулы приезжал Юра. Он с гордостью демонстрировал родителям свои рисунки и акварели, блокноты с зарисовками, сделанными на улицах Вены. Успехи его были несомненны.

Не изменяло ему и чувство юмора. Анекдоты, которые Юра привозил из Вены, пересказывали в Софии и русские, и болгары. Они помогали понимать суть текущих событий, с иронией относиться к «вождям современности», имена которых произносились с патетическим придыханием. Успехом пользовался анекдот о плавании в стиле «блюм»:

«У самолёта заглох мотор, и он рухнул в озеро. Летевшие в нём пассажиры — немец, итальянец и француз — свалились в воду. Немец рванул к берегу сажёнками: „Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!“ и успешно выплыл. Итальянец замахал руками по-собачьи: „Дуче! Дуче! Дуче!“ и тоже добрался до берега. А француз сделал „блюм!“ и пошёл камнем ко дну»…

В последних числах декабря 1936 года начальник столичного почтамта пригласил Ивана для контрольного вскрытия нескольких адресованных ему писем. Перед процедурой вскрытия начальник с явной недоброжелательностью сказал: «У нас есть подозрение, что в них есть вложения валюты». На этот раз издателю «Голоса России» повезло только в одном из конвертов оказались франки, да и то на небольшую сумму. Однако протокол был составлен, а Солоневич строго предупреждён: если деньги будут пересылаться подобным образом, то его привлекут к ответственности «за финансовую контрабанду». Эта история с контрольным вскрытием произвела на Солоневичей неприятное впечатление. Они решили, что кто-то близкий к семье из-за элементарной зависти написал на них донос…

ИНО подготовил для руководства НКВД очередную сводку о «ситуации» вокруг братьев, подписанную Шпигельгласом и Клесметом[124]:

«В кругах РОВС и болгарской полиции растёт недоверие к Солоневичам. Этим кругам известно о „бесспорной работе“ братьев с большевиками. Подтверждается это якобы такими фактами: Солоневичи получают значительные деньги из неизвестного источника. Они переехали из пригорода в центральную часть Софии, арендовали большую и дорогую квартиру. Стали регулярно выпускать газету в увеличенном размере, несмотря на слабое поступление денег за неё. Советское полпредство упорно молчит по поводу „Голоса России“, одновременно протестуя против издания эмигрантских газет „За Россию“, „Русь“ и других. Приезд Ольги Хольстрем из Гельсингфорса к Борису расценивается в РОВС и полиции как стремление братьев к расширению поля деятельности.

Несмотря на все подозрения, полиция и РОВС конкретных мер к изоляции или ликвидации Солоневичей не предпринимают. Несколько дней назад Браунер пригласил Ивана Солоневича отдохнуть за город в надежде что-нибудь выведать у него. В результате оба напились и с большим трудом вернулись домой».