Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16

Художественный редактор Д. Васильченко

© Нортвуд О., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

От автора

Тайные общества в старых американских университетах – моя Римская Империя. Тема, к которой я периодически возвращаюсь мысленно без каких-либо предпосылок и причин. Глубинный интернет (даркнет) и снафф-видео еще одна моя гиперфиксация. Это то явление, впервые узнав о котором ты испытываешь сильное отчуждение. Мир начинает казаться ирреальным, и ты просто не можешь поверить, что это на самом деле существует, что ты живешь на одной планете с теми, кто создает и потребляет такой контент.

Эта книга проверила на прочность мои границы, вымучила меня вопросами морали и прокатила на эмоциональных американских горках.

Я надеюсь, что чтение окажется для вас столь же увлекательным, шокирующим, а местами терапевтическим, как для меня написание.

Пристегните ремни безопасности!

Глава 1

У помощника мэра Джейми Брюэра был загородный дом в Эллисвилле. Выяснилось это быстро: Брюэр тщеславен, кичлив и неосторожен. Сложнее оказалось дождаться, когда он бросит дела в Сиэтле, возьмет отпуск и приедет сюда, прихватив жену и троих детей-погодок. Волосы этих кудрявых, белокурых ангелочков светились ореолом вокруг голов, когда они играли на газоне под апрельским солнцем. Он смотрел на них и вспоминал, как пахла она. Он любил ловить дочь на бегу, заключать в крепкие объятия, и, пока она шутливо пыталась вырваться, он утыкался носом в ее макушку и вдыхал солнце с ее ярко-рыжих волос. Перед его последней командировкой в Ирак она сильно плакала, как будто уже тогда знала, что они расставались навсегда. Ее слезы промочили его форму на груди и въелись в кожу. Она пахла как девушка, в которую превратилась помимо его воли, – чрезмерно сладкой туалетной водой и шампунем. Но ее волосы все еще были рыжими, а глаза, полные злых слез и детского непонимания, блестели, как звезды. Она не хотела его отпускать.

Несколько дней он провел в предгорье, разбив опорный пункт вдали от туристических троп, но ежедневно спускался в долину и наблюдал за домом Брюэра. Он запоминал и фиксировал в блокноте все, что казалось важным. В семь тридцать утра Анджела Брюэр – жена Джейми – выходила к бассейну в махровом домашнем костюме с чашкой кофе и книгой в руках. Она садилась на шезлонг и долго читала. Это было ее время, она наслаждалась им. К девяти просыпались дети, няня выводила их к матери, и они завтракали. Джейми просыпался после двенадцати. Брюэр вел ночной образ жизни. В восемь вечера Джейми выходил на пробежку по Мун-Вэлли-роуд, возвращался в десять и работал почти до рассвета, сидя в гостиной с панорамными окнами. Пару раз он видел, что Анджела спускалась к нему и, судя по ее отрывистым жестам, они скандалили. Но ничего не менялось: Джейми спал до полудня, говорил по телефону во время обедов и ужинов, бегал и работал до тех пор, пока на улице не становилось светло.

Мужчина уже хотел отказаться от первоначального плана. Жена и дети Брюэра не должны были быть здесь. Он громко выругался и едва не разбил бинокль о камень, когда увидел, что из машины по очереди выпрыгивают мальчики, а следом, грациозно, как львица, с непроницаемым выражением лица, выходит Анджела Брюэр. Он понимал, что их присутствие в любом случае помешает ему, пока однажды утром Анджела Брюэр не посадила детей в машину и не уехала. Что между ними произошло? Что заставило ее уехать, не дождавшись даже его пробуждения? Может быть, она нашла волосы в сливном отверстии ванны? Среди них были рыжие? У Джейми были любовницы, о них часто писали таблоиды. Мужчина запомнил лица нескольких, он часто смотрел на вырезки из газет, приколотые к пробковой доске. Скорее всего он привозил девиц в этот дом, хотя принадлежал он родителям Анджелы. Что же она нашла? Волосы, вещь, переписки, фотографии? Или ничего? Что она узнала? Что заставило ее в спешке собрать вещи и прервать этот незапланированный отпуск, в который, он был уверен, их отправили принудительно – в городе прошло несколько митингов, люди требовали отставки мэра.

Вопросы душили его, оставаться в маленькой, тесной палатке он не мог. Мужчина сидел на мшистом камне, привалившись спиной к необъятному стволу дерева. Он почти не обращал внимания на пауков, проплывающих на тонких позолоченных солнцем нитях перед его лицом, на мошкару и москитов, пьющих его кровь. Это их сезон, ничего не сделаешь, он вторгся на их территорию. Он сидел под небом, прислушивался к шорохам – в вечернем лесу им не было числа, – погружал пальцы в мягкий, ароматный мох, срывал его и растирал в ладонях. Он вдыхал запах теплой сырой земли, чувствовал, как она дышала, как в холодный, вечерний воздух поднималась влага и оседала туманом на скалах.

Он скучал по ней каждую прожитую секунду после ее смерти. Эта тоска ощущалась сильнее, чем боль. Он даже не подозревал, что может быть так больно.

Может, она тоже была здесь? Бежала по этим скользким валунам, спасала свою жизнь. Она была нежным ребенком: его хрупкая, тонкая, наивная дурочка. Ее загнали, как лань, но он знал, что она боролась, видел это собственными глазами.

Может быть, она до сих пор здесь? Ее тело лежит под одним из этих деревьев: бледную веснушчатую кожу объели черви и жуки, волосы выросли с их последней встречи, но она здесь, она ждет, чтобы ее нашли. Он часто сталкивался с обезображенными телами на разных стадиях разложения: мужчины в солдатской форме, женщины, тощие дети. Их лопаты часами вгрызались в твердую, каменистую почву, иссушенную раскаленным солнцем, чтобы похоронить тела и отогнать падальщиков и голодных бродячих собак. Он запрещал себе думать о ней так. Его малышка не могла так пахнуть. Она пахла солнцем, даже когда стала пользоваться парфюмом.

У кривого и вздыбленного основания горы Си он ощущал ее близость. Словно это место помнило ее страх, слезы и крики, словно эта земля впитала ее кровь и спрятала от чужих глаз тело. Он чувствовал незримое присутствие дочери в деликатном шепоте птиц, в ласковых порывах ветра, в холодном дожде, в угрюмом молчании предгрозового неба. Ему никуда больше не хотелось. Он мог бы остаться здесь навечно. Рядом с ней.

Мужчина сверился с часами, было уже около семи вечера. Джейми Брюэр выйдет на пробежку через час. Спускаться со склона вечером – не самое быстрое дело, особенно теперь, когда у него стали болеть колени. Нужно идти сейчас.

Прихватив черный компактный рюкзак из палатки, он надел походные ботинки и вышел на пешеходную тропу. Посетителей в это время уже не было – никого на несколько миль вокруг. Негостеприимность горного маршрута позволила ему спустить себя с поводка, ослабить контроль и перестать видеть мир словно через оптический прицел. Ночью в предгорье всегда холоднее, чем на равнине. Лежа без сна в палатке, он слышал койотов и шорохи в молодой листве. Ночи усиливали сомнения. «Тебя учили быть убийцей, – думал он. – Так будь им». Профессиональным убийцей, героем, не охотником, выслеживающим жертву, как неандерталец, без четкого понимания, как именно следует убивать: перегрызть глотку зубами, размозжить череп камнем или задушить. «Ты хороший парень. И хороший солдат», – сказал полковник, когда его последняя командировка подошла к концу. Он тогда уже знал, что она пропала. Жена позвонила ему в истерике. Он надеялся найти дочь.

Прошлой ночью ему так и не удалось заснуть: он зажмуривался, и перед глазами мелькали лица и образы людей, которых он убил. Он видел заплаканное лицо жены. Его девочки были так похожи.

Когда ему приспичило отлить, он вышел из палатки и столкнулся с подросшим детенышем оленя, который уже мог твердо стоять на ногах, но еще не знал, что такое страх. Черные влажные глаза сияли холодным блеском, в них отражалась луна. Они застали друг друга врасплох. Мужчина потянулся к нему рукой. Вдруг показалось, что стоит ему коснуться пальцами жесткой рыжей шерсти на загривке, как спадет проклятие. И она явится перед ним первобытно нагая, одичавшая, но пахнущая солнцем и лесом, как зачарованная принцесса из детских сказок, из тех, что он читал ей перед сном. Под его тяжелым ботинком звонко хрустнула сухая ветка – олененок вздрогнул всем телом, прижал к голове уши и бросился в кусты. Она не вернется.

Он спустился в долину и лесом вышел к Мун-Вэлли-роуд, недалеко от места, где Джейми Брюэр разворачивался и бежал назад, к дому. Он надеялся, что мелкий дождь не заставит Брюэра передумать. Легкая паника длинными скользкими пальцами кралась по его груди к шее, чтобы схватить за горло и подчинить себе. В его плане оказалось слишком много слепых пятен: Анджела Брюэр, дети, погода. Воспользовавшись тем, что жена уехала, он мог притащить в дом любовницу. Или просто остаться дома. Может быть, Джейми сбегал от шума? Сам он никогда не был идеальным отцом, но ему нравилось, когда она шумела и ярко-рыжим вихрем носилась по дому, как и полагается ребенку.

Джейми Брюэр появился на дороге ровно в восемь тридцать. Света от фонарных столбов хватало, чтобы разглядеть, что его футболка пропиталась потом до середины груди, кудрявые волосы потемнели и слиплись от дождя, а дыхание рвалось из груди сизым паром и смешивалось с туманом.

– Заблудился? – с едва уловимой насмешкой спросил Джейми. Пробегая мимо, он замедлился.

– Нет, я как раз там, где должен быть.

Брюэр остановился, развернулся и подбежал ближе.

– У тебя проблемы?

– Беги. Я отпускаю тебя.

– Прошу прощения?

Первой мыслью было использовать винтовку. Когда по его вине погибал человек, в его руках всегда была «М-4». Это было привычно, он всегда знал, что делать. Но его девочке перерезали горло охотничьим ножом. Он вынул стальной клинок из набедренной кобуры и крепко сжал рукоять ладонью. Он был уверен в себе, потому что привык преодолевать препятствия и бегать по пересеченной местности. Сейчас он чувствовал в себе такую силу, что становилось страшно.

Джейми Брюэр поднял руки ладонями вверх.

– Тебе не нужны неприятности, парень. И мне тоже, – он снял наушники, часы и вытащил телефон из кармана. Джейми Брюэр всю свою жизнь бегал по протоптанным дорожкам.

– Беги, сучка, у тебя есть фора, – он столько времени думал о том, что почувствует, когда наконец произнесет эти слова. С тех пор, когда впервые услышал голос Брюэра на записи. Думал, что станет легче, если он увидит страх в глазах Джейми, но не стало.

Во взгляде Брюэра промелькнуло узнавание, он попятился. Эмоции на его лице сменяли одна другую. Было забавно за этим наблюдать.

Он сделал неуверенный шаг. Затем еще один. Когда Брюэр сорвался с места в своих новеньких белых кроссовках, он побежал следом за ним, развив с первой секунды какую-то нечеловеческую скорость.

Он нагнал его быстро. Джейми боролся. Но фальшивые мышцы Брюэра из спортзала, годные лишь для позирования в паршивых мужских журналах, были практически бесполезны против сухого стального сплава, что таился под его собственной кожей. Он зажал рот Брюэра ладонью и применил удушающий захват, заключив его шею в треугольнике руки.

Когда Джейми перестал сопротивляться и потерял сознание, он опустил его на землю, взял за запястья и оттащил от дороги.

Убивать его было просто, но он не сдох, пока не назвал все имена.

Глава 2

Грейс не могла вспомнить, как оказалась в его доме. Она была уверена, что пару секунд назад была совсем в другом месте, а затем перед ней из темноты выстроились блеклые стены чужой гостиной, стол из светлой древесины, покрытый полупрозрачной кружевной скатертью, посуда, еда в ней, бутылка вина, два бокала и лицо. Красивое лицо с жесткими чертами и непроницаемыми серо-голубыми глазами. Где-то на самом дне его взгляда таилось столько ненависти и боли, что становилось не по себе.

Ладони вспотели, Грейс вытерла их о джинсы и почувствовала, что ноги напряжены, словно она была готова сорваться с места в любую секунду. Это насторожило ее. Есть и пить не хотелось. Мясной рулет и клюквенный соус смотрелись великолепно в сервировочном блюде, но от вида и запаха мяса во рту собралась слюна с привкусом желчи, ее затошнило.

Калеб не разговаривал, он наклонился над столом и, почти не отрываясь от тарелки, поглощал мясо: отпиливал куски притупленным столовым ножом, обмакивал в красно-бордовый, как свернувшаяся венозная кровь, клюквенный соус, клал в рот и проглатывал, словно животное. Его тарелка напоминала место преступления. Иногда он подолгу смотрел на нее, криво улыбался, обнажая верхний ряд зубов и десен, перепачканных соусом.

Грейс улыбаться не хотелось. Ей хотелось сбежать. И никогда больше не чувствовать на себе его взгляд.

Чтобы перебить сладко-горький вкус на языке, Грейс сделала глоток вина, но оно оказалось теплым и безвкусным.

– У тебя есть лед? – Она не узнала свой голос: он звучал тише, чем часы, с дергающейся секундной стрелкой и поплывшими, текучими цифрами.

– Посмотри в морозилке. – Подкрашенная розовым, пузырящаяся слюна потекла по его подбородку.

Сглотнув, Грейс отодвинулась от стола – стул скрипнул по кафельному полу тонкими металлическими ножками – и встала. «Проснись», – думала она, все еще не уверенная в том, что спит.

Коридор казался бесконечным. Она шла по нему, держась за стены, слыша собственные шаги, но он все не кончался. Зелено-желтый свет, проникавший в дверной проем из кухни, казался спасением, но она не могла выйти к нему, блуждая по темному коридору, как по лабиринту. На стенах висели фотографии женщин, которых она знала, но не могла вспомнить откуда. У всех этих женщин были светлые волосы и ярко-голубые глаза, которые следили за каждым ее шагом.

Добравшись до кухни, Грейс привалилась к холодильнику и задышала, как после длительного бега. Серебристый фасад приятно холодил взмокшую кожу. «Зачем я здесь?» – в мыслях звучал вопрос, Грейс отчаянно пыталась вспомнить, для чего пришла сюда. Она умоляла себя сосредоточиться. Грейс уже была здесь раньше: хрипящие рации, собачий лай, мужские голоса. Был день, в окно хлестал дождь, кто-то открыл морозильную камеру и среди полуфабрикатов и упаковок с готовым тестом увидел это.

Лед. Ей нужен был лед. Кажется, она хотела выпить вина. Но с кем? Грейс обернулась, когда по телу прошел озноб, словно от чужого присутствия, но на кухне кроме нее никого не оказалось.

Схватившись за ручку морозильной камеры так сильно, что побелели костяшки пальцев, Грейс дернула ее на себя и стала на ощупь искать лед. Ей попадались коробки с замороженной готовой едой, мороженое, что-то еще, чего она не могла разобрать в тусклом освещении, пока пальцы не наткнулись на нечто округлое, нечто, что раньше было теплым и мягким. Грейс отшатнулась назад, она бы упала, если бы чьи-то руки не подхватили ее.

– Ну, что ты, милая? – Калеб захлопнул дверцу, развернул Грейс к себе, обхватил ладонью за шею и прижал к холодильнику. – Нашла что-то интересное?

Калеб провел пальцами по ее телу от подбородка до промежности. В долгом, тягучем, как мед, прикосновении она чувствовала широкое лезвие наточенного ножа.

– Пожалуйста, – прошептала она, не вполне понимая, чего просит.

Тело больше не принадлежало ей, внутри себя в вакуумной, мертвой пустоте она металась, как неуклюжий ночной мотылек, опаляя крылья о неподвижную внешнюю оболочку.

Калеб расстегнул на ней джинсы и спустил до колен.

– Пожалуйста, – сорвалась просьба с холодных, онемевших губ.

– Пожалуйста, возьми меня? – Он улыбнулся и провел лезвием ножа над резинкой трусов, а затем вонзил его острием в тело и провернул.

Грейс ничего не почувствовала. Она упала на колени и отползла в сторону, где ее стошнило желчью. Она услышала, как звенит пряжка на его ремне, почувствовала липкую, холодную кровь, стекающую по бедрам. От закрытого холодильника несло тлением.

Калеб подошел к ней, схватил за волосы и резко дернул вверх. Грейс повисла на его руке, закричала.

И проснулась с горлом, забитым собственным криком, и ноющей болью внизу живота. Грейс села в постели и, не успев отойти ото сна, по слабости в ногах сразу все поняла: месячные.

После ареста Калеба[179] она не могла дождаться их наступления. Она все еще не могла простить себе эту слабость, притупившую инстинкт охотника. Острое одиночество, вынудившее Келлер впустить в свою постель убийцу.

В первые недели задержки она с легкой тревогой заглядывала в календарь и хмурилась: сбоев не было с подросткового возраста, по ее циклу можно было настраивать часы. Когда спустя еще несколько недель месячные так и не пришли, ее беспокойство возросло. Грейс пыталась договориться с собой – это стресс, мы использовали презерватив, этого не может быть. Ей не хватило духу купить тест на беременность. Кроме Джеймса и доктора Лоуренса никто не знал, что она сделала. И, пожалуй, Мэдди, но она была мертва уже почти шесть месяцев. Во время допросов Калеб не упоминал об их связи, за что, пусть и с допущением, она была ему благодарна. Но он смотрел на нее так… «Я знаю твою тайну. Знаю о тебе то, что может тебя уничтожить». Грейс не могла поговорить об этом с матерью или с сестрой, хотя привыкла обсуждать с ними все. «Если так, – думала она, – я могу сказать им, что встречалась кое с кем. И так вышло». Но знала, что этого никогда не будет. Она знала, что не избавится от чудовища Калеба Сент-Джозефа, если оно присосалось к ее внутренностям своими мерзкими, скользкими щупальцами.

Гнетущие мысли превратили ее в напряженную, нервную суку. Грейс отстранилась от близких, грубила коллегам, молчала, когда ей хотелось кричать и истерить, натянуто улыбалась, когда хотелось разрыдаться. Она ходила с прямой спиной, боясь, что если позволит себе на секунду расслабиться, то сразу сломается. Ее успокаивало только то, что живот оставался плоским.

Но этого хватило ненадолго: спустя еще месяц Грейс (не без помощи доктора Лоуренса) нашла в себе силы записаться в клинику и пройти обследование. Она надеялась, что ее отпустит, когда придут результаты анализов, но этого не произошло. Когда после затяжного отсутствия наконец пошли месячные, она радовалась, как никогда в жизни. Сейчас же они снова стали просто рутиной, неважным самочувствием и желанием остаться дома, в постели.

Грейс уже видела сны с участием Калеба и ненавидела себя за ту жалкую беспомощность, с которой сталкивалась в подсознании. После ареста криминалисты осмотрели его дом и обнаружили в морозильной камере отрезанные женские груди, в том числе и молочную железу Конни Чапман, его матери, а позже он рассказал, что пытался употреблять их в пищу, но, когда ничего не вышло, решил хранить без четкой цели. Грейс не помнила себя в тот день, когда услышала это. Она не понимала, как ей удалось высидеть весь допрос, который проводил лейтенант МакКуин, и добраться до дома живой, но в памяти остался вечер: задыхаясь, Грейс вернулась домой, сорвала с себя одежду, забилась в угол душевой и несколько часов, как ей казалось, сидела на полу под льющейся откуда-то сверху горячей водой, до тех пор, пока ее кожа не покраснела и не стала напоминать сморщившуюся оболочку утопленника.

Уже на парковке перед департаментом полиции со стороны девятой авеню Грейс поняла, что что-то не так. Она приехала задолго до начала рабочего дня, но места, чтобы оставить машину, уже не было. Припарковав «Челленджер» возле городской библиотеки, Грейс взяла сумку с заднего сиденья и вышла из машины. Она шла сквозь нестройные ряды патрульных машин, пикапов дорожной полиции и огромных джипов, принадлежащих управлению шерифа. Было слишком людно: Грейс смотрела по сторонам и не могла сосредоточиться хоть на ком-то. Ей не хватало Джеймса. Она постоянно, с точностью до секунды, прокручивала в голове тот вечер, когда он поцеловал ее из отчаяния и растерянности. После внутреннего разбирательства, во время которого Келлер и Нортвуду запретили видеться, она уехала к родителям на пару недель, а когда вернулась, поняла, что все это время его здесь не было: сменная рубашка в шкафу, пыль на столе, след от кофе и открытый ноутбук весь в самоклеящихся разноцветных бумажках. Они не виделись, лишь пару раз созванивались с долгими неловкими паузами или переписывались. Джеймс не уволился из управления, но был близок к этому. МакКуин не хотел его отпускать, и Грейс была благодарна за это лейтенанту.

Детектив Келлер поднималась по лестнице на заднем дворе, когда из дверей вылетел запыхавшийся лейтенант МакКуин. Она никогда раньше не видела Майкла таким растерянным, напуганным и решительным. Его взгляд метался из стороны в сторону, пока он не ухватился за ее плечи и буквально втолкнул в раздвижные двери.

– Хорошо, что ты здесь, Грейс. Утром рейнджер позвонил в диспетчерскую. Он нашел тело мужчины в лесу возле Эллисвилла.

– И в чем дело? – Ноги у Грейс сделались неподъемными, она едва их переставляла. И, если бы не лейтенант МакКуин, аккуратно, но настойчиво подталкивающий ее в спину, Грейс остановилась бы посреди коридора, окруженная незнакомыми людьми, их громкими голосами и недоверчивыми взглядами. – Разве этим не должны заниматься люди шерифа или полиция Эллисвилла?

– Ты не понимаешь, Келлер. Убит помощник мэра Джейми Брюэр. И не просто убит. Офицеры, прибывшие на место, передали по рации, что там какой-то ад. Шеф поручил мне лично курировать дело. И я хочу, чтобы им занялась ты.

– Рейнджера уже допросили? Есть что-то, что я должна знать?

– Допросили, но пользы от этого мало. Я передам тебе документы, подписанные шефом, чтобы не возникло грызни с местными копами. Ты поедешь туда сразу после. – Войдя в свой кабинет, МакКуин не придержал для нее дверь. – И, да. – Он поднял взгляд от стола, застыв со стопкой документов в руках. – Подумай, кого возьмешь в команду. И, ради всего святого, оторви задницу Джеймса от дивана и заставь его работать.

Глава 3

На дорогу до Эллисвилла ушло немногим больше часа. Грейс могла бы добраться быстрее, но простояла двадцать минут на выезде – перед Пасхой все словно обезумели в желании выбраться из города на выходные. Она двигалась по I-90, стараясь не превышать скорость: ей был не нужен патрульный на хвосте и проблемы с дорожной полицией. Грейс ехала мимо Фолл-Сити, мимо фермы, где нашли Кэтрин Донован, мимо водопадов-близнецов, мимо призраков убитых женщин, оставленных Калебом на шоссе вместо путевых флажков. Дорога слева и справа от нее тонула в изумрудной зелени. Скрюченная молодая листва перемежалась темно-зеленой, почти синей хвоей. Холмы и далекие туманные горы покрылись бархатом: на травянистом полотне ярко вспыхивали полевые цветы: красные, лиловые, белые. Когда она была здесь в прошлый раз, все вокруг казалось мертвым: и лес, окрашенный в осенние цвета, и темная мокрая земля, и тяжелое свинцовое небо.

Несколько дней назад в полицию Сиэтла обратилась жена помощника мэра Анджела Брюэр. Она сообщила, что ее муж Джейми не выходил на связь уже больше суток. Она приехала в их загородный дом в Эллисвилле и нашла его таким, словно Джеймс отлучился на пробежку и не вернулся: всюду был включен свет, из колонок играла музыка, на столе стояла чашка с остывшим кофе. Все его вещи оставались на месте. Машина стояла на насыпи из колотого мрамора во дворе. Анджела сообщила, что ее муж любил бегать по вечерам. Пару раз она выбиралась на пробежку с ним. В основном он бегал по Мун-Вэлли-роуд в сторону Эрнис-гроув, поэтому спасательные службы немедленно развернули поиски в этом районе, подключив рейнджеров и шерифа округа Кинг. Джейми Брюэра нашли сегодня утром, перед рассветом. Он был мертв уже несколько дней. На месте преступления работали криминалисты и судмедэксперт. Грейс надеялась увидеть доктора Хэмптона, с ним было комфортно работать.

Грейс знала помощника мэра. Они виделись пару раз. Первый, когда он вручал грант матери Эвана – напарника Грейс – после его похорон. Второй, когда он приезжал в управление осенью. После встречи с ним Майкл МакКуин сплюнул себе под ноги и назвал Джейми «ублюдком»: на просьбу МакКуина помочь им привлечь больше сил для поимки Калеба и обезопасить женщин из группы риска Брюэр отказал.

Заметив блокпост издалека, Грейс сбросила скорость и припарковалась на обочине рядом с фургоном криминалистической лаборатории. Перед выездом она написала Джеймсу, но он не ответил. Без напарника она чувствовала себя уязвимой, неполноценной, оставленной. Ей не хватало Джеймса каждую секунду. После ареста Калеба у нее было немного работы. Она разбиралась с документами, отчетами, посещала судебные заседания, внимательно следила за процессом и тряслась, словно в лихорадке, каждый раз, когда ловила на себе его взгляд. Давая показания, она ждала, что в какой-то момент он прервет ее и скажет: «Не забудь рассказать о главном, милая, расскажи им, как стонала подо мной». Он этого не сделал. Он смотрел на нее и улыбался, ему было достаточно того, что они оба знают, что этим знанием он держит ее за горло. Иногда ей хотелось расплакаться, иногда – признаться во всем. Ее показания звучали неуверенно, повезло, что на стороне обвинения выступала Хелена Хейс, а у Калеба был паршивый государственный защитник. После завершения дела Хейс получила должность прокурора, Грейс могла бы получить сержанта, если бы не повела себя как идиотка, положившись на чувства там, где нужен был трезвый ум.

За это время у нее было несколько бытовых убийств, которые повысили раскрываемость в отделе, но ничего серьезного. И все же ей не хватало Джеймса. Она боялась признаться себе, что скучала.

Люди шерифа, оцепившие территорию, показали ей, куда идти, тропа, помеченная желтыми пронумерованными табличками, уходила в лес, к подножию Маунт-Тенрифф. Иногда, глядя на них, она ничего не видела, но иногда на жесткой старой коре появлялись бурые мазки, а на низкорослом кустарнике тяжелые красные капли.

То, что Грейс увидела на месте преступления, заставило ее попятиться и задержать дыхание. «Не смотри, – сказала бы она себе, если бы была кем-то другим. – Не смотри, дурочка, если не хочешь, чтобы он являлся к тебе ночным кошмаром, от которого не отделаться». Но она была вынуждена смотреть.

Джейми Брюэр лежал на боку с перерезанным горлом и вспоротым животом. Он смотрел в никуда выбеленными мертвыми глазами, его губы ссохлись и открытый рот напоминал широкую улыбку или оскал, но она сразу его узнала. Кишки вывалились из живота, они лежали рядом с ним на земле, как клубок буро-лиловых змей. Можно было подумать, что его задрал дикий зверь, если бы не тонкий порез от уха до уха на горле и вязкая, как желе, кровь прямо под ним. Джейми был одет в спортивные лосины и шорты. Футболка собралась складками на груди, кроссовки слетели с ног где-то в другом месте, вероятно, пока тот, кто сделал это, тащил Брюэра от дороги.

– Койоты уже добрались до него, когда его нашли рейнджеры.

Один из криминалистов протянул ей маску.

Запах стоял невыносимый – животные повредили внутренности. Грейс с радостью надела маску и защитный костюм. Криминалист показался ей смутно знакомым, кажется, его звали Арчи.

– Спасибо, – застегивая костюм и убирая волосы под капюшон, сказала она.

Судмедэксперт, сидевший перед телом на коленях, обернулся на их голоса и сдвинул маску на подбородок. Грейс мгновенно его узнала, выдохнула с облегчением и подошла ближе. С доктором Хэмптоном они уже работали над делом Калеба Сент-Джозефа.

– Здравствуй, Скотт.

– Привет, Келлер.

– Ты давно здесь? Какого черта здесь происходит? Что это?

– Приехал минут за двадцать до тебя. Пытаюсь выяснить. Джейми Брюэр, мужчина, сорок три года. Мертв уже по крайней мере шестьдесят часов: трупное окоченение почти разрешилось. Причина смерти – резаная рана шеи глубиной около трех сантиметров. – Хэмптон говорил уверенно. Его голос всегда действовал на Грейс успокаивающе.

Новая ассистентка Хэмптона, едва окончившая медицинский, собирала улики с тела и упаковывала их в герметичные контейнеры. Когда она схватила длинным металлическим пинцетом жирную извивающуюся личинку мясной мухи, Грейс затошнило, но она сдержалась.

– Что еще?

– На теле многочисленные гематомы и ссадины, вероятно, полученные в борьбе перед смертью. Сначала я решил, что брюшину разорвали падальщики, но ошибся. Это сделал человек. Ножом. Вероятно, тем же, которым перерезал горло, – края у ран очень похожи.

Скотт натянул маску обратно. Он говорил, что уже давно перестал воспринимать запах разложения, но это, похоже, было слишком даже для него.

– Изнасилован? – Грейс заметила, что шорты и лосины у Джейми были приспущены, был виден паховый треугольник и ягодицы.

– Нет. Уверен, что нет. Никаких следов изнасилования я не нашел.

Грейс наклонилась и нахмурилась, пытаясь запомнить детали. Между ее бровей пролегла тонкая морщинка. Судя по почерку, убийцей был мужчина. Женщины расправляются с жертвами иначе. Мужчина в хорошей физической форме, чтобы справиться с Джейми Брюэром. Грейс пыталась вспомнить все лекции по профайлингу и криминалистике, которые она посещала в университетах и в ФБР как свободный слушатель, но вспоминала только слова профайлера Генри Уайтхолла, его голосом теперь говорили все профессора в ее голове и улыбались его губами.

На Джейми напали на дороге и оттащили в лесополосу, ему перерезали горло и выпотрошили, как рыбу. В голове возник образ: Грейс держит в руках нож с широким лезвием, перед ней на деревянной доске лежит форель, она пахнет речным илом, ее чешуя поблескивает серебром и золотом, нож вонзается ей в скользкое брюхо, Грейс сглотнула, стараясь прогнать воспоминание. Золотые «Ролекс» сидели на запястье, через ткань шорт проступало очертание телефона, вероятно, давно разряженного, иначе его бы нашли раньше по сигналу, до того как личинки устроили пир в брюшине. Его не ограбили. Убийца скорее всего был знаком с ним или его нанял кто-то из окружения Брюэра. Грейс лихорадочно перебирала в голове варианты. Бизнес-партнер? Кто-то из мэрии, метивший на его место? Любовница? Жена? Жена могла узнать об очередной любовнице и нанять кого-то. Это было очень вероятно, о похождениях Брюэра много писали в прессе, но Грейс чувствовала, что все намного глубже. И ей придется постараться, чтобы отыскать ответы на вопросы. Одной, если Джеймса не удастся вызволить из той тюрьмы, в которую он сам себя заточил после смерти Мэдди. МакКуин поручил ей собрать команду, но ей не хотелось обсуждать это ни с кем, кроме Нортвуда.

Джейми Брюэр яростно поддерживал тело в форме, он был одним из тех молодящихся мужчин неопределенного возраста, вечных подростков с сединой на висках, с витаминным шотом в одной руке и с бутылкой виски в другой. Она вспомнила, что он позировал для какого-то мужского журнала, его скалящееся в улыбке лицо смотрело на нее с витрин газетных киосков. Что-то было не так с его зубами. Взглянув на его рот сейчас, Грейс поняла, что именно: от переднего резца откололся кусок бело-голубого керамического винира и под ним проступил обточенный зуб цвета слоновой кости. Возможно, с естественным цветом зубов его улыбка не выглядела бы настолько хищной и отталкивающей.

Криминалисты продолжали тщательно исследовать место преступления, а Грейс все смотрела на его рот, на когда-то полные розовые губы. Между плотно сжатых челюстей Грейс заметила кое-что: крошечный поблескивающий уголок, словно заламинированный документ или фотография.

– Что это? – Грейс указала пальцем на его сжатые зубы.

– Сейчас проверим. – Доктор Хэмптон не без усилий разжал его челюсти, несмотря на то что трупное окоченение спало, достал изо рта сложенный вдвое полароидный снимок и аккуратно его развернул.

Скотт жестом подозвал криминалиста с камерой, и тот сделал несколько фотографий.

– И что это должно значить?

Грейс нахмурилась. Защитные пластиковые очки запотели от ее дыхания, и ей пришлось их снять. Запах уже не ел глаза, она постепенно к нему привыкла. Небо над ними затянуло серостью, оно отяжелело и откуда-то издалека пригрозило раскатом грома и обещанием скорого ливня. Воздух стоял. Грейс взмокла под непроницаемым костюмом, капелька пота медленно заскользила по ее спине вдоль позвоночника. Она рассматривала снимок, зажатый между пальцев доктора Хэмптона, и не могла понять, для чего его сделали и поместили жертве в рот. На нем она видела ту же картину, что сейчас была перед глазами. Фотография сделана ночью в свете фонаря, Джейми Брюэр на ней выглядел лучше, чем сейчас, кровь блестела на его коже и на траве темно-красным, а не буро-коричневым, он поджал пухлые, как у ребенка, губы, словно был в смертельной обиде на кого-то. Вокруг – ни души, но в остальном на снимке не было ничего интересного, ничего, что могло бы привлечь ее внимание.

– Эмма. – Хэмптон протянул фотографию ассистентке. Она положила снимок в прозрачный пластиковый бокс. – Ладно, парни. – Подозвав ординаторов, Скотт поднялся на ноги. – Пакуйте его.

– Но как? – спросил один из них, такой же безликий, как все остальные из-за белого защитного костюма.

– То, что отделилось от тела, сложите в отдельный контейнер. В остальном как обычно. – Доктор Хэмптон держал себя в руках, но по его взгляду Грейс стало ясно, что он раздражен. – Никто из моих старых ординаторов не стал продолжать практику после Калеба. Они наелись убийствами до смерти. От новых никакого толка. Эмма подает надежды, но я еще сомневаюсь насчет нее, – убирая инструменты в чемодан, тихо говорил Скотт, так, чтобы слышала только Грейс. Он снял перчатки и выбросил их в пластиковый пакет.

– Она вроде бы чувствует себя на своем месте. – Грейс отошла с ним от тела Джейми Брюэра, расстегнула молнию на костюме и наконец задышала.

– Посмотрим. – Хэмптон пожал плечами и посмотрел на Грейс: – Тебе нужно разобраться с этим, Грейс. И хорошо бы побыстрее. Ты знаешь, что на тебя будут давить гораздо сильнее, чем в прошлый раз.

Без защитных очков его взгляд прожег в ней дыру, но не огнем, а холодом, серо-голубым, почти прозрачным. От ощущения, что он видит ее изнутри, видит что-то, спрятанное под белой рубашкой, бельем, слоем кожи и мышц, у нее мелко затряслись руки. Ноги, ищущие опору на скользкой молодой траве, вдруг ослабели. Но Скотт всего лишь человек. Человек, который знал ее в разных состояниях: разбитой, сильной, встревоженной, выхолощенной. Он не мог разглядеть то, что она прятала даже от своего психотерапевта.

– Где он? – Скотт остановился перед оградительной лентой, натянутой вдоль дороги, и сжал ее предплечье. – Где Джеймс?

– Не надо, Скотт. – Грейс сглотнула, опустила подбородок и покачала головой. – Не надо… Когда ты сможешь предоставить отчет?

– Сегодня, в течение дня.

– Скажи фотографу, чтобы выслал мне снимки как можно скорее. И сообщи, когда тело будет готово к опознанию.

– Это Джейми Брюэр, можешь мне верить.

– Я тебе верю, Скотт. – Грейс устало улыбнулась и коснулась его плеча. – Но его жена, вероятно, нет.

Фотографии тела Брюэра пришли на почту, когда Грейс сидела за компьютером в кабинете, заканчивая предварительный отчет для лейтенанта МакКуина. Майкл уже дважды напоминал, что ей стоит ускориться. Первое, что она сделала, вернувшись в участок, – собрала команду. Грейс привлекла к работе несколько офицеров, едва приступивших к работе в отделе убийств для мелких поручений; Нейта Портмана, потому что ей нравилось, как он работал и как ловил каждое слово. Поднялась на этаж выше, в отдел по связям с общественностью, и попросила Ханну Салим поддержать ее во время общения с прессой. Затем она выбрала детектива Нелл Хоппер из оперативного отдела, из-за настойчивой рекомендации лейтенанта Реймонд. Договорилась с диспетчерской, что она в первую очередь должна получать все сообщения о насильственных смертях мужчин в округе Кинг, и только после этого села писать отчет, который мало ее волновал.

Грейс беспокоил пустой стол Нортвуда. После смерти Эвана он казался ей проклятым. Иногда она поглядывала на крутящийся стул, на вещи, оставленные Джеймсом в кабинете, и терялась. Что она ему скажет? Что почувствует, когда переступит порог их с Мэдди дома и не услышит ее заливистый смех, легкий цветочный запах ее парфюма?

Грейс как-то слишком скоро обнаружила, что ярко-алая, сочащаяся кровью нить жизни Джеймса настолько плотно вплелась в полотно ее незыблемой повседневности, что выдернуть ее безболезненно уже не получится. Разве что с приличным куском самой себя.

«Несколько месяцев, – в странном замешательстве подумала она. – Всего несколько месяцев, и я влипла. Влипла до абсолютной неспособности представить себе, что случится, если он не вернется». Грейс вдруг подумала о своей жизни. Не о той, которой она довольствовалась еще в конце прошлого лета, оплакивая Эвана. О жизни после того, как с ней случился Джеймс. Вечный круговорот бестолковых событий: утро, доктор Лоуренс, участок, работа на автопилоте, лица коллег, полные отвратительного сочувствия, глаза Калеба и то, что он знает, безвкусная еда и бесконечные зимние дожди стеной, изредка звонки родителей. И пугающие яркие кошмары по ночам. Они стали сниться ей после ареста Калеба, когда ее подсознание приняло то, кем он был на самом деле. Ночь в пустой квартире и затем снова утро, и снова участок, и короткая цепь, на которую она добровольно себя посадила, чтобы передвигаться в пределах хорошо изученной территории, – ни шагу в сторону и никаких попыток стащить с себя ненавистный строгий ошейник. И все это без Джеймса, не в одиночестве, нет. Просто без него.

«Несколько месяцев и его чертов поцелуй ночью на парковке, – подумала она. – Мысли о Калебе и призрак Мэдди, блуждающий где-то посреди этого ужаса».

Грейс не знала, как его вернуть, но она должна была попытаться.

Глава 4

Грейс припарковалась на противоположной стороне улицы от дома Джеймса и, выходя из машины, прихватила папку с отчетом и фотографиями с пассажирского сиденья.

Теплый безветренный вечер стелился молочным туманом на зеленые кроны деревьев. В промежутках между низкими заборами пряталось солнце, его золотисто-розовые лучи скользили по траве. В воздухе пахло цветущим жасмином, лимонным миртом, тимьяном и морской солью с залива. Звук ее шагов эхом отскакивал от асфальта и смешивался с тонким пением птиц. Шуршал гравий на подъездной дорожке, когда она шла к воротам.

Дом, показавшийся ей ухоженным и уютным, теперь выглядел заброшенным. Газон зарос и пожелтел, прошлогодние опавшие листья сбились в буро-коричневые кучи по углам участка. Гриль, оплетенный паутиной, покрылся толстым слоем пыли. Цветы в кадках высохли. Дверь гаража была открыта, внутри стояла машина Джеймса со следами грязи на кузове. На крыльце кто-то в порыве ярости перевернул стеклянный стол и кресла из ротанга: осколки хрустели под подошвами ботинок Грейс, когда она поднималась.

Возле двери Грейс поправила волосы и разгладила складки на рубашке. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться – сердце гулко билось у нее на языке и в ушах, – и постучала.

Когда на третий раз никто не открыл, Грейс на пробу сжала дверную ручку и провернула ее. Внизу живота потяжелело, ее бросило в дрожь – незапертый замок мог значить что угодно. Внутри Грейс крадучись прошлась по коридору. Он казался таким же бесконечным, как и тот, что она видела во сне. Никто не убирал в доме с похорон, когда Грейс достала швабру и ведро из гаража и вымыла полы после многочисленных гостей, которые приехали попрощаться с Мэдди.

– Джей? – Собственный голос в пустоте чужого дома показался чем-то инородным, словно ее не должно быть здесь. Звать напарника по имени еще раз она не осмелилась.

Она нашла его спящим на диване в гостиной в окружении пустых бутылок из-под виски и бурбона. Джеймс лежал на боку, спиной к ней. Его лица она не видела, но видела, что он прижимал к себе что-то, сильно напоминающее худи, в котором Мэдисон ходила по дому. Грейс знала, Джеймс не хотел бы, чтобы она нашла его таким. Ей захотелось убраться из этого дома, выйти за дверь и никогда больше не возвращаться. Но она осталась.

Сначала Грейс открыла шторы – пыль, слетевшая с них, заплясала в узкой полоске солнечного света. Затем выключила телевизор, работающий без звука, и положила пульт в металлическую корзину, как это всегда делала Мэдди. Она подошла ближе к Джеймсу и тронула его за плечо.

– Джей…

Он мгновенно развернулся, словно не спал все это время, а только делал вид, лежал и прислушивался, схватил ее за запястье и прижал к себе. Второй рукой Джеймс потянулся к ее шее.

– Грейс? – Он замер в движении и непонимающе посмотрел на нее сощуренными воспаленными глазами.

Выглядел Джеймс неважно: он похудел, лицо осунулось и заросло, всклокоченные после сна отросшие волосы торчали в разные стороны, под впалыми глазами лежали темные тени.

– Что ты здесь делаешь? – Джеймс отпустил ее руку и сел, спустив ноги на пол.

Грейс растерла онемевшее запястье. На глазах выступили слезы, ей не хотелось думать, что могло случиться, схвати он ее за шею. Ей стало тошно. Сердце билось в реберную клетку. От ледяной волны, прокатившейся по позвоночнику, Грейс передернуло.

– Дверь была открыта, – невпопад ответила Грейс, на ощупь нашла выключатель, и гостиную затопил рассеянный теплый свет.

Прошлась по комнате, включила еще два настенных бра. Стало светлее.

Грейс принесла с кухни мусорное ведро и стала собирать в него бутылки. Она умела скрывать свои чувства за маской настороженной отстраненности, ему незачем было видеть, как она напугана тем, что увидела. Мусор вокруг, переполненная пепельница и его заросшее лицо не сильно ее смущали. Но взгляд… Внутри его глаз, где-то за ярко-голубой радужкой, Грейс видела разрушающую бурю, сметавшую все на своем пути. Но Джеймсу незачем этого знать.

Его боль, казалось, стерла между ними последние условности. Стало проще и сложнее одновременно. Джеймс стал еще ближе, еще значимее – это пугало. Стремительно рушились ее границы, впуская Джеймса внутрь. И где-то на уровне подсознания Грейс понимала, что сдать назад или притормозить не получится. Если она сделает еще хотя бы полшага навстречу, Джеймс сломается.

– Да, дверь была открыта. – Джеймс кивнул и потер заспанное помятое лицо ладонями. – Но что ты здесь делаешь? – Он взглянул на нее снизу вверх, и в этот момент ей показалось, что сломается она.

– Долго ты собираешься ее оплакивать?

– Это не твое дело, Грейс. Уходи.

– Можешь грубить мне, хватать меня за руки. Делай что хочешь, но я не уйду.

Когда погиб Эван люди пичкали ее бессмыслицей: скоро станет легче, со временем боль уже не будет такой сильной, он бы не хотел, чтобы ты страдала, не хотел бы, чтобы ты оплакивала его так долго, чтобы рушила свою жизнь. Теперь настала ее очередь говорить это Джеймсу. Но она не стала.

– Чего ты хочешь?

– Я… – Грейс поставила наполненное ведро на пол и открыла окно – от запаха алкоголя и сигарет ее замутило. – Хочу поговорить. Хочу, чтобы ты вернулся. Потому что я не справлюсь без тебя. Но для начала я хочу, чтобы ты сходил в душ и переоделся. Ты воняешь.

Джеймс рассмеялся и откинулся на спинку дивана, но не стал возражать. Она слышала его шаги по лестнице, а потом на втором этаже хлопнула дверь в ванную и полилась вода.

Оставшись одна, Грейс не чувствовала настоящего уединения. Каждая вещь в доме была пропитана Мэдди. Она боялась, что не найдет здесь ее незримого присутствия и это будет самым весомым подтверждением ее смерти. Но она была здесь. Казалось, она вот-вот выйдет из кухни и скажет что-то вроде: «Цыпленок почти готов». Она была пустой припыленной консолью в коридоре и мелкими безделушками, которые Джеймс смахнул на пол, отрицая ее смерть. В потускневших и пыльных шторах, в картинах на стенах. Сейчас их кукольный домик, обставленный с щепетильностью и любовью, был памятью Мэдди и отражением Джеймса. Их дом – его реальность, ее место в мире живых, где Грейс ощущала себя чужой, инородной. Выдранная с корнем из собственной жизни убийством Джейми Брюэра, Грейс осознавала, что, когда она выйдет за двери этого дома, то будет знать Джеймса немного лучше, вне зависимости от того, что он ей ответит.

Джеймс вернулся в гостиную в старой футболке с надписью Soundgarden. Грейс точно знала, что на задней ее стороне расписание их тура по Америке в 2012 году, потому что у нее была такая же. Может быть даже, они были на одном стадионе, ей не хотелось спрашивать. С волос Джеймса капала вода, в футболке и в пижамных штанах стала еще заметнее его непривычная худоба и сухие мышцы.

– О чем ты хотела поговорить?

– Ты не думал вернуться?

– Куда вернуться? – Джеймс закурил и сел на диван рядом с ней, касаясь ее своим бедром.

– Джеймс.

– Я не… Вернуться, чтобы что?

– Вернуться к работе. Найти что-то, что заткнет дыру в груди. Не знаю. Ты упиваешься своей болью, но прошу тебя, перестань себя жалеть. Потому что… Однажды ты проснешься вот так. Посреди гостиной, заставленной пустыми бутылками, и поймешь, что уже поздно, что кроме боли у тебя ничего не осталось.

– А может быть, я этого и хочу. Ты не думала?

– Я тебе не верю, Джей.

– Тебе придется. Потому что в следующий раз, когда я приеду в управление, я напишу заявление об увольнении.

– И чем хочешь заняться? – Грейс скрестила руки под грудью и сжала челюсти. Она уже почти пожалела, что приехала.

– Не знаю.

– Будешь работать охранником в супермаркете? Или упьешься до смерти?

– Я не знаю! – Джеймс развернулся к ней, Грейс вздрогнула – ей показалось, что он сейчас ее ударит. Или задушит. В этот момент он не был похож на человека. – Уходи, Грейс.

– Хорошо. – Тон был холоден и стоил Грейс огромных усилий. Она закусила губу и невидящим взглядом уставилась перед собой.

Ей хотелось кричать и колотить Джеймса по груди. Позволить себе истерику. Эван погиб, и она обещала себе, что не станет привязываться к новому напарнику, но Джеймс… Вокруг нее внезапно не оказалось людей, которые были бы ближе. Словно те, кто стоял за ее спиной, растворились как дым его сигареты где-то под потолком гостиной, стоило ей обернуться. Сначала она оставила позади родителей и Холли – сестра была вечно загружена учебой, а Грейс работой, они почти не пересекались в последнее время. Всех своих школьных подруг Грейс тоже оставила в Спокане с их мужьями и многочисленными детьми. Затем ушел Эван. Она сама отдалилась от Ханны и коллег. Мэдди тоже ушла, ее смерть стала ударом для Грейс: она как будто вот-вот должна была обрести что-то очень важное, чего ей всегда не хватало. Она предвкушала, каково это, иметь подругу, с которой можно пройтись по магазинам, сходить в бар, где не будет ни одного полицейского, кроме нее, посмотреть фильм из тех, что принято осуждать из-за сентиментальности и глупости главной героини. И Джеймс. Теперь он ускользал из ее рук. Грейс еще чувствовала напарника рядом, но его силуэт становился все более размытым и смазанным. Она знала, что в конце исчезнет и он.

Наверное, она выглядела хуже некуда, пока думала, что они видятся в последний раз. Потому что Джеймс покачал головой и усмехнулся. Он закрыл лицо ладонями и застонал. Стон едва не сорвался в рыдания, но вскоре затих. Джеймс сделал над собой усилие, убрал руки от лица и стал рассматривать ее: скулы, губы, глаза, не задерживаясь на чем-то одном подолгу.

– Прости, – прошептал он. – За все разом. И за то, что было той ночью на парковке. Я не заслуживаю тебя.

Грейс поднялась с дивана, мгновенно осиротев без тепла его тела. Она прошла мимо журнального стола, присыпанного пеплом, – дым от недокуренной сигареты в пепельнице качнулся вслед за ней. И остановилась возле кресла, куда бросила свою сумку с папкой Джейми Брюэра. Ей хотелось вернуться, разгладить мученическую складку между его бровей, помочь справиться с тем, что он пытается пережить, обнять, пропитываясь ускользающими, хрупкими воспоминаниями о времени, когда он был рядом.

Именно сейчас ей стоило солгать ему. Сказать, что скоро станет легче.

– Может быть, ты передумаешь, взглянув на это. – Грейс достала папку с отчетом и фотографиями с места убийства Джейми Брюэра и бросила на стол. – Знаешь что? – Задержавшись в дверном проеме, ведущим в коридор, Грейс опустила ладонь на деревянный откос, чтобы не упасть. – Не извиняйся за поцелуи. Все становится еще хуже.

Грейс шла к машине с пустой, легкой сумкой и отяжелевшим сердцем. Оно словно заполнило всю грудную клетку, потеснив легкие: дыхание стало тяжелым, надсадным, как после долгого бега.

За время, проведенное с Джеймсом, снаружи успело потемнеть. Стало прохладнее. Грейс пожалела, что не взяла с собой куртку. По дороге домой Келлер заехала в ближайший к дому «Пабликс», купила салат с тунцом в контейнере, несколько сэндвичей и круассаны на завтрак. Рутина обычно позволяла заземлиться: скрип тележки из супермаркета, улыбка и пожелание хорошего вечера от кассира, шуршание бумажных пакетов в руках, запах свежей выпечки.

Тишина в пустой квартире казалась оглушительной. Долгое время единственным звуком был хруст салата у нее во рту, пока она не включила воду в ванной, чтобы принять душ. Грейс открыла окна, чтобы впустить в спальню звуки с улицы, легла в кровать поверх одеяла, зажав между бедер подушку, и не заметила, как уснула, вглядываясь в темно-синее небо с желтоватым налетом сквозь мелкую решетку москитной сетки, так и не проронив ни слова за весь вечер. «Может, стоит завести собаку», – подумала она, прежде чем отключилась.

Утром Грейс подъехала к участку за несколько часов до начала рабочего дня. Ей не хотелось терять время. После убийства Джейми Брюэра и без ее промедлений прошло слишком много времени. С каждым часом следы, оставленные его убийцей, становились все менее четкими.

Серебристый «Рендж Ровер» на парковке она заметила не сразу. Джеймс стоял, прислонившись к его мокрому боку, и сжимал папку по Брюэру в руках.

Глава 5

С Джеймсом, сидящим за столом напротив, Грейс больше не чувствовала себя в одиночестве. Она смотрела на него поверх открытого ноутбука, едва сдерживая улыбку. Сосредоточиться на чем-то было практически невозможно. Грейс постоянно обновляла рабочую почту, ожидая подробный отчет от криминалистов, и проверяла телефон – Скотт должен был написать, когда им можно приехать. Одновременно с этим Грейс изучала новостные порталы города и собирала в отдельную папку все статьи, где мелькало имя помощника мэра Сиэтла Джейми Брюэра. Последний владел сетью проката автомобилей, чьи филиалы были разбросаны по всей стране. Удобный сервис. Грейс и сама не раз им пользовалась: возьми машину в Вашингтоне и оставь в Нью-Хэмпшире.

За убийством Джейми мог стоять кто-то из его конкурентов. Эта версия имела право на существование, полиции приходилось иметь дело с подобными кейсами в прошлом. Но все же это маловероятно – другое время, легальный бизнес. Конкурентов обычно убирали пулей в голову, выпущенной из ствола с глушителем, а не вспарывали животы. Если только Джейми Брюэр не наладил трафик запрещенных веществ, перегоняя прокатные машины из одного штата в другой. «Это не имеет смысла, ты никогда не знаешь, какую машину выберет клиент, чтобы заранее нашпиговать ее товаром, – спорила Грейс с собой. – Да, но ты всегда можешь сказать, что все остальные машины уже заняты и осталась одна-единственная, нужная тебе».

Джейми Брюэр был помощником мэра Блэквуда. Недовольных его политикой и повторным избранием становилось больше с каждым днем. Может, его линчевали радикальные активисты, за то что кабинет мэра не придерживается обещаний из предвыборной кампании Блэквуда? Грейс вдруг вспомнила о Джейн Мэддокс, о ее родителях. Они настаивали, чтобы их девочку искало больше людей, но капитан полиции задействовал всех людей, до которых мог добраться, а волонтеры приезжали из соседних городов и штатов. Лейтенант попросил Брюэра выделить бюджет на переработку и привлечь к расследованию больше полицейских из других отделений и департаментов, но тот вежливо отказал. Родители Джейн знали об этом? Уязвило ли их, что ни мэр, ни его помощник не появились на похоронах их дочери? Мог ли Ллойд Мэддокс взять в руки нож и вспороть человеку живот, как дикой свинье или оленю? У Грейс не было ответов, но вопросы множились в голове, постепенно вытесняя собственные переживания, важные моменты и ее саму. Она знала, это будет продолжаться до тех пор, пока в голове совсем ничего не останется. Совсем скоро она начнет жить мертвецом: пытаясь понять, кто это сделал, погрузится в его жизнь так глубоко, что перестанет нормально спать, есть и менять одежду. К окончанию расследования она превратится в бледную тень самой себя, и еще несколько месяцев потребуется, чтобы после вернуться к жизни. В случае с Калебом она была уверена, ей и нескольких лет будет мало. Этой ночью он снова завладел ее сном. Одно наслоилось на другое: Калеб медленно вскрыл ей живот, лезвием нарисовав на нем жуткое подобие улыбки, погрузил руку в ее тело и вытащил окровавленный сгусток, отдаленно напоминавший матку. «Он лишил их женского естества», – сказал кто-то в ее голове голосом Генри Уайтхолла.

Джейми Брюэр был женат на Анджеле Грант, дочери бывшего сенатора штата Вашингтон. «Старые деньги», – обычно говорили про семью Грант. До замужества Анджела училась в Лиге Плюща, занималась политикой и была украшением своей семьи.

Единственная дочь Эллиотта Гранта – клишированная длинноногая блондинка с кандидатской степенью, чья гардеробная могла бы покрыть годовой бюджет какой-нибудь африканской страны. У нее были партии и получше Джейми Брюэра, незаметного, но амбициозного статиста в мэрии, но она выбрала его. Они поженились, Анджела родила троих сыновей и вела довольно скромную жизнь: руководила благотворительным фондом, и если и появлялась на светских мероприятиях, то только в сопровождении мужа. Джейми, получивший свою должность только благодаря влиянию Эллиотта Гранта, любил проводить время без жены. Во время ее последней беременности папарацци сфотографировали Джейми с какой-то начинающей актрисой или моделью на его яхте в бухте Шилсхол. И таких историй было слишком много для терпения одной женщины. Многие журналисты считали, что их брак обречен. Грейс сохраняла и эти статьи, с короткими, исчерпывающими комментариями Анджелы. Миссис Грант-Брюэр не хотела делиться с прессой приватной информацией. Она держалась холодно, почти всегда носила темные очки и не давала интервью. Анджела могла уничтожить мужа, если бы захотела, но она снова и снова прощала его и рожала детей, будто только на это и способна. У Анджелы были основания ненавидеть мужа и желать ему ужасной смерти. Но могла ли она? То, что она уехала в день, когда он погиб, забрала детей, няню и охрану, наталкивало на мысли, что – да, могла. Но стала бы?

– Это какое-то безумие, Грейс. – Джеймс запустил пятерню в отросшие волосы и, откинувшись на спинку стула, шумно вздохнул. – Сент-Джозеф не пугает меня так, как человек, сделавший это с Брюэром.

– Потому что ты с ним не спал. – Грейс усмехнулась и сглотнула тошноту, тут же подступившую к горлу. – Поэтому он пугает тебя меньше.

– У тебя есть какие-то мысли?

– Анджела Брюэр, женщина, простившая слишком много измен. Она кажется самым логичным вариантом.

– Маловероятно, не женский почерк.

– Я и не говорю, что она сделала это собственными руками. Ты знаешь, кто такой Эллиотт Грант?

– Какая-то местная знаменитость? Я родился в Северной Дакоте, Грейс.

– Эллиотт Грант бывший сенатор Вашингтона, а Анджела – его дочь. У нее есть влияние и семизначная сумма на счету в банке. Она могла заплатить кому-то за смерть Джейми Брюэра.

– Не верю, что женщина на это способна. Она мать его детей. Да, сейчас они маленькие мальчики, но скоро эти мальчишки вырастут. Думаешь, не найдется доброго человека в социальной сети, который кинет фотографию выпотрошенного Брюэра кому-нибудь из них?

– Не думаю, что фотографии утекут в интернет.

– Они всегда утекают, Грейс. Какая мать пожелала бы, чтобы ее дети столкнулись с этим?

– Ты не знаешь, на что способна оскорбленная женщина. Она способна разрушить и уничтожить не только жизнь мужчины, но и свою. Свою личность и все, что ей дорого. В любом случае, Джей, нам придется с ней поговорить. – Грейс взглянула на экран мобильного телефона и увидела сообщение от доктора Хэмптона. – Анджела должна приехать на опознание, может, удастся поговорить и с ней. Скотт ждет нас в лаборатории. Ты хочешь взглянуть на тело?

– Не особенно. Но выбора нет. – Джеймс встал со стула, взял пачку сигарет со стола и положил в карман.

– Спасибо, Джей. – Захлопнув ноутбук, Грейс взглянула на него снизу вверх.

– За что?

– За то, что ты вернулся.

Глава 6

На парковке перед криминалистической лабораторией на Уолкер-стрит детективы заметили черный «Шевроле Тахо», водителя и двоих телохранителей в темно-серых костюмах. Анджела Брюэр в сопровождении отца медленно поднималась по ступенькам – Эллиотт Грант держал ее под локоть. Она обернулась на шум подъехавшего «Рендж Ровера», прежде чем исчезла за входной группой.

Мэр Блэквуд часто пренебрегал безопасностью. До переизбрания его можно было встретить в общественном транспорте. Он ездил на работу на автобусе или на велосипеде. Многие считали его лицемером и манипулятором, но в основном люди охотно велись на эти манипуляции. Он не выделял дополнительных средств на безопасность своих людей. Джейми Брюэр был легкомыслен, за телохранителей семьи Брюэр всегда нес ответственность Эллиотт Грант – отец Анджелы. «Тахо» с тонированными стеклами и охрана – тоже дело рук политика того поколения, когда приближенные к власти на самом деле нуждались в телохранителях и в пуленепробиваемых машинах, когда их близкие могли стать рычагом давления. Бывший сенатор Грант переживал за дочь постоянно. Замужество Анджелы его слегка расслабило, он переложил часть обязанностей на Джейми, но после убийства зятя его страхи, должно быть, окрепли.

– Надеюсь, нам удастся поговорить с ней после опознания.

Грейс вышла из машины и собрала волосы в хвост, чтобы они не спутались под одноразовой медицинской шапочкой.

– Я бы не был так уверен. Я не в восторге от того, что ее отец здесь. Старые ублюдки, вроде него, тщательно оберегают свои секреты. Если Анджела что-то знает, то не расскажет в присутствии Эллиотта Гранта. Если намекнем на то, что она подозреваемая, мы ее больше не увидим. Только ее адвоката, который постарается испортить нам жизнь и всячески будет мешать расследованию, если поймет, что задница его клиентки в опасности.

– Кажется, ты говорил, что Анджела не стала бы убивать мужа. – Грейс усмехнулась и взглянула на Джеймса, когда они проходили через раздвижные двери с датчиком движения.

– А я привык тебе доверять.

«Тебе не следует, – думала Грейс. – С последним, кого мы оба так старались поймать, я переспала».

– Это всего лишь теория. Я не делаю на нее все ставки. Завтра утром брифинг с командой и лейтенантом. Попробуем развить несколько версий.

– А ты что думаешь? Неплохо бы осмотреть их дом в Эллисвилле.

– Криминалисты изучили его лучше, чем могли бы мы. И к тому же на Джейми Брюэра напали не дома. У них вся территория напичкана камерами. Ты ведь читала отчет.

– Читала. И в записях много слепых пятен. Кто-то бесконечно их подтирал.

– Или выключал, когда нужно. Думаю, это делал Джейми Брюэр. У него был доступ и множество причин. Он приводил любовниц в дом тестя.

– Хорошо, но что ты думаешь?

– Я думаю, что все не так однозначно. Ни политика, ни бизнес, ни его жена не причастны к этому. Я думаю, что его смерть как-то связана с тем, что он был уродом. Может, он переспал не с той женщиной, и его убили за это. С дочерью или женой другого влиятельного урода. Я не знаю, Грейс. Еще слишком рано делать выводы. И я не агент Уайтхолл, чьи шутки тебе казались смешными. – Джеймс рассмеялся, когда они проходили мимо стойки ресепшн, но холодный, колкий взгляд Грейс вынудил его перестать.

Грейс безропотно принимала все изменения, произошедшие с Джеймсом после смерти Мэдди. Его болезненный вид, заросшее лицо, грубость и откровенность. Ей казалось, что Джеймсу стоило пройти курс психотерапии, прежде чем возвращаться к работе. Она видела, что напарник нестабилен, и какой же самонадеянной глупостью было думать, что ей под силу вернуть его к жизни с помощью работы. С ней это сработало только потому, что она целое лето дважды в неделю посещала доктора Лоуренса и принимала антидепрессанты. Джеймс прошел условное освидетельствование своей нормальности, поговорив с психологом в отделе. Хотя Грейс не доверила бы ему даже поддержку тех, кто стал случайным свидетелем преступления или обнаружил тело. Джеймсу повезло, что лейтенант МакКуин был другого мнения и считал психологию лженаукой, вроде астрологии, а психотерапевтов приравнивал к шарлатанам и эзотерикам. «Ты мужчина. И полицейский, – сказал он, когда увидел Джеймса в отделе после продолжительного перерыва. – Будь добр, Джеймс, не лелей свою боль. Делай то, что должен. Твою работу никто за тебя не сделает». Иначе сейчас он бы не допустил Джеймса к расследованию, как и ее, когда нашли труп Кэтрин Донован. Джеймс был ей нужен. Возвращая его себе в эгоистичном порыве, она забыла, что тоже была нужна ему. Его поцелуй на парковке возле больницы был этому подтверждением. Но она сбежала, уехала к родителям, и все то время, пока не начался судебный процесс над Калебом Сент-Джозефом и череда допросов, она провела в отчем доме, прильнув к матери, как в детстве, роняя на ее колени слезы. Кэролайн ни о чем не спрашивала, она гладила дочь по волосам и рассказывала (не)важные истории из собственной глубокой юности, когда она еще не была матерью. Грейс, с непрекращающимся ни на секунду волнением где-то под сердцем, собралась и сделала все, на что у нее хватило сил: организовала похороны Мэдди, утешила ее приемных родителей, прибралась в доме Джеймса и несколько раз свозила его на перевязку. Это было все, что она смогла ему дать, с лихорадочно трясущимися руками и ощущением надвигающейся неизбежной катастрофы. Она спасала свою жизнь бегством, оставив Джеймса в одиночестве переживать самые кошмарные дни. Когда первый шок растворился в воздухе, как и неверие, и теперь новая сломанная реальность – все, что у тебя есть.

– Детектив Келлер? – Эмму, ассистента и ординатора Скотта Хэмптона, Грейс узнала по голосу и походке.

Без защитного костюма Эмма была просто хорошенькой девочкой не старше Холли, младшей сестры Грейс, в ней с трудом угадывался человек, решивший связать свою жизнь с судебно-медицинской экспертизой: распахнутые внимательные карие глаза, мягкие черты лица, ямочка на подбородке, блестящие и тяжелые темные волосы, фигура как у подростка.

– Эмма Рутман. – Она подошла ближе и поздоровалась с детективами за руки. – Доктор Хэмптон попросил проводить вас в его кабинет. Он скоро освободится.

– Спасибо, доктор Рутман. – Грейс сдержанно улыбнулась и пошла следом за Эммой по уже хорошо знакомому коридору.

– О, я не доктор.

– Я видела, как вы работаете. Уверена, что вы им станете.

– Спасибо. – Ее бледная кожа с оливковым подтоном покрылась персиковым румянцем на скулах. – Сделать вам кофе?

– Мы справимся. – Джеймс подошел к электрической кофеварке и налил кофе в два стакана с двойными стенками. – Передай доктору Хэмптону, чтобы, когда все закончится, он привел своих гостей сюда.

В порцию Грейс Джеймс добавил сливки и протянул стакан ей.

Дверь в кабинет открылась спустя полчаса. Анджелу Брюэр поддерживал отец. Он проводил ее до кресла, а сам встал у окна, скрестив руки на груди. Анджела была во всем черном: спортивные брюки-палаццо, заправленная в них футболка с коротким рукавом, кожаные кеды и очки на пол-лица. Она сняла их, положила на подлокотник кресла и зажала переносицу между большим и указательным пальцами. Она плакала. Тонкие крылья носа раскраснелись, веки отекли, на висках и под глазами проступили голубоватые вены.

– Я вас оставлю. – Хэмптон предложил Анджеле и Эллиотту воды и вышел из кабинета.

Грейс чувствовала себя неловко из-за этого. Но говорить с Грантами в коридоре или приглашать их в участок было плохой идеей. Люди вроде них ценят конфиденциальность.

– Миссис Брюэр, спасибо, что согласились уделить нам время. Я понимаю, что это непросто, но очень важно. Чтобы понять, кто сделал это с вашим мужем, нам стоит сотрудничать. Я детектив Грейс Келлер.

– Детектив Нортвуд. – Джеймс подошел к Эллиотту и пожал ему руку.

– Келлер? – Непроницаемое, суровое морщинистое лицо бывшего сенатора Гранта на миг разгладилось и преобразилось. Он узнал ее. – Вы выступали на конференции осенью, я помню.

– Это вы поймали Калеба Сент-Джозефа? – Анджела подняла на нее взгляд. – Я интересовалась делом. Мой благотворительный фонд занимается поддержкой кризисного центра для женщин. Как вы понимаете, большая часть женщин в таких местах – секс-работницы.

– Да. – Грейс растерялась, она не ожидала, что вопросы будут задавать ей.

– Хорошая работа. – Анджела вымученно улыбнулась и кивнула.

– Он убивал не только секс-работниц, но и девочек, настолько далеких от улицы, насколько вы вообще можете представить. – Когда Джеймс заговорил, Грейс хотелось ударить его по лицу и попросить заткнуться. – И, насколько я помню, департамент запрашивал поддержку у вашего мужа.

– Я просила Джейми посодействовать, но вы же понимаете, что решения принимает не он, мэр Блэквуд никогда… – Она замолчала, осознав, что говорила о нем так, словно он еще был жив и мог принимать хоть какие-то решения, а затем расплакалась.

– Хорошая работа. – Эллиотт усмехнулся. – Хорошая работа – это когда преступника удается поймать после первого прецедента. Но спасибо вам за службу, детектив Келлер. Чего вы хотите от моей дочери?

– Пап, не нужно. – Анджела громко всхлипнула и вытерла нос намокшей от ее слез бумажной салфеткой. – Я отвечу на ваши вопросы, если мне будет что сказать.

– Спасибо. – Грейс сделала глоток кофе и, сжав стакан в руке, наклонилась вперед. – Насколько нам известно, в Эллисвилл вы приехали вместе. Что вынудило вас уехать раньше Джейми?

– Мы поругались. Так иногда случается. – Анджела посмотрела на руки Грейс, и уголки ее губ дернулись вверх. – Но я полагаю, что, когда женщина не в браке, у нее много иллюзий относительно семейной жизни.

– Что было причиной?

– Какой-то пустяк. Я не… Я не вполне уверена, что какая-то из наших ссор не была пустяком.

– Даже в тех случаях, когда ваш муж вам изменял? – Вопрос Джеймса переменил настроение в комнате.

В какой-то момент Грейс показалось, что Анджела немедленно прекратит допрос и покинет кабинет.

– Это слухи. И только. Когда твоя жизнь становится достоянием общественности, такое часто случается. Я с самого детства так живу. И научилась с этим справляться.

– И все же, – настаивала Грейс. – В чем причина вашего отъезда?

– Я думала, что этот отпуск пойдет нам на пользу. Что Джейми забудет о работе на какое-то время и побудет со мной, с нашими сыновьями. Но он только и делал, что работал. Допоздна. Просыпался ближе к обеду, и все повторялось. И еще эти вечерние пробежки. Я говорила ему. – Ее губы задрожали.

Грейс хотела коснуться ее ладони, чтобы утешить, но Анджела отдернула руку.

– Нет, не трогайте меня. Я говорила ему, что это не безопасно, но он такой упрямый, всегда таким был. – Она завыла и закрыла лицо ладонями.

Эллиотт Грант подошел к дочери и обнял ее. Его дрожащие руки с пигментными пятнами выдавали возраст, но он держался ради Анджелы.

– Сожалею, миссис Брюэр. Мы можем поговорить позже.

– Нет, я в порядке.

– Когда вы поняли, что что-то не так?

– Спустя сутки. Я позвонила мужу, чтобы уточнить, когда он собирается возвращаться. Он не отвечал. Тогда я позвонила сначала отцу, затем в полицию. Вернулась в наш дом в Эллисвилле, потому что не могла больше выносить неизвестность.

– Когда вы вернулись, все было в порядке?

– Да. – Тон Анджелы стал резким. – Кроме того, что мой муж пропал.

– И вы не обнаружили следов посторонних людей в доме?

– Нет, в восемь вечера Джейми прошел через ворота и отправился на пробежку по Мун-Вэлли. Домой он не вернулся, и в дом никто не входил. Камеры это зафиксировали.

– Мог ли кто-то желать зла вашему мужу?

– Ох, ну конечно же, детектив. – Эллиотт повысил голос и произнес «детектив» таким тоном, словно собирался сказать «глупая курица». – У него были враги. Он политик. У всех политиков они есть, но не всех политиков находят в лесу со вспоротыми животами.

– Послушайте, мистер Грант, нам все это нравится не больше, чем вам. – Джеймс подошел к нему ближе и взглянул в глаза. Люди вроде Гранта не привыкли, чтобы на них так смотрели. Не заискивающе, но прямо, с плохо скрываемой угрозой. – Постарайтесь с нами сотрудничать. Это не так уж и плохо.

Миссис Брюэр снова расплакалась, опустив голову и закрыв лицо руками.

– Анджела, я думаю, нам стоит продолжить в другой раз. – Грейс поджала губы.

Наблюдая за чужими страданиями, она снова и снова возвращалась к своим. Анджела кивнула.

– Если хотите поговорить, – она неожиданно взяла эмоции под контроль, вытащила из рюкзака визитку и протянула Грейс, – договоритесь о встрече с моей помощницей. – И, не попрощавшись, вышла из кабинета. Эллиотт Грант направился за ней.

– У вас есть минут десять, прежде чем тело заберет бюро ритуальных услуг, – сообщил Скотт, который все это время словно стоял за дверью.

– Что с тобой? – Грейс толкнула Джеймса в плечо и всплеснула руками.

– Ненавижу ублюдков, считающих, что мир принадлежит им.

– Ты сорвал допрос, Джеймс.

– И хорошо. – Джеймс не выглядел расстроенным или раскаявшимся.

– Что в этом хорошего?

– Возможно, в следующий раз нам удастся поговорить с ней без папаши. Пока он рядом, она ничего нам не скажет. – Нортвуд вышел за дверь, задев плечом доктора Хэмптона.

Грейс закатала рукава рубашки и отвернулась к окну. Она не знала, куда себя деть, а потому неуклюже и прямолинейно показывала свое раздражение. Возможно, им стоило обсудить допрос до его начала, но Грейс привыкла, что у них все было хорошо, они слаженно работали, не сговариваясь. С самого первого дня. Ей стоило свернуть допрос в другое русло, чтобы избежать неуместных вопросов от Джеймса, которые никому из присутствующих не понравились. Или, может быть, ему следовало поговорить с ней и поделиться планом, если он состоял в том, чтобы допросить Анджелу без Эллиота Гранта.

Она поняла, что рано или поздно случится нечто такое, на что она не сможет повлиять, что-то, что выйдет из-под ее контроля. Грейс поняла, что Джеймс обязательно сорвет какой-нибудь из допросов, ударит подозреваемого или доведет свидетеля до слез. Поняла, когда пришла к выводу, что он нестабилен.

– Десять минут, Грейс. – От голоса Скотта она вздрогнула, развернулась и вышла из кабинета вслед за Хэмптоном.

– К чему такая срочность, Скотти? Почему людям хочется скорее зарыть своих мертвецов в землю?

– Тело не в лучшем состоянии, Грейс, ты сама это видела. Похороны скорее всего будут публичными. Я постарался привести его в приемлемый вид, но над Джейми придется хорошо поработать, чтобы хоронить в открытом гробу. И чем раньше танатокосметолог займется им, тем лучше.

Они шли по коридору в молчании. Скотт открывал перед Грейс тяжелые металлические двери. Откуда-то веяло холодом. Грейс чувствовала, как шероховатые языки сухого ледяного воздуха лижут ее оголенные щиколотки. По мере приближения к прозекторской холод поднимался от ступней выше, студил мышцы и внутренности. Грейс уже давно не боялась мертвецов. Ее пугало предстоящее расследование и те, кто за ними стоит. Последствия убийства Джейми Брюэра будут громкими и затяжными. Департамент полиции станут терроризировать журналисты, правительство и семья погибшего. Грейс понимала, что они с Джеймсом будут под прицелом, что каждое их действие подвергнут анализу, критике и обсуждению. За спинами девочек, убитых Сент-Джозефом, не было влиятельных людей, некогда наделенных властью и пожинающих ее сахарные плоды. Эллиотт Грант превратит их жизнь в ад и холодная сука Анджела Брюэр тоже, стоит им оступиться. Некоторые ошибки исправить невозможно, некоторые из них приводят к катастрофе, и обретенный опыт не стоит тех последствий, что могут на тебя обрушиться. Речь не о карьере и не о знаках отличия, которыми кто-то из управления украшает твой форменный пиджак. Речь о том, с чем ты сможешь жить, о чем будешь думать, лежа без сна в кровати, с чем сможешь смириться. Между ней и Джеймсом случилось что-то, что не исправить молчанием. Грейс не могла чувствовать себя в безопасности рядом с напарником, пока не знала, что у него в голове. Им стоило поговорить.

Джеймс в одноразовом халате стоял над телом Джейми Брюэра, скрестив руки на груди и нахмурившись.

– Что скажешь, док?

– Я пройдусь по важным моментам, остальное есть в отчете, если захотите более детального рассказа, меня тут ждут еще два вскрытия. Смерть наступила более семидесяти двух часов назад на момент обнаружения тела.

Доктор Хэмптон раскрыл папку с отчетом и снял белое покрывало с тела, оставив его без секретов. Грейс решила, что Джейми Брюэру не понравилось бы то, что они изучали его тело как музейный экспонат. Она сразу обратила внимание на татуировку над подвздошной костью – не вполне понимая, что означает этот символ. Но место для татуировки Брюэр выбрал странное, как женщина. – К моменту обнаружения трупное окоченение уже почти разрешилось, а пятна были статичны. За ним последовало высыхание. Оно связано с прекращением поступления на поверхность эпидермиса влаги из глубоколежащих тканей, как это происходит у живых. Роговицы помутнели. Желтовато-бурые пятна проступили на конъюнктиве, переходной кайме губ, головке полового члена и на передней стенке мошонки. Можно сделать вывод, что он умер в тот же день, когда исчез.

– Причина смерти? – спросил Джеймс, пока Грейс заправляла хвост под медицинскую шапочку.

– Острая кровопотеря. Рана на шее имеет разную глубину на всей протяженности. Я могу предположить, что преступник воткнул нож острием вот здесь. – Он надавил на шею сбоку. – Перерезал сонную артерию и трахею, а затем, вытаскивая нож, с легким нажимом провел по коже. И это не просто какой-то кухонный нож. Судя по краям, глубине и форме ран, это холодное оружие, вроде армейских ножей.

Грейс смотрела на бледное тело, покрытое пятнами, ссадинами и ранами, среди которых ярко выделялся неровный Y-образный шов. Скотт старался работать аккуратно, он продолжил продольный разрез, нанесенный преступником, вместо того чтобы делать еще один, по правилам. С внутренностями, которые Скотт снова поместил в брюшину, проложив ее марлевыми тампонами, Джейми Брюэр выглядел терпимо.

– Что насчет остальных травм?

– Продольное рассечение брюшины посмертно. Все остальное: перелом плюсневой и лучевой кости, перелом ребра, мелкие ссадины и синяки – появилось, когда он был еще жив, если судить по гематомам. – Хэмптон поочередно указал на все перечисленные травмы. – Нападавший был крупным мужчиной, с крепким телосложением. Иначе я не могу объяснить то, что вижу. Вскрыть человеку живот физически непросто, я уже не говорю о моральной стороне вопроса. По токсикологии все чисто. Его одежду, обувь, телефон и наручные часы еще исследуют криминалисты. Как и фотографию, найденную у него во рту. Орудие убийства преступник, вероятно, унес с собой. Пожалуй, это все. – Доктор Хэмптон развел руки в стороны, накрыл тело тканью и придвинул стол к камере хранения.

– А что это? – Джеймс взял Джейми Брюэра за запястье, приподнимая руку над телом и внимательно посмотрел на его ногти.

– Незначительные повреждения. – Под ногтями у жертвы чернели кровоизлияния. – Думаю, это защитная травма. Или побочная – убийца тащил тело Брюэра через лес.

– Я бы не был так в этом уверен.

– Что ты хочешь сказать? – Грейс нахмурилась.

– Это не случайная травма. Это не выглядит как случайная травма. Борозды ровные. Предполагаю, что его пытали.

– Я постараюсь уделить этому время, пока тело не забрали.

– Спасибо, док, – устало выдохнул Джеймс, пожал Хэмптону руку, когда тот снял перчатки, и вышел из секционного зала.

– С ним все в порядке? – Скотт усмехнулся и посмотрел вслед Джеймсу.

– Не спрашивай. – Грейс покачала головой, с силой сжав челюсти, и, стянув с головы шапочку, вышла в коридор.

Джеймс ждал ее на парковке, сидя в заведенной машине. Она села на пассажирское и пристегнулась, думая, что стоило приехать на своей. Ее не радовала перспектива провести целый час в напряженном молчании в салоне его «Рендж Ровера».

– Хэмптон забыл упомянуть о еще одной травме. – Джеймс постучал пальцами по рулю, выезжая на дорогу, и взглянул на Грейс. – Если это вообще можно считать травмой.

– Что ты имеешь в виду?

– Сколотый винир. И эта фотография… В ней нет никакого смысла. Это не послание нам, не игра, в ней нет никакой ценности для нас. Никакой загадки, как в долбаных письмах Зодиака[180]. Он не играет с нами, он был бы рад, если бы тело вовсе никогда не нашли. Но ему почему-то было так важно поместить фотографию в рот Брюэра, что он даже сломал винир, в попытках разжать ему челюсти. Это что-то между ними. Что-то произошло между ними в прошлом. Что-то такое, о чем знают только они. И фотография имеет ценность только для них.

– А что происходит между нами, Джей? – Обо всем этом Грейс уже думала, едва только увидела полароидный снимок.

– Все в порядке, мне кажется.

– Нет, не в порядке. Я не хочу никаких неожиданностей на допросах. Мне нужно тебе доверять.

– Только не начинай.

– Не начинать что?

– Свой большой разговор о том, что скоро у меня не останется ничего, кроме ненависти и боли.

– Прости, что я уехала. Мне стоило остаться. Я не знала, что делать. Это было невыносимо. И до сих пор так.

– Не вини себя, Грейс. Я тебя не заслуживаю.

– Ты заслуживал того, чтобы я осталась, чтобы пришла гораздо раньше. Я чувствую себя дерьмово, потому что не сделала ни того, ни другого. Но если ты вернулся, если правда вернулся, будь мне другом.

– Когда ты выбрала платье, в котором ее похоронили, мне хотелось на тебя накричать. Белый сарафан с рукавами… Воланами? Так вы их называете? Она носила его, когда была счастлива. Во время отпуска на побережье или на свиданиях, знаешь. Оно было неотделимо от ее улыбки. И ты выбрала его.

Грейс сморгнула подступившие слезы и сжала его ладонь, расслабленно лежащую на бедре.

– Почему? Почему ты его выбрала?

– Я не знаю, Джей. – Грейс обмякла на сиденье, привалившись к спинке, чувствуя слабость в теле. – Девушек обычно хоронят в белом.

– Я так скучаю по ней. – Джеймс съехал с дороги, подрезав нескольких водителей, притормозил на обочине и уткнулся лбом в ладонь на руле.

Мимо пронеслись машины, сигналя и выкрикивая что-то в открытые окна, Грейс не могла разобрать, что они кричали, но понимала, что непременно ругательства. Она опустила ладонь на загривок Джеймса, чувствуя под пальцами выпирающие позвонки, и он потянулся за ее прикосновением, как изголодавшийся по ласке уличный кот: с опаской и без оглядки одновременно. Несмело, но крепко обнял и уткнулся лицом в тень над ключицей.

– Знаю, – на выдохе прошептала Грейс, перебирая волнистые пряди его волос. – Я знаю.

Глава 7

Лейтенант Майкл МакКуин собрал оперативную группу у себя на следующее утро. Когда Келлер и Нортвуд вошли в кабинет, все уже были на месте. Лейтенант сидел за столом, перед ним стоял открытый ноутбук и белая чашка с кофейными потеками на стенках, за спиной МакКуина, возле окна, висела пробковая доска с фотографиями Джейми Брюэра – живого и мертвого – и места преступления.

Нейт Портман сидел на подоконнике и ерзал на месте в радостном предвкушении, он выглядел как школьник, которого выпускники наконец-то пригласили на взрослую вечеринку. Нейт нравился Грейс. В отсутствие Джеймса они почти стали напарниками. Грейс считала, что в нем есть потенциал, что он способен на нечто большее, чем патрулирование улиц.

Офицеры Натали Мартинес и Кристофер Хауэлл сидели на двухместном диване с таким видом, словно вообще не понимали, что они здесь делают. Но Грейс уже работала с ними и знала, что они выполняют поручения быстро и качественно, не задавая лишних вопросов.

Нелл Хоппер заняла один из стульев для посетителей. Она вела дело, пока Джейми Брюэр числился пропавшим без вести, и Дакота Реймонд, лейтенант оперативного отдела, находила детектива Хоппер очень талантливой. На Нелл была форма, хотя полицейские со званием выше офицера обязаны были ее носить только на официальных мероприятиях. Светло-каштановые волосы Нелл собрала в небрежный пучок на затылке, пряди, выпавшие из него, обрамляли ее лицо, а длинная челка скрывала чересчур высокий лоб. У нее был добрый взгляд и жесткая линия рта. Грейс надеялась, что они сработаются.

Келлер хотелось бы, чтобы на брифинге выступил Скотт Хэмптон, но док был занят работой. Он предложил отправить в управление Эмму, но Грейс отказалась. Если МакКуин потребует подробностей, она сможет сама ему их предоставить, потому что полночи провела за изучением отчета о вскрытии.

– Раз уж все на месте, – начал лейтенант, когда Грейс заняла последний свободный стул, а Джеймс прислонился плечом к дверному откосу и сложил руки на груди, – давайте приступим. Келлер, какие у вас версии?

– Политика. Его мог убить кто-то из радикальных активистов, Брюэр походил на беспринципного политика, готового поступиться высокими ценностями ради собственной выгоды. Люди были недовольны переизбранием Блэквуда и тем, что его действия сильно отличались от обещаний во время предвыборной кампании.

– Но он не Блэквуд, он помощник мэра. – МакКуин сделал глоток кофе, поморщился и принялся отплевываться от кофейного осадка.

– Возможно, до Брюэра они добрались первыми. И теперь мэру Блэквуду грозит опасность.

– Нужно предупредить старого дурака, чтобы заканчивал ездить в общественном транспорте. И все равно сомнительно.

– Это всего лишь версия, лейтенант. – Грейс пожала плечами.

– Что еще?

– Бизнес. Его прокат автомобилей. Я подумала, что это может быть как-то связано с конкуренцией в этой сфере, но это самая слабая теория. И его жена, Анджела Грант-Брюэр, дочь сенатора Эллиотта Гранта. Джейми изменял ей, об этом все знали. Она, имея власть и деньги, могла заказать его убийство.

– Это уже больше похоже на правду. Анджелу Брюэр допросили?

– Детектив Нортвуд и я провели первичный опрос вдовы Брюэра – Анджелы. Опрос слегка осложнился тем, что на нем присутствовал бывший сенатор Грант, а сама Анджела была в истерике или изображала ее. Я уже связалась с ее помощницей и договорилась о встрече на сегодня. – На самом деле Грейс только написала помощнице Анджелы Брюэр, и та ей еще не ответила. – У Джеймса тоже есть теория, лейтенант.

– Нортвуд?

– Это всего лишь мысли, не теория. Я просто думал о фотографии. – Нортвуд кивнул за спину лейтенанта, указывая на копию полароидного снимка, найденного во рту Брюэра. – Что она означает?

– По мне, какая-то бессмыслица.

– Для нас – да. Но я думаю, что у Джейми Брюэра и его убийцы общее прошлое.

Лейтенант МакКуин усмехнулся, опустил подбородок и уставился на свои руки. Стало очевидно, что версия, изложенная Джеймсом и полная слепых пятен, удовлетворила его больше прочих.

– Мартинес и Хауэлл, в архив, ищите любые дела, в которых фигурирует фамилия Брюэр или Грант. Портман, ты со мной, поможешь упорядочить материалы на доске. Келлер, на тебе допрос миссис Брюэр. Отчет жду к вечеру. Я буду связываться с ФБР. Может, они соизволят прислать нам Уайтхолла.

– Да, сэр.

Грейс взглянула на дисплей телефона: помощница Анджелы ответила, что миссис Брюэр может выделить им немного времени после двенадцати. Грейс не понравилось, что МакКуин прибрал к рукам почти всех ее людей. Но потом поняла, что рада этому. Хорошо бы он нашел работу и для детектива Нелл Хоппер, Грейс хватило бы одного Джеймса, но она все еще оставалась ее головной болью. Как и возможный приезд Генри Уайтхолла.

Детектив Нелл Хоппер поехала на допрос с ними. Она заняла место на заднем сиденье «Рендж Ровера», не выпуская телефон из рук.

– Перед тем как мы начнем, стоит обсудить, какой версии мы решили придерживаться, чтобы правильно выстроить допрос. – Грейс сделала радио тише и взглянула сначала на Джеймса, а затем в зеркале заднего вида нашла глаза Нелл.

– Мне нравится версия детектива Нортвуда, но она не исключает, что тем самым человеком из прошлого была его жена или кто-то из клана Грант, к примеру, отец, не вынесший унижения дочери. Стоит придерживаться этого курса. На мой взгляд, – после непродолжительного молчания добавила Нелл и стала нравиться Грейс чуть больше, чем прежде.

Для того, кто был погружен в личную переписку большую часть дороги, Нелл слишком быстро и уместно включилась в диалог и озвучила очень хорошую мысль.

Дом семьи Грант-Брюэр стоял в районе Бродвью, в тупике Шорлейн-роуд, сквозь тощие красноватые стволы сосен мелькало высокое, чистое небо, а где-то под ним, Грейс знала, на солнце блестела сине-зеленая гладь залива. Особняк в современном стиле, состоящий в основном из стекла и бетона, стоял на возвышенности и сливался с ландшафтом. Охрана пропустила их через ворота, а во дворе детективов встретила помощница Анджелы. Грейс представилась, они показали свои удостоверения.

– Мы с вами списывались насчет встречи с миссис Брюэр.

– Да, миссис Брюэр ждет вас в доме. Я – Элена, если вам потребуется моя помощь. – Она широко улыбнулась и разгладила невидимые складки на терракотовом платье-футляре, которое почти сливалось с ее темной красно-коричневой кожей.

Элена завела детективов в гостиную. Грейс было сложно поверить, что в доме есть дети, пока она не увидела одного из них: мальчишка встал на цыпочки и стянул из вазы на барной стойке пару зеленых яблок. Безукоризненная чистота, белая мягкая мебель без пятен от детского пюре и цветных маркеров и полы, не припорошенные обломками картофельных чипсов, не вязались с тремя мальчиками-погодками. Грейс вспомнила, на что был похож их дом, когда Холли была еще малышкой. Всюду валялись игрушки, карандаши и раскраски, куклы и крошки.

На стенах в гостиной Брюэров висели концептуальные картины, за подбор которых Анджела наверняка заплатила немыслимое количество денег своему арт-консультанту. Профессиональные постановочные семейные или одиночные снимки напоминали о том, что в доме кто-то живет, что это не образец, выставленный на показ элитной строительной фирмой. Анджела и дети сливались с молочно-белым интерьером дома. Элена была единственным ярким пятном в гостиной, кроме кадки с оливковым деревом между кресел, обтянутых текстурной тканью, поэтому, когда Анджела вежливо попросила ее выйти, Грейс решила, что теперь ей будет сложно на чем-то сосредоточиться.

– Элена, уведи детей в их комнаты.

Анджела ждала детективов, сидя на диване в шелковом домашнем костюме молочного цвета. В ней, собранной и холодной, не осталось ничего от вчерашней истерики.

– Спасибо, что согласились поговорить, миссис Брюэр.

– Не стоит, присаживайтесь. – Она сдержанно улыбнулась Грейс и перевела взгляд на Нелл. – Мы, кажется, незнакомы.

– О, я детектив Нелл Хоппер, оперативный отдел. Я вела дело вашего мужа, когда он… – Нелл помолчала. – Когда он еще числился пропавшим без вести.

Анджела кивнула, поджав губы, и быстро потеряла интерес к Нелл.

– О чем вы хотели поговорить? Мне казалось, я сказала достаточно.

– Будем откровенны, миссис Брюэр, убийство вашего мужа отличается от большинства тех, с которыми нам обычно приходится работать. Мы предполагаем, что это не случайное нападение, что у убийцы были личные счеты с Джейми. И вы, как его самый близкий человек, можете помочь нам разобраться. – Грейс говорила мягко, тщательно подбирая слова. После неудачного опроса в кабинете Скотта Хэмптона ей не хотелось, чтобы этот сорвался.

– Если бы я знала, что кто-то желает смерти моему мужу, я бы выдала вам его еще вчера.

– Но ваш отец… Нам показалось, что вы были слегка скованы в его присутствии.

– Мой отец человек старой закалки. Он придерживается традиционных ценностей. Семья для него всегда на первом месте. Эллиотт Грант был политиком и публичным человеком. И вокруг него всегда было много женщин. Но он ни разу не подвел мою мать. Если он ей и изменял, то делал это так, чтобы она не узнала. В отличие от Джейми.

– Но вчера вы отрицали измены, как и множество раз до этого, общаясь с газетчиками. – Джеймс со скучающим видом откинулся на спинку кресла, подперев подбородок кулаком.

– Как еще сохранить достоинство? Все отрицать.

Когда Элена вернулась в гостиную, Анджела попросила ее сделать кофе для всех.

– Но вы знали о других женщинах?

– Я знала, всегда знала. Думаю, женщины всегда чувствуют, если что-то не так. Те фотографии с яхты… Я увидела их, когда ждала приема у своего доктора. У меня отошли воды прямо в приемной больницы. – Она усмехнулась и посмотрела на свои руки. – А когда я выходила из клиники с младенцем на руках, который должен был родиться только спустя три недели, журналисты набросились на меня, как стервятники…

Грейс решила, что сейчас ее выдержка вся покроется мелкими трещинами, как ветровое стекло, когда в него на скорости попадает камень. В ее глазах блеснули слезы, но Анджела выдержала.

– У нас с Джейми были сложные отношения. Но я любила его. Он меня тоже. По-своему. И он был хорошим отцом.

– Как вы считаете, кто-то из его женщин мог желать ему смерти?

– Была одна девушка. Очень настойчивая. Она все не переставала звонить ему и писать, после того как он ее бросил. Но я не думаю, что…

Элена мелькнула перед ними яркой вспышкой. Она расставила на журнальном столике, вытесанном из куска мрамора, чашки с кофе, молочник и сахарницу и поспешила ретироваться, уловив взгляд Анджелы, когда наверху закричал кто-то из мальчишек.

– Вы знаете, как ее зовут?

– Кажется, Брук. Телефон Джейми у вас, вы поймете, о ком я говорю, когда прочитаете переписку. Она была, как говорится, его постоянной женщиной. Он не светил ее в прессе.

– Она казалась агрессивной? – Грейс сделала записи в заметках и убрала телефон.

– Нет, она скорее… она глупая влюбленная девчонка, которая не привыкла, чтобы ей отказывали. Это не тянет на причину для убийства.

– А что тянет? – Джеймс смотрел Анджеле в глаза. Долгий зрительный контакт заставил ее смутиться. Миссис Брюэр стушевалась, потупила взгляд и сделала судорожный глоток кофе, подлив в него молоко. – Скажем, бесконечные измены тянут?

Допрос зашел в тупик. Если бы у Анджелы была стоящая информация, она бы поделилась ею с полицией еще в тот день, когда Джейми перестал выходить на связь, при условии, что сама не причастна к исчезновению и убийству. Если она имеет отношение к убийству Джейми Брюэра, то, очевидно, она не из тех, кто способен на чистосердечное признание. Грейс все меньше верила в собственную теорию, Анджела не стала бы говорить с ними без адвоката, будь она замешана в этом. Но дестабилизация подозреваемого иногда оказывалась полезным приемом во время допроса, поэтому Грейс была не против.

– Вы меня в чем-то обвиняете?

– Пока нет.

– Я думаю, что наша беседа окончена. В следующий раз, когда захотите поговорить, вы будете иметь дело с моим адвокатом. Прошу вас уйти. – Анджела поставила чашку на блюдце так резко, что оно задрожало, и поднялась с дивана. – Элена! – крикнула она, стоя у подножия лестницы. – Спустись и проводи наших гостей. Всего доброго, детективы.

Сгорая от ярости, Анджела сохранила лицо. При взгляде на нее сразу становилось понятно, что она получила прекрасное воспитание, не позволяющее ей устраивать сцен. Отпрыски семей, сколотивших свое состояние в незапамятные времена упорным трудом, всегда отличались от детей нуворишей[181]. У них могли быть какие угодно тайны, секреты, способные уничтожить фамилию, от которых людям, далеким от тайных обществ, балов дебютанток и Лиги Плюща, становилось не по себе, но они умели держаться с людьми. Джеймсу почти удалось стащить с нее маску, ленты, которыми она крепилась на затылке, уже были у него в руках, ему этого хотелось. Но Анджела выдержала и этот удар, как много раз в прошлом выходки мужа, которого сама выбрала среди сыновей сенаторов, бывших президентов и бизнесменов.

Не дождавшись Элены, детективы покинули дом. После обесцвеченного пространства гостиной Брюэров снаружи все казалось нестерпимо ярким: идеальный газон, лиловые сферы гортензий, молодая листва, по-весеннему прозрачное голубое небо.

К машине они шли молча, а когда тишину на Шорлейн-роуд нарушил сигнал автомобильного ключа, Нелл заговорила:

– Мне нужно кое-куда заехать, если вы не против. Это быстро. Девушка пропала, и ее мать донимает меня звонками.

– Когда она пропала?

Пристегиваясь, Грейс не заметила, как задержала дыхание. На допросах Калеб говорил о женщинах, которых они никогда не найдут. Лейтенант МакКуин считал, что он приберег для себя несколько тел, чтобы, когда ему наскучит сидеть за решеткой, снова поиграть с ними.

– Несколько лет назад. Так что?

Грейс посмотрела на Джеймса, и, что бы он ни прочел в ее взгляде, он кивнул и завел машину.

– Заедем по дороге в участок, надеюсь, к этому времени распечатки с телефона Брюэра будут готовы.

Джеймс стиснул зубы. Он знал, о чем думала Грейс. Она сжалась на сиденье, забывая дышать. Мог ли это быть последний привет от Сент-Джозефа? Конечно, мог бы. Он с самого начала играл с ними. Грейс не могла понять, когда это началось? Когда Мэдди познакомила их, или еще раньше, когда Майлз нашел Хизер и решил скрыть от нее их общее прошлое? На взгляд Грейс, не считая убийств, этот его поступок был самым подлым из всех, он был еще хуже, чем секс с детективом, который пытается тебя поймать, хуже, чем его реакция, когда он увидел материалы дела в квартире Грейс. Если Калеб действительно любил сестру, лучшее, что он мог сделать, – рассказать ей обо всем. Дети, выросшие в приемных семьях, часто ощущают себя как деревья, выкорчеванные из земли, лишенные корней. Им не за что зацепиться: тебя зовут иначе, ты носишь чужую фамилию, а моменты из прошлого возвращаются к тебе неверными обрывками, и ты не можешь вспомнить, видел ли ты это в каком-то фильме или это когда-то очень давно случилось с тобой по-настоящему.

– Я не знаю, – сказала Мэдди. – Я не помню другой матери, кроме той, что меня воспитала, но я… – Она посмотрела куда-то наверх, чтобы сдержать слезы, но было уже поздно. Они, кристально-чистые и крупные, текли по ее щекам, шее и таяли в ложбинке между грудей. Мэдисон сложила губы трубочкой и шумно выдохнула. – Я помню, как сидела под столом на темной кухне. Я не помню, что именно произошло, но моя еда каким-то образом оказалась на полу. Помню тот голод, что вынудил меня отделять макароны от осколков стекла и есть их холодными и вывалянными в пыли и крошках. И я помню вкус тех макарон. Самые обычные паршивые макароны с сублимированным сырным соусом из «Уолмарта», купленные за пятьдесят центов по купону. Я не помню лица матери, но тот вкус… И я знаю, что был кто-то, кто всегда был ко мне добр и ласков, кто причесывал мне волосы и читал мне перед сном.

Мэдди говорила долго. И Грейс не перебивала ее, просто в какой-то подходящий момент схватила ее за руку и крепко сжала ее тонкие ледяные пальцы своими.

Калеб играл с ними как профессионал. Ему прекрасно удавалось манипулировать людьми, не только девушками, которых он убил, но и Мэдди, единственным человеком, которого он, возможно, любил в глубоком детстве; Джеймсом – полицейским и бывшим военным; пастором Элаем, прикинувшись благодетелем, и самой Грейс. Слова МакКуина могли оказаться правдой. Она знала, некоторые преступники так поступали, чтобы разнообразить черно-белые тюремные будни пожизненно заключенного, они выдавали информацию дозированно и говорили только о найденных жертвах. Пропавшая девушка, чье дело вела Нелл Хоппер, могла быть жертвой Калеба.

Моника Праймроуз, мать пропавшей Мелиссы, жила с несовершеннолетним сыном в старом двухэтажном доме в колониальном стиле всего в нескольких километрах от Брюэров. На веранде, опоясывающей дом, стояла плетеная мебель: диван, два кресла, в одном из которых лежал смятый плед, и низкий столик. В пепельнице тлела чья-то недокуренная сигарета: запах дыма смешивался с насыщенными ароматами садовых трав и цветов, от чего кружилась голова и казалось, что дом достался Монике Праймроуз в наследство от густо надушенной и напудренной плантаторши, которая следила за состоянием своего сада так же тщательно, как за прической. И с тех пор дом и участок почти не изменились. Фасад, выкрашенный в белый цвет, сиял так, словно рабочие только с этим закончили и еще даже не успели убрать краску и вымыть кисти. Деревянные колонны из темного мореного дуба на ощупь были тверже стали, крыльцо едва слышно поскрипывало под их ногами, когда они поднимались.

Детективов впустили в дом без промедлений. Дверь открыл нескладный, худощавый подросток лет шестнадцати. На парне были льняные брюки и поло, он носил очки в роговой оправе и часы на запястье с потертым кожаным ремешком.

– А-а, это вы, – протянул он и отступил в сторону. – Проходите, мама ждет вас на кухне.

Интерьер внутри заставил Грейс вспомнить все фильмы о плантаторах и рабовладении: «Джанго освобожденный», «Двенадцать лет рабства» и «Унесенные ветром». Много темного дерева, светлые стены, резная мебель, натуральная кожа, кружево, расписные вазы, хрусталь, свисающий с потолка, изящный фарфор за стеклянными дверцами буфета. Сложно было представить, что кому-то может нравиться жить в музее истории Америки, но Монике Праймроуз, одетой в строгий юбочный костюм кремового цвета, это определенно нравилось. Когда детективы вошли на кухню и Нелл представила Грейс и Джеймса, миссис Праймроуз поставила чашку на блюдце и скользнула по ним незаинтересованным взглядом.

– Миссис Праймроуз. – Не дожидаясь приглашения, Нелл выдвинула стул из-за стола, развернула его сиденьем к себе и села по-ковбойски.

Моника вздохнула, ее тонкие ноздри затрепетали, но ничего не сказала.

– Просто Моника, – перебила она и сдержанно улыбнулась: уголки губ приподнялись ровно настолько, насколько позволили инъекции ботокса, превратившие ее лицо в гладкую непроницаемую маску. – Мистер Праймроуз давно уже не с нами.

– Моника. – Нелл исправилась, но Грейс чувствовала в ее тоне растущее нетерпение. – Я здесь только потому, что сочувствую вам. Если бы по делу вашей дочери были какие-то новости, вы бы об этом узнали. Прошло уже почти два года. Дело, возможно, скоро уйдет в архив как нераскрытое.

– Мне нужно знать, что вы делаете все возможное.

– Мы делаем. И вы тоже. Частный детектив, серьезно, Моника? Думаете, он поможет лучше, чем мы со своими возможностями и доступом?

– Иногда они оказываются лучше.

– Когда речь идет о неверных мужьях и любовницах, может быть.

Грейс с интересом наблюдала за диалогом Нелл и Моники, как и Джеймс, но никто из них не вмешивался. Становилось очевидно, что этих двоих связывает нечто большее, чем простые отношения детектива и родственника жертвы, раз Нелл взялась отчитывать миссис Праймроуз. Грейс никогда не удавалось наладить близкий контакт с родными жертвы, она старалась не переходить границы в общении с ними, не привязываться настолько, чтобы спустя два года приезжать к ним домой и делать внушения.

Повсюду в доме были развешаны фотографии: старые черно-белые и новые цветные. На последних Моника позировала вместе с мужем и детьми. Она была красивой женщиной, как и ее пропавшая дочь Мелисса. По фотографиям можно было проследить ее взросление, то, как она превращалась из хорошенькой девочки в высокую, с хорошей атлетичной фигурой девушку. Она не вписывалась в типичный портрет жертв Калеба Сент-Джозефа, и это давало надежду: длинные темные волосы с красноватым оттенком тяжелыми волнами лежали на ее плечах и груди, крупные черты лица, карие глаза и уверенный взгляд. Она производила впечатление успешной молодой женщины. Мелисса занималась теннисом, верховой ездой и позволяла себе быть красивой в немыслимо дорогих дизайнерских платьях, расшитых кристаллами. Она выглядела как та, в чьих руках, как лампочки из хрупкого стекла, разбивались мужские сердца. На вид ей было не больше двадцати пяти лет. «Что же с тобой случилось, девочка?» – думала Грейс, разглядывая фотографию, на которой Мелиссу запечатлели в движении: она в белом теннисном костюме с синей полоской по канту, в руках ракетка, лицо сосредоточенное, глаза сощурены от солнца, хвост, завязанный на затылке, развевается на ветру.

– Лейтенант Реймонд считает, что Мэл сбежала. – Голос Моники внезапно сорвался, она наклонилась над столом и закрыла лицо руками. – Простите.

– Она всего лишь предположила, что это возможно.

– Но вы не ищете ее!

– Если человек сбежал и не дал о себе знать в течение двух лет, искать его может быть бессмысленно, но я уверяю вас, что это не так.

– Мелисса не могла сбежать, детектив Хоппер. – Миссис Праймроуз выпрямилась и взглянула на Нелл. Черные потеки от туши расчертили ее нарумяненное лицо. – Это исключено. Я хорошо знала дочь, она бы никогда так не поступила.

– Иногда такое случается, – чувствуя беспомощность Нелл перед уверенностью Моники, сказал Джеймс. – Она могла сойтись не с тем парнем или… компанией.

– Я знала всех ее друзей и молодого человека, с которым она встречалась. Он учился вместе с ней в Вашингтонском университете и был «тем парнем». Профессора были от нее в восторге, особенно преподаватель истории искусств. Я помню, мы как-то столкнулись с ним на одном из тех благотворительных ужинов, что устраивает Анджела Брюэр. – При ее упоминании Грейс и Джеймс невольно переглянулись, но Моника этого не заметила. – Он не переставая говорил о способностях Мэл. Она не могла сбежать из дома. Не могла, Нелл. Она была хорошей, моя девочка. Я знаю, что она в опасности, если не мертва…

Моника снова расплакалась и в этот момент словно постарела сразу на десять лет. В глаза бросился седой пробор, морщинистые руки и уязвимая хрупкость в плечах, которая обычно появляется у женщин после пятидесяти.

– Моника, я обещаю, что сделаю все, чтобы найти вашу дочь. – Нелл потянулась к Монике и сжала ее ладонь в своей. – Я уверена, что с ней все хорошо и она скоро вернется к вам.

Детективы покинули дом Праймроузов в смятении. Джеймс был хмур, как и всегда после смерти Мэдди. Грейс не бралась угадывать, о чем он думал. Нелл выглядела расстроенной. Ее успешность как детектива определялась количеством людей, найденных живыми. Ей хотелось верить, что Мелисса все еще жива, хотя они все понимали, что это почти невозможно. Девушка с внешностью супермодели не могла просто взять и исчезнуть, а потом вернуться. Было несколько вариантов, при которых она могла быть жива: ее продали в секс-рабство, завербовали в секту или она действительно, как предполагала детектив Реймонд, вела двойную жизнь и сбежала с каким-нибудь проходимцем, подсадившим ее на запрещенные вещества. И ни один из этих вариантов не утешил бы Монику. Грейс знала слишком много историй о том, как красивые птички вырывались из своих золотых клеток, сбегали от верховой езды, тенниса, благотворительных вечеров и клейма хорошей девочки. Она думала, что Реймонд может оказаться права. Грейс не понимала, зачем они согласились приехать сюда с Нелл, зачем зашли с ней в дом и больше получаса наблюдали плач матери по своему ребенку. В каждом из них, и в Грейс, и в Джеймсе, еще были свежи воспоминания о плачущей матери Джейн Мэддокс. И собственные слезы по Мэдди еще не успели высохнуть. По крайней мере, теперь они знали, что Мелисса не была неизвестной жертвой Калеба Сент-Джозефа, и с этим можно было жить.

«Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать», – думала Грейс, садясь на пассажирское место машины.

– Когда я брала тебя в команду, надеялась, что ты не идиотка, – встретившись взглядом с Нелл в зеркале заднего вида, сказала Грейс.

Она медленно погружалась в дело об убийстве Джейми Брюэра, анализировала встречу с его вдовой, она не хотела думать об исчезновении Мелиссы Праймроуз, не хотела, чтобы Нелл об этом думала. Мелисса, скорее всего, давно мертва, или хуже, и такие незапланированные визиты в дом ее матери могут отвлекать детектива Хоппер от того, с чем им предстояло разбираться вместе.

– Надежды не оправдались? – Нелл беззлобно усмехнулась.

– Ты не знаешь, где ее дочь. – Джеймс развернулся на переднем сиденье и взглянул на Нелл через плечо. – Ты не знаешь, где она, жива ли она, что с ней сделали. Не знаешь, найдешь ли ее. Ты не имела права говорить матери, что вернешь ей ребенка. А если считаешь, что право на это у тебя есть, то ты идиотка.

– Иногда надежда лучше правды, Нортвуд.

«Тебе ли не знать», – мысленно закончила за нее Грейс. Иногда люди ищут своих родных всю жизнь, даже если это иррационально и противоречит здравому смыслу. Родители ищут и ждут своих детей, пропавших больше полувека назад, ждут, что те вернутся из безвременья. Ждут пропавших без вести жен, мужей, отцов, матерей. Нанимают частных детективов, требуют повторного открытия дел об исчезновении, просматривают списки погибших в авариях или на войне и испытывают облегчение, не находя знакомых имен. Принять и осознать потерю – сложно, неподъемно. Любить человека, зная, что он где-нибудь есть, просто не рядом с тобой, но жив, – проще и приятнее, чем оплакивать мертвеца. Джеймсу было бы легче продолжать жить с осознанием, что Мэдди где-нибудь есть, откуда очень сложно вернуться, но она бы все равно пыталась идти ему навстречу и искать, потому что он тоже ее ищет.

Глава 8

Лейтенант МакКуин был не в духе с самого утра. Грейс почувствовала это, как только вошла в отдел: никто из ее коллег не прохлаждался в зоне отдыха с чашкой кофе, не болтал возле кулера с водой или принтера. Все они сидели на своих рабочих местах. На их лицах не было улыбок, и, приветствуя Грейс и Джеймса, многие ограничились кивком, остальные же сделали вид, что не заметили их появления. Стало очевидно, что их дурному настроению поспособствовал МакКуин. Когда он рывком открыл дверь своего кабинета и строго взглянул на Грейс, она убедилась в своих догадках.

– Келлер, Нортвуд, ко мне в кабинет. Оба. Живо.

Напарники переглянулись. Никто из них не мог предположить, что вывело МакКуина из себя. Он никогда не был начальником мечты, но подчиненные уважали его не потому, что боялись, а потому, что любили. Детективы и офицеры отдела убийств за глаза называли его ворчливым папашей, лейтенант Майкл МакКуин полностью оправдывал свое прозвище. Отец Грейс тоже был полицейским, и она привязалась к МакКуину в том числе и потому, что находила в нем черты Дэниэла Келлера. Внезапный гнев лейтенанта могли вызвать сразу несколько причин. Произошло еще одно убийство, бывший сенатор Грант добрался до него из-за грубости Джеймса, о подробностях смерти Джейми Брюэра стало известно прессе.

Последние несколько дней Грейс и Джеймс провели в мэрии, разговаривая с мэром Блэквудом, с коллегами и личным секретарем Джейми. Больше всего о Брюэре знала секретарь – офисная сирена, чуть за тридцать, расчетливая, холодная. Она рассказала им о Брук Хэллфорт, постоянной любовнице Джейми, о том, как он поручал ей выбирать подарки и цветы для «этой вертихвостки с возмутительно огромными, развратными сиськами». Брук Хэллфорт была вдвое младше Брюэра, он познакомился с ней во время благотворительной игры в гольф для военных ветеранов несколько лет назад, она, едва переступившая за порог совершеннолетия, работала официанткой в гольф-клубе.

Когда детективы вошли в кабинет, лейтенант МакКуин открыл ноутбук, развернул его к ним и включил запись прямой трансляции с новостного канала. На экране появилось изображение молодой девушки, окруженной репортерами. Она отказывалась давать комментарии, отмахиваясь от навязчивых журналистов. Грейс не видела фотографию Брук Хэллфорт, но, опираясь на описания секретаря Брюэра, поняла, что это она, еще до того, как кто-то из репортеров назвал ее по имени: большая грудь, круглые бедра, темные волосы до середины спины и сделанные губы.

МакКуин захлопнул крышку ноутбука, когда какой-то взрослый мужчина, вероятно, водитель, нанятый для нее Брюэром, схватил Брук за предплечье и почти грубо посадил в машину.

– Потрудитесь объяснить, почему пресса нашла эту девчонку раньше вас? Я имел, мягко скажем, неприятный разговор с бывшим сенатором Грантом. И он ясно дал понять, что недоволен.

– Может, губернатору стоило получше узнать того, с кем живет его дочь и от кого у нее трое детей?

– Это не твоя забота, Нортвуд. Твоя забота сделать так, чтобы журналисты не выходили на важных свидетелей и возможных подозреваемых раньше нас.

Если бы взглядом можно было убить, Джеймс бы упал замертво прямо посреди кабинета лейтенанта.

– Сэр. – Грейс подошла ближе к столу и оперлась на него ладонями, пытаясь смягчить МакКуина. – Последние пару дней мы провели в мэрии. Мне показалось, что поговорить с коллегами Брюэра важнее, чем с его любовницей.

– Келлер, ты не понимаешь, что происходит, да? – МакКуин усмехнулся и закурил, наплевав на запреты управления.

– Не совсем, сэр. Почему Брук Хэллфорт так важна?

– Поезжай к ней и поговори. А по дороге зайди в интернет и почитай, как именно журналисты вышли на Хэллфорт. И захвати Портмана, он с самого утра болтается здесь без дела. – Майкл увидел Нейта через стеклянную перегородку. Тот стоял возле принтера, который множил листовки, призывающие тех, кто мог быть свидетелем убийства Джейми Брюэра, позвонить в полицию. – Он теперь тоже твоя забота. – Лейтенант откинулся на спинку кресла и выдохнул дым в потолок. – Свободны.

Джейми Брюэр снял квартиру для Брук в жилом комплексе с видом на залив на Алки-Бич, где ее сегодняшним утром и подловили репортеры, после того как одна из ее близких подруг слила журналистам их с Брюэром фотографии из личной коллекции.

Сидя в машине, Грейс одновременно решала несколько задач: поддерживала связь с криминалистами из IT-отдела, выясняя, когда будут готовы распечатки с телефона Брюэра. Переписывалась со Скоттом: судмедэксперт пришел к выводу, что травмы ногтевых пластин жертвы носят вовсе не защитный характер, они больше похожи на то, если бы кто-то специально вставлял под ногти мелкие щепки.

– Ты был прав. Скотт пишет, что Брюэра пытали перед смертью. – Грейс взглянула на Джеймса. Он ничего не ответил, только крепче сжал руль и вдавил педаль газа в пол так резко, что ее придавило к спинке сиденья, когда они выехали на скоростную автомагистраль. – Нейт, проверь интернет, нужно понять, о чем говорил МакКуин.

Офицер Портман вытащил из кармана телефон, сделал запрос по Джейми Брюэру и Брук Хэллфорт и надолго затих.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросила Грейс и развернулась к нему. Нейт держал телефон в руках, его взгляд хаотично бегал по экрану, он покрылся румянцем до кончиков ушей и сделался еще моложе. – Что случилось?

– Это. – Он протянул Грейс телефон и отвернулся к окну.

Ему было неловко смотреть ей в глаза, но Грейс не понимала почему, до тех пор, пока не взглянула на дисплей.

Самые откровенные фотографии были заблюрены, но те, что интернет-издания выложили в общий доступ, все равно не предназначались для чужих глаз. На каких-то снимках Брук была одна, в дорогом белье, едва прикрывавшем наготу, в туфлях на тонких, высоких шпильках, в ошейнике с пошлой надписью, выложенной кристаллами, с расширителями для рта, с кляпом, подвешенная, связанная, со следами плетки на теле. Иногда на фотографиях появлялся и Брюэр, или по крайней мере некоторые части его тела, Грейс точно знала, что это он, она видела знакомую татуировку чуть выше подвздошной кости.

– Брук Хэллфорт стоит осторожнее выбирать себе подруг.

Когда Джеймс припарковался перед жилым комплексом, где жила девушка, Грейс поморщилась при виде фотографии, на которой ягодицы Брук рассекал красный припухший след с кровяной росой, и показала статью Джеймсу.

– Мне интересно, как много скелетов в шкафу прятал Джейми Брюэр. Сколько еще подробностей его частной жизни нам придется узнать, чтобы поймать его убийцу.

– Странные пристрастия, еще более странное убийство. Чем глубже мы в это погружаемся, тем больше странностей.

Грейс опустила стекло и посмотрела на многоэтажку. Она не была ханжой и никогда не осуждала чужие пристрастия в сексе, пока им занимаются взрослые люди, способные на четкое согласие или отказ, но все это было более чем странно. К тому же, судя по лицу Брук, по ее пустому взгляду, она была под чем-то во время этих сессий. Зачем он делал фотографии? Зачем снимал ее в унизительном виде, со слюной, текущей изо рта, или с растерзанными ягодицами? Может ли это быть как-то связано с той бессмысленной фотографией, что они нашли во рту у Брюэра? Зачем Брук отправила фотографии подруге? Чтобы что? Хотела похвастаться или пришла в ужас, придя в себя и протрезвев? Искала защиты? Совета, что делать?

– Не вижу ни хрена странного. – Джеймс пожал плечами. – Любая беззубая потасканная проститутка на трассе знает, что садиться к цивилу в дорогую машину может быть опасно для жизни. Не думай, что я обобщаю или осуждаю людей, которым нравятся унижения и ошейники. Или когда во время секса тебе плюют в лицо. Люди вольны заниматься чем угодно, если они этого хотят. Мне до этого нет дела. Но чаще всего такие развлечения устраивают себе богатенькие ублюдки, вроде Джейми Брюэра.

– Может быть, помощник мэра состоял в каком-то тематическом клубе? Может, нам стоит искать ответы там? – предположил Портман.

Грейс улыбнулась. Ей показалось забавным, что Нейту не хватило духу произнести: «БДСМ-клуб». Или он смущался откровенничать в их присутствии, или у него было потрясающее воспитание. Грейс хотела бы увидеть его родителей. Как и родителей Джеймса. Она так много раз рассказывала ему о своих, даже говорила с ними по громкой связи, когда он был рядом, но ни разу не спрашивала о людях, которые его вырастили.

– Это первое, о чем подумал бы вообще любой коп. – Джеймс покачал головой. – Если хочешь стать хорошим детективом, не строй расследование на том, что первое пришло тебе в голову, Нейт.

В атриуме на первом этаже многоэтажного дома было много мрамора, золота, света и воздуха. Входная группа, отделанная дорогими материалами, была чем-то вроде предупреждения о непомерно высокой стоимости аренды жилья. А еще о том, что люди, способные оплатить апартаменты в таком месте, щепетильны в вопросах, касающихся их частной жизни. Однако консьерж пропустил детективов без возражений, стоило Джеймсу показать удостоверение и назвать номер квартиры, где жила мисс Хэллфорт. Но с самой Брук возникли проблемы. Она подошла к двери только после четвертого звонка и еще долго стояла по другую сторону, не решаясь открывать. Грейс ее понимала: как человек, состоявший в деструктивных отношениях, столкнувшийся с агрессивными репортерами и травлей в Сети, Брук имела полное право не доверять им. Джейми Брюэр мертв, ее жизнь, полностью зависящая от него, – рухнула. Если она была умной девочкой, то наверняка откладывала или инвестировала деньги. В своих социальных сетях Брук транслировала дорогую жизнь: отдых в Европе и Азии, лучшие клубы Лос-Анджелеса, казино в Вегасе, рестораны, брендовые вещи, яркие спортивные машины. Анджела Брюэр, дочь сенатора Гранта, жила гораздо скромнее и могла позволить себе фотографии с Джейми в социальных сетях. В профиле Брук он всегда был по кускам: ладонь, лежащая у нее на бедре, спина, бедра, под ее перекрещенными ногами. Стоила ли эта жизнь тех унижений, которым Брюэр ее подвергал? Полной зависимости от другого человека, его потребностей и желаний. Грейс знала, как ответила бы на этот вопрос, ей было жаль, что Брук думала иначе.

– Мисс Хэллфорт, мы из полиции, меня зовут Грейс Келлер, я детектив, и я хочу вам помочь, – терпеливо объясняла Грейс, пока Джеймс сгорал изнутри от ярости.

– Что вам нужно?

– Мы хотим поговорить о вашем… о Джейми Брюэре.

Брук наконец открыла дверь и предстала перед ними все равно что голой: в домашней одежде, без косметики, с небрежно собранными волосами и отекшим лицом. Грейс поняла по голосу, что она плакала, но теперь ее мысли подтвердились.

– Мне нечего вам сказать. – Она отступила в глубь квартиры, давая им пройти, села на диван в гостиной, которая была совмещена с кухней, и обняла подушку.

Без лоска и мишуры Брук Хэллфорт казалась совсем еще девочкой, в ней не было ничего от женщины, которую они видели по новостям или на фото. Ее красота, обычно подчеркнутая агрессивным макияжем, теперь поблекла, она стала похожа на черно-белую версию самой себя. У Брук были слишком большие для ее лица глаза глубокого карего цвета, полные губы без четкого контура, высокие скулы и родинка на левой щеке. В ней чувствовалась та наивная сексуальность, на которую с удовольствием ведутся мужчины вроде Брюэра, мужчины, получившие власть и статус, стремящиеся показать «кто здесь папочка».

Брук Хэллфорт казалась полной противоположностью Анджелы Брюэр. Анджелу нельзя было связывать, плевать ей в лицо, пороть, потому что от нее слишком многое зависело. Если бы Эллиотт Грант увидел синяки и ссадины на теле дочери, Джейми всего бы лишился: и положения, и денег, и должности, и связей, и семьи. Брук – совершенно другое дело, дорогая игрушка, с которой можно обращаться так, как тебе заблагорассудится, пока не надоест, а потом, когда от нее не останется ничего, кроме внешней оболочки, выбросить, как кусок гниющего мяса, и купить новую. Мужчины вроде Джейми Брюэра всегда так поступали, Грейс была уверена, что Брук не первая женщина, которую он собирался выпотрошить, лишить чувства собственного достоинства и оставить, когда наиграется.

– Я так не думаю, мисс Хэллфорт. – Грейс села напротив нее в кресло. Джеймс и Нейт остались стоять в прихожей. Грейс жестом остановила Нортвуда, боясь, что он завалит и этот допрос, который формально не был допросом и не должен был им стать, ей нужно, чтобы Брук сотрудничала. – Нам есть о чем поговорить.

– Мне нужен адвокат?

– Как посчитаете нужным, – холодно ответила Грейс. Брук оказалась не такой дурой, как она предполагала. – Но я вас не допрашиваю и ни в чем не обвиняю. Я задам вам несколько вопросов о характере ваших отношений с Джейми Брюэром.

– Ладно, – поколебавшись полминуты, ответила она. – И зовите меня Брук.

– Скажите, в каких отношениях вы состояли с мистером Брюэром?

– В каком смысле?

– Ваши отношения. Романтические или только сексуальные?

– Из-за этих фото… – Брук закрыла лицо руками и покачала головой. – Все теперь думают, что мы только занимались сексом. Но это не так. Мы были вместе. Во всех смыслах. И он собирался развестись с Анджелой, только немного позже. Когда дети подрастут.

– И вы ему верили?

– У меня не было причин не верить Джейми.

– Те фотографии и то, что на них происходило. Это было вашим общим решением?

– Какое это имеет отношение к его смерти?

– Брук, я просто хочу знать, это было ваше свободное решение или вас принуждали?

– Меня ни к чему не принуждали. Я была не против.

– Не против? То есть вам это нравилось или вы терпели?

– По-разному. Иногда он увлекался. – Брук замолчала, сообразив, что сказала лишнего.

– Хорошо. – Грейс выдохнула. Ей не хотелось углубляться в их сексуальные отношения. – Как фотографии попали в Сеть?

– Однажды я скинула их подруге. Когда его игры стали чем-то большим, чем… Он подмешал что-то в мое вино. И, насколько я помню, в тот вечер он был не один, хотя Джейми утверждал, что это не так, что мне привиделось. Он потерял контроль и нанес мне увечья. Я была в панике, когда пришла в себя, не знала, что делать. Подруга посоветовала обратиться в полицию, но я этого не сделала.

– Почему? – Грейс искренне не понимала, что вынудило ее не заявить на него в полицию.

– Он долго и красиво извинялся. – Она усмехнулась. – Сказал, что у него была фантазия об изнасиловании. Ну, знаете… Некоторые мужчины думают о таком. Он не сказал мне об этом, чтобы это было больше похоже на правду. И я его любила, я знала, что он не хотел навредить мне по-настоящему. – Она расплакалась и уткнулась лицом в подушку.

– Почему вы плачете?

– Не знаю, я даже не знаю, почему рассказываю вам это. Я просто хочу сказать, что Джейми был хорошим, что сексуальные предпочтения не делают его плохим человеком. И я не хочу, чтобы он пострадал из-за этих фотографий.

– Он не пострадает, Брук. Он мертв. Но вы можете пострадать. Вы знали, что отец Анджелы Брюэр бывший сенатор? – Грейс нахмурилась. Ей было жаль Брук Хэллфорт. Джейми Брюэр сломал ее. Какое-то время она думала, что Брук может быть причастна к его смерти. Она хотела задать ей несколько вопросов, которые могли бы помочь разобраться. Но допрос с самого начала свернул не туда. – Они уничтожат вас. Вам стоит по крайней мере съехать из этой квартиры, журналисты уже знают, где вы живете. Если им заплатят, они вывернут вашу историю наизнанку. Вам это не понравится. И, наверное, нам стоит отложить наш разговор до тех пор, пока вы не придете в себя.

– Хорошо, я съеду. – Она встала и натянула широкое, с мужского плеча, худи на своем округлившемся животе. – Но что мне делать с этим?

– Джейми был в курсе? – сглотнув, спросила Грейс.

– Да.

– Кто-нибудь еще?

– Его помощница в офисе, она несколько раз возила меня в больницу, когда я плохо себя чувствовала в первые месяцы.

– Черт.

Грейс сжала челюсти и прикрыла глаза на пару секунд. Узнав о беременности любовницы мужа, Анджела могла выйти из себя, но более вероятным подозреваемым теперь казался Эллиотт Грант.

В машине они почти не разговаривали. Грейс застыла на переднем сиденье с опущенной головой и смотрела на свои руки. Она почти не слышала музыку, доносящуюся из колонок, но чувствовала их приглушенную вибрацию, не слышала просьбу Джеймса пристегнуться, но сделала это механически. Пульс у нее замедлился до минимального предела. Что бы Джейми Брюэр ни сделал с Брук, Грейс казалось, что с ней он проделал то же самое.

«Ну, знаете… Некоторые мужчины думают о таком».

Убедив Брук Хэллфорт в ближайшее время уехать к родителям в Индиану, пока расследование не завершится, Грейс с легкой тревогой покинула ее квартиру, но, когда они добрались до парковки, внутри была только пустота.

После полудня на дорогах стало свободнее, Джеймс держал умеренную скорость, двигаясь к участку. Грейс знала, что, как только они окажутся в отделе, он пойдет в кабинет лейтенанта МакКуина и станет просить о встрече с Эллиоттом Грантом. Как напарники, они проработали вместе недолго, но Грейс была уверена: Джеймс подумал о том же, когда Брук призналась, что помощница Брюэра была в курсе ее беременности. Благодаря ей об этом, скорее всего, знала вся мэрия, и кто-то точно потрудился поделиться новостью с отцом Анджелы или с ней самой.

В кармане джинсов у Грейс завибрировал телефон. Высветившееся имя лейтенанта на дисплее мгновенно отрезвило ее, как ледяной душ или острый вьетнамский суп.

– Да, сэр.

Приняв вызов, Грейс отвернулась к окну. Ей всегда нравился район Алки-Бич: приземистые дома, небо, много парков, и всюду чувствуется океан. Джеймс и Мэдди собирались создать семью, неудивительно, что они выбрали дом именно здесь. Грейс сомневалась, что когда-нибудь у нее будет собственная «тихая гавань», она знала, что не заслуживала, не после того, что сделала… что позволила сделать с собой.

– В общем так, Келлер, я не знаю, какого черта происходит, но… нашли еще одно тело. Там все иначе вроде бы… но жертвой снова стал исполненный милостью божьей богатенький засранец. Малкольм Голдберг, адвокат. Его нашла помощница.

– Тот самый Голдберг из «Голдберг и сыновья»?

– Да, хренова династия. Так что я хочу, чтобы вы взглянули на это. Место оцепили прибывшие на вызов офицеры, я вызвал криминалистов и доктора Хэмптона. Просто взгляните, если это не имеет никакого отношения к текущему делу, я передам его кому-нибудь еще.

– Где у него офис сейчас? – Грейс вспомнила, что здание, где, казалось, с самого дня основания города находилось адвокатское бюро Голдбергов, пострадало из-за мародерства и пожара во время марша BLM[182] и до сих пор стояло, окруженное строительными лесами.

– Помощница нашла его в ванной арендованной квартиры. Думаю, он временно принимает клиентов дома или снял апартаменты для работы.

– Куда ехать, сэр?

Грейс переключила вызов на громкую связь, стянула резинку с волос и помассировала кожу головы пальцами. Она заметила, как после ее вопроса напрягся Джеймс и притих на заднем сиденье Нейт. Грейс никогда не слышала, чтобы голос лейтенанта МакКуина был таким неуверенным, рассеянным и даже слегка напуганным. Майкл, сколько она его помнила, всегда был скалой, земной твердыней и застывшей, но еще горячей лавой. Он мгновенно терял самообладание, приходил в ярость и так же быстро остывал, но никогда не боялся и не поддавался унынию. Даже после смерти Эвана он первым из отдела пришел в себя. Или старательно делал вид, чтобы подбодрить людей, работавших под его началом.

– Тысяча триста десять по Четвертой авеню. Надеюсь, я ошибаюсь.

Глава 9

Команда криминалистов уже работала в апартаментах Голдберга, когда детективы поднялись на этаж. Возле лифта их встретила ассистент доктора Хэмптона. Эмма Рутман вручила им одноразовые защитные костюмы и бахилы.

Надевая костюм, Грейс смотрела по сторонам. Женщина не старше ее самой, в сером костюме сидела возле открытой настежь входной двери, привалившись спиной к стене. Кто-то из криминалистов приводил ее в чувства: он стоял перед ней на коленях со стаканом воды и влажным полотенцем в руках. Ее рубашка была расстегнута, Грейс видела, какого цвета на ней был бюстгальтер и как неравномерно вздымалась ее грудь от дыхания. Темно-рыжие волосы слиплись от влаги на висках, руки дрожали, на лбу и над верхней губой поблескивали капельки лихорадочного пота.

– Почему она еще здесь? – Застегнув комбинезон из нетканого материала, Грейс ощутила, что ее кожа покрылась испариной.

– Это Тереза Прайс, секретарь Малкольма Голдберга. Она нашла его тело. – У Эммы блестели глаза, она была взбудоражена, казалось, что ее кожа под костюмом слегка вибрирует.

– Нет смысла ее сейчас держать здесь.

– Да, но, похоже, про нее все забыли.

– Тереза. – Джеймс подошел ближе к ней и сел рядом, почти касаясь ее локтя своим. – Мы можем поговорить?

Тереза заторможенно повернулась на звук, уставилась на него так, словно только что обнаружила, что в коридоре есть кто-то еще, кроме парня, который поил ее водой и вытирал лоб влажным полотенцем. Она выдохнула ртом, ее плечи опустились, голова дернулась. В этом мученическом жесте Джеймс распознал согласие и удовлетворенно кивнул. Грейс могла поклясться, что на долю секунды уголки его губ приподнялись. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, остановить его, но тут же закрыла, передумав. Детектив скрипнула зубами и прикусила щеку изнутри.

Джеймс испытывал ее как ребенок. Проверял границы дозволенного, как это делают дети, едва вступившие в пубертатный период. Он работал жестче, чем в прошлый раз, когда они вместе вели дело Сент-Джозефа. В нем чувствовалась решительность и нетерпение. Смерть Мэдди превратила Джеймса в человека, которого Грейс с легкостью могла представить в военной форме, с винтовкой в руках посреди песчаной бури на Ближнем Востоке. В человека, способного эту бурю преодолеть, проползти на животе под рвущимися снарядами, пулями и нефтяными фонтанами, в бронежилете с обвесом, и вернуться домой, не потому, что хочется жить дальше, а потому, что так нужно, так правильно, потому что он – результативная военная единица, как «Хамви» или «М-16». Смерть Мэдди стерла с него все наносное, и Грейс не знала, как ей взаимодействовать с этим «новым» Джеймсом, чтобы их команда перестала напоминать встречу огня и бензина.

– Тереза. – Вкрадчивый, низкий голос Джеймса лизнул Грейс куда-то в шею, она вздрогнула. – Вы можете рассказать мне, как вы оказались в квартире мистера Голдберга?

– Малкольм и я… сегодня вечером мы должны были встретиться с крупным клиентом. Он не отвечал на звонки, и я решила проверить, в чем дело. – Она говорила медленно, едва ворочая языком.

– У вас были ключи от его квартиры?

– Да, но он здесь не живет. Просто работает, пока его офис… ну, вы знаете.

– Почему он не работал дома?

– Мистер Голдберг с семьей живет на Мерсер-Айленд. Ему было неудобно встречаться с клиентами там.

– С семьей?

– Да, у него есть жена и ребенок.

– Вы сообщили его жене?

– Нет. И не стану. Это ваша работа.

– Как долго мистер Голдберг не выходил на связь?

– Мы говорили с ним по телефону вчера вечером. Утром он уже перестал отвечать на звонки.

– Он казался вам взволнованным или настороженным? Может быть, он говорил, что ему кто-то угрожает?

– Нет. Разве что… Недавно погиб его друг – Джейми Брюэр. Малкольм разбит. Он помогает с похоронами миссис Брюэр и очень много работает в последнее время, чтобы не думать об этом. – Тереза говорила о Голдберге в настоящем времени. Она не делала попыток исправить себя.

Грейс понятия не имела, сколько пройдет времени, прежде чем Прайс смирится с утратой.

Нортвуд поднял глаза на Келлер. В его холодном, режущем взгляде она увидела отражение своих мыслей. Сама того не подозревая, Тереза Прайс своими словами разрушила их едва намеченную пунктиром, зыбкую линию расследования. Больше не было смысла в допросах Анджелы Брюэр, Эллиотта Гранта и Брук Хэллфорт. Пока они теряли время с мнимыми подозреваемыми по делу Джейми Брюэра, настоящий убийца успел расправиться с его другом, Малкольмом Голдбергом. Как бы лейтенант МакКуин ни хотел ошибаться, между смертями мужчин была очевидная связь.

– Мистер Голдберг делился с вами переживаниями о смерти друга?

– Нет, он не из тех, кто приходит в восторг от сочувствия.

– Когда вы вошли в квартиру, не заметили ничего необычного?

– Тело моего босса в ванной можно считать необычной находкой? – От разговора она стала приходить в себя. Тереза говорила все увереннее.

– Дверь была открыта? Взломана?

– Дверь была закрыта, но не на замок. Внутри было прибрано и… Все как обычно. Малкольм часто забывал запираться, я и не думала, что что-то случилось, пока не зашла в ванную.

– Почему в эту ночь он решил остаться здесь? Почему не поехал домой?

– Я не знаю, в последнее время он часто оставался здесь на ночь, особенно после смерти Брюэра.

– В доме есть охрана или консьерж?

– Есть консьерж. Он был где-то здесь. Я сообщила ему, когда… – Она осеклась, на глазах выступили слезы, ее дыхание снова стало неровным и поверхностным.

– Какие отношения связывали вас с мистером Голдбергом?

– Исключительно деловые. Мы работаем вместе больше пяти лет.

– Спасибо, Тереза. Вы нам очень помогли. – Уловив момент, когда мисс Прайс начала выходить из себя, Джеймс остановился за секунду до того, как прозвучала фраза: «Я буду отвечать на вопросы только в присутствии адвоката». Это должно было помочь сохранить лояльность Терезы и надежду на дальнейшее сотрудничество. К тому же Нортвуду требовалось еще одно одолжение от Прайс – номер миссис Голдберг. Ей нужно сообщить. – Нейт, найди гребаного консьержа, приведи его сюда, – поднявшись с пола, попросил Джеймс. – И послушай, что он скажет.

Апартаменты выглядели нежилыми. В гостиной, совмещенной с кухней, стояла старая, массивная мебель из кожи и темного дерева, на полу лежали шелковые ковры с восточным орнаментом, светильники и настенные бра из прозрачного стекла мягко рассеивали свет, как и полуоткрытые жалюзи на высоких окнах. В квартире не обнаружилось ничего, за что можно зацепиться, из чего можно было бы соткать портрет Малкольма Голдберга, понять, каким он был человеком. Никаких мелочей, вроде семейных фотографий, картин современных художников на стенах или цветов в глиняных кашпо – совсем ничего.

Стерильное помещение его квартиры исследовали криминалисты, помечая каждый сантиметр пронумерованными табличками, изучая мягкую мебель и ковры с помощью ультрафиолета, потроша комоды, консоли, ящики под столом, упаковывая его документы и технику в прозрачные пакеты и коробки. Они, участок за участком, поглощали квартиру Малкольма, лишая его даже тех маленьких секретов, что он хранил от самого себя: перьевая ручка под диваном, волосок на подоконнике, недопитая бутылка «Джонни Уокера» в ящике над вытяжкой, вскрытый фольгированный конвертик от презерватива, упавший за тумбочку в аскетично обставленной спальне.

Грейс заметила Артура Моргана, он стоял на коленях перед пухлым кожаным креслом, погрузив руку в щель между сиденьем и боковой спинкой. Она неуверенно махнула ему рукой, Арчи кивнул в ответ, в уголках его глаз собрались морщинки – он улыбнулся.

Доктор Скотт Хэмптон работал в просторной ванной комнате. Из окна, завешенного жалюзи, в комнату лился дробленый свет, лучи предзакатного солнца отбрасывали яркие, слепящие блики на гладкую поверхность воды в заполненной почти до краев ванне. Светлый потолок контрастировал с панелями из темного дерева на стенах и с белым кафелем на полу. В ванной не было декора, бесчисленных флаконов с шампунями и кремами, фена, полотенец и мелочей, которыми женщины обычно наполняют свои жилища, создавая уют. В открытом шкафу над каменной раковиной Грейс заметила несколько полупустых оранжевых блистеров с легальными стимуляторами, выданными по рецепту, и бритвенные принадлежности. Жена Голдберга либо не знала об этой квартире, либо никогда здесь не была. Но тогда откуда в спальне за тумбочкой взялась упаковка от презерватива? Любовница – какая-то неизвестная женщина или его помощница? Грейс решила, что Тереза не до конца честна с ними, она обратила внимание, как мисс Прайс мгновенно собралась и взяла себя в руки, услышав вопрос Джеймса, словно не в первый раз на него отвечала и была готова к тому, что детективы обязательно спросят о характере ее отношений с начальником.

Голдберг лежал на боку в скрюченной позе с руками, связанными за спиной. В положении его тела было что-то противоестественное, он напоминал сломанную механическую игрушку или деревянную шарнирную куклу. Пижамный костюм синего цвета из хлопка прилип к его сморщенной, бледной, с лилово-голубым оттенком коже.

Место преступления было на удивление чистым, если не считать воду на полу и сброшенный с бортика ванной гель для душа. Лейтенант предупредил, что картина будет отличаться от той, что она увидела, прибыв на место убийства Джейми Брюэра, но Грейс уже давно не видела таких «чистых» убийств: ни крови, ни запаха. Вообще ничего, что могло бы натолкнуть на мысли о насильственной смерти. Казалось, что у Голдберга случился инфаркт, когда он решил принять ванну, если бы не связанные руки. И включенный в розетку утюг, стоявший на полке, вмонтированной в стену.

– Что у нас, Скотт? – Грейс подошла ближе и наклонилась к телу.

– Классическое, истинное утопление, – сообщил он. – Что, кстати, большая редкость. – Он слегка надавил на грудь Малкольма Голдберга, и вокруг его приоткрытого рта и ноздрей запузырилась жидкость. – Женщина, которая обнаружила тело, вытащила его из воды, чем, конечно, слегка усложнила мне работу, но мне все равно есть что сказать прямо сейчас. Судя по мацерации[183] кожи, смерть наступила не более двенадцати часов назад, вода была теплой, когда его убили, иначе мы бы не наблюдали такое явление, как «руки прачки»[184]. В височной области травма. Она не критичная, бескровная. Она могла дезориентировать на время, но не убить. Я убежден, что смерть наступила в результате аспирации легких водой.

– Чем нанесли травму?

Джеймс убрал отросшие волосы Малкольма с виска и нахмурился.

– Если смотреть на размытые очертания гематомы, могу предположить, что рукой, но точнее скажу после вскрытия.

– А утюг? – Грейс перевела взгляд с Хэмптона на утюг и обратно и вздрогнула, когда за ее спиной раздался голос Арчи Моргана.

– А утюг мы забираем. – В ванную зашел криминалист и упаковал улику сначала в пакет, а затем в коробку. Когда он поднял утюг с места, с него закапала вода.

– На теле нашли повреждения от электрического тока? – Джеймс отогнул ворот рубашки Малкольма и осмотрел его кожу.

– Внешних и видимых повреждений нет, скорее всего, мощность была недостаточной.

– Но ему бы все равно пришлось использовать толстые резиновые перчатки. Твои парни ничего такого не находили? – Джеймс развернулся и взглянул на Арчи снизу вверх.

– Нет, но мы еще исследуем внутренний двор и придомовую территорию.

– Если вопросов больше нет, нам пора. Лучше не затягивать с экспертизой утопленников. Они очень быстро начинают гнить. – Скотт снял маску и перчатки и попросил Эмму убрать в чемодан его инструменты.

Грейс кивнула Скотту и беспомощно посмотрела на Джеймса. Их с доктором Хэмптоном диалог заставил Келлер ужаснуться: во рту пересохло, сердце забилось чаще.

– О чем вы? – Она предполагала, что утюг здесь не для того, чтобы рубашки гладить, но пытки? Ей бы и в голову не пришло. Даже несмотря на то что Джейми Брюэра тоже пытали. Тогда Джеймс первым обратил внимание на его ногти, с загнанными под них тонкими щепками.

– Пытки. – Джеймс поднялся на ноги и отряхнул колени от воды. Он внезапно стал казаться Грейс выше и шире в плечах, она почувствовала в нем угрозу, ту неуловимую и почти неосязаемую опасность, которую источали люди в военной форме, люди, которые могли с легкостью определить следы пыток на мертвом теле. – Обычные приемчики, которые используют на войне. Джейми Брюэр, Малкольм Голдберг – их обоих пытали перед смертью.

– Зачем? – Из полицейского Грейс внезапно превратилась в маленькую девочку, которая только узнала, что такое война на самом деле.

– Я не знаю, Грейс. Но вполне вероятно, что тот, кого мы ищем, – военный.

– Когда ты сможешь прислать отчет по аутопсии? – Грейс перевела взгляд на Скотта.

– Не знаю, в течение пары дней. Когда придут результаты исследований. Фотографии будут раньше.

Возле лифта к ним подошел офицер Нейт Портман. Позади него плелся консьерж, позеленевший, сутулый мужчина лет шестидесяти в костюме тройке и с проседью в темных волосах.

– Детектив Нортвуд, я нашел консьержа.

– Отлично, Нейт. – Двери лифта разъехались, Грейс проскользнула внутрь, а Джеймс, ногой придерживая металлическую дверь, оглянулся на Портмана. – Опроси его и сделай официальный запрос в охранную службу на получение видеозаписей. Отчитаешься завтра утром. – Не дожидаясь ответа, он зашел в кабину, нажал кнопку первого этажа и прислонился к стене. – Нам стоит разыскать его жену, поговорить с ней.

– Стоит, – отозвалась Грейс, не в силах оторвать взгляд от его осунувшегося, уставшего лица. – Ты делал это с людьми или люди делали это с тобой?

Джеймс прикрыл глаза, усмехнулся и лениво повернул голову в ее сторону, разглядывая застывшее выражение ужаса и тревоги на ее лице.

– Ты правда хочешь знать? Как бы я ни ответил, это изменит все. Если отвечу, что я пытал людей, – ты решишь, что я злобный ублюдок, почти маньяк, один из тех парней, на кого ты привыкла охотиться. Если отвечу, что пытали меня, – станешь меня жалеть. Меня не устраивают оба варианта.

– Я хочу услышать правду, Джей. И разберусь, что с ней делать.

– Во время одной из командировок я попал в плен. – Джеймс задрал футболку, показывая бугристые, неровные шрамы на животе, на боках. Им не было числа, они прятались на груди и под поясом его джинсов.

Грейс закусила нижнюю губу, потянулась к нему рукой и дотронулась пальцами до крупного, побледневшего от времени рубца в паре дюймов от подвздошной кости. Джеймс весь покрылся мурашками. Грейс вздрогнула и отдернула руку, когда лифт остановился и звякнул, доехав до первого этажа.

– Мне… – Она хотела сказать «мне очень жаль», но Джеймс остановил ее взглядом.

– Даже не думай, Грейс. Не надо.

– Почему ты не говорил? Молчал. После всего, что успел узнать обо мне. После Калеба. – Грейс смотрела куда-то сквозь криминалиста, опустошающего мусорный бак рядом с жилым комплексом, пока они шли к машине.

– Ты не думала, что это не та вещь, о которой хочется рассказать напарнику при знакомстве? – Выезжая на дорогу, Джеймс говорил, стараясь не смотреть ей в глаза.

– Мне казалось, что я заслужила немного больше доверия.

– Перестань, Грейс. Ты знаешь, о чем я. – Когда они встали на светофоре, Джеймсу все же пришлось взглянуть на нее.

– Нет, не знаю.

– Чего ты хочешь?

– Ты уже задавал мне этот вопрос. И ответ прежний. Я хочу, чтобы ты вернулся.

– Иногда мне кажется, что я все еще не вернулся из плена. И вся моя жизнь – это симуляция. Просто проекция, которую мой собственный разум показывает мне, как мультик в перерывах между агонией, чтобы я окончательно не двинулся. Я не знаю, что должен сказать тебе.

– Сейчас… – Грейс коснулась его руки, нарочито расслабленно лежащей на руле, крепко сжала пальцы и помолчала. – Сейчас этого достаточно. Я позвоню Нелл, пусть найдет адрес вдовы Голдберга, поедем сразу к ней.

Глава 10

Годом ранее.

Они договорились встретиться на парковке возле бара в районе Юг-парк. Он никогда не понимал ее страсти к конспирации, но всегда охотно велся на эту игру, как мальчишка, вообразивший себя шпионом, насмотревшись глупых фильмов, снятых по комиксам. Их редкие встречи всегда начинались и заканчивались одинаково. Она выбирала паршивый отель на дороге с мигающей неоновой вывеской и низким рейтингом, скидывала ему адрес сообщением. Он прыгал в машину и ехал так быстро, как только мог, чтобы найти ее и заняться любовью на посеревшем от времени постельном белье. К рассвету она обычно выскальзывала из его объятий, принимала душ и уходила, громко хлопнув дверью. Он слышал шум воды, чувствовал, как трясутся картонные стены их номера, слышал удаляющиеся шаги и как мотор ее машины нарушает предутреннюю тишину. Он никогда не спал, только делал вид. Они оба знали, что он прикидывается, но обоих это вполне устраивало. Он не мог попросить ее остаться, потому что знал, что она все равно уйдет. Ему не хотелось видеть ее снисходительный взгляд, не хотелось, чтобы она его жалела.

Она была сумасшедшей, не похожей ни на одну женщину, с которой он спал. Никогда не экономила себя, щедро отдавала все, что у нее было, и требовала того же от него. Насытившись, она пропадала на несколько месяцев, а он завтракал в забегаловке рядом с мотелем и возвращался домой, к жене. Ложился в постель, целовал веснушчатые плечи и перебирал пальцами ярко-рыжие волосы. И в эти моменты спящей притворялась жена. Она всегда знала, но предпочитала притворство. Иногда он, выдержав долгий, внимательный взгляд жены, начинал ненавидеть себя за то, как поступал с ней, но, когда в очередной раз на телефон приходило сообщение с адресом мотеля в какой-то забытой богом глуши, он садился в машину.

Они строили свои недоотношения как высотку на фундаменте из внезапного секса, страсти, которой он не чувствовал уже много лет, и прошлого, полного песка и пулеметных очередей. Сооружение, которое складывалось из их совместных усилий, было намного прочнее, чем брачные узы у некоторых супружеских пар. Уж точно крепче, чем его собственный брак. Он любил ее как женщину, которой у него никогда не будет, и радовался, что не способен полюбить ее иначе. Она была пунктиром из ослепляющих и коротких вспышек на уверенной прямой его существования. Он был убежден, что в мире не было мужчины, способного ее удержать, сделать женой и матерью.

Он не видел ее уже больше года. В последний раз они встречались в Сирии. Когда вертолет ЦРУ приземлился на аэродроме возле военной базы, специальный агент Джиа Хейгер спрыгнула с его подножки и осмотрелась. Лопасти еще крутились, ветер трепал ее темные волосы и задирал вверх черный пиджак. Он сидел в штабе и наблюдал за ней из окна, пока Джиа шла к пропускному пункту. Из-под подошв ее грубых ботинок летела пыль. У него потяжелело в груди, когда она без стука вошла в его кабинет и закрыла за собой дверь на замок. Он знал, что ее не должно быть здесь, у нее было много работы в Штатах, а у них в последнее время все было спокойно. Хейгер улыбнулась, запрыгнула на его стол поверх документов и стала расстегивать рубашку. Вечером того дня, когда Джиа поднялась на борт военного вертолета, ему позвонила жена. Он уже много дней собирался позвонить сам, но постоянно откладывал. Пару лет назад он обнаружил, что им стало не о чем говорить. Он пытался вспомнить, о чем они говорили в самом начале, когда она еще не была его женой, а он не был полковником. На самом деле у них довольно долго все было хорошо. Она верно ждала его из бесчисленных командировок, сначала одна, бросалась в его объятия и не хотела отпускать, позже уже с ребенком на руках, но не менее пылко. Она плакала каждый раз, когда ему, сопливому сержантику, удавалось не свалиться с ног после очередной операции, дождаться своей очереди к телефону и позвонить ей, сказать, что в этот раз пронесло. Иногда ему казалось, что он превратил ее жизнь в кошмар бесконечных прощаний, ожиданий, слез и встреч. Но она никогда не жаловалась. В последнее время он звонил, чтобы узнать, как дела у их дочери. Но она не набирала ему сама. Поэтому этот ее звонок встревожил его с самого начала. А когда он услышал, что его спокойная, рассудительная и всепрощающая жена в истерике, понял, что все плохо.

Он узнал Джиа сразу, как только подъехал к бару-пивоварне в индустриальном районе. На парковке стояли траки, насколько он мог понять, водители спали в кабинах, дожидаясь очереди на погрузку в доках. Машина Хейгер стояла в дальнем углу под перегоревшим фонарем. Джиа курила, прижавшись к ее боку спиной. Спешно бросив машину на противоположном конце, он вышел из салона и даже не потрудился заблокировать двери. Он уже потерял больше, чем мог себе представить, ему было плевать на старый «Додж».

– Привет. – На секунду ему показалось, что она хочет его обнять.

– Ты принесла?

Он не хотел говорить с ней, не хотел на нее смотреть. В ее глазах он видел тот яркий солнечный день, ее белую рубашку, бледную кожу на бедрах с отпечатками его ладоней и собственное жалкое отражение. Пока он занимался с ней сексом на столе, его жена на другом конце света в одиночку проходила через ад. В голосе Джиа он слышал крики жены и свои беспомощные вопросы.

– Если я снова скажу, что тебе не стоит в это лезть и не стоит это видеть, это что-нибудь изменит? – Она бросила окурок на асфальт и потушила подошвой ботинка.

– Ты знаешь, что нет.

– Послушай… – Джиа коснулась его плеча, сжала через ткань и слегка погладила. – Я все равно должна сказать. Самым правильным решением будет пойти в полицию. У тебя теперь есть доказательства. Ты должен обратиться с этим в полицию.

– Но я не стану. Ты не понимаешь, Джи. Она моя дочь.

– Знаю. И поэтому тебе не стоит это видеть. Я смотрела видео. Просто послушай меня: тебе не стоит это видеть.

– Я должен.

Он вытащил из кармана ее куртки пачку сигарет, губами достал одну и закурил. Когда после исчезновения его дочери прошел почти год и работа с полицией не принесла никаких результатов, он позвонил Хейгер. Поначалу он все еще надеялся найти дочь живой. И первое, что пришло в голову: секс-трафик. Ее могли похитить и продать в сексуальное рабство. Спустя несколько месяцев бесплодных поисков человек Джиа из отдела ФБР по расследованию сексуальных преступлений предположил, что скорее всего им нужно сменить вектор. Джиа подключила еще кого-то, у кого был более высокий уровень доступа, кого-то, кто занимался расследованием преступлений в даркнете. Он не включался в процесс, потому что ничего в этом не понимал. Он продолжал искать дочь, как мог: донимал полицейских, ее друзей, преподавателей и ректора Вашингтонского университета. Обзванивал больницы в разных штатах, наведывался в притоны, в ночлежки для бездомных, беседовал с кассирами на вокзалах, просматривал тысячи бесполезных записей с камер видеонаблюдения, до которых получалось добраться в обход закона. Но ему не удалось ее найти. Когда ее нашли люди Хейгер из ФБР, ее не было в живых.

– Я сильно подставляюсь. И мой человек из ФБР тоже. Если об этом узнает кто-нибудь из руководства, я в лучшем случае могу надеяться на увольнение. Ты осознаешь это?

– Да.

– И все равно не отступишься?

– Нет.

– Ладно. – Она подняла голову вверх, выдохнула в стылую февральскую ночь и протянула ему флешку. – Я тебе задолжала.

– Это не так. – Они оба вспомнили операцию, когда Джиа чуть было не захватили в плен, а он ее спас.

– Все так.

– Спасибо, Джи, ты не представляешь…

– Представляю. Это никакое не одолжение. Это убьет тебя. И мне придется с этим жить.

– У меня нет выбора, Джи. – Он покачал головой, сжал флешку в кулаке, засунул руки в карманы и, не попрощавшись, направился к машине.

– Не уходи от меня. – Голос Джиа дрогнул, ему показалось, что она сейчас расплачется.

Его стальная бабочка, женщина, выплавленная из титана, с раздражающей привычкой держать руку на набедренной кобуре. Он обернулся и увидел в ее глазах поблескивающие слезы.

– Почему? Ты привыкла, что обычно все наоборот?

– Нет, я просто…

Он никогда не видел Джиа растерянной, встревоженной, напуганной. Сразу стало понятно, что содержимое флеш-карты настолько сильно повлияло на нее, что она перестала походить на саму себя. И если это случилось с ней, то что произойдет с ним? Сердце набатом стучало в груди, он почти не слышал звуков, они стихали в звенящей морозом ночи, не видел перед собой ее красивого лица с замершим страхом в глазах и в напряженных уголках губ.

– Я не хочу, чтобы ты проходил через это один.

– Но я должен, Джи. – Он коснулся ее щеки раскрытой холодной ладонью. Джиа отозвалась на прикосновение: склонила голову к плечу, прикрыла глаза и поцеловала его запястье. Он никогда не видел ее такой подавленной, такой хрупкой, нуждающейся в его прикосновениях, и никогда не прикасался к ней так: нежно, ласково, как к хрустальной вазе, как обычно прикасался к жене. – Посмотри на меня, Джи.

Джиа подняла на него взгляд. Ресницы у нее слиплись от влаги, а мигающие огоньки гирлянд из бара сверкали в глазах, как далекие звезды в ночном небе. Когда она собиралась что-то сказать, он поцеловал ее. Без подобострастного восхищения, опаляющего желания и надежды на продолжение, как целуют женщину, когда приходит время прощаться, когда поцелуй должен стать последним.

– Спасибо, Джи. За все, что было. – Он кивнул, ее рука, лежавшая у него на груди, безвольно сползла вниз, когда он отступил на шаг, развернулся и ушел.

С губ Джиа сорвался громкий стон, больше напоминавший всхлип или скулеж. Она осталась стоять в дальнем углу парковки. Когда он выезжал на дорогу, над ее машиной мигнул и зажегся фонарь.

Последние несколько месяцев он жил в одном из тех мотелей, в которых когда-то был с Джиа. Когда он вернулся из Сирии после исчезновения дочери, их отношения с женой стали напоминать вынужденное, мучительное соседство. Сначала они, казалось, стали еще ближе, чем раньше: засыпали в одной постели, завтракали вместе и занимались поисками дочери. Вернувшись, он остудил ее, унял истерику, пообещал, что они найдут ее, что все будет хорошо, хотя все внутри его твердило обратное. Она надеялась на него, позволила ему взять на себя большую часть проблем. Он говорил с полицейскими, встречался с друзьями и знакомыми дочери, просматривал их социальные сети, надеясь, что кто-нибудь твитнет о ней. Она механически выполняла свою часть работы: готовила, поддерживала порядок в доме, связывалась с прессой, чтобы попробовать осветить пропажу их дочери, и все время ходила прямо, как натянутая струна. Была в ее осанке какая-то звонкая, болезненная хрупкость, то, чего раньше он в ней не замечал. А потом она сломалась. Он нашел ее на кухне с грязными волосами и в старой ночной сорочке. Она сидела, опустив голову на руки, наклонившись над столом, и плакала, ее сигарета тлела в яичном желтке. «Я так больше не могу», – когда жена взглянула на него, он понял, что она не лжет. Он не мог понять, случилось это одномоментно или она, с тошнотворным хрустом, ломалась постепенно. Их брак начал рушиться. Он всегда думал, что несчастья сближают, и не заметил, как в череде взаимных беспочвенных обвинений, истерик и приступов отчаяния потерял еще и жену.

Он скучал по дому. По мягкой кровати, бесконечным цветным подушечкам, по вкусу еды, по запаху ее ароматических свечей и палочек. Скучал по жене, по ее веснушкам, смеющимся глазам и мягкому, податливому телу. Скучал по незримому присутствию дочери: иногда, когда не мог заснуть, он ложился в ее кровать, вдыхал запах постельного белья. В стуке дождя по крыше он слышал ее легкую поступь по деревянному полу, слышал ее смех в нежном ветерке, что врывался в открытое окно и заигрывал с тюлем.

Его дни в мотеле сопровождались иными звуками: отдаленный гул с шоссе, громкие голоса других постояльцев, скрип кроватей, кряхтение машины для льда и автомата со сладостями и газировкой. В маленьком изолированном номере, за закрытой дверью он особенно остро чувствовал одиночество, особенно по ночам. Но этой ночью он не собирался спать. Мужчина взял два стакана крепкого кофе на заправке, сел за стол и вставил флеш-карту во включенный ноутбук.

Видеозапись началась статично. На экране появилась расфокусированная картинка: нежилое помещение без окон и дверей, бетонные стены, стеллажи с инструментами, стол по центру кадра.

Он почувствовал неприятное покалывание в груди и тяжесть в желудке, когда на экране его ноутбука появился мужчина с закрытым балаклавой лицом, одетый в белую рубашку и темные брюки. Мужчина настроил фокус камеры, и затем, после очевидной склейки, картинка сменилась. Он дернул шеей из стороны в сторону, увидев на столе обнаженную девушку с рыжими волосами и веснушками на плечах. Она лежала, отвернувшись от камеры, и, насколько он мог видеть, была без сознания. Не мертва, просто в отключке: ее грудь медленно вздымалась от слабого, поверхностного дыхания.

На его глазах выступили слезы, когда в кадре появился мужчина, подтащил ее за бедра к краю и раздвинул ей ноги.

Он подозревал, что увидит на пленке, он думал, что готов: положил перед собой блокнот и ручку, чтобы записывать все, что покажется важным. Но как к такому вообще можно быть готовым? Почему он вообще решил, что сможет это выдержать? И кто бы смог смотреть, как насилуют его дочь? План с самого начала был провальным. Он отодвинулся от стола – стул скрипнул по полу металлическими ножками – и встал, схватившись за голову. Он все еще слышал звуки, но никто не смог бы заставить его продолжать смотреть. Кроме него самого.

Походив кругами по номеру, он снова сел за стол и зажал рот рукой. Она пришла в себя, и ее безвольное лицо развернулось к камере. В кадре появился еще один мужчина. Он откинул волосы с ее лица, а затем взял камеру и пошел ближе, и запись стала динамичной, отчего его замутило еще сильнее. Он наблюдал за тем, как эмоции на ее лице сменяли одна другую. Пустой взгляд постепенно становился осознанным, между бровями пролегла морщинка, рот мучительно искривился, из груди вырвался стон, полный боли, и она закричала, рефлекторно выставив дрожащие руки перед собой, чтобы оттолкнуть насильника.

– Сними ее лицо, – обратился к оператору насильник его дочери с придыханием в голосе.

В какой-то момент ему показалось, что он потерял контроль над собственным телом, утратил способность моргать, двигаться, из глаз безостановочно текли слезы, а рука, которой он зажимал себе рот, чтобы не кричать, так сильно впилась в челюсть, что он удивлялся, как кости до сих пор не лопнули и не превратились в кашу. Его мелко трясло, он скулил и мычал, не в силах сделать вдох.

Когда насильник закончил, она уже не сопротивлялась. Оператор крупным планом снял ее тело. Кровь между ног, укусы на груди, лицо, губы: она шептала что-то, отдаленно напоминавшее «мама, мамочка». Затем оператор передал камеру кому-то еще, подошел к ней и перевернул на живот. Она касалась пола кончиками пальцев и дрожала.

– Твою мать, – выругался второй мужчина и с силой ударил ее по ягодицам. Когда она слетела со стола, он пнул ее носком ботинка по животу. Она закашлялась и обняла себя руками. – И эта обоссалась. Я же говорил: перестань их поить перед записью, – обратился он к кому-то за кадром, встал на колени, закатал рукава рубашки, схватил ее за ноги и подмял под себя.

– И как, по-твоему, я должен заставить их принять снотворное?

Запись снова склеили: пол был уже чистым, стол пропал из кадра, его дочь больше не сопротивлялась, ему показалось, что она отключилась. Насильник левой рукой опирался на ее спину, а на кулак правой намотал рыжие волосы и потянул на себя. Его рубашка задралась.

Он вынудил себя нажать на «стоп», отмотать назад и пересмотреть этот момент на слоумоушен, затем покадрово, и сделать несколько фотографий на телефон: над поясом расстегнутых брюк насильника была татуировка, какой-то символ. Фотографии получились слегка смазанными, но рисунок был читаем.

Частично вернув себе способность двигаться, он просмотрел видеозапись в ускоренном режиме, чтобы убедиться, что не упускает нечто столь же важное, как и татуировка на торсе одного из насильников. Он увидел, как его дочь по очереди насилуют пятеро мужчин в балаклавах, ему казалось, что его внутренности сейчас должны напоминать дважды перекрученный фарш. Он расцарапал себе лицо, ярко чувствуя собственную никчемность и беспомощность, потому что не мог ничего изменить. Все, что ему оставалось, – бессильно наблюдать за тем, как его дочь медленно убивают. Бесконечное чувство вины и страдания дочери парализовали его тело и окатили холодом, он уже тосковал по человеку, которым был до того, как это увидел.

Затем экран на мгновение потух и появилась новая картинка: его дочь сотрясалась в рыданиях, лежа на боку на земле посреди сумеречного леса. Ее тело покрывали синяки, кожа на ягодицах покраснела от ударов кожаным ремнем, в некоторых местах лопнула, из ран сочилась кровь, смешиваясь с лесным мусором. Ублюдок с татуировкой подошел к ней и поднял ее на ноги, держа за волосы правой рукой, в левой у него было ружье. Она едва не упала. Его дернуло к экрану, словно он мог помочь ей, поддержать, не дать снова оказаться на земле. Когда насильник отпустил ее, она упала на колени и оперлась ладонями перед собой.

– Сейчас мы поиграем. Тебе нравятся игры? – спросил он. Она не ответила. – Правила невероятно просты. Будет легко, обещаю. Даже для такой тупой сучки, как ты.

– Ты ее недооцениваешь, – усмехнувшись, сказал человек, державший камеру. – У нее высокий средний балл, – добавил он, и все остальные рассмеялись.

Средний балл? Да, она действительно хорошо училась и в школе, и в университете. У нее никогда не было проблем, она всегда была собранной и добросовестной студенткой. Но откуда он знал об этом? Выслеживал ее? Втерся в доверие? Могли они быть знакомы до того, как это случилось? Судя по голосу, на видеозаписи он был первым, и в дальнейшем в основном только снимал, не участвуя в истязаниях и издевательствах. Это могло говорить о том, что они были знакомы до этого. Может быть, они даже состояли в отношениях и это было какой-то извращенной формой привязанности. Он столько раз спрашивал жену, был ли у их дочери мужчина, которого она скрывала от него, но жена каждый раз говорила, что у нее никого не было, как и ее друзья.

– Видишь, он верит в тебя, не подведи его. Так… Правила: ты бежишь, и, если тебе удастся выбежать на дорогу, прежде чем кто-то из нас тебя поймает, можешь идти. Вот и все. Вставай, беги, – приказал он, ткнув ее ружьем в бедро. – Беги, сучка, пока у тебя есть фора.

Он видел, как его девочка металась, чувствовал, что она собирается сдаться, она часто и глубоко дышала, плечи тряслись, с губ срывались гортанные стоны, напоминавшие рычание обессиленного животного, загнанного охотниками. Когда раздался выстрел, она медленно поднялась на ноги и сорвалась с места.

– Ну что, поохотимся, парни? – Мужчина с татуировкой перезарядил ружье и бросился за ней.

Дальше видеозапись стала непригодной к просмотру. Но он не мог перестать лить слезы, потому что слышал ее крики и их смех, ползущий по лесу.

Картинка стабилизировалась: она остановилась на краю обрыва, едва не свалившись в пропасть, обернулась к преследователям и прижалась спиной к дереву. Он знал это место. Подножие Маунтин-Си.

– Пожалуйста… – прошептала она, когда на нее навели камеру, закрыла глаза и покачала головой. – Пожалуйста…

Он слышал их возбужденное, учащенное дыхание, в его крови забурлил адреналин.

– Упс. – Мужчина, на теле которого была татуировка, прислонил ружье к мшистому валуну, подошел к ней, схватил за волосы и поставил на колени. – Проиграла. – Пожав плечами, он вытащил из поясной кобуры нож и перерезал горло его дочери. Она захрипела.

Он отпрянул от экрана, упал на четвереньки, и его стошнило.

– Сделайте снимок, парни.

Убийца его дочери взял нож в одну руку – с него тошнотворно медленно стекала густая кровь – и снова поднял голову его дочери за волосы, как охотник загнанное животное.

– Может, еще выпотрошишь ее, как оленя? – Один из них рассмеялся.

– Слишком грязно.

Убийца поднял большой палец вверх и улыбнулся – в уголках глаз появились морщины, а губы растянулись. Он видел это через прорези в балаклаве.

Кто-то сделал снимок на полароид, и когда тот проявился, его тоже сняли на камеру.

– Еще одна в коллекцию, – прошептал один из них, прежде чем запись оборвалась.

Он встал с пола, вытирая рот тыльной стороной ладони, и на негнущихся ногах пошел в ванную. Открыл воду в раковине и плеснул себе в лицо. Выдавил немного жидкого мыла на руки и стал намыливать их, избегая собственного взгляда в отражении.

Подняв глаза, он столкнулся в зеркале с женой. Она смотрела на него осуждающе своими невероятными голубыми глазами, полными слез, она качала головой и прижимала ладонь ко рту. Он посмотрел на свои руки и продолжил намыливать их, чувствуя подступающую к горлу желчь, панику и ярость. В следующий раз он встретился в отражении с дочерью с застывшей на ее лице печатью мученицы. Она пыталась что-то сказать ему, но могла только хрипеть, а из раны на ее шее текла кровь.

Растерев ладони докрасна, он склонился и оперся руками на борта раковины, пытаясь отдышаться и сдержать рыдания. Он выпрямился, сжал правую ладонь в кулак и ударил по своему отражению в зеркале – оно разлетелось на сотни острых осколков, усыпав пол в ванной и порезав ему руку. Затем он снес кулаком висевшие рядом с зеркалом телефон и фен. В комнате схватил стул, на котором сидел, и обрушил на ноутбук. Смахнул с прикроватной тумбочки ночник и, подняв с пола, разбил стеклянную перегородку в комнате его металлическим основанием. Торшер – единственный источник света в комнате – он вырвал из розетки и бросил в стену: картина рухнула вниз, и крошево стекла водопадом пролилось на пол.

Стоя посреди темноты разрушенного номера, он чувствовал, как пылало его лицо. Внезапно возросла сила, сейчас он казался себе неуязвимым. Он был хорошо знаком с этим чувством, потому что множество раз сталкивался с ним на войне. Сейчас он хотел дать ярости выкипеть, хотел крови. Вынув из ноутбука флеш-карту, он достал из куртки ключи от машины и вышел на улицу. Холодный ветер с колючим мокрым снегом обдал его с ног до головы, но не остудил кровь. Он впечатал кулак в дверь, закрыв ее, и стесал кожу на костяшках пальцев о шершавую поверхность.

На шоссе машина быстро разогналась почти до предельной скорости. На дороге было пусто из-за гололеда. Он практически не ощущал сцепления с асфальтом, его «Додж» словно плыл по воздуху, виляя из стороны в сторону. Ему хотелось, чтобы машину занесло: «Крутани руль. Одно резкое движение, и все закончится». Но он не смог бы, несмотря на растущее желание. Он должен отыскать их всех. И тело дочери, что бы они с ним ни сделали. Мысль о том, что она, оскверненная, лежит где-то в лесу, совсем одна, убивала его, разрывала на части изнутри, терзала сердце металлическими крючьями стыда.

По рукам текла кровь. Она была всюду: на руле, на его одежде, на приборной панели, на ключах. От железистого запаха он стал задыхаться, изо рта вырывались незнакомые животные звуки. Он открыл окна, в салон ворвалась белая пурга. Неясные звуки сначала превратились в плач, а затем в крик – громкий, яростный, жалкий под конец. На шее вздулись вены, в глазах полопались сосуды, в уголках губ собралась слюна, как в пасти у бешеного пса. Поймав свой взгляд в зеркале заднего вида, он испугался.

Отъехав от мотеля на приличное расстояние, он остановился на обочине так резко, что едва не улетел в кювет. В лесистой местности снег уже покрыл дорогу и припорошил потемневшие ветви деревьев. Он до острой боли стиснул кулаки на руле и затряс его, а затем открыл дверцу и практически вывалился из машины. Его снова стошнило.

Он лег на спину, подставив лицо снегу, и закрыл глаза.

Два года. Прошло почти два года с тех пор, как он потерял ее. Он не думал, что ему может стать больнее, что когда-нибудь он сможет почувствовать каждый сантиметр своей, осиротевшей после ее ухода, души. Боль была такая, что он не мог дышать. Ему хотелось снять одежду, словно он умирал от гипотермии, хотелось содрать с себя кожу и вырвать сердце из груди.

Он выяснил, что существует такая боль, которую он не был способен вынести. Чтобы заглушить ее, он стал расковыривать раны на руках, но тело потеряло способность чувствовать. Снег обагрился кровью. Ночь прояснилась. Он открыл глаза и увидел над собой небо, усыпанное звездами, как солью. На востоке горизонт мазнуло бледно-желтым.

Глава 11

Голдберги жили в особняке на острове Мерсер в тупике Роанок-уэй. У них был собственный причал с качающейся на волнах ослепительно-белой яхтой, лодочный домик и ландшафтный парк на придомовом участке с фигурными кустарниками, открытым бассейном и развлечениями для детей. Зеленый коротко стриженный газон орошали водой разбрызгиватели, он казался мягким и бархатистым, на него хотелось лечь, раскинув руки в стороны. До переезда в Сиэтл Грейс каждое лето проводила в Спокане, в родительском доме. Она лежала на траве, урвав себе место, куда не доставали разбрызгиватели, и читала. Кэролайн, ее мать, обычно подбирала подол длинного домашнего платья из цветастой ткани, чтобы не намочить, и приносила ей тарелку с нарезанными фруктами или запотевший стакан с холодным напитком, даже тогда, когда она уже была взрослой. Холли бегала по участку, отпрыгивала от холодных брызг, смеялась и пускала мыльные пузыри. Иногда к ней присоединялись подруги, и тогда читать становилось невозможно, толпа громких девчонок-десятилеток единым организмом носилась вокруг нее, создавая слишком много шума, Грейс откладывала книгу и подставляла лицо солнцу. Слушая их визг и смех, она погружалась в сладкую дремоту, чувствуя, как от жары пылает кожа и плавится мозг, а настойчивые лучи посыпают ее скулы и переносицу веснушками.

У Голдбергов был годовалый ребенок, они жили втроем в этом огромном новом доме, не считая постоянную прислугу. Все вокруг выглядело искусственным. Грейс была уверена, что никто из них ни разу не ходил босиком по траве и не пользовался бассейном.

В дом их впустила Рэйзел, мать Яэль Голдберг, жены Малкольма, суетливая женщина с короткой стрижкой и трудно определяемым возрастом. На руках у нее сидела годовалая малышка с ярко-голубыми глазами и светлыми волосами. Ее мать, миссис Голдберг, лежала в гостиной на угловом диване, прижав колени к груди. На ней был шелковый халат бежевого цвета и домашняя обувь из замши, подшитая мехом. Она не плакала – взгляд ее воспаленных глаз был пустым. Волнистые русые волосы с холодным оттенком падали ей на лицо, но ее это не заботило. Рэйзел передала внучку няне, подошла к дочери, убрала волосы с ее лица, погладила по голове и села рядом.

– Милая, с тобой хотят поговорить детективы.

Нелл удалось связаться с Яэль Голдберг только на следующий день после обнаружения тела Малкольма. Звонок застал вдову в аэропорту, она возвращалась из Европы. Еще день ушел на то, чтобы Яэль опознала мужа и согласилась их принять.

Рэйзел предложила детективам сесть, и они заняли два свободных кресла из белой замши.

– Миссис Голдберг. – Грейс старалась сделать так, чтобы ее голос звучал мягко и тихо. – Мы зададим всего несколько вопросов и оставим вас. Я понимаю, что вам сейчас нелегко. То, через что предстоит пройти вашей семье… У меня нет слов, чтобы описать, как я вам сочувствую. Но очень важно, чтобы сейчас вы взяли себя в руки и ответили на наши вопросы.

Яэль была ребенком, в сущности, девочка из семьи состоятельных бизнесменов, которой никогда не причиняли боли. В юности миссис Голдберг ходила по подиуму и принимала участие в рекламных кампаниях люксовых европейских брендов, до тех пор, пока в двадцать пять не вышла замуж за Малкольма. Спустя полгода у них родился ребенок, с модельной карьерой было покончено, но Яэль еще иногда приглашали на мероприятия брендов, с которыми она раньше работала. Она была ребенком и вела себя как ребенок. Грейс хотелось быть с ней нежной. Как только Келлер увидела ее почти детское лицо на фотографии в интернете, сразу предупредила напарника, что, если он причинит Яэль боль, она ударит его по лицу.

Молодая миссис Голдберг выслушала Грейс с непроницаемым выражением на лице, а затем выпрямилась, спустила ноги на пол и кивнула:

– Если так нужно. – Она надула щеки и шумно выдохнула.

– Незадолго до убийства вашего мужа погиб его друг – Джейми Брюэр. Вы были знакомы?

– Да, мы часто виделись. Джейми и Мэл… То есть Малкольм. Они очень близки.

– Давно они дружат?

– Не могу сказать точно, они дружили за много лет до того, как мы с Мэлом поженились.

– У них было какое-то общее дело или?..

– Не знаю, они вместе играют… играли в гольф. И часто проводили время на яхте.

– Вы знаете, как они познакомились?

– Вроде бы… в университете. Они учились вместе в университете. Насколько я помню.

– В каком?

– В Вашингтонском, здесь, в Сиэтле.

– Они проводили время только друг с другом или был кто-то еще? – спросил Джеймс.

– Что вы имеете в виду? – Яэль нахмурилась. – Послушайте, я знаю Брук Хэллфорт гораздо лучше, чем Анджелу Брюэр. Джейми собирался развестись с этой холодной, как рыба, сукой. Он хотел жениться на Брук. Чудовищно… То, как с ней поступили. И если вы думаете, что у Малкольма была любовница, вы ошибаетесь.

– Я только хочу знать, в их компании были еще мужчины? С кем еще дружил ваш муж?

– Разумеется, были, но я не всех знаю. Их всегда было слишком много. Я знала Джейми благодаря Брук.

– Миссис Голдберг, вы когда-нибудь были в квартире, которую Малкольм снимал в Сиэтле?

– Нет, никогда.

Грейс обеспокоенно, с затаенной тревогой посмотрела на Джеймса, он ответил ей тяжелым, потемневшим взглядом, иначе в последнее время он на нее не смотрел. Они оба думали о том фольгированном конвертике, найденном криминалистами за прикроватной тумбочкой в спальне его арендованной квартиры. Либо Тереза и Яэль умалчивали о том, что знали, либо в квартире была женщина, о существовании которой они обе не догадывались. Тереза могла спать с боссом и лгать им об этом. Но для чего жене Малкольма скрывать, что она была в этой квартире? Грейс была благодарна Джеймсу за то, что он не упомянул об этом при Яэль.

После смерти Голдберга в деле Брюэра стало еще больше пробелов, а в голове Грейс – вопросов. Но она точно знала, что убийство двоих мужчин, которые вместе учились и дружили после университета, не было просто совпадением и случайностью. Смерти Джейми Брюэра и Малкольма Голдберга связаны между собой. Несмотря на то что они были убиты совершенно по-разному, их обоих пытали перед смертью. А это значило только одно: дела следует объединить в серию.

– В каком году ваш муж завершил обучение в Вашингтонском?

– М-м-м… – Яэль закусила нижнюю губу и нахмурилась. – Кажется, в две тысячи восьмом.

– Хорошо. – Джеймс выдохнул и поднялся с кресла. – Вы нам очень помогли, миссис Голдберг. Мы постараемся дать вам ответы на вопросы, которые теперь вас терзают.

– Яэль, я могу к вам так обращаться? – поднявшись вслед за Джеймсом, попросила Грейс и, дождавшись кивка, продолжила: – Я знаю, что сейчас на вас свалится много хлопот. Но когда вы придете в себя, постарайтесь вспомнить, с кем еще, кроме Джейми Брюэра, ваш муж был в близких отношениях. – Грейс протянула ей визитку. – И позвоните, если что-то выясните.

Миссис Голдберг несколько раз кивнула и сжала визитку в ладони.

Глава 12

Нейт Портман устроился на заднем сиденье машины Джеймса и наблюдал за домом Нелл Хоппер. Джеймс нетерпеливо просигналил, а Грейс толкнула его в плечо. У Нелл сегодня был выходной, но им нужна была ее помощь, чтобы опросить администрацию и студентов Вашингтонского университета и не потратить на это целую неделю. Им удалось выяснить, что Брюэр и Голдберг жертвовали деньги на нужды университета и часто принимали участие в мероприятиях: вручали дипломы, занимали лучшие места на трибунах стадиона во время игр университетской лиги, поддерживали программу стажировок для студентов. Им предстояло поговорить со многими людьми, и опытный детектив вроде Нелл Хоппер справится с задачей гораздо лучше, чем могли бы офицеры Мартинес и Хауэлл, но у Нелл заболел ребенок, и ей пришлось дожидаться, пока с работы приедет муж, чтобы с ним посидеть.

Нелл вышла на крыльцо, пытаясь отцепить от себя мальчишку лет пяти, в то время как девочка ненамного его старше, вцепившись в ее брючину, просила открыть ей йогурт.

– Давай я открою? – предложил муж Нелл, успевший только снять пиджак и расстегнуть несколько верхних пуговиц на белой рубашке.

Он выглядел как супермен, когда помог дочери и забрал сына из рук Нелл. Дети были недовольны, что мать покидает их в первый выходной за несколько недель.

Грейс вдруг почувствовала себя ужасной женщиной, наблюдая, как Нелл успокаивает и целует плачущего сына. Она гладила мальчишку по волосам, приговаривая: «Мама отлучится на пять минуточек и скоро вернется, ты даже не заметишь, а вечером, перед сном, я почитаю тебе, идет?» Хопперы переглянулись, они оба понимали, что, скорее всего, Нелл не сдержит обещание и читать детям перед сном сегодня, как и много раз до этого, придется ему. Грейс сглотнула неприятный, колючий ком в горле, он тяжело рухнул в желудок, а затем опустила взгляд.

– Вот и умница, Чарли, мама скоро вернется, – дождавшись от сына кивка, заверила его Нелл и вытерла с крохотного лица сопли и слезы непонятно откуда взявшимся одноразовым носовым платком.

Пока Нелл Хоппер шла к машине, Грейс заметила, как завороженно Джеймс наблюдал за ее семьей. Возможно, он жалел об упущенной возможности жениться на Мэдди и завести с ней детей. Или думал, что никогда не был по-настоящему достоин быть кому-то отцом. Или пытался представить, мог ли этот дом в пригороде за низким белым забором и счастье внутри его принадлежать ему. Грейс думала о том же, когда переставала корить себя за то, что лишила детей Нелл времени, проведенного с матерью.

– Едем? – садясь в машину, спросила Нелл.

– Тебе нужно было сказать сразу, что ребенок болен. – Грейс обернулась к ней и протянула стакан с кофе из кофейни неподалеку.

– Спасибо. – Она взяла стакан из рук Грейс и сделала долгий глоток. – Если бы я оставалась дома каждый раз, когда кто-нибудь из детей заболеет, я бы уже давно лишилась работы. Мы с Каллумом распределяем обязанности, его работа позволяет. Все в порядке, Грейс.

Они подъехали к кампусу Вашингтонского университета к полудню и остановились на парковке возле стадиона «Хаски». Нужно было перейти бульвар Монтлейк, главную площадь кампуса, на которой собирались студенты, аллею с цветущими вишневыми деревьями, памятник Джорджу Вашингтону и сломанный обелиск, чтобы попасть в административный корпус.

Смотря по сторонам, Грейс жалела, что выбрала заурядную полицейскую академию, и была искренне рада за Холли. Она смотрела на старые здания в готическом стиле, выстроенные отцами-основателями, а перед глазами появлялись сцены из «Тайной истории» Донны Тартт. Если когда-нибудь этот роман соберутся экранизировать – кампус Вашингтонского университета будет идеальной локацией для съемок.

Холли с самого детства ценила красоту, ей, как будущему архитектору, очень важно ежедневно видеть перед собой то, как от века к веку сменяются стили. За годы существования Вашингтонский университет накопил более пятисот зданий: от академической готики и ар-деко до современных высоток из стекла и металла.

Грейс заметила ее, одетую в синюю с золотой надписью «Хаски» форму чирлидера, спускающуюся со ступеней библиотеки Суззалло. Она была в окружении длинноногих девчонок и, казалось, не замечала ничего вокруг. Прижимая к себе стопку книг, Холли о чем-то увлеченно болтала с подругой. Она всегда такой была: веселой, легкой. Холли умела собирать вокруг себя людей, любила саму мысль о дружбе, ей были важны все эти группы по интересам, в которые обычно сбиваются школьники и студенты. Она хотела быть везде одновременно, поэтому старалась успевать посещать мероприятия заучек из «архитектурного клуба», чтобы заводить правильные знакомства. Ходила на собрания и вечеринки университетского сестринства, участвовала в каком-то книжном клубе и так и не смогла расстаться с увлечением из старшей школы – чирлидингом. Холли непринужденно налаживала социальные связи, где бы ни находилась. В школе у нее было так много подруг, что Грейс не могла запомнить все их имена, парни постоянно приглашали ее на свидания, из лагерей она возвращалась, пополнив список друзей в соцсетях. Холли стала королевой выпускного бала, в то время как Грейс вовсе не хотела идти на свой. Грейс всегда считала младшую сестру улучшенной и доработанной версией себя. Она не хотела встречаться с Холли во время того, как вела расследование, но сестра ее уже заметила.

Смешно наклонив голову к плечу, как любопытный щенок, Холли несколько секунд смотрела на нее в замешательстве, а затем выпрямилась и широко улыбнулась, отчего стала еще красивее. Она передала книги одной из подруг и неуверенно помахала Грейс рукой. Ее светлые волосы до середины спины переливались жемчугом на солнечном свету, когда она бежала вниз по ступенькам. Подтянутая полуобнаженная фигура привлекла внимание нескольких парней, что были поблизости. Грейс захотелось снять пиджак и прикрыть им ноги сестры, заслонить собой, чтобы они прекратили пялиться. Глаза, такие же светлые и голубые, как у нее самой, искрились счастьем от случайной встречи, прихотливо очерченные полные губы с прозрачным блеском на них растянулись в улыбке, обнажив ровные белые зубы, персиковые румяна на щеках придавали ей трогательный, почти детский вид.

– Привет, – сказала она и обняла Грейс за шею. – Я соскучилась.

– Я тоже, зайка. – Грейс прижала сестру к себе и провела ладонью по ее волосам, под пальцами они казались тончайшим шелковым полотном.

– Ты почему здесь? – отпрянув так же порывисто, как налетела с объятиями, спросила Холли и посмотрела на коллег Грейс, стоящих за ее спиной. – Ой, простите. – Улыбка сошла с ее лица, уступив место серьезности, но глаза ее выдавали – Холли действительно была рада сестре.

– Не могу сказать. Нужно поговорить кое с кем. Это для дела.

– Надеюсь, я ничего не натворила?

– А ты натворила?

– Черт, – выдохнула Холли и нахмурилась. Тревога исказило ее прекрасное лицо. – Что-то не так с родителями?

– Что? Нет, Холли. С ними все в порядке… Послушай, то, что я здесь, никак не связано с нашей семьей.

– У тебя все в порядке? – Холли оглянулась на подруг, которые поторапливали ее. Они опаздывали на лекцию.

– Да, все хорошо.

– Мне пора идти. Лекция по истории искусств. Профессор не любит, когда опаздывают. Увидимся позже? Скажем, на твой день рождения?

– Я постараюсь. Иди, не опаздывай. И перестань разгуливать по кампусу в форме. – Грейс нахмурилась, но не смогла сдержать улыбку, когда Холли поцеловала ее в щеку со словами «хорошо, мам», и ушла в компании девчонок, громко смеясь.

– Прошу прощения. – Грейс посмотрела на коллег и пожала плечами.

– Все нормально. – Нелл усмехнулась и допила свой кофе. – Будем считать, что сегодня на работе день семьи.

– Ну да, – сконфуженно согласилась она.

Джеймс и Нелл ушли вперед. Грейс собиралась развернуться и пойти за ними, но взглянула на Нейта.

Нейт Портман стоял на месте, глупо улыбаясь и потирая шею сзади. Стиснув лямку рюкзака, надетого на одно плечо, он влюбленно смотрел вслед Холли.

Грейс вздохнула и покачала головой:

– Даже не думай, Нейт. Просто – нет.

В кабинет ректора Нельсона МакКинли Келлер и Нортвуда проводила его секретарь. Они заранее запланировали встречу, поэтому проблем с администрацией не возникло. Хоппер и Портман опрашивали студентов. Грейс не надеялась, что ректор выдаст им грязные секреты членов совета попечителей, куда входили жертвы, но вот студенты могли бы. Вашингтонский университет за все время своего существования выпустил несколько тысяч известных людей, среди которых были и влиятельные политики, и нобелевские лауреаты, и киноактеры. Университетские братства существовали задолго до того, как здесь учились Брюэр и Голдберг, и продолжили свое существование после того, как они завершили обучение. Наверняка студенты, состоявшие в братстве, передавали друг другу легенды о своих знаменитых предшественниках. Легенды могли оказаться лишь слухами, раздутыми до неузнаваемости, но им была нужна вся информация, которую они смогут добыть. Любая мелочь, что-то, казавшееся неважным и незначительным, может стать недостающим фрагментом картины, поворотным моментом в расследовании.

Джейми Брюэр и Малкольм Голдберг учились вместе и дружили после выпуска, а теперь они оба мертвы, если где и можно найти ответы, то только в стенах Вашингтонского университета. Детективы пришли к этому выводу не сговариваясь. Им обоим, и Грейс, и Джеймсу, казалось, что под ногами горит земля, словно они нащупали что-то неясное, у чего пока нет очертаний, но, когда появятся, они станут на несколько шагов ближе к завершению расследования.

Приемная ректора Нельсона МакКинли откинула их разом на несколько десятилетий назад. В то время, когда стены еще отделывали панелями из красного дерева, столы были дубовыми и неподъемными, со множеством ящиков, которые закрывались на ключ, на потолке висели хрустальные люстры, а стулья делали из цельного дерева и обивали кожей. Когда они вошли, Грейс осмотрелась: у стены за спиной МакКинли стояла витрина, за ее стеклянными дверцами ректор хранил фотографии с выдающимися студентами, с политиками и даже снимки с несколькими президентами Соединенных Штатов, начиная с Джорджа Буша-младшего.

Нельсону МакКинли навскидку можно было дать семьдесят лет, его преклонный возраст объяснял и это трепетное отношение к интерьеру, и трогательное собирательство, и хвастовство.

– Чем я могу помочь вам, детективы? – Он предложил им сесть в кресла напротив его стола.

– Мы пришли, чтобы поговорить о ваших бывших студентах Брюэре и Голдберге.

– Да, ужасная потеря, ужасная. Для всех нас. Они были достойными людьми и достойными выпускниками. Вы знали, что господин помощник мэра Брюэр и господин Голдберг состояли в совете попечителей университета? Многие студенты обязаны им стипендией и стажировками.

– Да, мы кое-что об этом слышали. – Джеймс кивнул и положил обе руки на деревянные подлокотники кресла.

Грейс заметила, как побелели костяшки его пальцев, когда он сжал ладони в кулаки.

– Джейми Брюэр и Малкольм Голдберг стали жертвами жестокого убийства. Мы здесь, чтобы попытаться понять, могло ли это быть как-то связано с их общим прошлым или нам стоит искать ответы в настоящем.

– Что вы имеете в виду? – МакКинли нахмурился и наклонился над столом.

– Мы имеем в виду, что они могли сильно задеть кого-то, пока еще учились здесь. И теперь этот «кто-то» решил им отомстить.

– Совершенно исключено! – тоном, не терпящим возражений, заявил он.

– Вы уверены? Хочу напомнить, – Джеймс сел прямо, не отрывая рук от подлокотников, – что этот разговор конфиденциален. А мы пытаемся выяснить детали из прошлого ваших студентов не для того, чтобы опорочить их, а для того, чтобы найти преступника.

Ректор МакКинли опустил взгляд с задумчивым видом, будто видел впервые, разглядывая витиеватые древесные узоры на столешнице, он боролся с собой. Грейс наблюдала за его метаниями, считывая противоречивые эмоции с его морщинистого, но не лишенного привлекательности лица, угадывая следующую, как если бы перечитывала книгу: без труда, без интереса и желания знать, что будет дальше.

– Была одна история. – Он сдался, и теперь только от них зависело, как много он расскажет. – Это случилось на третьем году их обучения. – МакКинли встал, провел пальцем по ровному ряду толстых книг в кожаных переплетах, и когда нашел нужную, вытащил ее и раскрыл на столе. Книга оказалась альбомом с коротким названием «2008» – золотое тиснение на черной матовой коже – и тут же привлекла внимание детективов. – До полиции дело не дошло. – Ректор перелистывал альбом, в поисках какой-то фотографии: портретов было несколько сотен. – И я уже не помню деталей. Но, думается мне, несколько парней не поделили одну девушку.

– Что произошло на самом деле?

– О! – воскликнул он, указав пальцем на портрет совсем юной девушки. – Вот и она – Джессика Стоун. Умная была девочка. Я тогда еще преподавал, только готовился к посту ректора, она посещала мои лекции. Какое горе, что с ней случилось… К моему предшественнику обратился ее брат, он утверждал, что девушку изнасиловали. И в этом вроде бы были замешаны господа Брюэр и Голдберг. Он хотел пойти в полицию, но ему намекнули, что этого делать не стоит. Родственники Голдберга, конечно, у Джейми Брюэра не было влиятельных родителей, он учился на стипендии. Но Голдберги заступились и за него. Мистер Стоун ослушался. И все это как-то нехорошо закончилось. Брюэр и Голдберг продолжили учиться, а мисс Стоун, к моему искреннему сожалению, забрала документы.

Грейс вглядывалась в красивое, но слегка отстраненное лицо Джессики Стоун, понимая, что ее предчувствие наконец обрело очертания.

– Если бы спросили вас… Вы бы поверили брату Джессики Стоун?

– Я здесь не для того, чтобы делать предположения, детективы. Не хочу, чтобы мое мнение запутало вас еще больше.

– И все же, – настаивал Джеймс.

– Джессика Стоун вилась вокруг Малкольма Голдберга. – Он ткнул пальцем в фотографию парня, который чем-то отдаленно напоминал Голдберга. Он был почти на два десятка лет младше и на пятьдесят фунтов стройнее. У него не было усов, и волосы он не зачесывал набок, маскируя ранние залысины, но это был он. Наглый, самовлюбленный, считающий, что деньги и имя его отца могут купить что угодно и кого угодно. С ректором у него вышло и с полицией кампуса тоже, но они не купили ему жизнь и легкую, блаженную смерть в кругу родных людей. – Я думаю, она могла оговорить его, потому что он не обращал на нее внимания.

Джессика Стоун стоила того, чтобы обратить на нее внимание: густые светлые волосы, крупные черты лица, легкая улыбка и блестящие глаза.

– Кто-то еще был замешан в этой истории?

Джеймс озвучил то, о чем думала Грейс: группа студентов насилует девушку, и ее брат, не получивший поддержки от полиции и руководства университета, находит их спустя много лет и убивает. Если кто-то еще был замешан в этом, значит, он следующий. Эта теория казалась идеальной, но был вопрос, на который Грейс еще не знала ответа: зачем ему потребовалось ждать почти двадцать лет, чтобы убить их? Ведь проще было избавиться от них еще тогда, в юности, когда они ничего из себя не представляли.

– Насколько я помню, нет. По крайней мере, я помню, что звучали только две фамилии: Голдберг и Брюэр.

– Вы знаете, что сейчас с Джессикой Стоун?

– К сожалению, после того как она забрала документы, я ее больше не видел.

– Сколько человек выпустились в две тысячи восьмом?

– Магистров или бакалавров?

– Кем стали Голдберг и Брюэр?

– Магистрами.

– Значит, магистров.

Грейс отметила, что Джеймс раздражен: он крепко сжимал челюсти и смотрел прямо, почти не моргая.

– Более двух тысяч.

Джеймс выдохнул и откинулся на спинку кресла, представляя, какая работа им предстоит.

– У вас сохранились какие-то данные Джессики Стоун?

– Наверняка. В архиве.

– Мы можем на них рассчитывать?

– Разумеется, но это не быстро. Архив еще не оцифрован. Вернее сказать, не до конца оцифрован. Это, конечно, стыдно сказать, если учитывать, что Ник Сабо[185] и Вэй Дай[186] наши выпускники. – Он рассмеялся.

Грейс закусила губу. За все время их беседы с ректором МакКинли она так и не определилась со своими чувствами к нему, но его смех расставил все на места: Грейс возненавидела Нельсона МакКинли. Они обсуждали изнасилование Джессики Стоун и убийство двух его выпускников, но он, старый тщеславный ублюдок, не упустил возможности похвастаться.

– Мы можем это взять? – Грейс встала и протянула руку к фотоальбому. – Не как улику. Просто для ознакомления.

– Если пообещаете вернуть. – Он широко улыбнулся, обнажив рот, полный фаянсовых зубов с голубоватым оттенком.

– Конечно. – Грейс кивнула, не найдя в себе силы улыбнуться хотя бы одними уголками губ, они вдруг стали неподъемными. – Спасибо.

– Когда можно будет заехать за архивными документами?

– Думаю, за пару дней управимся. Позвоните перед визитом, детективы. Был рад помочь. – Он встал и протянул Джеймсу ладонь.

Нортвуд нехотя пожал его руку, покрытую седыми курчавыми волосками и пигментными пятнами.

На крыльце административного корпуса детективы встретили Нейта и Нелл. Нейт бежал по лестнице вверх, на его скулах проступили красные пятна, над губой и на лбу поблескивал выступивший пот. Он был возбужден и взбудоражен. Спеша поделиться каким-то очень важным открытием, офицер Портман перестал замечать что-то вокруг себя, перескакивая сразу через две каменные ступени, лавируя между преподавателями, непреднамеренно медлительными, утомленными апрельским теплом и лекциями. Смотря на их белые рубашки, кожаные лоферы и костюмы, Грейс воображала себя героиней детективного романа. Смотря на черную форму Нейта Портмана, застегнутую под горло, она возвращалась в реальность.

– Детектив Келлер, – слегка запыхавшись, начал он. От его тела волнами исходил жар. Стоя рядом с ним, Грейс хорошо это чувствовала. – У нас есть кое-что.

– Это слухи, и только, – скептически поджав губы, сообщила Нелл и посмотрела на студента-старшекурсника.

Он стоял у подножия лестницы, засунув руки в карманы брюк из тонкой шерсти, на его сером худи был изображен талисман университета – хаски.

– Может, и слухи. – Он неприятно растягивал слова в слегка ленивой манере, как делали большинство молодых людей с Западного побережья, переняв привычку у рэперов, что невероятно выводило Грейс из себя, и смотрел на них, запрокинув голову вверх и сощурившись от солнца. – Но об этом все говорят.

– О чем все говорят? – Джеймс спустился к нему, и они поздоровались за руки. – Детектив Нортвуд и детектив Келлер. – Напарник мельком взглянул на Грейс.

– Юэн Джефферсон. – Рядом с Джеймсом он выпрямился и собрался, словно почувствовал в нем нечто угрожающее, какую-то скрытую силу, которой от него несло временами так сильно, что Грейс и самой хотелось упасть на плацу, принять упор лежа, как будто где-то рядом снова был ее инструктор из академии. – Вы спрашивали о Джейми Брюэре. Говорят, что в университетские годы он с приятелями создал сообщество. Что-то вроде тайного клуба. Ну типа «Череп и кости», «Волчья голова», знаете?

– Да. – Джеймс терпеливо слушал его, но Грейс понимала, что, если бы была возможность воспроизвести его слова в ускоренном режиме, Нортвуд бы ею воспользовался.

– Они были такими засранцами, что их не приняли ни в одно братство. И они создали «Вашингтонских псов».

– И? В этом есть какой-то смысл? Тайное сообщество? В любом университете их сотни. – Джеймс поджал губы и дернул шеей, смотря на Нейта, давая ему понять, что они зря тратят время с Юэном Джефферсоном.

– Да ничего особенного, просто не во все сообщества принимают только после того, как ты изнасилуешь девчонку, записав все на камеру.

– Что ты сказал?

Юэн пожал плечами, поправил сползшую лямку рюкзака и снова засунул руки в карманы.

– Если хочешь к «псам», будь добр предоставить видео с настоящим изнасилованием. И ты в деле.

– Но какой в этом смысл?

– Не знаю. А какой смысл в тайных сообществах вообще? Какой смысл в масонах, которым они все подражают? Элитарность, причастность к чему-то особенному, власть, загадочность. Все эти вайбы дарк академии, понимаете? Вы читали «Тайную историю»?

Грейс с легким удивлением наблюдала за тем, как Юэн пользовался своим словарным запасом, переключаясь с грамотной речи, к которой наверняка привык в родительском доме, на сленг. Джеймс понятия не имел, что такое «Тайная история», в поисках поддержки он оглянулся на Грейс.

– Я читала. – Она спустилась на несколько ступеней, подошла ближе.

– Помните сцену с Вакханалией? И вообще их круг, куда так хотел влиться Ричард? Тайные сообщества всегда кажутся привлекательными, пока тебе не скажут переспать, скажем, со свиньей или девчонкой и снять все на видео. Это плата.

– Плата за что?

– За принадлежность. – Его губы растянулись в улыбке, встретив понимание, он снова расслабился и уже не держал спину так прямо. – Они принимают тебя в свой круг, делятся секретами, своими грязными делами и мыслями, а ты платишь молчанием, причащаешься. И теперь, если ты вдруг решишь, что с тебя хватит, у них будет рычаг давления, который вынудит тебя молчать.

– «Вашингтонские псы» до сих пор существуют?

– Нет, конечно, они просуществовали еще какое-то время, после того как Брюэр с приятелями выпустился, но все это свернули после какого-то инцидента.

– Инцидент, связанный с Джессикой Стоун?

– Не знаю. Кажется, нет. Джессика была раньше. Ту девушку, кажется, звали Дейдра.

– Вам известно, кто еще был в «псах», кроме Брюэра и Голдберга?

– Я бы на вашем месте поговорил с Китом Гроссманом. Думаю, вам будет интересно его послушать.

– И где нам его искать?

– Прямо тут. Он преподает историю искусств в Вашингтонском.

Глава 13

В кабинете детективов появился новый стол для офицеров Мартинес, Хауэлла и Нейта Портмана. Джеймс был не в восторге от вынужденного соседства – кабинет и без того был тесным, а окна выходили на солнечную сторону, сплит-система не спасала, внутри ему быстро становилось душно, и с тех пор, как их команда из двоих человек превратилась в оперативную группу, он постоянно сбегал на парковку и работал в машине.

Следующим утром, войдя в кабинет, Грейс положила на стол офицеров подставку с тремя стаканами кофе и пакет с сэндвичами из кафе рядом с участком. Последние несколько дней они почти безвылазно провели, просматривая камеры видеонаблюдения жилого комплекса, где Голдберг снимал апартаменты, и всех близлежащих кафе или магазинов. Сначала Грейс порывалась приготовить им домашнюю еду, но ее хватило только на то, чтобы перед работой оставить машину на парковке и прогуляться до круглосуточного дайнера[187].

– Что-то удалось обнаружить? – Грейс опустилась в свое кресло и устало уронила голову на руки.

– На самом деле не так уж и много. – Натали, хорошенькая брюнетка с вечно нахмуренными бровями и оттопыренной нижней губой, взяла свой ноутбук и села рядом с Грейс. – Вы, наверное, знаете, что это здание было построено еще во времена сегрегации. Когда… кхм… – Она взглянула на своего темнокожего коллегу Кристофера Хауэлла, и ее лицо и шея покрылись красными пятнами.

– Я знаю, что такое сегрегация, – быстро кивнула Грейс.

– Хорошо. – Она еще больше засмущалась и уткнулась в монитор ноутбука. – Тогда у многих были слуги. И, как правило, они не могли пользоваться тем же входом, что и хозяева. Поэтому во многих домах того времени есть отдельный вход для прислуги. Мы думаем, что он воспользовался им. Криминалисты обнаружили, что замок был взломан. Почти ювелирно, но все же взломан. И на записи из коридора на этаже Голдберга предполагаемый убийца вышел не из лифта или с основной лестницы, он появился из-за угла, где расположена техническая лестница, которой сейчас никто не пользуется. Вот, двадцать шестое апреля, 21:34. – Она нашла фрагмент записи и нажала на «плей».

Мужчина в сером комбинезоне, из тех, которые носят сантехники или электрики, в кепке и в медицинской маске черного цвета вышел из-за угла. Он шел уверенно, не привлекая внимания, не смотрел по сторонам, опустив голову вниз. Он не стушевался, когда из соседней квартиры вышел мужчина с собакой на поводке, даже когда собака потянулась к нему и почти уткнулась носом в его бедро, он не дернулся, не отскочил, не оглянулся. Мужчина из соседней квартиры дернул поводок на себя и скрылся за дверью лифта. Убийца позвонил в дверь. Голдберг открыл ему. Наверняка он представился служащим из управляющей компании, наплел что-то очень убедительное, потому что Голдберг впустил его практически незамедлительно. Разговаривая с ним, мужчина приспустил маску, но его лицо так и не попало на камеру.

– Теперь нужно немного подождать. – Натали нажала на ускоренную перемотку видео, сосредоточенно глядя в экран, чтобы не упустить нужный момент. – Вот, смотрите, 22:49. Он покидает квартиру.

Мужчина вышел из квартиры Голдберга так же уверенно, как и вошел, и снова скрылся за углом.

– На камерах кафе и магазинов рядом с жилым комплексом он не засветился. Мы предположили, что он мог уйти переулками.

– Или сменить одежду, – облокотившись на спинку стула Натали, сказал Джеймс.

Она вздрогнула от его голоса рядом со своим ухом.

– Соседа уже допросили? – Джеймс взглянул на офицера Кристофера Хауэлла.

– Нет, мы ждали распоряжений.

Глаза у парня воспалились, за несколько дней, проведенных за просмотром видеозаписей, он осунулся. Держа наполовину развернутый сэндвич в руках, он сглотнул скопившуюся во рту слюну – его кадык скакнул вверх и опустился. Крис смотрел на Джеймса, как Юэн Джефферсон.

– Сейчас самое время. Ты и Нейт. Вперед. – Наблюдая за тем, как Крис кладет ненадкусанный сэндвич обратно в пакет, Джеймс добавил: – Можешь поесть в машине.

– Спасибо, Нат. – Грейс улыбнулась офицеру Мартинес и включила компьютер, чтобы проверить почту. – Скотт уже должен был прислать отчет.

– Хорошая работа. – Джеймс похлопал Мартинес по плечу. – У меня для тебя еще кое-что есть. – Он достал из рюкзака альбом, который они одолжили у ректора Вашингтонского университета, и раскрыл на столе перед Натали на странице с фотографией жертвы. – Это Джессика Стоун. Тебе нужно найти ее адрес, телефон, что угодно. А когда справишься с этим, найди в альбоме еще кое-кого. Студентку по имени Дейдра, я полагаю, что девушек с таким именем будет не много. Ее адрес и телефон нам тоже нужны. Постарайся справиться так же хорошо и быстро, как с видео. И не забудь сделать скрины с записи и распечатать их.

– Какой в этом смысл? – Грейс откинулась на спинку стула и посмотрела на Джеймса снизу вверх.

– Ну, мы же должны делать хоть что-то. Как долго, думаешь, лейтенант и капитан станут терпеть наше бездействие?

Грейс поджала губы и опустила взгляд. Они работали много. Келлер не могла вспомнить, когда в последний раз возвращалась домой вовремя. Не могла вспомнить, когда ужинала чем-то, что приготовила сама, не помнила, как засыпала и просыпалась. Временами, когда в постоянном непрекращающемся кошмаре наступала пауза, недолгое и зыбкое затишье, она вспоминала Эвана, его заботливый, участливый взгляд и желание защитить ее от самой себя. С улыбкой вспоминала его завтраки и запах сигарет в квартире по утрам и ночи, проведенные без сна. Когда Эван умер, она лежала в постели без чувств, выплакав все слезы, и рыдала с сухими глазами, свернувшись вокруг его подушки, вдыхая ускользающий запах его кожи, чтобы не потерять связь с реальностью. После поимки Сент-Джозефа, когда Грейс уже была в Спокане, она думала о Джеймсе и рисовала сценарии. Встретив такого, как Джеймс Нортвуд, раньше, Грейс наверняка, не раздумывая, отдала бы ему все, что считала «собой». Ей повезло, что не встретила. После Калеба Грейс сомневалась, что сможет быть вместе хоть с кем-то. Она никогда не смогла бы рассказать партнеру о Калебе, ей бы пришлось всю оставшуюся жизнь дрожать и глушить подкатывающую от страха тошноту, каждый раз, когда Сент-Джозеф вспоминал бы об очередном ненайденном теле, чтобы поразвлечься. Но Джеймс знал о Калебе и не отвернулся от нее. Когда она думала об этом – картинки их общего будущего в мыслях становились ярче. Может быть, это имело смысл, но она не могла отделаться от ощущения, что предает Эвана. С Калебом у нее таких чувств не возникало, она знала, что это ненадолго, еще до того как поняла, кто он такой. Но Джеймс… с ним хотелось навсегда.

Дверь в кабинет распахнулась, выдернув Грейс из воспоминаний. Лейтенант МакКуин не считал нужным стучать. Он был в форме, его мощную грудь украшали знаки отличия. К кожаному ремню, отлично сидящему на подтянутом животе, Майкл прикрепил кобуру. Грейс уже очень давно не видела лейтенанта в форме. Она привыкла к нему, одетому в серый или черный классический костюм с неизменной белой рубашкой. В форме стало очевидно, как он стремительно похудел и состарился за последние несколько лет. У Грейс кольнуло и заныло где-то за ребрами. Она одновременно и растрогалась, и почувствовала, что разговор будет неприятным, потому что форма, надетая не в праздничный день, означала только одно – лейтенант встречался с кем-то из руководства, с людьми, перед которыми тушевался и робел даже Майкл МакКуин.

– Я был на встрече с шефом полиции и с мэром Блэквудом. И они оба не сказать что довольны нашей работой. – Он сел за стол Мартинес и Хауэлла, развернув стул к детективам. – Нас хотели снять с дела. Я попытался отстоять вас, напомнил, благодаря кому Калеб Сент-Джозеф сейчас греет задницей койку в федеральной тюрьме и вряд ли выйдет в ближайшие триста лет. Уж не знаю, насколько потянут шесть гипотетических жизней этого ублюдка. Шеф нехотя согласился, но за нами будут пристально наблюдать. И я уже не говорю об Эллиотте Гранте и о его жалобе шефу о том, что смерть его зятя расследует неотесанный грубиян с повадками деревенщины и чувствительная блондиночка, заблудившаяся по дороге к подиуму.

– Не помню такого рвения, когда мы расследовали убийства проституток. – Джеймс напрягся и подошел к окну, сканируя улицу холодным взглядом.

– На проституток всегда всем плевать. Их каждый день находят в сточных канавах и кюветах. Когда дело касается высокопоставленных засранцев, все иначе. Я знаю, кто вы. Знаю, с какой самоотдачей вы оба работаете. Вы – лучшее, на что убойный отдел мог рассчитывать.

– Если это комплимент, он не удался. – Джеймс усмехнулся.

– Придержи язык, Нортвуд. Я знаю, что вы профессионалы, но они не знают. Покажите им. Если вам нужна помощь, я попробую связаться с ФБР. Плевать, кто и что подумает в департаменте. Нам нужно как можно скорее расследовать это дерьмо.

– Мы справляемся, сэр. Мы – команда. Деревенщина и чувствительная блондиночка.

Джеймс сел на край стола Грейс, заглядывая в ее ноутбук. На почту пришло письмо от Скотта, она успела открыть его до прихода МакКуина, и теперь на экране застыла посмертная фотография Голдберга, притягивая к себе взгляд.

– И что у вас есть?

– Мы выяснили, что Брюэр и Голдберг дружили, пока учились в университете. И после. По словам жены Голдберга, Малкольм сильно переживал из-за смерти друга. Во время обучения они создали тайное сообщество, о котором в Вашингтонском до сих пор ходят слухи. – Грейс захлопнула крышку ноутбука. – Нам удалось поговорить с одним из студентов, детали, о которых он нам рассказал, не тянут на правду, но за время существования сообщества как минимум две девушки подверглись изнасилованию. И вроде бы в этих… инцидентах замешаны Брюэр, Голдберг и их приятели.

– Удалось выяснить, кто еще причастен?

– Пока нет, но есть косвенная наводка на преподавателя истории из Вашингтонского. Она может оказаться правдой, а может – чушью.

– Мы предполагаем, что человек, которого мы ищем, в прошлом пострадал от действий сообщества. – Джеймс пожал плечами. – Просто версия. Одна из. Самая стоящая.

– Пострадавших девушек уже нашли?

– Нат этим сейчас занимается.

– А преподавателя?

– Пытаемся договориться о встрече.

– Поторопитесь, если не хотите встретиться с его трупом, – посоветовал лейтенант и вышел из кабинета.

Грейс придвинулась ближе к столу и снова открыла ноутбук. Джеймс стоял за ее спиной. Келлер кожей чувствовала его морочащую близость, открытую шею трогало его дыхание: мятная жвачка и табак. Дождавшись, когда отчет судмедэксперта прогрузится на экране, Грейс обернулась к нему и поджала губы. Ей не нравилась эта новая реальность, когда приходилось смотреть на него снизу вверх, пытаться предугадать настроение, погасить его внутренний пожар, испепеливший его изнутри, оставив лишь оболочку прежнего Джеймса Нортвуда, напарника, с которым ей было комфортно. Те же прозрачные голубые глаза, но взгляд теперь резал наживую, как лезвие наточенного ножа. Тот же чувственный рот: розовые губы и ровный ряд зубов, но улыбался он теперь редко. Она смотрела на Джеймса, желая вернуть его прежнего и лучше узнать нового одновременно. Грейс казалось, что за маской хорошего парня, каким он был еще осенью, скрывался мужчина, у которого были причины так смотреть и сжимать губы в тонкую линию. И дело было не только в смерти Мэдди. Она успела полюбить Мэдисон за очень короткий срок. За ее легкий нрав, заливистый смех, тепло, которое она излучала, как радиацию, за ее иррациональное желание быть полезной всем. Но она не понимала, почему Джеймс, вызволив ее из лап сутенера, остался с ней. Не потому, что она занималась проституцией, нет. Мэдди была классической жертвой. Даже не являясь сестрой Калеба, она все равно была обречена. С женщинами вроде Мэдди всегда случалось что-то плохое. В конце они всегда оказывались в списках жертв серийных убийц, насильников или тиранов. Это было не особое чутье Грейс как детектива – просто статистика. Мэдисон, или Хизер, родилась у наркоманки, которая плохо с ней обращалась, зарабатывала на жизнь проституцией и не знала, какой именно из мужчин, пыхтевший между ее ног в алкогольном беспамятстве, на самом деле заделал ей ребенка. Она росла в приюте до тех пор, пока ее не удочерили хорошие люди. Но те полностью лишили ее идентичности, разлучили с братом, человеком, который был ей дорог и заботился о ней, и стерли прошлое, отобрав у девочки единственную имевшуюся собственность – имя. Уже тогда, когда она научилась на него отзываться и ассоциировать с собой. Они слепили из Хизер, сироты с легкой степенью фетального синдрома, Мэдди и воспитывали ее как «хорошую девочку», но не смогли удержать и спасти, когда хорошая девочка без прошлого запуталась и поиски ответов привели ее к Зейну. Мэдди была жертвой, а Джеймс всеми силами пытался ей помочь, словно хотел искупить вину за что-то из прошлого. Что-то темное, что иногда мелькало в его глазах, мучившее его. Смерть Мэдди лишила его привычной роли спасателя, разбила вдребезги. Неуклюже пытаясь собрать себя по частям, Джеймс резал руки и скулил от боли. Получилось у него неважно. Грейс не была до конца уверена, что у нее вышло бы лучше, но те мысли, возникавшие в голове против ее воли, с тех пор как лейтенант представил их друг другу… Вынуждали искать ответы где-то глубоко внутри себя. Она всегда была честной с собой, но признаваться в желании быть рядом с ним не только как напарник, но и как женщина, ей не хотелось. Это не выглядело привлекательным с самого начала, когда Мэдди еще была жива, а теперь и вовсе напоминало добровольное шествие на заклание. Она не могла ответить себе на единственный, по-настоящему важный вопрос: ты сможешь принести свою жизнь в жертву его боли?

– Сядь рядом, пожалуйста.

Ее просьба напоминала скорее приказ. Грейс не хотела, чтобы это прозвучало так, но внутри себя она злилась на него за то, чего он не знал. Джеймс сел на пустующий стул и уставился в экран.

– Скотт был прав. – Джеймс усмехнулся. – Истинное, классическое утопление. Вода в легких. Синяки на шее сзади, на руках, вывих плечевого сустава, травмы запястий – все незначительное. А вот пережитый паралич сердца и мелкие электроожоги…

– Что это значит? – не отрываясь от экрана, спросила Грейс.

– Пытки. И это пока единственное, что хотя бы отдаленно похоже на почерк.

– Не единственное. Фотография. В глотке у Голдберга обнаружен полароидный снимок. Как и во рту Брюэра.

Грейс пролистала вниз, до изображения снимка. На нем был мертвый Малкольм Голдберг, сфотографированный со спины с завязанными руками.

– Какого черта он хочет этим сказать?

Джеймс задал вопрос, мучивший Грейс еще с тех пор, как обнаружили первое тело. Если бы Брюэр и Голдберг не были друзьями, фотография и следы пыток на теле – единственное, что объединило бы их смерти. Эти детали связали убийства в серию еще до того, как детективы узнали об общем прошлом и дружбе между жертвами. Но все остальное… Брюэра убили яростно, выпотрошили, осквернили тело, причинив при жизни как можно больше физической боли, с ним словно расправился средневековый охотник, устроив настоящую слежку и погоню, как за диким оленем. В смерти Голдберга не чувствовалась та первобытная охотничья страсть, скорее холодный расчет и профессионализм. Убийца будто выплеснул гнев на Джейми, и ему больше не хотелось видеть кровь. У него был план, в отличие от любого другого серийного убийцы он не деградировал от преступления к преступлению. Грейс была уверена, что им придется найти еще одно тело. Может быть, это будет преподаватель или кто-то другой из «Вашингтонских псов», но следующей жертве, если им не удастся остановить убийцу раньше, возможно, достанется пуля в лоб. Что-то, что среди детективов отдела убийств принято считать цивилизованным способом лишить человека жизни.

– Смотри. – Грейс тронула Джеймса за предплечье, наткнувшись пальцами на хлопок его футболки с длинным рукавом. – Еще кое-что общее.

Она открыла на пол-экрана фотографию с изображением правой голени Голдберга. Другую половину заняла фотография таза Джейми Брюэра.

– Татуировки.

Совершенно одинаковые татуировки на бледной коже двоих мужчин выглядели просто как набор линий, сведенных в какое-то подобие символа. Выцветшие, с неровными краями, они явно наносились непрофессиональным тату-мастером. Грейс никогда раньше не сталкивалась ни с чем подобным. Нечто, напоминавшее бумеранг с хаотичными линиями внутри, которые могли иметь систему, что-то значить, а могли быть просто бессмыслицей. Нужен был специалист, чтобы разобраться, что означает татуировка – если она вообще что-то значила.

– Может, спросить у миленькой миссис Голдберг? Наверняка она интересовалась у мужа, что это значит.

Предложением Джеймса Грейс воспользовалась незамедлительно. Она написала одинаковое сообщение Яэль Голдберг, Анджеле Брюэр и Брук Хэллфорд. Анджела ей не ответила, она принадлежала к тому поколению людей, которые не пялились в экран телефона ежесекундно. Но два других ответа пришли почти незамедлительно, их содержание мало чем отличалось друг от друга: «Не знаю точно, Мэл говорил, что набил ее по приколу в универе» и «Джейми говорил, что это просто ошибка. Он набил ее на одной из студенческих вечеринок, когда был пьян, или типа того».

– Ладно, попробуем разобраться позже. Сейчас гораздо важнее поговорить с профессором Гроссманом. – Джеймс растер лицо ладонями, прогоняя усталость.

– Возьми Нелл, и езжайте к нему.

– Ты не поедешь?

– Нет, займусь отчетом и помогу Натали с Джессикой и Дейдрой. Позвони, если выяснишь что-то важное. – Грейс, прикованная к фотографиям, так и не подняла на него взгляд.

После ухода Джеймса Грейс еще долго рассматривала татуировки на мертвецах, прежде чем села за отчет для лейтенанта. Она надеялась, что напарнику удастся найти профессора Гроссмана живым. Нечто незримое, давящее повисло над расследованием, о чем они с Джеймсом так и не поговорили. Это молчание между ними и желание озвучить мысли, и страх остаться непонятым прижимало Грейс к земле. Набирая текст на компьютере, она отмахивалась от навязчивых предположений и домыслов, они холодными черными щупальцами, покрытыми отвратительной слизью, подбирались ближе, касались сердца и черепной коробки изнутри. Если предположить, что Юэн Джефферсон прав, Брюэр и Голдберг заслужили то, что с ними произошло. Грейс разрывалась, металась между чувствами женщины, жаждущей возмездия, солидарности с девочками, с которыми случилось что-то очень плохое, и долгом полицейского. У нее не было выбора, но внутри, там, куда она никого не впускала, где-то между виной за смерть Эвана и отвращением к себе за секс с Калебом, притаилось: «Я не хочу расследовать эту серию, пока она не завершится». Почему-то Грейс доверяла убийце, она знала: когда он исполнит долг, все закончится. Грейс была уверена, что Джеймс думал о том же, но никто из них не был достаточно смелым, чтобы признаться.

Но Юэн Джефферсон мог оказаться не прав.

Отправив лейтенанту отчет, Келлер свернула окно и снова взглянула на татуировки. Грейс знала, что, раскрыв их смысл, узнать, сколько еще людей носят похожий рисунок на своем теле, не получится. Даже если предположить, что татуировки наносил профессионал, к тому времени, как они выяснят, кто именно, Сиэтл наводнится телами «Вашингтонских псов». Расследование приобрело совершенно иную форму. Все начиналось как заказное убийство на почве ревности, потом появился Голдберг, осложнивший работу детективам своей смертью. А теперь у них были Джессика и Дейдра – две предполагаемые жертвы «Псов». Расследование расслоилось, разветвилось, и каждая из ветвей окрепла, прежде чем Грейс поняла, что вообще происходит. Картинка в голове была еще недостаточно ясной. Детектив порывалась подойти к пробковой доске на стене, снять с нее припыленные фотографии Кэтрин Донован, Мишель, Джейн и остальных жертв Калеба Сент-Джозефа, на что у нее так и не нашлось сил, и попытаться упорядочить мысли. Сейчас Келлер могла с уверенностью сказать несколько вещей: Брюэра и Голдберга убили из мести, убийцей была жертва или родственник жертвы, над которой они надругались в прошлом, и что, если они не выяснят, кто это, профессора Гроссмана уже можно считать мертвецом.

– Детектив Келлер? – Натали Мартинес постучала по дверному откосу и вошла в кабинет, держа перед собой раскрытый ноутбук. – С Дейдрой пока сложности. Вроде бы ее семья переехала в Лейквуд. Я отправила запрос в местное управление полиции, надеюсь, что скоро ответят. Адрес Джессики Стоун я нашла. Но есть проблема.

– Что не так?

– Родители Джессики Стоун мертвы, в их доме сейчас живет ее старший брат, а сама Джессика содержится в психиатрической больнице. – Натали подошла ближе к столу Грейс и положила перед ней распечатку с адресом дома Стоун.

– Спасибо, Нат. Ты хорошо поработала. Если захочешь сдать экзамены на детектива, я дам рекомендации.

– Спасибо, но я… не планировала в этом году.

– По-моему, стоит попробовать. – Грейс постаралась улыбнуться, но сочувствие в глазах офицера Натали Мартинес дало ей понять, что мученически искривленные губы вовсе не были похожи на улыбку.

Когда Мартинес вышла, чтобы спуститься в общее помещение к принтеру и напечатать скриншоты с видеозаписи, Грейс взглянула на свой телефон. Она долго смотрела на темный экран весь в отпечатках ее пальцев, затем взяла его в руки, примиряясь к привычному весу, чувствуя под пальцами холодный металл и стекло, а затем открыла список контактов и набрала номер, на который прежде никогда не звонила. Она знала, что в управлении ей этого не простят, знала, что ее не простит Джеймс, потому что Грейс собиралась лишить его возможности доказать самому себе, что он еще чего-то стоит, что его жизнь не просто череда событий, причинявших нестерпимую боль, что он может кого-то спасти. Лейтенант МакКуин отправил запрос в ФБР, но бюро не рассматривало такие случаи в приоритете. Если бы жертвами были дети или подростки, а убийства происходили на территории нескольких штатов, они бы включились охотнее. К тому же федералы могли прислать им на помощь человека, с которым не получится сработаться. Грейс знала, какими зазнавшимися засранцами могут быть агенты. Она почти возненавидела себя за этот звонок, но, когда из динамика донесся знакомый низкий голос Генри Уайтхолла, она облегченно выдохнула.

– Агент Уайтхолл, слушаю. – Любые слова, произнесенные профайлером из ФБР, звучали словно забытый древний язык и действовали на нее как заклинание.

– Генри, должно быть, вы помните, я детектив Келлер из полиции Сиэтла, вы консультировали нас по делу Сент-Джозефа.

– Грейс, конечно, я помню. Поздравляю, это была хорошая работа.

– Спасибо, но… Я звоню не для того, чтобы поговорить о Калебе Сент-Джозефе.

– Что-то произошло?

– Да. Мне нужна ваша помощь.

Глава 14

В солнечных лучах, пронзавших разноцветными стрелами большой зал собора Святого Павла в Беллингхеме, танцевал свечной сероватый дым и поблескивающие пылинки. Стихали последние шаги прихожан, покидавших церковь после воскресной мессы. Алтарник тушил свечи – пахло, как в детстве, жжеными хлопковыми фитилями и сладковатым натуральным воском. Запах, впитавшийся на подкорку, откуда-то из времени, когда рядом с ним, слева и справа, на жесткой деревянной скамье сидели мать с отцом. После развода родителей они с матерью переехали в Сиэтл, сбежали из Беллингхема, от сочувствующих взглядов, бесконечных пересудов и новой семьи отца. Он все не мог понять, почему отец предпочел воспитывать детей другой женщины, вместо того чтобы проводить время с ним, с родным сыном. Не мог понять, почему он причинил маме такую боль. Она была хорошей женой: держала дом в чистоте, язык за зубами, мясной рулет в духовке. Она была типичной домохозяйкой, застрявшей в пятидесятых, во времени, заставшем ее, когда она была совсем еще юной девочкой: носила платья в цветочек, по-особенному причесывала волосы и ежедневно готовила ужин. Воспоминания о матери и ее отношениях с миром всегда причиняли ему боль. В Сиэтле она сошлась с мужчиной. В то время денег у них не хватало даже на еду и помощи ждать было неоткуда, поэтому они переехали к нему и им обоим пришлось терпеть его вспыльчивый характер. Доставалось крепко и ему, и матери. Он вечно ходил в обносках, постоянно недоедал, его тело было покрыто синяками. Пока он не окончил школу, каждое лето приходилось проводить у отца в Беллингхеме, вынужденные натужные беседы со сводными братьями и сестрами не приносили ему удовольствия, как и царящая гармония в отношениях отца и его новой женщины. Он приезжал в Беллингхем с не сошедшими побоями в середине июня, оставляя мать на растерзание отчиму. Тогда он научился носить футболки с длинным рукавом даже в жару и придумывать оправдания, когда побои не удавалось скрыть от отца: «упал с лестницы», «подрался», «против меня жестко играли на поле». Но он знал. Каждый раз, смотря в его глаза, он понимал, что отец все знал. От бессилия и затаенной ярости хотелось кричать, хотелось ударить отца по лицу и спросить: «Почему ты ничего с этим не делаешь? Почему просто наблюдаешь, как кто-то мучает женщину, которую ты когда-то любил (или только говорил, что любишь), и сына?»

Когда закончилась школа, он записался в армию, увидев первый агитационный плакат, и с тех пор больше не появлялся в Беллингхеме. Спустя две или три командировки на Ближний Восток мать сообщила, что отчим скончался. Они оба выдохнули.

Он не понимал родителей, сколько бы ни думал о них. Не мог простить отца за то, что тот их бросил и привел в дом, где они, казалось, были счастливы, новую женщину и новых детей. Ему было странно, что в его бывшей комнате теперь спал другой мальчик, а он, приезжая на летние каникулы, был вынужден спать в подвале, обустроенном под гостевую комнату. Он отказывался понимать отца до того момента, как у него появилась Джиа Хейгер. Теперь, зная, какими сложными могут быть отношения между людьми, он больше не чувствовал злости. Мать и отец несколько лет как мертвы. Все, что он чувствовал после их ухода, – безграничную, нескончаемую вину. Перед матерью – за то, что он не смог ее защитить. Даже когда уже мог защищаться, он по привычке надевал наушники, чтобы не слышать, как они скандалили, по привычке позволял бить себя ремнем с металлической пряжкой. Перед отцом – за то, что не навещал его, когда тот болел. Он был не в силах выносить участливое и скорбное лицо женщины, которая украла его у них с мамой, хлопки по плечу от парней, на чьи школьные выступления, игры, выпускные и свадьбы отец ходил, парней, которым отец оплатил образование в колледжах и университетах, в то время, как ему, по результатам выпускных экзаменов, предлагалось обучение в муниципальном колледже. Он выбрал армию и ни разу об этом не пожалел.

Он не боялся, что в Беллингхеме его кто-то узнает. Прошло слишком много времени, война, солнце и песчаные бури изменили его, от прежнего нескладного мальчишки не осталось ничего, даже глаза, бывшие отражением ясного неба, потемнели, сделались неясного серого цвета.

В Беллингхем его привела смерть. Он заранее знал, куда едет, когда садился в машину. После того, что он сделал, после того, что увидел, смерть потянула его в собор Святого Павла, словно он был незримой нитью, связывающей мужчину, которым он стал, с ребенком, которым он был, когда приходил на воскресные службы с родителями, и кто-то настойчивый дернул за эту нить. Он надеялся, что это место и этот город помогут ему очиститься от всего сразу: смыть с рук кровь и память о Джиа, вырвать из сердца крики дочери и ее предсмертный хрип. Надеялся, что здесь он получит благословение закончить то, что начал. Но ничего из этого не случилось. Он проехал мимо дома, в котором родился и вырос, увидел темные квадраты окон, облупившуюся с фасада краску и заросший двор, но ничего не почувствовал. Проехал мимо дома одного из приятелей сводных братьев, где когда-то очень давно познакомился с будущей женой на громкой подростковой вечеринке, мимо школы, в которой учился, мимо всех мест, которые должны были вернуть его к жизни, заставить сердце снова чувствовать. Он проехал через весь город, мимо прошлой жизни с глухим сердцем. Оно больше не болело, не откликалось, превратившись в тупой механизм, перекачивающий кровь. Джиа была права, советуя ему отнести видеозапись в полицию. Он не пережил это.

На Ближнем Востоке число его жертв могло перевалить за несколько тысяч, он был яростным бойцом и отличным солдатом, а позже, получив звание подполковника, стал нести ответственность и за тела, оставленные на поле боя его подчиненными. Но ни одна из этих смертей не ощущалась так, как смерть Брюэра и Голдберга. С ними он был охотником, маньяком, убийцей. За их отнятые жизни ему полагался электрический стул, несмотря на все, что они сделали. Никогда раньше он не чувствовал себя убийцей, никогда раньше ему не хотелось исповедаться. Он смотрел на исповедальную кабину и думал о том, что должен сказать святому отцу, пытался вспомнить, в праве ли священнослужители обратиться в полицию, если прихожанин признался в убийстве. В детстве каждое воскресенье он проводил в церкви, но совершенно не знал правил. Он понятия не имел, как проходит исповедь, и не хотел взваливать на плечи старого священника ответственность за свои преступления, старик и без его грехов ходил сгорбленным, словно нес на своих плечах тяжесть всех этих исповедей, которыми его обременял приход, жаждущий освобождения.

Он отнял две жизни из пяти. Осталось немного, а потом… Он не задумывался, что будет потом, до тех пор, пока не приехал в Беллингхем, пока собор Святого Павла не пробудил в нем давно похороненные чувства, детские стремления, обиды, злость. Церкви должны нести покой, но все вышло наоборот. Вопрос: «что потом?» – возник в голове сразу, как он переступил порог, прошелся по широкому коридору между скамьями и сел на привычное место посередине. Он может вернуться к жене, попросить прощения, рассказать, что сделал для их дочери. Она, безусловно, его простит, как всегда прощала. Раньше в качестве извинения он приносил ей золотую безделушку и букет цветов, теперь же на его руках будет кровь пятерых мужчин, вымучивших и убивших их дочь. Она обязательно простит ему затянувшуюся интрижку с Джиа, то, что в последнее время он наплевательски относился к их браку и нарушил все клятвы. Он знал, что тайна, которую он ей доверит, останется тайной, даже если она будет мучиться, деля кровать с убийцей. Но что потом? Ей уже сорок пять. Смогут ли они родить еще одного ребенка? Или проведут остаток жизни, оплакивая единственную дочь, которую у них несправедливо отняли. Убийства вообще редко бывают справедливыми. Или он может уехать куда-нибудь в Латинскую Америку. В Панаму, к примеру. Они вроде бы не выдают преступников. Он может жить с Джиа. Она, самая независимая и непредсказуемая женщина из всех, что он знал, приедет к нему, в каком бы богом забытом месте он ни был. Их словно намеренно создали друг для друга, а затем, в насмешку, развели в стороны. Он женился на хорошей девочке из маленького городка, сильно напоминавшей его мать, затем разбил ей сердце, как когда-то сделал его отец. А Джиа… Она просто была собой – женщиной из ЦРУ, привыкшей жить и работать среди мужчин, быть с ними на равных и получать от них все, что захочет.

Ни один из этих вариантов, казавшихся поначалу приемлемыми, не устраивал его до конца. Потому что где-то в глубине души, если она еще не покинула его оскверненное тело, или на самом дне сердца, таилась мысль: после ничего не будет.

Там, за океаном, он столько раз с вызовом смотрел в глаза смерти, что всех и не вспомнить. Серьезные ранения, которые до сих отзывались болью в теле: шрамы ныли перед дождем, во время жары воспалялись коленные суставы, кости ломило постоянно, вне зависимости от погоды. Проваленные военные операции и мелкие вылазки постоянно маячили где-то на горизонте сознательного и бессознательного: во сне, в периоды алкогольного забытья и бодрствования. Он мог погибнуть сотни раз, но умер в той разгромленной комнате мотеля. В первый раз. Во второй – лежа на заснеженной дороге возле своей машины посреди бескрайнего ничего.

Когда он закончит с ними, приберет к рукам еще три жизни, самым простым и вероятным исходом для него самого будет смерть. Но как она придет в третий раз?..

Пол из темного дерева в соборе Святого Павла напоминал детский калейдоскоп: солнце медленно перекатывалось по небу, проникая внутрь сквозь цветастые, восхитительные витражи на окнах, которыми он любовался в детстве, мечтая владеть хотя бы малой частью этих цветных стекол. Шестилетнему мальчишке они казались драгоценными камнями или самоцветами.

Раздавшиеся прямо возле него шаркающие шаги святого отца отвлекли его от мыслей.

– Вы недавно переехали? – Священник сел на скамью перед ним и развернулся, облокотившись на низкую спинку.

– Я здесь проездом. – Он откашлялся. Голос звучал хрипло и неузнаваемо.

– Куда направляетесь? Дальше только граница с Канадой. – Старик улыбнулся.

В его смеющихся, добрых глазах мелькнуло что-то узнаваемое. Мог ли он быть отцом Майклом, мужчиной лет пятидесяти, с густыми, посеребренными волосами, которого он знал когда-то?

– Не знаю.

– И в поисках дороги вы пришли сюда. – Голос у него был скрипучим. Он растягивал слова, словно каждое давалось ему с большим трудом. – И это значит только одно.

– Что же?

– Что вы хороший человек, и вы на правильном пути.

– Вы ничего обо мне не знаете, отец.

– Я знаю, что вы в замешательстве. И оно привело вас в Божий дом. Мне этого достаточно.

Он молчал, хотя говорить хотелось нестерпимо. Хотелось кричать, броситься в ноги святому отцу, как к родному папе, обнять колени и выть. Просить облегчить его боль, взять часть на себя. Хотелось перестать быть взрослым мужчиной, извозившимся в грязи и в крови, мужчиной, потерявшим дочь и семью, стать мальчишкой, почувствовать, что кто-то другой полностью несет за тебя ответственность, откликнуться на ласку, как в детстве, подставив светлую с рыжеватым отливом макушку под большую, надежную отцовскую ладонь. Его ласка всегда ощущалась иначе, чем материнская, оттого, что ее всегда не хватало. Мужчины скупятся на эмоции, поцелуи, касания, объятия, особенно если растят сыновей. Когда он впервые взял на руки дочь, синюю, покрытую первородной смазкой и кровяными сгустками, завернутую в пеленку с мультяшными героями, то не почувствовал ее вес в руках. Винтовка была тяжелее. Но внутри… Он сразу понял, что она, крошечная, лысая (за исключением завитка рыжих, как у ее матери, волос на затылке), беспомощная – самое тяжелое, с чем он когда-либо сталкивался. Груз ответственности придавил его к полу прямо в палате, где его жена больше тридцати часов мучилась в родах. Он удивительно быстро понял, что ничего важнее в его жизни уже не будет.

– Это все, – слабым голосом сказала жена. Не в силах остановить поток слез, она лежала, распластавшись на больничной постели, между ее ног суетились акушеры, по белой простыне стремительно расползалось алое пятно. – Все, что я могу тебе дать. Не смей… больше никогда даже думать о детях.

Тогда она еще не знала, что в тот момент ее жизнь была под угрозой. И будущее, о котором она думала, для нее могло не наступить. Осознание пришло к ним почти одновременно, когда по громкоговорителю медсестры попросили вернуться в палату врача, принимавшего роды. Ее увезли в реанимацию, а он остался стоять посреди палаты, растерянный, с мяукающим свертком в руках. Он никогда не слышал, как плачут новорожденные дети.

Кровотечение удалось остановить, жена быстро поправилась, но страх потерять ее парализовал его на какое-то время, он действительно никогда больше не заговаривал о детях.

Он дорожил единственной дочерью, старался быть лучшим отцом, чем был его собственный, оберегал ее, обнимал, говорил, что любит, так часто, как мог, чтобы, когда он уйдет, у нее остались воспоминания о нем: добрые, чистые, светлые. Она должна была знать, что бы ни случилось, в мире есть по крайней мере два человека, любящих ее больше собственной жизни, больше всего, больше, чем можно вообразить. Но она ушла первой. Он был уверен, что дыру в его груди после ее смерти не смог бы заткнуть ни один другой ребенок. Она была особенной. До того, как она стала его невыносимой болью и самой большой потерей, она была собой. Он никогда не думал, что после всего, что он сделал, будучи морским пехотинцем, он был способен создать нечто столь совершенное, невинное, потрясающее. Она была красивой, умной, без меры наивной. Любила читать романы о любви, избегая ее в реальной жизни, – он никогда не видел рядом с ней парней, ни в старшей школе, ни в университете, кроме соседского паренька, с которым они дружили в средней школе, пока что-то между ними пошло не так. Любила смотреть глупые подростковые фильмы, прихорашиваться и делать фотографии для социальных сетей. У нее была жизнь, наполненная мелочами, определявшими ее существование: платья в шкафу, книги на полках стеллажа, ночник на прикроватной тумбе, музыка, которой был заполнен их дом с тех пор, как она стала подростком. Она любила бывать дома, постоянно отмахивалась от встреч с подругами, даже университет выбрала такой, чтобы никуда не уезжать. Ей, казалось, была невыносима мысль о том, что когда-нибудь придется покинуть отчий дом, расстаться с матерью (с ним она привыкла расставаться), перестать быть ребенком. Все ее школьные подруги разъехались по стране без особых сожалений, радуясь новому витку жизни, принимая все крутые повороты, спуски и подъемы, с которыми она, настоящая, юная, яркая, их сталкивала. Она всегда была «домашней» девочкой. Они с женой никогда ее не ограничивали, порой им приходилось уговаривать ее съездить на экскурсию с классом или сходить по-настоящему отметить выпускной на вечеринку, это всегда был только ее выбор. Ей нравилось готовить, ходить по магазинам с матерью, смотреть «Нетфликс» на кровати, обложившись напитками и снеками. С ней не должно было ничего случиться. Но ее отняли у него, отняли у матери.

Он надеялся, что станет легче. Когда под его руками остановится пульс одного из них, он думал, что станет легче. Обжигающая, праведная ненависть, копившаяся в нем, как пар в афганском казане «Рашко Баба» под высоким давлением, найдет выход, и ему обязательно станет легче. Не стало. Напротив, он физически чувствовал, как убийства разрывали его душу на части.

С Брюэром он был настоящим животным, диким зверем, вернувшимся на несколько тысячелетий назад, в период до возникновения цивилизации. Он мог только рвать на части, причинять боль, убивать его яростно, как требовал древний мозг. Он пытал Джейми Брюэра, чтобы узнать имена остальных мужчин с видео. В армии не принято было об этом говорить, но пытки активно применялись к военнопленным. В первый раз, когда он стал свидетелем, его вывернуло себе под ноги, позже это стало обыденностью, поэтому он знал, как действовать. Для Джейми Брюэра он выбрал самый болезненный из доступных вариантов, потому что ножом, зажатым в руке помощника мэра, его дочь лишили жизни. Джейми Брюэр отключился раньше, чем он успел узнать все, что хотел, и у него не было времени приводить его в чувства. У него были имена. С Голдбергом он работал спокойнее. Да, слово «работал» подходило больше всех остальных. Но пытки не принесли ни результата, ни удовлетворения. Изношенное алкоголем и стимуляторами сердце остановилось слишком быстро. Или Голдберг просто захлебнулся. «Не страшно, – успокаивал он себя. – У тебя все еще есть три попытки».

Три попытки узнать, где она. Где они оставили тело его дочери, когда наигрались с ней. Их смерти не принесли ему удовлетворения, но когда он найдет дочь, похоронит ее и будет знать, что к ней можно прийти… Может быть, тогда.

– У меня погибла дочь, – после затянувшегося молчания, сказал он. Что-то он ведь мог сказать?

– Сочувствую. – Ему понравилось, что святой отец использовал это простое, человеческое слово, не пытаясь облегчить его боль стихами из Библии. – Как это случилось?

– Ее убили. Тело не найдено. Я просто… просто хочу ее похоронить. Вот и все. – Глаза увлажнились, он всхлипнул совсем по-детски, облокотился на колени и уронил голову на ладони.

– Блаженны плачущие, сынок. – Святой отец похлопал его по плечу и вздохнул. – За все время, что я проповедую в этих стенах, я видел столько горя и страданий, что иногда становится не по себе. Людям, просящим об упокое потерянной души, я пытаюсь его дать. Молитвами, нужными словами, исповедями. Но тебе, я вижу, нужно совсем другое.

– И что вы видите?

– Твое сердце пылает. Я удивлен, как ты до сих пор не сгорел. От ненависти. Она ведь сжигает тебя заживо.

– Я все думаю о смерти. – Неловким движением он подцепил цепочку, на которой висел армейский жетон. Прижатый к коже наголо, он, казалось, раскалился добела. – Почему там капеллан благословлял меня на убийство? А теперь, когда мне действительно хочется убивать… Мне никогда не получить благословения. Только не говорите, что пути господни неисповедимы. Иначе я сразу уйду.

– Я и не собирался, сынок. Ты сам все знаешь. В мести нет успокоения. Ты просто найди ее. Найди. Я уверен, это тебе под силу.

Глава 15

Джеймс тонул. С тех пор, как он поднялся на борт тяжелого двухвинтового вертолета, и тот оторвался от каменистой, выжженной солнцем земли, а запах военного лагеря «Чарли» оказался под ним, Джеймс тонул. Он, одетый в военную форму с обвесом, в каске и бронежилете, медленно погружался под воду и не чувствовал дна. Джеймс пытался вернуться к жизни, надеялся наконец выплыть, но ничего не выходило, он наблюдал за миром через зеленоватую толщу воды. Лица любимых людей расплывались, их голоса звучали приглушенно, до него часто не доходил смысл произнесенных ими слов. Сразу после возвращения он приехал в Северную Дакоту, к матери. По утрам Джеймс натягивал на лицо маску, улыбался так, что к концу дня от напряжения болели челюсти, он рассказывал матери истории – исключительно веселые происшествия из лагеря, умалчивая о том, через что ему пришлось пройти, чтобы вернуться домой, чтобы ее сердце не развалилось на части, едва успевшее смириться со смертью мужа. Он знал, что мама на его стороне, что бы ни произошло, она постоянно говорила Джеймсу об этом, когда он был ребенком и уже когда стал мужчиной. Иногда во время разговора он подолгу смотрел ей в глаза, ее смех и голос таял, растворялся в воде, не долетая до его ушей, он смотрел на нее, уголки губ медленно ползли вниз, до того уровня, куда он позволял им, чтобы не выдать матери себя самого, чтобы она не поняла, что он чувствует на самом деле. Человек, покинувший этот дом несколько лет назад, не вернулся. Вернулся кто-то другой, кого Джеймс и сам не знал. Он смотрел ей в глаза и собирался признаться. Джеймс даже открывал рот и говорил тихое: «мама…», но обычно на этом все и заканчивалось. Он держал все под контролем, в том числе и собственное подсознание, которое теперь реагировало на внешние и внутренние раздражители, – психиатр в военном госпитале в Вашингтоне ДиСи, где он проходил реабилитацию, поставил ему вполне однозначный диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство. Он не мог рассказать ей, кем стал, потому что боялся найти разочарование в ее глазах. Джеймс никогда не раздевался при матери, даже когда они поехали на озеро, он полез в воду в футболке с длинными рукавами, не хотел, чтобы она видела шрамы на его коже, чтобы увидела, во что он превратил свое тело и жизнь, которую она дала ему, мучаясь в родах.

Город, с легкомысленностью отпустивший его на войну, не хотел принимать назад. Он исторгал его. В местных барах он был чужаком. Его жертвы и подвиги впечатлили бы загрубевших пропитых реднеков[188] с пивным животом, но он не хотел рассказывать, иначе рисковал превратиться в одного из них. Люди его возраста приравнивали военных к серийным убийцам, их настроение мгновенно менялось, когда он говорил, что недавно вернулся с Ближнего Востока. Работа, на которую он мог рассчитывать, была паршивой и низкооплачиваемой. Он поработал барменом, помощником шерифа, продавцом в оружейном магазине, но нигде так и не прижился. Снял квартиру и съехался с девушкой, но их шаткие отношения, построенные на сексе и взаимных претензиях, быстро дали трещину и почти сразу развалились. Она упрекала его за то, что он не мог в себе изменить: за беспричинное уныние, за вспышки агрессии, за холодность, за то, что кроме секса он ничего не хотел и не мог ей дать. Он ее – за приставучесть, за пустую болтовню и необоснованную ревность. В его смены в баре возле стойки всегда вились хорошенькие провинциальные дурочки, заприметившие, что вернувшийся с войны Джеймс Нортвуд, которого они, так или иначе, знали, теперь «раздавшийся в плечах красавчик с темным, притягательным взглядом». Они надевали майки с глубокими вырезами и короткие юбки. Девушка ревновала, потому что сама была такой, пока не затащила его в кабинку туалета после закрытия.

Когда они расстались, Джеймс уже почти решил, что самым верным решением будет вернуться на Ближний Восток. Но бывший сослуживец, Питт Кросман, предложил ему работу в департаменте полиции Сиэтла. Джеймс был самым взрослым из офицеров отдела по борьбе с сексуальными преступлениями. Поначалу его работа состояла из патрулирования улиц, мелких столкновений с наркоманами, торгующими телом за дозу, отловом проституток и сутенеров. Он выполнял работу строго по уставу, всегда прислушивался к лейтенанту и готовился, чтобы сдать экзамены на детектива, но он все же продолжал тонуть. Затем, когда Джеймс Нортвуд получил звание детектива и его стали подпускать к расследованиям, с ним случилась Мэдди. Он любил ее, хотя долго не мог себе в этом признаться. Любил и в ее спасении находил свое собственное – сквозь воду, откуда-то сверху, его коснулся свет. Она была его светом, и Джеймсу было наплевать на смешки и издевки от коллег, от тех, кто знал о прошлом Мэдди. До тех пор, пока он не сцепился со своим напарником Джорданом Россом. До Мэдди Джеймс никогда не задумывался о семье, но с ней ему хотелось чего-то большего. К ней, обманутой девчонке, которую эксплуатировали как секс-работницу, у него были серьезные намерения. Джеймс хорошо помнил день, когда решил, что женится на ней. Расследование Сент-Джозефа было в самом разгаре. Ему ежедневно приходилось сталкиваться со смертью, но, когда он, измученный и лишенный способности чувствовать, возвращался домой, его ждала она. Мэдди. Ее медовые поцелуи с порога, теплая кожа, хранящая южный загар на плечах, и запах дома от ее одежды возвращали его к жизни каждый раз, когда он в этом нуждался. Наконец, спустя столько времени, когда круги на воде разгладились и надежда на спасение растворилась в мелкой ряби, с него сползла форма вместе с тяжелым обвесом, из рук выскользнула винтовка – его лицо показалось над водой, и Джеймс смог сделать вдох. Она была его искуплением за все то, что он сделал, за то, что обагрил руки кровью, которая никак не отмывалась, сколько бы он их ни тер. Видя смерть каждый день, с Мэдди Джеймс думал о жизни. Поэтому он предложил перестать предохраняться и купил для нее кольцо. Ее похоронили в белом платье и с кольцом на безымянном пальце левой руки. Мэдди отняли у него. Джеймс не сумел ее спасти, как и себя самого. В который раз? Груз вины давил на него, он продолжал тонуть.

Пока на пороге его дома не появилась Грейс. Она цепко схватила Джеймса за руку и потянула что было силы. Ей одной он был готов рассказать, что произошло, как на самом деле ему удалось вырваться из плена. Потому что был уверен, что она единственная, кто выдержит это и примет его без колебаний. Он не боялся ее сломать. Джеймс был уверен, что это невозможно. События, к которым он мысленно возвращался так часто, как это было возможно, намеренно причиняя себе боль, определили его дальнейшую жизнь. Джеймс знал, что она стойко вынесет правду о нем, какой бы ужасной она ни была, как бы ни пугала его самого.

После смерти Мэдди он вел себя отвратительно, отталкивая близких людей. Он почти не звонил матери. Если она звонила сама – грубил ей, а слыша в ее голосе слезы, чувствовал себя еще более отвратительно, чем раньше. Он не говорил с родителями Мэдисон, даже на похоронах ими занималась Грейс. Они оба, мистер и миссис Саливан, смотрели на него, как на Бога, как на Спасителя, с тех пор, как Мэдди познакомила его с родителями. Они доверили ему самое дорогое, что у них было, но он подвел их.

Мэдисон нечасто говорила о приемных родителях, но, когда заговаривала, Джеймс чувствовал в ее голосе отстраненную холодность. Он все не мог понять, откуда в ней это непринятие. Саливаны взяли ее, когда им было за сорок. Их родная дочь пропала без вести, ей было тринадцать. Когда мистер и миссис Саливан задумались о приемном ребенке, они съездили в один из приютов Вашингтона, в Спокане, и, увидев маленького белокурого ангелочка, словно сошедшего с рождественских открыток, поняли, что без нее они не уедут. Их долго проверяли, выясняя, что именно случилось с их родной дочерью, чтобы убедиться, что малышке с ними не будет хуже, чем в приюте или с женщиной, которая ее родила. Затем руководитель приюта долго готовила документы, и спустя пару месяцев Мэдди оказалась в их доме. Когда ей исполнилось восемнадцать, приемные родители рассказали ей правду, а еще год спустя Мэдди нашла в родительском сейфе фотографии девочки, от рождения и до подросткового возраста, на которую была немыслимо похожа. Рассматривая фото первые несколько секунд, Мэдди думала, что на снимках ее собственное лицо. Пока не поняла, что у девочки на фотографиях глаза темные, совсем непохожие на ее светло-голубые. Среди фотографий Мэдди нашла вырезки из газет, листовки с информацией об исчезновении Мэдисон Саливан.

Родители Мэдди пытались слепить из приемной дочери не просто копию родной, они дали ей имя пропавшей девочки. И сколько бы она ни пыталась выяснить свое настоящее имя, Саливаны были непреклонны. Даже перед самым своим уходом, когда Мэдди сказала, что останется, если они расскажут ей действительно всю правду, они молча наблюдали за тем, как она собирала вещи в рюкзак, готовясь навсегда покинуть людей, подаривших ей нормальное детство, которого у нее никогда не было бы в приюте.

Рассказав Джеймсу об этом, Мэдди призналась еще кое в чем – она сказала, что прожила всю жизнь, пытаясь отделить фальшивые воспоминания от настоящих, пытаясь понять, это происходило с ней, с Мэдди Саливан, голубоглазой девочкой без прошлого, с ее темноглазым двойником или с кем-то третьим, чьего имени она не знала. Она признавалась, что прожила всю жизнь с чувством, будто ей чего-то не хватает, чего-то или кого-то, кого она потеряла или никогда не знала. Джеймс предполагал, что она скучает по матери или отцу, кем бы они ни были, но, когда ее убили, все стало ясно: она говорила о брате. Калеб, ее брат, объявившийся спустя столько лет, чтобы отнять Мэдди у Джеймса, как когда-то Хизер отняли у Майлза.

Счастье Мэдди было в том, чтобы принадлежать кому-то, Джеймс знал, что она с радостью примет его кольцо, поэтому похоронил ее с золотым обручем на безымянном пальце. Она принадлежала слишком многим людям и никому одновременно. Родители решили, что она их, только потому, что Хизер была похожа на их пропавшую дочь, мужчины, платившие за секс с ней, считали, что могут делать с ней все, что заблагорассудится, потому что купили ее, пусть и на час. Калеб считал, что ее жизнь принадлежит ему, только потому, что Хизер выжила во младенчестве благодаря его заботе. И Джеймс. Чего на самом деле он хотел от Мэдди?

Он никогда себе не признавался, но именно знакомство с Грейс подтолкнуло его ближе к Мэдди. Джеймс бы женился на Мэдди только ради того, чтобы Грейс не разбила ему сердце. Он чувствовал, что она способна.

Джеймс не хотел, чтобы она приходила к нему, не хотел, чтобы снова видела его уязвимым. Он оттолкнул Грейс и потерял бы, если бы не ее настойчивость и связь, которой они оба боялись.

Эту взаимную несмелую привязанность между ним и Грейс распознал даже лейтенант. Мэдди тогда была еще жива.

– Ты ей нравишься, – сказал МакКуин, подняв на Джеймса взгляд от стола.

– Ерунда, сэр, мы напарники, мы должны друг другу нравиться.

– Ты нравишься ей иначе. А она тебе?

– Я собираюсь жениться, сэр.

– Не на ней?

– Нет.

– Идиот. Уверен, ты пожалеешь.

Калеб отнял Мэдди у Джеймса, он отнял у него свет, а у Грейс саму себя. После всего, что случилось, их взаимная привязанность должна была укрепиться, если бы Джеймс не вел себя как урод, сначала исчезнув с радаров, оставив ее в одиночестве проживать случившееся, а затем, когда Грейс своими сильными руками выдернула его из глубины и откачала, он подрывал ее авторитет, срывал допросы и постоянно грубил. Он надеялся, что таким образом он заставит ее себя возненавидеть, подведет к границе, через которую никому из них не захочется переступать, и, когда ей надоест, она скажет ему убираться. Ее напарником станет услужливый, кроткий Нейт, он будет смотреть ей в рот, ходить по пятам, как за матерью, и никогда ее не разочарует.

После всего, что он сделал, Джеймс удивился, что Грейс доверила ему встречу с профессором Гроссманом, с потенциальной жертвой в будущем и вероятным преступником в прошлом. Боль, которая должна была объединить их, на самом деле развела в стороны, и Джеймс не знал, что с этим делать. Ему казалось, что он уже почти исчерпал весь запас ее доверия. Но Гроссмана она все же поручила ему и Нелл, полагаясь на его опыт и ее уравновешенность, граничащую с безразличием. Или она просто понимала, что мальчишка Портман не справится с профессором.

Кит Гроссман, в отличие от друзей, не жил в респектабельном районе. Его квартира располагалась на первом этаже многоэтажного дома на пятой северо-восточной авеню в районе Рузвельт. Джеймс оставил машину на парковке кафе-кондитерской напротив. Переходя улицу, Нелл едва поспевала за его широким шагом.

– Мы куда-то спешим? – поправляя форменный пиджак возле входной двери, спросила она.

Дыхание детектива Хоппер ускорилось, она отвыкла от оперативной работы. Иногда Джеймсу казалось, что лейтенант Ричмонд навязала Нелл это дело, чтобы расшевелить ее, выдернуть из размеренного материнства и вернуть в работу. Хоппер не сопротивлялась, но Джеймс решил, что без нее ему было бы легче.

– Если бы твоих приятелей убивали одного за другим, что бы ты сделала? – Он усмехнулся и позвонил в дверь. – На его месте я бы уже давно собрал вещи и уехал из города. Из страны.

– Похоже, ему эта мысль в голову не пришла. – Нелл кивнула на покачивающийся занавес в окне.

Джеймс зажал большим пальцем дверной звонок.

– Значит, ему есть что скрывать.

– Думаешь, вся эта история с университетским братством – правда?

– Я думаю, что он не сбежал только потому, что хочет отвести от себя подозрения. Он преподаватель, Нелл, и дорожит своей репутацией. Если бы он сбежал, это было бы чистосердечным признанием. Побег буквально сказал бы: «Да, я с приятелями совершил нечто ужасное, мне нужно бежать, пока я не стал следующим». Он делает вид, что не боится, но я думаю, что он чертовски напуган. – Джеймс осмотрелся по сторонам, сканируя пространство стылым взглядом, а затем обрушил на дверь кулак. – Мистер Гроссман, откройте дверь, мы из полиции. Детективы Джеймс Нортвуд и Нелл Хоппер. – Он достал удостоверение из кармана джинсов, раскрыл его и поднес к глазку.

В зыбкой полуденной тишине щелкнул замок, звякнула цепь, а затем дверь открылась с тихим скрипом, похожим на скулеж умирающего пса.

Кит Гроссман выглядел неважно, он едва походил на того красавчика с небрежной укладкой и нахальной улыбкой, томно смотрящего из-под ресниц с фотографии, размещенной на сайте Вашингтонского университета. Лихорадочно блестящие глаза смотрели куда-то за спины Джеймса и Нелл, под ними залегли синяки. Он осунулся, от чего скулы отчетливо проступали под недельной щетиной. Казалось, он не спал несколько дней. В его движениях и в том, как он держался, чувствовался надрыв и немая истерика.

Джеймс опустил взгляд и заметил в его правой руке, до этого скрытой дверью, пистолет. Нортвуд инстинктивно поднял одну руку вверх ладонью, в успокаивающем примирительном жесте, а другой потянулся к собственному оружию.

– Спокойно, мы из полиции. – Быстрым, отработанным движением Джеймс вытащил свой «Глок-17» из кобуры, нацелил его на Гроссмана и одновременно сделал шаг к Нелл, спрятав ее за своей спиной. – Опустите оружие, профессор.

– У меня есть на него разрешение. Могу показать. – Его голос был бесцветным.

От холодности, которой от него повеяло, у Джеймса по позвоночнику побежали мурашки. Кит небрежно бросил пистолет на консоль в прихожей, и Джеймса передернуло от этой халатности. Как человек, посвятивший значительную часть жизни оружию, он знал, к чему это может привести. Получить разрешение теперь мог практически кто угодно, и это пугало.

– Я думаю, нам стоит поговорить, мистер Гроссман. – Детектив убрал «Глок» в кобуру и выпрямился, чувствуя напряжение в теле после мгновенного слияния с огнестрельным оружием.

– О чем?

– Может быть, впустите нас? – спросила Нелл. Гроссман открыл дверь шире и отступил на шаг. – Вам угрожали? Вы встретили нас с оружием… Почему?

Нелл прошлась по дому, осмотрелась и остановилась в центре гостиной, скрестив руки на груди.

– Двое моих друзей мертвы. Джейми и Малкольм… Это смахивает на угрозу.

– Косвенную, да. Но я говорю не об этом. – Прямолинейность и легкий налет наивности уже второй раз ставили Джеймса в тупик. В первый раз, когда она пообещала Монике Праймроуз, что найдет ее дочь, и второй раз сейчас – Нелл говорила с ним с плохо скрываемым раздражением и безразличием в голосе, будто мыслями была где-то в другом месте и хотела, чтобы этот разговор поскорее закончился. Без наводящих вопросов, не следуя ни одной из известных ему тактик допроса. Детектив Хоппер задавала вопросы и хотела получить на них ответ. – Вам угрожали напрямую?

– Нет, но по какой-то причине двое моих друзей мертвы. И, несмотря на то что я скорблю, мне бы не хотелось присоединиться к ним.

Кит Гроссман выглядел уставшим, его взгляд был безумным, но нескольким бессонным ночам не удалось скрыть в нем университетского профессора. Несвежая рубашка голубого цвета на нем идеально сочеталась с серыми брюками из кашемира и выгодно подчеркивала прилипший к его коже загар. В доме было не прибрано, но чисто. Джеймсу сразу, как только они вошли, стало понятно, что за домом присматривает женщина: домработница, жена или девушка Гроссмана. Есть вещи, о которых заботятся только женщины. Нортвуду никогда не приходило в голову стирать пыль с плафонов бра и с багетных рам, обрамляющих картины, обновлять цветы в вазах и отпаривать шторы. Джеймс мог о себе позаботиться. Да, после смерти Мэдди он запустил и себя, и дом, но он был в состоянии прибраться. И все же существуют детали, на которые обращают внимание только женщины. Джеймс и сейчас подметил их только как детектив.

– Вы живете один, мистер Гроссман?

Джеймс внезапно ощутил все, что чувствовала Грейс, когда он срывал ей допросы. Нелл не была грубой с профессором, просто она не умела вести допрос так, чтобы допрашиваемый не потребовал адвоката.

– Да. – Гроссман слегка расслабился: он выдохнул, плечи опустились.

– Вы были на похоронах Джейми Брюэра? Насколько мне известно, это была закрытая церемония. И очень спешная.

– Разумеется, я был на похоронах лучшего друга. К чему эти вопросы?

– Скажите, в последнее время вы получали странные звонки или сообщения?

– Нет, я… Чего вы от меня хотите?

– Как вы сказали, мистер Гроссман, двое ваших друзей мертвы, и мы думаем, что вам может грозить опасность. Может быть, вы знаете, кто мог желать им зла? – Нелл села на подлокотник кресла и окинула Гроссмана скучающим взглядом.

– Вы в курсе, с чем Джейми и Мэл связали свои жизни? Кто угодно мог желать им зла. – Профессор Гроссман говорил с насмешкой, но в его голосе, помимо всего, чувствовалась подавленная истерика.

– Как вы познакомились с Джейми Брюэром и Малкольмом Голдбергом?

– Мы учились в один и тот же год в Вашингтонском университете.

– Кто еще?

– В каком смысле?

– С кем еще вы дружите после университета?

– Послушайте, это какой-то вздор. Зачем я вообще вас впустил? – сокрушаясь, спросил Гроссман, не ожидая ответа.

– Что вы можете сказать о Джессике Стоун?

Джеймс не надеялся, что Гроссман ему ответит, но реакция Кита сказала больше, чем непроизнесенные слова. Он замер, уставился на Нортвуда невидящим взглядом, словно сквозь него, сквозь кожу, мышцы и внутренности, и смотрел в прошлое. В те дни, когда их грязные игры сломали Джессику Стоун. Его отрешенный взгляд сменился злым. Джеймс стойко выдержал оба. Гроссман быстро взял эмоции под контроль. Он сжал челюсти, губы превратились в тонкую бледную линию, тело напряглось, Кит бросил едва уловимый взгляд на консоль, на которой лежал пистолет. Человек, который так хорошо владел и управлял собственными страхом и яростью, с явной халатностью относился к оружию.

– Вам может грозить опасность. Вам и вашим друзьям, тем, кто остался в живых, кто, как и вы, состоял в «Вашингтонских псах». Мы здесь для того, чтобы помочь.

– Ничего не было. Джессика Стоун всюду таскалась за Джейми. Она была слегка чокнутой. Когда Джейми стал встречаться с кем-то другим, она словно обезумела. А позже выдумала эту историю. Думаете, мне позволили бы преподавать, если бы я был замешан в секс-скандале? Мне не нужна ваша помощь. – Гроссман подошел к двери и распахнул ее. – В следующий раз мы будем говорить только в присутствии моего адвоката. Я прошу вас уйти.

По пути к машине Джеймс набрал номер Келлер. Движения его были судорожными и отрывистыми, руки мелко тряслись. Беспомощность всегда приводила его в ярость.

– Джей? – после нескольких гудков ответила Грейс на звонок.

Когда Джеймс услышал ее голос, с него разом схлынула нервная дрожь, смешалась с дождем на асфальте и утекла в водосток.

– Гроссман напуган. Он встретил нас с оружием. И он точно что-то знает, Грейс. Но говорить с нами без адвоката отказался. Задерживать его до выяснения нет оснований. Я не знаю, что делать.

– Все нормально, Джей. – Она помолчала. – Я отправлю патрульную машину к его дому. Возвращайся в участок, нужно созвониться с братом Джессики Стоун и узнать, когда он будет готов нас принять.

Глава 16

После смерти родителей Алекс Стоун взял на себя полную опеку над сестрой. Большую часть времени Джессика содержалась в психиатрической больнице. Она не хотела никого видеть и, если Алекс навещал ее, почти всегда отказывалась от встреч с ним. В редком случае, когда лечащему врачу удавалось с ней договориться, она выходила в общий зал для свиданий, напоминая привидение: спутанные волосы, хлопковая ночная сорочка, нездоровая худоба и отрешенный холодный взгляд. Она не говорила с братом, послушно сидела в кресле, смотря куда-то сквозь него, а когда время свидания подходило к концу, вставала и уходила, не попрощавшись. Джессика не всегда была такой. Он хорошо помнил, какой она была до всего: веселой, легкой, жизнерадостной. Младшая сестра всегда была для него убежищем, человеком, в чьих объятиях не раз спасалась его израненная душа. Он помнил, какой была его малышка Джесс, и тем ценнее для него были редкие моменты просветления, когда ей становилось лучше, когда она была рада его видеть, когда улыбалась и с удовольствием играла с ним в настольные игры.

Алекс уже не надеялся на справедливость. После увольнения из Корпуса морской пехоты он продолжал жить по инерции в их старом доме, уже не рассчитывая, что Джесс когда-нибудь вернется. Устроился на паршивую работу в охранной организации, встречался с женщинами, которые ничего от него не требовали, и превратил одну из комнат в тренажерный зал, чтобы тело, привыкшее к немыслимым нагрузкам, не одеревенело.

Когда Алексу позвонил детектив Нортвуд, заинтересованный в деле Джессики, он решил, что надежда еще есть. Алекс согласился встретиться с ним, порывался сам приехать в участок, но Нортвуд заверил его, что в этом нет необходимости.

Стоун смотрел новости, он знал, что Брюэр и Голдберг мертвы, и жалел, что убил их не он. Но если, расследуя их смерти, детективы нашли какую-то связь с Джесс, – отлично, значит, теперь, когда полиция не связана по рукам и ногам чертовым семейством Голдберг, есть шанс, что они смогут добиться правды, как и обвинительного приговора, для уже мертвых насильников его сестры. О том, что в глазах полицейских он сам может быть подозреваемым в убийствах, Алекс подумал только в тот момент, когда открыл дверь детективу Нортвуду.

Джеймс собирался постучать еще раз, но, едва он занес кулак над дверью, она распахнулась. Брат Джессики Стоун встретил его обнаженным по пояс: по его лицу и торсу скатывались капельки пота, он тяжело дышал. На груди висел армейский жетон на имя капитана Алекса Стоуна.

– Я извиняюсь… – неловко пробормотал он, посмотрел себе через плечо и протянул Джеймсу ладонь для рукопожатия. – Тренировался.

– Все в порядке. Детектив Нортвуд, мы с вами созванивались.

– Алекс. – Мужчина кивнул и отошел в сторону, пропуская Джеймса в дом.

– Вы служили? – Джеймс взглянул на позвякивающий жетон.

Он не отказался от теории, что убийцей мог быть военный, и старший брат женщины, которую в университетские годы изнасиловали Брюэр с компанией, – подходящий кандидат на эту роль.

– Морская пехота. – Алекс проводил Джеймса на кухню и предложил сесть за стол.

Детектив подцепил цепочку, висевшую на шее, и вытянул из-под футболки свой жетон.

– Всегда верен, – сказал он.

– Всегда верен, – отозвался Алекс и улыбнулся.

Его лицо посветлело. Он надел футболку, открыл навесной шкаф и достал банку с растворимым кофе.

Джеймсу очень хорошо было знакомо такое бесстрастное, нарочито расслабленное выражение лица. С таким же выражением снайперы брали на прицел очередную жертву или рассчитывали, с поправкой на ветер, траекторию еще не выпущенной из ствола пули.

Он уже давно не поддерживал связь с теми, кого там, за океаном, считал братьями. В обычной жизни он вряд ли подружился бы хоть с кем-то из них, но маячащая где-то за размытым от жара и песка горизонтом смерть сближала людей лучше и быстрее, чем любой другой кружок по интересам. Вдали от них всех Джеймс чувствовал себя оторванным от стаи, но разные взгляды на жизнь были не единственной причиной, почему он прекратил общение с «братьями по оружию». После того как выбрался из плена, Джеймс больше не мог выносить их вопросов: «Где Мэтт?», «Ты видел, что случилось с Мэттом?», «Чувак, ты не знаешь, что случилось с Мэттом?». Джеймс не мог ответить ни на один из них.

С Алексом Джеймс тоже дружить бы не стал. Было в нем что-то нарочитое, как во всяком военном, недавно оставившим службу. Взгляд, манера держаться, неуемная вибрирущая ярость, которую его тело выплескивало волнами. И все же встретить кого-то, кто, как и ты сам, прошел через ад, – было приятно. Алекс напомнил Джеймсу о том, что приближался последний понедельник мая, а вместе с ним День памяти, куда Джеймса пригласил бывший сослуживец Питт Кроссман. В приглашении размыто значилось «+1», Нортвуд сразу подумал о Грейс.

– Кофе? – поставив на стол две чашки, наполненные до краев, спросил Алекс. – По привычке продолжаю пить эту кислую сублимированную дрянь. – Он усмехнулся и тяжело опустился на стул.

– Я и сам не мог пить ничего другого первые пару лет после возвращения.

– Так о чем вы хотели поговорить, детектив Нортвуд?

– О вашей сестре. О Джессике и о том, что случилось с ней в две тысячи четвертом году.

Алекс вздохнул, положил локти на стол, уставился на свои руки и помолчал.

– Джесс… Чтобы понять, о чем я говорю, вы должны ее знать. Джессика всегда была наивным ребенком, даже когда уже стала студенткой. И в то же время она была надеждой и движущей силой нашей семьи. Я был раздолбаем с самого детства. С трудом окончил школу и сразу поступил в корпус. Не потому, что преисполнился духом патриотизма, как другие идиоты, после одиннадцатого сентября, а потому что это был единственный легальный способ заработать, используя силу – ее у меня всегда было в достатке. А потом как-то увяз в этом… Но Джесс… она любила учиться, получила стипендию в Вашингтонском университете. И все было хорошо, пока она не познакомилась с Брюэром.

– Что было дальше?

– Она влюбилась. – Алекс поднял взгляд на Джеймса и пожал плечами. – По их версии, Джессика переспала с ним, а когда они расстались, стала его преследовать и обезумела, когда он дал ей понять, что между ними все кончено.

– А по вашей версии?

– Это не версия, детектив, это правда. Я был в командировке, не видел, в каком она состоянии, но когда мне позвонила мама и обо всем рассказала… Я до сих пор виню себя, что не был рядом. Мама сказала, что Джесс вернулась домой под утро, хотя раньше она не ходила на вечеринки, а если ночевала у подруг – всегда предупреждала. На ее лице и теле были синяки, ссадины; между бедер – кровь. Мама сразу все поняла. Вызвала полицию, неотложку. Они все зафиксировали, но потом показания куда-то исчезли, а копы, приехавшие на вызов, загадочным образом уволились из полиции. И все осложнялось тем, что Джессика перестала говорить. Она ни слова не сказала с тех пор, как это случилось. А после несколько раз пыталась покончить с собой. Писала в предсмертных записках что-то вроде: «Не верьте им, я этого не хотела. Джейми меня изнасиловал». Записки каждый раз изымали, и позже они все тоже пропали. Упоминала, что Брюэр был не один. И когда Голдберги впряглись в это дело, я сразу все понял. После очередной попытки убить себя Джесс поместили в больницу. Я настоял. Уж лучше так, чем… Делу просто не дали ход. Джессика не давала показаний, следов ДНК судмедэкспертиза не выявила. Гребаная куча денег, купленные копы, прокуроры и влияние Голдбергов позволило им выйти сухими из воды.

– Я вам сочувствую, Алекс.

– А почему вы интересуетесь этим спустя двадцать лет? Это как-то связано со смертью Брюэра и Голдберга?

– Я не могу обсуждать с вами детали расследования, вы же понимаете.

– Да, конечно, но вы же не считаете, что я мог?.. Я бы с радостью и даже жалею, что это сделал кто-то другой.

– Алекс, я не могу говорить об этом с вами.

То, что их связывало эфемерное общее прошлое, то, что там они могли стоять плечом к плечу, сражаясь с общим врагом, могло стать проблемой. Здесь не было никакого конфликта интересов, они не были близки или хотя бы знакомы, но между морпехами всегда была связь, позволяющая считать незнакомого человека другом, братом, членом семьи. Алекс Стоун мог бы быть убийцей, которого они ищут, но говорил слишком откровенно и непосредственно для того, кто пытается не попасться. Списывать его со счетов Джеймс не стал, но не был уверен, что ему хотелось бы посадить Алекса за решетку, если он действительно убил Брюэра и Голдберга.

– Как сейчас Джессика? Она говорит что-нибудь вам? Или, может быть, своему психиатру? – Джеймс из вежливости сделал глоток кофе и, совершив над собой усилие, не поморщился – он уже давно привык к хорошему зерновому кофе. – Есть смысл поговорить с ее врачом?

– Не думаю, что он скажет что-то новое. На групповой терапии она всегда отмалчивается, а если и говорит с психиатром наедине, то никогда не упоминает тот случай. Все больше обсуждает свои сны, какие-то невероятные идеи и… Бога. Тогда, двадцать лет назад, я наплевал на продажных копов, судмедэкспертов, наплевал на семейку Голдберг и на всю паршивую элиту Вашингтонского университета. Я сам разузнал кое-что. Была еще одна девчонка, которой не посчастливилось попасть в поле зрения этих ублюдков.

– О ком вы? – Джеймс поднялся из-за стола, давая Алексу понять, что их разговор подошел к концу. Он был уверен, что Стоун назовет имя Дейдры Хьюз.

– Я говорю о Дейдре Хьюз. Если ее родители еще живы, поговорите с ними, я уверен, вас удивит то, что они скажут. – Алекс взялся за ручку, распахнул перед Джеймсом дверь и протянул руку. – Я не помню их точный адрес, но они живут в Лейквуде.

– Спасибо. – Нортвуд пожал протянутую ладонь, слегка наклонился вперед и похлопал Алекса по спине, чувствуя под пальцами сухие, напряженные мышцы. – Не покидайте пределы штата, пока идет расследование, Алекс. Это для вашего же блага.

– Я понял, если что-то понадобится… – Стоун пожал плечам. – Звоните.

Джеймс обернулся к нему с последней ступеньки крыльца и кивнул. Он покидал дом Алекса с сожалением, оставляя его наедине с растревоженными воспоминаниями и чувством отчужденности от мира. К машине Джеймс шел задыхаясь. Он оттянул ворот футболки, хватая ртом воздух, и не мог отделаться от ощущения, что металлическая цепь, на которой висел его армейский жетон, раскалилась и теперь жжет, вплавляется в его кожу, оставляя отвратительные раны, сочащиеся сукровицей. Джеймс оперся ладонями о капот машины и прикрыл глаза, стараясь глубоко дышать. С ним уже давно такого не случалось. Он думал, что оставил приступы паники позади. Знакомство с Алексом вернуло его в прошлое, когда Джеймс впервые столкнулся с парализующей паникой и решил, что у него сердечный приступ. В то время, когда он почувствовал себя не оружием, но человеком, забравшим слишком много жизней и абсолютно не понимающим, что с этим делать. Он снова почувствовал, что тонет. Вода давила на него сверху и с боков, языки бурых водорослей касались обнаженных участков тела, тяжелый обвес тянул его на дно. Где-то там, над бликующей поверхностью, он видел красивое лицо Грейс, искаженное рябью: тревожный взгляд, сжатые от напряжения губы – он еще помнил, какими они были на вкус, – кончики светлых волос, с которых стекала вода, и ее руки, тянущиеся к нему.

Остывший, весь покрытый дождевыми каплями капот под руками позволил заземлиться, почувствовать опору. Джеймс сосредоточился на собственном дыхании, на монотонном гудении предзакатного пригорода и постепенно вернул себе контроль над телом до той степени, которая позволила сесть за руль.

В участок Джеймс приехал к вечеру совершенно разбитым. Раскалывалась голова, его слегка мутило от нескольких порций эспрессо, выпитых по дороге, чтобы перебить дрянное послевкусие сублимированного кофе.

Когда он вошел в кабинет, Грейс взглянула на него поверх экрана ноутбука. Джеймс поставил перед ней стакан с кофе, обошел ее стол и сел на край.

– Спасибо. – Грейс захлопнула ноутбук, провела ладонью по волосам и откинулась на спинку стула. – Удалось поговорить с Алексом?

– Да. Он рассказал о сестре и посоветовал навестить родителей Дейдры Хьюз.

– И что ты о нем думаешь?

Джеймс пожал плечами и скрестил руки на груди.

– Не знаю. Он бывший морпех и вроде бы хороший парень. Для убийцы он слишком откровенно выражал ненависть к Брюэру и Голдбергу. Но я бы не стал исключать его из списка подозреваемых.

– Напишешь отчет к утру?

– Да, конечно. Слушай, я хотел спросить… Меня пригласили на празднование Дня памяти в последний понедельник мая. Может, хочешь сходить со мной? Это всего на пару часов.

– Хорошо. – Грейс ответила почти без промедлений и сделала глоток кофе. – Есть дресс-код?

– Не знаю, можно надеть платье или вроде того.

– Отлично. Не помню, когда в последний раз надевала платье.

– И еще… я расторг договор аренды на дом и снял апарты в районе Королевы Анны.

– Я рада, Джей. Скоро станет легче, обещаю. Я тоже должна тебе кое-что сказать. Я созвонилась с агентом Генри Уайтхоллом и попросила у него помощи.

Глава 17

Мистер и миссис Хьюз переехали в Лейквуд почти сразу после несчастного случая. Грейс удалось выяснить точный адрес благодаря их бывшей соседке в Сиэтле. Они с Рене Хьюз продолжали поддерживать связь.

Час вынужденного путешествия на машине дался Грейс и Джеймсу нелегко. Джеймс, не отрываясь, следил за дорогой. Он односложно отвечал на вопросы и выглядел раздраженным и взволнованным: поджатые губы, испарина на лбу, вены, проступившие на руках от напряжения.

Тяжелые свинцовые тучи рассеялись, и предзакатное солнце слепило глаза. Ливень закончился так же внезапно, как и начался. Вокруг все было отмытым дочиста: узкая асфальтированная дорога, придорожные забегаловки с аляповатыми вывесками, молодая листва кустарников, растущих близко к обочине, и темно-зеленая хвоя далеких от хайвея сосен. Сверкал серебристый капот «Рендж Ровера», выхватывая солнечные блики. Капли воды ползли вверх по ветровому стеклу, Грейс, потупив взгляд, наблюдала за ними. Она держала на коленях раскрытый ноутбук. Ноги затекли от неудобной позы, кофе закончился еще на подъезде к Такоме, кожу на руках и лице стянуло – от сухого воздуха в салоне. Грейс читала отчет детектива, который вел расследование смерти Дейдры в две тысячи пятом году. Согласно документу, во время похода, организованного одним из преподавателей Вашингтонского университета в период пасхальных каникул, Дейдра перебрала с алкоголем (судмедэкспертиза выявила в ее крови высокую концентрацию этанола), сбежала от группы и сорвалась со скалы, выбрав неудачную, опасную тропу. Келлер бегло просмотрела видео с допроса преподавателя и остальных участников похода – Брюэра и Голдберга среди них не было, но в одном из молодых людей Грейс узнала Кита Гроссмана. Его отец был искусствоведом, а мать – арт-консультантом. Они владели небольшой картинной галереей в Сиэтле. В юности Кит выглядел как стандартный представитель художественной интеллигенции: одежда мягких, приглушенных оттенков, небрежная укладка, недельная щетина, томный взгляд и утонченные жесты. Его родители не были влиятельными и, возможно, в то время он не был так близок с Голдбергом, как Брюэр, который считался неприкосновенным из-за своего покровителя, поэтому отдуваться за всю компанию пришлось ему: Грейс была уверена – они все причастны к смерти Дейдры. На допросе Гроссман держался спокойно и даже пытался шутить.

Дело закрыли, когда у следствия не обнаружилось свидетелей, способных рассказать о том, что случилось во время горного похода на самом деле. А вскоре погиб и преподаватель, отвечавший за группу, – повесился, если верить следствию.

Было известно, что Дейдра напилась (детектива, ведшего дело, не смутили показания друзей и родных мисс Хьюз – все они утверждали, что Дейдра не переносит алкоголь и никогда не пьет), ушла из лагеря ближе к вечеру, а ее исчезновение заметили только ночью, когда преподаватель недосчитался палаток. Поход пришлось прервать, и уже следующим утром, нехотя собрав вещи, студенты поплелись назад. Дейдра пролежала на дне обрыва полтора дня, прежде чем спасатели ее обнаружили. К тому моменту, когда ее нашли, она была еще жива, но скончалась, не приходя в себя, в вертолете санавиации по пути в больницу. Грейс читала отчет несколько раз, подмечая все новые детали, и сейчас ее особенно задело, что Дейдра, в чьем теле не было ни одной целой кости, столько времени пролежала в обрыве. Одна, без возможности позвать на помощь. В горах, даже весной, ночью температура сильно опускается, вокруг рыщут голодные после зимы пумы, койоты и медведи. Читая о смерти девушки, Грейс проживала с ней и это медленное, мучительное умирание, и страх, и отупляющую боль, и предательскую отчужденность собственного тела. В глазах собрались слезы, но она не позволила им пролиться. Грейс приоткрыла окно, впустила в салон влажный, прохладный воздух, сделала глоток воды и взяла себя в руки.

Келлер отказывалась верить, что девушка напилась и сорвалась вниз, потому что не разобрала дорогу. Она надеялась, что встреча с родителями Дейдры поможет им разобраться, что же с ней случилось на самом деле.

– Ты, должно быть, зол на меня. – Грейс убрала ноутбук на заднее сиденье – она уже почти наизусть запомнила отчет по делу Дейдры – и взглянула на Джеймса.

– Почему я должен?

«Рендж Ровер» медленно катился по извилистым улицам частного сектора Лейквуда. Джеймс почти не отвлекался от дороги, только изредка сверялся с навигатором. Ехать оставалось не больше пяти минут.

– Из-за Уайтхолла.

Джеймс усмехнулся:

– Ты отвечаешь за это расследование и можешь делать то, что считаешь нужным.

Нортвуд остановился возле приземистого дома типовой застройки и заглушил двигатель. Он вышел из машины, обошел ее спереди и открыл дверь для Грейс, воспользовавшись ее замешательством.

– И это все? – Грейс слегка нахмурилась и наклонила голову к плечу.

– Чего ты от меня ждешь?

– Я не знаю. Это расследование… сводит меня с ума. Я не всегда понимаю, кого мы пытаемся найти. Того, кто убил Брюэра и Голдберга и, возможно, скоро убьет Гроссмана, или убийц Дейдры и насильников Джессики. Это сложно, Джеймс. Я не справляюсь. И мне кажется, что ты не на моей стороне. Смерть Мэдди изменила что-то в тебе, в нас обоих. И я не знаю, как это исправить. – Грейс силилась поймать его ускользающий взгляд.

– Ты не находишь, что сейчас не лучшее время говорить об этом? Я не в восторге, что Генри Уайтхолл будет совать свой нос в наше расследование и таскаться за нами по пятам, потому что он высокомерный ублюдок в костюме за несколько тысяч, потому что он на самом деле умен и потому… – Джеймс внезапно замолчал. – Грейс, я не в восторге, но, если ты считаешь, что это необходимо, – хорошо. Я тебе доверяю.

Грейс хотела сказать, что она ему – нет и поэтому попросила помощи у агента Уайтхолла, но не успела. Джеймс постучал в дверь, пожалуй, чуть громче и агрессивнее, чем должен был, и ее почти сразу открыли.

На пороге стояла женщина с собранными седыми волосами и тусклым взглядом полупрозрачных глаз. На щеках – поблекшие веснушки и глубокие морщины. Она была еще слишком молода, чтобы назвать ее пожилой, но выглядела так, словно уже похоронила себя. В одном гробу с дочерью двадцать лет назад.

– Миссис Хьюз, мы с вами созванивались. Я детектив Грейс Келлер. Я хотела поговорить с вами о Дейдре, помните? – Она улыбнулась и представила Джеймса.

– Да, конечно, я помню, – суетливо проговорила Рене и отошла в сторону от двери. – Прошу, проходите, детективы. Налить вам кофе или, может, холодного чая?

– Нет, спасибо. У нас не так много времени.

– Да, да. Дейдра. Вы хотели поговорить о Диди.

Миссис Хьюз проводила детективов в гостиную и предложила сесть на диван.

Грейс неловко опустилась на край, Джеймс подошел к мистеру Хьюзу, который безучастно пялился в телевизор и не сделал ни одной попытки встать или заговорить.

– После инсульта Оли неподвижен. Я ухаживаю за ним. Он просто любит смотреть телевизор. – Рене нежно улыбнулась, смотря на мужа, и села в кресло, напротив Грейс и Джеймса.

Гостиная, пропитанная запахом лекарств и мочи, давила со всех сторон: низкий потолок, темные стены, увешанные совместными снимками и фотографиями Дейдры, по которым можно было проследить взросление девушки и превращение из пухлой малышки с волосами апельсинового цвета в ладно сложенную, хорошенькую девушку, со стекающим по плечам водопадом каштановых тяжелых локонов. Сложно было осознать, что Дейдра со снимков в родительском доме и Дейдра на фотографиях криминалиста один и тот же человек. Улыбчивая красавица, с хитрым лисьим взглядом и изломанная жертва с отекшим синюшным лицом – эти два состояния не должны были существовать в одной системе координат. Грейс увидела снимок, на котором Дейдра позировала в форме чирлидера, и ею завладели тревожные мысли о Холли. Она решила, что на обратном пути позвонит сестре и поговорит с ней о безопасности. Что-то пугающее, непонятное происходило или до сих пор происходит с девушками в Вашингтонском университете, а Холли… Иногда она бывает слишком беспечной.

– Так, о чем вы хотели поговорить? – спросила Рене, заметив, что молчание слишком затянулось.

– Миссис Хьюз, я не хочу вас обнадеживать, но, возможно, дело о смерти вашей дочери в скором времени повторно откроют. Появились новые обстоятельства… позволяющие считать, что ее смерть была не несчастным случаем, а убийством. И нам нужно услышать вашу версию произошедшего. Насколько я поняла, вы не согласились со следствием. Это так?

Рене, услышав вопрос Грейс, мигом собралась, превратившись из старухи, вынужденной менять подгузники мужу, в уверенную женщину с горящим взглядом.

– Так. – Она даже заговорила иначе, голос стал тверже, исчезла заискивающая интонация, с какой она, должно быть, привыкла говорить с мистером Хьюзом. – И до сих пор мы… я считаю, что расследование свернули наспех.

– Расскажите подробнее. – Джеймс наклонился вперед и сложил пальцы в замок.

– Диди пропала ночью… Преподаватель, который организовал поход, пытался искать ее собственными силами, но вскоре вызвал девятьсот одиннадцать. Никто из студентов не видел, в какую сторону она ушла и когда именно исчезла из виду. Спасатели работали больше суток и нашли ее. – Голос Рене дрогнул, но затем она продолжила так же уверенно, как начала: – Они нашли ее живой. Вы наверняка читали об этом в отчете. Она скончалась в медицинском вертолете.

– Да, я читала, что она так и не пришла в себя.

– Это ложь. Доктор, проводивший вскрытие, – продажный ублюдок. Она действительно скончалась на подлете к больнице, но она не была без сознания.

– Как вы об этом узнали?

– Когда мы с Оливером поняли, что не дождемся ничего хорошего от полицейских, мы сами взялись за расследование. Мы продали дом, машины, перебрались сюда, в старый дом моих родителей, оставили работу и использовали все средства, чтобы узнать правду. Частные детективы и все такое… в основном все они оказались козлами, способными только на то, чтобы ловить неверных супругов на изменах, но один из них… Каким-то образом ему удалось отыскать медика из службы спасения, оказавшего Дейдре первую помощь. Он сказал, что до интубации трахеи она говорила с ним. Постоянно твердила одно: «Псы, псы, псы». Мы сначала понять не могли, что это значит. Думали, может, она отошла по нужде, а на нее напали псы. Но какие псы в горах? Разве что койоты. Но только дело-то в том, что на нее и правда напали псы. Только в человеческом обличье. Оборотни.

Грейс и Джеймс переглянулись с опаской во взгляде. Им показалось, что Рене Хьюз выжила из ума и они зря тратят время. Затем пришло понимание и тревога, но уже совершенно по другой причине. «Вашингтонские псы».

– «Вашингтонские псы» – так они себя называли. Брюэр, Голдберг и компания. Фельдшер сказал, что у нее были спущены брюки, и он предположил, что она изнасилована. Вот только при вскрытии такой экспертизы не сделали. Эксперт рассмеялся, когда мы об этом попросили. Мол, кому ее там насиловать, пумам? А штаны вроде как спали с нее во время падения. Мы ничего так и не добились, детективы. Нам не позволили сделать независимую экспертизу. Просто кое-кто остановил моего мужа на выходе из полицейского участка и сказал, что, если ему дорога моя жизнь, они настоятельно не рекомендуют этого делать. Но если вам интересно знать, что я думаю… Я считаю, что ее убили Джейми Брюэр, Малкольм Голдберг, Китт Гроссман и остальные. А дрянной папаша Малкольма посодействовал, чтобы полицейские ничего не смогли сделать. Вот так. И, если вы пришли поговорить со мной, потому что еще какая-нибудь красивая глупышка сорвалась со скалы в заповеднике, я так скажу… – Она потянулась к Грейс через журнальный столик и крепко сжала ее ладонь своими узловатыми пальцами. – Откажитесь от дела, милая, иначе они вас уничтожат.

– Мы пришли поговорить с вами, потому что Джейми Брюэр и Малькольм Голдбер мертвы. Их убили. И мы думаем, что их смерть как-то связана с тем, что они творили в прошлом, – спокойно сказала Грейс, наблюдая, как нахмуренное, морщинистое лицо Рене расслабляется и на ее губах медленно появляется улыбка.

– Это чудесная новость, – с налетом маниакальности в голосе почти нараспев произнесла Рене и прикрыла глаза от удовольствия.

– Вы проделали большую работу, миссис Хьюз. Может быть, вам известны другие жертвы «Вашингтонских псов»? – Грейс встала с дивана и расправила складки на рубашке.

– Я знаю только Джессику Стоун. Знакома с ее братом Алексом. Он хороший мальчик, детективы. Надеюсь, у него не будет проблем из-за того, что я сказала?

– Это детали расследования, которые мы не можем с вами обсуждать. – Джеймс открыл входную дверь и пропустил Грейс.

– Всего доброго, миссис Хьюз. И спасибо вам. Если что-нибудь еще вспомните или если вам нужна будет помощь – у вас есть мой номер.

Рене привалилась на один бок и прижалась виском к дверному откосу:

– Хорошо, милая.

Грейс простила ей эту фамильярность, ни разу не поправив миссис Хьюз. Идя к машине, она всего раз позволила себе обернуться. Рене смотрела куда-то сквозь них, сквозь этот город и все прожитые годы после смерти дочери, упиваясь воспоминаниями, заключенными в снимки на стенах их старого дома.

– Это не Алекс, если меня не подводит интуиция. – Джеймс сел в машину и завел двигатель. – И тем более не Оливер Хьюз. Мы потратили столько времени на Стоуна и Хьюз, но у нас все еще нет подозреваемого.

– Это неважно. – Грейс не могла отвести взгляд от дома Хьюз, от Рене, которая все еще стояла в темном дверном проеме, напоминавшем пасть древнего монстра. Ей казалось, что, как только женщина закроет дверь, дом поглотит ее, проникнет в ее разум, вытеснит воспоминания о дочери и ничего не останется, кроме таблеток, пюрированной еды и смены подгузников. Они уедут, вернутся к расследованию, вытягивающему из них силы, а она снова превратится в суетливую старуху в потертых джинсах и синтетическом свитере, с мазью от пролежней в руках.

– Неважно? – Джеймс усмехнулся и выехал на дорогу. – Я тебя не понимаю, Грейс.

– Теперь мы знаем, что Брюэр и Голдберг заслужили то, что с ними случилось. И, наверное, мне от этого легче.

Глава 18

Весь последний год, или даже больше, он жил в мотелях, нигде не задерживаясь надолго. Расплачивался только наличными, старался избегать камер, носил очки и бейсболки, скрывающие лицо. Он следил за расследованием, начиная каждое утро с просмотра всех доступных новостных каналов в интернете, и знал, что детективы, стремящиеся его поймать, уже очень близки к разгадке, хотя сами, возможно, не подозревают насколько.

Заговорил Алекс Стоун. Брат Джессики написал серию постов на фейсбуке о сестре, подкрепив их трогательными фотографиями девушки. Пролистав комментарии, он обнаружил, что люди на его стороне.

«Сочувствовала семьям Брюэра и Голдберга, пока не узнала всю правду об этих двоих. Их место в аду», «Убивший Брюэра и Голдберга, кем бы ты ни был, знай, ты – герой», «Кто-нибудь вообще в курсе, что один из них, Кит Гроссман (приятель Брюэра и Голдберга), преподает в Вашингтонском университете? Что при этом делает администрация кампуса? Ни-че-го. Надеюсь, Гроссман следующий».

Героем он себя не чувствовал. «Интересно, они сильно расстроятся, узнав, что следующим был не Гроссман?» – вдруг подумалось ему. Возле дома Кита Гроссмана дежурили полицейские в штатском. Он наблюдал за домом профессора и вычислил их довольно скоро – неприметный, побитый жизнью «Понтиак» и двое молодых офицеров внутри.

Мать убитой Дейдры Хьюз дала интервью для местечковой газеты в Лейквуде, рассказав, что детективы проявили интерес к давно закрытому делу ее дочери. Люди прикрепляли фотографии и скриншоты в комментариях к постам Алекса и писали: «Вам нужны еще какие-то доказательства?», «В Сиэтле появился свой Декстер[189]». Он понятия не имел, кто такой Декстер, и не испытывал восторга от того, что делал. Ему нужен был Гроссман, именно он привел свою студентку, его дочь, на растерзание бешеным псам, как ягненка на заклание, но пока трое из них были еще живы, рисковать он не мог.

Он не знал, куда ему идти. В голове против воли выстроился знакомый маршрут. Казалось, закрой он глаза, все равно рано или поздно нашел бы место, которое долгие годы считал своим домом, где вместе с женой оставил часть своего сердца, разорвав его на куски голыми руками.

Припарковав машину там, где привык, он переступил через низкий забор палисадника и подошел к задней двери – никто не должен был видеть его в таком виде. Было уже поздно, улица спала, приземистые дома соседей следили за ним темными, пустыми глазницами окон, и его опасения казались бессмысленными.

В их доме тоже было темно, он выглядел безжизненным и неухоженным. Газон на заднем дворе, раньше напоминавший мягкий кашемировый свитер, теперь покрылся проплешинами и порос сорняками. Цветы в клумбах пробивались сквозь останки своих предшественников. В ночном туманном воздухе стоял запах прелости: листьями забилась система водостока на крыше. Ему всегда нравилось наблюдать за женой, пока она возилась в саду. Нравилось, как она все устроила: плодовые деревья осенью обсыпало огромными красными яблоками, беседка, увитая колючей ежевикой, каменные дорожки, по которым их дочь бегала босыми ногами, клумбы, цветущие круглый год. Нравилось, когда жена возвращалась в дом, пахнущая землей и скошенной травой, когда от солнца веснушки на ее плечах и скулах становились ярче. Он любил запираться с ней в ванной. Она жаловалась, что у нее земля под ногтями и вообще она вся липкая от пота, но он играючи ломал ее шутливые сопротивления поцелуями в шею, и в такие моменты они снова чувствовали себя подростками. Картинки, на которых он обнимает свою смешливую, потрясающую, ласковую, рыжую до невозможности жену, мать его единственной дочери, сменились страстной остротой Джиа Хейгер, и он снова испытал болезненное, отравляющее чувство вины.

Что, если ее нет? Может, она уехала к родителям? Холод, исходящий от дома, казался почти могильным, а запустение наталкивало на мысли, что она давно не здесь.

Он открыл дверь своим ключом и оказался на темной кухне. На ощупь нашел выключатель на стене справа от себя и включил свет. Внутри, вопреки его ожиданиям, было чисто. Никакой грязной посуды или пакетов из доставки, полы сверкали, все лежало на своих местах и выглядело так, как он запомнил во время своего последнего визита несколько месяцев назад. Дом словно стал ее контейнером, цельнометаллическим оцинкованным гробом или огороженной территорией, внутри которой она могла существовать. Дом хранил воспоминания о дочери, и жене, должно быть, казалось, что, если она его покинет, они развеются, растеряются в огромном мире, ставшем непримиримым и чужим после смерти ее любимой, выстраданной девочки, рассеются в воздухе, их растащат на куски знакомые люди и незнакомцы своими сочувствующими речами и дурацким любопытством. Поэтому она и выбрала оставаться дома и поддерживать его в чистоте. Возможно, если бы у их дочери появилась могила, стало бы легче. Жена могла бы приходить к ней время от времени, говорить с ней, носить ей цветы, но псы, отобравшие жизнь их девочки, не оставили им даже этой малости: иметь возможность ее похоронить.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, он обнаружил, что дверь в их спальню открыта, кровать заправлена и пуста. На муслиновый плед падал свет из окна, уличное освещение раскрасило комнату приглушенными, поблекшими цветами. Немного света пролилось в коридор. Он шел по ковровой дорожке, купленной женой на ярмарке, казалось, кто-то вел его за руку, как слепца. Мужчина смотрел на себя словно из сна: орнамент под ногами расплывался, воздух стал осязаемым, его движения медленными, а дыхание учащенным и слишком громким. Он остановился возле двери в комнату дочери и толкнул ее.

Жена спала на боку на узкой девичьей кровати поверх пушистого белого пледа. Ее фигура изменилась. Круглые мягкие бедра, которые ему всегда нравились, растаяли, под почти невесомым хлопком ночной рубашки проступали ребра и позвонки. В руках появилась хрупкость, а поджатые ноги были неестественно тонкими. Со спины она напоминала ему их дочь. Когда он вошел, она обернулась на звук, будто и не спала вовсе, и прижала ладони ко рту. В какой-то момент он решил, что она закричит, но вместо этого жена включила ночник, поднялась с кровати и подошла к нему ближе. Лицо у нее тоже осунулось, кожа натянулась на скулах и пожелтела, веснушек почти не было видно.

– Господи, – прошептала она, въедливо рассматривая его с головы до пят. – Что с тобой случилось?

Он стоял перед ней в камуфляжных брюках и в футболке цвета хаки, весь покрытый кровью.

Все пошло не по плану. Он знал, что не должен был вестись на провокации, но повелся. Пытка водой – одна из самых страшных вещей, которые ему доводилось испытывать. Лет двадцать назад, или даже больше, узнав о том, что в армии активно применяют пытки в отношении военнопленных, парни из его отряда решили испытать на себе, каково это. Из всех способов они выбрали наименее травмирующий – воду. Он вызвался быть испытуемым, просто потому, что в юности не знал, куда деть плещущую отовсюду шальную энергию и любопытство. Закончилась их затея хуже некуда: панической атакой у одного из приятелей, выговором и наказанием за нецелесообразное использование питьевой воды. Они всем отделом до самой смены личного состава мыли биотуалеты в лагере.

Этот ублюдок был без сознания, когда он привез его на заброшенные очистные сооружения недалеко от регионального парка «Парящий орел». Он уже заранее знал, что будет делать: подготовил место, привез воду и рулон пищевой пленки. На войне они обходились ветошью, но ее легко скинуть с лица, даже при условии, что жертва обездвижена. Он работал в одиночку, поэтому пришлось использовать пленку. Обернув ею голову ублюдка, он лил воду ему на лицо. Затем проделывал в пленке отверстие, позволял ему сделать вдох, задавал вопросы и, не получив ответов, повторял все снова. В очередной раз, когда он разрезал пленку на нижней трети его лица, он сказал о его дочери что-то настолько отвратительное и ужасное, что на какие-то секунды мужчина утратил человеческий облик. Он превратился в дикого зверя с наточенным лезвием в руках. И этого времени хватило, чтобы нож оказался в горле жертвы. Затем еще раз и еще, и еще. Он потерял счет ударам. Алая артериальная кровь выплескивалась из ран толчками, капли пропитывали его одежду насквозь. А в конце, когда с глаз спала пелена, он обнаружил, что голова мужчины держится на нескольких лоскутах кожи и на шейных позвонках. Руки у него затряслись, но он сделал снимок.

Он просчитался и не взял запасную одежду.

Мужчина наспех умыл лицо и руки. В кармане брюк завибрировал телефон.

«Мой человек не смог долго держать все это в тайне. Они уже занялись этим делом. Они тоже их ищут. Будь осторожен». Писала Джиа. Расплывчатая формулировка, но он мгновенно понял, что происходит. ФБР занялось расследованием убийства его дочери, и у них есть ресурсы, чтобы добраться до истины раньше его. Он просто не мог разгуливать по городу в таком виде, особенно теперь, не мог появиться возле мотеля, как долбаный Майкл Майерс[190]. Поэтому он оказался на пороге собственного дома, перепугал жену и ранил себя воспоминаниями. «Поразительно, – думал он. – Здесь пахнет так, словно она ушла всего несколько минут назад».

– Что с тобой случилось? – когда молчание сделалось слишком продолжительным, а его взгляд заметался по комнате, снова спросила жена.

Она обхватила лицо мужа ладонями, возвращая его себе, и осторожно погладила большим пальцем по разбитой скуле.

– Я… попал в аварию, – солгал он и втянул кровь, закапавшую из носа.

Идея пришла в голову быстро, и он воплотил ее раньше, чем успел подумать. Он сфотографировал жертву на полароид, бросил снимок на пол – прикасаться к мертвому ублюдку больше не хотелось – и пошел к машине. Вытащив из ящика с инструментами тяжелый разводной ключ, он обхватил его обеими руками, сжал зубы, выдохнул и нанес себе удары. Сначала по голове, чуть выше линии роста волос, а затем по переносице. Из ноздрей хлынула кровь, потекла по подбородку и уродливыми цветами распустилась на грязной футболке. Едва не потеряв сознание, он сел в машину, вымазал руль кровью, нарочно въехал в растущее неподалеку дерево, проверил, нет ли осколков бампера, а затем уехал, испытывая странное, душащее удовлетворение от боли.

– Господи… ты в порядке? Отвезти тебя в больницу? Никто не пострадал?

– Все в порядке, не нужно в больницу. Никто не пострадал. Я просто задремал на пустой трассе.

– Ладно. – Она всегда слишком быстро с ним соглашалась и безоговорочно верила. – Раздевайся, иди в душ. Я принесу тебе чистую одежду и полотенце.

Он стал послушно снимать с себя вещи, но жена покачала головой:

– Не смей. Только не здесь. – И вытолкала его в коридор.

Когда он вышел из душа и по привычке поплелся в спальню, вытирая на ходу волосы, она уже ждала его с аптечкой, стоя как тень возле кровати.

– Садись, – скомандовала она и включила ночник. Его нагота давно перестала ее смущать. – Обработаю раны.

– Спасибо.

Он сел на край кровати и слегка откинулся назад, опершись на руки и прикрыв глаза. Дома ему было спокойно, он позволил себе расслабиться и только сейчас, после горячего душа, почувствовал, как от длительного напряжения ныло тело. Он ощущал на своем лице ее нежные пальцы, уверенные, но осторожные движения, словно она боялась причинить ему боль. Затем все прекратилось. Он услышал щелчок, с которым она закрыла аптечку, а потом шелест ткани, а когда открыл глаза, она уже сидела на его коленях и настойчиво толкала в грудь.

Он лег на спину, провел ладонями по ее бедрам и талии, без нажима обхватил груди, и тело мгновенно отозвалось знакомыми ощущениями в паху.

Под утро, лежа без сна в кровати, он в последний раз посмотрел на жену и улыбнулся. Ее волнистые волосы лежали на подушке и у нее на лице, от чего она хмурилась и смешно морщила нос во сне. Мужчина накрыл жену пледом и убрал рыжие пряди с лица. Он знал, что они попрощались, и знал, что она справится. Что бы ни случилось в конце, он не хотел, чтобы она видела его за решеткой или с пулей, застрявшей в голове.

Он подошел к шкафу, чтобы взять одежду. Удивительно, но, узнав о Джиа, она не выбросила его вещи, не сожгла их и не отдала бездомным. Одежда, словно из другой жизни, висела здесь, рядом с ее платьями и костюмами. Он провел ладонью по тканям разной фактуры и стал выбирать все, что может ему пригодиться.

Положив в дорожную сумку парадную военную форму, он наткнулся на белое поло и льняные брюки, которые однажды, пару лет назад, надевал на благотворительную игру в гольф для ветеранов войны в Персидском заливе.

Он ненавидел публичные мероприятия, но приказ посетить благотворительный гольф, организованный мэром Блэквудом, поступил из штаба от генерала. Ослушаться он не мог и завидовал сослуживцам, которые были за океаном. Он не умел играть, поэтому ходил между столиками с фуршетными закусками и шампанским и чувствовал себя неловко.

– Не играете? – К нему подошел смутно знакомый мужчина с ослепительной улыбкой и кудрявыми волосами. Внешне он напоминал херувима-переростка: слащавый, гладкое лицо, пухлые губы и длинные ресницы. Он залпом осушил бокал шампанского и протянул ему руку: – Джейми Брюэр, помощник мэра Блэквуда.

– Рад знакомству. – Он представился, вымученно улыбнулся и пожал мужчине руку.

– Жарко сегодня, не так ли?

Брюэр совершенно по-варварски задрал свое поло и вытер пот с лица. Он и сам часто так делал. Но, находясь в обществе, старался соблюдать приличия. Невольно опустив взгляд вниз, он заметил ужасного качества татуировку прямо над поясом брюк, на подвздошной кости Брюэра. Нечто графичное, отдаленно напоминающее голову собаки.

– Да, – стушевавшись, пробормотал он.

– Не скучайте, подполковник, развлекайтесь. – Брюэр подмигнул ему, ущипнул за задницу молодую девушку, проплывавшую мимо с подносом, полным бокалов. – Она очень хороша. Я уже успел проверить, – чуть тише добавил он и вернулся к игре, побежав на радостные возгласы друзей и подхалимов.

Он посмотрел вслед девчонке, и единственное желание, которое у него возникло, – отругать ее по-отечески и отвезти домой.

– Ты не останешься? – раздался за спиной хриплый ото сна голос жены. Она приподнялась на локте, прикрывшись краем пледа.

– Нет, – обернувшись к ней, покачал он головой.

– Это из-за нее?

– Из-за Джиа?

– Я не знаю, как ее зовут.

– Нет, это не из-за нее. С ней… все.

– Тогда останься, я тебя прощаю.

Он подошел к ней, сел на кровать и коснулся ее лица ладонью.

– Я люблю тебя. И никогда не переставал. Но я не должен оставаться. Не хочу, чтобы тебя зацепило.

– О чем ты?

Он сжал пальцами переносицу и зажмурился от боли, в очередной раз отметив это новое пугающее чувство: боль теперь приносила ему облегчение.

– Не могу сказать. Но я хочу, чтобы ты знала… если когда-нибудь обо мне заговорят с экрана телевизора или… еще откуда-нибудь. Я делал это ради нашей девочки. И ради тебя.

– Ты меня пугаешь.

– Поэтому я должен идти.

– Тогда не возвращайся больше. – Она легла на спину, плед сполз с ее груди. – Я не могу так.

Он вспомнил первые месяцы их родительства. Она кормила их дочь грудью. Терпела боль, трещины, раны и все неудобства ради нее. Да, ему было невыносимо больно осознавать, что их малышки больше нет. Но что насчет нее? Каково ей сейчас?

– У тебя есть деньги? – У нее всегда был доступ к его счету, и в последний раз, когда он туда заглядывал, там оставалось достаточно средств для безбедного существования до конца жизни, но что-то могло измениться.

– Уходи, – попросила она и отвернулась к стене. Ее голос дрожал, она плакала.

Глава 19

Грейс ждала Генри Уайтхолла на парковке международного аэропорта Сиэтл-Такома. Она стояла, прижавшись спиной к нагретому боку «Челленджера», отстраненно наблюдая за нервозным, суетливым мельтешением прохожих, и с тревогой думала о предстоящем вечере.

Когда Джеймс предложил ей сходить на День памяти, Грейс согласилась почти без промедления, словно только и ждала чего-то такого, но теперь засомневалась, что хочет этого. Казалось, она разучилась носить платья, если когда-то и умела; все ее мысли занимало дело и предстоящая работа с Уайтхоллом. Грейс старалась настроиться на рабочий лад, ей не хотелось видеть надменную ухмылку профайлера, не хотелось, чтобы он за несколько минут разнес их едва выстроившуюся линию расследования и ткнул носом в дерьмо, как несмышленых котят. Но какая-то ее часть, та, которая еще не забыла, что значит быть женщиной, прикидывала, какого цвета платье будет хорошо смотреться на фоне парадной формы Джеймса. Она же поставила галочку где-то посреди всего того безумия, что творилось у нее в голове: забежать в салон возле участка и сделать укладку.

Лейтенант МакКуин перехватил ее на выходе из участка. Когда детектив из твоего отдела срывается с рабочего места посреди дня, ты забеспокоишься в любом случае. Майкл долгое время убеждал Грейс, что она вправе принимать самостоятельные решения, если в состоянии за них отвечать. То, что она пригласила из Вашингтона Ди Си агента Уайтхолла, вызвало улыбку на его измученном, осунувшимся лице. «Хорошая работа, Келлер», – сказал он и, похлопав ее по плечу увесистой ладонью, проводил до машины. Лейтенант дал несколько советов, о которых Грейс не просила, и был рад, что она избавила его от какой-то части бюрократической работы. Пригласить консультанта из ФБР неофициально было значительно проще.

Генри Уайтхолл разительно выделялся в безликой толпе, облаченной во что-то усредненно серое и трикотажное. Он был на голову выше любого проходящего мимо мужчины, его собранная, уверенная походка, кожаный портфель в правой руке и графитовая тень щетины на лице притягивали взгляды. В черном выглаженном костюме и безукоризненно-белой рубашке, расстегнутой на несколько пуговиц, даже после шестичасового перелета он выглядел свежим, отдохнувшим и слишком довольным для того, кто приехал расследовать жестокие убийства двоих мужчин.

Грейс неуверенно подняла руку и помахала ему, на что Генри шире улыбнулся и ускорил шаг. Спасаясь от его прямого, испытующего взгляда, Грейс заглянула в салон «Челленджера», достала с пассажирского сиденья стакан из-под кофе, бумажный пакет с недоеденным завтраком, полупустую бутылку воды, которая лежала в машине уже несколько месяцев, и выбросила в урну.

– Детектив Келлер. – Генри оказался рядом слишком быстро. Он протянул ладонь для рукопожатия, повесил портфель на плечо и поправил очки. – Что у вас здесь происходит? Вы не стали дожидаться, пока Бюро рассмотрит официальный запрос. Я думал, что увижу библейское разорение.

– Спасибо, что прилетел, Генри. – Грейс пожала ему руку и улыбнулась. – Все не так страшно, как ты думал, но… Похоже, расследуя убийства Брюэра и Голдберга, мы наткнулись на нечто… Нечто более страшное.

– Расследование с двойным дном, – удовлетворенно произнес он и потянулся к ручке на двери. – Расскажи все, что удалось выяснить.

– Нам лучше поговорить в участке, Генри. Я хочу, чтобы детектив Нортвуд участвовал в разговоре. – Грейс села за руль и пристегнулась. – Ты голоден? Мы можем заехать куда-нибудь за кофе и сэндвичами.

Джеймс ждал их в кабинете. Грейс с благодарностью посмотрела в глаза напарника – Нортвуд принес в их кабинет дополнительный стол, стул и флипчарт для агента Уайтхолла и, скрыв неприязнь, поздоровался с ним за руку.

– Для начала мне нужно ознакомиться с материалами по делу и выслушать вашу версию. Или несколько версий. – Генри снял пиджак, повесил его на спинку стула, достал ноутбук из портфеля и сел за стол.

– Вот, здесь все. – Джеймс разложил перед профайлером их отчеты, заключения судмедэксперта, криминалистов, фотографии тел и мест преступлений.

Грейс поймала себя на мысли, что ее больше не выводила из себя неспешная педантичность Уайтхолла: ни то, как он разложил на столе документы, ни то, как тщательно и аккуратно закатал рукава рубашки практически до локтей, обнажив предплечья, покрытые темными волосками и тугими венами.

– Убитые: Джейми Брюэр и Малкольм Голдберг. Помощник мэра Сиэтла и потомственный адвокат. На первый взгляд никакой связи, если бы не это, мы бы отдали дело Голдберга кому-то другому. – Джеймс открыл одну из коробок с уликами и вытащил из нее два полароидных снимка в пакетах с зип-замками.

Генри осторожно взял фотографии в руки и нахмурился.

– Это не совсем так. – Грейс с легким укором взглянула на Джеймса и села на свободный край стола. – На телах Брюэра и Голдберга были найдены следы пыток. Детектив Нортвуд первым обратил на это внимание. Под ногтями у Брюэра доктор Хэмптон обнаружил древесные волокна и кровоподтеки – преступник загонял щепки ему под ногти. Голдберга пытали током и водой.

– Когда у нас был один труп, мы думали, что Брюэра могли убить конкуренты или оскорбленная жена. Он был тем еще уродом, если понимаешь, о чем я. – Джеймс выразительно взглянул на Генри, сделал долгий глоток остывшего кофе и бросил стакан в мусорное ведро. – Но способ убийства очень не женский, а от конкурентов обычно избавляются с помощью пули в голову, и мы отказались от этой версии, наверное, раньше, чем обнаружили новое тело.

– Ты прав. – Генри кивнул. Просматривая фотографии Брюэра и Голдберга с места обнаружения тела и с секционного стола, он хмурился и раскладывал их в каком-то странном, понятном лишь ему одному порядке. – Какого вектора вы придерживаетесь сейчас? Жертвы были знакомы между собой? Их что-то связывало?

– В том-то и дело, что да. – Джеймс словно ожил, в его глазах появился лихорадочный блеск, погасший, казалось, навсегда после смерти Мэдди. Он подошел к доске, на которой они с Грейс старательно выстраивали линию расследования, и подозвал Уайтхолла жестом. – Мы выяснили, что убитые были друзьями со времен учебы в университете. К тому же во время обучения Голдберг и Брюэр основали какой-то тайный клуб или вроде того. – Джеймс указал на выдержки о «Вашингтонских псах» – все, что им удалось узнать. – Если верить слухам, обрядом инициации у них было изнасилование. И еще. – Нортвуд глубоко вздохнул. – Когда они учились в Вашингтонском университете, одна девушка погибла. – Он указал на фотографию Дейдры Хьюз. – Это списали на несчастный случай, но дело очень грязное, я уверен, что над ним поработал Голдберг-старший с его полезными знакомствами: судья и окружной прокурор были его марионетками.

– Ее родителей повторно допросили?

– Да, несколько дней назад. – Грейс нравилось, что Генри, кажется, думал в одном с ними направлении.

– Что удалось выяснить?

– Они не верят в несчастный случай, но… отец Дейдры не может быть причастен к убийствам. Он парализован после инсульта.

– Есть другая девушка. – Джеймс привлек внимание Генри к Джессике Стоун. – Первокурсница, которую предположительно изнасиловали Брюэр и компания. Она подала заявление, но дело вывернули против нее, и с тех пор она содержится в психиатрической клинике.

– Ее родители мертвы. – Грейс нарушила затянувшееся молчание. – Есть брат, Алекс Стоун, один из наших подозреваемых. Но улик против него нет, у нас связаны руки.

– Военный? – Генри взглянул на фотографию Алекса в военной форме.

– Да, и это еще один пункт в пользу этой версии. Джеймс считает, что у убийцы, возможно, есть опыт военной службы. Из-за примененных пыток. И я склоняюсь к тому же, после того как доктор Хэмптон предположил, что Брюэра убили и… вскрыли брюшину армейским ножом.

– К чему вы пришли? – нетерпеливо спросил Генри, словно устал от подробностей. – Дайте мне версию.

Джеймс взглянул на Уайтхолла так, будто хотел накинуться на него, как дикое животное, и перегрызть горло зубами, но все же заговорил:

– Убийца-мститель. Мы предполагаем, что убийцей может быть мужчина, чья родственница пострадала от рук «Вашингтонских псов».

Наедине они еще ни разу не говорили об этом так четко и однозначно. Грейс почувствовала, что после слов Джеймса ей стало легче дышать.

Генри улыбнулся. Едва заметно, но детективы обменялись вопросительными взглядами.

– Что тебя рассмешило? – Джеймс заговорил первым.

– «Вашингтонские псы», – выразительно, с издевкой в голосе произнес Генри. – Звучит как название университетской команды по американскому футболу, правда? Вот что случается, когда все остальные крутые названия уже заняты. «Череп и кости» – да, достаточно зловеще, в самый раз для тайного общества. «Волчья голова» – тоже неплохо, загадочно, концептуально. Но «Вашингтонские псы»… Ну а это и вовсе нелепица. – Он взглянул на татуировки на телах Брюэра и Голдберга. – Клинопись. Символ собаки. Очень глубокомысленно.

Грейс и Джеймс не знали, что сказать. Загадку, над которой они думали столько времени, Уайтхолл решил, как задачу из простейшей математики. Татуировка оказалась символом собаки. И ровным счетом ничего не значила.

– А кто это? – Генри ткнул пальцем в фотографию профессора Кита Гроссмана.

– Профессор Гроссман. Он учился вместе с Брюэром и Голдбергом. И, если верить свидетелям, был членом «Вашингтонских псов».

– С ним уже говорили? Он еще жив?

– Гроссман отказывается сотрудничать, но мы приставили к нему патрульных.

– Хорошо. – Генри обхватил пальцами свое запястье и с силой сжал, пытаясь сосредоточиться. – Знаете о ком-то еще?

– Нет. Ректор университета неохотно делится информацией. И мы думаем, что он ничего не знает.

– Я отправлю запрос через Бюро. Нужно составить список: все, кто каким-то образом был причастен к «Вашингтонским псам». Я уверен, где-то в архивах хранится эта информация. До того, как Голдберг-старший купил судей и прокуроров, полиция вела расследование. Наверняка им удалось выяснить имена членов сообщества. Хотя бы частично.

– Так ты думаешь, что мы идем по правильному пути? – с плохо скрываемым удивлением и недоверием спросил Джеймс.

– Да, но я сомневаюсь, что убийца как-то связан с мисс Хьюз или мисс Стоун. Дело в том, что… прошло слишком много времени. Я думаю, есть более свежая история. Думаю, что «Вашингтонские псы» никогда не прекращали существовать. И, возможно, их преступления стали более грязными, темными и ужасающими. Здесь есть с чем работать.

– Думаете, проделывая такое легально, у них есть нужда рисковать? – Джеймс показал Уайтхоллу фотографии Брук Хэллфорт. – Это не просто какой-то там БДСМ. Они накачали девушку запрещенными веществами и изнасиловали, если верить ее показаниям.

Генри пожал плечами.

– Сексуальные девиации – первый и, пожалуй, самый важный пункт в психологическом портрете убийцы с сексуальным мотивом.

Келлер понимала, что расследование сворачивает не туда. Вместо того чтобы попытаться предотвратить смерть одного из друзей Брюэра и Голдберга, Уайтхолл хотел доказать, что они умирали не просто так. Но, возможно, когда они узнают всю правду, поймать убийцу-мстителя будет легче.

Глава 20

Грейс опаздывала. Джеймс уже минут пятнадцать ждал ее в машине возле дома. Задержавшись у зеркала в прихожей еще на несколько мгновений, она достала из шкатулки тонкую золотую цепочку с маленькой подвеской и застегнула на шее. Келлер уже давно не видела себя такой. Грейс не могла понять, нравится ли ей эта женщина в отражении. Ей всегда была ближе та, которая носит брюки, ботинки на грубой подошве и кобуру на поясе. В светлом платье-комбинации с отрезной талией Грейс чувствовала себя голой.

Поправив помаду, Келлер взбила светлые локоны пальцами, надела черные туфли на высоких каблуках и, прихватив маленькую сумку с обувной полки, вышла из дома.

Джеймс ждал ее возле машины. И если бы не хорошо знакомый серебристый бок «Рендж Ровера», Грейс не узнала бы его. Он привел себя в порядок: начисто побрился, подстригся – несколько завитков выбивались из небрежной укладки и падали ему на лоб. На Джеймсе был летний вариант парадной формы морских пехотинцев: синий приталенный китель с нашивками, красным кантом и белым кожаным поясом, белые же брюки и перчатки. Джеймс выглядел точно так же, как в первый день их знакомства. До Мэдди, до Калеба, до всего, через что им пришлось пройти. Он будто снова стал тем парнем с притягательной улыбкой и легким взглядом, парнем, на груди которого по швам трещала рубашка, чьи руки выглядели так, словно были созданы для оружия.

– Мне стоило принять приглашение на День памяти только для того, чтобы увидеть тебя в платье. Ты потрясающая. – Джеймс обошел машину спереди и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

– Перестань, – отмахнулась Грейс, но все же не смогла сдержать улыбку.

Щеки под тонким слоем тонального крема и бронзера вспыхнули и загорелись розовым.

– Уайтхолл еще не звонил тебе? – спросил Джеймс, трогаясь с места и смотря по сторонам.

– Нет, он сказал, что это займет какое-то время. Но Нат и Крис сообщили, что у них все в порядке. Профессор почти никуда не выходит.

– Знаешь, о чем я думаю в последние дни? О Монике Праймроуз. И после слов Уайтхолла… Я не знаю, мне кажется, он может быть прав.

– Моника Праймроуз?

Грейс пыталась лихорадочно вспомнить, о ком говорит Джеймс. Она ненавидела способность своего мозга отсекать и хоронить неважную информацию так глубоко, что достать ее на поверхность порой оказывалось невозможно.

– Да. Ее дочь Мелисса пропала несколько лет назад. Мы были у нее дома с Нелл. Моника сказала, что ее дочь училась в Вашингтонском университете и что ее хвалил преподаватель по истории искусств. Да, я согласен, что в преподавательском составе Вашингтонского может быть несколько профессоров на одной позиции, но… слишком много совпадений. Как ты думаешь?

– Почему ты не сказал об этом Уайтхоллу?

– Потому что сначала хотел обсудить это с тобой.

– И потому что он все еще тебе не нравится.

Джеймс беззлобно усмехнулся и, на какую-то секунду оторвавшись от дороги, взглянул на напарницу. Грейс не смогла себя удержать. Она опустила ладонь на загривок Джеймса и коснулась пальцами коротко стриженного затылка.

– Ты подстригся, – запоздало сказала она.

– Никто из командования не должен видеть меня заросшим, как йети. Сомневаюсь, конечно, что в Сиэтле будет кто-то из командования. Скорее всего, их пригласили на празднование в Вашингтон Ди Си. Но я решил перестраховаться.

– Куда мы едем? – Грейс села прямо и заметила, что они покидали город.

– В Ньюкасл. Праздновать решили в отеле на территории гольф-клуба.

– Я думаю, что ты прав, – немного помолчав, сказала Грейс. – Нам нужно просмотреть заявления о пропаже девушек за последние двадцать лет. И составить список из тех, кто так и не вернулся домой.

– Мне кажется, мы удивимся, обнаружив, сколько среди них студенток Вашингтонского университета.

Грейс застыла, смотря прямо перед собой притупленным, невидящим взглядом. Затем, осознав, что промедление может стоить кому-то жизни, она достала телефон из сумки.

– Детектив Келлер? – Из динамика прозвучал бодрый, но слегка взволнованный голос.

– Нейт, мне нужна твоя помощь.

Выйдя из машины, Грейс глубоко вздохнула – платье предательски натянулось на груди, под тонким шелком она была без бюстгальтера. С полей для гольфа тянуло скошенной травой, луговыми цветами и влажной землей. В низине неровного ландшафта притаился молочно-белый туман. Мотыльки и другие мелкие насекомые жужжали над головой, в кустах цветущего жасмина и летели на свет уличной иллюминации. Чистый, свежий воздух пьянил.

Грейс отвыкла ходить на каблуках, поэтому вцепилась в ладонь Джеймса, обтянутую тканевой перчаткой, чтобы не подвернуть ногу на неровной брусчатке, выстилавшей территорию перед отелем. Голова начала кружиться от волнения еще на подъезде к Ньюкаслу, а теперь, в окружении сотни мужчин и женщин в форме, которых сопровождали жены в вечерних платьях, с крупными, броскими украшениями на тонких шеях и запястьях и мужья в строгих костюмах, Грейс стало не по себе. Она решила, что слишком просто одета, что заблудилась по дороге на работу и оказалась здесь совершенно случайно.

На улицу из помещения доносилась тихая, приятная музыка. Снаружи организовали коктейльную и фуршетную зону. Заметив на стойке полупустой бокал для вермута с оливкой внутри, Грейс решила, что один или два «водка-мартини» должны скрасить ситуацию.

Военные стояли повсюду небольшими группами и переговаривались. Отовсюду слышался смех, взволнованные, радостные голоса и печальный шепот о тех, кого больше не было рядом.

Им всем было о ком помнить. У каждого человека, несущего службу своей стране, потерь было предостаточно. Но иногда Грейс думала, что Джеймс потерял на войне нечто большее. Не просто друга или приятеля. Иногда ей казалось, что он потерял там себя, и на День памяти он беззвучно оплакивал того Джеймса Нортвуда, который никогда больше не вернется.

Джеймс выглядел растерянным. Он смотрел по сторонам, крепко сжимая ладонь Грейс, и постоянно поправлял воротник рубашки. На гладко выбритом лице четко проступили скулы, линия нижней челюсти сделалась острой от напряжения. Он оглядывался, и Грейс не понимала: он хочет увидеть знакомое лицо или, наоборот, страшится этого. Все стало ясно, когда на него со спины налетел мужчина. Грейс сконфуженно улыбнулась и отступила на шаг.

– Ты все же пришел, Нортвуд. – Невысокий мужчина с короткими темными волосами и сединой на висках обнял Джеймса и похлопал его по спине. – Думал, ты не придешь, гребаный ты затворник!

– И я рад тебя видеть, Питт.

Питт Кроссман – бывший сослуживец Джеймса, с чьей помощью он устроился в полицию, и сам когда-то был полицейским, но уволился после травмы. Он слегка прихрамывал и волочил за собой правую ногу при ходьбе. Чудовищная несправедливость – вернуться невредимым с войны и так травмировать ногу, работая в полиции, чтобы до конца жизни получать пособия по инвалидности и не иметь возможности заниматься тем, что любишь, что получается у тебя лучше всего.

– Привет, красавица. – Питт подмигнул хитро, по-кошачьи, улыбнулся Джеймсу и протянул руку Грейс: – Питт Кроссман, старый друг Джея.

– Здравствуй. – Она ответила сдержанно, зная, какими неотесанными придурками могут быть солдаты, но это обращение – «красавица» – слегка покоробило ее. – Грейс. Я его… коллега.

– Мы с Грейс напарники, – объяснил Джеймс.

– Слышал о помощнике мэра и об этом адвокатишке! Что за жесть у вас там вообще происходит?

– Да, дело… сложное… Мы только начали распутывать этот дурно пахнущий, грязный клубок.

Расценив скованность Джеймса как нежелание продолжать разговор, Питт широко улыбнулся:

– Ладно уж, приятель. Идем, ты должен кое-кого увидеть.

Джеймс умоляюще взглянул на Грейс, и она обхватила пальцами его предплечье, тоскливо наблюдая за тем, как вожделенный мартини становится все дальше и дальше от нее.

– Ну вот, – со счастливым лицом сказал Питт, когда они со спины подошли к одному из мужчин в форме. – Подполковник Траск, смотрите, кого я вам привел.

Мужчина обернулся, и растерянность на его лице тут же сменилась узнаванием и печальной, суровой радостью.

– Сержант Нортвуд, – удовлетворено выдохнул Траск, и они с Джеймсом обнялись.

– В последний раз, когда мы виделись, вы носили звание капитана, сэр. – Джеймс представил Грейс и Траска друг другу. – В Сирии… Капитан Алан Траск какое-то время командовал нашим отделом.

Грейс протянула ему руку, но мужчина ее не пожал. Вместо этого Алан взял ее ладонь в свою, как хрупкую, хрустальную вазу, и коснулся губами тыльной стороны.

– Рад, что ты теперь в полиции, Нортвуд. Эта работа не для всех. Но я уверен, что ее должны делать такие люди, как ты. – Солдат похлопал Джеймса по плечу и улыбнулся.

Алан Траск оказался интересным собеседником, но говорила с ним в основном Грейс. Она пила свой второй «водка-мартини», с тревогой наблюдая, как в руках Джеймса один стакан виски со льдом сменял другой. Если они оба не смогут вести машину, придется остаться в Ньюкасле. Утром им нужно быть на работе, а это значило, что встать придется на пару часов раньше, чтобы успеть доехать, преодолев утренний трафик, и переодеться.

– Я оставлю вас на секунду. – Джеймс наклонился к Грейс, его горячее дыхание обожгло ей шею, и испарился в толпе раньше, чем она успела возразить.

– А что вас привело в полицию? – заметив замешательство на ее лице, спросил Траск, чтобы разрядить напряженную, неловкую ситуацию.

– Мой отец. – Грейс сдержанно улыбнулась. – Он был полицейским и моим супергероем. И мы с ним очень близки… Так что выбора у меня не было.

– В наше время редкий человек опирается на опыт родителей.

Глаза Траска подернуло странной пеленой. Он улыбнулся и отвернулся от нее, прислушиваясь к генералу подразделения. Тот произносил речь со сцены.

– Простите, – пробормотала Грейс, понимая, что разговор окончен.

Она поставила пустой бокал на поднос проходящего мимо официанта и, подобрав подол платья, вышла на улицу, чтобы найти Джеймса.

Он нашелся за барной стойкой в компании Питта и еще одного мужчины, чей профиль казался ей смутно знакомым.

– Джеймс… – Она вклинилась между ним и Питтом и вопросительно взглянула на напарника. – Что ты делаешь?

– Я уже собирался вернуться, но встретил кое-кого.

Джеймс отодвинулся от стойки. Грейс невольно взглянула на мужчину за его плечом и внезапно осознала, почему он показался ей знакомым.

– Алекс, – улыбнулся тот, не выпуская сигарету изо рта.

– Алекс Стоун, – добавил Джеймс с дурацкой мальчишеской улыбкой.

Грейс сдержала ярость, проглотила огненный шар, и теперь ее жгло изнутри. Она сжала ладони в кулаки, напряглась всем телом, словно готовящаяся к прыжку пума. Ей хотелось вцепиться в лицо Джеймса ногтями, расцарапать его, как дикое животное, причинить боль, сделать что угодно, только бы он почувствовал, как ей самой больно.

– Мы можем поговорить? – слишком холодно и отстраненно спросила она. На глазах выступили слезы.

– Да, конечно. – Джеймс вмиг посерьезнел и развернулся к ней всем корпусом.

– Не здесь, – срывающимся шепотом ответила Грейс и направилась к парковке.

Несколько злых слезинок скатились по ее щекам, оставив мокрые следы на шелке. Грейс скупыми, рваными движениями вытерла лицо и выдохнула.

– Какого черта ты делаешь, Джеймс?

– Я тебя не понимаю. – Он развел руки в стороны и нахмурился. Взгляд у него был мутным, невыразительным.

– Не понимаешь? Серьезно? – Она снова стерла со щек слезы. – Мы едем домой. Давай ключи и садись в машину.

– Мы оба выпили. Тебе тоже нельзя за руль.

– Значит, нужно снять номер и уложить тебя спать, чтобы ты не нашел еще какого-нибудь подозреваемого из текущего расследования и не напился с ним. – Слова прозвучали громче, чем она рассчитывала, но музыка и чужие голоса почти заглушили ее собственный.

Грейс сняла стандартный номер с раздельными кроватями. Пока они поднимались на лифте на четвертый этаж, Джеймс внимательно смотрел на нее. Сейчас в нем, казалось, не осталось ничего искусственного – ни грамма неестественной веселости, ни дурацкой самоуверенности, ни суровости, ни мальчишеской шкодливости. Только жесткая линия челюсти, правильная до смертельного совершенства. Ломаный отрезок ключиц в расстегнутом вороте рубашки, слишком хрупких для такого тела. И затаенная печаль во взгляде, полном непривычного отчаяния и желания. Грейс обожгло и слегка повело.

Это в нем настоящее, Грейс была уверена. Как и тепло в глазах – мудрых до невозможности, ласковых и красивых. Как и осторожные, выверенные повадки человека, прошедшего через ад. Джеймс молчал, рассматривал Грейс – тяжело, внимательно, с сожалением, и дышал, казалось, только из необходимости. Потому что тело помнило, потому что так правильно, потому что так было нужно, чтобы не погибнуть.

– Почему ты это сделал? – спросила она, открывая дверь электронным ключом.

– Потому что я больше не нужен тебе.

– С чего ты это взял? – в отчаянии почти закричала Грейс.

– Я знаю, как все будет.

– И как же? Расскажи мне.

– Уайтхолл. Гребаный Уайтхолл. Он прилетел сюда не для того, чтобы помочь нам с расследованием. Он здесь, чтобы забрать тебя у меня. Как думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем он станет уговаривать тебя пройти переподготовку и приступить к работе в Бюро?

– Я не твоя. И с чего ты вообще взял, что мне это нужно? Я терпела тебя так долго, как могла, – сказала Грейс, когда они оказались в номере. – И все это время… большую часть времени ты был засранцем. Ты не помогал мне. Не делился мыслями. Ты не был мне другом и напарником. Я не чувствовала себя в безопасности рядом с тобой. И что теперь? Теперь ты говоришь, что я не должна была просить о помощи? Кого-то, кто умеет быть профессионалом и кто не будет срывать мне допросы и отрываться с подозреваемыми. Ты не имеешь на это права, Джеймс. – Грейс стояла у стены в своем шелковом платье молочно-белого цвета, которое почти сливалось с ее кожей в приглушенном освещении номера. Она не хотела быть здесь, видеть Джеймса и говорить с ним. Грейс часто и яростно дышала. Ей захотелось прикрыться, когда Джеймс посмотрел на ее тяжело вздымающуюся грудь под тонкой тканью платья. Его взгляд лизнул холодом ее разгоряченное тело. – И ты не имел права сближаться с подозреваемым. Это конфликт интересов.

– Так иногда случается. Ты должна знать. – Взглядом он всегда брал ее глубже, чем мог бы взять телом.

Это было подло и звучало отчаянно. В последнее время они причиняли много боли друг другу, но Грейс знала, что в этот раз она заслужила.

Она замерла, прижавшись к стене, выпирающие лопатки коснулись холодной шершавой поверхности. На мгновение она забыла, как дышать, а затем, против воли, ее рука взметнулась вверх и оставила пылающий отпечаток пятерни на щеке Джеймса. Грейс ударила его еще раз. И сделала бы это снова, если бы он не схватил ее за предплечья и не пригвоздил к стене. Подняв ее руки над головой, Джеймс зажал ее тонкие запястья в своей ладони. Свободной рукой он лихорадочно задрал длинный подол платья и подсадил Грейс на себя. Джеймс нашел ее приоткрытые губы своим ртом и поцеловал. Глубоко и почти грубо.

Этот поцелуй, которого она ждала и которого боялась, выскреб ее изнутри до оглушающей, звенящей пустоты. Она прогнулась, обхватив Джеймса ногами за талию, притянула ближе и замерла в его руках, понимая, что еще мгновение – и она снова расплачется. Как глупая девчонка. Девчонка, которой хватило смелости, вскинув волосами, шагнуть в преисподнюю. И неясно было, хватит ли ей сил вернуться назад живой.

Джеймс мазнул губами по ее щеке, провел приоткрытым ртом по шее снизу вверх, заставляя запрокинуть голову, зажмуриться, вынуждая только доверять и чувствовать его слепо и всесторонне – жаркое дыхание, тепло тела, вязкую ноту древесины в парфюме. А еще слышать – несвязный шепот, стук сердца, чужие голоса с улицы.

Этот поцелуй не был похож на все, что были у Грейс раньше. В нем не осталось благоразумия, запредельной температурой из него выжгло сдержанность. В нем было чистое желание. Губы Джеймса замерли на подбородке всего на секунду и тут же двинулись дальше. И Грейс встретила его – откровенно, бесстыдно. Обхватила лицо ладонями и повела сама, поймала язык на язык и прижалась теснее, чтобы целовать еще глубже, еще непристойней. Джеймс вдавил ее в себя, прижал к стене, чтобы телом сказать: «моя» и откликнуться на безмолвную уже мольбу о помощи: «Я без тебя не справляюсь, и ты мне нужен».

Простыни на кровати, слишком узкой для них двоих, приятно холодили взмокшую спину. Грейс позволила Джеймсу стянуть с нее платье вместе с бельем и тут же притянула его к себе для поцелуя, трясущимися руками стаскивая с него форму. Джеймс был сверху, холодный металл его армейского жетона касался ее обнаженной груди, обжигал кожу словно льдом. Грейс подцепила цепочку кончиками пальцев и аккуратно сняла его через голову, отложив в сторону, где он тут же затерялся среди скомканных простыней и одежды. Она смотрела на него, запоминала его лицо и твердила себе слова доктора Лоуренса: «Он за решеткой и больше никогда не прикоснется к тебе. Твое тело его забыло, так позволь же забыть и разуму». Но Грейс помнила Калеба. Она помнила его жесткие черты и сухие, механические движения. Она не спала ни с кем после него, мысли о физической близости вызывали тошноту и головокружение, и ей было бы больно, если бы Джеймс, даже отпустивший себя с поводка, с сорванными напрочь тормозами, забыл хотя бы на мгновение, что должен быть осторожным. Грейс знала, что он никогда не травмировал бы ее или любую другую женщину, с Джеймсом она могла быть спокойной. Но что-то внутри ее сломалось с громким скрежетом, когда он оказался внутри. Грейс вцепилась пальцами в его плечи, обняла за шею и прижалась щекой к горячей коже и жестким волоскам на висках, вдыхая запах тела и крема для бритья. Они замедлились до предела. Джеймс целовал ее везде, куда мог дотянуться, без слов понимая, что ей нужно время.

Ей все же удалось справиться с собой, расслабиться, понять, что рядом с ней Джеймс, не Калеб с его ядовитой слюной и металлическим запахом крови на руках, она обхватила лицо Джеймса ладонями, едва заметно кивнула и приподняла бедра ему навстречу. Джеймс подался вперед, не переставая целовать ее шею, плечи, груди. Поцелуи были тягучими и сладкими, как густая соленая карамель. Грейс впускала его в себя, чувствуя затылком подставленную ладонь, спиной – мягкий хлопок белья и всего Джеймса своим телом.

Он подталкивал ее к той тонкой грани, которой не существовало вообще, грани между желанием полной свободы и потребностью принадлежать кому-то.

Грейс больше не хотела свободы. Она, свобода, никак не сочеталась ни с синевой его глаз, ни с красивым рисунком губ, ни с ямочкой на подбородке, ни со шрамами на теле. Грейс теряла себя в этих ощущениях. Их было слишком много и чудовищно мало одновременно. Она могла только шире разводить колени в стороны, целовать его совершенно невпопад и закрывать себе рот ладонью, пытаясь заглушить срывающиеся с губ стоны, когда удовольствие становилось невыносимым.

Этой ночью Грейс не позволила себе уснуть. Она знала, что завтра обязательно пожалеет об этом, но, казалось, стоит ей закрыть глаза, ее сном и телом завладеет Калеб – чудовище из ее ночных кошмаров. Джеймс уснул почти сразу. Грейс, хватая губами влажный, прогретый воздух, прижала его голову к своему животу. На что он отреагировал незамедлительно даже в полудреме – подставил затылок под ладонь, коснулся губами кожи чуть выше пупка. Ему все еще было мало, но резервы истощились, растаял восторг, и нежность, и немое обожание. В нем ничего не осталось. Он просто позволил себе закрыть глаза и не открывать до самого утра. Даже не откатился в сторону. Просто сполз чуть ниже. Так и заснул, наполовину на ее разгоряченном теле, касаясь кончиками пальцев ног холодного пола. Проваливаясь в сон, Джеймс успел почувствовать, как выравнивалось ее дыхание. Как нежно теплые пальцы касались виска, перебирали влажные пряди волос.

Когда Джеймс окончательно проснулся, то обнаружил, что остался на кровати один. Грейс, накинув его рубашку на обнаженное тело, лежала спиной к нему на соседней, прижав колени к груди. Ее волосы были мокрыми после душа, а плечи подрагивали. Она беззвучно плакала.

Нортвуд поднялся на ноги, натянул белье и сел на край ее кровати. Голова была тяжелой после выпитого накануне, но не болела. Двойная порция эспрессо с сахаром быстро вернула бы его в строй. Он коснулся плеча Грейс и слегка сжал.

– Что-то случилось? Ты жалеешь?

Развернувшись к нему, Грейс легла на спину, стерла с лица слезы и покачала головой.

– Нет, – прошептала она и шумно выдохнула.

– Хочешь поговорить? – Джеймс чувствовал себя беспомощным, наблюдая за ее трогательно сдвинутыми к переносице бровями и распухшими от поцелуев дрожащими губами.

– Нет, – снова сказала она. – Я не знаю. Не знаю, почему плачу.

Грейс действительно не знала, что заставило ее плакать. Облегчение от того, что она позволила этому случиться? Мысли о том, что каким бы нежным, чутким и потрясающим ни был Джеймс, секс с Калебом оставил в ее душе гораздо более глубокий след? Понимание, что она, похоже, снова ввязывается в отношения с напарником, хотя обещала себе никогда этого не делать? Она не знала. Грейс предчувствовала надвигающийся смерч.

Глава 21

Неловкости, вопреки опасениям Грейс, между ними с Джеймсом не было. Прошедшая ночь стала катализатором и громоотводом в их отношениях. Утро перед работой прошло на удивление спокойно. Джеймс помог ей справиться с эмоциями молчаливым по большей части, но ощутимым присутствием. «Какая бы битва ни шла внутри тебя… если нужно подкрепление – я рядом», – только сказал он и сгреб ее в объятия. К этому Грейс нечего было добавить, и она позволила себе расслабиться. В машине Джеймс попросил прощения за свою выходку с Алексом Стоуном и подвез ее домой.

– Нечего прощать. – Грейс стянула влажные еще волосы резинкой и расправила складки на рубашке Джеймса, которую накинула поверх платья. Нортвуд остался в майке без рукавов, пиджак, убранный в чехол, лежал на заднем сиденье.

– Да, но…

– Хорошо, Джеймс. Я тебя прощаю.

В управление они приехали каждый на своей машине, но все равно столкнулись возле кофейного аппарата. В поведении Джеймса ничего не изменилось, он с самого начала был с ней мягок и в основном учтив.

Когда у них с Эваном завязались отношения, Грейс превратилась в параноика. Она стала меньше контактировать с напарником вне расследований: перестала ходить в бары с коллегами, следила за языком тела, сократив до минимума все случайные касания и взгляды, постоянно придумывала оправдания, когда они приезжали на работу вместе. Женщинам, работавшим среди мужчин, всегда приходилось непросто. Оказавшись в убойном, Грейс внезапно получила столько внимания, что едва с ним справлялась. Ее коллеги-мужчины устроили соревнование: кому быстрее удастся поиметь Грейс Келлер. А те, кто был слишком стар для подобных игр или дорожил браком, чтобы участвовать в этой гонке, с интересом наблюдал за происходящим со стороны и, возможно, делал ставки. Грейс проводила почти все свое время в управлении, и, как и у всех остальных полицейских, кому не посчастливилось создать семью или начать отношения до убойного, у нее было не так много вариантов. Коллеги или пьяные мужчины в барах, куда она иногда ходила с подругами по пятницам, чтобы потанцевать и позволить себе расслабиться после напряженной недели в участке и на выездах. Она не собиралась сдаваться никому из тех, с кем работала, просто потому что не хотела доставлять им такое удовольствие. Она предпочитала одиночество. Пока получше не присмотрелась к Эвану. Напарник никогда не участвовал в нелепых спорах на нее, с ним, простоватым, но надежным, ей было комфортно. Грейс тщательно оберегала их одну на двоих тайну, не позволяя никому из коллег победно и слегка разочарованно сказать: «Ну, я так и думал, что рано или поздно…»

С Джеймсом ей не хотелось ничего скрывать. Отношения с коллегами стали доверительнее, ее давно перестали воспринимать как еще одну женщину, которая сходит с ума от мужчин в форме. Грейс старалась быть откровенной по крайней мере с собой: ее больше не волновало, что они подумают или скажут.

Джеймс протянул ей чашку, добавив в кофе двойную порцию сливок.

– Как себя чувствуешь?

– Я в порядке, Джей. Спасибо.

– Уайтхолл уже в кабинете. Работает с пяти утра. Я удивился, когда обнаружил его за столом. Он сказал, что не может спать из-за джетлага, но мне кажется, что Уайтхолл слегка повернутый.

– Не знаю. Но думаю, он разочарован тем, что мы не работали так же усердно, как и он.

Идя быстрым шагом по коридору, Грейс старалась не расплескать кофе и не думать о вчерашней ночи. Близость Джеймса, запах тела, звук его голоса не позволял ей забыть. Подсознание немилостиво подкидывало картинки, от которых кожа Грейс покрывалась испариной. Холодный воздух из сплит-системы захватывал ее в объятия, и тогда Грейс бросало в дрожь.

Уайтхолл сидел за столом. Когда они вошли, он поднял взгляд и посмотрел на детективов поверх открытого ноутбука. Агент аккуратно разложил перед собой документы со значком «ФБР» в правом верхнем углу и сверял информацию, делая пометки на бумаге.

– У меня хорошие новости, – не тратя времени на приветствия, сообщил он и сделал глоток воды. Уайтхолл задумчиво повторил большим пальцем путь капли на запотевшей стенке прозрачного стакана, словно никак не мог подобрать нужных слов, а затем убрал его в сторону и положил перед собой руки. – Пару часов назад из Бюро прислали список мужчин, которые когда-либо причисляли себя к «Вашингтонским псам». Я отобрал тех, кто обучался в Вашингтонском университете одновременно с Брюэром, Голдбергом и Гроссманом. Но есть проблема. В этой папке восемнадцать имен. – Уайтхолл протянул папку Грейс.

Келлер поспешно поставила чашку на стол, взяла папку и раскрыла ее. Джеймс стоял за спиной Грейс, пока она листала характеристики восемнадцати мужчин. Жадно поглощая информацию, Грейс чувствовала, что это первая и едва ли не единственная по-настоящему стоящая зацепка. Среди мужчин из списка были юристы, журналисты, архитекторы, бизнесмены, девелоперы и стоматологи. Все с безупречной репутацией, на которой общество «Вашингтонские псы» было маленьким, незначительным пятном. Чтобы оттереть его, заставить людей, даже тех, кто знал об особенностях инициации, забыть, достаточно было заниматься благотворительностью.

– У нас здесь восемнадцать потенциальных насильников, – задумчиво произнес Нортвуд. – И кто из них будет следующим?

– Ты видел Нейта? – Обернувшись к Джеймсу, Грейс напряженно поджала губы. – Нам стоит опросить Анджелу Брюэр, Яэль Голдберг и эту дурочку… Брук. Возможно, кто-то из этих мужчин покажется им знакомым. Стоит разделиться, сделать это немедленно и одновременно.

– Я все не могу понять. – Джеймс аккуратно, чтобы не рассыпать документы, взял папку из рук Грейс и покачал головой. – Что мы расследуем? Куда движемся? Что приоритетней – предотвратить следующее убийство, поймать убийцу, выяснить правду о «Вашингтонских псах», кто еще причастен к чему-то ужасному, за что сейчас расплачивается, или узнать, кто еще, кроме Джессики и Дейдры, пострадал от их рук?

– Расследование с двойным дном, детектив Нортвуд. Оно не простое, но очень логичное. Если мы сможем ответить на все те вопросы, что ты задал, считай, что дело раскрыто. Мы почти наверняка знаем, что убийца не отец Дейдры, если, конечно, он не разыграл перед вами спектакль с инсультом и подгузниками. И скорее всего, это не брат Джессики. Для того, кто убивает людей, он слишком активно ведет социальные сети, пытаясь притянуть как можно больше внимания к тому, что случилось с его сестрой. Но это может быть его тактикой. Поэтому я не стал бы исключать его из списка подозреваемых.

– Список, признаться, не длинный… – выдохнул Джеймс и сел на край стола, сложив руки на груди.

Грейс сглотнула, заметив легкую синеву на его скуле – отпечаток ее несдержанности. Она до сих пор злилась на Джеймса за Алекса Стоуна, но гораздо меньше, чем раньше. Остыв, Грейс решила, что прошлым вечером, перед его поцелуем, вела себя отвратительно.

– Я уверен, что у «Вашингтонских псов» жертв гораздо больше двух девушек, о которых мы уже знаем. И считаю, что нам, возможно, стоит составить список девушек, без вести пропавших в округе Кинг за последние двадцать лет. Уверен, что это будет продуктивнее.

– Это невозможно, Генри. – Грейс покачала головой. – Девушки пропадают постоянно. Ежедневно. Их похищают, убивают, они сбегают из дома…

– Не проститутки или беспризорницы. Девушки из хороших семей, некоторые, возможно, обучались в Вашингтонском университете. Нужно сделать выборку. Обратиться к психологическим портретам Джессики и Дейдры. Молодая женщина, скорее всего студентка или старшеклассница, живет с родителями. Со средней эмоциональной стабильностью, дружелюбная, восприимчивая к опыту. О таких обычно говорят: «положительная девочка». Родители гордятся успехами и сильно переживают потерю. Но при этом не подозревают, что на самом деле происходит в ее жизни. Не знают, что недостаток эмоциональной близости с вечно работающим отцом она компенсирует, встречаясь со взрослыми мужчинами или, по крайней мере, охотно ведясь на их ухаживания.

– Думаешь, все так просто?

– Профайлинг в целом проще, чем кажется на первый взгляд.

– Когда ты об этом говоришь. – Джеймс беззлобно усмехнулся, провел пятерней по волосам и задержал ладонь на загривке, свыкаясь, казалось, с новой короткой стрижкой.

В кабинет постучали. Детективы оставили дверь приоткрытой, но тот, кто стоял за ней, слыша громкие голоса, льющиеся в коридор, решил обозначить свое присутствие.

– Войдите.

Грейс замерла посреди кабинета. Она напряглась, чувствуя каждую мышцу в теле, сжала ладони в кулаки, словно ожидала удара. В животе зашевелилось что-то противное, похожее на рой ночных лишайниц. Грейс судорожно сглотнула скопившуюся во рту слюну.

– Детектив Келлер… – Нейт Портман несмело толкнул дверь, и она со скрипом открылась. – Лейтенант МакКуин ждет вас у себя.

– Что-то случилось? – Джеймс подошел ближе, едва заметным, успокаивающим жестом коснулся ладони Грейс и нахмурился. В руках у него все еще была папка с эмблемой ФБР.

– Еще одно тело. Нашли еще одно тело.

Глава 22

Тело неизвестного мужчины в заброшенном помещении очистных сооружений неподалеку от парка «Парящий орел» обнаружил охранник, появляющийся на объекте примерно раз в две недели по требованию владельца земли, поэтому понять, как долго труп пролежал здесь, и установить приблизительное время смерти мог только доктор Скотт Хэмптон. Когда детективы приехали к месту обнаружения тела, судмедэксперт работал уже больше получаса, его ассистент Эмма Рутман встретила Нортвуда и Келлер снаружи. Доктор Рутман, согнувшись и положив ладони на колени, стояла в отдалении от входа. Ее обычно оливковая кожа с ярким персиковым румянцем на щеках побледнела, приобрела серо-зеленый оттенок. Джеймс, проходя мимо, сочувственно поджал губы и похлопал Эмму по плечу.

Прежде чем войти, детективы и агент Уайтхолл надели защитные костюмы и маски. Но запах, вытекший из помещения как осязаемая, густая субстанция, мгновенно проник и под костюмы, и под маски, намертво приклеившись к коже.

– Черт, – выдохнул Джеймс. – Сколько он здесь пролежал?..

– Детективы. – Хэмптон поднял на них взгляд, улыбнулся и махнул рукой. – Потрясающе интересный случай. Взгляните.

Грейс следом за Джеймсом подошла ближе. Уайтхолл не торопился приближаться к телу. Посмотрев на него, Грейс поняла, что он больше теоретик, чем практик. Лезть в сознание чудовищ, вскрывать и препарировать их мозг, предугадывать, бесконечно анализировать, понимать мотивы и рассматривать фотографии жертв не то же самое, что видеть тело, больше недели пролежавшее в теплом, влажном помещении. Он выглядел растерянным, внутри его шло целое сражение. Педантичный Уайтхолл, казалось, пытался договориться с собой. Он боялся вымараться, боялся не справиться и составить компанию Эмме снаружи. Грейс не хотелось его смущать. Она отвернулась и взглянула на тело.

– Вам повезло. – Перед детективами возник Арчи Морган и протянул им пластиковый пакет, в котором лежали водительские права жертвы. – Перед вами Мэттью Реймонд.

Детективы переглянулись. Имя жертвы оказалось им знакомо. Все утро они просматривали список Уайтхолла. Бывший студент Вашингтонского университета, фотограф и журналист Мэттью Реймонд был среди «Вашингтонских псов». Но он едва ли походил на соблазнительного опасного красавца с фотографии. На снимке у Мэттью был взгляд с поволокой, кривая ухмылка и чувственные губы, волнистые каштановые волосы, тронутые сединой на висках, ямочки на щеках. Все это не сходилось с обезображенным трупом перед глазами.

– Да, спасибо, Артур, – с шероховатым налетом раздражения в голосе сказал Хэмптон. – Мэттью Реймонд, сорок два года. Судя по состоянию тела, он пролежал здесь примерно полторы недели. Процветает ферментативное разложение, ярко выражена гнилостная венозная сеть… Мистер Реймонд был в хорошей форме, в теле совсем небольшой процент жира, иначе разложение было бы еще более стремительным. Голова практически отделена от тела, мягкие ткани шеи сильно повреждены…

– И она словно… – Джеймс наклонился к телу, нахмурился и помолчал, подбирая слова. – Словно не отсюда, – выдохнул он и пошатнулся от запаха, его глаза заблестели от выступивших слез.

– Вот это как раз самая интересная часть. Пленка, обмотанная вокруг головы, ограничила доступ кислорода к тканям, что сильно замедлило разложение.

– Причина смерти? – Грейс старалась не дышать, голова кружилась, ей хотелось поскорее оказаться на воздухе, в машине и подальше от этого места.

– Если судить по брызгам крови… – Доктор Хэмптон окинул пол взглядом. Крови было много, как на скотобойне. Она свернулась, высохла, превратившись в бурые пятна на бетоне, но количество ужасало. Должно быть, убийца был покрыт ею с головы до ног. – Ранение шеи и повреждение сонной артерии.

– Хватило бы и одного удара. – Совладав с собой, агент Уайтхолл приблизился и сделал несколько фотографий. – Наш парень был в ярости, когда убивал мистера Реймонда.

Никто из них не сомневался, что Мэттью убил человек, которого они ищут.

– Для чего пленка? – Грейс обернулась к Джеймсу и с мольбой посмотрела в его глаза, не до конца понимая, что хотела бы услышать.

– Пытка водой. И наши, и арабы использовали ее на Ближнем Востоке. Любимое развлечение ЦРУ. У него множество преимуществ: не оставляет физических следов, но при этом оказывает сильное психологическое давление, выводит из эмоционального равновесия, во время пытки развивается сильнейший страх смерти. Я помню, она многим развязывала языки. После нее человек… уже не тот, что был раньше.

– Ты пугающе много об этом знаешь, – усмехнулся Уайтхолл.

Грейс заметила, как Джеймс с силой сжал челюсти под маской. Под глазом у него проступила вена. Грейс едва подавила в себе порыв обнять его. После того как Джеймс рассказал ей о времени, проведенном в плену, она часто ловила себя на мысли, что ей бы хотелось заставить его забыть о тех днях.

– Нужно проверить, не заявлял ли кто-то о его исчезновении. – Джеймс смягчился, перехватив сочувствующий, болезненный взгляд Грейс.

– Он не женат, родители живут в другом штате, у него нет даже подружки, а его друзья трясутся за собственные шкуры, не думаю, что кто-то… – Уайтхолл не договорил.

– Тогда нужно обыскать его дом. Спасибо, Скотт. Пришли отчет как можно скорее. – Нортвуд коснулся плеча доктора Хэмптона и направился к выходу. – Нейт. – Раздеваясь на ходу, Джеймс набрал номер офицера Портмана. – Срочно раздобудь мне ордер на обыск.

Прокурор Хейс подписала ордер на обыск квартиры Мэттью Реймонда через несколько часов после звонка Портмана. К шести часам вечера детективы и криминалисты уже стояли в коридоре многоэтажного дома в даунтауне, ожидая, когда вскроют дверной замок. Парни из команды Арчи Моргана оцепили пространство от лифта до входа в квартиру желтой лентой. Джеймс переминался на месте в нетерпении, его кожа покрылась испариной, волосы на висках слиплись от пота, он с силой сжал челюсти, Грейс слышала, как он скрежетал зубами, от чего ее собственные неприятно ныли, но Келлер оставалась спокойной. В этом отрешенном спокойствии чувствовалось отчаяние и смирение. Грейс была готова ко всему.

Специалисты вскрыли замок и отступили от двери на несколько шагов, освобождая детективам проход. Грейс дернулась на месте, но, прежде чем она успела сделать шаг, Джеймс остановил ее, прикосновением к предплечью.

– Стой, – тихо сказал и пошел первым.

Джеймс настороженно толкнул дверь, она медленно, со скрипом открылась, и тогда Нортвуд шагнул в темное пространство прихожей, как в пасть древнего мифического чудовища. Тьма поглотила его целиком. Грейс запаниковала, ей вдруг захотелось кинуться за ним, схватить за руку и вывести на свет. Она слышала его гулкие шаги, отскакивающие от стен коридора. Затем он щелкнул выключателем.

– Все в порядке, входите, – сказал он и повел взглядом вокруг себя, осматриваясь.

Квартира Реймонда не была похожа ни на безукоризненный дом Брюэра, ни на классическое поместье Голдберга в псевдоколониальном стиле. Интерьер в апартаментах Реймонда показался Грейс слегка хулиганским. Приглушенные тона и простые формы были фоном для безумных работ современных художников и постмодернистов. Стены в квартире Реймонда напоминали галерею. Фотографии его авторства, упакованные в багетные рамы, по большей части снимки обнаженных женщин в провокационных позах, напомнили Грейс стиль фотографа Терри Ричардсона. В них было что-то неправильное, омерзительное. При взгляде на них Грейс чувствовала себя грязной.

Рассматривая снимки, Грейс не заметила, что Джеймс задержался возле одного из них.

– Знакомая задница, – усмехнулся он, кивком указывая на модель, когда Грейс столкнулась с ним.

– Брук? – узнала Грейс на фото любовницу Джейми Брюэра.

Лица не было видно, но она хорошо запомнила кровяную росу на ягодицах и родинку на бедре Брук Хэллфорт.

Джеймс кивнул, помолчал, брезгливо вглядываясь в снимок, и пошел дальше, в гостиную. Грейс какое-то время смотрела ему в след, в голове вставали на свои места недостающие фрагменты рассказа Брук. Джейми с приятелями опоили ее, изнасиловали и сделали фотографии. Теперь она понимала, кто был фотографом. Грейс достала из кармана телефон и напечатала смс доктору Хэмптону: «Провел вскрытие? Нашел что-нибудь интересное?» Хэмптон прислал ей полароидный снимок, весь в красно-бурых разводах, на котором кто-то запечатлел изувеченного и мертвого Мэттью Реймонда. «Это было у жертвы во рту», – добавил судмедэксперт. За спиной у Грейс присвистнул Арчи Морган.

– Жутко здесь, правда? – спросил он, глядя по сторонам, и передернул плечами.

– Соберите все снимки со стен… где видны лица или какие-то отличительные особенности: родинки, шрамы, татуировки, веснушки…

Грейс скользнула взглядом по снимку. На нем был только торс и тонкая шея с напряженными сухожилиями: белая рубашка расстегнута до середины, трогательный хлопковый бюстгальтер в мелкий цветочек, грудь, покрытая веснушками. Ей стало нехорошо: закружилась голова, к корню языка подступила тошнота. Хрупкая фигурка сильно напоминала девичью. Детективу показалось, что на снимке совсем еще юная девушка. Сбросив мутное наваждение, Грейс попыталась убедить себя, что сейчас они заняты поисками убийцы Реймонда, а не сбором доказательств, что он и его приятели заслуживали смерти. И все же. Ей казалось, узнай она причину, вычислить убийцу станет проще.

Криминалисты, незамедлительно приступившие к работе, исследовали каждый сантиметр квартиры, перемещаясь из гостиной в спальню, из спальни в ванную, в кабинет, гардеробную, гостевую комнату и техническое помещение, где стояла стиральная машина и приспособления для уборки. Джеймс, в бахилах и латексных перчатках, ходил по гостиной, наблюдая за криминалистами. Изредка он брал предметы в руки и ставил их на места.

– Здесь все вроде в порядке. – Джеймс взял с каминной полки книгу и пролистал ее, когда Грейс подошла к нему со спины.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы его похитили из квартиры, убийца оставил бы нам беспорядок. Разве нет?

– Да, возможно. Нейт допрашивает консьержа. Я думаю, нам нужен ордер на видеоматериалы, чтобы понять, когда он исчез.

– Нашли его компьютер и камеру. Упаковывать? – В гостиной появился Арчи.

– Да, – рассеянно произнесла Грейс. – Конечно.

– Вы не смотрели, что там? – Джеймс положил книгу на место и провел пальцем по поверхности полки – он остался чистым.

– Не-а, он запаролен. Парни в лаборатории разберутся.

– Тебе не кажется, что здесь слишком чисто для холостяцкой берлоги творческого человека? Кто-то поддерживает чистоту. И нам нужно выяснить кто.

Грейс вспомнила, в каком запустении нашла дом Джеймса и Мэдди, когда впервые навестила его после похорон.

– Пыли нет совсем. Даже в труднодоступных местах, – заключил Джеймс. – Реймонд не женат, подружки у него, насколько нам известно, нет. Либо он невыносимый педант, что совсем не сочетается с его образом разгильдяя, либо у него есть домработница. Нужно поговорить с ней. Может, она расскажет что-то интересное.

Едва заметно улыбнувшись, Грейс отметила про себя, что агент Уайтхолл им бы сейчас пригодился, но Генри остался в участке. Он работал над «Вашингтонскими псами» и пытался задействовать ФБР, чтобы они помогли составить список без вести пропавших девушек округа Кинг за последние двадцать лет. Грейс была почти уверена, что из этого ничего не выйдет. По статистике, некоторые из них сбежали из дома, другие стали ненайденными жертвами убийц, о которых те не спешили рассказывать. Грейс подумала о Калебе. Сколько из них могли быть его жертвами? Мысль навестить его в тюрьме внезапно возникла в голове и мгновенно стала навязчивой.

– Тут все чисто, детективы. Постельное белье чистое, как и обивка мебели. На расческе нет волос, никаких следов телесных жидкостей или чего-то подобного. Компьютер – самое интересное, что здесь есть. Мы его упаковали. И фотографии тоже. Не вижу смысла терять время. – Арчи на ходу стянул с рук латексные перчатки и пожал плечами.

– Сколько времени нужно, чтобы просмотреть его компьютер?

– Сложно сказать. От нескольких дней до нескольких месяцев. Все зависит от того, что мы будем искать. Я поговорю с парнями и дам вам знать.

– Попроси фотографа отснять и оцифровать все работы Реймонда. И пришли мне как можно скорее, хорошо?

Грейс поджала губы и вздохнула, проведя пальцами по волосам. Ее план состоял в том, чтобы просмотреть ориентировки на девушек из списка Уайтхолла и соотнести «особые приметы» с теми, что зафиксировал Реймонд. Брук натолкнула ее на это и дала надежду, что Уайтхолл может оказаться прав. Грейс предположила, что среди портретов женщин, развешанных в коридоре, как чучела голов трофейных животных, могут быть совпадения с без вести пропавшими. Комната качнулась перед глазами, и вслед за ней Грейс. На секунду теплый, приглушенный свет гостиной Мэттью Реймонда сменился призрачным желто-зеленым. Вернулся ночной кошмар. Неизменный и неотвратимый. Сон, после которого она просыпалась с криком на сбитых, влажных простынях. Коридор в доме Калеба, портреты женщин на стенах, но их имена ей были хорошо известны. Имена тех, кого Грейс не удалось спасти: Кэтрин, Мишель, Джейн, Вивьен… Мэдди.

– С тобой все в порядке? – Джеймс обхватил ладонью ее предплечье и привлек к себе, когда Арчи, прикинув что-то в уме, кивнул и вернулся с указаниями к команде.

– Да, прости. Я задумалась. – Грейс упрямо покачала головой и улыбнулась через силу. – Нужно возвращаться в участок.

Глава 23

Келлер включила посудомоечную машину, вытерла руки полотенцем и обернулась к сестре. Холли сидела на краю стола в пижаме, одолженной у Грейс. В одной руке девушка держала пустую банку из-под греческого йогурта, а в другой телефон. Она увлеченно с кем-то переписывалась, улыбалась в экран, не услышав, похоже, последний вопрос Грейс.

Кухню заливал солнечный свет, путаясь в длинных светлых волосах Холли. С улицы доносился приглушенный городской гул. В воздухе уже чувствовалось лето. Покачивая собранную наполовину римскую штору, ветер нес в дом запах нагретого асфальта, озерной воды и цветущих деревьев. Грейс с нежностью смотрела на сестру, прижавшись поясницей к столешнице.

Исследование трупа Реймонда заняло больше времени, чем обычно требовалось Хэмптону. Влажность и тепло в помещении, обшитом профилем из металла, способствовали стремительному разложению тканей. Скотт обещал закончить первичный отчет к вечеру. Команда работала слаженно. Оперативная группа занималась мелкими поручениями. Нейт Портман и Нелл Хоппер просмотрели видеозаписи и выяснили, что Реймонд в последний раз вышел из квартиры неделю назад. На записи он выглядел слегка растерянным и взвинченным: движения отрывистые, бегающий взгляд. Реймонд пользовался услугами клининговой компании. Судя по эмблеме на рабочей форме девушек, которые периодически, примерно раз в три дня, появлялись на пороге его квартиры, компанию он не менял. Нейт и Нелл опрашивали девушек-клинеров, пытаясь выяснить, не видели ли они чего-то необычного, когда убирали апартаменты Реймонда. Эти допросы до сих пор не принесли результатов. Натали и Крис последние сутки занимались тем, что изучали многочасовую съемку с единственной камеры с шоссе, которая могла быть для них информативна. Точного времени смерти они не знали, пока Портман и Хоппер не сообщили им, когда Реймонда в последний раз видели живым. Натали и Крису было нелегко, пришлось подключить еще нескольких офицеров, несмотря на то что детективам этого не хотелось. Чем меньше людей знали подробности дела, над которым они работали, тем меньше была вероятность, что детали расследования просочатся в прессу или утекут в социальные сети. Ханна была обеспокоена ситуацией, которая сложилась после интервью родителей Дейдры. Люди поддерживали их, Алекса Стоуна и убийцу, кем бы он ни был.

Генри Уайтхолл работал над списком исчезнувших девушек. Со щепетильностью свихнувшегося маньяка он распределял девушек по группам, ориентируясь на их расу, возраст, социальное положение и особенности внешности. Уайтхолл пришел в восторг, когда криминалисты прислали фотографии из квартиры Реймонда, и развесил их на стены. От мельтешения перед глазами ярких пятен в кабинете Грейс, привыкшую к пастельным, приглушенным оттенкам, слегка мутило.

Грейс и Джеймс поговорили с родителями Реймонда. Через несколько дней они должны были прилететь в Сиэтл за телом сына.

Криминалисты работали с компьютером жертвы. Несколько раз Арчи отчитывался, уверяя, что у них все под контролем. Они нашли защищенные файлы, которые Реймонд не собирался никому показывать, и теперь пытались взломать хитрый, сложный, многоступенчатый пароль.

У Джеймса и Грейс впервые за все время выдался свободный вечер. Джеймс потратил его на то, чтобы собрать вещи из дома, где жил с Мэдди, и отвезти на склад коробки с ненужной одеждой и мебелью. Грейс пригласила сестру на ужин. Холли осталась на ночь, сегодня у нее не было занятий.

– Ты меня слышишь? – С легкой усмешкой в голосе Грейс выдернула Холли из активной переписки с подругами. – Я спросила: как экзамены, успеваешь? Или оставишь часть на следующий год?

Холли взглянула на нее так, словно только что обнаружила, что не одна на кухне, и рассеянно улыбнулась.

– Вроде бы успеваю. – Она пожала плечами и уже собиралась вернуться к телефону, но передумала. – Слушай, а что тот парень, Нейт?

– А что Нейт? – Грейс нахмурилась и включила кофемашину.

– Он пару раз писал мне. Приглашал на свидание. Вы вместе работаете, да?

– Да, – холодно отозвалась Грейс, думая о том, что ей нужно еще сильнее загрузить Нейта работой, чтобы у него не было времени писать Холли. За то время, пока Грейс работала с ним, она успела его изучить. Нейт был хорошим парнем. Грейс пыталась уберечь сестру от боли, которую после смерти Эвана она едва пережила. – Послушай, Холли. – Грейс поставила на стол две чашки с кофе и села напротив сестры, положив ее босые, холодные ступни себе на колени, как в детстве. – Встречаться с полицейским – почти всегда плохая идея. Да, Нейт хороший, как щенок золотистого ретривера. Но у него почти никогда не будет времени на тебя.

– О, ну, к этому я привыкла. Мой отец и сестра полицейские. – Холли лукаво улыбнулась.

– Это грязный прием, – Грейс устало вздохнула и посмотрела ей в глаза. – Хорошо, встречайся с ним. Только потом не удивляйся, когда посреди свидания он сорвется, потому что его вызвали на место преступления, или когда обнаружишь «Глок» под его подушкой. Холли, я стараюсь быть тебе старшей сестрой, правда. Но как в детстве уже не будет.

– Ладно, прости. Я знаю, что это дело, как и все предыдущие, суперважное и бла-бла-бла… В кампусе только об этом и говорят. Особенно с тех пор, как уволился профессор Гроссман. Это правда, что его обвиняли в изнасиловании какой-то Джессики Стоун?

Грейс замерла. В кармане ее пижамных брюк завибрировал телефон. Звонил Хэмптон, но Грейс нажала на отбой и подняла взгляд на сестру:

– Что ты сказала?

– Профессор Гроссман уволился, – повторила Холли громче и по слогам, словно говорила с неразумным ребенком. – Это что, важно?

– Что-то вроде того, – пробормотала Грейс. Набирая номер Джеймса, Грейс в нетерпении вскочила со стула, зажала телефон плечом и стала стягивать с себя пижаму. – Мне нужно на работу, малышка, прости.

Снимая с вешалки джемпер и джинсы, Грейс ловила на себе озадаченный взгляд Холли.

– Джеймс? Кто сейчас наблюдает за домом Гроссмана? – без приветствий начала Грейс.

– Кто-то из патруля. Могу уточнить у лейтенанта Стивенса. – Голос у Джеймса был запыхавшимся.

– Пожалуйста. И езжай в участок.

– Что-то случилось?

– Да, Холли сказала мне, что профессор Гроссман уволился из Вашингтонского университета… Подожди минутку. – Грейс нажала на удержание, приняла вызов от Хэмптона и бросила телефон на кровать, чтобы одеться. – Слушаю, Скотт.

– Я не вовремя?

– Говори, все нормально.

– Выслал подробный отчет на почту. Причина смерти – колотая рана шеи, нож тот же. Смерть наступила около недели назад, точнее сказать затрудняюсь. Перед смертью у него была острая гипоксия. Об этом говорит состав крови и состояние некоторых внутренних органов, в том числе мозга. Токсикология чистая.

– Спасибо, Скотти, я просмотрю отчет и отпишусь тебе. – Грейс села на край кровати и уронила голову на ладони.

– Отлично, до скорого. – Хэмптон прервал вызов.

– Грейс? – Из динамика послышался обеспокоенный голос Джеймса.

– Да.

– Все в порядке?

– Да, увидимся в участке.

В ушах еще стоял раскатистый, как гром, крик лейтенанта Стивенса. Патрульные, пришедшие на смену Натали и Крису, упустили момент, когда Гроссман вышел из дома через заднюю дверь, оставив свет в гостиной и спальне включенным, и исчез в темном переулке.

Сдавив пульсирующие виски пальцами, Грейс пыталась сосредоточиться на отчете Хэмптона, но у нее не выходило. Она встала из-за стола и подошла к Джеймсу, заглянув ему через плечо. Он просматривал профили девушек, отобранных Уайтхоллом для дела. Не задерживаясь ни на ком подолгу, Нортвуд сверялся с полицейской базой и, если обнаруживал, что девушку нашли живой или мертвой, откладывал папку в сторону. После выборки список Генри становился значительно короче. Уайтхолла в кабинете не было. Закончив с потенциальными жертвами, он созвонился с несколькими мужчинами, бывшими членами «Вашингтонский псов», и назначил три встречи. Грейс взглянула на часы – он должен вернуться совсем скоро.

Джеймс раскрыл очередное дело и застыл. Грейс уже давно научилась считывать его настроение и эмоции. Нортвуд выпрямился, осанка сразу стала болезненно правильной, как у оловянного солдатика (казалось, живые люди так не умеют), плотно сжал челюсти и перестал дышать. Напряженные плечи не вздымались, как от дыхания. В глазах застыл лед, но от его тела шел жар. Погрузившись в себя на ту глубину, о которой никто не знал, Джеймс лихорадочно что-то вспоминал и одновременно наперед просчитывал в голове ходы и отрабатывал версии. Он был напряжен, решителен и огорчен одновременно.

– Что-то не так? Ты ее знаешь?

Голос Грейс стал для Джеймса катализатором. Он наконец выдохнул, плечи опустились, но рассматривать фотографию рыжей девушки, которую звали Мэй, не перестал. Грейс тоже смотрела на нее. Мягкие, обтекаемые черты лица, полные губы без четкого контура, серо-голубые глаза и ярко-рыжие волосы показались Грейс смутно знакомыми. Ее бледную сливочную кожу так плотно покрывали веснушки, что она выглядела слегка загорелой. И улыбка: невинная, робкая, почти детская.

– Нет, не думаю. – Джеймс покачал головой и отложил папку в сторону.

– Джей, я считаю, что нам нужно навестить Калеба. – Произнеся наконец то, о чем думала последние несколько дней, Грейс почувствовала, что ей стало легче дышать.

Джеймс откинулся на спинку кресла и взглянул на нее снизу вверх:

– Что ты хочешь узнать?

– Хочу, чтобы он сказал, что среди этих девушек нет его жертв.

– Грейс, я очень сомневаюсь… и ты же понимаешь, что он может начать говорить о том, чего никто не должен знать. – Джеймс хотел сказать еще что-то, но не стал.

В кабинет вошел Генри Уайтхолл.

– Поговорил с Хадсоном, Палмером и Лоуренсом. Все мимо. – Генри снял пиджак и повесил его на спинку стула. – Яэль Голдберг опознала Хадсона, но сказала, что видела его всего пару раз за то время, пока они с Малкольмом были женаты. В первый раз на свадьбе и во второй на вечеринке в честь рождения ребенка. Хадсон сказал то же самое. После выпуска они практически не поддерживали связь. Он потерял свое состояние во время кризиса. Живет у родителей жены. Его больше никуда не приглашают. Палмера и Лоуренса никто не смог припомнить, но я все же поговорил с ними, потому что против них обоих в разное время выдвигали обвинения в изнасиловании. Не сказал бы, что эти встречи принесли мне удовольствие, но, по крайней мере, этих двоих можно вычеркнуть из списка. После судебных разбирательств старые приятели прекратили с ними общение. Нужно разделиться, опрашивать минимум по девять человек ежедневно, – говорил Генри быстро, что было на него не похоже. В глазах маниакальный блеск, на губах странная, кривая усмешка. Уайтхолл наклонился над столом и вычеркнул три фамилии из списка. – А что у вас?

– Ничего особенного. – Джеймс пожал плечами и скрестил руки на груди. – Ждем новостей от криминалистов по компьютеру Реймонда.

– О, я не сомневаюсь, они найдут там нечто такое… И это нам не понравится.

– Откуда эта уверенность?

Грейс села на край стола Джеймса и устало взглянула на Генри. Азартность и почти радостное возбуждение, волнами исходившее от профайлера, разбивались о ее стену, выстроенную из череды бессонных ночей, переживаний, отчаяния и страха. После того что случилось между ней и Джеймсом, Грейс несколько раз снился Калеб. Композиция кошмаров изменилась, теперь в них она раз за разом проживала смерть напарника. У них не было времени поговорить о той ночи в гостинице. Об иррациональном спокойствии, безопасности и наполненности, которую Грейс испытала. О ее слезах и странном предчувствии, которое сбылось. Они оттягивали этот разговор, потому что оба были к нему не готовы.

– Поделишься мыслями? – Джеймс захлопнул крышку ноутбука и отодвинул от себя папки, пытаясь освободить пространство.

Генри поднял на них глаза и едва заметно улыбнулся.

– Посмотрите на все это. – Он обвел рукой стены, увешанные снимками Реймонда. – Вы не понимаете?

Грейс прикусила щеку изнутри, уставившись невидящим взглядом на фотографию веснушчатой груди. Мыслями, возникшими у нее при обыске квартиры Реймонда, Грейс ни с кем не делилась, но теперь они, казалось, обретали форму.

– Это трофеи. Не все фотографии, что вы изъяли, представляют какую-то ценность, но эти – да. Я думаю, что имена девушек со снимков есть в списке. Я вычислил интересную закономерность. – Генри положил на стол перед детективами несколько листов с водным знаком «ФБР». – Большинство из пропавших девушек в разные годы учились в Вашингтонском университете. Двадцать лет назад изнасиловали Джессику Стоун и убили Дейдру Хьюз. Обе студентки Вашингтонского университета. Затем затишье. Там же в две тысячи пятнадцатом году Кит Гроссман начинает свою преподавательскую карьеру. И… посмотрите сюда. Анна Барлоу пропала год спустя, Пенелопа Уилсон – еще год спустя, Шэрон Хэмилтон – в восемнадцатом году, Андреа Бреккер – в девятнадцатом, Меллиса Праймроуз – в двадцать первом, Мэй Траск – в двадцать третьем. Должен быть еще кто-то за двадцатый и двадцать второй год, но я пока не понимаю кто. Это неважно. Я говорю о другом. Они убивали девушек с определенной периодичностью, примерно раз в год, и трофеи им нужны, чтобы продлить переживание. Если серийный убийца – одиночка и социопат, все просто – он может хранить части тел в холодильнике или нижнее белье жертв в подвале. Но если серийный убийца, скажем, помощник мэра или профессор? Фотографии. Не изуродованных тел или отрезанных конечностей. Художественные фотографии с легким эротическим подтекстом и капелькой садизма – отличный вариант. Это позволяет им меньше убивать, не привлекать слишком много внимания. Коллекционирование – это всегда про саморегуляцию. Фотографии на стенах дарили им некую гармонию и эмоциональный комфорт. Пока впечатления были яркими, они спасались женщинами вроде Брук, позволявшими делать с собой все что вздумается за новую сумочку «Биркин», а затем, – он вздохнул и сделал долгий глоток воды из стакана, который стоял на столе Джеймса, – очередное убийство, еще одна студентка, потерявшая голову от красавчика-профессора с приятным тембром голоса и опасной сексуальностью во взгляде. Девочки обычно тщательно скрывают такие отношения даже от подружек. Поэтому он не боялся, что кто-то может указать на него. – Генри опустился на стул и прижал ладонь к нижней половине лица.

– Есть и другие девушки, – справедливо заметил Джеймс. – Они не учились в Вашингтонском университете.

– Не знаю, возможно, убийств было больше одного в год, возможно, не только Гроссман выбирал жертв. Возможно, это даже не убийства. Может быть, они держат их где-то или организовали секс-трафик. Я пока не вполне понимаю.

– Но зачем помощнику мэра и потомственному адвокату деньги?

– Я не говорил, что они делали это ради денег.

– Но тогда для чего?

– Люди, у которых есть все, больше, чем все, мыслят иначе, чем мы с тобой, Джеймс. В какой-то момент ты перестаешь испытывать удовольствие от социально приемлемых отношений, от алкоголя, доступных женщин, новых машин, часов. И тогда проявляются девиации. Любые, к которым ты был предрасположен с самого начала: запрещенные вещества, насилие, опасные развлечения.

– Нам нужно опросить родственников пропавших. – Грейс взглянула на стопку личных дел, лежащих на столе Джеймса, и потерла лицо ладонями. – Джей, подключи к делу Нейта, Нелл, Криса, Нат… всех, кого сможешь найти, – пробормотала она, вытащив телефон из кармана и приняв вызов. – Да, Арчи, я слушаю.

– Детектив Келлер… – Впервые со дня их знакомства Грейс слышала в голосе смешливого Арчи растерянные, панические ноты. – Парни вскрыли компьютер Реймонда, – медленно произнес он и шумно сглотнул. – Вы должны это увидеть. Это просто… Приезжайте немедленно.

Глава 24

Коридоры криминалистической лаборатории Сиэтла, казалось, хранили крики Саманты Мэддокс. Отголоски ее истерики еще звучали в голове у Грейс, заглушая звук торопливых шагов. Джеймс почти всегда ходил бесшумно, мягкая, плавная походка снайпера придавала ему сходство с диким животным. Но каблуки на классических туфлях Генри Уайтхолла отбивали тревожный ритм, подталкивающий Грейс вперед, к двери кабинета Арчи Моргана.

Грейс еще ни разу не приходилось бывать на шестом этаже лаборатории. Это место, в отличие от этажа судмедэкспертов, было не предназначено для посетителей. Пустые коридоры, закрытые кабинеты, давящая тишина и едва уловимое гудение проводов. Здесь не пахло стерильными бинтами и антисептиком, а воздух был значительно теплее, но Грейс дрожала. Ее трясло не от холода. Голос Арчи и его «приезжайте немедленно» проник в нее и расползся внутри липким, душащим страхом.

Они шли молча. Ужас, сковавший Грейс, передался напарнику и профайлеру как вирус, от которого не было спасения. Каждый из них думал об одном и том же: материалы, добытые Арчи Морганом, станут переломным моментом в расследовании. В машине, по пути к лаборатории, Грейс думала о том, что они увидят. Она вспомнила слова студента Вашингтонского университета, кажется, его звали Юэн. Мальчишка рассказал об обряде инициации «Вашингтонских псов». Сексуализированное насилие над женщинами, снятое на видео, было входным билетом в тайное сообщество. Грейс не до конца поверила его словам, но, хотела она того или нет, на них опиралось расследование. Безумные слухи и легенды, которыми были окутаны все тайные общества в старых университетах, всегда приводили ее в замешательство. В полицейской академии, где она училась, не было ничего подобного, но ей не раз приходилось слышать совершенно дикие истории об обществе «Череп и кости» или «Волчья голова». Поэтому ей представлялось, что парни из команды Моргана обнаружили на компьютере гигабайты видеозаписей с изнасилованиями и, возможно, убийствами.

– Слово «hounds» в названии – не всегда значит «псы», – когда они остановились перед дверью в кабинет Арчи Моргана, задумчиво прошептал Генри.

Он слегка нахмурился, опустил взгляд под ноги, его рот приоткрылся, словно в удивленном вздохе.

– Что? – Нортвуд собирался постучать.

– Я говорю… – Генри поправил очки на переносице и лихорадочно облизнул губы. – «Hound» имеет несколько значений. В том числе: гончая, охотник, негодяй и даже «натравливать», «подвергать преследованию». Что, если мы все время вкладывали неправильный смысл в название? Я высмеял его, сказал, что оно звучит как название для сборной по футболу. Но что, если я ошибался с самого начала и правильнее всего считать их охотниками, преследователями, но не псами.

– Какого черта, Генри, что это вообще должно значить? – Джеймс нетерпеливо переступил с ноги на ногу и поджал губы.

Грейс переглянулась с Генри. Ей показалось, что сейчас они думали об одном и том же. Преследователь и жертва. Охотник и добыча. Ей показалось, они оба знали, что именно увидят всего через несколько минут. Образы были смутными, смазанными, но чем дольше Грейс смотрела в глаза профайлеру, тем четче они становились.

Джеймс покачал головой и все же постучал в дверь. Арчи ответил незамедлительно, пригласив их войти. На его лице не осталось и следа той привычной улыбки, которую всегда хотелось вернуть в ответ. Не в пример их собственному, кабинет Моргана был чист и аккуратен. Педантичность Генри Уайтхолла по мере продвижения расследования сходила на нет. Изменения не бросались в глаза, но в конце концов их с Джеймсом кабинет стал напоминать типичный захламленный чулан из нуарного детектива. Арчи Морган предпочитал минимализм. Стол, на котором не лежало ничего лишнего, стоял у окна, освещаемый солнечным светом, экраны трех мониторов были безукоризненно чистыми. Всего один стул для посетителей и двухместный диван в противоположном углу, рядом с небольшим шкафом для одежды.

– О, вы уже здесь… – как-то заторможенно и рассеяно пробормотал Арчи и смахнул тыльной стороной ладони испарину со лба. – Сразу к делу… Я работаю в криминалистике уже почти восемь лет, но такого еще ни разу не видел. Предупреждаю сразу, после этого вам придется выделить значительную часть заработка на психотерапевта. – Он усмехнулся, но эта усмешка казалась просто неуместной защитной реакцией. – Так, ну… вам в любом случае придется это увидеть, поэтому… – Арчи подозвал детективов и профайлера ближе к себе и развернул один из мониторов так, чтобы все было хорошо видно.

Джеймс наклонился, оперся ладонями на столешницу и сжал челюсти, его лицо ничего не выражало, отрешенным, холодным взглядом он уставился в экран. Генри встал за спиной Моргана и сложил руки под грудью: кулаки сжаты, плечи напряжены, брови сдвинуты к переносице. Грейс подошла к Джеймсу, прижалась к его бедру, чтобы почувствовать опору, и шумно сглотнула скопившуюся во рту слюну.

– Мы выборочно осмотрели несколько видеозаписей. – Он помолчал, подбирая слова. – Это охота.

– Что? Ты вызвал нас, чтобы посмотреть видеозаписи с охоты?

Джеймс выпрямился, снисходительно взглянул на Арчи и улыбнулся, но Грейс почувствовала в его голосе раздражение. Похоже, он все еще не понимал или просто не хотел верить.

– Это не… Как бы попроще сказать… Вроде как охота на людей. На женщин. Не знаю, вот. – Он щелкнул папку с названием «19», выбрал первое видео из двух существующих и откинулся на спинку стула.

Это была любительская съемка. Камера дрожала в руках оператора, но Грейс без труда узнала кампус Вашингтонского университета. В вечернее время на улице почти не было прохожих. Девушка на видео определенно не знала, что ее снимают. Она шла, стуча каблуками по брусчатке, кутаясь в черное длинное пальто. Ветер рвал ее темные, волнистые, тяжелые на вид волосы, с деревьев сыпалась рыжая листва. Стал накрапывать дождь, отчего изображение местами плыло. Когда преследователь почти поравнялся с жертвой, она стремительно обернулась. На какую-то долю секунды ее красивые, кукольные черты исказил испуг и озадаченность: брови нахмурены, губы мученически изогнуты, словно за мгновение до крика. Затем ее лицо разгладилось, девушка улыбнулась и замедлила шаг. Кадр сместился вниз. На экране появились две пары ног: каштановые мужские оксфорды и черные замшевые сапоги на высоком каблуке.

– Профессор, что вы делаете здесь так поздно?

– Только закончил проверять ваши тесты, мой ассистент заболел.

– Вы снимаете?

– Здесь так красиво по вечерам, правда? Я никогда раньше этого не замечал.

– Да. – Она запнулась и слегка неуверенно добавила: – Пожалуй…

– И ты сегодня очень красивая.

Кадр сменился после склейки. Все это походило на любительский фильм. Грейс не до конца понимала, что происходило на записи, но чувствовала, что у этого есть сценарий.

– Андреа Бреккер, – прошептал Генри, и остальные как по команде посмотрели на него. – Это Андреа Бреккер.

– Девушка из списка, – подтвердил Джеймс. – Я смотрел ее дело сегодня. Это она, Грейс, студентка Вашингтонского университета, пропавшая в девятнадцатом году.

Андреа прятала свою сахарную улыбку за бокалом вина. Она сидела на светлом кожаном диване, поджав под себя ноги, переговариваясь с собеседником, который снимал ее на камеру. Звучало что-то из классики. Возможно, Густав Малер. Проигрыватель стоял возле дивана, но звук не был навязчивым.

– Знакомый интерьер. – Джеймс поднял взгляд на Грейс.

– О чем ты?

– Мы с Нелл были в доме Гроссмана. Это его гостиная. Его чертов проигрыватель, репродукции на стенах и кожаная мебель.

– Здесь болтовня, ничего интересного. – Арчи свернул видео и открыл другое. – Я перешлю вам все материалы. Но сначала взгляните на это.

То, что они увидели дальше, заставило всех троих разом замолчать. Кабинет погрузился в странную, напряженную тишину, прерываемую звуками, доносившимися из колонок. Смотреть на экран не отрываясь было невозможно. Джеймс видел многое. Он видел, как пытали людей, и сам подвергался пыткам, видел, как боевики режут глотки солдатам, как жертвенным ягнятам, видел разворошенные взрывами детские тела где-то за океаном, видел истерзанные тела женщин с отделенными молочными железами еще прошлой осенью, здесь, в Сиэтле. Он видел холодное, бледное тело Мэдди и прижимал ее, мертвую, к себе, пачкаясь в крови, но сейчас он отводил от экрана взгляд, смотрел на свои дрожащие руки, за окно, туда, где текла жизнь. На автомагистрали шумели машины, шелестела изумрудная листва и кричали птицы. Джеймс смотрел в безразличное голубое небо, сложив ладони перед собой, словно молился. Он не хотел наблюдать, как насилуют и истязают Андреа, просто не мог.

Лето мгновенно растеряло все свои краски, обесцветилось. Вокруг все стало черно-белым. Грейс почувствовала соленный вкус на губах и зажала рот ладонью, чтобы не закричать и не разрыдаться в голос. Гроссман привел Андреа к друзьям, как овцу на заклание. Пятеро мужчин терзали ее тело много часов подряд, даже после того, как она перестала реагировать. Периодически они приводили ее в чувства, и все начиналось заново. Андреа кричала, пыталась защищаться, умоляла отпустить ее, убить, прекратить все это. Она звала маму.

Грейс захотелось сделать сразу несколько вещей: закурить, вымыться с мочалкой и прекратить поиски убийцы, охотящегося на «Вашингтонских псов», но она не могла двинуться с места. Они смотрели запись в ускоренном режиме, но ей казалось, что она стоит здесь целую вечность, что ее ноги приросли к полу в кабинете Арчи Моргана, вплавились в холодный гранит и бетон под ним, такими тяжелыми они казались.

Генри единственный смотрел не отрываясь и делал пометки в блокноте. В отличие от детективов, он хорошо контролировал себя, не позволяя эмоциям взять верх.

– Сейчас начнется самая занимательная часть, – прошептал Арчи, не поднимая взгляда, когда экран сначала потух, а затем, спустя пару секунд, загорелся снова.

К концу предыдущей части Андреа выглядела так, словно уже была мертва. Ее красивое лицо заплыло от ударов, зубы обломались, губы распухли, а большие карие глаза теперь напоминали щелки. Но в следующем кадре она лежала на боку посреди бескрайнего черного леса, опираясь рукой на пожухлую траву и подопревшие листья. Ее трясло. Она уже не могла плакать, только хныкала, срываясь в сухие рыдания, из ее груди рвались странные булькающие звуки.

– Пожалуйста, – едва шевеля разбитыми губами, прошептала она и повисла на его руке, когда один из насильников подошел к ней ближе, намотал на кулак длинные шелковистые волосы, теперь взбитые и слипшиеся от крови, и поднял ее над землей. – Пожалуйста, я никому не скажу. Пожалуйста, мне так страшно…

– Слышали, парни, она никому не скажет, – сказал один из них, а остальные рассмеялись.

Этот голос Грейс часто слышала с экранов телевизора. Она сразу узнала говорившего. Джейми Брюэр. Горячие слезы текли по ее руке.

Они загнали Андреа довольно быстро. У нее не было сил спасать свою жизнь. Она пробежала всего несколько миль, судя по времени, прежде чем упала и больше не смогла подняться. Кто-то выстрелил ей в ногу из двустволки, чтобы она даже не пыталась сбежать. Андреа завыла. Ее лицо снова сняли крупным планом. Девушку била крупная дрожь, она отключалась на несколько секунд и снова приходила в себя.

– Мамочка, тут так холодно, – шептала она, словно в бреду. – Я не… я не хочу умирать.

Грейс заставила себя отвернуться. Теперь она ничего не видела, но все еще слышала голоса, смех. Андреа захрипела и быстро затихла.

– Сделай-ка фото для коллекции, – сказал один из них, и Грейс услышала, как остальные снова одобрительно рассмеялись.

Когда щелкнул затвор фотокамеры, Грейс вздрогнула. Она обернулась и увидела полароидный снимок крупным планом на экране мужчина в балаклаве стоит в кадре с охотничьим ножом и двустволкой, он позирует, как охотник, положив одну ногу на тело жертвы. И внезапно затерянный где-то среди буйных мыслей пазл встал на место, она поняла, зачем убийца-мститель делал фотографии жертв. Сначала это казалось бессмыслицей, странной манией, особым почерком двинутого серийника, но теперь она была уверена, что на самом деле это было актом возмездия. Он хотел, чтобы они поняли, что он знает, знает обо всем.

– Восемнадцать записей с подобным содержанием, – вздохнув, сообщил Арчи.

– Сколько видеозаписей? – переспросил Джеймс.

– Восемнадцать. Мы не все успели отсмотреть, поэтому я не могу сказать, сколько убийств они совершили, но…

Грейс его не слушала, не отнимая ладоней от лица, она выбежала из кабинета, пытаясь вспомнить, не проходили ли они уборную, пока шли к кабинету Моргана. Ее замутило.

Упав на колени перед унитазом, Грейс судорожными движениями убрала волосы от лица и оперлась ладонями на ободок. Какое-то время она действительно думала, что ее вывернет наизнанку, но ничего не случилось. Грейс отползла в сторону и прижалась спиной к стене. Она обняла колени руками, опустила на них голову, прикрыла глаза. Из-под подрагивающих ресниц текли слезы. Грейс думала о тех восемнадцати девушках, над которыми надругались и загнали, как ланей. Думать о них было почти так же мучительно, как и смотреть видеозапись, но иначе она не могла. Ей хотелось сжаться в комок, исчезнуть, не существовать.

Часть ее души умерла вместе с Андреа. Эта часть была вымазана кровью, грязью, к ней прилипли пожухлые листья и сухие хвоинки. Она знала, что ей придется просмотреть все видеозаписи хотя бы частично, чтобы попытаться опознать жертв и преступников, и тогда восемнадцать мертвых девушек разорвут ее душу на части. Грейс могла бы отказаться, поручить это Генри и Джеймсу, но она не умела расписываться в своих слабостях. Иногда ей казалось, что каждое дело отхватывало от нее по куску, и совсем скоро от ее тела ничего не останется. Она принимала в себя все пули и лезвия ножей, это было невыносимо.

Джеймс нашел ее в уборной, сидящей на полу у кафельной стены.

– Хэй… – Напарник опустился перед ней на колени, растормошил, обхватил нижнюю половину ее лица ладонью и ощутимо сжал. – Посмотри на меня. Давай. Вот так, – прошептал он, когда она подняла на него влажный, воспаленный взгляд. – Это больно, согласен. Очень больно. Но ты должна взять себя в руки.

– Она звала маму, Джеймс…

Он выглядел так, словно собирался произнести вдохновенную речь, но его оборвали на полуслове. Решительность сменилась раздражением, промелькнула злоба и ярость. Джеймс понурил плечи, поджал губы и обреченно кивнул.

– Да. – Голос его был спокойным. – Она звала маму, – подтвердил Джеймс. – Послушай, если это слишком для тебя, ты можешь отказаться от дела. Я и… Генри, мы доведем его. Если хочешь. – Теперь уже нежно обхватив лицо Грейс обеими ладонями, Джеймс стер пальцами слезы с ее щек. – Если ты действительно этого хочешь, я поговорю с лейтенантом МакКуином. Возьмешь отпуск, съездишь к родителям.

Грейс покачала головой и прикрыла глаза.

– Если хочешь продолжать, тебе придется взять себя в руки, Грейс. Сейчас… мы так близки к концу, пожалуйста, не оставляй меня наедине с Уайтхоллом, мы же поубиваем друг друга. – Джеймс улыбнулся, и Грейс тоже пришлось.

Она кивнула, заплакала в голос, у нее больше не было необходимости держать перед ним лицо. Джеймс коснулся ее губ поцелуем, который вышел скомканным, соленым и коротким, и крепко обнял, дав ей понять, что она всегда может на него рассчитывать.

В машине тихо играло радио. Никто не разговаривал, переживая случившееся каждый по-своему: Джеймс курил третью сигарету подряд и игнорировал правила дорожного движения, Генри, положив на колени ноутбук, что-то быстро печатал, периодически поправляя очки одновременно трогательным и раздражающим жестом, Грейс расположилась на заднем сиденье, привалившись на один бок, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и рассматривала смазанную молочным туманом картинку за окном. На улице давно уже стемнело. Солнце описало по небу полукруг и скрылось на западе.

– Я думаю, что первая часть видео сделана для личного использования. Если вы обратили внимание, Гроссман не слишком заботился о том, чтобы скрыть свою личность. – Уайтхолл захлопнул крышку ноутбука, и в салоне стало темно, светился только огонек сигареты Джеймса, спидометр и стереосистема. – Но вторая часть… возможно, они распространяли видео. Наши парни из оперативного отдела сейчас работают над похожим делом, снафф-видео в даркнете, нужно связаться с директором, может быть, мы движемся в одном направлении, только идем разными путями… – Последние слова он проговорил уже тише и достал из кармана телефон.

– Нам стоит отсмотреть хотя бы первые части. Мы знаем, что мужчин было пятеро. Трое из них – Брюэр, Голдберг, Реймонд – мертвы. Гроссман сбежал. Но есть кто-то еще.

– Ты не думал, что каждый раз это могут быть разные мужчины?

– Это мало похоже на правду, – дожидаясь, пока директор ответит на вызов, сказал Генри и покачал головой. – Большое количество участников превратило бы всю затею в хаос. К тому же у них слаженный коллектив. Они понимают друг друга зачастую без слов, действуют так, словно это один человек. Такое возможно, только если между людьми существует сильная эмоциональная связь.

– Это… сейчас неважно, – трезво заметил Джеймс. – Мы расследуем убийства мужчин, не девушек. Для начала нам нужно выяснить, кто из тех, у кого был мотив, устроил охоту на «Вашингтонских псов», а уже после будем думать о том, сколько убийц в балаклавах было на самом деле.

Салон машины снова погрузился в тишину, сотканную из тихого урчания двигателя, заунывного трека из колонок и долгих гудков в телефоне Генри.

Глава 25

За ночь им удалось отсмотреть, систематизировать и рассортировать большую часть полученных от Арчи Моргана материалов, а ближе к утру обессиленная Грейс села на диван, оперлась на один бок и, опустив голову на подлокотник кресла, провалилась в тревожный сон. Картинки, мелькавшие перед глазами, пугали ее, терзали, как стая оголодавших койотов. Все видео начинались по одному сценарию. Один из них, чаще всего профессор Гроссман, заводил отношения с молодой девушкой. Иногда на мероприятиях и светских приемах он цеплял взглядом из толпы хорошеньких, пустоголовых, наивных дурочек, разносивших коктейли или шампанское. Иногда это были студентки, вдумчивые и начитанные девушки из хороших семей, совершенно очарованные Гроссманом, которые уже не станут архитекторами, лингвистами или искусствоведами. Иногда жертвами становились модели Реймонда: он подходил к девушкам на шумных, оживленных улицах, и о них никогда больше никто не слышал.

Грейс не могла не представлять в роли жертвы свою младшую сестру. Мысль, что Холли слушала лекции Гроссмана, взаимодействовала с ним на экзаменах и, возможно, привлекала его, казалась невыносимой. Хуже было только осознавать, что он мог думать о ней в таком смысле.

Во второй части мужчины в балаклавах насиловали жертв, подвергая их изощренным издевательствам. Более ранние видеозаписи велись в темном, грязном помещении. Запыленный, обветшалый, заброшенный завод или фабрика, которых в пригороде было достаточно. Остальные видео снимали в другом месте: чистый, хорошо освещенный подвал без окон. Безликие локации могли находиться где угодно, тратить время, чтобы выяснить, где именно насильники снимали фильмы, казалось неразумным. Поиски могли затянуться и ни к чему не привести.

Лес из заключительной части казался незнакомым. Грейс ездила по штату Вашингтон сначала с отцом, а после переезда занималась хайкингом[191] в заповедниках в одиночестве и с Эваном, но в пейзаже на видео не было ничего примечательного. Скалистые горы, обрывы, водопады, вековые деревья с необъятными мшистыми стволами, мелкие ручьи и неистоптанные тропы – все это встречалось в каждом из многочисленных национальных парков Вашингтона. Ночь смазала и скрыла все, чем эта местность могла отличаться от любой другой.

Девушки умирали одинаково. Загнанные, словно дичь, они оказывались на земле под прицелом двустволки и объектива. Звучал плач, стоны и мольбы отпустить, заверения, что об этом никто не узнает. Один сценарий для всех. За исключением Мелиссы Праймроуз, чье исчезновение расследовала Нелл Хоппер. Ее догнали у края обрыва. Она стояла там в своем разодранном легком платье – подол едва прикрывал обнаженные ягодицы, по мощным спортивным бедрам текла кровь. Мелисса стояла спиной к охотникам. Казалось, она не слышала их улюлюканья и насмешек, девушка сжимала ладони в кулаки, пытаясь договориться с собой. Никто из преследователей не верил, что она спрыгнет. Как и Грейс. Но она сделала это. Мелисса раскинула руки в стороны, сделала несколько неуверенных шагов вперед и рухнула вниз. Кто-то из мужчин грязно выругался, и съемка прервалась.

Грейс выдохнула и с силой провела ладонями по щекам, стирая ненавистные слезы. Детективы расслабились, думая, что видео закончилось, но затем экран снова вспыхнул.

– Она мертва? – В голосе чувствовалось беспокойство.

– Уже почти, дай ей время, – с усмешкой ответил кто-то.

Камеру навели на Мелиссу. Она лежала на камнях на берегу быстротечной реки. Ее изломанное, окровавленное тело подергивалось в судорогах, ледяная горная вода лизала ей ступни.

Грейс вздрогнула и проснулась. Она сразу села и зажмурилась от яркого солнечного света, затопившего кабинет. Ее трясло от недосыпа и утренней прохлады, хотя кто-то укрыл ее пледом.

– Долго я спала? – Грейс потянулась и взяла со стола стакан с кофе.

– Часа четыре. – Генри взглянул на нее поверх экрана ноутбука. – Заходил МакКуин, не стал тебя будить.

– Я даже не слышала, представляешь? – Пожав плечами, Грейс заторможенно осмотрелась. – Где Джеймс?

– Он уехал с Нейтом, опросить нескольких мужчин из списка.

– Вы все доделали?

На стенах висело восемнадцать портретов девушек. Фотографии жертв пронумеровали согласно цифрам на видеозаписях и прикрепили распечатанный стоп-кадр с телом.

– Да, и нам предстоит поговорить с родственниками жертв. Нелл Хоппер уже едет с плохими новостями к миссис Праймроуз. Я считаю, что стоит начать с конца. Номер двадцать три – Мэри Дивайн, номер двадцать два – Мэй Траск… Мелиссу, двадцать первый номер, взяла на себя Нелл. И номер двадцать – Шерил Пруэтт.

– Почему?

– Слышала старое итальянское выражение? Месть – это блюдо, которое следует подавать холодным. Романтизированная и опошленная бесконечным цитированием чушь. То, что он делает и как он это делает… Выглядит очень импульсивно и эмоционально. Холодной расчетливости, отстраненности в его действиях нет. Значит, он не успел остыть после травмирующего события. Он четко следует плану, его нельзя назвать дезорганизованным. Если быть честным, его вообще не стоит классифицировать по стандартной схеме. Он не серийный убийца в привычном понимании этого термина. И все же он убивает людей. Ежедневно сталкиваясь со смертью, мы привыкли воспринимать ее обыденно. Мы перебираем мотивы, учимся читать их мысли, воспринимаем жертв как набор характеристик. Мы привыкли работать с теми, для кого смерть человека – удовлетворение девиантных потребностей. И перестали думать о том, каких эмоциональных сил стоит убийство даже одного человека. Я читал твой отчет о задержании Калеба Сент-Джозефа, Грейс. Почему ты не убила его, хотя у тебя была такая возможность?

– Я просто не смогла бы жить с этим. Вот и все.

– Именно. В конце все сводится к тому, с чем мы готовы мириться. С чем готовы спать, жить, есть. К чему не будем возвращаться с сожалением спустя время. Убийство человека, каким бы мерзавцем он ни был, разрушает личность, если ты не убийца.

– О чем ты?

– Я и сам пока не знаю, но чувствую, что мы где-то близко. – Генри усмехнулся и закрыл ноутбук. – Обычно по жертвам можно четко проследить деградацию серийного убийцы. Эд Кемпер[192] не сразу пришел к тому, чтобы попытаться уничтожить язык и голосовые связки своей матери в кухонном измельчителе. Как и Калеб Сент-Джозеф не сразу решился попробовать молочные железы жертв на вкус. Все всегда начинается с незначительных фантазий об убийстве. Ничего конкретного. Только образы. Тот, кого мы ищем, не фантазирует об убийствах. Он воспринимает их как работу, которую он должен сделать, потому что никто другой не справится, потому что он привык все контролировать, привык нести ответственность. И, возможно, привык убивать.

– Полицейский, военный, охотник? – Допив одним длинным глотком кофе, Грейс встала с дивана, пригладила волосы и собрала их в хвост.

– Возможно, – Генри подпер кулаком щеку и зевнул. – Нам нужно идти. Начнем с Мэри Дивайн.

– Дай мне немного времени, нужно привести себя в порядок.

Грейс достала из шкафа запасную рубашку, несессер с косметикой и направилась в подвал, где рядом с архивом располагалась женская душевая комната.

Глава 26

Семья Мэри Дивайн жила в дорогом районе Беллвью на берегу залива Мэйденбауэр. Хорошие дома с ухоженными участками, чистые, безопасные улицы, улыбающиеся прохожие с собаками на поводках или с детскими колясками. Вокруг все тонуло в изумрудной зелени, набравшей цвет и сочность. Жизнь в этом месте не казалась элитарной, фальшивой, недосягаемой, какой обычно она видится в дорогих районах. Мысль о том, чтобы когда-нибудь купить дом на похожей улице, на несколько секунд даже показалась Грейс привлекательной, пока она не решила, что упустила свой единственный шанс на спокойную жизнь в достатке, в доме, похожем на один их этих особняков, когда выбрала работу в полиции, вместо того чтобы стать архитектором, как надеялась мама.

Детектива и профайлера впустила девочка-подросток лет пятнадцати, сестра Мэри Дивайн – Элизабет. В гостиной, куда она их привела и попросила подождать родителей, сидел парень. На вид ему было около двадцати, его внешнее сходство с Мэри и Элизабет намекало на то, что он приходился им братом. Мэри, старшая сестра, до того как с ней случилось несчастье, была очень красивой девушкой. Ее фигуре позавидовала бы даже Белла Хадид[193]. Светлые волосы с теплым медовым оттенком, слегка выгоревшие на кончиках, хорошая кожа, канонические черты лица, не утратившие еще тех детскости и невинности, которые приводят в восторг некоторых мужчин: прямой нос со вздернутым кончиком, распахнутый взгляд светло-зеленых глаз, красиво очерченные полные губы все в складочках, мягкая припухлость щек с естественным персиковым румянцем на них, делавшая ее необыкновенно юной. Мэри была самой хорошенькой из восемнадцати девушек, оставшихся навсегда молодыми. Она не была студенткой Вашингтонского университета, в логово «Вашингтонских псов» ее привел Реймонд. Они познакомились на какой-то творческой, концептуальной вечеринке, на которой звучала давящая музыка в стиле синтвейв, а Мэри Дивайн выглядела как фея Динь-Динь среди вампиров и ведьм. Реймонд окружил ее заботой, весь вечер не отходил от нее, а потом предложил поснимать. Позже, из-за алкогольного опьянения или помутнения сознания, никто из присутствующих в ту ночь на вечеринке не вспомнил ни Мэри Дивайн, ни Мэттью Реймонда. Мэри зафиксировала камера, когда она садилась в такси, чтобы поехать домой, а Мэттью растворился в толпе, ушел переулками, предусмотрительно позаботившись, чтобы исчезновение Мэри не смогли связать с ним. Он заранее знал, что сделает с ней.

Когда в гостиную спустились родители Мэри, они попросили детей подняться в свои комнаты. Миссис Дивайн села на край софы, нервно заламывая пальцы, ее муж опустился рядом, положил ладонь ей на бедро и крепко сжал в успокаивающем жесте. Им обоим было слегка за пятьдесят. Мэри Дивайн была точной копией своей матери Кортни, чей возраст выдавала только седина на проборе и висках и легкая одутловатость лица из-за инъекций гиалуроновой кислоты. Айзек Дивайн обзавелся лысиной и небольшим животом, но распознать, что в молодости этот мужчина нравился женщинам, было нетрудно – притягательный взгляд, чувственная линия рта, квадратная челюсть.

Дочь мистера и миссис Дивайн пропала чуть больше года назад, в их взглядах надежда найти ее еще не превратилась в пепел, она пылала ярко, яростно, как в костре горят сухие щепки.

– Спасибо, что согласились поговорить с нами. – Голос Грейс звучал почти робко, ее решительность словно истлела, столкнувшись с этой надеждой.

Они пришли сюда, чтобы попытаться добиться признания от отца или брата Мэри, Грейс совсем забыла, что они ничего не знают. Что она – тот самый ненавистный человек, который сообщит им о смерти дочери, но не сможет отдать ее тело.

– Все в порядке, детектив Келлер. Вы что-то узнали о Мэри?

– Да. – Она опустила взгляд на секунду. – Надеюсь, вы не против, если при разговоре поприсутствует профайлер из ФБР?

– Нет. – Айзек поднялся с дивана и протянул Генри ладонь для рукопожатия.

– Генри Уайтхолл. – Профайлер привстал, крепко пожал ему руку и сдержанно улыбнулся.

– И нам бы хотелось, чтобы вы пригласили сюда вашего сына Дугласа.

Кортни поднялась наверх без слов и через несколько минут вернулась с сыном. Дуглас сел между отцом и матерью, наклонился вперед и скрестил пальцы в замок, разом сделавшись старше, чем был на самом деле.

– Что вам известно о моей сестре? – твердым, поставленным голосом, который мог бы принадлежать взрослому мужчине, но не парню, спросил он, без стеснения рассматривая Грейс и Генри.

Келлер глубоко вздохнула и уже собиралась заговорить, но Генри ее опередил:

– Нам очень жаль сообщать вам об этом, но мы предполагаем, что ваша дочь мертва…

И Генри, и Грейс видели на записи, как Мэри Дивайн перерезали горло от уха до уха, но Уайтхолл попытался смягчить формулировку.

Кортни взвыла и зарыдала, закрыв лицо руками. Айзека новость дезориентировала, он выглядел так, словно получил сотрясение: взгляд расфокусирован, на лбу выступил пот, а губы шевелились, повторяя бессвязное: «Нет, не может быть, не моя Мэри. Нет, не верю, этого не может быть». Дуглас рывком поднялся на ноги и схватился за голову, впиваясь пальцами в короткие светлые волосы. На крик матери из своей комнаты выбежала Элизабет. Девочка застыла на лестнице, прижала ладонь ко рту и осела на ступеньки.

Спустя примерно полчаса, когда Грейс и Генри удалось привести Дивайнов в чувство словами, водой и успокоительными, они продолжили разговор. К этому моменту на диване перед ними сидела уже вся семья. Элизабет опустила голову на материнское плечо, Айзек прижимал жену и дочь к себе. Дуглас сидел немного в стороне, источая непримиримую злобу.

– Вы сказали, что предполагаете, что она мертва. – Айзек громко шмыгнул носом. – Что это значит?

– Мы не нашли ее тело, – с осторожностью сказала Грейс. – Но обнаружили… видеозапись с ее убийством.

– Что? – Неверие, шок и неподдельный ужас исказили лицо Айзека страшной гримасой.

– Пока идет расследование, мы не можем распространяться об этом. Но когда все выяснится, я лично приеду к вам и расскажу, как все было на самом деле. – Генри наклонился вперед, пытаясь вызвать доверие у семьи Дивайн. – Но сейчас, чтобы раскрыть дело об убийстве вашей дочери, нам с детективом Келлер нужно задать вам несколько вопросов. Если сейчас вы не готовы отвечать на них, мы можем дать вам пару дней, чтобы вы пришли в себя и собрались с мыслями, но сейчас важна каждая минута, потому что ваша дочь Мэри – не единственная жертва.

– Вы поймали ублюдка Калеба Сент-Джозефа? Я видел вас в новостном выпуске. – Айзек взглянул на Грейс.

– Да.

– С тех пор, как его взяли… мы каждый день ждали звонка от кого-нибудь из ваших. – Его голос надломился, мужчина яростно стер со щек слезы. – Не сговариваясь. Просто… переглядывались… многозначительно. Всегда держали телефоны включенными. Но когда никто так и не позвонил, мы выдохнули, решили, что надежда есть. Что наша девочка скоро вернется к нам. А теперь вы говорите, что… – Он закрыл лицо руками и зарыдал.

– Мы понимаем, Айзек, и очень вам сочувствуем. Это действительно так. – Грейс потянулась к нему и коснулась подрагивающего плеча. – Нам очень жаль.

– Вы узнаете кого-нибудь из этих мужчин? – Генри достал из папки и выложил на стол фотографии Брюэра, Голдберга, Реймонда и Гроссмана. – Посмотрите внимательно.

– Это помощник мэра Сиэтла Джейми Брюэр. – Айзек придвинул к себе одну фотографию. – Остальных впервые вижу.

– А вы, Дуглас?

– Не узнаю никого.

– Дуг учится в военной академии Уэст-Пойнт, в Нью-Йорке. Сейчас у него каникулы.

Грейс нравилось их взаимодействие с Джеймсом на допросах. Они действовали в симбиозе, понимали друг друга с полуслова, по взгляду, жестам и языку тела. Генри был закрыт от нее, она не могла понять, что он думает насчет Дугласа Дивайна. Уайтхолл сосредоточился на семье, внимательно наблюдая за их поведением, впитывая все вербальные и невербальные знаки, чтобы позже разобрать их на запчасти, проанализировать и собрать психологический портрет.

Скотт Хэмптон предположил, что горло Брюэру и Реймонду перерезали армейским ножом. Сам Уайтхолл сказал ей, что убийцей может оказаться тот, кто привык убивать. Худощавый мальчишка с первого курса военной академии, пусть и озлобленный, не самый подходящий подозреваемый, но серийные убийцы почти никогда не выглядят как монстры. Грейс ошиблась с Калебом и после этого ставила под сомнения все свои догадки и мысли, что противоречило самой сути ее работы. Чувствовать рядом с собой человека, которому редко приходится сомневаться, было приятно, в том числе и поэтому Грейс позвонила Генри, не дожидаясь, пока Бюро пришлет кого-нибудь еще. Грейс сомневалась насчет Дугласа еще и потому, что костлявый парень вряд ли в одиночку мог справиться со взрослыми мужчинами в хорошей физической форме. Но что, если он был не один? Келлер перевела взгляд на Айзека Дивайна. Отец выглядел искренне шокированным, когда ему сообщили о смерти дочери. Они с Генри выяснили, что человек, которого они ищут, не психопат. Вряд ли он смог бы так талантливо отыграть эмоции, если бы на самом деле заранее знал, что Мэри давно мертва.

– Вы думаете, все эти мужчины причастны к смерти Мэри? – Айзек взял фотографию Джейми Брюэра в руки и посмотрел на нее словно впервые.

– Только предположения. Пока это не имеет смысла обсуждать.

– Постойте… Я слышал о смерти Джейми Брюэра. А остальные, тоже мертвы?

– Двое из троих – да. – Грейс понимала, к чему он клонил, и ждала, что после ее слов он откажется говорить без адвоката.

– Получается, что… Мне нужен адвокат?

– Нет, мистер Дивайн. Это неофициальный разговор, и в любом случае ваши сегодняшние показания не будут прикреплены к делу. Скажите, у Мэри были отношения?

– Был один парень, который таскался за ней со школы, но я думал, они просто друзья. Но при чем здесь это?

– У нее были отношения, – пискнула Элизабет, столкнувшись с замешательством родителей. – Она не говорила вам, потому что… – Девочка посмотрела на родителей и выпрямила спину, почувствовав себя уверенней, когда мама и папа кивнули, чтобы она продолжала. – Я случайно узнала. Зашла в ее ванную, чтобы попросить шампунь, мой закончился, а она… говорила по видеосвязи с каким-то взрослым мужчиной. Я мельком его увидела. И потом спросила…

– Что Мэри рассказала тебе о нем?

– Просто сказала, что они встречаются уже пару месяцев. И чтобы я не думала говорить об этом родителям, потому что он взрослый и им это не понравится. И еще Мэри сказала, что он фотограф. Это все.

– Кто-нибудь из этих мужчин на фотографиях похож на того, которого ты видела по видео? – мягко спросил Генри, подозревая, что немного позже, когда она все поймет, чувство вины может ее уничтожить. Он не хотел на нее давить.

Взгляд Элизабет упал на фотографию Мэттью Реймонда, но она сказала:

– Я не уверена. Не знаю. – Ее глаза наполнились слезами.

– Если удастся что-нибудь вспомнить, – Генри положил на стол визитку, – сообщите нам, хорошо? Также, если вам потребуется поддержка психолога, Федеральное бюро расследований предоставит вам квалифицированного специалиста.

– Спасибо, – пробормотал Айзек, взял в руки визитку и уставился на нее притупленным взглядом.

Келлер и Уайтхолл покинули дом Дивайнов после полудня, потратив на визит гораздо больше времени, чем планировали. Генри снял пиджак и расстегнул несколько пуговиц на рубашке. Грейс убрала волосы, вытащила солнцезащитные очки из сумки и надела их. Удушливый воздух стоял без движения, с залива тянуло илом, сыростью и горячим влажным песком. Солнце поднялось высоко в небо, выкрасив бескрайнюю гладь в бледно-голубой. Деревья с плотными обширными кронами, как и разбрызгиватели на газонах, немного спасали, но хлопковая рубашка Грейс все равно прилипла к спине, пока они шли по улице к месту, где она припарковала «Челленджер».

– Есть какие-то мысли? – Грейс завела машину и включила кондиционер, но они не спешили садиться, стоя у открытых дверей, чтобы салон успел немного проветриться.

– Реакция на новость у семьи положительная. Та, на которую рассчитываешь, сообщая о смерти близкого. – Генри пожал плечами и закурил. Дым от его сигареты мгновенно таял в жарком воздухе. – Я не думаю, что Айзек Дивайн – тот человек, которого мы ищем. Как и Дуглас.

– Ты не думал о том, что они могут действовать в тандеме?

– Возможно, это имеет смысл. Понаблюдаем за ними. Сможешь организовать слежку? Нужен кто-то из твоих людей, чтобы в этот раз без проколов, как с Гроссманом.

– Попробую. Я не лейтенант, Генри. И даже не сержант. Поговорю с МакКуином, посмотрим, что можно сделать.

– Окей. – Он выбросил окурок в урну и сел в машину. – Меня больше беспокоит Элизабет. Ты же понимаешь, что она узнала Реймонда?

– Да, безусловно, узнала.

– Тогда почему она молчит? Боится родительского гнева? Осуждения?

– Она ребенок. – Грейс проверила телефон, чтобы убедиться, что Джеймс не звонил, и выехала на дорогу. – С детьми всегда сложно.

– Мне показалось, что у них доверительные отношения в семье, но тогда почему Мэри скрывала связь с Реймондом?

– Ни одному родителю не понравился бы сорокалетний бойфренд их двадцатилетней дочери. Даже если в семье теплые отношения, есть такие вещи, которые ты просто не можешь рассказать родителям.

– Наверное. – Генри вздохнул.

– Ты узнал, в Бюро сейчас работают над этим делом?

– Да, им в руки попала видеозапись убийства Мэй Траск. Наводку дал аноним. У них нет того, что есть у нас. И я пока частично держу это в тайне. Но скоро молчать уже будет нельзя, это может стоить мне работы.

– Я понимаю, спасибо.

– Едем к Шерил-Пруэтт. Это по пути, на Мерсер-Айленд.

Глава 27

В доме погибшей Шерил их встретили мать и бабушка девушки. Отец Шерил умер спустя несколько месяцев после исчезновения дочери. Семья жила в небольшом доме в центре острова. Пруэттов нельзя было назвать состоятельными. На момент смерти Шерил едва исполнилось двадцать. Она окончила школу, но не получила стипендию ни в университет, ни в колледж. Девушка перебивалась подработками, чтобы накопить деньги на обучение – муниципальный колледж ее не устраивал.

Мать и бабушка Шерил на известие о смерти дочери отреагировали спокойнее Дивайнов. С момента исчезновения девушки прошло уже четыре года, новость принесла им не только невыносимую боль, но и облегчение. Грейс и Генри пришлось наблюдать за тем, как две женщины лили тихие смиренные слезы и поддерживали друг друга. В доме Пруэттов они пропитались тоской, словно побывали на похоронах. Всюду стояли фотографии Шерил в рамках. Девушка с портретов то смотрела на них с легким укором, то игриво улыбалась. Грейс не видела ее красивого юного лица с кукольными чертами, ей виделась маска смерти: сломанная челюсть, разбитый нос, заплывшие глаза и кровоподтеки на скулах. По каким признакам мать могла бы опознать тело дочери, если бы увидела его? Родимое пятно на бедре, цепочка с подвеской в виде сердечка на шее, родинка на щеке. Но где ее тело? Найдут ли они ее когда-нибудь? А всех остальных девушек? Смогут ли передать матерям то, что осталось от их девочек, чтобы у скорбящих родителей появилось место, куда они смогут прийти, поговорить, положить у надгробия любимые цветы?

По мере того как умирали «Вашингтонские псы», шансов становилось все меньше. Гроссман либо уже мертв, либо близок к этому. Остался последний. И, если мститель доберется до него раньше, восемнадцать семей так и останутся без ответов.

Покинув дом Пруэттов, Грейс испытала облегчение. Застывшее безмолвие старой, но ухоженной гостиной сменилось звуками. Наперебой голосили птицы, дул разыгравшийся ветер, из открытых окон автомобилей звучала музыка. Хотелось поддаться лету, снять обувь, подвернуть джинсы и пройтись по берегу озера, чувствуя под ногами песок и гальку. Грейс почти забыла, что они так и не поговорили с миссис Траск.

– Я не дозвонился до Кейтлин Траск, – уже сидя в машине, сообщил Генри, снимая запонки и закатывая рукава. – Понадеемся на удачу?

– В каком районе она живет?

– Маунт-Бейкер, возле мемориального моста Гомера Хэдли.

– Нам вроде бы по пути. Так что заедем.

По дороге к дому Кейтлин Траск Грейс позвонил Джеймс. Детектив Нортвуд и офицер Портман опросили шестерых мужчин из списка «Вашингтонских псов», но безрезультатно. После выпуска они никогда больше не контактировали с Джейми Брюэром или с кем-то еще из погибших мужчин. Оснований задерживать их или вызывать на допрос Джеймс не нашел, ему пришлось просить лейтенанта Стивенсона приставить к дому каждого из них офицера в штатском, чтобы понаблюдать. Пытаясь загладить вину за Гроссмана, Стивенсон дал даже больше людей, чем просил Нортвуд.

– Нелл сообщила Монике Праймроуз о смерти Меллисы. – Джеймс помолчал, щелкнула зажигалка. – Там все закончилось неважно. Нелл пришлось вызывать «Скорую». Монику увезли в больницу с сердечным приступом. Им толком не удалось поговорить.

– А что брат Меллисы?

– Этот сопляк? Ты же не думаешь…

– Нет, Джеймс. О нем кто-то позаботился? Он ребенок, который узнал, что его сестру убили, а мать увезли в больницу с приступом.

– Нелл привезла его в участок, с ним работает психолог.

– Спасибо.

– Вы скоро?

– Осталось поговорить с матерью Мэй Траск. – Грейс сверилась с навигатором, припарковалась возле светло-серого двухэтажного дома с пологой крышей и вышла из машины вслед за Генри.

Окна сверкали в лучах послеполуденного солнца, участок перед домом был чистым, ухоженным. От живой изгороди пьяняще пахло жасмином, удушливый, терпкий запах мешался с влажным ароматом свежескошенной травы, пока они шли по каменной дорожке к крыльцу.

После нескольких звонков дверь им открыла женщина с ярко-рыжими волосами, на веснушчатом лице которой Грейс с ужасом находила черты Мэй. Кейтлин Траск на вид было едва за сорок. Она выглядела сонной, смотрела на гостей прищурившись и обнимала себя руками.

– Чем я могу помочь?

– Миссис Траск, я детектив Келлер, со мной агент Генри Уайтхолл. Нам очень жаль…

– Нет, – прошептала она и отшатнулась.

Отступив на несколько шагов в глубь прихожей, она оперлась ладонями на консоль и стала обмякать. Расслабленное тело медленно стекало вниз.

Генри рывком открыл дверь шире и подхватил Кейтлин на руки, чтобы она не упала.

– Принеси воды и мокрое полотенце, – скомандовал он.

Все произошло так быстро. Грейс застыла на пороге, не успев ничего сделать. Она наблюдала, как Генри пытался привести миссис Траск в сознание, мгновенно превратившись из профайлера-интеллигента в мужчину, который знает, как действовать в критических ситуациях.

– Грейс, пожалуйста. – Просьбу он произнес с нажимом и поднял на нее взгляд, прощупывая двумя пальцами пульс на шее Кейтлин.

– Да, я сейчас…

На кухне Грейс намочила вафельное полотенце, налила в стакан холодной воды и вернулась. К этому времени женщина уже очнулась, она лежала на полу, Генри положил ладонь ей под голову.

Грейс опустилась на колени рядом с ней, обтерла лицо влажным полотенцем, свернула и положила его на лоб.

– Миссис Траск, вы принимаете какие-то таблетки? Если нужно что-то принести…

– Нет, – покачала она головой, и Генри помог ей сесть. Голос оставался слабым.

– Выпейте воды, мэм. – Поддерживая ее со спины, Уайтхолл поднес запотевший стакан к ее губам. Губам такой же формы и цвета, как у Мэй.

Грейс вспомнила, как в детстве родители часто шутливо спорили, на кого она похожа больше. «У нее мои глаза. Тот же разрез и цвет», – говорила мама. «Но мои губы и подбородок. Вот, взгляни», – в такие моменты папа приближал свое лицо к лицу Грейс и говорил: «Ну, мы близнецы», а мама смеялась, потому что на самом деле Грейс была ее копией.

Нежные, чувственные губы бледно-розового цвета с веснушками по контуру достались Мэй от Кейтлин. Та знала об этом, видела в дочери свое отражение, ее сердце разбилось бы в крошево, увидь она, как эти губы шептали: «Мама, мамочка, помоги».

Генри довел Кейтлин Траск до гостиной, усадил в кресло, открыл окно и включил потолочный вентилятор. Она дышала так, словно ей не хватало воздуха, но вскоре успокоилась. Изломанная линия плеч разгладилась, к лицу, мертвенно-бледному, постепенно возвращались краски, руки, сложенные на коленях, еще мелко дрожали.

– Мой муж – военный. – Она начала говорить сама, не дожидаясь вопросов. – И всю жизнь, с тех пор как вышла за него, я с ужасом ждала, но была готова, что однажды ко мне заявится кто-то из штаба в сопровождении капеллана со свернутым в треугольник флагом в руках. Когда он подолгу не звонил и не давал о себе знать во время командировок, я боялась стука в дверь. Но всегда как-то проносило, и я успокаивала себя до его следующей командировки. И теперь… С тех пор, как Мэй пропала, я каждый раз неслась к двери с надеждой. Спала с телефоном в руках и никогда не выключала звук. Но теперь… у меня давно уже нет надежды, что она вернется. – Кейтлин закрыла лицо руками и зарыдала. А затем подняла взгляд на Грейс. Прозрачно-голубые глаза казались безумными. – Моя малышка… Она мертва, ведь так?

– Нам очень жаль. – Грейс взяла Кейтлин за руку и ощутимо сжала. – Мы можем сейчас поговорить о Мэй?

– Когда я могу забрать мою девочку?

Грейс поджала губы, пытаясь подобрать слова, она поглаживала ладонь миссис Траск, не в силах произнести то, что должна была.

– Мы нашли… материалы, подтверждающие ее смерть, но пока еще не поймали того, кто это сделал, миссис Траск. Мы работаем над этим и сделаем все, что от нас зависит, чтобы вы могли похоронить свою дочь как полагается. – Генри говорил тихо, мягко. Бархатный звук его низкого голоса успокаивал. – Вы очень поможете нам, если ответите на несколько вопросов.

– Я постараюсь.

Кейтлин стерла слезы со щек свободной рукой, одна все еще лежала в ладони Грейс, и ей, казалось, не хотелось разрывать этот контакт. Словно сейчас только рука незнакомки, представившейся детективом Келлер, удерживала на этом свете, не позволяла провалиться в забытье.

– Вы упоминали мужа. Он отец Мэй?

– Да, но мы… не живем вместе.

– Вы разошлись после пропажи Мэй?

– Да, когда она пропала, он еще был на Ближнем Востоке, и мы с Мэй ждали его. Но причина не в этом. Не в том, что она пропала.

– Он плохо с вами обращался? Может быть, обвинял в исчезновении дочери? Как он вел себя, когда вернулся с Ближнего Востока?

– Нет, Алан никогда… Послушайте, наши отношения с мужем не имеют к делу никакого отношения.

– Простите, нам просто важно понимать, как он отреагировал на то, что случилось с Мэй.

– Как и любой нормальный отец. Сначала он пытался добиться от полиции хоть какой-то активной работы, а потом, когда ничего из этого не вышло, стал заниматься поисками сам. Мы тогда еще верили, что она жива. Поэтому он стал… словно одержим. Его никогда не было дома, а я не могла справляться со всем одна. Мы отдалились. А потом он просто взял кое-какие вещи и…

– Он ушел?

– Я вынудила его уйти. Сказала, что он нужен мне. Сказала, чтобы он прекратил свои поиски. Он пугал меня, друзей Мэй и наших общих знакомых своими допросами. И тогда он ответил, что не может прекратить.

– Когда это случилось?

– Спустя год после ее пропажи или около того. Не знаю. Время с тех пор, как она не рядом, превратилось для меня в один смазанный день, который все никак не закончится.

– И с тех пор вы не виделись? – В Генри снова проснулся тот азарт, который Грейс впервые увидела во время работы со списком бывших «Вашингтонских псов».

– Виделись. В последний раз в середине мая. Какое это вообще имеет значение? – Она передернула плечами, встрепенулась. – Кажется, вы хотели поговорить о Мэй.

– Это имеет значение, мэм. Мы пока не можем распространяться о деталях…

– Вы же не думаете, что мой муж убил нашу дочь?

– Нет. К тому же у него есть алиби. Не беспокойтесь об этом.

– Ох, к черту алиби, детективы. Алан любил Мэй больше всего на свете. Больше меня, больше собственной жизни. Он бы никогда не причинил ей вреда. Он обращался с дочерью как со святыней. Даже голоса не повышал в ее присутствии. То, что он сам взялся за ее поиски, было так… естественно. Так закономерно. Но я не могла выносить его безумия. Я потеряла дочь, и в тот момент, когда он должен был стать моим утешением, человеком, который должен был забрать мою боль, он превратился в солдата. Солдатом он был дольше, чем мужем, и мне не стоило удивляться.

– Вы поддерживаете связь? Мы можем с ним поговорить?

– Я могу дать вам его номер телефона. – Кейтлин достала из кармана трикотажного халата мобильный телефон и продиктовала номер мужа детективам.

– Спасибо. – Напоследок Грейс еще раз сжала ее руку. – Если вам понадобится помощь или он свяжется с вами, пожалуйста, сообщите нам. – Детектив протянула ей визитку и поднялась на ноги.

– Найдите ее. – Кейтлин не встала, чтобы их проводить. – Найдите мою дочь и верните мне. Я хочу ее похоронить.

Оставшись в одиночестве, Кейтлин так и продолжала сидеть в кресле. Она вспоминала ту майскую ночь, когда он заявился домой, с ног до головы покрытый кровью. Он сказал тогда, что попал в аварию, и она как дурочка ему поверила. Как верила каждый раз, когда он уезжал из дома по ночам в штаб по срочному делу, но, когда возвращался, его вещи пахли терпкими, сладкими духами. Всегда одними и теми же. Джиа. Выходит, так звали женщину, которая оказалась интереснее, легче, привлекательнее. Чего им не хватало? Страсть давно превратилась в спокойную, тихую семейную жизнь. Да и не было между ними никогда безумной страсти. Но Кейтлин чувствовала его любовь. И все же он тратил драгоценные ночи своего отпуска на другую женщину.

Что, если он солгал об аварии, как лгал столько лет о Джиа? Что, если он ввязался во что-то опасное, пытаясь разыскать их дочь? Может быть, стоило позвонить ему? Сообщить, что ей рассказали детективы. Кейтлин набрала номер мужа и стала слушать долгие, заунывные гудки. Алан не ответил ни со второго, ни с третьего раза.

Она знала: если он ответит, она скажет ему, что передумала. Попросит вернуться домой, простит за все, что он сделал, и за то, что только собирался. Она скажет ему, что та ночь в середине мая изменила все. Она чувствовала его любовь внутри себя.

Кейтлин снова набрала номер мужа и опустила свободную ладонь на низ живота, ощущая тепло где-то под слоем кожи и мышц.

Глава 28

По дороге в участок Грейс набрала номер, продиктованный миссис Траск, не особенно на что-то рассчитывая. Включив громкую связь, Грейс положила телефон на приборную панель. Сначала они слушали долгие гудки, а затем механический голос автоответчика сообщил, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны покрытия сотовой Сети.

– Мне кажется, мы нашли того, кто нам нужен. – Генри сидел на пассажирском месте с ноутбуком на коленях, просматривая профиль в базе ФБР. – Алан Траск, морской пехотинец, сорок восемь лет, родился в Беллингхеме, в возрасте тринадцати лет переехал в Сиэтл с матерью. После школы поступил в армию и успешно делал военную карьеру. От рядового дослужился до подполковника. Никогда не сидел в штабе. Ветеран иракской войны, участвовал во вторжении, ветеран войны в Сирии, некоторое время служил в Афганистане и Сомали. Обучался в Куантико. Сотрудничал с SEAL и ЦРУ.

– Откуда эта информация?

– Он военный. Достать досье на военного через базу ФБР проще простого. Траска характеризуют как исполнительного, ответственного солдата, хорошего лидера и великолепного стратега. Это он, Грейс, я уже почти не сомневаюсь.

– Мы не можем арестовать человека просто потому, что ты не сомневаешься. К тому же мы понятия не имеем, где он находится и как с ним связаться. А если нам удастся на него выйти, у нас только косвенные улики. У нас нет оснований держать его в участке больше сорока восьми часов.

– Нужно найти основания. Мне хватит сорока восьми часов, чтобы его разговорить.

– Ты так в себе уверен, Генри. – Спокойствие и уверенность Уайтхолла приводили Грейс в ярость. – Но ты ведь сам сказал, что Алан Траск сотрудничал с «Морскими котиками» и ЦРУ. Думаешь, подполковника Морской пехоты США не обучили психологической защите? Думаешь, его не готовили к плену, не пытали военные психиатры, прорабатывая его слабые стороны? Прости, но нам нужно что-то больше, чем твоя уверенность, Генри.

Грейс мельком взглянула на экран ноутбука и, увидев фотографию Алана, затормозила так резко, что их по инерции бросило вперед, если бы не ремни безопасности, они могли бы получить травмы. Сзади просигналили, посыпался поток грязных ругательств от водителей, чудом избежавших столкновения. Ноутбук Генри соскользнул ему под ноги.

– Что ты творишь, Грейс?

– Это Алан? На фотографии.

– Да, это его личное дело. Кто еще может быть на фотографии?

– Я знаю этого человека. Я видела его, говорила с ним.

Грейс почувствовала, что к лицу прилила кровь. Ее бросило в жар, на лбу выступила испарина, а скулы пошли розовыми пятнами.

Она вспомнила ночь того дня, когда виделась с Аланом Траском, подполковником Морской пехоты, под началом которого некоторое время служил Джеймс. У Грейс не было времени обдумать то, что между ними случилось. После восемнадцатого мая время неслось с такой скоростью, что Грейс едва успевала замечать, как загораются и гаснут дни. Расследование отнимало все силы и занимало большую часть времени, а когда она, измучившись, наконец доползала до дома, ее хватало только на то, чтобы разогреть готовый ужин и лечь спать. Их отношения почти не изменились, но Грейс знала, это только потому, что у обоих нет времени об этом подумать. Та ночь снизила градус осязаемого напряжения, возникшего между ними после поцелуя на парковке возле больницы, когда Джеймс был так сломлен, что искал утешения в ней, вовремя подвернувшейся под руку, а она чувствовала, что предаст Мэдди, если позволит ему. Ничего не изменилось, но Грейс четко осознавала одно: она не хотела, чтобы та ночь стала просто интрижкой с коллегой, после которой вы еще какое-то время не можете смотреть друг другу в глаза.

Алан Траск был на вечере памяти. Грейс отчетливо помнила момент, когда Джеймс познакомил их. Время и жаркое пустынное солнце оставило на его лице отпечаток: возраст угадывался без труда. Кейтлин выглядела гораздо моложе мужа. Сухая кожа, испещренная морщинами, покрылась пигментными пятнами от загара, ресницы и брови почти выцвели, в каштановых волосах с рыжеватым отливом было много седины, а его глаза… Посмотрев в них, Грейс решила, что он дряхлый старик, проживший не одну жизнь, а несколько, и в каждой из них он был глубоко несчастен. У Алана Траска была идеальная солдатская выправка, широкие плечи и высокий рост. Он выглядел подтянутым, собранным, а под формой подполковника читались сухие, крепкие мышцы. Алан Траск вполне мог быть тем, кто убил Брюэра, Голдберга, Реймонда и, возможно, профессора Гроссмана.

Почему Джеймс не связал Мэй Траск с Аланом, или связал, но предпочел промолчать? А она сама не зацепилась за фамилию, как только увидела? Фамилия Траск была распространенной, ей не пришло в голову подозревать подполковника Траска. К тому моменту, когда у них появился список предполагаемых жертв «Псов», Грейс забыла об их мимолетном знакомстве.

Теперь перед взором стали всплывать детали: рассеченная переносица, синева под глазами, неловкая смена настроения, когда Грейс заговорила об отце. Могли ли его травмы говорить о том, что к этому времени он уже убил Реймонда?

– Восемнадцатого мая, – после продолжительной паузы, пока они оба пытались осознать сказанное, прошептала Грейс. – На вечере в честь Дня памяти, куда я ходила с Джеймсом. Он был там. Алан Траск был там. И Джеймс… В прошлом Джеймс служил с ним на Ближнем Востоке.

На парковке перед участком расположилась знакомая машина – черный «Шевроле Тахо» с тонированными стеклами. Рядом с водительской дверью стоял мужчина в темно-сером костюме. Его Грейс тоже успела запомнить. В последний раз она видела «Тахо» с этими номерами на парковке возле криминалистической лаборатории, когда Анджела Брюэр приезжала на опознание мужа в сопровождении своего отца.

Грейс оставила машину на привычном месте и практически влетела в приемную участка, не понимая, что все это может значить. Анджела ясно дала им понять, что не намерена сотрудничать с полицией. Что могло измениться?

– Что происходит?

В приемной Грейс наткнулась на Джеймса. Она остановилась в шаге от него и схватилась за его предплечье, чтобы почувствовать опору.

– Тут кое-кто хочет с тобой поговорить. Со мной она разговаривать отказывается.

Джеймс едва заметным жестом коснулся ладони Грейс и погладил большим пальцем. Он отступил в сторону и указал на приоткрытую дверь в комнату для подачи заявлений.

За столом, сложив руки перед собой и склонив голову, сидела Анджела Брюэр. Рядом с ней лежал конверт.

– Миссис Брюэр? Что вы здесь делаете?

– Я хочу поговорить, наедине. Садитесь. И зовите меня мисс Грант или Анджела, как вам будет удобнее.

Грейс оторопела от предложения, но секунду спустя отодвинула стул и села напротив Анджелы. С нее сошел весь лоск: растрепанные волосы наспех собраны в неаккуратный хвост, одежда помятая, лак на ногтях облупился, а под глаза легли тени. Анджела осунулась, сияющая, подтянутая кожа теперь казалась тонким пергаментом. Руки у нее дрожали, но поджатые губы и прямой взгляд говорили о решимости сделать что-то, после чего ее жизнь наверняка изменится, что бросит тень на все ее существование.

– Брак с Джейми оказался самой большой ошибкой в моей жизни. Я поняла это еще до рождения первого ребенка. Но я упрямая. – Анджела рассмеялась и потерла лицо ладонями. Ее смех звучал отголосками истерики. – Отец был против с самого начала. Дочь сенатора Вашингтона не может выйти за проходимца, пусть и с влиятельными друзьями и хорошим образованием. У меня были партии получше: старые деньги, интеллигентные семьи, некоторые даже состояли в родстве с Британской и Норвежской королевской семьей. Но я настояла на своем. А потом просто не хотела показывать отцу, что он был прав.

– Я сочувствую вам, Анджела, но у меня не так много времени.

Грейс нетерпеливо дергала ступней под столом и заламывала пальцы. Она понятия не имела, зачем слушала эту исповедь. Ей стоило поговорить с Джеймсом об Алане.

– Да, простите, детектив. Я только хочу сказать… Джейми был оборотнем. То, каким он был на публике и каким был со мной, – это два разных человека. И мне очень жаль. Правда. – Ее мелодичный тихий голос надломился, глаза наполнились слезами. – Мне жаль, что я не заметила его третью сторону. Ту, которая показывала его суть. Все эти девушки…

– Откуда вы…

– Мой отец все еще дружит с шефом полиции Сиэтла. Это на самом деле неважно. А важно вот что. – Она открыла конверт и выложила на стол фотографию, на которой на фоне ярко-зеленого рельефного поля были запечатлены пятеро мужчин в форме для гольфа и с клюшками наперевес. Грейс мгновенно узнала Брюэра, Голдберга, Гроссмана и Реймонда, но кем был незнакомец? – Если вы ищете пятого человека с видео, Томас Гамильтон – тот, кто вам нужен. На обратной стороне его адрес и номер телефона. Если вам нужен ордер, я могу поспособствовать. Но завтра меня в городе уже не будет. Не хочу оставаться здесь, когда поднимется шум, не хочу, чтобы дети узнали.

– Спасибо, – едва ли не с вопросительной интонацией произнесла Грейс и порывисто, не вполне понимая, что делает, обняла Анджелу. – Есть кое-что, что вы должны знать. Любовница вашего мужа, Брук, ждет от него ребенка. И я думаю, вам стоит поговорить, пока она не сделала из этого инфоповод в своем профиле в соцсетях. Мне кажется, она может.

Грейс взяла фотографию и вышла из кабинета, оставив Анджелу наедине с услышанным.

Глава 29

Ордер на арест Томаса Гамильтона помог достать МакКуин. Окружной прокурор Хелена Хейс приобщила показания миссис Брюэр к делу. Анджела отказалась смотреть видеозаписи с убийствами девушек, в которых принимал участие ее муж, чтобы попытаться опознать Гамильтона, но сказала, что об этом необязательно кому-нибудь знать. МакКуину пришлось солгать Хейз. Они рисковали, но ждать, когда у них появится реальная причина задержать Гамильтона по крайней мере на сорок восемь часов, было нельзя. Тот, кто расправился с Брюэром, Голдбергом, Реймондом и наверняка уже добрался до Гроссмана, мог их опередить.

Генри не выехал на задержание. Это было не в его компетенции. Он делал много того, что выходило за рамки психологического консультирования, потому что в Сиэтле ему дали полную свободу. Генри правильно распоряжался этой вседозволенностью и полностью включился в процесс расследования, работая и как профайлер, и как детектив. Взаимодействуя с подозреваемыми и родственниками жертв, он учился читать поведенческие особенности людей. Уайтхолл с удовольствием бы понаблюдал, как пройдет арест, но был вынужден остаться в участке, чтобы передать в ФБР материалы, которые им удалось обнаружить в компьютере Реймонда.

Детективы знали, чем это для них обернется: спустя несколько дней в участок заявятся люди из Бюро, потребуют прекратить расследование и передать им все наработки. Официально полицейские расследовали серию убийств мужчин. Келлер и Нортвуд не в праве будут оспаривать это решение, если его примут. У них оставалось не так много времени. Чтобы найти мстителя, они должны были попытаться вырвать Гамильтона из его рук, выяснить детали, которыми люди из ФБР не станут делиться.

Гамильтон жил в пентхаусе в высотке, построенной его девелоперской компанией, с видом на залив Эллиот. Пока детективы с группой захвата поднимались на последний этаж, Грейс сжимала ладонь Джеймса. Нортвуд пострадал при задержании Сент-Джозефа из-за ее ошибки. Окруженные офицерами в форме и в масках, они смотрели друг на друга, переговариваясь без слов, и Грейс внезапно поняла, что слова не нужны. Им не нужно обсуждать то, что между ними случилось. Дороги назад уже нет.

Джеймс опустил взгляд на их переплетенные руки и крепче сжал ее пальцы. Грейс знала, будь они наедине, он бы поцеловал ее.

Грузовой лифт медленно катился вверх, за спинами детективов открывался вид на закат над заливом и вечерним притихшим городом. Грейс чувствовала усталость в теле, туманную замутненность в голове. День, проведенный с Генри Уайтхоллом, опросы родственников жертв и встреча с Анджелой Брюэр вымотали ее. Хотелось принять горячий душ и лечь спать, уткнувшись лицом в грудь Джеймса, чувствуя на себе его тяжелые руки. Но сегодняшнюю ночь они проведут без сна, в допросной или в секционной вместе с доктором Хэмптоном. Все зависело от того, добрался мститель до Гамильтона раньше их или нет.

– Если Генри прав и человек, которого мы ищем, – Траск, Гроссман уже мертв. И, возможно, нам не понравится то, что мы увидим в апартаментах Гамильтона.

– Что ты можешь сказать об Алане Траске?

– Мы не так много времени служили вместе, но я успел кое-что о нем выяснить. Алан ответственный, справедливый, отличный стратег и боец. Он никогда не отсиживался в лагере. Под его командованием мы почти забыли, что такое смерть. Если так подумать, он единственный на моей памяти подполковник, чье участие в войне чего-то стоило. Он не строил из себя оратора, не проповедовал в лагере и не готовил мотивационных речей. Алан был жестким, каким и должен быть человек его профессии и звания. Я всего несколько раз видел, как он улыбался. И каждый раз это случалось, когда он говорил по телефону с дочерью. Поэтому, если предположить, что Алан видел то, как с ней обошлись, нет ничего удивительного в том, что происходит сейчас. – Джеймс помолчал. Опустив взгляд, он покачал головой, словно пытаясь отряхнуться от воспоминаний о том, как умирала Мэй Траск.

– Ты ведь сразу узнал ее, да? Ты так долго смотрел на ее фотографию.

– Я не хотел верить.

Ненавязчивая классическая мелодия затихла, прозвучал звонок, и негромкий приятный женский голос известил полицейских, что они прибыли на последний этаж. У них был ордер, они имели право не стучать в дверь. Могли бы, конечно, но никому из них не хотелось доставлять Гамильтону такого удовольствия. Полицейские знали, в чем его подозревают, и комфорт Томаса Гамильтона – последнее, что их заботило.

Когда парни из группы захвата выбили дверь, Келлер и Нортвуд вошли в апартаменты, держа оружие на уровне глаз, но в этом не было надобности.

Томас Гамильтон стоял на коленях в коридоре с поднятыми вверх руками. Увидев детективов, он зарыдал с облегчением. Грейс с Джеймсом обеспокоенно переглянулись. Но уже через мгновение им стало ясно: Гамильтон ждал не их, он знал, кто за ним идет. Видя, какой ужасной смертью погибли его друзья, Томас, казалось, забаррикадировался в своих апартаментах и не покидал их с того самого дня, как узнал о смерти Джейми Брюэра. Гамильтон мало походил на человека с фотографии, принесенной Анджелой Брюэр в участок. Обросшее лицо, вместо аккуратно постриженных усов, и безумный, воспаленный взгляд придавали схожести с городским сумасшедшим. На нем был домашний халат из плотной хлопковой ткани. Края халата разошлись, когда он сел на пол, сотрясаясь в сухих рыданиях, обнажив бедро, на котором виднелась маленькая размытая и поблекшая татуировка в виде головы собаки.

При виде его беспомощности детективы слегка растерялись. Они как по команде опустили пистолеты и убрали в поясную кобуру. От их резких движений мужчина закрыл голову руками и завыл.

– Я не хотел… – проскулил Гамильтон. – Пожалуйста. – Было неясно, чего именно он просил, но его раскаяние, граничащее с истерикой, привело детективов в недоумение и вызвало злость. – Я не хотел делать этого, не хотел… Они… Они меня заставили…

Из всех друзей Гамильтон был самым состоятельным. Его семья владела компанией, застроившей Западное побережье Америки стеклянными высотками: целые жилые кварталы, офисы, торговые центры. Он нужен был им как подушка безопасности.

Просматривая видео с убийствами девушек, Грейс обратила внимание на то, что один из мужчин выглядел самым взволнованным и проявлял меньше агрессии, чем остальные, а позже это подтвердил и Генри. Профайлер предположил, что лидерами в их компании были Брюэр, Реймонд и Гроссман, остальные же занимали роли ведомых. И теперь все стало ясно, зачем Голдберга и Гамильтона втянули в это. Их семьи обладали влиятельностью и гигантскими банковскими счетами.

Офицеры нетерпеливо, как цепные псы, переминались с ноги на ногу. За своей спиной Грейс слышала возню, громкое дыхание и поскрипывание тяжелых кожаных ботинок. Глубоко вздохнув, она взяла себя в руки, кивнула Джеймсу и одними губами сказала: «Давай».

Джеймс взял наручники у одного из офицеров, подошел к Томасу со спины, схватил его за руки и завел их за спину.

– Томас Гамильтон, вы арестованы по подозрению в убийствах Мэй Траск, Мелисы Праймроуз, Мэри Дивайн, Шерил Пруэтт и других девушек. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. – Это уточнение в «правиле Миранды» не имело смысла в случае Гамильтона, но историческое дело Эрнесто Миранды против штата Аризона обязывало полицейских дословно зачитывать перечень прав подозреваемому, чтобы у него не осталось лазейки сослаться на пятую поправку в суде. – Ваши права вам понятны? – Дождавшись кивка, Джеймс застегнул наручники на его массивных запястьях.

Глава 30

В допросной Келлер и Нортвуд сидели за столом напротив Томаса Гамильтона. Генри стоял возле двери, прижавшись плечом к дверному откосу. Остаток дня после опроса родственников жертв Уайтхолл провел за видеоконференцией с директором поведенческого отдела ФБР, докладывая, что удалось выяснить по убитым девушкам. Он был вымотанным до предела: стеклянный взгляд, растрепанные волосы, несвежая рубашка. Лейтенант МакКуин и остальная команда, работавшая над делом, наблюдали за допросом через зеркало.

Томас Гамильтон курил, опустив голову и ссутулив плечи. В своем халате и домашней обуви, небритый, с грязными волосами, он выглядел жалко. Время близилось к полуночи, но он не торопился говорить. На вопросы отвечал односложно или игнорировал. Дрожащий холодный свет люминесцентных ламп вызывал легкое раздражение, но бодрил. В допросной было прохладно – холоднее, чем в офисе и кабинетах. Грейс захотелось открыть окно и впустить внутрь влажную и душную июньскую ночь, но исправно работающая сплит-система – единственное, что держало ее в сознании.

– Мы здесь уже несколько часов, – вкрадчиво начал Джеймс. – Но до сих пор ни к чему не пришли. Напоминаю, что вы можете воспользоваться своим правом на звонок и поговорить со своим адвокатом.

Джеймсу не удавалось скрыть пренебрежение и отвращение вежливой интонацией. Он следовал протоколу допроса только для того, чтобы не потерять над собой контроль. Но Грейс была уверена, что мысленно он уже разгромил допросную и превратил лицо Гамильтона в крошево костей и неопрятную массу разорванных мышц, сочащихся кровью. Он сжимал пальцы в кулаки под столом, его плечи и шея, казалось, рябили от напряжения, как лампы на потолке, а слова он цедил сквозь зубы.

– Единственный адвокат, к которому я бы хотел обратиться, – мертв. – Томас усмехнулся и поднял взгляд на детективов. Это были те же глаза, что смотрели на них из прорези в черной балаклаве: серые и холодные. – Всю жизнь, с тех пор как мы познакомились с Малкольмом, если мне нужен был адвокат, я звонил другу. Он вел дела моей компании, и он же помог мне при разводе с женой. Да так славно, что этой алчной суке ничего не осталось, даже несмотря на брачный контракт.

– У вас специфичное отношение к женщинам, мистер Гамильтон. То, что вы делали, вы делали из ненависти к женщинам? – Джеймс придвинулся ближе, сложил руки на столе перед собой и наклонился к подозреваемому.

– Я этого не говорил.

– Простите, но это очевидно, – донесся от двери голос Генри, и Грейс невольно обернулась на звук. – Ненависть, пренебрежение, ощущение вседозволенности и безнаказанности.

– Вы пригласили психотерапевта? – Томас рассмеялся. – Он для меня или для вас?

– Профайлер ФБР Генри Уайтхолл, – представился Генри, но не счел нужным подходить и жать Гамильтону руку.

– Профайлер, ФБР… вот как. – Он опустил голову и закивал. – Я, выходит, важный хрен, да? – Когда Томас снова поднял на детективов взгляд, он лихорадочно облизнул губы и рассмеялся: – Как Тед Банди?[194]

– Сомневаюсь, мистер Гамильтон. Мне доводилось читать старые отчеты. – Генри со скрипом подтащил стул и сел по правую руку от Грейс. Неприятный скрежет металлических ножек по кафельному полу прорезал комнату, и Томас поморщился. Генри мог бы поднять стул и переставить его бесшумно, но точно знал, как громкий звук подействует на перевозбужденного, нестабильного Гамильтона. – Тед был самодостаточен и никогда ни от кого не зависел. Классический психопат, как из учебника. Моим коллегам было интересно с ним работать. Вы же, несмотря на социальный статус, всю жизнь были ведомым, выполняли поручения друзей, делали то, чего они хотели, только бы они в вас не разочаровались. – Генри положил папку на стол и раскрыл ее. – Лишний вес, гиперопекающие родители, проблемы с ногами, отчего вам приходилось носить специальные растягивающие скобы. Полагаю, в детстве и в подростковом возрасте у вас не было друзей. Конечно, ближе к выпуску из школы все наладилось, но вас игнорировали по привычке. – Уайтхолл доставал из папки детские фотографии Томаса Гамильтона, внимательно наблюдая за его реакцией. – Родителям вы не говорили, они ведь считали, что их мальчик пользуется популярностью у сверстников. В университет вы, конечно, поступили совсем другим человеком. И почти сразу обзавелись компанией друзей. Для вас была важна эта причастность хоть к чему-то, ведь так? Но то, что вы делали, вы делали не только, чтобы удержать друзей, я прав? Вам доставляло это удовольствие. Вы наконец-то получили власть над девушками, которые отказывали вам в юности.

Грейс украдкой рассматривала фотографии на столе, пытаясь скрыть удивление от того, какую работу проделал Генри. Пухлый, угрюмый мальчишка со снимков слабо напоминал сегодняшнего Томаса с подтянутой фигурой и маслянистым тяжелым взглядом.

– Так вы уже считаете, что вывели меня на чистую воду?

– Вы в наручниках. Ваш арест выглядел практически как чистосердечное признание. К чему противиться, Томас? – Уголки губ Джеймса поползли вверх, он провел пятерней по непривычно коротким волосам и откинулся на спинку стула. – Почему вы не сбежали, как Гроссман?

– А вы считаете в этом есть смысл, детектив? Я видел тело Джейми. До того, как с ним поработал танатопрактик.

– Вы осознаете, что все вами сказанное пойдет в протокол? Вы по-прежнему отказываетесь от адвоката? – Грейс опасалась, что в какой-то момент он перестанет говорить или откажется от показаний.

– Я пока еще ничего не сказал, мисс.

– Детектив Келлер, – поправил его Джеймс.

– Детектив Келлер. – Томас повторил по слогам, улыбаясь Грейс.

От его слащавости Грейс передернуло. Она не могла долго смотреть ему в глаза. Под его хищным взглядом Грейс чувствовала себя очередной жертвой, загнанной ланью.

– На жестком диске Мэтью Реймонда криминалисты нашли видеозаписи с изнасилованием и убийством восемнадцати девушек. Но мы знаем, что жертв было больше. Как минимум на одну. Вы помните Дейдру Хьюз? Поход в горы, выпивка, несчастный случай. Вот только это не было несчастным случаем. – Грейс взяла себя в руки, вспомнив, что в этой комнате она – охотник, а не наоборот. – Джессика Стоун осталась жива. Но вы отняли у нее разум, все равно что убили. И это только те девушки, о которых мы знаем. Но сколько их было на самом деле? Убитых? Изнасилованных и запуганных вашими деньгами, влиянием и силой? Мы знаем, что вы были на тех видео, знаем, что вы делали. У нас есть показания свидетеля.

– Гроссман?.. – неверяще спросил Томас севшим голосом. – Вы задержали его?

– Свидетель пожелал остаться анонимным.

Блефуя, Грейс не рассчитывала, что допрос свернет в это русло, но так было даже лучше. Если Гамильтон решит, что его предал друг и уже все рассказал, он будет сотрудничать.

Допросная погрузилась в молчание, Грейс слышала треск люминесцентных ламп под потолком, тяжелое дыхание троих мужчин, окруживших ее, и негромкое покашливание лейтенанта МакКуина за дверью. Он подавал сигнал, что хочет с ней поговорить. Но Грейс тянула время. Когда напряжение достигло предела и она уже была готова сдаться, Томас Гамильтон заговорил:

– Я готов ответить на ваши вопросы. Без адвоката.

– Но?.. – Джеймс сложил руки на груди и сжал челюсти.

– Но, – улыбнулся Гамильтон, – у меня будут условия.

– Условия? – Голос Нортвуда оставался спокойным, поэтому, когда он выключил диктофон, резко наклонился вперед, схватил Томаса за ворот халата и приложил к столу, Грейс и Генри вздрогнули. – Послушай, мне плевать, куда ты там обратишься после. Плевать на карьеру. Плевать, сколько апелляций ты подашь за ненадлежащее обращение во время допроса и применение силы. Можешь подать в суд по правам человека или лишить меня работы. Но ты не будешь ставить мне условия. Ты понял, долбаный кусок дерьма? – Схватив Гамильтона за шею сзади, Джеймс прижал его щекой к столешнице.

– Джеймс! – Грейс встала и коснулась плеча Нортвуда.

В допросную вошел лейтенант МакКуин.

– Детектив Нортвуд, немедленно прекратите.

– Ты насиловал и убивал девушек, просто потому что хотел. И ничто не заставит меня пошевелить хоть пальцем, чтобы твоя задница в шелковом халате сидела в комфортных условиях. Ты расскажешь все, как было, прямо сейчас, или я вызову государственного защитника, и тебе в любом случае придется рассказать. Ты меня понял?

– Пошел ты, – сдавленно прошипел Гамильтон.

– Чего вы хотите, Томас? – МакКуин подошел к столу и оттащил Джеймса от подозреваемого.

– Мои родители, – смахнув со лба волосы, сказал Гамильтон. Его лицо раскраснелось, кожа на скуле стесалась, кровь собралась в капли и растворилась в бороде. – Они не должны знать, за что меня судят. Я хочу, чтобы заседание было закрытым. Никакой прессы.

– Это не нам решать. – МакКуин покачал головой и поджал темные, полные губы, стирая пот со лба. – К тому же это абсурдно. При возможностях ваших родителей им не составит труда самим выяснить подробности.

– В таком случае не пускайте их ко мне. Я не хочу их… Не хочу никого видеть.

– Это мы, пожалуй, можем. Что еще?

– Все.

Несколько капель крови сорвались с его подбородка и упали на голую грудь.

– Вы уверены, что отказываетесь от адвоката на допросе?

– Адвокат будет в суде. Сейчас это ни к чему. На видеозаписях были мои глаза и, скорее всего, мелькала татуировка. Нет адвоката, способного оспорить криминалистическую экспертизу.

Было еще кое-что, о чем Гамильтон предпочел промолчать. Если он обратится к адвокату, обо всем тут же узнают его родители, имеющие доступ к его счетам. Он, вероятно, хотел оттянуть этот момент.

– Отлично, – выдохнул МакКуин и убрал платок в карман брюк. – Продолжайте, детективы.

Гамильтон просчитался. Он не сбежал из страны, решив, что дома будет безопаснее, но не заметил, как захлопнулась ловушка, стоило ему оказаться внутри. Гамильтон нанял частную охрану, расставив плечистых парней по периметру многоэтажного дома, но он знал, что Брюэра и Голдберга не спасли ни деньги, ни особняки. А Реймонду и, возможно, Гроссману не помогла попытка сбежать. Когда в его апартаменты вломились полицейские, он уже был сломан и почти безумен. У него не вышло прикинуться невиновным. И теперь он хотел одного: побыстрее со всем покончить.

– Сядь. – Грейс встала перед Джеймсом и положила ладони ему на грудь. Он тяжело, прерывисто дышал и не мигая смотрел на Гамильтона поверх ее головы. – Джеймс… – Она слегка толкнула его, и только теперь, казалось, он обратил на нее внимание. – Сядь и включи диктофон.

Джеймс сделал, как она просила, и Грейс вернулась на свое место. Она устало взглянула на Гамильтона и отпила немного кофе.

– Хорошо, мистер Гамильтон. Давайте с самого начала.

– Все это началось как игра. Никому из нас не хотелось проходить обряд посвящения в братство, и мы решили создать свое.

– Как вы познакомились?

– Жили в одном блоке в общежитии кампуса.

– И как вам в голову пришла эта идея?

– Вы не замечали, что для входа в братство нужно пройти через унижение? Никому это не нравится. Но ради того, чтобы быть причастными, люди идут на это. Мы решили изменить правила.

– Подвергая унижению других? Женщин?

Гамильтон помолчал.

– Мы взяли за основу все, что слышали о тайных сообществах старых университетов Лиги Плюща. «Череп и кости», «Волчья голова», «Книга и змея».

– Я учился в Йеле. – Генри усмехнулся. – Об обрядах инициации доподлинно ничего не известно. И я уверен, по большей части они ничем не отличаются от инфантильных обрядов любого университетского братства. По крайней мере сейчас. Кстати, верно говорить: «Вашингтонские псы» или «Вашингтонские гончие»?

– Гончие, – спокойно ответил Гамильтон.

– И в чем заключался ваш обряд инициации?

– В изнасиловании, подтвержденном видеозаписью.

– Вы начали с Джессики Стоун, верно?

– Да, она была первая.

– А Дейдра Хьюз?

– Она никак не связана с инициацией. Мы позабавились с ней в походе. Она стала кричать, угрожать, что расскажет преподавателю и обратится в полицию. Все произошло спонтанно. Мы этого не планировали. В какой-то момент, преследуя ее в лесу на обратной дороге в лагерь, мы оказались возле обрыва. Мэл предлагал ей деньги за молчание. Кит обещал, что теперь станет с ней встречаться. Но она кричала, плакала, истерила… Джейми все это надоело. Он подошел к ней и толкнул. И все закончилось.

– В тот момент вы поняли, что это возбуждает вас? Адреналин, страх, насилие. Нечто, схожее с вакханалией. А когда вы решили, что на этом можно неплохо заработать?

– Это идея Мэтта. И Кита. Никому из нас не нужны были деньги. Разве что журналисту, который стремился заниматься искусством, а не делать статьи. И преподавателю. Им не так много платят, верно?

– Как все это было в первый раз? После Дейдры.

– Девушку привел Мэтт. Я уже почти не помню, кто это был.

– Лора Делейни. – Грейс хорошо знала, кто это был. Лицо Лоры с застывшей на нем гримасой боли и ужаса отпечаталось где-то на подкорке, и она была уверена, что уже никогда его не забудет.

– Точно, Лора. – Он усмехнулся.

Грейс наблюдала за Гамильтоном с нескрываемым любопытством. Сначала она решила, что его заставила говорить эйфория, облегчение из-за того, что он не попал в руки мстителя. Но теперь в его поведении отчетливо чувствовались ноты безумия. Казалось, ему льстило внимание. Его допрашивали два детектива, профайлер, лейтенант отдела убийств, а группа полицейских наблюдала за всем из коридора через стекло. Будучи аутсайдером в детстве, Томас нашел свою значимость в дружбе с Брюэром, Голдбергом и остальными, но и тогда, если судить по видеозаписям, он не был лидером. Сейчас, когда его друзья мертвы или, как в случае с Гроссманом, все равно что мертвы, он – суперзвезда. Рассказ доставлял ему удовольствие. Дополнительные вопросы не раздражали, детали приводили в восторг. Стало понятно, почему на самом деле он отказался от адвоката. Единственное его условие – держать все в тайне от родителей. Ему хотелось, чтобы они думали, будто его посадили, например, за финансовые махинации. Грейс сомневалась, что это возможно. Когда Келлер думала о том, какой резонанс получит дело, как только прессе станет обо всем известно, внутри у нее все переворачивалось. Казалось, эти мысли и страх перед будущим сдавливали ее внутренности в тиски, превращали в бесформенное кровавое месиво, а затем возвращали в каком-то странном порядке: сердце трепыхалось в ноющем животе, а легким не хватало пространства, чтобы раскрыться снова, как при рождении.

– Кто обычно приводил девушек? – Борясь с очередным приступом агрессии, Джеймс закурил.

– Мэтт или Кит. Иногда Брюэр. Однажды привел я. Фредерика Райнсторм.

– Райнсторм? – Генри лихорадочно пролистал папку с характеристикой Гамильтона. – Как ваша жена?

– Да, Райнсторм – девичья фамилия моей бывшей жены. А Фредерика – ее младшая сестра.

Грейс закусила губу. Как они не заметили этого сразу? Времени, чтобы тщательно изучить каждую из жертв, у них не было, но это казалось очевидным. Если бы они внимательно изучили личные дела убитых девушек, то вышли бы на Томаса Гамильтона гораздо раньше, чем в участок пришла Анджела Брюэр.

– Все ваши преступления записаны на видео?

– Только убийства.

– Было что-то еще?

– Иногда мы просто развлекались.

– Как с Брук Хэллфорт? – Грейс понимала, что Брук Хэллфорт, ее ребенку и родителям потребуется программа защиты свидетелей.

– Вроде того.

– Где вы снимали?

– Первые видео снимали в отеле на полпути к Такоме – его строил ещё мой отец, но работы заморозили из-за почвенных обвалов и подземных вод. Затем, когда Брюэр женился на мисс Грант, мы стали снимать в загородной резиденции ее отца. Там был прекрасный подвал. У Эллиота Гранта пунктик насчет ядерного конца света. Вы знали? Чудесная звукоизоляция, вентиляция, запас еды и чистой воды, туалет, пуленепробиваемая дверь. При желании мы могли оставаться там месяцами. Но нам хватало нескольких дней.

– То есть у вас было несколько съемочных дней?

– Как правило, два или три.

– Где они? – неожиданно для всех спросила Грейс. – Их тела. Где они?

– Первые несколько замурованы в бетон в подвале недостроенного отеля. Остальные недалеко от Эрнис-Гроув. Нужно подняться на машине по серпантину на плато горы Си. Дальше по пешеходной тропе по указателям найти озеро Кратер. Там слева есть дорога со спуском. Внизу целая цепь болот. Вы найдете их там. Возьмите рейнджеров для сопровождения. Или, по крайней мере, тех, кто умеет пользоваться навигатором и работать с координатами.

– Спасибо. – Грейс выдохнула и поднялась со стула, чувствуя, как дрожат ноги. – За сотрудничество.

Они с Джеймсом вышли за дверь, позволив Генри поговорить с Гамильтоном наедине, отчего он пришел в восторг.

– Мистера «я учился в Йельском университете» лучше с собой не брать. Уверен, что в его чемодане нет ничего, кроме этих щегольских костюмов и оксфордов из телячьей кожи. – Усмехнувшись, Джеймс губами вытащил сигарету из пачки и подтолкнул Грейс в сторону парковки. – Черт, – он передернул плечами, – как же хочется помыться. Чувствую себя так, словно извалялся в дерьме.

– Нужно вызвать команду Арчи Моргана. Я позвоню ему, а ты сделай запрос на координаты. Озеро Кратер, так?

Нортвуд кивнул и выпустил сизую струю дыма в предрассветное небо.

– Нужно согласовать с МакКуином, связаться с рейнджерами. – Грейс взглянула на наручные часы. – Стоит выехать утром. Неизвестно, что нас там ждет.

– Я выбирался из таких мест, что рейнджерам не снились даже в кошмарах. Без навигатора. Пройтись по пешеходному маршруту до плато горы Си? Представим, что это хайкинг. Только тебе нужно переодеться. – Джеймс посмотрел на нее каким-то диким, тяжелым взглядом. – Да и мне не помешало бы сменить хотя бы обувь.

Грейс, стоя в черных классических брюках, в рубашке и в туфлях на каблуках, почувствовала себя обнаженной.

– Перестань выделываться. – Она толкнула его в плечо и, украдкой оглядевшись по сторонам как подросток, поцеловала в угол рта.

А затем они оба рассмеялись. Смех был защитной реакцией организма, чтобы не сойти с ума, поэтому прозвучал пусть и искренне, но в нем слышались нотки ее задушенной истерики и его кипящей ярости.

– Думаешь, нам стоит в это вмешиваться? Со дня на день делом займутся федералы. Нам бы следовало довести до конца собственное расследование, найти Кита Гроссмана живым или мертвым, отыскать преступника и посадить за решетку.

– Не знаю. – Джеймс пожал плечами. – Я не знаю, Грейс. Просто чувствую, что так будет правильно.

– Ты поддерживаешь связь с Аланом Траском? Можешь выйти на него? Позвонить? Или попросить кого-то еще найти его?

– Думаешь, я не пытался? Как только увидел Мэй Траск среди жертв, я звонил по номеру, который у меня остался со времен службы на Ближнем Востоке. Пробовал выйти на него через общих знакомых. И даже через командование.

– Почему ты не сказал мне?

– Не хотел, чтобы мои тогда еще беспочвенные подозрения заставили тебя думать только в одном направлении.

– Ты считаешь, что тот, кого мы ищем, – твой бывший капитан?

– Не знаю, Грейс. Я не знаю.

Глава 31

Методам выслеживания и наблюдения за объектом его обучила агент ЦРУ Джиа Хейгер. В какой-то момент его военная карьера стала чем-то большим, чем простая служба и подчинение. Когда от выполнения заданий и четкого следования инструкциям он пришел к тому, что сам эти инструкции писал, то научился быть незаметным, въедливым, внимательным. Научился сливаться с толпой, взаимодействовать с ней с пользой для себя. Он освоил приемы психологического давления, манипулирования и насилия.

Мысль поиграть с Гроссманом возникла не сразу, и поначалу он содрогнулся от нее. Страх осознания, кто он на самом деле такой и на что способен, захлестнул его за рулем посреди бескрайнего, буйного леса Вашингтона с проложенным кем-то извилистым шоссе I-90 прямо сквозь вековые сосны. В груди потяжелело, сердце учащенно забилось, стало нечем дышать. В мыслях он тут же перебрал симптомы инфаркта и решил, что не позволит себе умереть. Только не сейчас. Он должен знать, где его девочка. И до тех пор, пока не найдет ее тело, сломанному механизму внутри его придется перекачивать кровь.

Он выслеживал Кита Гроссмана от самого его дома. И делал это так профессионально, что профессор заподозрил что-то неладное, только когда во второй раз встретился с ним в захудалой придорожной закусочной.

Гроссман не замечал, что он сидел у него на хвосте, даже на пустынных дорогах штата Айдахо. Он не замечал одну и ту же приметную машину на заправочных станциях, где останавливался, чтобы размяться и выпить паршивый кофе, и расплачивался наличными, надеясь замести следы. Для того, кто пытался сбежать, он был слишком беспечен, невнимателен и самонадеян.

Судя по маршруту, Гроссман собирался пересечь границу с Мексикой где-то в Нью-Мехико и затеряться в чужой стране.

Они оба не спали уже больше суток. И после встречи в кафе Гроссман занервничал так, что перестал останавливаться, даже чтобы отлить на обочине.

Он мог оставаться незамеченным до самого конца, но хотел, чтобы Кит Гроссман знал, кто за ним идет. Хотел, чтобы он бежал, понимая, что спасения нет и ему никто не поможет. Иногда он отпускал профессора с крючка, но лишь для того, чтобы затем нагнать, чтобы в зеркале заднего вида Кит видел его машину и свою смерть в ней.

У Кита не было выхода. Только бежать. Гнать, не останавливаясь, выжимая из своей малолитражки все, на что она вообще способна. Он не мог обратиться в полицию, не мог позвонить друзьям, потому что избавился от телефона, не мог остановиться и принять то, что ждало его в конце.

Он нагнал его в очередной раз где-то посреди красных пустынь Аризоны вблизи Гранд-Каньона, когда Кит свернул с хайвея на глиняную дорогу Монкер-Спринг. Ржавая прилипчивая пыль вырывалась из-под колес профессорской машины, оседая матовой вуалью на лобовом стекле его мощного пикапа. На много миль вокруг они были одни. Снаружи стояло жаркое марево, к небу от земли поднимались испарения после прохладной ночи. В светло-голубой выси, справа от дороги, над бесплодными зарослями кружил орел, рассекая раскидистыми крыльями густой, осязаемый воздух.

Поиграв плечами, он пристегнул ремень безопасности, вцепился в руль обеими ладонями и вдавил педаль газа в пол.

От первого столкновения машину Гроссмана слегка занесло. Она вильнула задом, на дорогу посыпались осколки бампера, крышка багажника приоткрылась. Его пикап оставался целым.

Следующее столкновение заставило профессора замедлиться, а третье стало финальным. Машину крутануло и вытеснило на обочину. В попытках справиться с управлением Гроссман крутил рулевое колесо из стороны в сторону. В оглушительной тишине заскрипели колодки, колеса подняли в воздух еще больше пыли, чем прежде. Одно из них угодило в яму на каменистой обочине, и машина улетела в кювет, врезавшись в валуны. Послышался звук бьющегося стекла, лязг металла, крик. А затем звуки стихли.

Все случилось секунд за десять, но ощущалось иначе. Он словно смотрел длинный двухчасовой фильм в замедленном режиме не как участник, а скорее как сторонний наблюдатель.

Выйдя из машины, он спустился в кювет и подошел к Гроссману. Кит был в сознании, но ему придавило ноги. Выбраться самостоятельно он бы не смог. Из-под капота вытекло топливо. В такой жаре у него оставалось, должно быть, не больше нескольких минут, прежде чем машина загорится и взорвется. Он выдохнул, с трудом открыл дверцу и сел в салон позади водительского сиденья.

Дезориентированный произошедшим, Гроссман пытался освободить свои переломанные ноги из ловушки, борясь с болью и подушкой безопасности.

– Помоги мне! – завопил он, теряя над собой контроль. – Кто ты, мать твою, такой? Зачем ты это делаешь?

Он сглотнул, облизнул пересохшие губы, достал из кармана леску и намотал на ладони.

– У меня есть деньги. Сумка в багажнике. Там много налички. Забирай. Только помоги мне!

– Мне не нужны деньги, профессор Гроссман. Я только… Я только хочу, чтобы ты знал, кто я. Меня зовут Алан Траск. Ты изнасиловал и убил мою дочь. Ее звали Мэй.

Алан набросил на шею Гроссмана леску и потянул на себя.

Задыхаясь, Кит вцепился в его руки и закашлялся.

– А теперь выбирай, как ты умрешь. – Алан взглянул в окно, заметив, что топливо под капотом уже загорелось. – Ты говоришь мне, где ее тело, и умираешь почти безболезненно от удушья. Или молчишь, и мы оба заживо горим в этой машине.

Глава 32

Алан покинул автомобиль за несколько секунд до взрыва. Отбежал в сторону и, прикрыв голову руками, упал на землю. От одежды пахло дымом и горящим пластиком. Он наглотался пыли и еще долго сидел на горячей красной глине, наблюдая, как горит профессорская машина. Как тело Кита Гроссмана лижет огонь, как плавится и лопается его кожа, обугливаются кости, как у него во рту горит сложенный вдвое полароидный снимок.

На Ближнем Востоке ему не раз приходилось обнаруживать человеческие останки в сгоревших машинах. И неважно было, кто внутри, враг или союзник, если была возможность, он вместе с отрядом, которым командовал, хоронил несчастных или передавал в штаб. Кита Гроссмана он хоронить не стал.

Когда машина прогорела до основания и пламя угасло, он вытер пот со лба и медленно побрел к своему пикапу. Провел ладонью по нагретому солнцем и покореженному радиатору, постоял несколько минут, всматриваясь в бесконечное небо, несколько раз кивнул собственным мыслям и сел за руль. В салоне Алан припал к бутылке и выпил ее до дна. Вода оказалась теплой, но во рту стоял вкус гари, так что он был благодарен и за это. Ему предстояла долгая дорога назад, в Вашингтон, к горе Си, к телу дочери.

Смерть Гроссмана не принесла удовлетворения, как он и предполагал. Пусть иногда Алан боялся сам себя, но убийства не приносили ему удовольствия. Они не приносили ничего, кроме страданий. Растерзанная на части душа скулила где-то внутри, с перебоем работающее сердце в груди разрывалось от боли, но в голове звучало отчетливое: «Найди ее, найди ее, найди ее».

И он нашел.

Восхождение на плато горы Си далось ему с трудом. Он выбился из сил еще по дороге к заповедной зоне. Колени распухли и ныли так, словно снова обострился артрит. Он не спал уже двое суток, не ел и даже не принимал душ, чтобы попробовать смыть с себя сладковатый запах горелой плоти.

Солнечные лучи едва пробивались сквозь плотные кроны деревьев, терялись в искривленных ветвях. Казалось, что в лесу наступили сумерки. На контрасте с засушливой жарой Аризоны влажный воздух и прохлада Вашингтона была почти что осенней.

Он нашел заболоченный пруд довольно быстро, словно души умерших девушек звали его, вели за руку и поддерживали, когда он думал, что ему не хватит сил. При себе у него был армейский нож, пистолет и чистая вода. Но ничего из этого не помогло бы ему пробраться сквозь поваленные деревья, окружившие болото, как стража.

Гроссман рассказал ему, что тела девушек они помещали в жестяные двухсотлитровые бочки с привязанным к ним грузом и сбрасывали в болото. Но не сказал, в какой части. Смотря на обширную площадь болота, Алан схватился за голову. Он вцепился пальцами в неопрятно отросшие волосы и взвыл.

Сдаваться и признавать свою слабость – не в его правилах. Оставив пистолет на берегу, у воды, Траск сжал челюсти и пошарил взглядом по земле. Найдя прямую толстую ветку, он решил, что использует ее вместо трости, и сделал несколько шагов вперед. Ступни тут же погрузились в трясину. Ил вперемешку с водой и перегнившими растениями промочил ноги. Идти было тяжело, но он продолжал, опираясь на валежник и трость. Подул ветер. В центре пруда по поверхности воды пошла легкая, едва заметная рябь. Это значило, что заболочены только берега. Но какая здесь глубина? Горные водоемы всегда непредсказуемы.

«Я нашел ее, Кейтлин. Я уже почти вернул ее тебе. Как и обещал». – Мысли о жене заставляли его двигаться дальше, и вскоре Алан почувствовал невесомость. Ноги оторвались от вязкого дна, он погрузился в воду по грудь. От холода на мгновение перехватило дыхание, но Алан быстро взял себя в руки, вспомнив военную базу Кэмп-Пэндлтон в Оушенсайде. Тренируя, морпехов сбрасывали в Тихий океан с вертолета в милях от берега, где вода в любое время года оставалась ледяной. Он быстро привык к таким тренировкам, хотя первое время было страшно.

Траск и сейчас был в ужасе. Ну, найдет он ее. А что дальше? Сколько бочек ему предстоит вскрыть, прежде чем он отыщет знакомые рыжие волосы, потемневшие от влаги, и любимое лицо, тронутое тлением? Он уже видел, как ее насиловали и убивали, видел ее потухшие мертвые глаза и кровь повсюду, слышал, как она звала мать. Что-то может быть страшнее этого? Алан был уверен, что может.

При отсутствии солнечного света вода казалась черной. Пару секунд он раздумывал, что делать. Ему стоило вылезти из воды, вернуться в город, а затем прийти в полицию, сдаться и назвать им координаты. Поступить по совести, как полагается морскому пехотинцу. Он уже сделал то, что должен был. Не стоило делать то, что было не в его силах. Техника сюда не доберется, разве что ее доставят на вертолете, а затем каким-то образом транспортируют по пешеходной тропе. Нескольким водолазам, возможно, удастся поднять бочки со дна, но в одиночку он не справится. Он хотел бы поступить именно так. Хотел бы снова увидеть жену, но ему не выбраться отсюда живым. Алан либо утонет в попытках отыскать дочь, либо его сердце не выдержит, когда он увидит ее тело.

Задержав дыхание, он нырнул и почти сразу устремился вниз. Дна все не было. Но потом среди черно-зеленой мути он – не увидел даже – нащупал одну из бочек.

Воздуха в легких оставалось немного. Как раз на то, чтобы выплыть на поверхность. Но он не стал. Вытащив нож из чехла, Алан разрезал веревку, удерживающую бочку на дне, и потащил ее вверх. Поднимать ее оказалось проще, чем он думал. Должно быть, бочка была герметично закрыта и внутри оставался воздух. В воде предметы кажутся легче. Собственное тело ощущалось перышком, суставы, погруженные в холод, перестали противно ныть. Вода выталкивала его на поверхность, и Алан, крепко вцепившись в бочку руками, остервенело двигал ногами, чтобы поскорее глотнуть воздуха.

Обратный путь к суше оказался сложнее, но ему удалось уложить бочку на валежник, выкатить ее на твердую землю и выбраться самому.

Всего один шанс. Второго погружения он уже не выдержит.

Алан стоял над заржавевшей местами синей бочкой, опершись ладонями на бедра, и пытался отдышаться. Нож выскользнул у него из рук в воде, чтобы вскрыть сосуд, он использовал камень. Ржавый металл поддавался плохо, Траск потратил все силы, что у него остались, но в конце концов крышка скрипнула и провернулась. Задержав дыхание, Алан откинул ее в сторону, попятился назад и, споткнувшись о корень дерева, упал на спину. От запаха его замутило. Слюна собралась во рту, и он успел инстинктивно, чтобы не захлебнуться, лечь на бок. Его стошнило желчью и грязной водой, которой он успел наглотаться. Это не Мэй. Лицо девушки с пустыми глазницами было приподнято кверху. Рот раскрыт, ссохшиеся губы обнажили белые, идеально ровные зубы. Тело в позе эмбриона – она словно прижимала колени к груди руками. Кожа, покрытая серо-желтым налетом, казалась плотной и глянцевой. Но это была не Мэй. Мысль о том, что его девочка сейчас так близко, терзала, разрывала изнутри. Хотелось кричать, крушить все вокруг, но у него просто не было сил. Тяжелая, мокрая одежда не позволяла встать на ноги. Алан распластался на земле, покрытой толстым, мягким слоем мха, и закрыл глаза, чувствуя, как горячие слезы наполняют его ушные раковины.

– Моя девочка, – шептал он. – Девочка моя. Прости меня. Прости папу. Я больше не могу, не могу…

Он все бормотал, не слыша звуков леса, не замечая в сумраке, как по земле ползет свет двух фонарей.

Глава 33

Восхождение на плато горы Си далось Грейс нелегко. Сначала они поднялись на внедорожнике Джеймса на максимально возможную высоту. Машина рейнджеров ехала перед ними, а фургон криминалистов с водолазами и всей необходимой техникой следовал за «Рендж Ровером», замыкая колонну. Весь оставшийся путь детективы проделали пешком. Двое крепких ребят в форме темно-зеленого цвета двигались быстрее. Джеймсу приходилось задерживаться, дожидаясь Грейс, помогая вскарабкиваться по острым камням, держать ее за руку во время перехода ручьев вброд. В жестких ботинках для хайкинга ее ступни были словно в тисках. Келлер чувствовала, что в некоторых местах кожа стерлась. Кровь промочила носки и склеила между собой пальцы. В лесу стояли сумерки, несмотря на солнечный день, приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не упасть.

Джеймс выключил навигатор, когда они добрались до озера Кратер. Он сел на мшистый валун и заправил шнурки в ботинки. У него слегка участилось дыхание, волосы на висках слиплись от влаги, а хлопковая футболка белого цвета прилипла к спине, но в остальном он выглядел отлично.

Прижавшись к необъятному стволу дерева, Грейс запрокинула голову и прикрыла глаза, пытаясь отдышаться.

– У тебя паук на волосах. – Джеймс подошел к ней, смахнул мелкое создание с ее головы и провел тыльной стороной ладони по щеке. – Ты в порядке?

– Была. До того, как ты сказал про паука. – Она отлипла от дерева и передернула плечами.

– Дальше тропа раздваивается, – сообщил один из рейнджеров и, двигаясь грациозно и плавно, как горная пума, приблизился к детективам.

Келлер и Нортвуд отскочили друг от друга, как парочка школьников.

– Все нормально, мы проверим оба направления, а вы вернитесь за криминалистами. Они не на много отстали. Думаю, им потребуется помощь с оборудованием.

В подтверждение слов Джеймса у Грейс засипела рация. Арчи Морган запросил поддержку.

– Вы тут справитесь?

– Все нормально, парни. – Джеймс похлопал рейнджера по плечу и улыбнулся. – Справимся.

– Включите свои фонарики. Скоро солнце сядет.

– Так точно, сэр. – Шутливо отдав честь, Джеймс несколько раз пощелкал карманным фонарем. – Устала? – Он взглянул на Грейс, когда рейнджеры скрылись за пышно растущим кустарником.

Грейс упрямо покачала головой и пошла вперед, выбрав тропу, которая уходила вниз.

Она закончилась тупиком.

– Нужно вернуться, попробовать другой путь. – Джеймс говорил с легкой одышкой. Он уже собирался развернуться, но Грейс его остановила:

– Нет.

Она никогда не умела признавать поражение. Увидев просвет среди деревьев, Грейс ринулась в кусты, с трудом раздвигая спутанные ветви руками.

– Мы в горах, Грейс! Это может быть опасно!

Предостережения напарника не остановили Келлер, и спустя несколько минут она вышла на поляну, окруженную вековыми соснами, в центре которой, словно черное стекло, блестел пруд.

У кромки воды, согнув ноги в коленях и опустив на них голову, сидел мужчина в насквозь мокрой одежде, с пистолетом в расслабленной руке. Рядом с ним, на земле, стояла заржавевшая бочка. Отвратительный запах, который она источала, ел глаза.

Келлер замерла, приоткрыв рот, и отшатнулась, врезавшись в грудь Джеймса. Она внезапно почувствовала себя мертвой. «Это может быть опасно». Джеймс говорил о неожиданных спусках и обрывах и острых скалах. Никто из них не мог предположить, что им предстоит столкнуться с человеком, у которого в руках оружие.

Медленно, стараясь не делать резких движений, Грейс потянулась к кобуре и расстегнула ее. Мир в эти мгновения ощущался так странно, словно это были ее последние секунды. Памятные моменты жизни неслись в голове на запредельной скорости, словно в обратной перемотке.

Из оцепенения Келлер выдернул Джеймс, вернул связь с реальностью, обойдя ее и спрятав за своей спиной.

Мужчина в мокрой одежде поднялся с земли и переступил с ноги на ногу. Взглянув в его лицо, подсвеченное фонариком, Грейс мгновенно узнала в нем Алана Траска.

– Я только хотел найти свою дочь. – В голосе слышались слезы и бессильная ярость. Он сгорбился и покачал головой.

– Алан, – спокойно сказал Джеймс, – брось пистолет.

– Я не знаю, кто эта девочка. – Алан подошел к бочке и положил свободную ладонь на край. – Но ее тоже кто-нибудь ищет.

Грейс достала «Глок» из кобуры, подняла на уровень глаз и двинулась в сторону Траска. Она успела сделать несколько шагов и даже что-то сказать. Что-то бессмысленное вроде: «Положите оружие на землю, вы арестованы по подозрению в убийстве»… Но Джеймс схватил ее за плечо и остановил.

– Алан, брось пистолет и убирайся отсюда.

– Сержант Нортвуд, ты был хорошим солдатом и другом. Передай Кейтлин: я хочу, чтобы меня похоронили рядом с дочерью.

Алан поднес пистолет к виску, зажмурился и затрясся. Он дрожал. От страха или от холода? Или, может быть, его тело противилось решению, которое принял разум.

Джеймс закричал и бросился к нему. Его вопли: «Нет, нет, не смей этого делать!» – растворились в звуке выстрела.

Алан сложился пополам и рухнул на землю с неприятным глухим стуком, как марионетка, которой перерезали нити. Его тело содрогнулось в посмертных конвульсиях, пальцы самопроизвольно разжались, и из руки выскользнул пистолет.

С деревьев куда-то вверх вспорхнули птицы. Эхо, отскакивая от воды, скал и плотной листвы, разносилось по поляне, а затем стихло. И все закончилось.

Глава 34

День выдался по-летнему жарким и влажным. Небо затянуло тяжелыми тучами, но дождь все никак не начинался.

На кладбище Кроун-Хилл собрались люди, которые знали Алана Траска. Командование Корпуса морской пехоты не выделило подполковнику места на ветеранском кладбище и отказало в почетном карауле. Но те, кто служил с ним, не могли не прийти.

Грейс стояла рядом с Кейтлин Траск и держала ее за руку. В строгом черном платье и в туфлях на высоких каблуках Грейс чувствовала себя скованно. Она смотрела то на святого отца, то на проход, где вот-вот должны были пронести гроб с телом Траска. Оглядывалась по сторонам. В отдалении собрались сочувствующие Алану незнакомцы, считавшие его героем. Келлер понятия не имела, как они узнали, но подозревала, что в этом как-то замешан Алекс Стоун. На холме под старым раскидистым дубом с невероятной кроной стояла женщина в брючном костюме и в очках. Темные волосы тяжелыми волнами спадали ей на плечи, она обнимала себя руками и время от времени смахивала слезы со щек. Заметив незнакомку, Кейтлин долго и пристально смотрела на нее. Миссис Траск открыла рот, словно собиралась что-то выкрикнуть, но все же сомкнула губы и отвела взгляд. В толпе Грейс заметила пожилую женщину и почти сразу узнала в ней миссис Хьюз, мать Дейдры. Она плакала и улыбалась одновременно, толкая перед собой инвалидную коляску, в которой сидел ее муж.

После самоубийства Алана Траска прошла неделя. Долгая, напряженная, изматывающая. Дело об убийствах девушек забрали федералы, и они же перехватили единственного выжившего подозреваемого – Томаса Гамильтона. Детективам крупно повезло, что Гамильтон не стал отказываться от показаний и в присутствии адвоката рассказал агентам ФБР то же самое, что говорил им, прежде чем его поместили в исправительное учреждение до суда.

Тело Мэй Траск, как и остальных девушек из бочек, забрали и перевезли в Куантико, в лабораторию ФБР, о чем сокрушался Скотт Хэмптон – нечасто удается поработать с таким количеством интересных, уникальных случаев. Старые бочки проржавели, вода и микроорганизмы сделали свое дело, в новых же тела мумифицировались. Характер повреждений, как и способ убийства каждой жертвы, был разным. Доктор Хэмптон надеялся написать научную работу, пока федералы не опустошили его прозекторскую и морг. Он не стал упускать шанс и, когда ему предложили ассистировать эксперту из ФБР, взял отпуск и улетел в Вашингтон ДиСи. Агенты пообещали Кейтлин Траск вернуть останки дочери, как только завершат исследования. Ей, потерявшей дочь, а теперь еще и мужа, оставалось только довериться им.

С телами, замурованными в бетон в недостроенном отеле, все еще работали специалисты.

Толпа оживилась, и Грейс поняла почему. Шестеро мужчин в парадной форме морских пехотинцев, среди которых были Джеймс, Алекс Стоун и Питт Кроссман, несли на плечах гроб, укутанный флагом. Суровая, торжествующая гордость сменялась на их лицах печалью. В глазах Джеймса Келлер видела слезы, когда он проходил мимо, чтобы опустить гроб на подпорки. Он был здесь не как полицейский. МакКуин пришел бы в ярость и придет, когда узнает, что они посетили похороны убийцы. Джеймс был здесь как солдат, как мужчина, знающий, что такое верность, как друг, помнящий, через что им довелось пройти вместе. Больше всего на свете сейчас ей хотелось обнять его, прижать, как мальчишку, которым он был тогда, к груди и сказать, что он имеет право на все чувства, которые испытывает, но она лишь крепче сжала ладонь Кейтлин и сочувственно ей улыбнулась.

– Всему и всем одно, – начал читать молитву святой отец. – Одна участь праведнику и нечестивому…

На заднем сиденье в машине Джеймса Грейс сняла раздражающее платье и переоделась в парадную форму. После обеда их ждала конференция с капитаном полиции Сиэтла, где ей вручат звание сержанта. Келлер пока не понимала, как к этому относиться и что это изменит. У нее будет чуть больше свободы, но также больше ответственности и сложных задач. Последние дни выдались трудными и суматошными, Грейс не удалось обдумать новость о повышении.

Перебравшись вперед, Келлер посмотрела на Джеймса. Он курил в открытое окно, задумчиво смотря, как вдалеке Кейтлин Траск еще стоит над могилой мужа, наблюдая, как человека, который был ей дорог, засыпают землей.

– Держишься? – Грейс коснулась его лица и развернула к себе.

– Да, просто… воспоминания.

– Почему ты хотел его отпустить? – неожиданно для себя самой выпалила Грейс.

– Не знаю. Правда, не знаю, Грейси. Мне показалось, что это будет справедливо. Калеб Сент-Джозеф оставил внутри меня такой след… Все эти девочки… И вся эта кровь, что пролилась. Вся эта кровь на моих руках. Это словно не дает мне жить, двигаться дальше. За Кэтрин, Мишель, Джейн и Вивьен некому было мстить. Но Мэй и все остальные отомщены. Я решил, что это правильно.

– Послушай, Джеймс, Мэдди…

– Я говорю не о Мэдди, Грейс. Не только о ней. Мэдди погибла бы и без моего участия. Она была обречена с самого начала. С тех пор как какой-то пьяный подонок затащил ее мамашу в постель, а та умудрилась зачать и выносить ребенка.

Жесткость, с какой Джеймс говорил о любимой женщине, после смерти которой сам едва не погиб, заставила Грейс содрогнуться. Ей не хотелось думать, что Джеймс Нортвуд на самом деле вот такой.

– В армии, в одной из первых командировок, я попал в плен. На моих глазах боевики запытали до смерти пятерых моих сослуживцев. Я знал, что нам не выбраться оттуда живыми. Мне и Мэтту. Мы тоже были обречены, с тех пор как выбрали эту работу. Казни парней, с которыми я служил, проходили примерно раз в месяц. К тому времени я страшно истощился. Эмоционально. И физически тоже. А Мэтт… из-за плохой гигиены его раны загноились. И он температурил непрерывно около двух недель. Каждый день они забирали кого-нибудь, и парень никогда больше не возвращался в барак. В очередной раз, когда они пришли, в бараке остались только я и Мэтт. Увидев, что его лихорадит и он весь покрыт гнойными ранами, один из боевиков собирался прирезать его как ягненка. Но другому пришла идея получше. Что, если снять на камеру, как американский солдат убивает своего? Они решили, что это подорвет наш дух. И мы уберемся с земли, на которой и так порядочно задержались. Но… вложить нож мне в руки? – Джеймс усмехнулся. – Нет. Они принесли монтировку. Длинную, ржавую, тяжелую. Я до сих пор помню эту неподъемную тяжесть в руках, Грейс. Я знал, что к утру мы оба будем мертвы. В любом случае. И у меня был шанс. Я мог избавить измученного лихорадкой, пытками, недоеданием, издевательствами друга от страшной боли. И я это сделал, Грейс. Хватило одного удара в висок. А через пару часов… в лагерь пришли наши. И все, что я сделал… все это было бессмысленно.

– А видеозапись?

– Что видеозапись?

– Что стало с той видеозаписью?

– Началась неразбериха. Большую часть времени я был в отключке. Очнулся в госпитале в Дохе через пару недель. И первым, кого я увидел, кроме докторов, был Алан Траск. Он сказал, что я могу не беспокоиться. Что он нашел видео. И что больше его никто не увидит.

– Получается, ты просто хотел вернуть ему долг?

– Нет, не думаю. Я хотел сделать что-то… Что-то правильное, понимаешь? Незаконное, но правильное. Я говорю о морали и своих жизненных принципах. Четыре ублюдка за девятнадцать молодых девушек. Это разве не справедливость? Я хотел, чтобы он знал… что не зря спас меня от трибунала. Что я не просто боевая единица, как мой карабин или «Хамви», который я водил время от времени. Не выдрессированный полицейский, не убийца. Что я человек, Грейси. И понимаю, чего ему стоило уничтожить видео тогда и «псов» сейчас. Понимаю и… – Джеймс говорил сбивчиво.

Грейс никогда его таким не видела. Она знала этого мужчину, Джеймса Нортвуда, своего напарника, друга, жесткого профессионала, человека, с которым провела ночь и больше уже не могла перестать о нем думать. Но сейчас она увидела мальчишку, каким он был, приобретая самый травматичный опыт в своей жизни на войне.

– Большую часть жизни я страдал из-за того, что мне не хватало отца, его любви, одобрения, поддержки. Он был холодным и не самым приятным человеком, если честно. И за тот короткий срок, что Алан был моим капитаном, он дал мне это. Если не отцовскую любовь, то заботу старшего брата. Я просто не мог позволить… я его подвел, Грейси.

– Нет. – Она покачала головой и обхватила лицо Джеймса ладонями, чувствуя соленую влагу под пальцами.

– Я хотел показать ему, что все это чего-то стоит. Что я чего-то стою.

– Ты стоишь всего, Джей. Ты поступил так, как должен был. – Грейс притянула его к себе и поцеловала сухие и горячие, словно в лихорадке, губы.

Генри нашел детективов на парковке. Грейс стояла возле перил, прислонившись к ним поясницей, и курила. Руки еще слегка подрагивали от волнения. От нескольких бокалов вина на голодный желудок она опьянела, как девчонка. Грейс без меры улыбалась, принимая поздравления коллег, и теперь мышцы на лице слегка ныли. Джеймс был рядом. Еще перед началом она попросила напарника не отходить от нее ни на шаг. Без его поддержки Келлер вряд ли пережила бы этот безумный, эмоциональный день.

– Поздравляю, сержант Келлер. – Генри подошел ближе, пожал руку Джеймсу и поцеловал Грейс в щеку.

Она улыбнулась, но уже не искусственно, не вымученно, а устало, как обычно улыбаются друзьям и близким, зная, что они не примут это на свой счет.

– Спасибо. – Грейс по одной вытянула из прически шпильки и помассировала кожу головы пальцами, взлохматив волосы. – Тебя не было ни на конференции, ни на вечеринке после.

– Да, прости. Я хотел прийти, но задержался. – Уайтхолл показал детективам папку с эмблемой ФБР.

– Что это? – Джеймс слегка нахмурился.

– Подписанное заявление о переводе. Решил перевестись в местное отделение ФБР. Интересно у вас тут, так ведь?