Современная венгерская пьеса

Перевод Н. Денеш.

Э р н ё Б о д о р.

К а т а — его жена.

В и ц а — его дочь.

П е т е р — его сын.

А н д р а ш С и л а ш и — учитель-пенсионер.

Г а р а — домоуправ.

К л а р а — уборщица.

Л и д и М э с л е н и — студентка.

В е р а — подруга Лиди.

К а р ч и В о г е л — жилец.

Ш а н д о р Т о т — его друг.

С л е с а р ь.

Действие первое

Кабинет в доме Бодоров, окна выходят на улицу. Слева сплошная стена с установленными на металлических подставках книжными полками, посередине большой проем для раздвижного рекамье. В глубине вход в холл. Справа посредине дверь в детскую. На этой стене также книжные полки. На переднем плане справа в углу у окна большой письменный стол, по обеим сторонам его — стулья. В другом углу цветы: рододендрон, санзаверия. Слева от двери, ведущей в холл, небольшой стол и два кресла. Судя по обстановке, люди прожили вместе годы, но их вкусы и интересы различны. На книжных полках слева стоят беллетристика, книги по экономике и технике, некоторые из них без переплета, видны несколько библиофильских изданий, плашмя лежат альбомы с репродукциями. Эта стена — яркое пятно, с которым хорошо гармонирует желто-красная обивка кресел и светлая мебель. Справа в отдельном шкафу главным образом естественнонаучные труды в более солидных темных переплетах, рядом большой, покрытый стеклом письменный стол со старомодным креслом. Справа на столе груды книг, папки, у противоположной стороны стола скамеечка для ног. При поднятии занавеса К а т а стоит у письменного стола, по всей вероятности, она только что вошла, потому что сумка ее, полная продуктов, лежит на столе. Она просматривает различные открытки и пригласительные билеты, не поднимая их со стола. Затем, резко отбросив их, страдальчески прижимает ладони к вискам.

В и ц а (выглядывает из соседней комнаты и с умоляющим видом протягивает ей белую нижнюю юбку, затем вытаскивает из-за спины гладильную доску). Ма-а-ам!

К а т а. Может, ты хоть раз сама выгладишь?

В и ц а. Но ты же знаешь, что я не умею.

Ката берет гладильную доску и устанавливает ее между письменным столом и придвинутой к нему подставкой для цветов.

В и ц а. Я так тебя ждала… Думала, забудешь, что мне нужно идти на свидание.

К а т а. Петер дома?

В и ц а. Петер? Да-а, дома.

К а т а. Он занимается?

В и ц а. Лежит на диване и читает какую-то пьесу.

Раздается звонок в дверь, В и ц а выбегает, оставляя дверь открытой.

К а т а (включает утюг и расправляет на гладильной доске юбку). Кто это? Папа?

В и ц а (входя). Какой-то дяденька. Говорит, твой старый знакомый…

К а т а. Мой?

За Вицей входит С и л а ш и.

(Взглядывает на него, ставит утюг на доску.) Простите, вы по какому делу?

С и л а ш и. Прошу прощения, что не представился. Мне было интересно, узнаете вы меня или нет…

К а т а. О, конечно… Ваш голос мне сразу…

С и л а ш и. Я всегда любил такие эксперименты и в жизни…

К а т а (взвизгивает). Господин учитель! Дядя Банди… (Оставляет утюг на доске и идет к Силаши; с минуту колеблется, обнять ли его, но затем горячо пожимает ему руку обеими руками.)

С и л а ш и. Я думал, в этой маскарадной маске, которую надевает на нас старость…

К а т а. О нет! Вы не правы… Просто это от неожиданности. Сколько лет мы не…

С и л а ш и. Двадцать три…

К а т а. Как только я услышала ваш голос… Нет, ни за что на свете не соглашусь, будто я не узнала вас. Ведь вы почти не изменились. (Смотрит на него.) Я уже давно привыкла к вашей седине.

С и л а ш и. Да и кое к чему другому…

К а т а. Я, наверно, изменилась куда больше…

С и л а ш и (смотрит на нее). Нет. Только, пожалуй… больше стали походить на самое себя. Вы скинули…

К а т а. Молодость?

С и л а ш и. Которая уже и тогда служила вам маской… Кажется, что-то горит?

К а т а (хватая утюг). Ну конечно…

В и ц а (испуганно). Моя юбка?

К а т а. Нет, не юбка… Дядя Банди столь же наблюдателен, как и раньше на уроках физики…

В и ц а. Мамочка… Мне нужно собираться… Ты ведь выгладишь… (Показывает на юбку и выходит.)

К а т а (с некоторой досадой). Ладно, ладно… Выглажу… (Выворачивает юбку.) Я уже привыкла, что даже в праздничные дни мне преподносят подобные сюрпризы… (Со смехом, Силаши.) Остаться в субботу вечером дома, с ее точки зрения, — моральное самоуничтожение.

С и л а ш и. И, разумеется, нижнюю юбку-колокол может выгладить только мамочка.

К а т а. О, вы так разбираетесь в моде?

С и л а ш и. Кто был учителем в женской гимназии…

К а т а. Тогда мы этого не замечали.

С и л а ш и. Или я так ловко это скрывал… Когда я иной раз по утрам прохожу мимо женской гимназии и думаю о своих коллегах, которые спустя несколько минут начнут там урок, то невольно обращаю внимание на фигурки сегодняшних девочек, спешащих в школу.

К а т а. И все же вы им изменили. Сами попросились к мальчикам…

С и л а ш и. Да, последние двадцать лет я преподавал в Сентеше.

К а т а (задумчиво). Должно быть, у вас на то была причина… Но вам следовало бы сохранить привязанность к нам, своим старым ученицам. Мы так ждали вас на нашей встрече в день десятилетнего юбилея. Весь смысл этой встречи был в том, что и вы пожалуете…

С и л а ш и. Да, помню, мне в тот день позвонили с утра. Можете представить, какой это был для меня соблазн…

К а т а. Мы были так огорчены…

С и л а ш и. Я все учел… И ту сердечную боль, которую я мог бы причинить кое-кому своим приходом…

К а т а. А сейчас? Что вы делаете в Будапеште? Уж не откомандировали ли вас на курсы повышения квалификации?

С и л а ш и. На курсы? Нет, меня уж больше не пошлют на курсы. Увы, я пенсионер. А в Будапешт я переехал в семью дочери.

К а т а. Как, она уже замужем? Маленькая…

С и л а ш и. Эмма… Да, замужем. Вышла за моего молодого коллегу. Даже их сынишка уже в таком возрасте, когда дедушка может быть столь же заботливой няней, как и бабушка.

К а т а. А бабушка… тетя Бора?

С и л а ш и. Она навсегда осталась в Сентеше… Рак… Так что маленькому Банди приходится довольствоваться моим обществом…

К а т а. Это единственное, в чем я завидую вашему внуку, — у моих детей нет такого деда.

С и л а ш и. Но ваши дети уже большие. Эта девочка…

К а т а. Она младшая. Тем более. (С наигранной живостью.) Я даже не могу выразить, как вы осчастливили меня своим посещением. Как я ждала, что вы возьмете вдруг да нагрянете. Когда я была еще студенткой и потом, уже будучи замужем.

С и л а ш и. И вот в один прекрасный день, когда меня уже давным-давно не ждут, я все-таки появился, как собственная тень.

К а т а. Но как вы разузнали, где я живу? Вы знали мою фамилию по мужу?

С и л а ш и. Да, из присланного приглашения на свадьбу.

К а т а. Ну, разумеется, несравненная память господина учителя…

С и л а ш и. А кроме того, скромный провинциальный учитель, стараясь не быть назойливым, все же внимательно следит за судьбой своей лучшей ученицы.

К а т а. Лучшей…

С и л а ш и. Несколько лет назад к нам в гимназию попал молодой коллега, который слушал ваш спецкурс. Некий Сегё.

К а т а. Как же, помню… Не так-то много у меня было слушателей.

С и л а ш и. А к тому же ваши научные статьи… в «Вестнике физики».

К а т а. О, если б я знала, что вы их тоже читаете… Мне было бы за них еще более неловко.

С и л а ш и. Нет, почему же? Они очень интересны. Особенно прошлогодняя, об элементарных частицах.

К а т а. Это всего лишь научно-популярный очерк, не более. Стоило ли тратить столько сил на то, чтобы их автор стал чем-то большим, нежели просто машинистка или секретарша.

С и л а ш и. Замечательно и то, что человек может жить в атмосфере науки. Может просматривать самые свежие журналы, вести семинары, следить за новейшими научными достижениями.

К а т а. Постепенно и эти занятия становятся такой же обязанностью, как исправление курсовых работ, покупка продуктов, глажка модных юбок…

С и л а ш и. Да, вы, женщины, мало выиграли от эмансипации.

К а т а. А вы читали мою кандидатскую диссертацию? Теория относительности в электродинамике.

С и л а ш и. А как же… В диссертации было немало оригинального. Я даже хотел вас поздравить…

К а т а. Я тогда собиралась послать ее вам. Но потом решила, что пошлю следующую работу… Которая была бы достойна ваших ожиданий. Но позже уже нечего было посылать. Да и стареешь тем временем. Самый старший по возрасту ассистент на кафедре. Вы же знаете, как смотрят молодые гении на застрявшую в ассистентах старуху. (С живостью.) Впрочем, я не собираюсь жаловаться. Просто надо признать тот печальный факт, что из меня ничего путного не вышло… А теперь пора и порадоваться нашей встрече. Ведь то, что вы здесь… Чем я обязана вашему приходу? Лишь тем, что вы переехали к дочери в Пешт?

В и ц а (заглядывает в комнату). Мамочка, юбка готова?

К а т а. Да, можешь взять.

В и ц а. Как по-твоему, какие туфли к ней надеть?

К а т а. Красненькие.

В и ц а. А можно я надену твои?..

К а т а. Ну что ты спрашиваешь?

Вица берет юбку и уходит к себе.

(Силаши.) На мою беду у нас одинаковый размер ноги.

С и л а ш и. Да, вы схожи не только в этом. Ваша дочка очень напоминает ту девушку, что сидела на третьей парте… около окна.

К а т а. К сожалению, мы похожи только внешне. Характер у нее, скорее, отцовский. В сыне гораздо больше моего. Хотя он иной раз меня пугает. (Зовет сына.) Петер!

Г о л о с П е т е р а. Да?

К а т а. Зайди-ка на минутку. Хочу тебя кое-кому представить… Тому, о ком я тебе много рассказывала.

Входит П е т е р с раскрытой книгой в руках, безучастно смотрит на старика.

Господин учитель Силаши.

П е т е р. Да, слышу. Легендарный господин учитель Силаши! Мама обычно из-за вас жалеет меня.

С и л а ш и (улыбаясь). Жалеет?

П е т е р. Да, потому что у меня нет такого учителя, как вы. Который мог бы слегка навести порядок в моих мыслях.

С и л а ш и. А вы? Или… можно на ты?

П е т е р. Как вам угодно. Взрослые имеют право обращаться ко мне, как они хотят.

С и л а ш и. А вы не разделяете мамино мнение?

П е т е р. Нет, я не думаю, чтоб в моих мыслях — как это представляет себе мама — кто-либо мог навести порядок… Двадцать лет назад вообще было легче привести в порядок мысли любого человека.

С и л а ш и. Я чувствую это на собственном опыте. Только я думал, это оттого, что я состарился…

П е т е р. Возможно, и вы постарели. Только молодежь нынче не склонна быть… простофилями… И если молодые люди и считают себя достойными жалости, то вовсе не оттого, что обожаемый учитель в минуты их юношеского умиления не смог накинуть им на шею аркан.

К а т а. Ты слишком торопишься выложить свои карты…

П е т е р. Я думал, ты позвала меня, чтобы представить. Но если тебе угодно, я могу отвечать, как на приемных экзаменах в институте.

С и л а ш и. Ни в коем случае… Ведь тогда я не узнаю, почему нынешняя молодежь жалеет себя. А это очень важно — знать, почему то или иное поколение жалеет себя.

П е т е р. Почему? Ну, хотя бы потому, что у нас нелады с правдой.

Ката и Силаши переглядываются.

С и л а ш и. Можно полюбопытствовать, что за книгу вы читаете?

П е т е р. Вы все равно с ней не знакомы. Это книга одного швейцарского писателя…

С и л а ш и (не глядя на книгу). Дюрренматт. Мой зять филолог, поэтому я случайно знаю… Интересная книга?

П е т е р. Несомненно. Жаль, что я не совсем понимаю. Плохо знаю немецкий.

С и л а ш и. А почему вы не читаете переводы его произведений?

П е т е р. Я уже все прочел. (Уходит.)

К а т а. Вот видите…

С и л а ш и. Если учесть исходные данные, это весьма обнадеживающее уравнение.

К а т а. Вы серьезно?

С и л а ш и. Вы же знаете, я всегда говорю серьезно.

К а т а. Значит, он не безнадежен? Вы тоже считаете, что в нем есть какое-то рациональное зерно… Мы столько спорим об этом с его отцом.

С и л а ш и. Угол зрения педагога, конечно, намного удобнее родительского. Ему не обязательно пребывать в постоянном беспокойстве.

К а т а. Да. (Смеется.) Ваши формулировки по-прежнему точные. Лучше и не определишь, что самое тягостное в роли родителей! Постоянное беспокойство. Родители считают себя несерьезными, беспечными, если это беспокойство не сжимает им сердца. Но как же мне о нем не беспокоиться? Вы только подумайте, какая спесь! Эта постоянная готовность к выпаду. Эти неверно понятые идеалы. Я уже смирилась с мыслью, что его не примут в институт. Он хотел бы стать врачом. Только бы его сейчас, в последний год, не вышибли из гимназии. Я не хочу всего говорить… Даже из того, что я сказала, можно себе представить, что мне приходится выдерживать. Как я вынуждена порой подавлять в себе желание встать на его сторону!

С и л а ш и. Эти значительные перемены в нашей жизни создают значительную дистанцию между родителями и детьми…

К а т а. Да, пугающую дистанцию… Я часто ощущаю, что подобное отдаление вовсе не предусматривалось. Вот, к примеру, я и дочь. Хоть я иной раз и чувствую, что выросла в другой атмосфере, я ближе стою к нынешнему миру… Не только потому, что выросла в бедной полукрестьянской семье и знаю, что именно изменилось… Речь идет о той вере, согласно которой человек живет и которая трудно укладывается в формулы! Меня воспитывали в духе следования долгу, и это вы, мои учителя, привили мне: если я этим поступлюсь, вокруг меня все рухнет. И сейчас, даже если б я захотела, я не смогла бы отступиться от своего долга. У моей дочери иное, непонятное для меня кредо: стремление к наслаждению. Сын же, в котором есть что-то благородное, живет в состоянии постоянного бунта, словно та материя, из которой я столь спокойно и естественно сформировалась, никак не может понять законы кристаллизации.

С и л а ш и. Может, это потому, что перед ним нет готовых схем. И он все должен понять сам, даже схему сетки кристалла.

К а т а. Вы так думаете, дорогой дядя Банди? Как хорошо, что вы пришли. Разве с чужими об этом поговоришь… Просто удивительно, что двадцать три года спустя именно сейчас вы… Нет, есть все-таки на свете телепатия… Вы уж простите меня, дядя Банди, за мой вопрос, но как вам пришла в голову мысль…

С и л а ш и. Прийти…

К а т а. Только из-за того, что вы оказались в Пеште?

С и л а ш и. Я уже давно собирался наведаться. Когда уходишь на пенсию, вместо живых учеников обращаешься к бережно хранимым в памяти. К тому же исчезло еще одно сдерживающее меня обстоятельство…

К а т а (колеблясь). Тетя Бора…

С и л а ш и. Да, вы и сами, должно быть, помните. Она чрезвычайно болезненно реагировала на мои отношения с ученицами… Хотя она была совсем простая женщина, но обладала повышенной чувствительностью. Вот почему я и перевелся в мужскую гимназию…

К а т а. Так я и думала. И восхищалась вами.

С и л а ш и. Чем тут восхищаться. Просто я бережно относился к ней. Но теперь, когда ее уже нет, я могу позволить себе сию небольшую компенсацию.

К а т а. Присмотреться к заботам своих старых учениц…

С и л а ш и. Да. (Колеблясь.) Хотя в вашем случае этому способствовало одно случайное обстоятельство…

К а т а. Да?

С и л а ш и. Дело в том, что моя дочь работает вместе с вашим мужем.

К а т а. На заводе автосамосвалов? Она инженер?

С и л а ш и. О нет, она не была преуспевающей ученицей… Всего-навсего счетовод.

К а т а. Как ее фамилия?

С и л а ш и. Печине.

К а т а. Не помню, чтоб мы с ней встречались.

С и л а ш и. Одно время она работала в отделе вашего мужа.

К а т а. Да? И она что-нибудь рассказывала?

С и л а ш и. Нет, ничего особенного. Просто мне показалась знакомой его фамилия: Эрнё Бодор. Насколько я помню, вы познакомились в университете.

К а т а. Скорее, в столовой. Он учился на экономическом факультете, а мы ходили туда обедать…

Звонок.

Г о л о с П е т е р а (из соседней комнаты). Вица! Знакомый звонок!

К а т а. Вица уже ушла. Открой сам, это, наверно, отец. (Не дожидаясь Петера, идет открыть дверь. Силаши.) Простите. (Уходит. Из передней доносится ее голос: «У нас желанный гость!»)

Г о л о с Б о д о р а (рассеянно). Гость? Кто?

К а т а (возвращается в комнату; обернувшись к идущему за ней следом мужу). Господин учитель Силаши!

Б о д о р. Силаши… (Вспоминая.) Тот самый Силаши? Из Сегхата? (Заметив гостя, подходит и пожимает ему руку.) Очень рад. (Кате.) Наконец-то мне посчастливилось познакомиться с господином учителем Силаши! (Силаши.) В нашем доме, особенно одно время, господин учитель играл роль дельфийского пророка. Как молодожен я даже несколько ревновал к нему свою жену.

С и л а ш и. Но вы не производите впечатление человека, попусту терзающегося душевными муками.

Б о д о р. Понимаете, молодым мужьям трудно свыкнуться с мыслью, что, кроме них самих, у жен существует кумир… По любому вопросу, где только можно было аргументировать изречениями Силаши, не стоило и вступать в спор…

К а т а. Как называется в поэзии преувеличение?

С и л а ш и. По-моему, гипербола.

Б о д о р. А я думал, это какая-то кривая. Все это я говорю вам не из учтивости… (Кате.) Вспомни, сколько раз я тебя уговаривал: поедем в Сентеш — вы, кажется, тогда там преподавали, — поселимся в гостинице, как будто мы случайно проездом оказались в городе, и ворвемся в святилище Силаши.

К а т а. Да, было такое…

Б о д о р. Я прикидывался великодушным, будто бы желая угодить жене. А на самом деле хотел лицезреть реальные черты моего постоянного соперника… Признаюсь, я всегда представлял себе господина учителя стройным, респектабельным мужчиной с ликом пророка.

К а т а. Он таким и был.

Б о д о р. А поскольку сам я всегда выглядел несколько моложе своих лет… Вам, вероятно, знакомо это чувство.

С и л а ш и (смягчая свои слова смехом). Если я действительно причинил вам беспокойство, то заслуживаю, чтоб вы отомстили тому, что осталось от прежнего учителя.

К а т а (глядя в глаза мужу). Дочь господина учителя работает вместе с тобой на заводе.

Б о д о р (оторопев). Да? Я что-то не помню такой фамилии.

С и л а ш и. Она носит фамилию мужа: Печине.

Б о д о р (помрачнев). А, Печине… С Печине я, разумеется, хорошо знаком. Значит, она ваша дочь? Этого я действительно не знал. Выходит, этим столь давно ожидаемым посещением мы обязаны вашей дочери?

К а т а. Она назвала господину учителю твою фамилию.

С и л а ш и. Думаю, я и без того к вам наведался бы.

Б о д о р. А позвольте узнать, что же обо мне рассказывала ваша дочь? Отчего вы сразу… Полагаю, она сказала что-нибудь любопытное.

С и л а ш и. Мне известно лишь, что вас интересуют вопросы реконструкции завода.

Б о д о р. Да… Не отрицаю, меня эти вопросы очень интересуют. Хотя моя жена, как представитель точных наук, со строгостью физика считает мои идеи пустыми прожектами.

С и л а ш и. Полагаю, речь идет о проблеме организаций производства, и как таковая она достойна изучения. Весь новейший прогресс, в том числе и развитие современных естественных наук, стал возможным благодаря организационным усовершенствованиям…

Б о д о р. Ты слышишь? Господин учитель говорит… Я и не думал, что Печине даст обо мне столь беспристрастную информацию. Но, по-моему, визит господина учителя к своей прежней ученице вызван организационной проблемой иного рода…

К а т а (Силаши). Я замечаю, что всякий раз, когда мой муж испытывает замешательство, он начинает острить.

Б о д о р. Если уж ты так пытаешься докопаться до смысла моих слов, скажи лучше, что я голоден как волк. На заводе ем только всухомятку.

С и л а ш и. О, простите, я уже ухожу…

К а т а. Ни в коем случае. Вы меня обидите, дядя Банди…

Б о д о р. Да мне вовсе не к спеху, к тому же я могу поесть в другой комнате.

К а т а. Останьтесь, дядя Банди, я купила всего вдоволь, и вы перекусите с нами… (Выбегает.)

С и л а ш и (осматриваясь). Превосходная у вас библиотека, господин Бодор.

Б о д о р. Да, хотя она несколько разностильна.

С и л а ш и. Вижу. Здесь книги вашей жены… Научные труды, классики.

Б о д о р (показывая). Среди них есть и «В мире идей физики».

С и л а ш и. Моя позабытая книжица.

Б о д о р. Эти полки с книгами в пестрых обложках мои… Экономические труды, научно-популярные технические издания — смежная область науки и журналистики. Если как следует присмотреться, можно обнаружить и легкое чтиво.

С и л а ш и. Да, здесь две разные сферы. Так по крайней мере это кажется, судя по библиотеке.

Б о д о р. Эти сферы мирно сосуществуют, как два полушария земли.

С и л а ш и. Будь я молодым человеком, я предпочел бы иметь партнера с другим кругом интересов.

Б о д о р. Да, молодежь это привлекает. А позже способствует превращению брачной жизни в две соседние крепости. Как этот наш «общий» рабочий кабинет… Ну, не хочу жаловаться. У вас, вероятно, уже сложилось определенное мнение о нашем браке…

С и л а ш и. Я не могу мгновенно ставить диагноз. Не считаю себя настолько компетентным, чтоб в столь сложных делах, как современные браки, высказать суждение.

Б о д о р. А выразить участие? Своей прежней любимице…

С и л а ш и (угрюмо). Вы ошибаетесь в своих предположениях.

Б о д о р. Разве это предположения?

С и л а ш и. Меня привела сюда обострившаяся ностальгия старого педагога.

Б о д о р. А может, вы снизошли как ангел-хранитель в критический момент?.. Что ж, возможно.

Входит К а т а со скатертью и тарелками в руках.

К а т а. Уже кипит. Правда, ничего особенного, свежезамороженные почки.

С и л а ш и (смотрит на часы). Половица седьмого… Кстати, я вспомнил… пожалуй, я все же не смогу принять вашего приглашения. Дело в том, что моя дочь относится к числу людей, которые считают себя ущемленными, если в субботу вечером им приходится сидеть дома. Сегодня они с мужем идут смотреть «Смерть коммивояжера».

К а т а. Еще одна причина, чтобы остаться с нами.

С и л а ш и. Вы забываете, что у них есть ребенок.

К а т а (смотрит на мужа). А вы это не выдумали, дядя Банди?

Б о д о р. Было бы очень приятно провести вместе вечер.

С и л а ш и. Сожалею. Как-нибудь в другой раз. (Идет к двери.)

К а т а. Еще через двадцать пять лет. Подождите секундочку, я даже адреса вашего не записала. Если вы не придете, хоть я вас разыщу…

С и л а ш и (уже в передней). В телефонной книге есть адрес моего зятя: Тивадар Печи.

Ката уходит за С и л а ш и.

Б о д о р (оставшись один, накрывает на стол. Заглядывает в соседнюю комнату). Ты здесь?

Г о л о с П е т е р а. Да. Но уже недолго…

Б о д о р. Пора ужинать.

П е т е р выходит из темной комнаты, жмурится на свету. Оба с неприязнью смотрят друг на друга.

Входит К а т а с дымящейся сковородкой. Все садятся к столу. Молча едят.

Господин учитель Силаши — в роли няньки! Так пропадают великие таланты мира сего!

К а т а. Если он и вправду пошел домой. Может, он ушел просто в силу своего такта.

Б о д о р. Такт! Рад, что встреча с кумиром не принесла тебе более серьезных разочарований.

П е т е р. Башковит!

Б о д о р. Кто?

П е т е р. Этот старик.

Б о д о р. Ты имел случай в том убедиться? Или это из одной симпатии к матери?.. Признаться, не люблю старых сплетников.

К а т а. Эти сплетни — лишь плод больного воображения твоей нечистой совести.

Б о д о р (вспылив). Его дочь самая отвратительная интриганка на заводе…

Звонок. П е т е р выходит, вскоре возвращается.

П е т е р. Товарищ домоуправ. Со слесарем.

Г а р а (входя со слесарем). Извините. Знай я, что вы ужинаете… Вы еще весной говорили, что в кабинете холодно, слишком мала батарея.

Б о д о р (встает, пожимает ему руку). Да, укладываясь спать, я одеваюсь, как на лыжную прогулку.

Г а р а. Это слесарь.

Бодор пожимает руку и ему.

Он живет здесь в доме и мог бы посмотреть…

К а т а. Можно сделать батарею побольше?

С л е с а р ь (измеряя батарею). Можно присоединить несколько секций.

К а т а. Очень вам благодарна, товарищ Гара…

Г а р а. Это всего лишь простая арифметика. Размер поверхности батареи и кубатура комнаты… (Уходит со слесарем.)

Небольшая пауза.

Б о д о р. Нельзя пожаловаться на отсутствие рыцарей. Сначала былой кумир с поблекшими усами, а теперь домоуправ, влиятельный партиец со своими теплыми батареями.

К а т а. Может, ты прекратишь свои разглагольствования? Мало того, что ты выжил моего гостя, теперь и меня хочешь обидеть…

Б о д о р. Какая чувствительность! Уж и пошутить нельзя. Кого это я выжил? И объясни, пожалуйста, что тут обидного?

К а т а. Ты даже не можешь понять, что объяснять обиду… унизительнее, чем переносить ее. Но я объясню. Во-первых, упоминая о моих рыцарях, ты даешь понять, что я и сама отношусь к числу этих людей, которых, кстати, я очень уважаю, но которые в твоих глазах выглядят старыми, смешными чудаками.

Б о д о р. Ну что ж, можно понять и так.

К а т а. Во-вторых… отталкивая меня к этим людям, ты в глубине души испытываешь удовольствие от того, что сам относишься к совершенно иному кругу, где в понятия «рыцарь», «любовь» и «кумир» вкладывают более серьезное содержание.

Б о д о р. Ага, мы уже ближе к истине.

К а т а. И наконец, ты бы не переживал, будь у меня действительно рыцари. Тебе это даже было бы на руку. Ты мстишь мне, укоряя за эти человечески очень ценные, но по твоей философии унизительные связи, чтобы наказать за отсутствие таковых.

Б о д о р. Истинно естественнонаучный анализ… А теперь поставь себя на место человека, которого ежеминутно анализируют подобным образом.

К а т а. Для этого не надо быть глубоким мыслителем… К тому же я уже давно стараюсь ничего не замечать.

Б о д о р. А после того как разговорчики Печине несколько открыли тебе глаза…

К а т а. Неужели ты не понимаешь, что эта Печине — не что иное, как твоя совесть.

Б о д о р. Если б твое воображение было столь же чистым, как моя совесть!

П е т е р (поднимает голову, смотрит на отца). Кафе «Роза»…

Б о д о р. Что ты сказал?

П е т е р. Кафе «Роза».

Б о д о р. Говори яснее… Я еще не усвоил вашего сногсшибательного стиля.

П е т е р. Я только хотел обратить твое внимание на некое кафе.

Б о д о р. Это уж действительно слишком! (Жене.) Вы организовали вокруг меня форменную слежку. Мало этого престарелого поклонника, так еще и сына сделали шпиком.

К а т а. Вы что, совсем потеряли рассудок?.. Петер, выйди из комнаты…

Б о д о р. Не надо… Я сам уйду… Хочу хоть в воскресенье пожить спокойно. Если меня будут спрашивать с завода, я поехал к нам на дачу, в Хидегкут. (Уходит.)

К а т а. Мне не следовало в твоем присутствии вступать в этот… спор.

П е т е р. А мне и подавно не следовало ввязываться в этот… спор. Разумеется, я жалею об этом отнюдь не из-за него.

К а т а. Ты должен уважать отца.

П е т е р. Один из известных недостатков молодого поколения в том и заключается, что оно не признает априорного уважения.

К а т а. О, ты даже нахватался философских терминов, только…

П е т е р. Я уважаю то, что достойно уважения.

К а т а. И критерий тому — твоя непогрешимость… А разве господин учитель Паи недостоин уважения?

П е т е р. Господин учитель Паи?

К а т а. Он был у меня сегодня утром, именно из-за тебя. Ты хоть бы ради нашей старой дружбы пощадил его.

П е т е р. Будильник?

К а т а. И что это за идея — сунуть будильник в ящик учительского стола?

П е т е р. Надеюсь, он понял намек. Он еще довольно молод и относительно умен. Если он подтянется и станет преподавать физику чуть интереснее…

К а т а. Он даже не стал искать виновного. Слишком очевидно все улики были против тебя. Он попросил меня откровенно с тобой поговорить…

П е т е р. Очень жаль, что из-за такой ерунды он сразу же побежал к тебе…

К а т а. Тебя выгонят из гимназии до аттестата.

П е т е р. Есть такие профессии, где аттестата зрелости не требуется… Поскольку мой отец считается интеллигентом, мне таковым все равно не быть…

К а т а. Отец тут ни при чем. Все это от твоего безрассудного бунтарства. Из-за нескольких звонких фраз хочешь испортить себе будущее…

П е т е р. Пусть хоть эти остатки роскоши будут принадлежать мне, мамочка. И не надо нравоучений. Неужели ты не видишь, что учишь меня совсем не тому, что проповедуешь?

К а т а. Я? Не тому?

П е т е р. Ну, разумеется, не так, как отец… В более тяжелой форме. Неужели ты не чувствуешь, что твоя жизнь — воплощенное банкротство того, что ты проповедуешь. Ведь что собой представляет твоя так называемая нравственность? Это всего лишь недостаток в твоем развитии, которым все мы пользуемся. В первую очередь мы трое, но, по всей вероятности, другие мелкие эгоисты тоже. А если ты чему и учишь, то лишь тому, чтоб всякие затасканные идейки не задурили бы мне голову.

К а т а. А ты так уверен, что не унаследовал этого недостатка?

П е т е р. Может, и унаследовал. Но я стараюсь перевоспитаться… Очень жаль, но придется прервать этот урок.

К а т а. Ты уходишь?

П е т е р. К Анци.

К а т а. В театр?

П е т е р. Нет. К ней… Слушать пластинки. (Уходит в другую комнату.)

К а т а. Вот видишь, этого я тоже не могу понять.

Г о л о с П е т е р а. Чего, мамочка?

К а т а. Этой вашей «дружбы»…

Г о л о с П е т е р а. Анци очень приятная женщина.

К а т а. Женщина, а ты…

Г о л о с П е т е р а. Ученик средней школы. Видишь ли, она воспринимает вещи более здраво… А именно: она — Анци, а я — Петер.

К а т а. Но я была знакома с мужем этой Анци.

Г о л о с П е т е р а. Они разошлись.

К а т а. Но она не смогла смыть с себя следы этого стареющего, распутного волокиты… И мне страшно, что ты с ней… слушаешь пластинки.

Г о л о с П е т е р а. Ты хочешь, чтобы я таскался с такими пискушками, как Вица?

К а т а. Не могу себе простить, что я сама привела ее в наш дом.

П е т е р (выходя одетый). Не упрекай себя хотя бы за это. Самое глупое в вопросах совести то, что если ее нет, она не мучает человека даже в том случае, когда он совершает подлости, а если есть, то терзает и невиновного… Ну, пока, мамочка. Если б я знал, что мы тебя так огорчим, я бы не оставил тебя одну… Что же касается Анци, то считай, что я пошел на тренировку в спортивный клуб металлистов. (Уходит.)

К а т а (остается в комнате одна, ходит взад-вперед, хватает телефонную книгу, нервно листает ее, набирает номер). Дядя Банди?.. Кто?.. Зять? Извините… Он, наверно, пошел с дочерью в театр… Одна?.. Да, попрошу на минуту… Дядя Банди! Это я — Бодорне… Нет, пожалуйста, не объясняйте… Я все понимаю: мой муж… Но на меня вы не обиделись? Вы мне так необходимы… Вы произвели на моего сына большое впечатление… Хорошо, посоветуемся. Можно вас спросить? Быть может, мой муж все же правильно почувствовал?.. Что вы из сочувствия… Поняли, сколько мне приходится терпеть… Правда?

Звонок.

Простите, звонят. (Выбегает, впускает кого-то.) Извините. (Бежит обратно к телефону.) Разъединили… (Обращается к кому-то в холле.) Входите, пожалуйста!

Л и д и (входя). Вы меня узнали?

К а т а (стараясь взять себя в руки). Как же… Конечно… Вы посещаете мой кружок.

Л и д и. Я думала, в таком платье…

К а т а. Я и фамилию вашу помню… Мэре…

Л и д и. Мэслени. Лиди Мэслени.

К а т а. Присаживайтесь, пожалуйста.

Л и д и. В университете как-то не получается…

К а т а. Да, мой кабинет — проходной двор…

Л и д и. Один раз вы дали понять, что можно дома… Вот я и подумала, что в субботу после обеда…

К а т а. Насколько я вас знаю, вам нелегко было решиться на этот визит.

Л и д и. Да, я очень стеснительная…

К а т а. В таком случае наберитесь храбрости и расскажите, зачем пришли.

Л и д и. Вы были ко мне так внимательны… Спросили, не из провинции ли я.

К а т а. Вы из села Кардошкут.

Л и д и. Да. А вы, сказали вы, из Сегхата. Ваш отец служил смотрителем дамб.

К а т а. Да… По сути дела, он тоже был крестьянином.

Л и д и. Да, только он набрался опыта… Вот поэтому я и решила обратиться к вам. Вы, пожалуй, смогли бы представить себя на моем месте.

К а т а. Вы плохо себя чувствуете в институте?

Л и д и. Я гораздо слабее, чем думала. За курсовую получила кол.

К а т а. Да, помню. Вы, вероятно, мало решали устные задачи.

Л и д и. Да, только самые обычные. Начальную школу я кончила в деревне. А позже не удалось наверстать упущенного. Бывает, что я боюсь написать слово, настолько неуверенно себя чувствую.

К а т а. Это и с другими случается.

Л и д и. В гимназии я училась посредственно и только по доброте мне натянули в аттестате «хорошо». Из-за крестьянского происхождения…

К а т а. А почему вы поступили учиться именно к нам?

Л и д и. Наша учительница математики довольно хорошо относилась ко мне. По математике у меня была пятерка. И я решила — может, что получится. А на приемных экзаменах опять…

К а т а. Происхождение…

Л и д и. Одну задачу я все-таки решила, а потом струхнула — такие вокруг меня все были умные…

К а т а. Зачастую это лишь кажется, ведь не так трудно разыграть из себя умника.

Л и д и. Но я чувствую себя какой-то неуклюжей, словно я вдвое выше, чем нужно, и только ум совсем малюсенький. Правда, насколько это возможно в общежитии, я занимаюсь.

К а т а. Так всегда бывает, когда человек попадает в непривычную обстановку. Наверное, вы раньше и не бывали в Будапеште.

Л и д и. Была… Один раз на экскурсии со школой.

К а т а. Ну и какой вы хотите получить от меня совет?

Л и д и (замявшись). Оставаться мне здесь? Может, лучше смотать удочки?

К а т а. Бежать? Так быстро?

Л и д и. Дело не только в этом. В Кардошкуте, вы знаете, образовался кооператив. У моих родителей было немного земли, и они вступили в него. Они уже в возрасте, маме за пятьдесят… Я была последышем… А старикам ведь тяжело дается такая работа… Да и ездить на велосипеде далеко. Может, мне легче было бы там освоиться…

К а т а. Вы готовы работать в деревне?

Л и д и. Так я же раньше там работала. Я люблю работать в поле. А потом, молодым легче в этой новой обстановке… Да и от аттестата, пожалуй, могла бы быть польза.

К а т а. А родители… вы думаете, они этому обрадуются?

Л и д и. Нет. Они рады, что можно сказать соседям: «Лиди учится в университете на физика…» Но им станет легче, если я вернусь.

К а т а. Вижу, вы ждете не столько моего совета, сколько одобрения: «Правильно, мол, деточка, поезжай-ка, сматывай удочки»… Но я не могу этого сделать.

Л и д и. Ну еще бы, разве может преподаватель сказать студенту крестьянского происхождения — уезжайте, мол… Но клянусь вам, я никогда никому об этом не расскажу.

К а т а. Нет, вовсе не потому. Вы для меня… ну, как младшая сестра… пришли за советом, а я буду бояться чего-то! За кого вы меня принимаете?

Л и д и. Извините… Но всем нам приходится многое учитывать.

К а т а. Вы меня вовсе не убедили, что университет не для вас. Вы сейчас в шоке, и он пока еще не прошел… Кроме того, вы начали учиться в университете с меньшей подготовкой, чем другие, а чтобы наверстать упущенное, нужен год, другой.

Л и д и. Но это не только из-за учебы… Если я пойму, как надо учиться, я могу работать как вол, — так было в гимназии с латынью. Но для меня здесь все…

К а т а. Понимаю… Все, чем мы живем…

Л и д и. К этому я никогда не привыкну… А если и привыкну, то уже потеряю свое «я»…

К а т а. И вы пришли ко мне как к человеку, вышедшему из тех же низов, чтоб я подсказала, как вам быть?

Л и д и. О, у меня и в мыслях не было сравнивать вас с собой. Вы такая способная… Вы печатаете свои статьи. Корбуй, который занял первое место на курсовом конкурсе, с таким уважением отзывается о вас. И эта прекрасная квартира, книги… А эта фотография на стене… наверное, ваши дети…

К а т а. Да, только теперь они уже не такие маленькие.

Л и д и. Нет, этого мне никогда не достичь.

К а т а. А если б достигли… вы были бы очень счастливы?

Л и д и. Об этом я даже думать не могу. О счастье у меня всего лишь такие… деревенские понятия. Мои родители, брат, — он работает мастером на заводе по ремонту весов, — девочки и ребята, с которыми мы вместе учились в школе, — все под стать мне.

Слышно, как отворяется входная дверь.

К а т а (в сторону двери). Кто там? (Лиди.) Сейчас мне нелегко ответить вам на это. Мой совет — подождите. Моя акклиматизация проходила значительно легче. Но в конечном итоге… (Смотрит на входящего мужа.) Мой совет — подождите. То, что вас так напугало, не минует вас и дома. Прежней деревенской жизни пришел конец… Нарождается новый мир, в котором нравственность, счастье — все получает новое содержание. Тот, кто не опоздал, должен все открывать для себя заново.

Б о д о р (подходя к Кате). Ката, мне нужно с тобой поговорить.

Л и д и. Извините, я вас слишком задержала.

К а т а. Нет-нет, напротив. Мы продолжим этот разговор. Первое, что вы должны понять, — это что и как нужно учить. Позвольте вам в этом помочь. Мир представляется совсем иным, когда чувствуешь в себе уверенность. (Протягивает ей руку.)

Л и д и. Я вам очень признательна… Чем я могу отблагодарить вас?

К а т а. Это я вам благодарна, что вы обратились ко мне… Так часто занимаешься никчемными делами… и меня радует, если я чувствую, что кому-то действительно могу помочь. (Провожает студентку.)

Бодор, приосанившись, делает глубокий вздох, машинально потирает руки. К а т а возвращается, молча останавливается перед мужем.

Б о д о р. Ката, я не поехал на дачу. Я хотел пройтись пешком, чтобы немного подумать. Но с полпути вернулся… Мне трудно начать объяснение с тобой.

К а т а. Говори…

Б о д о р. Никогда не думал, что нам придется объясняться на эту тему… Но, поскольку я уважаю тебя и себя тоже…

К а т а. Я жду…

Б о д о р. Я не хочу, чтобы мы оба вели себя недостойным образом: чтобы я лгал, а ты следила за мной…

К а т а. Я не следила…

Б о д о р. Ну, чтоб другие следили. Чтоб мой сын делал намеки, от которых я чувствую себя виноватым… Я не знаю, что тебе известно, но не хочу, чтоб ты услышала правду от других.

К а т а. Действительно, почему бы тебе самому не сказать?

Б о д о р. Не будь ты такой сильной… или, скажем, люби ты меня…

К а т а. Конечно, у тебя нет никаких причин лгать. Усложнять себе жизнь. В конце концов, ты не сделал ничего такого, что было бы противозаконным…

Б о д о р. Что?

К а т а. И даже такого, что противоречило бы теперешней морали. В конечном итоге мы с тобой равны… Только я постарела раньше тебя… В чем именно — не стоит искать.

Б о д о р. Ты же знаешь, что речь идет не об этом. Из-за этого я бы никогда тебя не оставил…

К а т а. Разумеется, нашлась такая понимающая душа, которая лучше меня смогла оценить твои планы реконструкции завода… Я бы на твоем месте не стала отрекаться от своих поступков и считала бы недостойным прикрывать их подобными приемами. Раз ты не хочешь лгать, не лги и самому себе.

Б о д о р. Это же сущая правда, что ты обращалась со мной как с болваном…

К а т а. Признаться, несмотря на твой диплом с отличием, я не считала тебя слишком умным… Я знавала по-настоящему умных людей. Но это не было помехой моей любви к тебе. Я даже считала тебя очень милым, несмотря на твою мальчишескую угловатость. Ведь когда мы с тобой познакомились, ты был таким увальнем…

Б о д о р. По крайней мере ты признаешь, что я сумел это преодолеть.

К а т а. И если в юности, когда у меня тоже еще были козыри, меня не тревожило, что чувство справедливости в тебе развито не так уж сильно, то зачем мне говорить об этом сейчас, когда я и сама знаю, что моя карта бита? Теперь же ты начинаешь возмущаться моим тогдашним обхождением, которое в ту пору, когда я была еще красива, ты переносил весьма покорно.

Б о д о р. Не только люди со слабо развитым чувством справедливости, но даже болваны любят, когда то, что они считают своим кровным делом, воспринимается всерьез…

К а т а. Это я-то не воспринимала всерьез? Разве я не предлагала тебе помощь, чтобы превратить твои «прожекты» в серьезное дело? Я хотела учить тебя статистической математике. Но ты не смог понять даже кривой рассеивания Гаусса{37}.

Б о д о р. Не переношу математику.

К а т а. Ведь это я обратила твое внимание на информационные расчеты, я занималась ими по воскресеньям, чтобы ты понял их суть. Но ты искал более поверхностных слушателей… Которые легко приходят в восторг от рассуждений товарища начальника…

Б о д о р. Товарища начальника?

К а т а. По-настоящему меня беспокоило лишь то, что ты не был действительно умным. Что этот твой недостаток секретарша или машинистка…

Б о д о р (с удивлением). Ката, ты не знаешь, о ком идет речь?

К а т а. О тебе. Никто другой меня не интересует.

Б о д о р. Ты думаешь, это банальный случай с секретаршей? Ты должна более ясно представлять себе суть случившегося.

К а т а. Ты собираешься показать мне ее фотографию?

Б о д о р. Нет, я только хочу тебе растолковать.

К а т а. Если б я хотела, я через полчаса знала бы, кто она… Но я не следила за тобой. А если кто и осмеливался намекать, я отваживала доброжелателей.

Б о д о р. Да, с твоей спесивостью…

К а т а. Если это спесивость… Я изучала тебя с феноменологической точки зрения… Наблюдала, каким ты хотел казаться. Ты не настолько уж сложен, чтобы твое поведение не рассказало мне того, что я хотела знать…

Б о д о р. В самом деле?

К а т а. Я знаю, что это не первый случай…

Б о д о р. Вот как…

К а т а. Три года назад, когда у тебя были настолько «расстроены нервы», что ты один поехал на курорт.

Б о д о р. Все это было лишь мимолетным увлечением по сравнению с нынешним.

К а т а. Знаю. Тогда из-за угрызений совести ты был очень ласков. А теперь с помощью постоянных нападок ты хочешь заглушить… свое отчаяние.

Б о д о р. Значит, теперь я, по-твоему, впал в отчаяние?

К а т а. Да. Потому что теперь тебя сильно держат. И ты еще не знаешь, что сделаешь, чтобы угодить ей. А пока что обвиняешь меня…

Б о д о р. А как ты думаешь, что я буду делать?

К а т а. Пока что то, что делал до сих пор.

Б о д о р. Как это понять?

К а т а. Я не знаю, что она хочет… Развести нас?

Б о д о р. Нет. (Колеблясь.) Отнюдь нет.

К а т а. Она тебе еще этого не сказала? В противном случае ей придется подождать.

Б о д о р. Сколько?

К а т а. Скажем, год.

Б о д о р. Ты думаешь, за это время что-нибудь изменится?

К а т а. Я думаю не о себе. Не о том, чтобы (язвительно) снова пленить и вернуть тебя… Я уже не обладаю чарами… О тебе думаю… Чтобы у тебя открылись глаза.

Б о д о р. А пока?

К а т а. А пока… (После некоторого раздумья.) Я уступлю тебе нашу комнату.

Б о д о р. А ты?

К а т а. Петера я переселю в гардеробную. Нехорошо, что они с Вицей спят в одной комнате. (Спокойно.) А я переберусь… к Вице.

З а н а в е с.

Действие второе

Холл в квартире Бодоров. Сзади слева дверь комнаты, в которой происходило первое действие, ближе к авансцене дверь в другую комнату. В глубине сцены две двери поменьше, ведущие в ванную комнату и в помещение, которое прежде было гардеробной, а теперь там живет Петер. Направо застекленная дверь в переднюю и вход в кухню. В переднем углу справа простой гарнитур — стулья с плетеными соломенными спинками, стол из полированного клена. Двери в ванную и в первую большую комнату немного приоткрыты. К а т а выходит из ванной — на ней шорты и бюстгальтер — и вытирает плечо. Она осторожно снимает босоножки и делает несколько физкультурных упражнений. Затем она заглядывает в первую комнату. Тихонько закрывает дверь и приносит из ванной скакалку; начинает прыгать, стараясь, по возможности, делать это бесшумно. Постепенно она входит в азарт, забывая об осторожности. Из соседней комнаты выходит В и ц а в пижаме, с растрепанной головой; она таращит сонные глаза на мать, затем заливается хохотом… Ката останавливается и отворачивается.

В и ц а. Мамочка!

К а т а (поворачивается, держа скакалку в руках, чувство стыда не позволяет ей больше прыгать, а упрямство — отбросить скакалку). Ты уже встала?

В и ц а. Я слышала прыжки: прыг-прыг… Думаю, что это такое? Я уж все себе воображала, только не это… (Снова чуть искусственно смеется.)

К а т а (с неловкостью). Сожалею, что нарушила твой воскресный сон. В другое время я уже полностью заканчивала уборку комнаты, а ты лишь натягивала на голову одеяло.

В и ц а. Я и сейчас собиралась это сделать. Но ты вышла, я следила за тобой, прикрыв глаза, думала, ты хочешь меня разбудить… Ты как будто что-то скрывала. А потом — прыг-скок, прыг-скок… Это победило даже мою законную лень в воскресное утро. Но почему ты не крутишь хула-хупп? Эта скакалка — прошлый век… (Смеется.)

К а т а (бросая скакалку). Наконец-то ты нашла что-то смешное и дома.

В и ц а (подходит к ней). Не сердись, мамочка. Но, право, это было так смешно. Ты прыгала с таким рвением. Зачем это тебе? Похудеть собираешься? Или для того, чтоб у тебя были упругие движения? (Хочет ее поцеловать.)

К а т а. Ну, ладно, хватит. (Отстраняет от себя дочь.) Повеселилась, и будет. (Входит в ванную, довольно громко хлопнув дверью, слышно, как она запирается.)

В и ц а (перед дверью). Ну, мамочка… Я не думала, что ты сегодня так чувствительна…

П е т е р (в пижаме высовывает голову из своей комнатки). Что здесь происходит?

В и ц а (показывает на дверь, шепотом). Обиделась. В последнее время она прямо недотрога.

П е т е р. Наверное, ты опять была дурой.

В и ц а. Проклятая скакалка… Ну откуда я знала, что мне нельзя этого замечать.

Петер поднимает скакалку, гневно смотрит на Вицу.

Ну что я могу поделать… это было так комично. Я никогда не видела, как она занимается зарядкой. А ты видел?

П е т е р. Как может женщина быть столь бестактной… Слабый пол!

В и ц а. Не все же могут быть столь изысканными, как некоторые дамы… (Под взглядом Петера замолкает, следит за ванной.)

П е т е р (тоже следит). Как будто ты сама не понимаешь, что…

В и ц а (беспомощно). Думаешь, она поэтому?..

П е т е р. Не говори с ней об этом, ладно? Раз уж в тебе нет ни грана… понимания.

В и ц а. Вечно ты делаешь из мухи слона… Вот видишь, она уже моется…

П е т е р (прислушивается). Да, смывает слезы.

В и ц а. Как по-твоему, мне следует извиниться?

В эту минуту из ванной выходит К а т а в домашнем платье, старается выглядеть веселой.

Мамочка! Не сердись!

К а т а. Да не сержусь я, осленок мой! В конце концов ты права.

В и ц а. Нет, это Петер прав.

П е т е р. Дура!

К а т а. В том, что он встал, — несомненно. По крайней мере я смогу рано закончить уборку. (Уходит в переднюю.)

П е т е р. Мы тебе поможем.

В и ц а. Я с удовольствием помогла бы, но…

К а т а (возвращаясь со щеткой для натирки полов). Нет, вы поскорее одевайтесь, чтобы я могла и в ванной вымыть. (Непринужденно.) Вы не знаете, отец дома?

П е т е р. Я не слышал. (Открывает дверь в первую комнату.) Ужин на столе…

В и ц а. Папа? Я только что вспомнила, он приходил домой, тебя еще не было — только переоделся. Просил передать, чтобы мы его не ждали. Какой-то банкет на заводе. Какой он был элегантный…

П е т е р. Ну, забыла, и ладно. О чем тут говорить…

К а т а. Да, конечно, банкеты обычно затягиваются. Наверное, он переночует у своего друга, а потом пойдет в бассейн. Тем лучше, я пока смогу у него убраться. (Направляется в комнату.)

В и ц а. Право, я так хотела бы тебе помочь, мамочка. Но я договорилась с Верой…

К а т а. Ладно, ладно, только поторапливайся.

В и ц а уходит в ванную, К а т а — в большую комнату. Звонок. П е т е р идет открывать. В передней слышен какой-то спор.

Г о л о с П е т е р а. Ну, а если мы хотим нюхать?..

К а т а (выходя). Кто это?

П е т е р (появляясь). Небольшой спор из-за мусора. Я считаю, что решение выставлять или не выставлять мусор — неотъемлемое право человека.

К а т а. Зачем же спорить вместо того, чтобы вынести мусор? Уборщица права.

П е т е р. Так я же отдал…

К а т а (кому-то в переднюю, извиняющимся тоном). Извините нас. Вы совершенно правы. Если все так нерегулярно будут выставлять мусор, то в один день его наберется слишком много, а в другой ничего не будет.

П е т е р. Об этом еще можно спорить, надо бы спросить математика. (Уходит к себе.)

К л а р а, уборщица, входит улыбаясь.

К л а р а. Я уже заметила, что он любит поспорить. Говоря по правде, мусор был только предлогом.

К а т а. У вас есть к нам и другие претензии?

К л а р а. Нет, что вы. Вы самые симпатичные жильцы… А я, знаете, оттуда (показывает наверх), с высоты последнего этажа смотрю… Этот Гара обмолвился…

К а т а. Товарищ домоуправ?

К л а р а. …что надо бы несколько облегчить вашу участь. В последнее время вы немного бледны, а эти сумки, которые вы таскаете…

К а т а. А-а, вспомнила. Мы с ним как-то шли от автобусной остановки. Он интересовался, почему я не найму домработницу. Так ведь они канули в вечность. Оказалось, что у него тоже нет.

К л а р а. Так то ж совсем другое дело. Он это из принципа. Сам готовит и убирается и даже бухгалтерский учет ведет — во сколько обходится жизнь самостоятельного гражданина.

К а т а (нерешительно). А вы на самом деле можете мне кого-нибудь порекомендовать?

К л а р а. Иначе бы я к вам не позвонила.

К а т а. Сказать по правде, я не очень-то люблю впускать в квартиру чужих. Да и средства не позволяют, чтобы за работу, которую я и сама…

К л а р а. Пять форинтов. Ну, скажем, четыре…

К а т а (смеется). Ну, где же вы найдете дурака, чтоб за такие деньги…

К л а р а. Я, например…

К а т а. Вы?.. Это серьезно?

К л а р а. Так вы же здесь живете. Мне никуда не надо тащиться…

К а т а. Вы мне очень симпатичны… Но не скрывается ли за этим что-то…

К л а р а. Что именно?

К а т а. Какая-то неправильно понятая товарищем домоуправом галантность?

К л а р а. Вы что же думаете, моя дорогая, что я как сообщница разыгрываю комедию, чтобы пощадить вашу гордость?

К а т а (с удивлением смотрит на нее). Это действительно возвышенно!

К л а р а. Так я ж вам говорю, под чердаком живу.

К а т а (внезапно с облегчением). И вы согласились бы начать уже сегодня? Мне так хочется сегодня вырваться… в горы, одной.

К л а р а. В воскресенье?

К а т а. О, воскресенье для нас день домашней работы. Но если это противоречит вашим принципам…

К л а р а. Нет, почему же, поезжайте спокойно. А я пойду к обедне. Поезжайте и избавьтесь от того, что гнетет вашу душу. Пойду спущу лифт и вернусь.

К а т а. Значит, я могу одеваться?

К л а р а. Конечно.

К а т а направляется в свою комнату.

К л а р а. Только я хочу еще что-то сказать.

Г о л о с К а т ы (из комнаты). Пожалуйста!

К л а р а. О моих принципах… Чтобы позже не удивлялись.

Г о л о с К а т ы. Пожалуйста.

В дверях, ведущих в переднюю, появляется Г а р а.

К л а р а (обращаясь к нему). Я уже сказала. (Кате.) Дело в том, что я монахиня.

Г о л о с К а т ы. Да?..

К а т а входит и смотрит на нее.

К л а р а. Прежде чем наш орден распустили, я работала в одном задунайском детском саду.

К а т а. А в доме… об этом знают?

К л а р а. Дворничиха знает. Только у нее с этим связаны важные интересы.

К а т а. Да, я слышала, что она очень болезненная, бедняжка. А товарищ домоуправ?

Г а р а (входя). Я тоже знаю.

К л а р а. Только неофициально. Он попросил, чтоб я не разводила в доме клерикальную реакцию.

К а т а (с удивлением). О, этот товарищ домоуправ!

Г а р а. У гражданки Клары — не могу же я называть ее сестрой — настоящий крестьянский юмор. Но в качестве рабочей силы! Можете спокойно на нее положиться.

К а т а (раздумывая, смотрит на них). Только…

Г а р а. Пусть вас не беспокоит, что она монахиня. Она, по сути дела… вы же знаете, что среди францисканских монахинь очень многие были из простого народа.

К л а р а. Да, я безукоризненный крестьянский кадр.

К а т а. О, поймите меня правильно: у меня нет никаких ни религиозных, ни даже антирелигиозных предубеждений. Только… мне не хотелось бы использовать эту ситуацию. Я имею и виду низкую плату.

Г а р а (смеется). Сестру Клару нельзя использовать. Она или делает от всего сердца, или никак не делает. В доме она самый толковый мой помощник. Вы видели эту красивую решетку в подъезде?

К а т а. Да. Я даже удивилась, насколько профессионально она выполнена.

Г а р а. И даже свой заработок (Кларе) — не обижайтесь, что я и это разузнал, — она отдает больным сестрам своего ордена.

К а т а. А теперь и я буду больной сестрой?

К л а р а (резковато). Нечего об этом разглагольствовать. Я же сказала, что вы мне симпатичны.

На лестничной клетке раздается шум.

Должно, из-за лифта шумят. (Кричит вниз.) Иду-иду! (Уходит.)

Г а р а (идет за ней; Кате). Будьте спокойны. Она настолько неприхотлива, что…

К а т а (смеется). Что, по сути, получает сама, когда отдает что-то.

Г а р а. Нечто в этом роде.

К а т а. Теперь-то я понимаю, товарищ Гара, почему вы так печетесь о делах нашего дома. Вы рветесь отдавать.

Г а р а. О, это, так сказать, для того лишь, чтоб немного занять свободное время. Приходишь к пяти домой, а в доме пусто: после определенного возраста уж невозможно привыкнуть к положению вдовца. Ну, а дом — вы же знаете, что я председатель домкома, — мне в некотором роде заменяет семью.

К а т а. Для вас это обнадеживающее семейство? Я имею в виду собрания жильцов.

Г а р а (уже за дверью). Форма — конечно… В том-то вся и трудность, чтобы наполнить содержанием существующую форму. (Еще раз возвращаясь.) Люди как пчелы — не любят искусственные соты. (Уходит.)

К а т а (проводив его). Они даже хуже ос — разрушают воздвигнутые ими соты. (Уходит к себе.)

В это время П е т е р выходит полуодетый из своей комнаты и стучит в ванную.

П е т е р. Торопись, мне нужно бриться.

Г о л о с В и ц ы (из ванной). «Нужно»! Дерешь свою кожу, чтобы показать, что бреешься.

П е т е р. Ну, хватит спорить о моих вторичных половых признаках. (Смотрит на вышедшую из комнаты мать.) Мамочка! Как элегантно!

К а т а. Мне захотелось подышать весной.

П е т е р (нерешительно). Если б я знал раньше…

В и ц а (выходя из ванной). А уборка? Мне, честное слово, надо уйти. Мы договорились…

К а т а. Ну, не пугайся… К нам спустился ангел… с чердака и будет убираться.

П е т е р. Ага, уборщица… Ну наконец-то у этой старой карги родилась удачная идея.

К а т а (уходя). Дети, если случайно зайдет Лиди…

В и ц а. А кто это? Твоя студентка?

К а т а. Скажите, чтоб она ехала за мной в Хидегкут.

П е т е р (ошеломленно). Ты собираешься ехать в Хидегкут?

К а т а. Да, окопаю деревья. В этом году мы совершенно запустили участок. Что ты так озабоченно на меня смотришь?

П е т е р. Лучше бы тебе прогуляться со мной.

К а т а. Нет, ты готовься к выпускным экзаменам. (Как бы извиняясь.) Спасибо, но мне очень нужно немного побыть одной… (Неправильно поняв выражение лица Петера.) Не бойся, я не собираюсь делать глупостей. (Уходит.)

П е т е р (бреясь около зеркала). Куда это ты направляешься в этой обручной юбке?

В и ц а. Если тебе угодно знать — на утреннюю мессу.

П е т е р. Скажите пожалуйста… Ты верующая?

В и ц а. Вовсе не верующая.

П е т е р. Но твои кавалеры…

В и ц а. Все мои кавалеры хорошо воспитанные мальчики из приличных семей.

П е т е р. И точно так же не верующие, как ты или я. Только они воображают, будто делают великое дело, простояв на коленях службу.

В и ц а. Как и ты со своей стильной прической.

П е т е р. Мне было бы стыдно ходить с таким крестоносцем, как этот Якабхази.

В и ц а. Что ж мне, по-твоему, с женатыми мужчинами ходить?

П е т е р. По крайней мере… с настоящими мужчинами, а не с этакими вешалками.

В и ц а. Не знаю, что бы ты сказал, если б в один прекрасный день я пришла домой и призналась, что…

П е т е р. Попросил бы вмешаться гинеколога… Даже будь у тебя какие-нибудь серьезные чувства, я, к сожалению, и тогда бы этому не поверил. В крайнем случае подумал бы, что тебя споили… шоколадным ликером.

К л а р а (со строгим лицом появляется в дверях). Вы не знаете, где щетка для паркета?

В и ц а. Щетка для паркета? Я даже не знаю, как она выглядит…

К л а р а. Очень жаль. Я бы на вашем месте не позволяла, чтоб мать натирала полы.

В и ц а (смотрит на Петера, смеется). Ну, я пошла. (Уходит.)

К л а р а. Чего только не наслышишься у вас.

П е т е р. И не насмотришься. Например, всяких теток-уборщиц, проповедующих нравственность и читающих нотации по часовой оплате.

К л а р а раздраженно смеется и уходит в кабинет.

Звонок, Петер идет открывать дверь.

Г о л о с П е т е р а (удивленно). Господин учитель Силаши! К сожалению, в вашем распоряжении только я…

С и л а ш и (входя за Петером). Такая прекрасная погода… Дай, думаю, зайду — нет ли у вас настроения прогуляться…

П е т е р. У мамы было. Тоже под влиянием хорошей погоды. Вероятно, она ни с кем так охотно не гуляла бы сейчас, как с вами.

С и л а ш и. То есть предпосылки для совместной прогулки были налицо… Но тем не менее прогулка не состоялась… А вы?

П е т е р. Мне нужно присмотреть за уборщицей… Однако, прошу вас, присаживайтесь.

С и л а ш и (садится). Ваша мама, я слышал, меня дважды разыскивала.

П е т е р. Вероятно, ей было необходимо с кем-то поговорить. Дома она не может удовлетворить этой потребности…

С и л а ш и (смотрит на него). Что-нибудь случилось?

П е т е р. Нет. В том-то и дело, что не случилось… И я не знаю, что бы могло случиться. (С отчаянием.) Кроме того, что она будет страдать… Я думаю, для вас не новость то, о чем я говорю.

С и л а ш и. Да, я кое-что слышал…

П е т е р. И я не могу ее утешить. Говорить ей возвышенные глупости. Только смотрю на нее и злюсь… Я уж думал, забегу к вам…

С и л а ш и. Чтобы я говорил ей возвышенные глупости?

П е т е р. Я считаю, что все с самого начала было плохо. И то, что ее сейчас постигло, — логично, это наказание за ее душевную доброту. За то, что она считала добротой…

С и л а ш и. А разве это не было добротой?

П е т е р. Если дерево узнают по плодам… Нас, например, она испортила.

С и л а ш и. Не совсем. Раз вы ей сочувствуете…

П е т е р. И на этом все кончается. (После небольшой паузы, вспыхивая.) Между нами существует какая-то биологическая связь, которая не позволяет мне смеяться над нею… так, как, на мой взгляд, того заслуживает ее неудачная жизнь…

С и л а ш и. А если это все же больше, чем биологическая привязанность…

П е т е р. Что? Умиление нравственным превосходством! Клянусь, нет! Я ненавижу эту мораль! Как паразита, который впился в нее, чтобы высосать все жизненные соки.

С и л а ш и. Посмотрим, высосал ли…

П е т е р. А разве оставил что-нибудь? От этой чудесной женщины? (Спотыкается о скакалку.) Эту скакалку, вот что он оставил. По утрам она старательно пытается прыгать — колени согнуты, глаза на выкате… как бесперспективный бегун, который только сейчас поднажал, чтобы достигнуть… (с горечью) своего счастья. Сестра моя при виде этого смеялась. А я даже не видел. (Беспомощно замолкает.)

С и л а ш и. У нравственности после отдельных поражений возникают помехи для равновесия… Но есть и резервы, увидите…

П е т е р. Пустые слова. Я потому и хотел зайти к вам: раз уж вы ее тогда отравили, то сейчас необходимо использовать этот яд в качестве наркотика.

С и л а ш и. Этот яд больше нужен не ей…

П е т е р. А мне?

С и л а ш и. И еще многим молодым… В ком есть благородство, которое не находит себе выхода.

П е т е р. Хорошо! Только знаете, в чем наше счастье? В том, что мы получали этот… хрестоматийный материал в столь высокой концентрации, что он перестал действовать. Потому что его можно применять только… как это называют у медиков, которые в таких маленьких дозах…

С и л а ш и. Гомеопаты.

П е т е р. Да, гомеопаты. Мама получала от вас и от других этот называемый моралью яд в таких гомеопатических дозах, и, нужно признаться, в довольно привлекательной упаковке. И он действовал в ее суровой, закаленной крестьянской натуре до тех пор, пока от нее не осталось лишь прыгающее через скакалку загнанное животное. На нас же сей обман обрушивался лавиной и к тому же в столь прозрачной форме, что даже законченные простофили вынуждены были защищаться. Или цинично, по принципу — своя рубашка ближе к телу, или вроде нас — восставая против всего… Возмутительно то, что я говорю?

С и л а ш и. Нет, вовсе не возмутительно. Я, как учитель, в свое время тоже протестовал против того, что мы слишком рано взываем к добродетелям, которых в молодых душах еще нет и которые могут появиться лишь с помощью малых… гомеопатических доз. Разумеется, после этого молодым трудно различать.

П е т е р. Различать?.. Что?

С и л а ш и. То, что является лишь фразой, и то, что действительно необходимо для завершения развития души… Потому что я в свою очередь, как сформировавшийся в провинции приверженец естественных наук, нравственность также отношу к животворным силам. Это то, с помощью чего личность после сильных биологических изменений, каковыми является и отрочество, пытается… достичь своих наивысших возможностей.

П е т е р. Да, и как раз их-то и теряет…

С и л а ш и. Верно, зачастую… Ведь существует и ошибочная мораль… И даже более того: любая мораль так или иначе одностороння. Однако она имеет одно счастливое свойство: даже среди плохого она может выбрать для себя наиболее подходящее. Я был знаком с одной пожилой женщиной спириткой, которая от своих духов узнала, что в образе ее калеки внука на землю вернулась свекровь, против которой она когда-то много грешила. И хотя это, как и любое переселение душ, явная ошибка, она на старости лет с удивительной самоотверженностью ухаживала за этим калекой.

П е т е р. Как мать за нами! Ну и что она от этого получила?

С и л а ш и. Достоинство, уверенность, выдержку. И, вероятно, покой…

П е т е р. А постоянные насмешки собственных детей?

С и л а ш и. Не будем пока торопиться с этим смехом. Я, как физик, предпочитаю дождаться конца опыта. Если все обстоит так, как мы предполагаем, ваша мать пережила большое потрясение, и, быть может, вы и правы, что там, в Сегхате, мы привили ей во многих отношениях отжившую мораль. И все же беру на себя смелость быть оракулом и утверждаю…

П е т е р. …что рано или поздно она бросится под поезд…

С и л а ш и. …что ее мужественная душа выйдет из этого испытания еще более сильной.

Звонок.

В двери передней появляется Л и д и.

П е т е р. Мамы нет дома.

Л и д и. Нет? О, как жаль.

П е т е р. Не стоит жалеть… Она сегодня все равно не могла бы вами заняться.

Л и д и. Я не поэтому…

П е т е р. С нее хватает — семья, институт.

Л и д и. Вижу; в последнее время она такая бледная.

П е т е р. Она поехала в горы.

Л и д и. Я только хотела сообщить ей хорошую весть.

П е т е р. Что, и такие еще бывают?

Л и д и. К сожалению, это относится только ко мне. И не так уж важно. Но, может, тетя Ката была бы рада…

П е т е р. Лотерейный выигрыш…

Л и д и. Нет, всего лишь четверка по контрольной.

П е т е р. Великолепно!

Л и д и. Интегрирование. А поскольку она со мной занималась…

П е т е р. Понятно… (Что-то обдумывает.) Но если вы согласны ее подождать…

Л и д и. С удовольствием.

П е т е р. Если тут кто-то останется, я мог бы проводить господина учителя Силаши.

Л и д и (впивается в Силаши глазами). Господин учитель Силаши!

С и л а ш и. Мы с вами знакомы?

Л и д и. Только заочно… Тетя Ката мне рассказывала… Когда объясняла ряды… что она это еще от господина учителя Силаши…

С и л а ш и. Вы ее студентка?

Л и д и. Она руководитель нашей лаборатории… Но для нас она значит гораздо больше…

П е т е р. Эта девушка связывает свободную моральную валентность матери… которая не используется в процессе семейных забот. Правда, я хорошо помню химию?

Л и д и. Мы с ней отчасти земляки. И она действительно меня немного опекает…

С и л а ш и. И, как я слышу, с успехом.

Л и д и. О да. Теперь уж и математика легче дается. Предельные значения… Как раз она тогда и упомянула, что этому еще от господина учителя Силаши…

С и л а ш и. Да, у нас был небольшой математический кружок.

Л и д и. Не будь тети Каты, я, надо думать, удрала бы обратно в деревню.

С и л а ш и (посмотрев на Петера). В таком случае вы, вероятно, не считаете ее жизнь неудавшейся.

Л и д и (с удивлением). Ее? Нет. Отчего же? Все ее так любят. Другие, если у них какая-то беда, становятся угрюмыми, а она еще более приветлива.

П е т е р. Откуда вы знаете, что у нее беда?

Л и д и. Право, не знаю. Мне так казалось…

С и л а ш и. Словом, она популярна.

Л и д и. Да, такая тихая, простая… Человек ведь чувствует, что внутри… (Словоохотливо.) Девчонки с курса прямо зеленеют от зависти, что я к ней хожу.

С и л а ш и. Они тоже хотели бы?

Л и д и. О, не только они. У меня есть одна знакомая… в кондитерской работает. Я ей рассказывала о тете Кате, так и она мне покоя не дает, чтобы я их познакомила…

С и л а ш и. Так…

П е т е р. Что вы хотите сказать этим «так»?

С и л а ш и. Я думал над нашим опытом. Первое, что нам необходимо, — полная обозримость всего поля эксперимента… (Лиди.) Очень рад, что познакомился с вами.

Л и д и (смотрит на Петера). Значит, я… остаюсь здесь?

С и л а ш и. Да, подождите ее. И расскажите ей, что думаете… И подругу свою приведите…

С и л а ш и и П е т е р уходят. К л а р а выходит из маленькой комнаты и начинает убирать в холле.

Л и д и. Вам помочь?

К л а р а. Нет, оставайтесь-ка на этой кушетке… Вы у нее берете уроки?

Л и д и. Не беру… получаю.

К л а р а. Бесплатно?

Л и д и. Да.

К л а р а. Тогда вы спокойно могли бы приходить сюда по воскресеньям убирать.

Л и д и. Я?

К л а р а. А вам в голову не пришло, что за добро нужно платить?

Л и д и. Мне очень стыдно. Вы думаете, я могла бы ей этим помочь? Я с радостью…

К л а р а. Теперь уж обождите. А то отберете мой заработок. Придумайте что-нибудь другое! (Продолжает натирать полы.)

Лиди с опаской смотрит на нее.

(Складывая воск и щетку.) Ну, остальное в следующий раз. (Смотрит на Лиди.) Вы деревенская девушка.

Л и д и. Из Кардошкута.

К л а р а. В церковь ходите?.. Мне можете сказать.

Л и д и. Дома, ради мамы… (Смеется.) Она боится, что я буду проклята.

К л а р а. А вы, конечно, не боитесь.

Л и д и. Знаете, у меня столько других страхов. Коллоквиумы.

К л а р а. А если бы вы попали в пустыню и искали ночлег… Под чьим кровом вам спокойней спалось бы — у того, кто благочестивый, или у того, кто нет?

Л и д и. Я об этом как-то не думала… Наверное, у того, кто благочестивый, спокойнее. А вы почему спрашиваете?

К л а р а. Чтобы узнать, могу ли я оставить на вас эту квартиру.

Л и д и. Вы уходите? Тогда, разумеется, и я уйду.

К л а р а. Зачем же сразу пугаться.

Л и д и. Нет, правда. Я могу и у дома подождать.

К л а р а. Оставайтесь.

Л и д и. Даже если я не верю в проклятия?

К л а р а. Я не в вашу веру верю.

Л и д и. А во что же?

К л а р а (оборачиваясь). В молочко вашей матушки, ангел мой. (Уходит.)

Слышно, как за ней закрывается дверь. Лиди остается одна. Поднимает с пола скакалку, делает перед зеркалом несколько движений, словно в ее руках шаль… Затем заглядывает в большую комнату… Входит, рассматривает книги. Слышно, как поворачивается ключ во входной двери. К а т а входит в холл. Осматривается и, никого не видя, опускает на пол сумку и, опершись о косяк двери, разражается рыданиями. В большой комнате раздается стук — это Лиди роняет книгу.

К а т а (встрепенувшись, быстро утирает слезы). Петер, ты здесь?

Л и д и (выходя с поднятой книгой в руках). Это я… Рассматривала книги.

К а т а. Петер не сказал? Правда, это было бы напрасно… Я так и не доехала…

Л и д и. Вам плохо, тетя Ката?

К а т а. Нет, вовсе нет… Просто я испугалась… А сестра Клара?.. Я хочу сказать, уборщица?

Л и д и. Она тоже ушла. Я одна в квартире.

К а т а. Да, конечно, в церковь…

Л и д и. Ваш сын… Петер сказал, чтобы я обязательно вас подождала… У меня небольшая радостная весть.

К а т а. Радостная весть — мне?.. А Петер?

Л и д и. Он пошел проводить господина учителя.

К а т а. Господина учителя?

Л и д и. Господина учителя Силаши. Представьте себе, мы познакомились.

К а т а. С учителем Силаши?

Л и д и. Он был еще здесь, когда я пришла. Он тоже говорил, чтобы я осталась и рассказала вам все.

К а т а. Что?

Л и д и. Как вас все любят в институте.

К а т а. Ах, вот что? (Сама с собой.) Это предчувствие… Просто удивительно… Так вдруг таинственно появиться… Ведь столько лет прошло… (Лиди.) Ты, конечно, хотела бы сегодня немного заняться. Примеры для курсовой… Интегрирование, замена…

Л и д и. Так ведь контрольная уже была!

К а т а. Разве? Значит, просто так, побеседовать. Ты не обидишься, если я тебя о чем-то попрошу?

Л и д и. Ну, конечно, нет…

К а т а. Давай сегодня не будем разговаривать… Вдруг я скажу что-то не так, как тогда, в первый раз. Завтра, в институте, хорошо?

Л и д и. Конечно. Но, может, все-таки лучше мне остаться с вами?

К а т а. Нет-нет. У меня дела… Значит, ты говоришь, господин учитель Силаши искал меня?

Л и д и. Да.

К а т а (поднимает трубку, потом вспоминает, что не знает номера телефона. Ищет номер в телефонной книге). Господин… как же зовут его зятя?

Л и д и. Ну, тогда я… (Незаметно уходит из комнаты.)

К а т а (сама с собой). Может, Юхас… (Вспоминает, лихорадочно ищет в книге. Набирает номер.) Алло, будьте любезны господина Силаши… Дядя Банди?.. Слышала, вы меня искали… Петер? Нет, он еще не пришел домой… Передали с ним?.. После обеда… Очень хорошо… Как я?.. О-о…

Слышно, как поворачивается ключ во входной двери. Осторожно входит Б о д о р.

(Смотрит на него, кладет трубку, совершенно забыв о ней.) Ты пришел домой?

Б о д о р. За тобой… Ты нас страшно испугала.

К а т а. Разве я что-нибудь сказала? Не помню.

Б о д о р. Нет, просто тем, как ты повернулась и вскочила в уже тронувшийся автобус.

К а т а. Тогда зачем же?

Б о д о р. Матильда тоже сказала, чтоб я сразу ехал за тобой.

К а т а. Какие вы благородные. Впрочем, хорошо, что ты пришел. По крайней мере сразу же договоримся…

Б о д о р. О чем?

К а т а. Чтоб ты больше сюда не приходил. У меня нет сил… Физически. Уж не говоря о душевных силах, я просто больше не могу. Я уже не могу, чтобы ты был — или не был — за той дверью. А сейчас… Ты должен отсюда уйти.

Б о д о р. Так сразу?

К а т а. Да… Или я уйду.

Б о д о р. Но это не так просто. Где мне так быстро найти квартиру?

К а т а. Есть же у нас домик. Не так уж трудно ездить оттуда на работу.

Б о д о р. Это твой дом!

К а т а. Возьми его себе. Я все равно не смогу больше переступить его порога… Если хочешь, готова и договор подписать…

Б о д о р. Об этом и речи быть не может, пока ты в таком состоянии.

К а т а. Вам тоже будет лучше. Не придется воровать у меня… пасторальные свидания. Ты же говорил, что не любишь врать. А для двух… любящих… это вполне подходящий дом. Можно отапливать.

Б о д о р. Конечно, я попробую приспособиться к твоим желаниям. А когда мне лучше… забрать свои вещи?

К а т а. Это уже частный вопрос. Позвонишь. Но сейчас… (Показывает, чтобы он ушел.)

Б о д о р. Может, сейчас мне лучше все-таки остаться? Пока ты не успокоишься?..

К а т а. Ты полагаешь, твое присутствие принесет мне покой?

Б о д о р. Я бы так хотел сказать что-нибудь такое…

К а т а (плача). И именно она, Эрнё! Это ужасно… Я всего ожидала, только не этого.

Б о д о р. Ты и вправду не знала?.. Я не хотел тебе верить.

К а т а. Ведь тогда… Уйди, очень прошу, уйди!

Б о д о р. Нет, до тех пор, пока кто-нибудь… А где дети?

Звонок. Б о д о р идет открывать дверь. Входит С и л а ш и.

Господин учитель. Слава богу.

С и л а ш и (задыхаясь от быстрой ходьбы). Что-нибудь случилось?

Б о д о р. Нет. Но я очень прошу вас не оставлять ее одну. По крайней мере, пока не придут дети. (Кате.) Бог с тобой, Ката! (Уходит.)

К а т а (смотрит на запыхавшегося Силаши). Вы очень торопились, дядя Банди?

С и л а ш и. Нет, это я быстро поднялся по лестнице… Наш разговор как-то странно оборвался…

К а т а. Телефон! (Смотрит на лежащую трубку.) Я совсем забыла…

С и л а ш и. Это ваше горестное «о-о», а потом тишина. Я думал…

К а т а. К сожалению, нет.

С и л а ш и. …что у вас обморок…

К а т а. И вы, бросив воскресный обед, прибежали сюда посмотреть, что делает эта безумная…

С и л а ш и. Полагаю, это вполне естественно.

К а т а. Вы пришли в самый разгар наших семейных дрязг!

С и л а ш и. Действительно ничего не случилось?

К а т а. Нет, только неожиданно появился муж… как второй сердечный приступ. Спустя несколько минут после первого.

С и л а ш и. Милая Ката, один раз я уже сильно поплатился за то, что кое-что знал.

К а т а. Когда это было?

С и л а ш и. Когда я впервые пришел к вам. Я тогда действительно кое-что слышал. И подумал, старый осел, зайду посмотрю, как вы… А вы оба сразу же поняли мой странный визит. Не так вы, как ваш муж… И я боюсь…

К а т а (улыбаясь). Что из-за этого все пошло на нет.

С и л а ш и. Что это тоже сыграло свою роль.

К а т а. Бедный дядя Банди! Вот почему вас невозможно было затащить сюда. Боюсь, вы даже скрывались от меня.

С и л а ш и. Нет, отчего же, ведь я пришел.

К а т а. По принципу телепатии. Могу вас заверить: то, что вы пришли именно тогда, было чудом, словно существует бог, который протянул мне руку помощи… То, что последовало, — было закономерным, и я примерно уже знала… Невозможно было не знать. Но то, что мне еще предстояло узнать, новый сюрприз, уготованный мне судьбой, это… (Рыдает.)

С и л а ш и. Вы узнали это сегодня утром.

К а т а. Это похоже на травлю. Словно меня заманили в западню и нацелили на меня ружье.

С и л а ш и. Что же все-таки произошло?

К а т а. Ночью я то и дело просыпалась. С тех пор как он сказал мне в лицо — если угодно, признался, — мы спим в разных комнатах. Я тогда ответила, что хочу дать ему время. Чтобы он опомнился. Просто, чтобы он вернулся. Но я только мучала себя. Это было невыносимо — и когда он там, за дверью, и когда его там нет. Вечером я отнесла ему в комнату ужин. Но ночью, проснувшись, я не знала, дома он или нет. То мне казалось, что я даже слышу его дыхание, то снова глубокая тишина за этой стеклянной дверью… Я строила всякие бредовые планы, дескать, буду ходить плавать. И вообще хотела помолодеть. С этим чувством я и проснулась утром. Я делала зарядку здесь, в холле. И… Нет, этого я даже вам не могу рассказать. Так стыдно…

С и л а ш и. Думаю, это не так уж и важно.

К а т а. Да. Словом, я дошла до того, что даже дети меня высмеяли. А это уже само по себе достаточно. Но комната моего мужа была пуста. (Смеется.) Он был на банкете.

С и л а ш и. Да, моя дочь тоже.

К а т а. И он мог в любую минуту вернуться. Я понимала, что не смогу устоять и загляну в его лукавое лицо, хранящее следы ночных воспоминаний… Но как я могла убежать из этого ада… Ведь меня ждала обычная воскресная уборка. И обед… И тогда вновь как бы случилось чудо! Домоуправ, который обычно видел меня только на лестничной площадке, прислал уборщицу.

С и л а ш и. Я ее видел.

К а т а. Да, и я ухватилась за это предложение, приняла даже ее жертву — не пойти на заутреню… лишь бы освободиться… Не помню, говорила я вам, что у нас есть небольшой домик в Хидегкуте?

С и л а ш и. Да, знаю.

К а т а. Хидегкутский домик! Четыре года подряд это была идея, объединяющая нашу семью… Сначала участок, а потом, после смерти моего отца, и домик: мы получили какие-то деньги за его дом в Сегхате. Прошлой осенью дом был готов. Деревья мы посадили еще в первый год, так что и урожай уже сняли. В первый год все работали с воодушевлением; Эрнё купил книгу Мохачи «Плодоводство», а Петер вскопал участок. Но, разумеется, им и это надоело. Я подумала — поеду, вскопаю, слегка проветрюсь. Там так красиво. Я даже почувствовала некоторую радость, хотя сердце мое так и сжималось…

С и л а ш и. Представляю, что за этим последовало.

К а т а. Нет, этого даже представить себе нельзя. Думаете, я застала их в домике? На купленном на премиальные диване? Нет, все было не так банально… Я сделала всего несколько шагов по тропинке, ведущей к дому… И вдруг — они вдвоем, непринужденно держась за руки, как два студента…

С и л а ш и. Это и было тем нацеленным ружьем.

К а т а. Нет, даже не это. Вы думаете, это было ужасно, дядя Банди? Нет, господь бог приберег для меня еще кое-что, такая жестокость не может быть случайной… Здесь я узнала, кто эта женщина.

С и л а ш и. Вы не знали?

К а т а. А вы знаете, дядя Банди?

С и л а ш и. Насколько мне известно — счетовод.

К а т а. Счетовод! Да, она свела счеты. О, какой она была милой, стройной девочкой, когда попала к нам. Еще был заметен небольшой шов после операции заячьей губы. Но даже это ей шло, у нее была такая заячья мордашка… Я неохотно загружала ее работой, такая она была хрупкая и вместе с тем — огонь. В ее обязанности входило лишь следить за детьми.

С и л а ш и. Она была вашей няней?

К а т а. Вы с таким облегчением об этом говорите, дядя Банди. Думаете, она родственница? Нет, не родственница, больше… Мы оба работали, бабушки с дедушкой, на шею которых можно бы посадить детей, у нас не было. Я была так благодарна ей, что могла оставлять детей с ней. Ей было четырнадцать лет. Легкая, как птичка, ребячливая, шаловливая… Я даже побаивалась, но она заботливо присматривала за ними.

С и л а ш и. Значит, это было очень давно.

К а т а. Она жила у нас, пока Вица не пошла в школу… В ту весну я помогла ей сдать экзамены на аттестат зрелости. Потому что она любила читать — Стендаля, Анну Седеркени{38}, энциклопедию… Как раз в то время открылись вечерние школы. И я уговорила ее кончить гимназию. Их было четыре сестры — учились они хорошо, хотя из них и получилось только — парикмахер, продавщица, няня…

С и л а ш и. Умная девочка?

К а т а. Нет, думаю, что нет. Скорее, с внешним блеском… Во время экзаменов с ней приходилось много заниматься, Эрнё даже высмеивал меня… Но я считала, что все же дам ей что-то за любовь к моим детям. Не думала, что платой будет мой муж.

С и л а ш и. Но зачем же связывать эти вещи?

К а т а. События десятилетней давности и настоящие? Кто знает. Кто поймет род человеческий? Во всяком случае, не я. Эрнё, как я уже говорила, высмеивал нашу дружбу… Но под конец на горизонте уже появилось небольшое облачко. Во всяком случае, я почувствовала облегчение, когда она ушла от нас и поступила работать. Раза два она потом забегала к нам — уже после замужества. Она вышла замуж за инженера.

С и л а ш и. Но, насколько мне известно, они разошлись…

К а т а. Ее муж в пятьдесят шестом эмигрировал. Для меня осталось неясным, почему он уехал без нее. Я еще ее жалела. Эрнё как-то раз упомянул, что она была у него, просила работы. Квартиру свою она продала, имущество прожила… Позже я спросила, смог ли он ее устроить. Он ответил только, что пока не решено. Я еще подумала, что ему неприятно мое напоминание. Он вообще-то не особенно любил оказывать протекцию.

С и л а ш и. Думаю, для вас лучше считать это случайностью…

К а т а. Что?

С и л а ш и. Что эта женщина — ваша бывшая няня. И не ищите тут чего-то рокового.

К а т а. Не все ли равно теперь, что я ищу. Сердце мое все поняло в ту минуту, когда я увидела на склоне их фигуры. Даже в минуту смерти они будут стоять перед моими глазами как олицетворение человеческой неблагодарности…

С и л а ш и. Благодарность — это чувство, проявляющееся в затишье. В пылу страстей оно неспособно проявиться.

К а т а. Пыл страстей! Какой тут пыл? Маленькой Матильде вновь захотелось подняться туда, откуда она скатилась. А для этого наиболее целесообразно воспользоваться старыми, хорошо знакомыми слабостями дяди Эрнё. Она с благоговением слушает его планы реорганизации завода. Уже тогда она слушала с таким же преданным выражением лица, если Эрнё иной раз снисходил до нее и рассказывал ей о чудесах техники.

С и л а ш и. Если все обстоит так, как вы рассказываете, что они могут отнять у вас?

К а т а. Что? Теперь уже ничего! Все, что можно было, я отдала сама.

С и л а ш и. Что именно?

К а т а. Свою жизнь.

С и л а ш и. Это не совсем так… Во-первых, вы живете.

К а т а. Лишь для того, чтобы оплакивать свое украденное прошлое.

С и л а ш и. Прошлое — ваше неотъемлемое достояние, и никто не в силах отнять его у вас.

К а т а. Молодой женщине никогда не почувствовать того, что чувствовала я… там. Ее бы до такой степени не обидели, не унизили. Она еще за все в жизни может расплатиться. У нее в руках козырь: она сама. Но что могла сделать я? Повернуться и бежать, во всяком случае, очень спешить — так, что я чуть не упала, вскочив в автобус.

С и л а ш и. У вас тоже есть козырь.

К а т а. Да. Сорок два года — не так уж страшно. Можно еще себя подремонтировать и на склоне лет наскрести горсточку идиллий. Если б я не изуродовала себя этой столь достойно оплеванной верностью. Если б я не подавила в себе здорового инстинкта.

С и л а ш и. Я думал не об этом…

К а т а. Но я думаю об этом, и к тому же постоянно. Как в темной башне прохожу я по своей жизни, тщетно стуча в замурованные окна. Сразу же после освобождения я попала на работу в лабораторию одного завода, руководитель которой… Вы, вероятно, слышали о нем — он одновременно с с англичанами провел первый опыт с радиолокатором. А, да что говорить! Где свидетельство, которое выдается за подобное самоотречение? Где тот банк, коль скоро мы отменили бога, в котором оно разменивается? Мужчина, знающий больше меня, одной со мною профессии и каждую минуту находящийся рядом со мной… Правда, мои воспоминания порой иллюзорны. Может, их приукрашивает так долго сдерживаемое, а сейчас бурно прорвавшееся чувство неудовлетворенности? Но тогда у меня уже было двое детей, а муж — в плену. Его увели прямо на улице, весной сорок пятого года. Тогда это было просто подло с моей стороны! В результате его подцепила какая-то пустышка; первая его жена погибла от осколка во время бомбежки. Это было самое большое окно — настоящие ворота. Остальные я заделала значительно проще…

С и л а ш и. Вы говорите: окна… Но действительно ли был через них выход…

К а т а. Да, и в этом-то весь ужас! Я переношусь в прошлое и заново переживаю свои решения.

С и л а ш и. Вы и сейчас решили бы точно так же.

К а т а. Да, как будто бы и нельзя иначе. Но, быть может, это всего лишь мираж. Потому что, возможно, не характер определяет наши решения, а решения — характер. Позже щель казалась мне все более узкой, заделка окон все быстрее… пока я не оказалась замурованной в этой тюрьме настолько, что почувствовала: у меня даже никогда и не было возможности выбора.

С и л а ш и. А если б вы в первом или последующих случаях выбрали другое, вы уверены, что…

К а т а. Даже в самом худшем случае я привыкла бы, что сегодня сплю в постели одного, завтра — другого…

Тишина.

С и л а ш и. Словом, мы промахнулись с нашей нравственностью.

К а т а. Да, моральная надстройка относительна. Нельзя жить моралью прошлой эпохи. Мы там, в Сегхате, на основе романов, склонности своего сердца и при поддержке учителя составили рецепт благородства.

С и л а ш и. И это анахронизм? Это повлекло за собой наказание? Я сегодня уже слышал подобное обвинение.

К а т а. От кого?

С и л а ш и. От вашего сына…

К а т а. Петер еще ребенок. Должно быть, он допустил какую-то бестактность.

С и л а ш и. Он налетел на меня так, словно надеялся, что у меня найдется какой-нибудь аргумент или что-то в этом роде, с помощью чего я смогу оправдать побуждения, которые он считает постыдными и осуждает. Он проводил меня до дома.

К а т а. Чтобы под предлогом этой прогулки улизнуть от меня и от занятий…

С и л а ш и. Он натура более глубокая, чем вы предполагаете. Он может страдать за других и вместо других. Это великое дело…

К а т а. Ну, и что вы ему ответили?

С и л а ш и. Я принял вызов. От имени всей морали прошлого.

К а т а. А именно?

С и л а ш и. Я сказал ему: вы выйдете из этого кризиса окрепшей.

К а т а. Я?

С и л а ш и. Да, потому что ваша жизнь была экспериментом, на основе которого он хотел сделать слишком поспешные выводы.

К а т а. Дядя Банди, так вы полагаете, что они слишком поспешные?

С и л а ш и. Да, я это вижу.

К а т а. Что вы видите?

С и л а ш и. Что нравственность — единственная сфера, где в расчет принимается лишь пыл и искренность усилий.

К а т а. И целесообразность!

С и л а ш и. И целесообразность. Но не успех.

К а т а. Как это понять?

С и л а ш и. А вот так, что усилие здесь проявляете вы: оно становится моральным капиталом, и неудача не может лишить его ценности.

К а т а. То есть дети мои могут развратиться, муж — отбросить меня как тряпку…

С и л а ш и. А ваше благородство лишь сбросит бремя, станет более свободным.

К а т а. Вы исходите из мужского опыта…

С и л а ш и. Нет, из женского… опыта сильных духом, благородных женщин.

К а т а. В таком случае я не хочу быть благородной женщиной! Ни шага дальше по тому пути, который привел меня сюда.

С и л а ш и. У вас есть другой путь?

К а т а. Да, путь малодушных женщин. Надеяться, что мой муж разочаруется и вернется ко мне. Или ходить к косметичке, привести себя в порядок, чтобы нравиться другим.

С и л а ш и. Своим тоном вы сразу же даете ответ, можете ли вы это сделать.

К а т а. А если не могу, то должна холодным здравым умом признать, что достойна случившегося…

С и л а ш и. Или?

К а т а. Или по заслугам возненавидеть — не мужа, а весь мир, галактику, в которой моя судьба сложилась именно так.

З а н а в е с.

Действие третье

Снова холл и снова воскресное утро, только чуть более позднее. Более позднее и время года — начало июля. Это заметно по проникающему через окно маленькой комнаты свету и пению птиц. В и ц а зашивает юбку, видно, что ей это внове. Рядом с ней, у стены, гладильная доска. П е т е р выходит из своей комнаты, в летней одежде, без пиджака. Останавливается около Вицы.

П е т е р. Обруч… У тебя в этой юбке ноги будут как ходули.

В и ц а. Ну вот, пожалуйста, теперь ноги. Что ты еще хочешь раскритиковать во мне?

П е т е р. Во всяком случае — прогресс.

В и ц а. Что?

П е т е р. Что сама зашиваешь.

В и ц а. В последнее время я не особенно люблю просить маму.

П е т е р. Ты воображаешь, что у тебя не хватит для этого душевных сил…

В и ц а. Ты с успехом заменяешь отца. С тех пор как ты сдал на аттестат, слишком уж задрал нос. (Становится перед зеркалом в зашитой юбке колоколом.)

П е т е р. Церковь в Варошмайоре{39}?

В и ц а. Площадь Москвы.

П е т е р. Твой крестоносец порвал с клерикализмом?

В и ц а. «А где ж прошлогодний снег?»

П е т е р. Прогресс… Ну, а новый?

В и ц а. Женатый…

П е т е р. О-о…

В и ц а. То есть почти.

П е т е р. Твой отец?

В и ц а. И твой. Он поведет меня на выставку.

П е т е р. Колоссально…

В и ц а. Я думаю, это вполне пристойно — проводить воскресенье с отцом.

П е т е р. Во всяком случае, гармонирует с твоей этикой. Правда, что он был с твоей школой на экскурсии?

В и ц а. Представь. И ухаживал за всеми учительницами. Если ты видел Фружи, как она вертелась вокруг него. Она его выдвинет председателем родительского комитета.

П е т е р. Он этого заслуживает в качестве образцового родителя.

В и ц а. Не суди дела родителей.

П е т е р. Особенно если выгода от подобной воздержанности налицо.

В и ц а. Отец во многом прав.

П е т е р. Словом, ты все-таки судишь, а он выкладывает перед тобой свои доводы… Но, Вица, если я узнаю…

В и ц а. Что?

П е т е р. Что на выставку вы… идете втроем…

В и ц а. Ну, этого не бойся. (Включает утюг.) А знаешь, кто в последнее время ходит по церквам? Я видела, когда шла с тенниса.

П е т е р. Кто?

В и ц а. Твоя красавица!

П е т е р. Анци!

В и ц а. С каким-то пожилым мужчиной. В ранние сумерки. Не то чтобы под ручку, а так… совсем рядом.

П е т е р. Врешь!

Г о л о с К а т ы (из большой комнаты). Дети, нам нужно кое о чем поговорить.

В и ц а. Мамочка, я глажу.

Входит К а т а в очках, в руках бумага.

К а т а. Я сделала небольшие расчеты наших расходов.

В и ц а. Не забудь про купальник, мамочка. Не могу же я ходить в прошлогоднем.

К а т а. Речь идет о более серьезном. Я не хочу, чтобы ваш отец тратился на нас.

В и ц а. Даже эти тысяча шестьсот?

К а т а. Он живет отдельно от нас. А мужчине, когда он один, за все приходится платить вдвойне.

В и ц а. Но не брать денег! Это безумие, мамочка.

К а т а. В конце концов, все мы взрослые люди. Петеру исполнилось восемнадцать. На него даже по закону не надо платить.

П е т е р. Ты совершенно права. Не бери у него ни филлера{40}!

В и ц а. Если вы так думаете…

П е т е р. Что-то ты быстро успокоилась.

В и ц а. Ну вот, теперь плохо, что успокоилась.

П е т е р. Я вижу все твои планы.

К а т а. Разумеется, я не могу запретить вам принимать от отца то, что он сочтет нужным…

В и ц а. Вот видишь!

К а т а. Но это не должно быть обязанностью.

В и ц а. Какая ты благородная, мамочка!

К а т а (отстраняя ее). Но для этого нам нужно немного уменьшить спои расходы… Я напишу несколько статей для «Физического обзора» и для «Жизни и науки».

П е т е р. Распространение знаний! Ты должна заниматься своей научной работой!

К а т а. Моя научная работа! Это в лучшем случае приносит четыреста-пятьсот форинтов. Остальное нам следует сэкономить самим.

П е т е р. Летом я пойду работать.

К а т а. Если ты попадешь в институт, то тогда летом сможешь поработать. Я думаю, нам надо сдать маленькую комнату.

П е т е р. Маленькую? Почему не большую? Все равно же пустая.

К а т а. Я не хочу, хотя бы из-за книг. Отцовские книги тоже пока здесь.

В и ц а. Не понимаю, мамочка. От тысячи шестисот ты отказываешься, а из-за каких-то несчастных трех сотен мы впустим в дом чужих людей. Которые вечно будут открывать дверь в ванную.

П е т е р. Запрешь, моя дорогая. А может, жильцом будет какой-нибудь красавец.

В и ц а (с презрением). В маленькой комнате? Ну, в общем, как хотите.

К а т а. И телефонный счет очень большой. Нужно записывать, кто с кем говорит, а если не поможет, повесим замок.

В и ц а. Но, мамочка, ведь это три-четыре звонка в день.

П е т е р. Пусть лучше они звонят…

К а т а. Самое трудное… тетя Клара.

П е т е р. И уборку? Ну уж этого я не позволю. Чтоб ты снова натирала полы…

К а т а. Но два раза по четыре часа — это двести форинтов в месяц.

В и ц а. Этого ты не сделаешь, она так привыкла к нам.

К а т а. Во второй квартире ее сейчас же примут — за восемь форинтов. И так уж это слишком льготная плата.

П е т е р. Она почувствует себя несчастной, если не сможет спорить со мной.

Звонок.

П е т е р открывает дверь. Входит К л а р а.

(Катит перед собой полотер.) А мы как раз только что о вас говорили… Уже и тетю Клару механизировали?

К л а р а. Так уж предусмотрено планом.

К а т а (неодобрительно). Это полотер товарища домоуправа? Я же говорила, что не люблю одолжений.

К л а р а. Это уже не его полотер… он продан дому.

П е т е р (пишет что-то). Чудеса в решете на улице Кёртэ.

К л а р а. За мизерную сумму… И жильцы могут им пользоваться за очень скромную плату — только возмещение расходов на его ремонт.

К а т а. Но я, к сожалению…

П е т е р (кладет перед матерью написанное). Так годится?

К а т а. Что это?

П е т е р. Объявление. Я повешу его у остановки. (Уходит.)

В и ц а. А я иду одеваться. (Уходит в другую комнату.)

К л а р а (смотрит на них, а потом на Кату). За прокат, разумеется, платит тот, кто бережет свои ноги. В данном случае я.

К а т а. Сейчас речь не об этом, милая сестра Клара. Вы, вероятно, заметили, что у нас произошли изменения. Мой муж больше у нас не живет.

Звонок. К л а р а идет, открывает дверь и впускает Б о д о р а. Затем возвращается.

К л а р а. Вижу. (Смотрит на Бодора так, словно это настоящий дьявол, а затем демонстративно уходит в большую комнату.)

К а т а (испуганно, но вместе с тем с какой-то надеждой встает). Это ты?

Б о д о р. Извини, что я вторгся. Знаю, ты мне запретила.

К а т а. Речь идет не о запрете, это всего лишь просьба. Если ты хочешь встречаться с детьми, то в среду я занята в институте до восьми вечера.

Б о д о р. Я обещал Вице повести ее на выставку.

К а т а. Позвать ее?

Б о д о р. Нет, подожди. Я хотел одновременно принести деньги.

К а т а. Деньги?

Б о д о р. На детей. Ползарплаты.

К а т а. Думаю, тебе больше не стоит этого делать.

Б о д о р. Ты отказываешься от алиментов?

К а т а. Я подсчитала, и похоже, что мы обойдемся без них…

Б о д о р. Это что? Демонстрация в целях моего унижения?

К а т а. Нет. У тебя и так, вероятно, большие расходы.

Б о д о р. Это уж мое дело, какие у меня расходы.

К а т а. А наши условия не изменились. Нам легче экономить.

Б о д о р. Ты хочешь, чтобы я умолял тебя взять деньги?

К а т а. Я не имею привычки отказываться от чего-либо лишь для того, чтоб меня умоляли. Ты завоевал себе свободу… так незачем тебе быть связанным материально.

Б о д о р. Твое великодушие ужасно. (Решительно, почти с издевкой.) Раз ты дошла уже до этого, сделай еще один шаг.

К а т а (дрожащим голосом). Какой?

Б о д о р. Когда я сообщил… ну, скажем, признался, ты сказала…

К а т а. Что год не дам тебе развода.

Б о д о р. Прошло всего два месяца.

К а т а (с иронией). Всего? А тебе нужны бы и оставшиеся десять…

Б о д о р. Да.

К а т а. Тебе или больше ей?

Б о д о р. И ей и, естественно, мне… Пойми, она в очень неудобном положении. Она живет… снимает комнату у деверя… А это довольно примитивные люди. Мои приходы туда…

К а т а. Но ведь есть хидегкутский домик.

Б о д о р. Не может же она постоянно туда носиться.

К а т а. Поселитесь там…

Б о д о р. Тоже неудобно… Соседи, продавцы… все.

К а т а. Какие вы стали разборчивые.

Б о д о р. И от квартиры она не хочет отказываться, пока не…

К а т а. Она еще не сказала, что беременна?

Б о д о р (с удивлением). Нет. Почему?

К а т а. Потому что это, как мне известно, тоже неплохое средство.

Б о д о р. О Матильде можешь говорить все что угодно, но коварства в ней нет.

К а т а (иронически, с участием). Бесспорно.

Б о д о р. Случившегося все равно не изменить. А если и ты уже смирилась… зачем мучить нас еще десять месяцев… Это было бы…

К а т а. Недостойно меня?

В соседней комнате начинает гудеть полотер.

Б о д о р (испуганно). Что такое?

К а т а. Уборщица убирается.

Б о д о р. Нет, этот шум?

К а т а. Полотер.

Б о д о р. Полотер? Ты купила?

К а т а. Нет, он принадлежит дому.

Б о д о р. Так-так. Полотер товарища домоуправа, который он привез в прошлом году из Советского Союза. Извини, что я сразу не сообразил.

К а т а. Тебе очень хотелось бы, чтобы и моя совесть была не чище твоей? Ну ладно, оставим. Ты не за тем пришел. Значит, просишь у меня эти десять месяцев?

Б о д о р. Мы оба могли бы быть свободными.

К а т а. Но я не убеждена, что даже в надежде на собственную свободу… я могу снять с тебя этот спасательный пояс.

Б о д о р. Не понимаю, на что ты намекаешь.

К а т а. Все-таки двадцать лет ты был моим спутником жизни. В общих чертах, довольно приятным. И я не убеждена, имею ли я право сейчас, когда чужая женщина, воспользовавшись твоей слабостью, которая, быть может, имеет и биологические причины…

Б о д о р. Ты прекрасно знаешь, что я еще не в том возрасте!

К а т а. Я не хотела тебя обидеть. Словом, одна женщина, злоупотребляя твоей неопытностью, а возможно, и некими воспоминаниями…

Б о д о р. Матильда ничем не злоупотребляла. Она попала в водоворот помимо своей воли… И если тебе угодно знать, ее все еще мучает совесть из-за тебя.

К а т а. Прекрасно. Но ты все же между нас двоих находишься в исключительном положении. И я не уверена, следует ли мне лишить тебя этой десятимесячной отсрочки… Она знает о моем условии?

Б о д о р. Естественно. Я вынужден был сказать.

К а т а. Поэтому она так и борется? Не верит в тебя или, по всей вероятности…

Б о д о р. Я же говорю, что ее положение невыносимо.

К а т а. Хоть бы оно действительно было настолько невыносимым, чтоб она решилась на полугодовое сожительство с тобой. Наш домик все же неплохое гнездышко…

Б о д о р. Именно это в тебе и было неприятным — ты всегда обращалась со мной, как с неоперившимся птенчиком.

К а т а. Ты не веришь, что я жалею тебя.

Б о д о р. Я не только не верю, но и требую, чтоб ты меня не жалела. Если не хочешь дать развода, так и скажи, что ненавидишь нас и будешь мстить, где только сможешь… Ты уже отравила душу моего сына.

К а т а. Хорошо, постараюсь быть точной… как если бы я проводила лабораторный анализ. Когда два с половиной месяца назад я поставила это условие, возможно, я себя обманывала, ожидая от этого срока чего-нибудь и для себя. И сейчас, когда ты вошел…

Б о д о р. Ты подумала, что я буду проситься обратно.

К а т а. Да, не только мозг, но и сердце пронзила эта мысль… Как бы выразиться поточнее? Подобный институт, как существующая двадцать лет семья, как и всякое единое целое, стремится каким-то образом защитить себя. А где ж ему искать защиту, как не в том сердце, которое давало ему живительную силу. И это приговоренное к смерти нечто — семья — загорелось надеждой и смотрело на тебя.

Б о д о р. А ты?

К а т а. А я окаменела от ужаса.

Б о д о р. От того, что я вернусь?

К а т а. От того, что в интересах семьи мни нужно побороть самое себя, подавить рефлексы, вызванные обидой и унижением, которые и знать не хотят о том, чтобы я спала в одной постели о тобой.

Б о д о р. Тогда в чем же дело?

К а т а. Не проси, чтобы я ответила тебе сейчас. Все это так неожиданно. На такое, резонерствуя, все равно не ответишь. Надо переждать, пока все уляжется, пока в тебе не останется ни капли эмоции и ответит лишь прояснившийся разум.

Б о д о р. И когда сие наступит?

К а т а. Не знаю… Скоро.

Б о д о р. Я могу прийти за ответом завтра?

К а т а (с подавленным ужасом). Завтра!

Б о д о р. Или лучше позвонить?

К а т а. Да, лучше по телефону…

Б о д о р (нерешительно). В таком случае… (Хочет уйти.)

К а т а. А разве ты не возьмешь с собой Вицу? Вица!

Входит В и ц а, видно, что она подслушивала, с тревогой смотрит на родителей.

Папа пришел за тобой.

В и ц а (с испугом смотрит на нее). Да, мамочка. (Уходит с отцом.)

Ката остается у маленького столика и закрывает лицо руками. К л а р а выходит на звук захлопнувшейся двери, с сочувствием смотрит на нее, стоя на пороге большой комнаты.

К а т а (замечает ее). Вы что-нибудь хотите, сестра Клара?

К л а р а. Вы сами хотели что-то, дорогуша.

К а т а. О да, нас прервали… Словом, в нашем положении, как вы сами видели, наступило некоторое изменение.

К л а р а. Он вас покинул.

К а т а. Да, с сегодняшнего дня мы можем рассчитывать лишь на собственные силы.

К л а р а. Не надо полностью сбрасывать со счетов господа бога.

К а т а. Я его уже давным-давно сбросила, сестра Клара.

К л а р а. Не думайте так… Если книги и отняли у вас веру, то сами-то вы все-таки хотите жить богоугодно. У меня на это глаз зоркий.

К а т а (с горечью). Это верно. У меня была такая жизнь, что хоть в монашенки постригись.

К л а р а. Но-но.

К а т а. На моей голове, хоть итого и не видно, точно такой же монашеский убор, как под вашей косынкой. Только в сердце моем никогда не будет той просветленности.

К л а р а. У меня она, слава богу, есть.

К а т а. Как вы можете снизойти к нам, из вашей кельи на мансарде! Я вам завидую.

К л а р а. На все божья милость. Его дважды ниспосланная особая благодать.

К а т а. Что же это за благодать?

К л а р а. Милостью бога я родилась в такой семье — отец мой был кузнецом, — которая даже по тем временам была редкостью: голод, пьянство, прелюбодеяние — все было. И господь бог очень рано открыл мне глаза на то, каков этот мир и что в нем ценного. И насколько тело мое вышло таким неуклюжим, настолько душа моя, не озираясь по сторонам, устремилась к небесному нареченному.

К а т а. Это было первой. А вторая?

К л а р а. То, что светские власти распустили наш орден. Сколько столетий существует орден францисканцев, а такое случилось впервые.

К а т а. А в чем же здесь благодать?

К л а р а. А в том, что орден ведь также общество, и эта уйма неразумных баб — не хочу обижать своих сестер-монахинь, ведь дьявол и меня может сбить с пути истинного — приносит с собой все грехи мира: ревность, зависть, властолюбие, злословие… Не сойди к нам божья благодать, мне так и пришлось бы умереть в этой обстановке. А так я остаюсь монахиней, в моей душе крепок данный обет, и я могу остаться вне мирской суеты.

К а т а. Из двух благодатей, в более коварной форме, я тоже получила свою: адские муки. И моя маленькая семья, словно шелуха, отделилась от меня. Но вместо просветленности в моей душе только мрак и апатия.

К л а р а. Потому что то, что вы считали знанием, ослепило вас и сделало невежественной… (Нерешительно.) Я обещала товарищу Гара не разводить в доме клерикальную агитацию… Но я не обещала не протягивать чаши воды жаждущему.

К а т а. И что же в этой чаше?

К л а р а. Посмотрите вокруг себя, моя милая. Подумайте только о том, что произошло с вами и без всякой видимой причины со многими другими. Разве может этот мир быть настоящим?

К а т а. Надо признаться, что он кошмарен.

К л а р а. Вот видите! Только на минуту представьте себе, что это лишь ложный мир — юдоль испытаний, — а другой, истинный, в котором все на своих местах, для нас непостижимым образом находится вне его.

К а т а. Платон мыслил несколько похоже.

К л а р а. Вот видите! А стоит вам эту мысль впустить в свое ожесточившееся сердце, она там мигом наведет порядок. И ваше собственное благородство, которое вы теперь тащите на себе, словно бремя чудачества, поднимет вас на своих крыльях.

К а т а. Знаете, что странно, сестра Клара? Живи я на двести лет раньше, я все это приняла бы за чистую монету и вам не пришлось бы меня даже наставлять, я сама жила бы с сознанием этого… Но сейчас… знаете, как я вас слушаю?

К л а р а. Как?

К а т а. Как ваши святые слушают искусителей.

К л а р а. Боже милостивый!

К а т а. Которые вместо трудностей нашей судьбы соблазняют нас более легким, сладостным… А это для нас проклятие.

К л а р а (негодуя, но доброжелательно). Гордыня заманила род человеческий в эти сети.

Звонок. К л а р а открывает дверь. Входит Г а р а.

Г а р а (еще в передней). Ну что такое, неужели перебой с машиной?

К л а р а. Перебой, да только не с ней.

Г а р а (входит в комнату, Кате). Какое-то время мотор работал довольно хорошо, я слышал у себя… Ну, думаю, Клара обновила общественную собственность. А потом вдруг тишина.

К л а р а. Раз не гудит, думаете уж, я лодырничаю? (Уходит в соседнюю комнату.)

К а т а (несколько сурово из-за сделанного мужем намека). Товарищ Гара слишком много занимается нашими делами.

Г а р а. Я делаю это с удовольствием.

К а т а. Если вы со всеми жильцами будете так…

Г а р а (недоуменно). Может, я иной раз и некстати…

К а т а (жалея о своей резкости). Нет, вовсе нет… Но, наверное, вы тоже заметили, что в этой квартире стало на одного человека меньше.

Г а р а. Да, ваш уважаемый муж…

К а т а. По сути, мне его уже надо было бы выписать.

Г а р а. Вы хотите это сделать сейчас?

К а т а. Поскольку он живет на даче — у нас есть маленький домик, — это, может, и не так срочно. Позже, когда мы… (Решительно.) Но и до тех пор лучше вам… (испугавшись своего голоса) жильцам узнать, что я одинокая женщина…

Г а р а. Я это уже давно подозревал. Еще тогда, когда казалось… словом, когда ваш муж был еще здесь. Когда мы с вами встречались в автобусе или в парадном, меня всегда удивляло одно несоответствие: хорошая семья, ради которой вы таскаете тяжелые сумки, и печаль на вашем лице… Наверное, и вы заметили, что я всегда старался как можно любезнее…

К а т а. Не только я, но и муж…

Г а р а. Ваш муж?

К а т а. Но это не важно. Вы всегда были со мной очень приветливы.

Г а р а. Кто сам одинок, всегда почувствует и поймет одиночество другого.

К а т а (избегая этого разговора, несколько отвлеченно). А вы, товарищ Гара, когда потеряли свою жену?

Г а р а. В пятьдесят четвертом, сразу же после того, как меня выпустили… Дело в том, что меня все сажали. Дважды хортистские фашисты, потом немцы, а потом наши. Она умерла как раз перед тем, как я попал в этот дом. Кровоизлияние в мозг — от бесконечных волнений.

К а т а (глядя в пол, рассеянно). Вы, наверное, очень хорошо жили.

Г а р а. А почему бы нам не жить хорошо? Мы оба были непривередливы… По основным вопросам у нас было согласие. Но я не люблю об этом говорить. Люди всегда думают — всякий брак хорош, когда один уже на кладбище. А ведь есть же хорошие браки. Но поскольку люди всегда говорят о плохих, вот и кажется, что хороших нет.

К а т а. Вы находитесь в доме висельника, товарищ Гара.

Г а р а. А я и не хочу говорить о веревке. (С теплотой.) Лучше об исцелении. В жизни многое можно поправить. Конечно, пока раны свежи…

В большой комнате слышен шум включенного полотера.

К а т а (поднимая голову). Сестра Клара сказала, что вы отдали полотер на общее пользование. Не легкомысленно ли это?

Г а р а. Почему? В моей маленькой квартире все равно не используются все его возможности. А так он стал неким символом.

К а т а. Символом?

Г а р а. Конечно. Символом того, что мы в этом доме живем не только рядом… Если это оправдает себя, можно будет купить и другие машины: стиральную, холодильник.

К а т а. Вы верите в то, что из жильцов одного дома, из четырех-пяти человек можно создать настоящий коллектив?

Г а р а. Для меня это столь же естественно, как для паука плести паутину. И безусловно, я в это верю. То, что случилось, пусть не поколеблет вас…

К а т а (прерывая). Слышала, вы и над яслями ломаете голову?

Г а р а. Да, ближайшие ясли отсюда за километр. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу, как ребятишек тащат затемно… На свете, поверьте мне, еще много хороших людей… И много прекрасных вещей, в которых мы можем найти утешение.

К а т а. Хорошие люди! Это, товарищ Гара, все равно что человечество! Мы предполагаем о нем все самое доброе, но жизненный опыт приобретаем от тех нескольких…

Г а р а. К сожалению, никто не может предложить ничего больше, чем самого себя… свою помощь. (В ответ на отрицательную реакцию Каты.) Понимаю, конечно, разница в нашем образовании…

К а т а. Мой отец был гораздо проще… совсем простой человек, товарищ Гара.

Г а р а. Да я в вас никогда и не чувствовал этого аристократизма.

К а т а. А он есть! Только в другой форме… Какое-то упрямство, раз уж сделала на это ставку в жизни… А вместо того… Словом, лучше ничего, чем что-нибудь… Бога тоже не надо.

К л а р а, которая вошла во время разговора, покашливает.

Г а р а. Бога, конечно, не надо. Но душевное спокойствие!

К л а р а. Товарищ Гара, теперь полотер и взаправду испортился.

Г а р а. Иду, иду.

Раздается звонок. Г а р а открывает дверь. В двери передней появляется К а р ч и.

К а р ч и. Я насчет комнаты.

Г а р а. Комнаты?

К а р ч и. Улица Кёртэ, дом четыре, второй этаж.

Г а р а. Это какое-то недоразумение. (Оборачивается к Кате.)

К а р ч и. Я прочитал на столбе у остановки.

К а т а (подходит к ним). Но мы ведь только что вывесили это объявление. Сын еще даже не успел вернуться.

К а р ч и. Такие объявления, конечно, не бланки для телеграмм.

Г а р а. При чем тут бланки для телеграмм?

К а р ч и. На них не указано, когда их вывесили. (Улыбаясь, Кате.) Молодой человек, вероятно, пошел окольным путем…

К а т а (растерянно смотрит на входящего в холл молодого человека, затем решительно показывает на комнату Петера). Пожалуйста, вот комната!

Г а р а (пока Карчи входит в комнату, берет Кату за локоть). Послушайте… Разве это так необходимо?

К а т а. Да вот за излишки жилплощади придется платить, товарищ домоуправ.

Г а р а. Но все-таки… незнакомого, просто так, с улицы, в вашу милую семью… Я действительно с радостью помогу вам…

К а т а. О, наша милая семья!.. (Карчи, который выходит из маленькой комнаты.) Подходит?

К а р ч и. Комната? Десять квадратных метров: прекрасно. К сожалению, «подходит» — понятие двустороннее.

К а т а. Опасаетесь, что вы нам не подойдете?

К а р ч и. Я всего лишь чернорабочий.

К а т а. Да? А мне показалось, какой-то библиотекарь.

К а р ч и. Увы, действительность порой требует от воображения исключительных усилий.

Ката и Гара переглядываются.

К а т а. Вы хотите знать мои условия?

К а р ч и (быстро, как бы пересказывая заученный урок). Гостей принимать нельзя. На кухню ни шагу. Ванной можно пользоваться только до семи.

К а т а. Нет, почему же? Можете мыться и в другое время. Что касается гостей, то у нас в семье девушка.

К а р ч и. Ой, еще и это!

Г а р а. Вы боитесь красивых девушек?

К а р ч и. Нет, только слишком красивых условий.

К а т а. Думаете, цена окажется не по карману рабочему?.. Двести пятьдесят?.. (Смотрит на его лицо.) Ну, двести.

Г а р а. Это уж действительно цена для чернорабочего.

К а р ч и. В таком случае разрешите мне продлить осмотр этого домашнего очага еще на тридцать секунд.

Г а р а. Почему именно на тридцать?

К а р ч и. Потому что неприятности начнутся только сейчас.

К а т а. Какие неприятности?

К а р ч и. В бланке прописки существует графа: предыдущее место жительства.

К а т а. Ну и что, где вы жили до сих пор?

К а р ч и. Если не считать того месяца, когда мой дядя был вынужден оказать мне гостеприимство… В маленьком местечке на реке Ипой… оттуда видна Чехословакия.

Г а р а. Уж не Марианостра{41} ли?

К а р ч и. Точно. Вам эти места знакомы?

К а т а. Вы вышли из тюрьмы? Что же вы натворили?

К а р ч и. Использовал свое знание санскрита. В своей прежней жизни — пожалуйста, не думайте о каком-то спиритуализме — я был филологом. Делал подстрочные переводы классических текстов. И мои коллеги решили, что в качестве такового я смогу содействовать благоприятному приему в одном азиатском посольстве тезисов, которые они почему-то считали важными.

Г а р а. Значит, политика пятьдесят шестого года.

К а р ч и. И по воле амнистии теперь я искатель сложно снимаемых квартир. (Смотрит на Кату.) Можете спокойно вынести свое решение. Я уже получил некоторую закалку и могу выслушивать приговоры.

К а т а. А сейчас вы кем работаете?

К а р ч и. Электромонтер. Ношу ящик за одним рабочим. Прошу вас, не стесняйтесь. Мой дядя тоже тянул с пропиской… и в конце концов…

К а т а. Я думаю, что товарищ домоуправ…

К а р ч и (смотрит на Гару). Товарищ домоуправ? Недаром удача меня настораживала. Я думал, это ваш муж.

Г а р а. Я считаю, что тот, кто уже отбыл свое наказание…

К а р ч и. Верно? Я тоже так думаю… Зачем его еще наказывать? Но сия традиция, как видно, складывалась веками.

Г а р а. То, что молодой человек рассказал о своей роли и о тезисах, собственно, говорит о том…

К а р ч и. Да-да. Только мне не хотелось бы смешивать квартиру и самокритику.

Звонок. Ката спешит открыть.

(Гаре.) Новые и, по всей вероятности, более приемлемые жильцы.

Г а р а (увидев в дверях большой комнаты сестру Клару). Извините. (Уходит.)

Г о л о с К а т ы. Так это вы?

Г о л о с Л и д и. Мы пришли не вовремя?

К а т а (входя в комнату с Лиди и Верой). А я уж думала, ты работаешь в кооперативе.

Л и д и. Мне перенесли экзамен по политэкономии. А потом (показывает на Веру, стоящую за ней) она просила, чтобы я подождала до воскресенья и привела ее сюда. (Поясняя с гордостью.) Вера, моя подруга.

К а т а. Лиди уже раза три обещала с вами прийти, да все откладывала.

В е р а (с наигранной скромностью, что не вяжется с ее внешностью). Никак не получалось… то одно, то другое… Ну, и неудобно было…

Л и д и. То покоя мне не давала, чтобы я ее привела, то вдруг — а что это я пойду?

К а т а. Что-то не видно, чтоб вы были такой робкой. (Смотрит на нее.) Насколько я помню, вы работаете в кафе.

В е р а. Да, в кондитерской. Девятый район…

Л и д и. Она была первой городской — тогда я еще не была знакома с вами, — кто разговаривал со мной как с человеком.

В е р а (в присущей ей манере). Она пришла после обеда, когда, знаете, посетителей нет. И так печально уплетала свое пирожное. Ну мы разговорились. Конечно, и об улице Кёртэ.

К а т а. Воображаю, сколько наивных вещей она наговорила.

В е р а. Ей и говорить не надо было. По ней все было видно.

Л и д и. У Веры проблемы. Такой личности, как она, нелегко развиваться в кондитерской.

К а т а. А она хочет развиваться? Это действительно проблема. Только сейчас у нас есть более насущные и прозаичные заботы. (Смотрит на Карчи.) Наш гость… Простите, не знаю вашего имени.

К а р ч и. Вогел. Один из многих блуждающих по земле Вогелов. Для отличия — Карой. Карой Вогел.

Девушки переглядываются. Вера прыскает, но тут же делает серьезное лицо.

К а т а. Господин Вогел хотел бы поселиться у нас. Мы ведь сдаем маленькую комнатку.

Л и д и (ошеломленно). Комнату Петера? Тетя Катока?

К а т а. Да, мы так решили.

К а р ч и. Только возникла небольшая заминка… и мы сейчас колеблемся.

К а т а. Заминка отнюдь не того характера, как вы думаете.

Л и д и (Карчи). Какая тут может быть заминка, если тетя Катока согласна сдать комнату?

К а р ч и. Пардон, не нападайте на меня, пожалуйста. Трудность заключается не в этой райской комнатке. И тем более не в тете Катоке, которая, по всей вероятности, снизошла к нам с небес… Заминка в моей скромной личности, а точнее, в котомке, называемой «прошлым», которую ваши невинные очи узрят лишь после моего удаления.

К а т а (чуть вспылив). Ну как объяснить, что дело вовсе не в том?

В передней снова раздается звонок.

Господи, что здесь сегодня творится?

В е р а, которая стоит ближе всех к двери, выбегает.

К а т а (Карчи.) Если я колеблюсь, то лишь из-за сына.

К а р ч и. Я его не испорчу. Сколько лет малышу?

Л и д и (смеется). Только что получил аттестат зрелости.

К а т а. Да и ваши манеры, и то, что…

К а р ч и. …то, что я был за решеткой? (Несколько обиженно.) Я не сделал ничего предосудительного, поверьте.

К а т а. Именно это будет ему импонировать.

В е р а (возвращается). Какой-то старичок… Некий Силади.

К а т а. Силади?

В е р а. Он хотел позвать вас гулять. Но услышал, что у вас гости.

К а т а. Силади? Силаши! (Выбегает.)

В е р а (Лиди). Подумай, он даже обо мне знал — «подруга Лиди из пищевой промышленности?»

Г о л о с К а т ы (на лестничной площадке). Дядя Банди, вернитесь, пожалуйста!

К а р ч и (девушкам). Вы присутствуете при конфликте, о котором спорят критики. Я внес в этот уютный дом душевное смятение.

Девушки пересмеиваются.

Но уже одно то прекрасно, что меня выдворяют не просто так… а после некоторой душевной борьбы.

К а т а (втаскивая Силаши). Я все равно вас не отпущу. А ваш зять и внук немного поиграют в парке. (Смотрит на стоящих в холле.) Лиди, может, ты займешься гостями?

В большой комнате на мгновение слышится звук полотера.

Ну, скажем… в комнате господина Вогела.

Как только Л и д и, В е р а и К а р ч и уходят в маленькую комнату, она теряет самообладание и на ее лице появляется выражение отчаяния.

С и л а ш и (смотрит на Кату). Случилась беда?

К а т а. Пока что только предвидится… Он был здесь. (С внезапной горечью.) Просит развода.

С и л а ш и. Только-то?.. А я уж думал…

К а т а. Не говорите, что вы ожидали худшего и чтобы я его отпустила… Вы уж, пожалуйста, не сердитесь, дядя Банди, но в этом деле вы ведете себя легкомысленно.

С и л а ш и. Но что ж вы собираетесь делать?

К а т а. Откуда я знаю… Пока что только сжаться и выжидать… Ждать и думать… Поэтому я так обрадовалась вашему приходу.

С и л а ш и. У нас еще будет время поговорить.

К а т а. Нет, как видно, это срочно. Для них. И именно сегодня все словно сговорились против меня. Вместо того чтобы оставить меня в покое и дать возможность обдумать все… Кто небесное спасение предлагает, кто повышение жизненного уровня.

В маленькой комнате слышен смех, обрывки разговора: «У вас всегда такой юмор висельника?» — «В особенности, если я стою перед столь стройными виселицами».

Этот молодой человек — наш жилец. Теперь у нас есть и он и его прошлое. Теперь уж придется не только убирать за ним, но и заниматься им.

С и л а ш и. Я вижу, и Лиди привела сегодня свою подругу.

К а т а. У той тоже проблема, как и у всех нас. Все похоже на сумбурный сон или роман Кафки, в котором человек не может делать то, что необходимо.

С и л а ш и. Может, это и есть знамение?

К а т а. Знамение?

С и л а ш и. Все привносят свои горести, чтобы вы забыли о своей.

К а т а (почти запальчиво). И вы о том же! Под стать сестре Кларе. Что я должна уподобиться доброй самаритянке. Я же… Про себя иной раз думаю: ну зачем ты из кожи вон лезешь? Ну, а как услышу все эти сетования, чувствую — нельзя отступиться.

С и л а ш и. Почему вам так кажется? Потому что так труднее жить?

К а т а. Труднее? (С удивлением смотрит на него.) Почему вы так говорите, дядя Банди?

С и л а ш и. Потому что я знаю вас… (Тихо.) Только не все то лучше, что труднее.

К а т а. Да? Для меня это всегда было лучшим. Вы думаете, это все привито мне? Что лучше то, что легче? От меня все ожидают этого; не только муж, но и Петер и Вица: дать распасться тому, что и без меня уже распалось. Чтобы я тоже уподобилась атому, легкомысленному, ветреному атому, как многие другие люди… Стать свободной, как сестра Клара.

С и л а ш и (тихо). Это немыслимо.

К а т а. И это тоже? Почему немыслимо?

С и л а ш и. Потому что вы, Ката, молекула, создающая химическое соединение, атом углерода. Именно поэтому вы сейчас так несчастливы!

К а т а. Как распалось мое крохотное соединение! Но, коль скоро именно я соединитель, вы не чувствуете противоречия? Рассеять то, что я должна связать?

С и л а ш и. Я просто говорю… не удерживайте его. Отпустите и ждите, что будет. Ядерные силы, которые уже не в состоянии удержать неустойчивый атом, как излучение…

К а т а. Опять физика! Но это же не физика, дядя Банди. (Упрямо.) И я не хочу излучать… Раз это распалось… (Замечает Петера, который вошел при ее последних словах и направился в свою комнату.)

П е т е р (увидев, что там кто-то есть, возвращается). Что это за тип в моей комнате?

В это время В е р а незаметно выходит из комнаты и стоит, прижавшись к двери. Оставшиеся в комнате двое время от времени смеются.

К а т а. Новый жилец… Но почему ты такой нервный?

П е т е р. Нервный? Я еще никогда не был столь спокоен. (Силаши.) Здравствуйте, господин учитель! Я вас не заметил, вы сидели ко мне спиной. (Садится.) Разрешите? О чем вы так горячо спорили? Ты даже как будто кричала.

К а т а. В конце концов можешь узнать. Это и к тебе относится. Здесь был отец и просил, чтобы я сейчас же дала развод.

П е т е р. Надеюсь, ты наскребла хотя бы немного гордости и согласилась? (Вспыхнув.) И выставила его отсюда!

С и л а ш и (успокаивая его). Дело тут не в гордости, Петер. Твоя мать думает, что от ее выдержки зависит — сохранится ваша маленькая семья или распадется.

П е т е р. Семья? Почему семья? (Агрессивно, матери.) Когда же ты наконец поймешь, что это не семья? Что это всего лишь жилье, из которого выселился один жилец и на его место поселится другой, надеюсь, более сносный?

К а т а. Петер, ты невменяем. Ты встретился с отцом!

П е т е р. Видишь, как сузилась твоя фантазия! Если кто-то невменяем, причиной может быть только встреча с моим отцом. Сумасшедшие дома полны его жертвами. Нет, я не с ним встретился. (Взглядывает на Веру.) Если угодно, я скажу с кем, только ты не нервничай… С Анци и ее женихом. У входа в церковь. По крайней мере хоть этим я слегка утешу тебя в твоем большом несчастье.

К а т а (испуганно). Надеюсь, ты не наговорил им грубостей?

П е т е р. Нет, ничего не сказал. (После некоторого раздумья, менее искренно.) Я подошел и сказал: пардон.

К а т а. А они?

П е т е р. Ничего… Анци испугалась и сказала: «О!» Как будто мы встретились в Антарктиде.

К а т а. И это все?

П е т е р (смотрит на Веру). Еще сказал: я вывесил у остановки объявление о сдаче комнаты. Потом: вижу, ты тоже сдала то, что можно было сдать.

Вера прыскает.

К а т а (Вере). Простите, я и забыла о вас. Но, как видите, вам лучше не знакомиться.

Петер не представляется, только смотрит на Веру; она потупила взор. Из большой комнаты выходит с полотером Г а р а, за ним — К л а р а.

Г а р а. Непонятно. Целый год с ним ничего не случалось. У сестры Клары особый талант к поломкам.

К л а р а. Я испускаю клерикальное излучение. (Выносит полотер.)

Г а р а (замечает сидящих у стола). А, господин учитель Силаши! И Петерке! У меня еще даже не было случая поздравить вас с окончанием школы!

П е т е р. Поздравьте, пожалуйста, маму. Для нее было важно, чтобы я закончил гимназию.

Г а р а (адресуясь одновременно к нему и к Кате). А каковы дальнейшие планы молодого человека?

К а т а. Он хотел быть врачом. Но шансов почти никаких.

Г а р а. Да, я слышал. Семь человек на место.

К а т а. Сейчас мы подали заявление в наш институт. Теперь, когда (взглянув на Силаши), не знаю уж каким образом… учителя сделали его зрелым, может, и есть какая надежда.

П е т е р. Никакой! Я не хочу учиться в институте.

К а т а. Когда ты это решил? Сейчас, у церкви?

П е т е р (упрямо). Давно уже.

Г а р а. Но почему? Мы-то уж знаем — то, что вы упустите сейчас, потом трудно будет наверстать.

П е т е р (сначала нехотя, а потом все более наслаждаясь возможностью отвести душу). Во-первых, я не хочу сдавать вступительные экзамены, на которых интересуются не том, что я думаю, а тем, знаю ли я, что нужно говорить.

Г а р а (ошеломлен). Как?

С и л а ш и (примирительно). В сущности, так происходит на всех экзаменах. Нужно знать то, чему учат государство и наука.

П е т е р. Или, другими словами, чтобы уж не действовать столь ошеломляюще на мать и господина Гару: вместо члена семьи я хочу стать квартирантом или в крайнем случае снимать койку.

Г а р а. Как это понять? Вы хотите сами зарабатывать на хлеб?

П е т е р. Можно сказать и так!

Г а р а. Это благородно, но не лишне ли? (Смотрит по направлению маленькой комнаты, тише.) Как и сдача комнаты?

К а т а (запальчиво). Да, все лишне!

Из маленькой комнаты слышен смех Лиди, затем голос нового жильца: «Мой начальник говорит, что с тех пор как я стал вырубать для нее место, он считает большим делом вмонтировать в стену трубку Бергмана».

Лиди!

Входят Л и д и и К а р ч и.

К а р ч и. Простите, это я задержал ее своими разговорами. (Представляется Силаши, затем Петеру, который недоверчиво осматривает его.)

Г а р а. Мы говорим об учебе. Я думаю, для молодого человека это столь же необходимо, как и свет для растений. Если есть хотя бы маленькая щелка, надо к ней тянуться.

П е т е р. Но почему такой щелкой должен быть именно институт? Наши институты, даже по мнению господина учителя Силаши, чуть выше техникума. Он сам предложил мне записаться в его домашний университет.

К а т а (смотрит на Силаши). Господин учитель?

П е т е р. Он и его зять давно мечтают найти подходящее подопытное животное, на котором можно испробовать, какое общее, или, как они говорят, основное образование можно дать не особенно глупому человеку.

С и л а ш и. Естественно, это предлагалось только в том случае, если вас не примут в институт.

К а р ч и (перебивая). И тем не менее этот план заслуживает внимания.

П е т е р. Ну, в таком случае, если господин учитель не возьмется за это дело, я просто желаю опуститься на дно. Работа — вот мой девиз!

С и л а ш и. Это что — романтика?

П е т е р. Нет. Наиболее трезвое решение… До меня дошло, что мы своим поведением… Короче говоря, что я просто-напросто заурядный, старомодный шалбер.

К а т а. Кто?

П е т е р. Я сам только что узнал это слово… (Упрямо.) Я говорил неправду. Вернее, правду до тех пор, как я подошел и сказал: пардон. А остальное было всего лишь глупым фарсом. Мужчина повернулся к Анци… он чем-то походил на товарища Гару, только помускулистее. И это он спросил…

К а т а (усмехаясь). Что это за…

П е т е р (прерывая ее). Да… А остальное я придумал по пути. Что мне следовало сказать ему, если б я действительно был тем, кем себя воображал.

К а т а. И поэтому ты теперь не хочешь идти в институт?

П е т е р. Я уже сказал, что не поэтому. Ну, а если и поэтому! Что странного в том, что я не хочу еще пять лет рядиться в пеленки?

К а т а. Ну, а во что ты тогда хочешь рядиться? В свои фразы? Которым ты даже не можешь следовать.

П е т е р. Я тебе уже преподнес пару сюрпризов.

К а р ч и (Кате). С вашего разрешения, мой предшественник по камере… пардон, по комнате — если он уже не стал моим преемником — отчасти прав. В конце концов, когда человек хочет учиться, то и жизнь можно представить себе широким открытым университетом. Я, например, хотя бывшие коллеги и не верят мне, нахожу много полезного в своем нынешнем положении чернорабочего.

П е т е р (с удивлением). Ты чернорабочий?

К а р ч и. В ремонтной конторе. (Кате.) Вы только подумайте, когда б мне представилась возможность ходить с ящиком на плече, как какому-то социографу, из одной квартиры в другую. То есть туда, где испортился свет. А тот, за кем я ношу ящик, — точнее, с которым мы носим его поочередно, потому что он хотя и начальник, но с уважением относится к возрасту, — где бы я среди своих товарищей, книжных червей, нашел такого приятеля? Герой нашего времени. Он стоит в лифте, подъемнике народного подъема, он электромонтер и заочник и как раз сейчас приближается к следующему этажу.

К а т а. Который находится над ним.

К а р ч и. Над ним или под ним, в общем, все равно. Главное, чувствовать себя в мире, как дома. Поверьте, я неохотно променял бы воспоминания, связанные с моим вынужденным отдыхом, на опыт, приобретенный в каком-то другом месте отдыха.

П е т е р (с уважением). Ты и сидел?

К а т а (с горечью). Теперь уж вы завоевали авторитет!

П е т е р (в надежде найти единомышленника). А вот об этом маленьком живом организме… о семье… какое у тебя мнение?

К а р ч и. О семье? Извини, но это несколько неожиданный поворот. (С улыбкой.) У меня о семье лишь… туманная тоска. Как у сироты и чернорабочего — тоска и по поводу прошлого и по поводу будущего.

П е т е р (разочарованно). Ну, этот туман разойдется. Если будешь со мной носить ящик.

К а р ч и. Однако представления у меня об этом прекрасные, и боюсь, что даже ради тебя я не смогу от них отказаться.

Г а р а (Петеру). Ваша горечь понятна. Но не забывайте, что семья в нашем обществе всегда будет важной ячейкой.

П е т е р. А каким образом в таком случае вы хотите ликвидировать эксплуатацию?

Г а р а. Эксплуатацию?

П е т е р. Если буржуазное государство эксплуатирует трудящихся ради трутней, то семья во сто крат больше эксплуатирует простачков, тех, кто готов на самопожертвование ради эгоистов и людей без совести.

К а р ч и. Ты, вероятно, имеешь в виду прежнюю, каторжную по своей сути, семью. Но новая, основанная на любви!

П е т е р. Это еще что такое — любовь? Каким образом это слово сохранилось в нашем словаре?

К а р ч и. Любовь? В жизни человечества это очень молодое чувство. В древнем мире любви и не было.

П е т е р. В таком случае — обратно в древний мир!

К а р ч и (бросает взгляд на Лиди). И это новое, нежное, имеющее лишь небольшое прошлое чувство нам, в сущности, следует развить в нынешнем, более благоприятном климате.

К а т а. Наконец-то я слышу и что-то хорошее.

П е т е р (Карчи). Благоприятный климат… Я, однако, не собираюсь втирать очки присутствующим дамам. И если я задумываюсь, в чем польза этого института сегодня, то ничего другого, кроме того, что он на десять-пятнадцать лет раньше времени, в наиболее восприимчивом возрасте, прививает нам некоторые, возможно и неправильные, мысли, я придумать не могу.

Г а р а. На какие мысли вы намекаете?

П е т е р. Я уже говорил: мысль о том, что мир — это камера пыток, которую придумали, чтобы мучить доброту и искажать красоту.

Г а р а (с участием). Нельзя принимать близко к сердцу такие вещи, Петерке.

П е т е р. Штучки моего отца? Мой отец негодяй. Но если б он отказался от своего высокомерия, мы с ним вполне бы ужились… допустим… ходили бы к одной и той же женщине. А то, что я принимаю это близко к сердцу… (Внезапно, матери.) Скажи, почему я… (с горечью) какой-то Петерке, должен осуществлять свои желания в этой жидкой кашице, состоящей из болезненных нервных окончаний твоего мученичества, моих угрызений совести и ярости, исходящей из моей мнимой озлобленности? Желания, осуществление которых для другого дико эгоистичного ребенка столь же естественны, как дыхание? Только потому, что над нами питает этот идефикс?

Л и д и. О каком идефиксе вы говорите?

К а т а. Не понимаешь? О том, что мы все еще семья! Но будь осторожен, как бы я не поверила твоим разглагольствованиям. Знаешь, что самое противное в вашей безответственности, в этом шалберничестве? То, что вы так говорите, надеясь, что сколько бы вы ни разрывали, найдется кому соединить… для вашего же спасения.

П е т е р. Ты думаешь? Попробуй! Выгони отсюда и меня, не только отца. В конце концов то, что ты выносила именно эту группу клеток, из которых получился я, тебя ни к чему не обязывает. Что означает само по себе то, что ты припудривала мою попку?

К а т а. Действительно, что?

П е т е р. Рабочее общежитие в тысячу раз лучше, чем эта…

С и л а ш и. Не вернуться ли нам к отвлеченным вопросам?

Г а р а. Я тоже так считаю. (Петеру.) Но предположим, молодежь права. Чем бы вы заменили семью?

П е т е р. Чем? Что я, Солон{42}?

Г а р а. Чтобы каждый жил сам по себе, беспризорно?

П е т е р. Жил? Живет! В семье ли, вне семьи — все мы так живем. А чем бы я ее заменил?..

С и л а ш и. Да, чем? Это и мне интересно.

П е т е р. Во всяком случае, чем-то более духовным. При нынешнем половинчатом решении две столь несовместимые вещи, как голова и нижняя часть тела, вынуждены гармонировать.

К а р ч и. А все же, точнее?

П е т е р. Ну, например, тем, что могло бы быть создано в Сегхате вокруг господина учителя Силаши. Если бы его тоже не поглотило это плотоядное растение — я имею в виду его брак. Или то, что могло бы возникнуть сегодня здесь, если б мы спорили не о таких глупостях, а об учебной программе нового университета или по меньшей мере о детском саде товарища Гара.

Г а р а (Вере). В этом что-то есть. Был у нас в тридцатых годах один руководитель семинара…

С и л а ш и. Как лично задетому, разрешите заметить, что я все же приверженец матриархата. Женщина, которая…

П е т е р. Женщина! Где она, эта женщина?

В е р а. И это спрашиваете именно вы?

Тишина.

К л а р а (которая, уже какое-то время стоит со щетками в руках в дверях передней). А теперь я попросила бы вас хулить семью в другом месте. Я хочу закончить уборку.

Г а р а. Верно. А я отнесу общественную собственность… в небольшой ремонт. (Идет к выходу.)

С и л а ш и. Со своей стороны, предлагаю продолжить спор в парке. Мой зять будет счастлив, если сможет принять в нем участие.

Все встают и направляются к передней.

Г а р а (уходя). Вот этого нам не хватает! Этого страстного, откровенного тона!

Гости прощаются с Катой.

К а т а (Карчи). В таком случае завтра, после работы… Мы к этому времени подготовим комнату.

К а р ч и (с робкой улыбкой). Комнату? (Уходит с Лиди.)

К а т а (кричит Лиди). Привет твоим родителям, Лиди. Может, летом я сдержу свое слово и навещу их. (Вере.) Бедняжка! Вы думали, здесь психиатрический диспансер, а попали в настоящий сумасшедший дом.

В е р а. О, мне и так было очень хорошо!

К а т а (задерживая ее). Останьтесь на минуту. Нужно договориться. (Вслед уходящему Силаши.) Только не пропадайте, дядя Банди!.. Я вам не прощу, что вы меня оставили здесь на произвол судьбы.

С и л а ш и (чтобы не слышал Петер). Одобрить было невозможно… поэтому я молчал.

К а т а. Что? Этот припадок бешенства!

С и л а ш и. Правду можно говорить и страстно… После обеда я вам позвоню. (Уходит.)

К а т а (ищет глазами Веру, которая тем временем выскользнула из комнаты. Кларе, которая стоит в дверях со щетками и воском). Эта девушка ушла?

К л а р а (угрюмо, больше про себя). Ушла… бесстыжая.

К а т а (смотрит на Петера, который стоит против матери в пустом холле и колеблется, не сказать ли ему что-нибудь примирительное). Ну, а ты не идешь… спорить?

П е т е р (вспыхнув, упрямо). Нет! (Уходит в свою комнату.)

К л а р а (натирая щетку воском). Тяжело на сердце у бедняги.

К а т а (садится на стул; когда Клара начинает натирать пол). Не завидую я вашему богу, сестра Клара!

К л а р а (не расслышав, прекращает уборку). Что?

К а т а. Зная заранее, в чем наше благо, взирать на наше безумство. (Запальчиво.) Но он по крайней мере, как говорят, может покинуть нас!

Звонок. К а т а открывает дверь. В дверях стоит м о л о д о й ч е л о в е к с потертым чемоданчиком в руках. К л а р а уходит.

Ш а н д о р. Извините, пожалуйста… Здесь сдается комната?

К а т а. К сожалению, вы опоздали. (Извиняющимся тоном.) Уже сдана.

Ш а н д о р (изумленно). Уже?

К а т а. Извините, но вы пришли поздно. Минут десять как сдали. Мы еще не успели снять объявление.

Ш а н д о р. Десять минут назад? А кому? Уж не тому ли немного конопатому парню с большими зубами? (Поскольку Ката смотрит на него с недоверием.) Не пугайтесь, пожалуйста. Я ведь не комнату ищу, а самого жильца, если только это он.

К а т а (впускает его в квартиру). Вы из милиции?

Ш а н д о р (входя). Я? (Смеется.) Я его друг. Я ждал с чемоданом внизу, пока решалось: сено или солома.

К а т а (тоже смеется). Ах, вот как! А то он тут сказал кое-что, на основании чего… (Испуганно замолкает — а вдруг молодому человеку нельзя об этом знать.)

Ш а н д о р. Все-таки сказал? И вы все же сдали?

К а т а. Я же говорю, что сдали…

Ш а н д о р (осматривается). А сейчас… он где?

К а т а. Он? Ушел. Комнату займет завтра.

Ш а н д о р (изумленно). Это непостижимо.

К а т а. Поверьте, мы его не съели.

Ш а н д о р. Но ведь я все время стоял внизу у ворот.

К а т а. Наверно, они вышли через другие ворота. У нас два выхода.

Ш а н д о р (качая головой). А-а! (Внезапно протягивая руку.) С вашего разрешения, Шандор Тот.

К а т а (пожимая его руку). Бодорне.

Ш а н д о р. А я уж устал ждать. Договорились, думаю, или нет: он уже давно должен был выйти.

К а т а. У нас были гости, и он тоже увлекся спором. Наверно, поэтому и забыл о вас.

Ш а н д о р. Узнаю его! Если он еще будет работать у нас, его или током убьет, или лифтом задавит, — обо всем забывает в разговоре.

К а т а (с интересом). Вы его начальник?

Ш а н д о р. Это он все шутит: товарищ начальник. (Просто.) Ходим вместе. А что, он упоминал?

К а т а. Он очень гордится вами. Говорит: герой нашего времени.

Ш а н д о р (с застенчивым смехом и немного сердито). Ох уж этот Карчи. Вы не пожалеете, что сдали ему, только вот разговорчики его — к ним надо привыкнуть.

К а т а. Как вижу, вы из деревни.

Ш а н д о р (грустно). Да, знаю, по произношению чувствуется. Но что поделаешь. Хотя я уже четыре года в Будапеште.

К а т а. Нет, не только произношение… Я слышала, вы техникум кончаете.

Ш а н д о р. Электротехнический… На вечернем, сейчас сдаю экзамены за третий курс.

К а т а. Уже за третий! Тогда вам достается.

Ш а н д о р. Да, мало времени остается на безделье. В комсомольской организации на меня тоже то одно, то другое наваливают. А теперь еще создали социалистическую бригаду…

К а т а. Ну, и за девушками нужно ухаживать?

Ш а н д о р. Без этого нельзя.

К а т а. А чтение?

Ш а н д о р. Читаю больше по специальности. Ну и книжки из популярной серии «Дешевая библиотека». Вот я и попросил, чтобы Карчи приставили ко мне. Многие его сторонились… знаете, он несколько неловкий. Пока несешь с ним ящик, он на нервной почве разговаривает — для него это вроде упражнения интеллигента в языке, а я… Почему вы улыбаетесь?

К а т а. Улыбаюсь? Наверное, потому, что я когда-то была такой же.

Ш а н д о р. Вы… из деревни?

К а т а. Уже незаметно?.. Слишком давно я… упражняю свой язык…

Ш а н д о р. А вы кем работаете?

К а т а. Я физик.

Ш а н д о р (с уважением). Физик? На каком-нибудь заводе?

К а т а. В университете.

Ш а н д о р. В университете? И преподаете тоже?

К а т а. Разумеется.

Ш а н д о р. И вы тоже окончили университет?

К а т а. Давным-давно. Почему вы на меня смотрите с таким восхищением? Не такое уж это большое дело.

Ш а н д о р. Но как же! Когда еще я окончу институт? Электротехнический факультет.

К а т а. Вы и институт собираетесь кончать? Это большое дело. А потом что будете делать?

Ш а н д о р. Кто знает? Может, поеду в Советский Союз, или в какую-нибудь развитую капиталистическую страну.

К а т а. Ну, а жениться вы не думаете?

Ш а н д о р. Почему же нет? Найдем и для этого время. А ваш муж? Он с вами по одной специальности работает?

К а т а (с горькой усмешкой). Нет, он работает совсем по другой специальности. На совершенно ином поприще.

Ш а н д о р (смущенно смотрит на нее). Ну, тогда я пошел.

К а т а. А чемодан вы не оставите?

Ш а н д о р (неуверенно). Ну, если он действительно снял… (Ставит чемодан к стене. Подает руку. Уходя.) Как же это мы с ним разминулись?

Ката стоит, глядя ему вслед, и улыбка долго не сходит с ее лица.

Из большой комнаты выходит К л а р а.

К л а р а. Чему это вы так блаженно улыбаетесь, голубушка?

К а т а. Верно, все-таки есть на свете счастливые люди.

З а н а в е с.

Действие четвертое

Комната Петера. Небольшое помещение, параллельное ванной, большее по длине, чем по ширине. Комната видна как бы со стороны ванной, то есть по длине: справа дверь в холл, слева окно, перед которым небольшой письменный стол. У противоположной стены у окна стоит комбинированный шкаф — полки, вешалка, верхняя часть застекленная — для книг, возле двери в холл — топчан. Окно открыто, слабый ветерок шелестит разбросанными по столу и на полу бумагами. Дверь шкафа распахнута настежь. Шкаф уже наполовину пустой; на придвинутом к шкафу стуле лежит стопка книг, на столе белье, в шкафу осталась в основном одежда. Вырезанные из западных календарей репродукции Пикассо и Кандинского{43} как бы указывают на протест обитателя комнаты против мещанской обстановки и вообще против всего на свете; часть репродукций также уже снята. Ката сидит на топчане, в руках ее несколько носков; но она смотрит не на них, а перед собой. Видно, что у нее была бессонница, она не двигается даже при повороте ключа во входной двери, и только когда под тяжестью шагов Клары перед дверью скрипит паркет, она вскакивает.

К а т а (почти вскрикивает). Кто там? (Быстро поправляет прическу, бросает носки в шкаф.)

Входит К л а р а. При этом в комнате создается сквозняк, бумаги начинают лететь по комнате, потому что в ее руках белье и она не может сразу же закрыть дверь.

К л а р а. Что за черт? Еще окно разобьется. (Не найдя, куда положить белье, сует его в руки Кате, сначала закрывает дверь, а затем, опершись животом о стол, закрепляет оконный крючок.)

К а т а (объясняя свое волнение). Я не могла даже понять, кто это.

К л а р а. Я принесла выглаженное белье… Вы сегодня не пошли в институт?

К а т а. Мне нужно сегодня там быть только днем… Я позвонила, что не смогу прийти.

К л а р а. Вы не больны?

К а т а. Нет-нет. Просто мне хотелось использовать первую половину дня. (Как только Клара берет у нее белье, начинает подметать пол.) Ведь у нас теперь жилец. (Поскольку Клара смотрит на нее.) Я ужасно выгляжу?

К л а р а. Вы все-таки отберете у Петерке эту комнату?

К а т а. Вы же слышали, что мы ее сдали. Я хочу привести ее в порядок, пока он не пришел.

К л а р а (отнимает у Каты щетку и начинает убирать сама. Указывая на чемодан). Это уже его?

К а т а. Он очень серьезный молодой человек. Звонил господин учитель Силаши: его зять понаслышке знаком с ним, в свое время в колледже имени Этвеша{44} он подавал большие надежды… А теперь, после того как с ним случилось это несчастье… (Оправдываясь.) Я не могу поступить с ним…

К л а р а. Конечно, несчастье! (Смотрит на картину Пикассо.) Этот Петерке! Чем только он развлекается! (Вертит картину, чтобы понять, как на нее надо смотреть.) Лучше бы вы прилегли и спустили шторы. По глазам видать — не спали.

К а т а. Думаете, мне скорее удастся днем? (Показывает на голову.) Все равно не отключишься.

К л а р а (показывая на белье). Куда же это положить?

К а т а. Пока на диван в нашей комнате. Потом я найду место. Придется нам с Вицей немного потесниться.

К л а р а. Ну, это будет неплохо. (Берет белье в охапку и выносит.)

К а т а (пока Клара ходит по другой комнате, снова садится, обхватив голову руками). Скажите, сестра Клара, если б, допустим, сейчас восстановили ваш орден, францисканцев с их монастырями… вы бы вернулись? (В ответ на ее молчание.) Вы слышали, что я спросила?

К л а р а (появившись в дверях, пристально смотрит на нее). Вернулась бы я обратно?

К а т а. Допустим, папа римский и партия договорились бы.

К л а р а. Так как же, вы думаете, я поступила бы? (С подозрением.) Может, вы что слышали?

К а т а. Нет. (Смеется.) Пока что вам нечего опасаться… Но, как вы сказали, это была вторая милость господня. Что он вызволил вас из ордена.

К л а р а. А обет?

К а т а (отмахиваясь). Обет!

К л а р а. Вы, конечно, неверующие… то есть не то чтоб совсем без веры, по крайней мере вы, — а такие, кто сам не ведает, что верит.

К а т а. Что до моего обета — поскольку ради покойной мамы мы венчались в церкви, — я бы отпустила… (тише) мужа. Мой обет где-то там, глубже.

К л а р а. Там же, где и наш.

К а т а. Мой обет блюсти интересы семья пронизывает все мое существо. Он в том, что я знаю, что им хорошо. Их судьбы вверены моим заботам.

К л а р а. Кем, моя милая? Скажите, кем? Вот видите, вы тоже не можете обойтись без всевышнего.

К а т а. Да, верно, это же поверье.

К л а р а. Именно в том-то и заключено чудо, творимое господом… что даже в душу тех, кто отвергнет святой образ, вселяет он веру. Или вы полагаете, что для монахини обет послушания всего лишь пустое обещание, данное в сакраментальную минуту и сдерживаемое из страха и по долгу чести? У меня обет тоже проник в самую кровь и плоть мою.

К а т а. Жажда вольготной жизни, вот что проникло. Чтобы никто и ничто не могло вас связывать. Вот почему вам так хорошо живется там, наверху.

К л а р а. Правильно вы говорите, вольготная жизнь — чтобы кроме господа бога у меня не было никакой привязанности, вернее, лишь постольку, поскольку это предназначено всевышним. Вот в чем разница между нашими обетами.

К а т а. В том, что я, покинутая, все равно обязана оставаться рабыней своей привязанности? О, как это претит мне!

К л а р а. От такого доброго сердца, как ваше, нельзя отречься.

К а т а. В таком случае как это назвать?

К л а р а. Прегрешением заблудшего, отвернувшегося в суете от господа бога.

Раздается звонок, К л а р а выходит. Ката встает и в волнении, почти ломая руки, настораживается, словно ожидая чего-то.

(Возвращаясь с корзиной цветов.) Вот, принесли…

К а т а (с надеждой и одновременно со страхом). Мне? (Нервно ищет среди цветов письмо.)

К л а р а. Не волнуйтесь. Не от него.

К а т а. Нет? Но я и не думала о муже.

К л а р а. Та девушка, которая вчера здесь была… подруга Лиди.

К а т а. Вера? Но зачем же? Как ей это пришло в голову? Корзину цветов! Она еще здесь?

К л а р а. Нет. Убежала.

К а т а. Вы ей не сказали, что я дома? (Выглядывая в окно.) Вера! Вернитесь сейчас же… нет, вернитесь! Поднимитесь, пожалуйста… мне нужно передать что-то Лиди.

К л а р а. Сунула мне в руки корзину и убежала. Я ей и сказать бы не успела. (Упрямо.) Да и не хотела. Она мне не нравится.

К а т а (выходя). Но почему же? Вы ее совсем не знаете.

К л а р а (прибирая). Так и зыркает глазами… на мужчин. (Вслед ушедшей Кате.) И даже на Петерке.

К а т а (вводит Веру). Ну как вам это пришло в голову? Выбросить столько денег, а потом убежать.

В е р а (оправдываясь, но с несколько победоносным видом). Я позвонила соседям, чтоб они вам передали, когда вы придете из института. Но соседка, вероятно, знала, что в квартире кто-то есть. И вместо того чтобы взять у меня…

К а т а. Позвонила.

К л а р а. Ничего себе комедия! (Со злостью выходит со стопкой белья в руках.)

В е р а. Так обидно! Раз в жизни хотела сделать что-то романтическое. И вот на тебе, оплошала, все пошло шиворот-навыворот!

К а т а. Отчего же? То, что я в такое время дома, — совершенная случайность. Тетя Клара тоже зашла всего на минуту, принесла глаженое белье.

В е р а. Теперь уж все равно… Подавальщице кафе-кондитерской ни к чему играть в благородство и преподносить свою душу со взбитыми сливками.

К а т а (смеется). Но как вам такое взбрело в голову? Принести сюда, старой покинутой женщине, корзину цветов, да еще без визитной карточки? Чтобы я ломала себе голову, откуда вдруг взялся столь щедрый кавалер? Вы не подумали, что в такой взбаламученной душе корзина цветов… — мне по меньшей мере их уже двадцать лет не дарили — вызовет некоторое смятение?

В е р а. Вы думаете, я… я хотела вас обмануть?

К а т а. Нет, не думаю. Но представьте себе, что я остаюсь здесь наедине с этой корзиной и с уравнением со множеством неизвестных — кто же все-таки послал мне цветы, может, мне пришло бы в голову, что это мой муж — вы же вчера слышали, — что это его вдруг осенило. (Искусственно смеется.)

В е р а. Вот видите, какая я дура… я об этом даже не подумала. Меня просто умилило, какая чудесная идея пришла в мою башку. А сегодня до обеда я как раз свободна… то есть я отпросилась в райсовет — и мчалась как сумасшедшая, чтобы совершить этот идиотизм прежде, чем пожалею свои деньги. Знаете, как это бывает, никак не успокоишься, пока не сделаешь что-то.

К а т а. Еще бы, со мной это тоже бывает… Но что вы, собственно говоря, хотели выразить этими цветами? По сути дела, даже не от своего имени, а от имени всего человечества, — как будто это оно прислало. Раз уж вы здесь, можете мне сказать. Пожалели меня?

В е р а. Я? Вас? Да чтобы такая, как я — я и называть-то себя не хочу, — пожалела тетю Катоку?

К а т а. А почему бы и нет? Что ж тут удивительного. После всего, что вы здесь услышали. Наверное, и Лиди вам кое-что рассказывала.

В е р а. Лиди! Она благоговеет перед вами… кумир, как прежде говорили. Я тоже хотела, как прихожанки храма старой Буды, те, что обычно подсовывают лилии под мышки статуи пресвятой девы… Вы видели? (Убежденно.) Вам, тетя Катока, можно только завидовать.

К а т а. Вы так думаете?

В е р а. Вы такая хорошая, умная, к вам люди, как животные к источнику, ходят… Я, правда, этого никогда в жизни не видела, только по радио слышала… (Подражая.) «Спокойной ночи, малыши».

К а т а. Все это болтовня, выражаясь вашим языком. Правда здесь лишь то, что, как и другие, вы хотели бы, чтобы существовал источник, из которого можно почерпнуть немного веры в жизнь. Если вы его найдете, покажите и мне.

В е р а. Вы к тому ж еще и скромная. Я, особенно раньше, если какой-нибудь симпатяга на меня оборачивался, сразу воображала, будто я восхитительное создание, сразу на пять сантиметров от гордости вырастала. А ведь что такого, если на человека как на самку смотрят?

К а т а. Вот видите. А другие это считают великим благом. Что по крайней мере ими не пренебрегают как самкой. Ну, хватит, давайте поговорим серьезно. Почему вы уже не такая, как прежде? И как пресвятой Марии, которой я в вашем воображении являюсь, бросаете свою недельную зарплату?

Вера пожимает плечами и молчит.

Лиди говорила, что у вас проблемы.

В е р а. Ничего интересного… мои проблемы вовсе не интересны.

К а т а. Но я и правда с радостью вас выслушаю. Просто я вчера была слишком издергана. Я, верно, отбила у вас охоту?

В е р а. Нет, что вы! Просто я поняла… (Смотрит на Клару, которая снова вошла за бельем и тут же уходит). Вот и тетя Клара на меня так смотрит — как это, мол, она примазалась к этой семье. Потому я и принесла корзину, что сама… словом, я решила, не стану беспокоить вас этими проблемами.

К а т а. Но почему? Не всегда же я в таком состоянии, как вчера или сегодня… Договоримся на какой-нибудь другой день, можно даже с Лиди.

В е р а. Нет, только не с Лиди. Ей известна лишь одна сторона моей жизни в кафе, да и то только послеобеденная.

К а т а. А есть и другая сторона?

В е р а. Есть.

К а т а (осматривает ее). У вас не было возможности учиться дальше?

В е р а. Была. Меня исключили из третьего класса гимназии. Это так называемая… ну, в общем, мужчины на меня оборачивались. Но я в то время еще очень наслаждалась тем, что во мне есть нечто, отчего глаза мужчин лезут на лоб, а женщины икают от зависти.

К а т а. Это не так уж плохо, насколько я помню.

В е р а. Плюс ко всему, я записалась в спортклуб. Весной теннис, летом гребля. (Дерзко и чуть угрюмо, глядя прямо в глаза Кате.) В конце концов, надо еще радоваться, что я влипла в историю не во времена строгих нравов, введенных Ратко{45}. В школе это со многими девочками случалось, говорят, есть даже школа, в которой с этой целью создали специальную кассу. Но мне не повезло. Классным руководителем у нас была старая дева. Вдобавок я была слабой ученицей.

К а т а. Так вы попали в кафе-кондитерскую?

В е р а. Да, один из приятелей отца работает в тресте.

К а т а. И это кафе не то место…

В е р а. В особенности для человека с такой слабой волей. (Грубо.) Короче говоря, я стала шлюхой. Вот и вся моя проблема. Не такая уж сложная, нас не так-то мало.

К а т а. Вы уж слишком сильно выражаетесь; в конце концов вы трудящаяся женщина. Согласно нынешней морали никого не касаются ваши личные дела.

В е р а. Но дела эти все-таки существуют… В монастыре, поверьте мне, я могла бы прожить без мужчин многие годы. Но здесь, вы же знаете, как бывает: заказывая чашку крепкого кофе, со мной может любой заговорить, а кому уж очень захочется — сама не знаю почему — вскружить голову… К тому же это хоть какое-то развлечение, если угодно, в нашей будничной жизни.

К а т а. Дело привычки. Ну, а прежние барыни, кто кроме опостылевших им ночных рубашек своих супругов, и духа мужского не нюхали, но постоянно грезили о кавалерах?.. Вряд ли это чистоплотнее. В конце концов, важно не то, что мы делаем, а то, какими моральными принципами руководствуемся в своих поступках. В этом хотя бы нет чванства. Надо быть всегда человеком, вести демократический, вольный образ жизни, без мещанских предрассудков.

В е р а (удивленно). Вы так думаете? (С усмешкой.) Но мужчины это понимают по-своему. Даже самые деликатные из них.

К а т а. Если вас шокирует поведение поклонника, вас же никто не принуждает.

В е р а. Верно, никто меня в постель не тащит.

К а т а. Ваша беда, как я погляжу, в том, что вы как электрический скат — любого можете ударить током. Ненароком даже того, кого и не хотите. Но представьте себе противное.

В е р а. Что?

К а т а. Что вы никого не способны пленить. И остаетесь одинокой со своим целомудрием, с угнетенными рефлексами, и то, что сейчас так просто, словно вы ныряете в воду бассейна, и попадаете в постель другого… Конечно, и эта постель всего лишь мираж счастья — ведь кому оно нужно, призрачное счастье?

В е р а. Тетя Катока, кого вы имеете в виду?

К а т а. Каждого, кто десять, двадцать, а то и тридцать лет всерьез относился к мужу, семье. (Задумчиво.) Быть может, и самое себя.

Раздается звонок, обе прислушиваются к доносящимся голосам.

К л а р а (входя). Пришел тот самый молодой человек.

К а т а. Жилец? Уже?

К л а р а. Нет, другой, его друг.

К а т а (удивленно). В такой ранний час? Но мы же договорились, что только после работы.

Ш а н д о р (из-за спины Клары). Не удивляйтесь, пожалуйста, я оторву вас всего на минутку.

К а т а (идет ему навстречу). Да что вы! Входите, пожалуйста. Я нисколько не удивилась. Мы здесь болтаем с подружкой.

Ш а н д о р (представляется Вере). Шандор Тот.

В е р а (окидывает его оценивающим взглядом знатока, затем опускает глаза, как это обычно делают провинциалки). А я Вера.

К а т а. С его другом… нашим жильцом, ты уже знакома. А это его начальник.

В е р а. Этот… и уже в начальниках ходит. (Спохватившись.) Да, я как раз была здесь.

К а т а. Но он очень гуманный начальник. Даже квартиру они вместе ходят искать. (Шандору.) Кстати, вы тогда нашли своего друга? (Вере.) Пока тот был у нас, он внизу стерег его чемодан.

В е р а (показывает). Этот?

Ш а н д о р. Этот. (Кате.) Все произошло так, как вы изволили сказать. Он так увлекся спором, что позабыл о своем чемодане, не говоря уж обо мне. Вышел себе спокойненько с новыми приятелями через другой выход. Парень он хоть куда, но, войдя в азарт, знаете ли, готов пройти пешком на другой конец города.

К а т а. Значит, вы все же встретились?

Ш а н д о р. А как же. Иду себе через парк, я имею в виду Варошмайор, а они ходят взад-вперед, знаете, где обычно сидят шахматисты, и все еще спорят; тот пожилой господин, кажется Силаши, и еще какой-то толстяк.

К а т а. Это его зять.

Ш а н д о р. С ними была еще девушка.

В е р а. Лиди. Удрала от меня, негодница!.. Ее интересует такая… диалектика.

К а т а. Ну а теперь вы поменялись ролями? Вы поднялись сюда, а он ждет у подъезда?

Ш а н д о р. Нет, он сейчас работает.

К а т а. А вы?

Ш а н д о р. У меня с сегодняшнего дня отпуск.

К а т а. Да, ведь у вас экзамены. В каком вы техникуме?

Ш а н д о р. В электротехническом.

В е р а. Бог ты мой!

К а т а. Ничего себе компания. Вера улаживает дела с налогом, у меня ненормированное рабочее время, по крайней мере хоть вы прогуливаете легально.

Ш а н д о р. Что и говорить, демократии с нами повезло!

К а т а. Но почему вы надумали начать свой отпуск у нас? Может, вы не смогли решить какую-нибудь физическую задачу?

Ш а н д о р. Да, задача… физическая. И я в некотором сомнении, как ее решить.

К а т а. Ну!

Ш а н д о р. Вот чемодан надо бы отнести домой.

К а т а. Этот?

Ш а н д о р. Мой приятель — с первою взгляда и не видно — вечно шутит да хохмит, но все это от нервозности… он немного впечатлительный парень… чуть что — смущается. Вчера он мне сказал: ты, мол, все равно сейчас не работаешь, а мне вроде и неловко как-то… в общем, чтоб я зашел вместо него.

К а т а. Но отчего же? Он передумал?

Ш а н д о р. Да как сказать.

К а т а. Лучше нашли?

Ш а н д о р (удивляется). Лучше этой?

К а т а. Так что же тогда?

Ш а н д о р. Очень умный он парень, да больно много в нем этой интеллигентской блажи.

К а т а. Какой?

Ш а н д о р. Что ему, мол, сдали здесь комнату только из порядочности. Что вы женщина добросердечная, совесть не позволила, чтоб из-за его прошлого…

К а т а. Но мы же и это обсудили.

Ш а н д о р. И я ему говорил. Это же дело случая, кто в ту пору оставался на воле, а кто попадал…

В е р а. …за решетку.

Ш а н д о р. Что вы не из таких, чтобы не понимать этого.

К а т а. А он?

Ш а н д о р. Неловко, мол, все-таки. А уж если по правде — он еще о каком-то семейном обстоятельство упоминал.

К а т а. Понимаю.

Ш а н д о р. Дескать, вы еще и сами не решили, хотите ли вы…

К а т а. …квартиранта или нет.

Ш а н д о р. Что вам это место, может, еще понадобится, а он будет торчать у вас, как бельмо на глазу.

К а т а. И что вы ему на это ответили?

Ш а н д о р. Я? Что у каждого своя голова на плечах. Почему ты хочешь думать за них. Они сдали комнату, а ты снял. А если вернется… некое лицо… ну, в крайнем случае немного потеснитесь.

К а т а. Совершенно верно.

Ш а н д о р. Или если ты уж хочешь быть очень благородным, возьмешь свой чемодан и отправишься восвояси.

К а т а. Вижу, у вас и образ мыслей столь же здравый, как и… (Не договаривает.)

Ш а н д о р. А все эти разговоры о семье — ведь они и в парке продолжали спорить; дескать, семья — это ячейка общества, да еще каким будет общество будущего! Как им это в школе не надоело.

К а т а (смеется). Видимо, вы еще не сталкивались с проблемой семьи.

Ш а н д о р. Как сказать! Меня ведь тоже не в капусте нашли. Но в конце концов до меня дошло: худо было бы, если б семья сводилась только к родне. Мы не кролики, чтобы нас пускали под нож из той же клетки, где мы родились.

К а т а. Словом, и у вас все-таки тоже есть своя теория?

Ш а н д о р. Я, правда, не многое еще испытал, вернее, больше видел, чем испытал, но уж это-то я знаю: где есть хорошие люди, там и семья есть, а без этого и семья не семья… Взять хотя бы моего отца. Был у меня в ремонтной мастерской бригадир, старый монтер, он меня выучил. Так он для меня больше отец, чем… А мать… словом, она умерла. Или взять этого Карчи. Где мне до него? Какие он только науки не прошел, правда, и Марианостру тоже испытал, а мы с ним как братья. То-то и хорошо в этом разобщенном мире, что человек не привязан к домашнему очагу как собака к своей конуре, а волен идти и искать себе общество по душе.

К а т а. А если кто-то все же держится за домашний очаг, где росли его дети, — за настоящую семью?

Ш а н д о р. Разные бывают люди! Одни — мятущиеся души — не дорожат даже тем, чем стоило бы, а другие, поглупее, норовят удержать даже то…

К а т а. …что следовало бы отпихнуть от себя… Ну, а меня вы к кому причисляете? К мятежным душам или к тем, что поглупее?

Ш а н д о р. Я не настолько вас знаю, чтобы судить об этом. А если бы и знал…

К а т а. Сочли бы за лучшее промолчать?

Ш а н д о р. Во всяком случае, будь я такой женщиной, как вы… физик… да к тому же…

К а т а. К тому же?

Ш а н д о р. Ну, говорили там в парке кое-что о вас — эта Лиди, да Силаши, да… есть же у меня в конце концов своя голова на плечах.

Вера хихикает.

К а т а. Ну, и что бы вы сделали на моем месте?

Ш а н д о р. Вы сами знаете… что тут говорить.

К а т а. А если… все-таки.

Ш а н д о р (смеется). Я бы светил, как солнышко. Кто повстречается на моем пути, пусть себе греется. А кто прячется в кусты, пусть идет…

В е р а. …ко всем чертям!

Ш а н д о р. Что-то в этом роде.

К а т а. Видно, что вы еще не изучали атомную физику. Не знаете, какие процессы происходят внутри солнца. (Серьезно.) Ну, шутки в сторону. Словом, ваш друг просит вернуть чемодан обратно?

Ш а н д о р. Так ему подсказывает его разум, вернее, его скромность.

К а т а. И что вы мне посоветуете — вернуть ему?

Ш а н д о р. Мне кто-то раз сказал: по тому, у кого спрашивают, можно догадаться, какого ответа ждут.

К а т а. А если я обращусь к вам?

Ш а н д о р. Вы догадываетесь, что я отвечу, и ничем не рискуете, положившись на меня.

К а т а. Ну, будь по-вашему. В таком случае передайте господину Вогелу, что чемодан его я не отдам. Его опасения — еще не аргумент для того, чтобы я вернула ему задаток. Если у него есть более веские доводы, пусть сам придет. Его комната, кстати, как видите, уже прибрана и приготовлена для него.

Ш а н д о р (радостно). Что я ему говорил! Потому я сам и пришел. Раз уж он нашел такую хозяйку, нечего ломаться да заставлять упрашивать себя, а то долго ли…

К а т а. …упустить свое счастье. (Протягивает ему руку.) Ну, там видно будет, насколько ему повезло… Надеюсь, вы тоже иногда будет бывать у нас.

Ш а н д о р. Если позволите. (Хочет поцеловать ей руку.)

К а т а (отнимая руку). Проводи Шандора, Верочка.

Как только Ш а н д о р и В е р а выходят, с ее лица сходит улыбка и она начинает ходить взад-вперед по комнате.

В е р а возвращается.

(Как бы про себя.) Во всяком случае, личность занятная, самобытная. (Вере, которая, ухмыляясь, смотрит на нее.) Чему ты так улыбаешься?

В е р а. Я просто вспомнила, что вы раньше говорили. Что вы уже не…

К а т а. Ну-ну, говори!

В е р а. Про ската.

К а т а (не понимая). Про какого ската?

В е р а. Про электрического. Дескать, вы не можете ударить током… Я вот сидела тут и наблюдала, как вы этого… вмиг окрутили.

К а т а. Что я сделала?

В е р а. Я только диву давалась, что такая… уже не очень молодая женщина…

К а т а (густо покраснев). О чем вы?

В е р а (испугавшись). Ну не обижайтесь, пожалуйста, я же не думаю, что вы намеренно. Вы ведь сами говорили, что и скат, то есть я, даже помимо желания… А теперь вы обиделись.

К а т а. Вы хотите сказать, что я…

В е р а. Да нет же, вы меня превратно поняли… Мыслимо ли, чтобы вас заинтересовал такой желторотый юнец, неотесанный рабочий парень! Он всего-навсего…

К а т а. Да ни о чем подобном и речи не было. Это все плод вашей фантазии… видно, что у вас только одно на уме.

В е р а (теперь она обижена). Ну конечно, я же вам говорила, кто я такая.

К а т а. Ну полно, я тоже не хотела вас обидеть. У вас, молодежи, как пыльца весной: так и роятся в голове подобные домыслы. Вы способны заподозрить такую измученную старую женщину…

В е р а. Я же только его имела в виду. А вы, пока тут с нами разговаривали, все равно свое горе переживали.

К а т а (рассмеявшись над Вериными оправданиями). Во всяком случае, приятно, хоть немного отлегло от сердца — вы, наверное, это во мне и заметили, — когда на свои беды смотришь со стороны чужими, свежими глазами.

В е р а. Конечно, немного отлегло от сердца, я это видела.

К а т а. От этого вроде бы и беды кажутся не столь уж тяжкими.

В е р а (с внезапным любопытством). А разве это не так?

К а т а. Нет, разумеется. Позже… Когда вы станете постарше, то поймете — ничто так не притягательно, особенно если жизнь не удалась, как твоя собственная молодость, которую вдруг увидишь в другом. В Лиди я люблю именно это: смятение неоперившегося птенца, попавшего в большой город.

В е р а. Ну конечно, этот парень тоже сущий провинциал.

К а т а. Этакое деревенское прямодушие с налетом застенчивости и мне было присуще.

В е р а. Я сразу заметила: вы искали в нем лишь свою молодость.

К а т а (смеется). Смотрите, это опять звучит двусмысленно.

В е р а (беззастенчиво). Вот видите, а я ведь сейчас и вправду хотела просто подлизаться.

Обе хохочут.

Входит П е т е р и угрюмо смотрит на них.

П е т е р. Вижу, у нас веселое настроение!

К а т а (оборачивается и, несколько оторопев, смотрит на сына, пытаясь сохранить улыбку на лице). Мы с Верой обменивались комплиментами. А ты что, хочешь, чтоб я источала слезы подобно Ниобее{46}?

П е т е р. Почему Ниобее?.. Ах да, по своим детям.

К а т а. Твои вещички я перенесла в будуар.

П е т е р берет несколько книг и выходит.

В е р а. Ну, мне тоже пора смываться.

К а т а. Почему? Вы что, испугались? Мы даже не успели поговорить о ваших проблемах.

В е р а. О, мои проблемы! С меня вполне достаточно, если вы, тетя Катока… не станете меня больше называть на «вы».

К а т а. Я называла тебя на «вы»?

Вера утвердительно кивает головой, затем обе снова смеются, вспоминая предыдущий разговор.

Входит П е т е р, копается на своем письменном столе.

П е т е р (подойдя к матери). Я был на заводе «Гамма»{47}.

К а т а. На «Гамме»?

П е т е р. Решил поступить на работу учеником-инструментальщиком.

К а т а (задетая). Да? И как нашли твои манеры? Подойдешь ты им учеником?

П е т е р. Я произвел на них самое благоприятное впечатление. С первого надену спецовку.

К а т а. Вот как! Ну, а что с общежитием? Ты говорил, что предпочел бы жить там.

П е т е р (упрямо). Всему свое время.

В холле раздается телефонный звонок, К а т а выходит.

В е р а. Вы меня вовсе не растрогали.

П е т е р. Я вас? Вы полагаете, это входило в мои намерения?

В е р а. Та женщина была права. Вы барчонок, или как там она сказала. Вам вздумалось продемонстрировать, что вы не боитесь дерзить матери?

Г о л о с К а т ы (из другой комнаты, нетерпеливо). Да! Слушаю! Алло.

П е т е р. Во избежание недоразумений… я вовсе не вам и вашим выщипанным бровям хотел это продемонстрировать.

К а т а (возвращаясь). Звонит и кладет трубку. (Вере.) Ваша, прости, твоя проблема, если я правильно поняла, в том, что…

П е т е р. Тоже мне проблема! (Выходит.)

К а т а. По-моему, тебе прежде всего следовало бы уйти из кафе и поступить на другую работу.

В е р а. Да, правда, это было бы неплохо.

К а т а. Но вопрос — куда? Может, в продмаг?

В е р а (корчит гримасу). Картошка, соль… Впрочем, как вы сочтете нужным, тетя Катока.

К а т а. У нашего домоуправа хорошие связи. Он может устроить тебя на работу где-нибудь неподалеку отсюда.

В е р а. Это тот самый коренастый дяденька?

К а т а. Он очень порядочный человек. А потом выучишься какой-нибудь профессии.

В е р а. Ага. Вот только я больно глупа.

К а т а. Что-то не заметно… Ну, теперь беги, а то для райсовета ты слишком уж долго задержалась.

В е р а. А можно мне зайти в другой раз?

К а т а. Ну, разумеется, глупышка ты моя! (Целует ее в лоб.)

В е р а, радостная, уходит.

П е т е р (входя). А у этой еще что за проблемы?

К а т а. Она хочет расти.

П е т е р. Кстати, я подумал, что и я хочу того же. Целую руку.

К а т а. Куда ты? Ведь только пришел.

П е т е р. К Силаши. Предъявлю ему ультиматум — согласен он учить меня в вечерней школе рабочей молодежи или нет. (Торопливо уходит.)

Ката прибирается, открывает ящик письменного стола, достает оттуда вещи Петера: компас, фотоальбом, секундомер.

К л а р а вносит ковер.

К л а р а. Ну и Петерке! Чуть не сшиб меня с ног, так мчался по лестнице.

К а т а. Пошел к господину учителю Силаши.

К л а р а. Вдруг так поспешно? (Расстилает ковер.) Не знаю, где только Лиди подбирает таких подруг. В конце концов она совратит с пути истинного это непорочное существо.

К а т а. Петера? Его уже не надо совращать.

К л а р а. Помилуйте, да как вы, будучи матерью, можете говорить такое про родного сына? (Выдвигает ящик, чтобы вытереть в нем пыль. Из угла вытаскивает какие-то обрывки фотографии.) А это что такое? (Начинает складывать.)

Ката, взглянув на фотографию, подскакивает к ней, дрожащими пальцами пытается сложить ее, но тут же бросает.

К л а р а. Что вас так поразило, голубушка?

К а т а. Это моя маленькая семья!

К л а р а (продолжая складывать фотографию). Это вы всей семьей, вчетвером. Какой же вы были красавицей! Вот и Петерке с зонтом в руке.

К а т а. Это спустя год после того, как мой муж вернулся из плена. Наша няня Матильда сфотографировала нас.

К л а р а. И у Вицечки еще не было уродливой прически с этаким «лошадиным хвостом».

К а т а. Обставляя ему комнату, я вставила фотографию в рамку и повесила вот сюда (показывает на стену), где сейчас корова Шагала. Он сказал, что не любит выставленное напоказ глубоко личное, сокровенное. Но две недели назад, уж не помню зачем, я заглянула в его альбом — фотография была еще цела.

К л а р а. И что взбрело в голову этому несчастному вдруг порвать ее?

К а т а. Что? Вот и я спрашиваю. Кому только не лень — все ее рвут, каждый по-своему. Эту беззащитную маленькую семью.

Снова звонит телефон.

К л а р а. Подойти?

К а т а. Нет, я сама. (Выходит.)

Клара, оцепенев, напряженно прислушивается к разговору.

Г о л о с К а т ы (тихо, она еле сдерживает слезы). Да, это я… Ах да, конечно, сутки ведь прошли. Вы поняли мои слова буквально. Скажи… это не ты звонил недавно? Кто-то позвонил и тут же положил трубку. Я думала, это вы… Почему «вы»?.. Полагаю, что Матильда стоит рядом с тобой… нет? Вот была бы умилительная картина, лицезреть, до чего ты растроган. (Молчание.) Значит, ты все же настаиваешь? У тебя нет веских доводов. Я вот как решила… Какой смысл цепляться за брачные узы, которые мы уже и так давно разорвали… Да, дам развод… Когда угодно… Незачем меня утешать. (С наигранной беззаботностью.) Не зачахну от тоски. Как-нибудь устрою свою жизнь… Замуж? Нет, замуж выходить я не собираюсь. Ты знаешь, что мне и в супружестве был важен не мужчина… Ты случайно, не помнишь маленький семейный снимок, который мы сделали после твоего возвращения из плена в «Римском бассейне»{48}?.. Сразу не припомнишь. Конечно, эта карточка одна из многих, Так вот это было моей манией. Этот самый анахронический бытовой пережиток: семья. И возможно, я еще не совсем отрешилась от пристрастия к ней… Род людской велик… Да, это идефикс господина учителя Силаши. Но тебе до этого теперь уже нет дела, не так ли?.. Пусть этим займутся адвокаты… Не сержусь… На нее тоже. Только не благодари. Если я провинилась перед тобой хоть раз — то именно теперь… Будь здоров… Сервус{49}, милый.

К а т а возвращается, она бледна.

К л а р а. Вы расходитесь?

Ката утвердительно кивает.

А ваш клятвенный обет?

К а т а. Я тоже постараюсь… (смотрит на разорванную фотографию) как эту вот…

З а н а в е с.