Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16

Глава 1. Пароход «Одиссея»

Море в тот вечер было не просто морем – оно было театральной сценой. Тёмно-синее, чуть маслянистое, с бликами заката, как будто кто-то рассыпал по воде золотую пудру. Воздух пах солью, лимоном и дорогим табаком – смесь, от которой голова слегка кружилась, даже если ты не пил шампанского. А шампанского на борту «Одиссеи» было предостаточно.

Жюльен Бельфонтен стоял у перил, держа в руке бокал с чем-то бледно-янтарным, что официально называлось «аперитивом», а по сути было замаскированным абсентом. Он не курил, не играл в карты, не флиртовал с дамами – он просто смотрел на горизонт и думал о том, как странно, что человек может устать от убийств. Не от страха, не от крови – от самого факта, что за каждым трупом прячется чья-то глупость, чья-то жадность, чья-то боль. И всё это – в одном и том же порядке. Как в плохом театре. С теми же актёрами. С теми же криками. С теми же слезами, выдавленными по заказу.

– Месье Бельфонтен? – раздался за спиной голос, чуть надтреснутый, как будто его владелец только что смеялся или плакал. – Вы ведь тот самый Бельфонтен? Из Марселя?

Жюльен не обернулся. Он знал этот тип вопросов. Люди всегда думают, что если ты расследовал три громких дела – ты уже легенда. А если ты ещё и француз – то вообще почти Пуаро.

– Я тот самый, кто хотел бы допить свой аперитив в тишине, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Перед ним стояла женщина лет сорока пяти, в платье цвета морской волны, с жемчужным ожерельем и слишком яркой помадой. В руках – бокал шампанского, в глазах – любопытство, приправленное лёгким вызовом.

– Мари-Клод Дюбуа, – представилась она, протягивая руку. – Моя семья владеет текстильными фабриками в Лионе. Мы едем в Афины – муж хочет купить антикварную виллу. Я – просто хочу солнца.

– Жюльен Бельфонтен, – ответил он, слегка коснувшись её пальцев. – Я еду… никуда. Просто плыву. Без цели.

– О, какой романтизм! – воскликнула она, прикладывая свободную руку к груди. – А я думала, вы едете расследовать что-нибудь жуткое. Убийство, например.

Жюльен усмехнулся.

– Мадам, если бы я ехал расследовать убийство, я бы выбрал поезд. Или самолёт. На пароходе слишком много людей. И слишком много… возможностей соврать.

– Ах, вот как? – она приблизилась, понизив голос. – Значит, вы считаете, что на корабле легче скрыть преступление?

– Нет, – спокойно ответил он. – Я считаю, что на корабле легче совершить преступление. Потому что все заперты вместе. Как в клетке. И каждый видит каждого. А значит – каждый должен врать. Чтобы выжить.

Она засмеялась – громко, искренне, чуть театрально.

– Вы мне нравитесь, месье Бельфонтен. Вы говорите, как герой романа. Только без плаща и без пистолета.

– У меня есть трость, – парировал он, слегка постукивая ею по палубе. – Этого достаточно.

Она кивнула, как будто приняла это как должное, и ушла, оставив за собой шлейф духов – что-то цветочное, с ноткой ванили. Жюльен снова повернулся к морю. Он не любил таких разговоров. Не потому, что был мрачным. Просто потому, что знал: за каждым таким «вы мне нравитесь» – стоит вопрос. А за каждым вопросом – подозрение. А за подозрением – правда. А правда, как он знал слишком хорошо, редко бывает приятной.

Ужин подавали в большом салоне, утопающем в хрустале, бархате и золочёной лепнине. Люстры сверкали, как короны, официанты двигались бесшумно, как тени, а музыка – лёгкий джазовый оркестр в углу – играла что-то негромкое, но навязчивое, как воспоминание, от которого не можешь избавиться.

Жюльен занял столик у окна – не потому, что хотел видеть море (оно всё равно было тёмным), а потому, что оттуда был виден весь зал. Привычка. Следователя. Шпиона. Человека, который слишком долго смотрел на людей и видел в них не личности, а… роли.

За соседним столиком сидела компания – трое мужчин и две женщины. Один из мужчин – высокий, с аккуратной бородкой и дорогим костюмом – явно был хозяином вечера. Он говорил громко, смеялся ещё громче и постоянно наполнял бокалы окружающих. Его жена – худая, с острыми скулами и холодными глазами – сидела рядом, не улыбаясь, как статуя, которую по ошибке поставили в весёлую компанию.

– Это Арман Дюпре, – шепнул официант, подавая Жюльену устрицы. – Американец. Богатый. Очень. Говорят, он женился на ней ради состояния, а она – ради титула. Классика.

– А кто она? – спросил Жюльен, кивнув на женщину.

– Мэрион Дюпре. Раньше была Мэрион Вандербильт. Из тех самых Вандербильтов. Но теперь – просто мадам Дюпре. И, кажется, не очень счастливая мадам.

Жюльен кивнул. Он уже видел её днём – на палубе, в белом платье, с книгой в руках. Она не читала. Она смотрела на море – так же, как он. Только в её глазах не было усталости. Было что-то другое. Что-то… ожидающее.

Когда подали основное блюдо – филе дорадо с лимоном и розмарином – Мэрион встала. Не для того, чтобы уйти. Чтобы… обратить на себя внимание.

– Дамы и господа, – сказала она, подняв бокал. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый – такой, что цеплял за ухо. – Я хочу предложить тост. За путешествие. За море. За то, что мы все здесь – не случайно.

В зале наступила тишина. Даже музыканты перестали играть.

– Каждый из нас, – продолжала она, медленно переводя взгляд по лицам, – что-то скрывает. Кто-то – прошлое. Кто-то – настоящее. Кто-то – будущее. Но здесь, на «Одиссее», мы все равны. Потому что море не спрашивает, кто ты. Оно просто… принимает.

Она сделала паузу. Улыбнулась. Не тепло. Не дружелюбно. С вызовом.

– И если кто-то думает, что его секреты останутся с ним – он ошибается. На этом корабле… всё всплывает.

В зале никто не знал, как реагировать. Кто-то зааплодировал – вежливо, неуверенно. Кто-то отвёл глаза. Кто-то – как её муж – сжал кулаки.

Жюльен смотрел на неё. И думал: «Она не просто красивая женщина. Она – бомба с таймером. И таймер уже тикает».

После ужина он вышел на палубу. Ночь стала прохладнее. Ветер играл с его галстуком, как с ленточкой. Он закурил (редкость – обычно он не курил, но сегодня… сегодня было что-то в воздухе). Сигаретный дым смешивался с морским бризом, создавая странный, почти театральный эффект.

Он шёл медленно, наслаждаясь одиночеством. Пока не услышал шаги. Лёгкие. Женские. Он не обернулся. Знал, кто это.

– Месье Бельфонтен, – снова этот голос. Мэрион. – Вы тоже не любите толпу?

– Я не люблю… предсказуемость, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Она стояла в двух шагах. В том же белом платье. Без накидки. Ей явно было холодно – руки она держала скрещёнными на груди. Но в глазах – ни капли дрожи. Только интерес.

– Вы ведь следователь, да? – спросила она, подходя ближе. – Настоящий. Не из газет.

– Был, – уточнил он. – Сейчас – просто пассажир.

– Не верю, – усмехнулась она. – Люди, как вы, не перестают быть собой. Даже в отпуске. Даже на пароходе. Особенно – на пароходе.

– Почему особенно?

– Потому что здесь… все под подозрением. – Она понизила голос. – И вы это чувствуете. Так же, как я.

– Вы тоже под подозрением? – спросил он, прищурившись.

– Я? – она засмеялась. – О, месье Бельфонтен… я всегда под подозрением. И не зря.

Он молчал. Ждал.

– Я знаю кое-что, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – О каждом. На этом корабле. И если что-то случится… вы первым поймёте – кто виноват. Потому что вы – единственный, кто умеет видеть.

– Что случится? – тихо спросил он.

Она не ответила. Вместо этого – улыбнулась. Та же улыбка, что в зале. Та же, что на палубе днём. Та, за которой пряталась… угроза.

– Ночь ещё молодая, – сказала она. – А море – глубокое.

И ушла. Быстро. Бесшумно. Как тень.

Жюльен остался один. Он затушил сигарету. Посмотрел на море. Потом – на часы. Было без двадцати одиннадцать.

Он решил вернуться в каюту. Прочитать немного. Лечь спать. Забыть об этой женщине. Об её словах. Об её глазах.

Он прошёл по коридору первого класса. Мягкий ковёр глушил шаги. Стены украшали гравюры с видами Средиземноморья. Всё было спокойно. Уютно. Почти… сонно.

Он уже достал ключ от каюты – когда услышал крик.

Не вскрик. Не стон. Настоящий, человеческий, полный ужаса – крик.

Он раздался справа. Из каюты номер 14.

Жюльен побежал. Не раздумывая. Не останавливаясь. Тросточка стучала по полу – ритмично, как метроном.

Дверь каюты была приоткрыта. Он толкнул её.

И увидел.

Мэрион Дюпре лежала на полу. На спине. Глаза широко открыты. Руки раскинуты, как у распятой. На губах – следы помады. На платье – пятно вина. Рядом – опрокинутый бокал.

А на столе – бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Налита наполовину.

Жюльен подошёл ближе. Присел на корточки. Проверил пульс. Нет. Даже не пытался – по глазам было ясно: она мертва.

Он вдохнул. Почувствовал – запах. Слабый. Сладковатый. С оттенком… миндаля.

Цианид.

Он поднял голову. Посмотрел на дверь. На стол. На окно – плотно закрыто. На зеркало – в нём отражалась его собственная фигура. И… что-то ещё. Что-то, лежащее под подушкой кровати.

Он встал. Подошёл. Осторожно приподнял подушку.

Там был листок бумаги. Сложен пополам. На нём – несколько греческих букв. Написаны чернилами. Аккуратно. Как будто… на прощание.

Жюльен взял листок. Развернул.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Он не знал греческого. Но знал одно: это не случайность.

Это – сообщение.

Или… загадка.

Он услышал шаги в коридоре. Голоса. Кто-то бежал. Кто-то кричал: «Вызовите капитана!»

Жюльен спрятал листок в карман. Посмотрел на тело. На бокал. На бутылку.

– Вот и началось, – прошептал он.

И в этот момент – впервые за долгое время – он почувствовал… интерес.

Не страх. Не жалость. Не даже профессиональный азарт.

А интерес.

Потому что убийство на пароходе – это не просто преступление.

Это – игра.

И он, Жюльен Бельфонтен, только что получил приглашение.

Капитан пришёл через семь минут. Высокий, седой, с лицом, которое видело слишком много штормов – и слишком мало чудес.

– Месье Бельфонтен? – спросил он, входя в каюту. – Мне сказали, вы… первый, кто нашёл тело?

– Да, – коротко ответил Жюльен. – Она была жива меньше часа назад. Я разговаривал с ней на палубе.

– И что она сказала?

– Что знает секреты всех на борту. И что если что-то случится – я пойму, кто виноват.

Капитан нахмурился.

– Это… звучит как предупреждение.

– Или как вызов, – добавил Жюльен.

Капитан тяжело вздохнул.

– Мы прибудем в Пирей только через двое суток. Греческая полиция… не самая оперативная. И не самая… деликатная. Если всплывёт, что на моём корабле убили американку – это скандал. Международный.

– Вы хотите, чтобы я занялся этим? – спросил Жюльен, глядя ему прямо в глаза.

– Я хочу, чтобы вы помогли. Официально – я вызову полицию в Афинах. Неофициально – я дам вам доступ ко всем пассажирам. Ко всем каютам. Ко всем записям. Пока мы в море – вы… временный следователь.

– А если я откажусь?

– Тогда я сам буду вести расследование. И, поверьте, месье Бельфонтен… я хуже вас. Гораздо хуже.

Жюльен усмехнулся.

– Ладно. Я займусь этим. Но при одном условии.

– Каком?

– Вы не вмешиваетесь. До самого Пирея. Даже если вам покажется, что я сошёл с ума. Даже если я буду задавать странные вопросы. Даже если я… кого-то обвиню.

Капитан кивнул.

– Согласен. Вы – главный. До берега.

Они пожали руки. Коротко. Деловито. Как два человека, заключившие сделку с дьяволом.

Жюльен вышел из каюты. Коридор был пуст. Все уже разошлись – кто в шоке, кто в страхе, кто… в предвкушении.

Он пошёл к себе. Закрыл дверь. Достал из кармана листок с греческими буквами.

Разложил на столе.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

– Что ты хочешь мне сказать? – спросил он вслух.

Молчание.

Он налил себе абсента. Выпил. Зажёг лампу.

И начал думать.

Первое правило: когда все лгут – правда прячется в деталях.

А детали… только начинали появляться.

Глава 2. Первый осмотр

Утро на «Одиссее» наступило не с солнцем – с шепота.

Шептали официанты, подавая кофе в салон первого класса. Шептали пассажиры, прячась за газетами. Шептали даже чайки, кружащие над палубой, будто и они знали: вчерашняя ночь изменила всё.

Жюльен Бельфонтен не спал. Ни минуты. Он сидел у окна своей каюты, в пижаме, с бокалом воды и листком бумаги, на котором были аккуратно выведены греческие буквы: Α Μ Ε Σ Τ Ι. Он переставлял их местами. Сравнивал с алфавитом. Пытался найти смысл. Ничего. Ни слова. Ни имени. Ни фразы. Только буквы. Как будто кто-то хотел сказать что-то… но не решился.

Он знал: это не случайность. Это – ключ. Или ловушка. Или и то, и другое.

В семь утра постучали в дверь. Три коротких, вежливых удара – как будто стучал не человек, а сама вежливость.

– Войдите, – сказал Жюльен, не вставая.

Дверь открылась. На пороге стоял капитан – в новом кителе, с выглаженными усами и взглядом человека, который не спал не меньше его.

– Кофе? – спросил он, держа в руках поднос с фарфоровым сервизом.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Чёрный. Без сахара.

Капитан поставил поднос на стол. Сел напротив. Не стал церемониться.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Я думаю, что Мэрион Дюпре знала, что её убьют, – ответил Жюльен, наливая себе кофе. – Или, по крайней мере, ожидала этого. Она говорила загадками. Смотрела на людей… как на подозреваемых. Она провоцировала.

– Но кто? – Капитан потер виски. – Кто мог это сделать? У неё не было врагов. Ну, официально.

– Официально – нет. Неофициально – половина пассажиров этого корабля. Она шантажировала кого-то. Угрожала кому-то. Знала что-то, что не должна была знать. Иначе – зачем оставлять записку? Зачем греческие буквы?

Капитан вздохнул.

– Греческая полиция пришлёт телеграмму. Просят не трогать тело до прибытия в Пирей. Но… я дал вам слово. Вы – следователь. До берега. Делайте, что должны.

– Первым делом – осмотр каюты. Полный. Без свидетелей. Без камер (их, слава богу, нет). Без вмешательства экипажа.

– Получите. Я уже отдал приказ. Каюта под охраной. Ключ – у старшего стюарда. Он ждёт вас у двери.

Жюльен кивнул. Выпил кофе залпом. Встал.

– Ещё одно, – сказал капитан, когда Жюльен уже взялся за дверную ручку. – Не делайте глупостей. Это не роман. Это – убийство. И если вы ошибётесь… вы не только испортите репутацию корабля. Вы испортите репутацию себя.

– Я не ошибусь, – сказал Жюльен, не оборачиваясь. – Я просто… посмотрю.

Каюта №14 выглядела так, будто в ней ничего не произошло. Кровать – заправлена. Стол – вытерт. Зеркало – без пятен. Только два предмета нарушали эту картину идеального порядка: опрокинутый бокал на полу и тело, накрытое простынёй, аккуратно, почти по-больничному.

Стюард – пожилой грек с усами, как у героя оперетты – стоял у двери, держа в руках ключ и блокнот.

– Месье Бельфонтен? Капитан сказал… вы будете осматривать. Я всё подготовил. Никто не входил. Ничего не трогали.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Оставьте меня. И никого не пускайте. Даже капитана.

– Даже… капитана? – стюард слегка побледнел.

– Особенно капитана.

Стюард кивнул, как солдат, и исчез за дверью. Жюльен закрыл её на ключ. Повесил табличку «Не беспокоить». И только тогда подошёл к телу.

Он снял простыню.

Мэрион Дюпре лежала, как статуя. Глаза закрыты – кто-то сделал это за него. Губы чуть приоткрыты – как будто она хотела что-то сказать в последний момент. На шее – тонкая цепочка с крошечным кулоном в виде якоря. На руках – кольца: одно с бриллиантом, другое – с чёрным камнем, как будто… наоборот. Жизнь и смерть. Любовь и месть.

Жюльен присел на корточки. Осмотрел руки. Ни царапин. Ни синяков. Ни следов борьбы. Только… ногти. Один – слегка обломан. Левый мизинец. Свежий скол. Как будто она царапала что-то… или кого-то.

Он потрогал её запястье. Кожа была холодной, но не ледяной. Смерть наступила не больше чем 6–7 часов назад. Между 22:30 и 23:00. То есть – через 20–30 минут после их разговора на палубе.

Он поднялся. Подошёл к столу. Там стояла бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Пробка лежала рядом – аккуратно, не валялась. Значит, открыли не в спешке. Не в панике. Спокойно. Осознанно.

Рядом – два бокала. Один – опрокинут на полу. Второй – на столе. Оба – из хрусталя. Оба – с остатками вина. В опрокинутом – чуть больше. В стоящем – меньше, но… с отпечатком губ.

Жюльен взял бокал со стола. Повертел в руках. Понюхал. Вино. Красное. Сухое. С лёгким… миндальным оттенком. Цианид. Без сомнения.

Он поставил бокал обратно. Подошёл к окну. Закрыто. Заперто изнутри. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков. Только… пыль. Тонкая, почти невидимая. И на подоконнике – крошечный след помады. Розовой. Не её. У Мэрион была тёмно-бордовая.

Интересно…

Он вернулся к телу. Опустился на колени. Осмотрел платье. Белое. Шёлк. Дорогое. На груди – пятно вина. Большое. Форма – как будто кто-то плеснул. Или… как будто она упала, держа бокал.

Он осторожно приподнял край платья. Никаких следов на коже. Никаких уколов. Никаких ссадин. Только… на левой лодыжке – тонкая полоска загара. Как будто она носила браслет. Или… цепочку. Но сейчас её не было.

Где она?

Он встал. Подошёл к туалетному столику. Расчёска. Пудра. Тушь. Помада – та самая, бордовая. Лежала… сломанная. Капсула треснула пополам. Свежий излом. Как будто её сломали… в спешке? Или в гневе?

Он взял помаду. Повертел в руках. На дне – крошечная царапина. Не от ногтя. От… иглы? Или от булавки?

Странно…

Он поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно фото – молодая Мэрион, с мужчиной в военной форме. Подпись: «Нью-Йорк, 1921. Навсегда». Другое – она же, но старше, с Арманом Дюпре, на фоне яхты. Подпись: «Лазурный берег, 1934. Пока не надоест».

Жюльен усмехнулся. Женщина, которая знала цену словам.

Он закрыл ящик. Подошёл к кровати. Поднял подушку – там, где лежала записка, теперь была пустота. Он провёл рукой по матрасу. Ничего. Только… запах. Очень слабый. Не духов. Не вина. Чего-то… травянистого. Лаванды? Или… опиума?

Он нахмурился. Опиум? Здесь?

Он открыл шкаф. Платья. Шляпы. Перчатки. Всё аккуратно. Всё на своих местах. Только… одна вещь выбивалась из порядка. На полке – маленькая шкатулка. Деревянная. Инкрустированная. Заперта. Но… ключ торчал в замке. Как будто его забыли вынуть.

Жюльен открыл шкатулку.

Внутри – пачка долларов. Бриллиантовая брошь. И… письмо. Без конверта. Без подписи. Только одна фраза, написанная крупными, чуть дрожащими буквами:

«Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю.»

Жюльен медленно сложил письмо. Положил обратно. Закрыл шкатулку.

– Умная женщина, – прошептал он. – Очень умная.

Он вышел из каюты в 9:17. Стюард тут же подскочил, как будто стоял за дверью всё это время.

– Ну? – спросил он, понизив голос. – Что… нашли?

– Ничего, что нельзя было бы найти, – ответил Жюльен. – Где капитан?

– В рубке. Ждёт вас.

– Проводите.

Они шли по коридору молча. Пассажиры, встречавшиеся им навстречу, отводили глаза. Некоторые – шептались. Некоторые – делали вид, что не замечают. Все – боялись.

В рубке капитан сидел за столом, изучая карту. Поднял глаза, когда Жюльен вошёл.

– Ну? – повторил он вопрос стюарда .

– Отравление цианидом. Через вино. Вероятно, подмешан в бокал незадолго до смерти. Жертва не сопротивлялась. Не боролась. Возможно, не знала, что пьёт яд. Или… знала, но не могла отказаться.

– Почему?

– Потому что у неё был гость. – Жюльен сел напротив. – В каюте два бокала. Один – опрокинут. Второй – на столе, с отпечатком губ. Она пила одна? Нет. Она пила… с кем-то.

Капитан нахмурился.

– Но стюард сказал, что никто не входил и не выходил после ужина.

– Стюард не видит всего. Особенно – если кто-то вышел через соседнюю каюту. Или через служебный коридор. Или… если стюард лжёт.

Капитан не стал возражать. Он знал: Жюльен прав.

– Что ещё?

– Записка. Греческие буквы. Α Μ Ε Σ Τ Ι. Пока не знаю, что это значит. Но это – не случайный набор. Это – акростих. Или шифр. Или… имена.

– Имена?

– Первая буква каждого подозреваемого. Если сложить – получится слово. Возможно – «Месть». По-гречески – «Τίσις». Но здесь – «ΤΙ». Почти. Не хватает «Σ». Но… если переставить…

Он замолчал. Задумался.

– Кто знает греческий на борту? – спросил он.

– Экипаж – почти все. Пассажиры… – капитан полистал список. – Археолог. Доктор Пападопулос. Он грек. И… служанка мадам Дюпре. Её зовут Элени. Она из Салоник.

– Интересно… – протянул Жюльен.

– Что ещё нашли?

– Сломанную помаду. Свежий скол на ногте жертвы. Отпечаток чужой помады на подоконнике. Пропавший браслет с лодыжки. И… письмо. В шкатулке. «Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю».

Капитан тяжело вздохнул.

– Она знала, что её убьют.

– Она знала, что могут убить. И оставила след. Для меня. Или… для кого-то другого.

– Что дальше?

– Список пассажиров первого класса. Полный. С биографиями. Кто с кем едет. Кто с кем общался. Кто с кем ссорился. Кто когда выходил из каюты. Кто что пил. Кто что ел. Кто во сколько лёг спать. И… кто не лёг вообще.

– Получите. Через час.

– И ещё. – Жюльен встал. – Я хочу поговорить с мужем. Служанкой. Археологом. Певицей. Дипломатом. По одному. В разных местах. В разное время. Чтобы они не могли сговориться.

– Зачем?

– Потому что первый, кто соврёт – будет первым подозреваемым.

Первым он вызвал Армана Дюпре.

Встретились в библиотеке – тихом, тёмном уголке корабля, где пахло кожей, пылью и старыми секретами.

Арман вошёл, как будто на приём у банкира. В дорогом костюме. С тростью. С сигарой в зубах. Глаза – красные. Не от слёз. От бессонницы. Или от виски.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не подавая руки. – Я слышал, вы… взялись за это дело. Почему? Вы же в отпуске.

– Потому что ваша жена умерла. И кто-то должен найти того, кто это сделал.

– А если это… несчастный случай? – спросил Арман, усаживаясь в кресло. – Она пила. Много. Может, перепутала бокалы?

– Цианид не попадает в бокал случайно.

Арман замолчал. Затянулся сигарой.

– Что вы хотите?

– Расскажите о ней. О Мэрион. Какой она была?

– Красивой. Умной. Опасной. – Он усмехнулся. – Она умела добиваться своего. Даже если это значило… сломать кого-то.

– Вы? – спросил Жюльен.

– Я – особенно. – Арман посмотрел в окно. – Я женился на ней ради денег. Она – ради титула. Мы оба знали правила. Но потом… она захотела новых. Сказала, что подаёт на развод. Через неделю. В Афинах.

– Почему в Афинах?

– Потому что там… у неё был человек. Не любовник. Партнёр. По бизнесу. Они собирались открыть галерею. Или казино. Я не знаю. Она не рассказывала. Она просто сказала: «Ты мне больше не нужен».

– Вы были в ярости?

– Я? – Арман рассмеялся. – Нет. Я был… облегчён. Я уже нашёл себе другую. Моложе. Красивее. И… не такая ядовитая.

– Когда вы видели её в последний раз?

– На ужине. Она произнесла тот… странный тост. Потом ушла. Я пошёл курить. Потом – в свою каюту. Один. Спать.

– Кто может это подтвердить?

– Никто. Я был один.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Сплю.

– Вы спите в костюме?

Арман замер.

– Что?

– На вашем пиджаке – след вина. Свежий. Как будто вы… пролили его на себя. Или кто-то пролил на вас.

Арман посмотрел на пиджак. Побледнел.

– Это… это было вчера за ужином. Я… неаккуратно наливал.

– За ужином пили белое. А на вашем пиджаке – красное. «Шато Марго». Как в каюте вашей жены.

Арман встал.

– Вы что, обвиняете меня?

– Я задаю вопросы. Ответы – ваши.

– Я не убивал её! – почти крикнул он. – Да, я хотел развода. Да, я был рад, что она уходит. Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про пиджак?

Арман не ответил. Развернулся. Вышел. Хлопнув дверью.

Жюльен посмотрел ему вслед. Улыбнулся.

Первый. Соврал. Испугался. Значит – что-то скрывает.

Следующей – Элени, служанка Мэрион.

Он встретил её в прачечной – чтобы никто не видел. Чтобы она не боялась. Чтобы… говорила правду.

Она вошла – худенькая, в чёрном платье, с опущенными глазами. Руки – в мозолях. Лицо – без косметики. Глаза – сухие. Ни слезы. Ни страха. Только… усталость.

– Садись, – сказал Жюльен мягко.

Она села. Не стала смотреть на него.

– Ты работала у мадам Дюпре давно?

– С прошлого года. С тех пор, как она приехала в Париж.

– Она была… доброй хозяйкой?

– Она была… требовательной. – Элени говорила тихо, но чётко. – Она знала, как заставить тебя делать то, что она хочет. Не криком. Не деньгами. Взглядом.

– Ты любила её?

– Нет. – Ответ прозвучал как выстрел. – Я… ненавидела её.

– Почему?

– Потому что она… – Элени замялась. – Она украла мою жизнь.

Жюльен нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Она… не настоящая Мэрион Дюпре. Настоящая – моя сестра. Близнец. Её звали Мари. Она умерла десять лет назад. В Америке. От лихорадки. А эта… взяла её имя. Её документы. Её наследство. И заставила меня работать на неё. Как служанку. Чтобы я… помнила своё место.

Жюльен медленно выдохнул.

– Ты… сестра настоящей Мэрион?

– Да. Меня зовут Элени Вандербильт. Я – настоящая наследница. А она – самозванка. Шантажистка. Воровка.

– Почему ты не сказала раньше?

– Кому? Полиции? Адвокатам? Она бы меня убила. Или… посадила. У неё были связи. Деньги. Она могла всё.

– А вчера? Что ты делала вчера вечером?

– После ужина я убирала её каюту. Потом – пошла спать. В свою каюту. В трюме. Одна.

– Ты видела, кто входил к ней?

– Нет. Я ушла в десять. Дверь была закрыта. Свет – горел.

– А этот? – Жюльен достал листок с греческими буквами. – Ты писала это?

Элени посмотрела. Покачала головой.

– Нет. Я бы написала по-другому. Это… не мой почерк. И не моё слово.

– Какое слово?

– «Μέστη». Это… не по-гречески. Почти. Но не совсем. Правильно – «Μεστή». С ударением. А здесь – нет. Это… подделка. Или… ошибка.

Жюльен убрал листок.

– Ты не убивала её?

– Нет. – Элени подняла глаза. Впервые. – Я хотела. Каждый день. Но… не убивала. Потому что знала: если она умрёт – все подумают, что это я. И я… не хочу в тюрьму. Я хочу… жить. Настоящей жизнью.

Жюльен кивнул.

– Ты свободна. Пока.

Она встала. Пошла к двери. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Сидел долго. Думал.

Сестра. Самозванка. Месть. Греческие буквы. Ошибка в ударении…

– Всё становится… интереснее, – прошептал он.

Третьим – доктор Пападопулос, археолог.

Встреча – в его каюте. Книги. Картины. Античные статуэтки. Всё – под стеклом. Всё – с ценниками.

– А, месье Бельфонтен! – воскликнул он, пожимая руку. – Я слышал, вы – великий сыщик! Как Пуаро! Только француз!

– Я не сыщик, – улыбнулся Жюльен. – Я просто задаю вопросы.

– А, вопросы! Я люблю вопросы! Особенно – когда на них есть ответы!

– Отлично. Ответьте: где вы были вчера вечером между 22:30 и 23:00?

– Ах! – доктор хлопнул себя по лбу. – Я был… в баре! С капитаном! Мы обсуждали… древние монеты! У него есть коллекция! Очень редкая!

– Капитан подтвердит?

– Конечно! Спросите его!

– Хорошо. А вы знаете греческий?

– Я? – доктор засмеялся. – Я грек! Я знаю греческий лучше, чем французский!

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.

– Это… не слово. Это… набор букв. Можно сложить «Μέστη» – но это не по-гречески. Это… ошибка. Или… шифр.

– Шифр?

– Да. Например… первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора (певица). Ι – Ирвинг (дипломат). Получается… ΑΜΕΣΤΙ. Почти «Μέστη». Но… не совсем.

– А что значит «Μέστη»?

– Это… не слово. Это… имя. Очень редкое. Старое. Значит… «та, что мстит».

Жюльен медленно кивнул.

– Вы купили цианид в порту Марселя. Зачем?

Доктор побледнел.

– Это… для экспериментов! Я изучаю… древние яды! Это научно! У меня есть разрешение!

– А где чек?

– Я… потерял.

– А где сам яд?

– Я… использовал.

– Всё?

– Да. Всё.

– Когда?

– Неделю назад.

– Докажите.

Доктор не ответил. Опустил глаза.

– Вы угрожали мадам Дюпре. Она знала, что вы везёте контрабандные артефакты. Она хотела вас разоблачить. Верно?

– Она… лгала! – вдруг крикнул доктор. – Она сама торговала подделками! Она хотела меня шантажировать! Я не убивал её! Я просто… хотел, чтобы она замолчала!

– Как?

– Я… не знаю! Я не делал ничего!

Жюльен встал.

– Доктор, если вы вспомните что-то – дайте знать. Пока… не покидайте корабль.

– Но… я никуда не еду! Я на корабле!

– Именно.

Когда Жюльен вышел, было 12:45. Он прошёл на палубу. Вдохнул морской воздух. Посмотрел на горизонт.

Он знал: убийца – среди них. Один из пятерых. Или… шестой. Кто-то, кого он ещё не видел.

Он достал блокнот. Написал:

Подозреваемые:

Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье (певица) – ещё не допрошен. Известно: Мэрион знала, что она убила мужа.Ирвинг Уиттл (дипломат) – ещё не допрошен. Известно: Мэрион шантажировала его за связи с фашистами.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Кто ты? – спросил он вслух. – Кто ты, убийца?

Ветер не ответил. Только шепнул что-то на греческом.

Или… ему показалось.

Глава 3. Подозреваемые

Обед на «Одиссее» в день убийства подавали, как будто ничего не произошло.

Лобстеры – вовремя. Вино – охлаждённое. Официанты – с безупречными улыбками. Только гостей было меньше. И разговоров – почти не было. Люди ели молча. Смотрели в тарелки. Изредка переглядывались. Как будто боялись, что если заговорят – кто-то услышит. И поймёт. И… обвинит.

Жюльен Бельфонтен сидел у окна, как и вчера. Только сегодня он не смотрел на море. Он смотрел на людей. На их руки. На их глаза. На то, как они держат вилки. Как отпивают вино. Как вытирают губы. Как прячут взгляд.

Он знал: убийца – здесь. За этим столом. Или в соседнем зале. Или вон там – у барной стойки, делая вид, что читает газету.

Он не торопился. Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает расследование. А он хотел, чтобы убийца… сам себя выдал.

После обеда он отправился в салон для чтения – тихое, уютное место с кожаными креслами, камином (декоративным, конечно – на корабле огонь не разведёшь) и полками, уставленными книгами, которые никто не читал, но все любили фотографировать.

Там его ждала Теодора Ланье – французская певица, чей голос, как говорили афиши, «покорил Париж, Лондон и половину Бродвея». На вид – лет сорока, но выглядела на тридцать пять. В платье цвета вина, с меховой накидкой (несмотря на жару), с бриллиантами на пальцах и холодом в глазах.

– Месье Бельфонтен, – сказала она, не вставая. Голос – как в театре: громкий, красивый, с лёгким вибрато. – Я слышала, вы… расследуете. Зачем? Полиция приедет в Афинах. Пусть они разбираются.

– Потому что к тому времени убийца может исчезнуть, – спокойно ответил Жюльен, садясь напротив. – А я… не люблю, когда убийцы исчезают.

Она усмехнулась.

– Вы думаете, я убийца?

– Я думаю, что у вас был мотив.

– У меня? – Она засмеялась. – Я даже не знала эту женщину! Мы разговаривали один раз – на палубе. Она спросила, пою ли я арии из «Кармен». Я ответила – нет, только из «Травиаты». На том и закончили.

– А вы знаете, что она знала про вашего мужа?

Теодора замерла. Улыбка медленно сошла с её лица. Глаза – стали как стекло.

– Что… вы имеете в виду?

– Ваш муж, Жан-Луи Ланье, умер три года назад. Официально – от сердечного приступа. Неофициально – от яда. Который вы подмешали ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние.

Она не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него чашку.

– Откуда вы это знаете? – наконец спросила она. Тихо. Почти шёпотом.

– Мэрион Дюпре собирала секреты. Как другие – марки или бабочек. У неё была целая коллекция. Ваша история – одна из самых… ярких.

– Она… собиралась опубликовать?

– Нет. Она собиралась продать. Вам. За молчание.

Теодора откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза. Потом – открыла.

– Да. Она мне звонила. Месяц назад. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет». Я… не заплатила. Решила, что она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошла в свою каюту. Слушала пластинки. Потом – легла спать.

– Одна?

– Да. Одна.

– Кто может подтвердить?

– Никто. Я была одна.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Спала.

– Вы спите с помадой?

Она нахмурилась.

– Что?

– На подоконнике в каюте мадам Дюпре – след помады. Розовой. Не её. У неё была тёмно-бордовая. У вас – розовая. Я видел вас за обедом. Та же помада.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Она встала. Поправила накидку.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я умею… притворяться. Но не убивать.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Она не ответила. Развернулась. Вышла. Не хлопнув дверью. Ещё хуже – тихо. Как будто знала: шум – это эмоции. А эмоции – это слабость.

Жюльен посмотрел ей вслед. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду. Нет алиби. Подозрение – повышено.

Следующим – Ирвинг Уиттл, английский дипломат.

Встреча – в его каюте. Роскошной. С коврами, хрусталём и портретом короля Георга V на стене. Сам Уиттл – высокий, худой, с моноклем и лицом человека, который всю жизнь говорит «да, сэр» и «нет, мадам», даже когда хочет кричать.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, пожимая руку. – Я рад, что вы взялись за это дело. Очень неприятная история. Особенно… для дипломатического корпуса.

– Особенно если убийца – дипломат, – спокойно ответил Жюльен.

Уиттл слегка смутился.

– Я надеюсь, вы не считаете меня… подозреваемым?

– Я считаю подозреваемыми всех, у кого был мотив. У вас он есть.

– У меня? – Уиттл поправил монокль. – Я даже не разговаривал с этой женщиной!

– Но она разговаривала с вами. Через письма. Через шифровки. Через… угрозы.

Уиттл замер. Потом – медленно сел в кресло.

– Откуда вы знаете?

– У неё был архив. Письма. Фотографии. Расшифровки. В том числе – ваша переписка с германским посольством. Где вы обсуждаете… поддержку нацистов. В обмен на гарантии безопасности британских инвестиций.

Уиттл закрыл глаза.

– Это… не преступление.

– Это – измена. По крайней мере – в глазах вашей страны. А Мэрион собиралась отправить эти документы в «Таймс». Если вы не заплатите ей сто тысяч долларов.

– Я… отказался.

– Почему?

– Потому что я не мог. У меня нет таких денег. И… потому что я надеялся, она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошёл курить на палубу. Потом – в бар. Потом – в каюту. Спал.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Официант в баре. Он принёс мне виски.

– А между 22:30 и 23:00?

– Я был в каюте. Уже спал.

– Вы спите в сорочке?

Уиттл нахмурился.

– Что?

– На вашем запястье – след. От браслета. Широкого. Кожаного. С пряжкой. Такие носят… не для сна. А для встреч. Особенно – тайных.

Уиттл потёр запястье.

– Это… от часов. Я снял их перед сном.

– Часы оставляют след в форме круга. У вас – полоска. Как от браслета. Или… от наручников.

Уиттл встал.

– Это уже слишком, месье! Я требую…

– Вы ничего не требуете, – перебил его Жюльен. – Вы отвечаете. Или… я передам всё, что знаю, капитану. А он – британскому консулу в Афинах. Думаю, они будут… заинтересованы.

Уиттл сел обратно. Побледневший. Дрожащий.

– Я… не убивал её. Да, я хотел, чтобы она замолчала. Да, я боялся. Но я не убийца. Я… дипломат. Я решаю проблемы… словами.

– Тогда почему вы соврали про браслет?

Уиттл не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен встал.

– Не покидайте корабль, месье Уиттл. И… не трогайте свои документы. Я скоро вернусь.

Когда он вышел, было 16:30. Он прошёл на палубу. Сел в шезлонг. Закрыл глаза. Думал.

Он знал: все пятеро – лгут. Все – скрывают. Все – боятся.

Но кто – убийца?

Он достал блокнот. Дописал:

Ирвинг Уиттл – мотив: страх разоблачения. Соврал про браслет. Нет алиби. Подозрение – повышено.

Потом – добавил:

Общее: – Все были в каюте Мэрион? Нет. Но все могли быть. – Все знали о её шантаже? Да. – Все хотели, чтобы она замолчала? Да. – Все могли получить яд? Да (кроме, возможно, Элени – но она сестра, знает всё). – Все соврали хотя бы в одном пункте? Да.

Он закрыл блокнот. Открыл глаза. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, – прошептал он. – И ты думаешь, что я не найду тебя.

Ветер шевельнул его волосы. Будто в ответ.

В 18:00 он собрал всех пятерых в салоне первого класса.

Не официально. Не как допрос. Как… беседа. За чаем.

Капитан помог – лично пригласил каждого, сказав, что «месье Бельфонтен хочет задать пару вопросов для отчёта».

Они пришли. Все. Арман – в новом костюме, с сигарой. Элени – в чёрном, с опущенными глазами. Доктор Пападопулос – с книгой под мышкой. Теодора – с бокалом шампанского. Уиттл – с моноклем и трясущимися руками.

Жюльен сидел в центре. С чашкой чая. С блокнотом. С улыбкой.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Я хочу прояснить кое-что. Чтобы избежать… недоразумений.

– Мы здесь не для чаепитий, – буркнул Арман.

– А я здесь – для правды, – спокойно ответил Жюльен. – И правда начинается с вопроса: кто из вас был в каюте мадам Дюпре вчера вечером?

Тишина.

– Никто, – сказал Уиттл.

– Я уже ушла убирать, – тихо сказала Элени.

– Я был в баре! – воскликнул доктор.

– Я – в своей каюте, – сказала Теодора.

– А я – спал, – добавил Арман.

– Интересно, – улыбнулся Жюльен. – Потому что в каюте – два бокала. Один – опрокинут. Второй – на столе. С отпечатком губ. Значит, она пила… с кем-то.

– Может, она пила одна, из двух бокалов? – предположила Теодора.

– Люди не пьют одновременно из двух бокалов. Особенно – если пьют… яд.

– А если гость пришёл позже? – спросил доктор. – Выпил из второго бокала?

– Тогда отпечаток губ – его. А не её. Но отпечаток – женский. Помада – розовая. Как у вас, мадам Ланье.

Теодора сжала бокал.

– Это не доказательство.

– Нет. Но это – деталь.

Он встал. Подошёл к столу. Достал листок с греческими буквами.

– А это – ещё одна деталь. Α Μ Ε Σ Τ Ι. Вы знаете, что это значит?

– Это… шифр, – сказал доктор. – Первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… «Μέστη». Почти. Но не совсем.

– А что значит «Μέστη»? – спросил Жюльен.

– «Та, что мстит», – тихо сказала Элени.

Все посмотрели на неё.

– Откуда ты знаешь? – спросил Арман.

– Потому что… это моё имя. Почти. Моё настоящее имя – Мэсти. Мэсти Вандербильт. Мэрион… украла его. Вместе с жизнью.

Тишина. Густая. Тяжёлая. Как морская вода в штиль.

– Ты… мстила? – спросил доктор.

– Нет, – сказала Элени. – Я хотела. Но не сделала. Потому что знала – все подумают, что это я. А я… не хочу в тюрьму. Я хочу… быть собой.

– Тогда кто? – спросил Уиттл.

– Я думаю, – сказал Жюльен, – что убийца – среди нас. И он… или она… оставили эту записку. Чтобы сбить следствие. Или… чтобы указать на другого.

– Но зачем? – спросила Теодора.

– Потому что убийца – умный. Он знает: если все подозреваемые – под подозрением, то правда… теряется. Как иголка в стоге сена.

Он посмотрел на каждого.

– Но я найду её. Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.

Он сделал паузу.

– До вечера. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.

Он вышел. Оставив их одних. С чаем. С тишиной. С… страхом.

В 20:00 он сидел в своей каюте. Пил абсент. Смотрел в окно.

Стучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Элени.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я не сразу ушла. Я… вернулась. Потому что забыла перчатки. Я вошла в каюту… и увидела. Её. На полу. И… его.

– Его? – Жюльен нахмурился. – Кого?

– Месье Уиттла. Он стоял над ней. Держал бокал. И… плакал.

– Ты видела, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Быстро. Я испугалась. Я подумала… он убийца.

– Почему ты не сказала раньше?

– Потому что… я хотела, чтобы его повесили. За неё. За сестру. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Он плакал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул.

– Спасибо. Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Уиттл был в каюте. Но не убивал. Пришёл позже. Нашёл тело. Испугался. Плакал. – Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше. – Кто? Арман? Теодора? Доктор? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

И в этот момент – впервые за день – он улыбнулся.

Потому что знал: игра только начинается.

А он – любит игры.

Глава 4. Секреты кают

Утро на «Одиссее» наступило с запахом кофе, морской соли и… страха.

Страх не кричал. Он шептал. Шептал в коридорах, за завтраком, в шезлонгах на палубе. Люди не смотрели друг другу в глаза. Не обсуждали погоду. Не спрашивали, как спалось. Они просто… существовали. Как тени. Как актёры, забывшие свои роли, но вынужденные оставаться на сцене.

Жюльен Бельфонтен пил кофе в салоне, как будто ничего не произошло. Как будто не было убийства. Как будто не было пятерых подозреваемых. Как будто не было греческих букв, сломанной помады и розового отпечатка на подоконнике.

Но он знал: всё это – есть. И всё это – важно.

Он смотрел на пассажиров. На их руки. На их глаза. На то, как они держат чашки. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг громко чихнёт.

Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.

В 9:30 он постучал в каюту Армана Дюпре.

Дверь открыл сам Арман – в халате, с бритвой в руке и бокалом виски в другой. Вид у него был такой, будто он не спал всю ночь. Или спал – но не один.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не улыбаясь. – Вы что, решили устроить мне обыск?

– Я решил устроить вам… помощь, – спокойно ответил Жюльен. – Капитан дал мне право осмотреть каюты всех, кто был в контакте с мадам Дюпре. Вы – в списке.

Арман фыркнул.

– Войдите. Только не трогайте мои вещи. Особенно… нижнее бельё.

Жюльен вошёл. Каюта – просторная, с видом на море, с дорогой мебелью, с запахом табака и одеколона. Всё – на своих местах. Всё – идеально. Слишком идеально.

– Начнём с пиджака, – сказал Жюльен. – Того, на котором след вина.

– Он в шкафу, – буркнул Арман.

Жюльен открыл шкаф. Нашёл пиджак. Достал. Осмотрел. След – на левом рукаве. Красное вино. Свежее. Не втертое. Не выстиранное. Как будто… пролили вчера.

– Вы сказали, это было за ужином. Но за ужином пили белое.

– Я… перепутал. Я наливал себе красное. Из графина. Не из бутылки.

– Какого графина?

– Ну… того, что стоял на столе. Для тех, кто хотел красное.

– На столе был только «Шато Марго». Из личной бутылки мадам Дюпре. Которую она открыла… в своей каюте.

Арман замолчал. Потом – сел на кровать.

– Ладно. Вы правы. Я был у неё. После ужина. Мы… поговорили. Она сказала, что подаёт на развод. Я… разозлился. Мы поругались. Я схватил бокал. Плеснул в неё. Ушёл.

– Во сколько это было?

– Без двадцати одиннадцать. Примерно.

– А потом?

– Потом я пошёл курить. На палубу. Потом – в бар. Потом – сюда. Спать.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Никто.

Жюльен кивнул. Подошёл к туалетному столику. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно письмо – с печатью нотариуса. Дата – вчерашнее.

Он развернул.

«Уважаемый месье Дюпре,Подтверждаем получение вашего заявления о расторжении брака с мадам Мэрион Дюпре. Процедура начнётся немедленно по прибытии в Афины.С уважением,Ж. Леклерк, нотариус»

Жюльен показал письмо Арману.

– Вы подали на развод… до того, как она сказала об этом?

– Да, – тихо ответил Арман. – Я знал, что она это сделает. Я… опередил её.

– Почему?

– Потому что хотел… сохранить лицо. И часть состояния. Если бы она подала первой – я бы остался ни с чем.

– А если бы она умерла – вы получили бы всё.

Арман резко поднял голову.

– Вы что, думаете, я её убил?!

– Я думаю, что у вас был мотив. И возможность. И… отпечаток вина на пиджаке.

– Я не убивал её! – крикнул Арман. – Да, я ненавидел её! Да, я хотел развода! Но я не убийца!

Жюльен закрыл ящик. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – костюмы. Рубашки. Галстуки. И… пачка долларов. Завёрнутая в газету.

– Это что?

– Мои деньги. Я везу их в Афины. Для сделки.

– Какой сделки?

– Покупка виллы. Я же говорил.

– А почему в долларах? Не в драхмах? Не во франках?

– Потому что продавец – американец. Ему нужны доллары.

Жюльен кивнул. Закрыл чемодан. Оглядел каюту.

– Ещё одно. Вы знаете греческий?

– Нет. Ни слова.

– Тогда почему у вас в кармане пиджака – греческая монета? 1928 года. Очень редкая.

Арман замер.

– Это… сувенир. Купил в Марселе. У антиквара.

– Антиквар – доктор Пападопулос?

– Да. Он… торгует монетами.

– А вы – контрабандой артефактов?

Арман побледнел.

– Что?! Нет! Я просто… коллекционер!

– Тогда почему у него в записях – ваша фамилия? И сумма? 15 тысяч франков. За «две статуэтки и керамику»?

Арман не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен закрыл блокнот.

– Не покидайте корабль, месье Дюпре. И… не трогайте документы.

Он вышел. Оставив Армана одного. С виски. С бритвой. С… совестью.

Следующая – каюта Теодоры Ланье.

Она открыла дверь в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?

– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.

Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.

– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.

– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.

Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.

– Вы сломали её вчера?

– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.

– А почему не купили новую?

– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.

Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».

Он перевернул фото. На обороте – надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

Жюльен показал фото Теодоре.

– Вы написали это?

– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.

– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?

– Да. Она мне звонила. Месяц назад.

– И вы не заплатили?

– Нет. Я решила, она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.

– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.

– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.

– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.

Теодора замерла.

– Что?

– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.

Она побледнела.

– Я… не знаю, о чём вы.

– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?

Она резко обернулась.

– Где?!

– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.

Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.

– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.

– Кто назначил?

– Мой врач. В Париже.

– А рецепт?

– Я… потеряла.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:

«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».

– Это ваш почерк?

– Да. Я… репетирую.

– А почему именно эта фраза?

– Потому что… она сильная.

– Как и убийство.

Теодора встала. Подошла к окну.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Просто смотрела в море.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.

Третья – каюта доктора Пападопулоса.

Он открыл дверь с улыбкой, как будто ждал гостей на обед.

– А, месье Бельфонтен! Заходите! Я как раз пью кофе! Хотите?

– Нет, спасибо, – ответил Жюльен, входя.

Каюта – как музей. Статуэтки. Картины. Книги. Всё – под стеклом. Всё – с ценниками. На столе – кофе. На полке – греческие монеты. В углу – чемодан. Открытый. С артефактами.

– Вы… везёте контрабанду? – спросил Жюльен.

– Нет! – засмеялся доктор. – Это… для выставки! В Афинах! Я – куратор!

– А почему в записях таможни – нет этих предметов?

– Потому что… я их ещё не декларировал! Я сделаю это в порту!

– А мадам Дюпре знала?

Доктор замолчал. Потом – сел.

– Да. Она… угрожала. Сказала, что сообщит властям. Если я не заплачу ей.

– Сколько?

– Десять тысяч франков.

– Вы заплатили?

– Нет. Я решил… она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет! Я был в баре! С капитаном!

– Капитан подтвердит?

– Да! Спросите его!

– А яд? Вы купили цианид в Марселе. Зачем?

– Для экспериментов! Я изучаю древние яды!

– А где чек?

– Я… потерял.

– А где сам яд?

– Я… использовал.

– Всё?

– Да. Всё.

– Когда?

– Неделю назад.

– Докажите.

Доктор не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен подошёл к столу. Открыл ящик. Там – бумаги. Квитанции. Одна – на цианид. Дата – три дня назад.

Он показал квитанцию доктору.

– Это… не моя.

– А чья? Имя – ваше. Подпись – ваша. Аптека – в Марселе. Дата – 21 июня. То есть… за два дня до отплытия.

Доктор побледнел.

– Я… не помню.

– Тогда вспомните, где вы были вчера между 22:30 и 23:00.

– В баре! С капитаном!

– Капитан сказал, что вы ушли в 22:15.

Доктор замер.

– Что?

– Я спросил капитана. Он сказал: «Доктор ушёл в 22:15. Сказал, что устал».

– Он… ошибся.

– Или вы.

Жюльен подошёл к чемодану. Достал статуэтку. Перевернул. На дне – надпись: «Собственность музея Афин. Запрещено вывозить».

– Это – кража.

– Нет! Это… копия!

– Тогда почему на ней – музейный номер?

Доктор не ответил.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Доктор Пападопулос – мотив: страх разоблачения. Соврал про яд, алиби, артефакты. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, доктор. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив доктора одного. С кофе. С монетами. С… совестью.

Четвёртая – каюта Ирвинга Уиттла.

Он открыл дверь в сорочке, с моноклем и лицом человека, который не спал три ночи.

– Месье Бельфонтен, – сказал он. – Вы решили окончательно меня добить?

– Я решил найти правду, – ответил Жюльен, входя.

Каюта – строгая. С книгами. С портретом короля. С сейфом. На столе – документы. На кровати – пиджак. На запястье – след от браслета.

– Вы носите браслет? – спросил Жюльен.

– Нет. Это… от часов.

– Часы оставляют круг. У вас – полоска.

Уиттл потёр запястье.

– Я… снял браслет. Для сна.

– Какой браслет?

– Кожаный. С пряжкой. Подарок.

– От кого?

– От… друга.

– От любовника?

Уиттл побледнел.

– Это… не ваше дело.

– А переписка с германским посольством – моё дело?

Уиттл сел. Закрыл глаза.

– Что вы хотите?

– Правду. Вы были в каюте Мэрион вчера вечером?

– Да. Я… пришёл. Хотел поговорить. Умолять. Она… не открыла. Я постучал. Никто не ответил. Я… ушёл.

– Во сколько?

– Без пятнадцати одиннадцать.

– А потом?

– Потом я пошёл курить. На палубу. Потом – сюда. Спать.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Никто.

Жюльен подошёл к столу. Открыл ящик. Там – письма. Шифровки. Одна – с печатью германского посольства. Дата – вчерашняя.

Он развернул.

«Уважаемый месье Уиттл,Подтверждаем получение вашего сообщения. Гарантии безопасности британских инвестиций будут предоставлены при условии… нейтралитета в вопросе Австрии.С уважением,Генрих Мюллер»

Жюльен показал письмо Уиттлу.

– Вы торгуете своей страной?

– Нет! Я… защищаю интересы!

– А Мэрион собиралась отправить это в «Таймс»?

– Да. Она… угрожала.

– И вы не заплатили?

– У меня нет таких денег!

– А в сейфе? – Жюльен указал на сейф. – Что там?

– Мои документы.

– Откройте.

Уиттл замер.

– Я… не могу.

– Почему?

– Потому что… это государственная тайна.

– А убийство – нет?

Уиттл не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен подошёл к чемодану. Открыл. Там – костюмы. Рубашки. И… пачка долларов. Завёрнутая в газету.

– Это что?

– Мои деньги. Для… расходов.

– А почему в долларах?

– Потому что… я еду в Америку. После Афин.

– Зачем?

– По делам.

– Каким?

– Дипломатическим.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Ирвинг Уиттл – мотив: страх разоблачения. Соврал про браслет, алиби, сейф. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, месье Уиттл. И… не трогайте документы.

Он вышел. Оставив Уиттла одного. С моноклем. С письмами. С… совестью.

Последняя – каюта Элени.

Она открыла дверь в чёрном платье, с опущенными глазами и лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы пришли… арестовать меня?

– Я пришёл найти правду, – ответил он, входя.

Каюта – маленькая. В трюме. С одной лампочкой. С узкой кроватью. С чемоданом под ней. На столе – фото. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».

– Это вы? – спросил Жюльен.

– Да. Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец.

– Она умерла?

– Да. В 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке.

– А эта… взяла её имя?

– Да. И документы. И наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.

– Почему вы не сбежали?

– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.

– А вчера? Вы были у неё?

– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Фартуки. И… дневник. Старый. В кожаном переплёте.

Он открыл. На первой странице – надпись:

«Настало время. Она умрёт. И я… стану собой».

– Вы написали это?

– Да. Месяц назад.

– А вчера?

– Я… не сделала этого.

– Почему?

– Потому что… я хотела, чтобы она страдала. А не просто… умерла.

Жюльен закрыл дневник. Посмотрел на Элени.

– Вы не убивали её?

– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.

Жюльен кивнул. Написал в блокноте:

Элени – мотив: месть. Но… не убивала. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

Глава 5. Алфавит убийцы

День на «Одиссее» шёл своим чередом – как будто убийства не было.

Обед подавали вовремя. Кофе – горячим. Музыка играла лёгкий джаз. Пассажиры загорали на палубе, читали газеты, обсуждали погоду – и только изредка, очень тихо, переглядывались, когда мимо проходил Жюльен Бельфонтен.

Он не спешил. Он знал: в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает. Особенно когда убийца – умный. Очень умный. И оставил след. Не один. А целый алфавит.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Шесть букв. Шесть имён. Шесть подозреваемых. И – одно слово. Почти слово. Почти правда.

Он сидел в своей каюте, с чашкой абсента и листком бумаги, на котором аккуратно вывел:

Α – Арман ДюпреΜ – Мэрион Дюпре (жертва)Ε – Элени (настоящая Мэсти Вандербильт)Σ – Спирос Пападопулос (археолог)Τ – Теодора Ланье (певица)Ι – Ирвинг Уиттл (дипломат)

Под ним – вторая строка:

Сложив первые буквы – получаем: ΑΜΕΣΤΙ → «Μέστη» – «Та, что мстит»

Но… не совсем.

– Почему не «Μεστή»? – спросил он вслух. – Почему без ударения? Почему с «Ι» в конце, а не «Η»?

Он знал: это не ошибка. Это – намеренно. Убийца хотел, чтобы его поняли… но не сразу. Чтобы следствие запуталось. Чтобы подозрение легло на другого. На того, кто знает греческий. На того, кто мог написать это.

Он достал блокнот. Перечитал показания.

Арман – не знает греческого. Соврал про пиджак, про развод, про монеты.Теодора – не знает греческого. Соврала про помаду, про шприц, про фото.Уиттл – не знает греческого. Соврал про браслет, про алиби, про сейф.Доктор Пападопулос – знает греческий. Соврал про яд, про артефакты, про алиби.Элени – знает греческий. Не соврала почти ни в чём. Но… написала в дневнике: «Настало время».

Он нахмурился.

– Двое знают греческий. Один – явный подозреваемый. Вторая – жертва обстоятельств. Но… убийца – один. И он… или она… оставила записку. Зачем?

Он встал. Прошёлся по каюте. Остановился у окна. Посмотрел на море.

– Ты хочешь, чтобы я думал, что это она, – прошептал он. – Но ты ошибаешься. Потому что я… не думаю. Я вижу.

В 14:00 он постучал в каюту доктора Пападопулоса.

Дверь открыл сам доктор – в халате, с книгой в руках и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– А, месье Бельфонтен! Опять за монетами? Или… за артефактами?

– За греческим, – спокойно ответил Жюльен, входя.

Каюта – как всегда, музей. Статуэтки. Картины. Монеты. На столе – кофе. На полке – учебник греческого языка. С закладкой.

– Вы учитесь? – спросил Жюльен, указывая на книгу.

– Нет! – засмеялся доктор. – Это… для студентов! Я преподаю!

– А сами – знаете язык?

– Конечно! Я грек! Я знаю его с детства!

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.

– Я уже говорил. Это… не слово. Это – акростих. Первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… «Μέστη». Почти. Но не совсем.

– Почему не совсем?

– Потому что правильно – «Μεστή». С ударением на «η». А здесь – «Ι». Это… ошибка. Или… подделка.

– А если это не ошибка? Если это – намеренно?

Доктор замер.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что убийца – умный. Он знает: если оставить записку с ошибкой – подозрение ляжет на того, кто должен был бы написать правильно. То есть – на вас.

Доктор побледнел.

– Вы… думаете, это я?

– Я думаю, что вы – единственный, кто мог написать это. И единственный, кто захотел бы сбить следствие. Потому что у вас есть мотив. И возможность. И… яд.

– Я не убивал её! – крикнул доктор. – Да, я ненавидел её! Да, я боялся! Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про яд? Про алиби? Про артефакты?

– Потому что… я не хотел скандала! Я не хотел тюрьмы! Я… хотел сохранить репутацию!

– А убийство – не портит репутацию?

Доктор не ответил. Просто сел. Смотрел в пол.

Жюльен подошёл к столу. Открыл ящик. Там – бумаги. Квитанции. Одна – на цианид. Дата – 21 июня. Подпись – его.

– Вы купили яд за два дня до отплытия. Зачем?

– Для экспериментов!

– Каких?

– Я… изучаю древние яды! Я пишу книгу!

– Покажите рукопись.

– Она… в Афинах.

– Тогда покажите записи.

– Я… потерял.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Достал статуэтку. Перевернул. На дне – музейный номер.

– Это – кража.

– Нет! Это… копия!

– Тогда почему на ней – номер музея?

Доктор не ответил.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Доктор Пападопулос – знает греческий. Соврал про яд, алиби, артефакты. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, доктор. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив доктора одного. С кофе. С монетами. С… совестью.

Следующая – Элени.

Он нашёл её на кухне – она мыла посуду. В чёрном платье. С опущенными глазами. С лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Можно? – спросил он.

– Да, месье Бельфонтен, – тихо ответила она, вытирая руки.

Они вышли на палубу. Сели на скамейку. Ветер играл с её волосами. Она не поправляла.

– Вы сказали, что знаете греческий, – начал Жюльен.

– Да. Я родилась в Салониках. Я знаю его с детства.

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Она взяла листок. Внимательно посмотрела. Нахмурилась.

– Это… не по-гречески. Почти. Но не совсем. Правильно – «Μεστή». С ударением на «η». А здесь – «Ι». Это… ошибка. Или… подделка.

– А если это – намеренно?

Она замерла.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что убийца – умный. Он знает: если оставить записку с ошибкой – подозрение ляжет на того, кто должен был бы написать правильно. То есть – на вас. Или… на доктора.

– Вы думаете, это я?

– Я думаю, что вы – одна из двух, кто мог написать это. И у вас есть мотив. Очень сильный.

– Я не убивала её, – тихо сказала Элени. – Да, я хотела. Каждый день. Но… я не сделала этого. Потому что знала: если она умрёт – все подумают, что это я. А я… не хочу в тюрьму. Я хочу… быть собой.

– Тогда почему вы написали в дневнике: «Настало время. Она умрёт. И я… стану собой»?

Она замолчала. Потом – посмотрела на него.

– Потому что… я надеялась, что она сама умрёт. От болезни. От старости. От… совести. Я не хотела… убивать.

– А вчера? Вы были у неё?

– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Элени – знает греческий. Но… не убивала. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Итог: – Двое знают греческий: доктор и Элени.– Оба могли написать записку.– Оба имеют мотив.– Но Элени – не убивала.– Значит… доктор?– Но зачем ему оставлять записку с ошибкой? Чтобы сбить следствие? Или… чтобы указать на Элени?– Или… убийца – третий? Кто знает греческий?– Капитан? Стюард ? Официант?– Нет. Записка – в каюте жертвы. Значит – кто-то из близкого круга.– Кто ещё?

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

В 16:00 он собрал всех пятерых в салоне первого класса.

Не официально. Не как допрос. Как… беседа. За чаем.

Капитан помог – лично пригласил каждого, сказав, что «месье Бельфонтен хочет задать пару вопросов для отчёта».

Они пришли. Все. Арман – в новом костюме, с сигарой. Элени – в чёрном, с опущенными глазами. Доктор Пападопулос – с книгой под мышкой. Теодора – с бокалом шампанского. Уиттл – с моноклем и трясущимися руками.

Жюльен сидел в центре. С чашкой чая. С блокнотом. С улыбкой.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Я хочу прояснить кое-что. Чтобы избежать… недоразумений.

– Мы здесь не для чаепитий, – буркнул Арман.

– А я здесь – для правды, – спокойно ответил Жюльен. – И правда начинается с вопроса: кто из вас знает греческий?

Тишина.

– Я, – сказал доктор.

– Я, – тихо сказала Элени.

– Остальные?

– Нет, – сказал Уиттл.

– Нет, – сказала Теодора.

– Нет, – добавил Арман.

– Интересно, – улыбнулся Жюльен. – Потому что в каюте мадам Дюпре – записка. С греческими буквами. Α Μ Ε Σ Τ Ι. Вы знаете, что это значит?

– Это… шифр, – сказал доктор. – Первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… «Μέστη». Почти. Но не совсем.

– А что значит «Μέστη»? – спросил Жюльен.

– «Та, что мстит», – тихо сказала Элени.

Все посмотрели на неё.

– Откуда ты знаешь? – спросил Арман.

– Потому что… это моё имя. Почти. Моё настоящее имя – Мэсти. Мэсти Вандербильт. Мэрион… украла его. Вместе с жизнью.

Тишина. Густая. Тяжёлая. Как морская вода в штиль.

– Ты… мстила? – спросил доктор.

– Нет, – сказала Элени. – Я хотела. Но не сделала. Потому что знала – все подумают, что это я. А я… не хочу в тюрьму. Я хочу… быть собой.

– Тогда кто? – спросил Уиттл.

– Я думаю, – сказал Жюльен, – что убийца – среди нас. И он… или она… оставили эту записку. Чтобы сбить следствие. Или… чтобы указать на другого.

– Но зачем? – спросила Теодора.

– Потому что убийца – умный. Он знает: если все подозреваемые – под подозрением, то правда… теряется. Как иголка в стоге сена.

Он посмотрел на каждого.

– Но я найду её. Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.

Он сделал паузу.

– До вечера. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.

Он вышел. Оставив их одних. С чаем. С тишиной. С… страхом.

В 18:00 он сидел в своей каюте. Пил абсент. Смотрел в окно.

Стучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Элени.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я не сразу ушла. Я… вернулась. Потому что забыла перчатки. Я вошла в каюту… и увидела. Её. На полу. И… его.

– Его? – Жюльен нахмурился. – Кого?

– Месье Уиттла. Он стоял над ней. Держал бокал. И… плакал.

– Ты видела, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Быстро. Я испугалась. Я подумала… он убийца.

– Почему ты не сказала раньше?

– Потому что… я хотела, чтобы его повесили. За неё. За сестру. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Он плакал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул.

– Спасибо. Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Уиттл был в каюте. Но не убивал. Пришёл позже. Нашёл тело. Испугался. Плакал. – Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше. – Кто? Арман? Теодора? Доктор? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

И в этот момент – впервые за день – он улыбнулся.

Потому что знал: игра только начинается.

А он – любит игры.

Глава 6. Признание в баре

Вечер на «Одиссее» наступал медленно – как будто море не хотело отпускать день. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая волны в медный, почти винный оттенок. Воздух был тёплым, с лёгкой прохладой – как дыхание женщины, которая знает, что её слушают. Музыка из салона лилась на палубу – мягкий джаз, чуть хриплый, как голос певицы, что поёт не для славы, а для себя.

Жюльен Бельфонтен не спешил. Он знал: в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает. Особенно когда убийца – умный. Очень умный. И оставил след. Не один. А целый алфавит.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Шесть букв. Шесть имён. Шесть подозреваемых. И – одно слово. Почти слово. Почти правда.

Он сидел в баре. Не потому, что хотел пить. А потому, что бар – лучшее место, чтобы слушать. Люди говорят больше, когда думают, что их не слышат. Особенно – когда пьют.

Он заказал абсент. Без сахара. Без льда. Просто – чистый, горький, как правда. Бармен – пожилой грек с усами и печальными глазами – поставил бокал перед ним, кивнул и отошёл. Он знал: месье Бельфонтен – не для разговоров. Он – для наблюдений.

Жюльен смотрел на пассажиров. На их руки. На их глаза. На то, как они держат бокалы. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг громко чихнёт.

Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.

Первым в бар вошёл Ирвинг Уиттл.

Он выглядел так, будто не спал три ночи. Или спал – но не один. В руках – стакан виски. В глазах – страх. Он сел за дальний столик. Поставил стакан. Потёр запястье – там, где был след от браслета.

Жюльен не подошёл. Он просто смотрел. Пил абсент. Считал секунды.

Через десять минут Уиттл допил виски. Поставил стакан. Вздохнул. Потом – вдруг встал. Подошёл к стойке. Заказал ещё. И – неожиданно – сел на табурет рядом с Жюльеном.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не глядя на него. – Вы… не поверите, но я хочу поговорить.

– Я всегда верю тем, кто хочет говорить, – спокойно ответил Жюльен.

Уиттл вздохнул. Выпил половину нового стакана. Поморщился.

– Я… не убивал её.

– Я знаю, – сказал Жюльен.

Уиттл резко обернулся.

– Что?

– Я знаю, что вы не убивали. Вы пришли позже. Нашли тело. Испугались. Плакали. Элени видела вас.

Уиттл побледнел.

– Она… сказала вам?

– Да. Сегодня. Днём.

– Почему… она не сказала раньше?

– Потому что хотела, чтобы вас повесили. За неё. За сестру. За всё.

Уиттл закрыл глаза. Потом – открыл.

– Я… не виноват. Я просто… хотел поговорить. Умолять. Она… не открыла. Я постучал. Никто не ответил. Я… ушёл. Потом… вернулся. Решил, что она спит. Открыл дверь… и увидел. Её. На полу. С бокалом. Я… не знал, что делать. Я испугался. Я подумал… меня обвинят. Я… заплакал. Потом – ушёл.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… я думал, вы и так всё поймёте. Вы же… следователь.

– Я следователь. Но я не умею читать мысли. Только – поступки.

– Я… не хотел скандала. Не хотел… тюрьмы. Я – дипломат. У меня… репутация.

– А переписка с германским посольством – не портит репутацию?

Уиттл замолчал. Потом – выпил остаток виски.

– Она… собиралась отправить это в «Таймс». Если я не заплачу ей сто тысяч долларов.

– Вы заплатили?

– Нет. У меня нет таких денег.

– А в сейфе?

Уиттл замер.

– Откуда вы…

– Я видел. Пачка долларов. В чемодане.

– Это… для расходов. Я еду в Америку. После Афин.

– Зачем?

– По делам.

– Каким?

– Дипломатическим.

– То есть – вы везёте деньги, чтобы купить молчание? Или… чтобы сбежать?

Уиттл не ответил. Просто сидел. Смотрел в стакан.

– Я не убивал её, – повторил он. – Да, я хотел, чтобы она замолчала. Да, я боялся. Но я не убийца. Я… дипломат. Я решаю проблемы… словами.

– Тогда почему вы соврали про браслет?

Уиттл потёр запястье.

– Потому что… это подарок. От него. От Генриха. Из посольства. Мы… встречаемся. Тайно. С тех пор, как я приехал в Берлин. Он… дал мне эту переписку. Сказал: «Если что-то случится – ты будешь в безопасности». Я… не знал, что она попадёт к Мэрион.

– А браслет?

– Он… символ. Любви. Или… зависимости. Я не знаю.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Ирвинг Уиттл – не убивал. Пришёл позже. Нашёл тело. Испугался. Соврал про браслет, алиби, сейф. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Уиттл кивнул. Встал. Пошёл к выходу. Остановился.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышел.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – допил абсент. Посмотрел на море.

– Один исключён, – прошептал он. – Осталось четверо.

Следующей в бар вошла Теодора Ланье.

Она выглядела, как всегда – роскошно. В платье цвета вина, с меховой накидкой (несмотря на жару), с бриллиантами на пальцах и холодом в глазах. В руках – бокал шампанского. Взгляд – как у кошки, которая знает, что мышь уже в ловушке.

Она села за столик у окна. Поставила бокал. Огляделась. Увидела Жюльена. Улыбнулась. Подняла бокал. Как будто за здравие.

Жюльен не ответил. Он просто смотрел. Пил абсент. Считал секунды.

Через пятнадцать минут она допила шампанское. Поставила бокал. Вздохнула. Потом – вдруг встала. Подошла к стойке. Заказала ещё. И – неожиданно – села за столик напротив Жюльена.

– Месье Бельфонтен, – сказала она, улыбаясь. – Вы… не поверите, но я хочу поговорить.

– Я всегда верю тем, кто хочет говорить, – спокойно ответил он.

Она засмеялась. Не искренне. Театрально.

– Вы думаете, я убийца?

– Я думаю, что у вас был мотив.

– У меня? – Она засмеялась. – Я даже не знала эту женщину! Мы разговаривали один раз – на палубе. Она спросила, пою ли я арии из «Кармен». Я ответила – нет, только из «Травиаты». На том и закончили.

– А вы знаете, что она знала про вашего мужа?

Теодора замерла. Улыбка медленно сошла с её лица. Глаза – стали как стекло.

– Что… вы имеете в виду?

– Ваш муж, Жан-Луи Ланье, умер три года назад. Официально – от сердечного приступа. Неофициально – от яда. Который вы подмешали ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние.

Она не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него бокал.

– Откуда вы это знаете? – наконец спросила она. Тихо. Почти шёпотом.

– Мэрион Дюпре собирала секреты. Как другие – марки или бабочек. У неё была целая коллекция. Ваша история – одна из самых… ярких.

– Она… собиралась опубликовать?

– Нет. Она собиралась продать. Вам. За молчание.

Теодора откинулась на спинку стула. Закрыла глаза. Потом – открыла.

– Да. Она мне звонила. Месяц назад. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет». Я… не заплатила. Решила, что она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошла в свою каюту. Слушала пластинки. Потом – легла спать.

– Одна?

– Да. Одна.

– Кто может подтвердить?

– Никто. Я была одна.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Спала.

– Вы спите с помадой?

Она нахмурилась.

– Что?

– На подоконнике в каюте мадам Дюпре – след помады. Розовой. Не её. У неё была тёмно-бордовая. У вас – розовая. Я видел вас за обедом. Та же помада.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Она встала. Поправила накидку.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я умею… притворяться. Но не убивать.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Она не ответила. Развернулась. Вышла. Не хлопнув дверью. Ещё хуже – тихо. Как будто знала: шум – это эмоции. А эмоции – это слабость.

Жюльен посмотрел ей вслед. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

Следующим в бар вошёл Арман Дюпре.

Он выглядел, как всегда – элегантно. В дорогом костюме, с тростью, с сигарой в зубах. Глаза – красные. Не от слёз. От виски.

Он сел за барную стойку. Заказал виски. Выпил залпом. Потом – ещё. Потом – обернулся. Увидел Жюльена. Усмехнулся.

– Ну что, месье следователь? Нашли убийцу?

– Почти, – спокойно ответил Жюльен.

Арман засмеялся.

– Вы врёте. Вы ничего не нашли. Потому что убийцы… нет. Это несчастный случай. Она перепутала бокалы.

– Цианид не попадает в бокал случайно.

Арман замолчал. Затянулся сигарой.

– Что вы хотите?

– Расскажите о ней. О Мэрион. Какой она была?

– Красивой. Умной. Опасной. – Он усмехнулся. – Она умела добиваться своего. Даже если это значило… сломать кого-то.

– Вы? – спросил Жюльен.

– Я – особенно. – Арман посмотрел в окно. – Я женился на ней ради денег. Она – ради титула. Мы оба знали правила. Но потом… она захотела новых. Сказала, что подаёт на развод. Через неделю. В Афинах.

– Почему в Афинах?

– Потому что там… у неё был человек. Не любовник. Партнёр. По бизнесу. Они собирались открыть галерею. Или казино. Я не знаю. Она не рассказывала. Она просто сказала: «Ты мне больше не нужен».

– Вы были в ярости?

– Я? – Арман рассмеялся. – Нет. Я был… облегчён. Я уже нашёл себе другую. Моложе. Красивее. И… не такая ядовитая.

– Когда вы видели её в последний раз?

– На ужине. Она произнесла тот… странный тост. Потом ушла. Я пошёл курить. Потом – в свою каюту. Один. Спать.

– Кто может это подтвердить?

– Никто. Я был один.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Сплю.

– Вы спите в костюме?

Арман замер.

– Что?

– На вашем пиджаке – след вина. Свежий. Как будто вы… пролили его на себя. Или кто-то пролил на вас.

Арман посмотрел на пиджак. Побледнел.

– Это… это было вчера за ужином. Я… неаккуратно наливал.

– За ужином пили белое. А на вашем пиджаке – красное. «Шато Марго». Как в каюте вашей жены.

Арман встал.

– Вы что, обвиняете меня?

– Я задаю вопросы. Ответы – ваши.

– Я не убивал её! – почти крикнул он. – Да, я хотел развода. Да, я был рад, что она уходит. Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про пиджак?

Арман не ответил. Развернулся. Вышел. Хлопнув дверью.

Жюльен посмотрел ему вслед. Улыбнулся.

Первый. Соврал. Испугался. Значит – что-то скрывает.

Последним в бар вошёл доктор Пападопулос.

Он выглядел, как всегда – весело. С книгой под мышкой, с улыбкой, с кофе в руке (хотя в баре подавали только алкоголь).

– А, месье Бельфонтен! – воскликнул он, пожимая руку. – Я слышал, вы – великий сыщик! Как Пуаро! Только француз!

– Я не сыщик, – улыбнулся Жюльен. – Я просто задаю вопросы.

– А, вопросы! Я люблю вопросы! Особенно – когда на них есть ответы!

– Отлично. Ответьте: где вы были вчера вечером между 22:30 и 23:00?

– Ах! – доктор хлопнул себя по лбу. – Я был… в баре! С капитаном! Мы обсуждали… древние монеты! У него есть коллекция! Очень редкая!

– Капитан подтвердит?

– Конечно! Спросите его!

– Хорошо. А вы знаете греческий?

– Я? – доктор засмеялся. – Я грек! Я знаю греческий лучше, чем французский!

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.

– Это… не слово. Это… набор букв. Можно сложить «Μέστη» – но это не по-гречески. Это… ошибка. Или… шифр.

– Шифр?

– Да. Например… первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… ΑΜΕΣΤΙ. Почти «Μέστη». Но… не совсем.

– А что значит «Μέστη»?

– Это… не слово. Это… имя. Очень редкое. Старое. Значит… «та, что мстит».

Жюльен медленно кивнул.

– Вы купили цианид в порту Марселя. Зачем?

Доктор побледнел.

– Это… для экспериментов! Я изучаю… древние яды! Это научно! У меня есть разрешение!

– А где чек?

– Я… потерял.

– А где сам яд?

– Я… использовал.

– Всё?

– Да. Всё.

– Когда?

– Неделю назад.

– Докажите.

Доктор не ответил. Опустил глаза.

– Вы угрожали мадам Дюпре. Она знала, что вы везёте контрабандные артефакты. Она хотела вас разоблачить. Верно?

– Она… лгала! – вдруг крикнул доктор. – Она сама торговала подделками! Она хотела меня шантажировать! Я не убивал её! Я просто… хотел, чтобы она замолчала!

– Как?

– Я… не знаю! Я не делал ничего!

Жюльен встал.

– Доктор, если вы вспомните что-то – дайте знать. Пока… не покидайте корабль.

– Но… я никуда не еду! Я на корабле!

– Именно.

Когда Жюльен вышел, было 21:45. Он прошёл на палубу. Вдохнул морской воздух. Посмотрел на горизонт.

Он знал: убийца – среди них. Один из четверых. Или… пятый. Кто-то, кого он ещё не видел.

Он достал блокнот. Написал:

Подозреваемые:

Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото.

Глава 7. Сломанная помада

Утро на «Одиссее» наступило с запахом кофе, морской соли и… тревоги.

Тревога не кричала. Она шептала. Шептала в коридорах, за завтраком, в шезлонгах на палубе. Люди не смотрели друг другу в глаза. Не обсуждали погоду. Не спрашивали, как спалось. Они просто… существовали. Как тени. Как актёры, забывшие свои роли, но вынужденные оставаться на сцене.

Жюльен Бельфонтен пил кофе в салоне, как будто ничего не произошло. Как будто не было убийства. Как будто не было пятерых подозреваемых. Как будто не было греческих букв, сломанной помады и розового отпечатка на подоконнике.

Но он знал: всё это – есть. И всё это – важно.

Он смотрел на пассажиров. На их руки. На их глаза. На то, как они держат чашки. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг громко чихнёт.

Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.

В 9:30 он постучал в каюту Теодоры Ланье.

Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?

– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.

Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.

– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.

– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.

Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.

– Вы сломали её вчера?

– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.

– А почему не купили новую?

– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.

Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».

Он перевернул фото. На обороте – надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

Жюльен показал фото Теодоре.

– Вы написали это?

– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.

– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?

– Да. Она мне звонила. Месяц назад.

– И вы не заплатили?

– Нет. Я решила, она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.

– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.

– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.

– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.

Теодора замерла.

– Что?

– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.

Она побледнела.

– Я… не знаю, о чём вы.

– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?

Она резко обернулась.

– Где?!

– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.

Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.

– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.

– Кто назначил?

– Мой врач. В Париже.

– А рецепт?

– Я… потеряла.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:

«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».

– Это ваш почерк?

– Да. Я… репетирую.

– А почему именно эта фраза?

– Потому что… она сильная.

– Как и убийство.

Теодора встала. Подошла к окну.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Просто смотрела в море.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.

В 11:00 он постучал в каюту Мэрион Дюпре.

Дверь открыл стюард – пожилой грек с усами, как у героя оперетты – стоял у двери, держа в руках ключ и блокнот.

– Месье Бельфонтен? Капитан сказал… вы будете осматривать. Я всё подготовил. Никто не входил. Ничего не трогали.

– Спасибо, – кивнул Жюльен. – Оставьте меня. И никого не пускайте. Даже капитана.

– Даже… капитана? – стюард слегка побледнел.

– Особенно капитана.

Стюард кивнул, как солдат, и исчез за дверью. Жюльен закрыл её на ключ. Повесил табличку «Не беспокоить». И только тогда подошёл к телу.

Он снял простыню.

Мэрион Дюпре лежала, как статуя. Глаза закрыты – кто-то сделал это за него. Губы чуть приоткрыты – как будто она хотела что-то сказать в последний момент. На шее – тонкая цепочка с крошечным кулоном в виде якоря. На руках – кольца: одно с бриллиантом, другое – с чёрным камнем, как будто… наоборот. Жизнь и смерть. Любовь и месть.

Жюльен присел на корточки. Осмотрел руки. Ни царапин. Ни синяков. Ни следов борьбы. Только… ногти. Один – слегка обломан. Левый мизинец. Свежий скол. Как будто она царапала что-то… или кого-то.

Он потрогал её запястье. Кожа была холодной, но не ледяной. Смерть наступила не больше чем 6–7 часов назад. Между 22:30 и 23:00. То есть – через 20–30 минут после их разговора на палубе.

Он поднялся. Подошёл к столу. Там стояла бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Пробка лежала рядом – аккуратно, не валялась. Значит, открыли не в спешке. Не в панике. Спокойно. Осознанно.

Рядом – два бокала. Один – опрокинут на полу. Второй – на столе. Оба – из хрусталя. Оба – с остатками вина. В опрокинутом – чуть больше. В стоящем – меньше, но… с отпечатком губ.

Жюльен взял бокал со стола. Повертел в руках. Понюхал. Вино. Красное. Сухое. С лёгким… миндальным оттенком. Цианид. Без сомнения.

Он поставил бокал обратно. Подошёл к окну. Закрыто. Заперто изнутри. Никаких следов взлома. Никаких отпечатков. Только… пыль. Тонкая, почти невидимая. И на подоконнике – крошечный след помады. Розовой. Не её. У Мэрион была тёмно-бордовая.

Интересно…

Он вернулся к телу. Опустился на колени. Осмотрел платье. Белое. Шёлк. Дорогое. На груди – пятно вина. Большое. Форма – как будто кто-то плеснул. Или… как будто она упала, держа бокал.

Он осторожно приподнял край платья. Никаких следов на коже. Никаких уколов. Никаких ссадин. Только… на левой лодыжке – тонкая полоска загара. Как будто она носила браслет. Или… цепочку. Но сейчас её не было.

Где она?

Он встал. Подошёл к туалетному столику. Расчёска. Пудра. Тушь. Помада – та самая, бордовая. Лежала… сломанная. Капсула треснула пополам. Свежий излом. Как будто её сломали… в спешке? Или в гневе?

Он взял помаду. Повертел в руках. На дне – крошечная царапина. Не от ногтя. От… иглы? Или от булавки?

Странно…

Он поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно фото – молодая Мэрион, с мужчиной в военной форме. Подпись: «Нью-Йорк, 1921. Навсегда». Другое – она же, но старше, с Арманом Дюпре, на фоне яхты. Подпись: «Лазурный берег, 1934. Пока не надоест».

Жюльен усмехнулся. Женщина, которая знала цену словам.

Он закрыл ящик. Подошёл к кровати. Поднял подушку – там, где лежала записка, теперь была пустота. Он провёл рукой по матрасу. Ничего. Только… запах. Очень слабый. Не духов. Не вина. Чего-то… травянистого. Лаванды? Или… опиума?

Он нахмурился. Опиум? Здесь?

Он открыл шкаф. Платья. Шляпы. Перчатки. Всё аккуратно. Всё на своих местах. Только… одна вещь выбивалась из порядка. На полке – маленькая шкатулка. Деревянная. Инкрустированная. Заперта. Но… ключ торчал в замке. Как будто его забыли вынуть.

Жюльен открыл шкатулку.

Внутри – пачка долларов. Бриллиантовая брошь. И… письмо. Без конверта. Без подписи. Только одна фраза, написанная крупными, чуть дрожащими буквами:

«Если ты это читаешь – я уже мертва. Не ищи убийцу. Ищи того, кто знал, что я знаю.»

Жюльен медленно сложил письмо. Положил обратно. Закрыл шкатулку.

– Умная женщина, – прошептал он. – Очень умная.

В 13:00 он сидел в салоне, с чашкой кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Детали: – Сломанная помада (бордовая) – в каюте жертвы.– Царапина на дне – как от иглы.– Сломанная помада (розовая) – в каюте Теодоры.– Такая же царапина.– Шприц – в сумочке Теодоры. Без иглы.– Отпечаток розовой помады – на подоконнике в каюте жертвы.– Свежий скол на ногте жертвы – как будто царапала кого-то.– На лодыжке – след от браслета. Пропал.– В шкатулке – письмо: «Ищи того, кто знал, что я знаю».

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты хочешь, чтобы я думал, что это она, – прошептал он. – Но ты ошибаешься. Потому что я… не думаю. Я вижу.

В 15:00 он постучал в каюту Элени.

Она открыла дверь в чёрном платье, с опущенными глазами и лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы пришли… арестовать меня?

– Я пришёл найти правду, – ответил он, входя.

Каюта – маленькая. В трюме. С одной лампочкой. С узкой кроватью. С чемоданом под ней. На столе – фото. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».

– Это вы? – спросил Жюльен.

– Да. Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец.

– Она умерла?

– Да. В 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке.

– А эта… взяла её имя?

– Да. И документы. И наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.

– Почему вы не сбежали?

– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.

– А вчера? Вы были у неё?

– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Фартуки. И… дневник. Старый. В кожаном переплёте.

Он открыл. На первой странице – надпись:

«Настало время. Она умрёт. И я… стану собой».

– Вы написали это?

– Да. Месяц назад.

– А вчера?

– Я… не сделала этого.

– Почему?

– Потому что… я хотела, чтобы она страдала. А не просто… умерла.

Жюльен закрыл дневник. Посмотрел на Элени.

– Вы не убивали её?

– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.

Жюльен кивнул. Написал в блокноте:

Элени – мотив: месть. Но… не убивала. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

Глава 8. Игра в карты

Вечер на «Одиссее» опускался медленно – как занавес в театре после трагедии. Воздух был тёплым, но с лёгкой дрожью – как будто море знало, что на корабле ещё не всё кончено. Музыка из салона лилась тише, чем обычно, будто оркестр тоже чувствовал напряжение. Люди собирались группами, но разговоры вели шёпотом. Смех звучал реже. Взгляды – чаще.

Жюльен Бельфонтен не спешил. Он знал: в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает. Особенно когда убийца – умный. Очень умный. И оставил след. Не один. А целый алфавит.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Шесть букв. Шесть имён. Шесть подозреваемых. И – одно слово. Почти слово. Почти правда.

Он сидел в салоне, в углу, за столиком с бокалом абсента и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Подозреваемые:

Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

В 20:00 в салоне начали собираться пассажиры. Кто-то – на танцы. Кто-то – на ужин. Кто-то – просто убить время. Жюльен остался на месте. Он не пил. Не танцевал. Не убивал время. Он… наблюдал.

Он видел, как вошла Теодора Ланье – в платье цвета вина, с меховой накидкой, с бокалом шампанского в руке. Она села за столик у окна. Огляделась. Увидела Жюльена. Улыбнулась. Подняла бокал. Как будто за здравие.

Он не ответил. Просто смотрел. Пил абсент. Считал секунды.

Через десять минут к ней подошёл доктор Пападопулос – с книгой под мышкой, с улыбкой, с кофе в руке (хотя в салоне подавали только алкоголь).

– А, мадам Ланье! – воскликнул он. – Какая честь! Вы… не хотите сыграть в бридж?

– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Только не проигрывайте, доктор. Я не люблю… слабых мужчин.

Они сели за стол. Присоединились Арман Дюпре и Ирвинг Уиттл. Жюльен не стал подходить. Он просто смотрел. Пил абсент. Считал ходы.

Игра началась. Теодора – с юмором. Доктор – с азартом. Арман – с раздражением. Уиттл – с нервозностью.

Жюльен знал: игра – это не только развлечение. Это – зеркало. Оно показывает, кто ты. Как ты думаешь. Как ты лжёшь. Как ты… боишься.

Он смотрел на их руки. На их глаза. На то, как они держат карты. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг делает неожиданный ход.

Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.

Через полчаса игры Жюльен встал. Подошёл к бару. Заказал ещё абсента. Потом – неожиданно – подошёл к столу игроков.

– Месье Бельфонтен! – воскликнул доктор. – Хотите сыграть? У нас как раз… свободное место!

– Нет, спасибо, – спокойно ответил Жюльен. – Я просто… хотел сказать. Я нашёл отпечатки пальцев на бокале.

Тишина.

Все замерли. Даже музыка, казалось, стихла.

– Каком бокале? – спросил Арман.

– На том, что стоял на столе. В каюте мадам Дюпре. Тот, из которого она… не пила.

– И… чьи отпечатки? – спросила Теодора. Голос – чуть дрожал.

– Пока не знаю. Но… скоро узнаю. Лаборатория в Афинах – очень хорошая.

– Но… мы же в море! – воскликнул доктор. – Как вы отправите бокал?

– Я не отправлю. Я… подожду. До Пирея. А пока – думаю.

– О чём? – спросил Уиттл.

– О том, кто стоял рядом с ней. Кто подавал ей бокал. Кто… хотел, чтобы она умерла.

Тишина. Густая. Тяжёлая. Как морская вода в штиль.

– Я не убивал её, – сказал Арман.

– Я не убивала её, – сказала Теодора.

– Я не убивал её, – сказал доктор.

– Я не убивал её, – сказал Уиттл.

– А я не искал убийцу, – спокойно сказал Жюльен. – Я искал… того, кто знал, что она знает. И кто не мог позволить ей жить.

Он посмотрел на каждого.

– До утра. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.

Он вышел. Оставив их одних. С картами. С тишиной. С… страхом.

В 21:30 он сидел на палубе. Пил абсент. Смотрел на море.

Стучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Элени.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я не сразу ушла. Я… вернулась. Потому что забыла перчатки. Я вошла в каюту… и увидела. Её. На полу. И… его.

– Его? – Жюльен нахмурился. – Кого?

– Месье Уиттла. Он стоял над ней. Держал бокал. И… плакал.

– Ты видела, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Быстро. Я испугалась. Я подумала… он убийца.

– Почему ты не сказала раньше?

– Потому что… я хотела, чтобы его повесили. За неё. За сестру. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Он плакал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул.

– Спасибо. Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Уиттл был в каюте. Но не убивал. Пришёл позже. Нашёл тело. Испугался. Плакал. – Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше. – Кто? Арман? Теодора? Доктор? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

В 22:00 он пошёл на корму. Там было тихо. Только шум волн. Только ветер. Только… один человек.

Теодора Ланье.

Она стояла у перил, в платье цвета вина, с бокалом шампанского в руке, с лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Месье Бельфонтен, – сказала она, не оборачиваясь. – Вы… не поверите, но я хочу поговорить.

– Я всегда верю тем, кто хочет говорить, – спокойно ответил он.

Она засмеялась. Не искренне. Театрально.

– Вы думаете, я убийца?

– Я думаю, что у вас был мотив.

– У меня? – Она засмеялась. – Я даже не знала эту женщину! Мы разговаривали один раз – на палубе. Она спросила, пою ли я арии из «Кармен». Я ответила – нет, только из «Травиаты». На том и закончили.

– А вы знаете, что она знала про вашего мужа?

Теодора замерла. Улыбка медленно сошла с её лица. Глаза – стали как стекло.

– Что… вы имеете в виду?

– Ваш муж, Жан-Луи Ланье, умер три года назад. Официально – от сердечного приступа. Неофициально – от яда. Который вы подмешали ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние.

Она не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него бокал.

– Откуда вы это знаете? – наконец спросила она. Тихо. Почти шёпотом.

– Мэрион Дюпре собирала секреты. Как другие – марки или бабочек. У неё была целая коллекция. Ваша история – одна из самых… ярких.

– Она… собиралась опубликовать?

– Нет. Она собиралась продать. Вам. За молчание.

Теодора откинулась на спинку стула. Закрыла глаза. Потом – открыла.

– Да. Она мне звонила. Месяц назад. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет». Я… не заплатила. Решила, что она блефует.

– А вчера? Что вы делали вчера вечером?

– После ужина я пошла в свою каюту. Слушала пластинки. Потом – легла спать.

– Одна?

– Да. Одна.

– Кто может подтвердить?

– Никто. Я была одна.

– А где вы были между 22:30 и 23:00?

– В каюте. Спала.

– Вы спите с помадой?

Она нахмурилась.

– Что?

– На подоконнике в каюте мадам Дюпре – след помады. Розовой. Не её. У неё была тёмно-бордовая. У вас – розовая. Я видел вас за обедом. Та же помада.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Она встала. Поправила накидку.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я умею… притворяться. Но не убивать.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Она не ответила. Развернулась. Пошла к выходу. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

В 23:00 он вернулся в салон. Там было пусто. Только бармен – пожилой грек с усами и печальными глазами – вытирал бокалы.

– Месье Бельфонтен, – сказал он. – Вы… не уйдёте спать?

– Нет, – ответил Жюльен. – Я… жду.

– Кого?

– Убийцу.

Бармен нахмурился.

– Вы… знаете, кто это?

– Почти. Осталось… одно звено.

– Какое?

– То, что связывает всё. Помаду. Шприц. Греческие буквы. Отпечаток на подоконнике. Всё.

Бармен поставил бокал. Посмотрел на Жюльена.

– Вы… хороший человек, месье Бельфонтен. Вы… найдёте правду.

– Я знаю, – спокойно ответил Жюльен. – Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.

Глава 9. Призрак сестры

Ночь на «Одиссее» была тихой – слишком тихой. Как будто море затаило дыхание. Как будто волны боялись плеснуть громче обычного. Как будто даже звёзды на небе замерли, чтобы не выдать чью-то тайну.

Жюльен Бельфонтен не спал. Он сидел у окна своей каюты, с бокалом абсента и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Подозреваемые:

Арман Дюпре – мотив: развод, деньги, страх разоблачения. Соврал про пиджак.Элени – мотив: месть, восстановление справедливости. Не имеет алиби. Но… не писала записку.Доктор Пападопулос – мотив: контрабанда, шантаж. Купил яд. Соврал про использование.Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

В 1:17 ночи постучали в дверь. Три раза. Тихо. Почти неслышно. Как будто кто-то боялся, что его услышат.

– Войдите, – сказал Жюльен, не вставая.

Дверь открылась. На пороге стояла Элени.

Она была в чёрном платье, с опущенными глазами, с лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость. В руках – маленький чемоданчик. Как будто собиралась в дорогу. Или… бежать.

– Месье Бельфонтен… – сказала она, не входя. – Я… должна вам кое-что сказать.

– Говори, – ответил он, указывая на стул.

Она вошла. Закрыла дверь. Села. Положила чемоданчик на колени. Потом – медленно, как будто каждое слово давалось ей с болью, начала говорить.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я не просто вернулась за перчатками. Я… хотела поговорить с ней. С Мэрион. Я… устала. Устала быть тенью. Устала быть служанкой. Устала… быть не собой.

Жюльен молчал. Просто слушал. Пил абсент. Считал секунды.

– Я постучала. Она… открыла. Увидела меня. Усмехнулась. Сказала: «Ну что, Мэсти? Решила, что пора?» Я… не ответила. Я просто сказала: «Я хочу быть собой. Я хочу… своё имя. Свою жизнь. Своё наследство». Она засмеялась. Сказала: «Ты? Ты – никто. Ты – тень. Ты – моя служанка. И будешь ею… до самой смерти».

Элени замолчала. Потом – достала из чемоданчика фотографию. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».

– Это мы, – сказала она. – Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец. Она… умерла в 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке. А эта… – она указала на фото – взяла её имя. Её документы. Её наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.

– Почему вы не сбежали? – спросил Жюльен.

– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.

– А вчера?

– Вчера… я хотела… убить её. – Элени посмотрела на Жюльена. Глаза – сухие. Ни слезы. Ни страха. Только… правда. – Я… принесла яд. В помаде. Я… вставила его туда. С иглой. Я… хотела, чтобы она умерла. Медленно. Мучительно. Как я… жила все эти годы.

Жюльен нахмурился.

– Вы… отравили помаду?

– Да. Я… купила цианид в Марселе. У аптекаря. Я… вставила его в помаду. В ту, что лежала у неё на туалетном столике. Бордовую. Я… думала, она накрасит губы… и умрёт.

– Но она… не накрашивала губы?

– Нет. Она… пила вино. Из бокала. Я… не знала, что в нём яд. Я… не подмешивала его туда.

– Тогда кто?

– Я… не знаю. Но… это не я. Я хотела… отравить помаду. А не вино.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Элени – мотив: месть. Пыталась отравить помаду. Но… не отравила вино. Подозрение – снижено.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я… вошла в каюту. Она… сидела за столом. Пила вино. Увидела меня. Усмехнулась. Сказала: «Ну что, Мэсти? Решила отравить меня?» Я… замерла. Она… знала. Она… всегда знала. Она… сказала: «Ты думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? Как ты ненавидишь меня? Как ты мечтаешь… убить меня?» Я… не ответила. Я просто… стояла. Она… засмеялась. Сказала: «Ты… никто. Ты – тень. Ты – моя служанка. И будешь ею… до самой смерти».

– И что вы сделали?

– Я… ушла. Я… не смогла. Я… испугалась. Я… подумала, что она… права. Что я… никто. Что я… тень.

– А потом?

– Потом… я вернулась. Забыла перчатки. Вошла в каюту… и увидела. Её. На полу. И… его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Посмотрел на Элени.

– Вы не убивали её?

– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.

Жюльен кивнул. Написал в блокноте:

Элени – мотив: месть. Пыталась отравить помаду. Но… не отравила вино. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Встала. Пошла к двери. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Элени пыталась отравить помаду. Но… не отравила вино. – Значит, убийца – кто-то другой. Кто знал, что Мэрион пьёт вино. Кто знал, какой бокал ей подать. Кто… хотел, чтобы она умерла. – Кто? Арман? Теодора? Доктор? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

В 3:00 ночи он постучал в каюту доктора Пападопулоса.

Дверь открыл сам доктор – в халате, с книгой в руках и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– А, месье Бельфонтен! Опять за монетами? Или… за артефактами?

– За греческим, – спокойно ответил Жюльен, входя.

Каюта – как всегда, музей. Статуэтки. Картины. Монеты. На столе – кофе. На полке – учебник греческого языка. С закладкой.

– Вы учитесь? – спросил Жюльен, указывая на книгу.

– Нет! – засмеялся доктор. – Это… для студентов! Я преподаю!

– А сами – знаете язык?

– Конечно! Я грек! Я знаю его с детства!

– Тогда объясните мне: что значит Α Μ Ε Σ Τ Ι?

Доктор взял листок. Внимательно посмотрел. Нахмурился.

– Я уже говорил. Это… не слово. Это – акростих. Первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – я, Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… «Μέστη». Почти. Но не совсем.

– Почему не совсем?

– Потому что правильно – «Μεστή». С ударением на «η». А здесь – «Ι». Это… ошибка. Или… подделка.

– А если это – намеренно?

Доктор замер.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что убийца – умный. Он знает: если оставить записку с ошибкой – подозрение ляжет на того, кто должен был бы написать правильно. То есть – на вас.

Доктор побледнел.

– Вы… думаете, это я?

– Я думаю, что вы – единственный, кто мог написать это. И единственный, кто захотел бы сбить следствие. Потому что у вас есть мотив. И возможность. И… яд.

– Я не убивал её! – крикнул доктор. – Да, я ненавидел её! Да, я боялся! Но я не убийца!

– Тогда почему вы соврали про яд? Про алиби? Про артефакты?

– Потому что… я не хотел скандала! Я не хотел тюрьмы! Я… хотел сохранить репутацию!

– А убийство – не портит репутацию?

Доктор не ответил. Просто сел. Смотрел в пол.

Жюльен подошёл к столу. Открыл ящик. Там – бумаги. Квитанции. Одна – на цианид. Дата – 21 июня. Подпись – его.

– Вы купили яд за два дня до отплытия. Зачем?

– Для экспериментов!

– Каких?

– Я… изучаю древние яды! Я пишу книгу!

– Покажите рукопись.

– Она… в Афинах.

– Тогда покажите записи.

– Я… потерял.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Достал статуэтку. Перевернул. На дне – музейный номер.

– Это – кража.

– Нет! Это… копия!

– Тогда почему на ней – номер музея?

Доктор не ответил.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Доктор Пападопулос – знает греческий. Соврал про яд, алиби, артефакты. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, доктор. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив доктора одного. С кофе. С монетами. С… совестью.

В 5:00 утра он постучал в каюту Теодоры Ланье.

Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?

– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.

Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.

– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.

– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.

Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.

– Вы сломали её вчера?

– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.

– А почему не купили новую?

– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.

Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».

Он перевернул фото. На обороте – надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

Жюльен показал фото Теодоре.

– Вы написали это?

– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.

– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?

– Да. Она мне звонила. Месяц назад.

– И вы не заплатили?

– Нет. Я решила, она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.

– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.

– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.

– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.

Теодора замерла.

– Что?

– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.

Она побледнела.

– Я… не знаю, о чём вы.

– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?

Она резко обернулась.

– Где?!

– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.

Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.

– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.

– Кто назначил?

– Мой врач. В Париже.

– А рецепт?

– Я… потеряла.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:

«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».

– Это ваш почерк?

– Да. Я… репетирую.

– А почему именно эта фраза?

– Потому что… она сильная.

– Как и убийство.

Теодора встала. Подошла к окну.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Просто смотрела в море.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.

В 7:00 утра он сидел на палубе. Пил кофе. Смотрел на море.

Он знал: убийца – среди них. Один из троих. Или… четвёртый. Кто-то, кого он ещё не видел.

Он достал блокнот. Написал:

Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Глава 10. Яд в бокале

Рассвет на «Одиссее» был тихим – слишком тихим. Как будто море затаило дыхание. Как будто волны боялись плеснуть громче обычного. Как будто даже чайки не кричали, а шептали – чтобы не нарушить хрупкое равновесие правды и лжи, которое держалось на борту этого корабля последние двое суток.

Жюльен Бельфонтен не спал. Он сидел на палубе, в шезлонге, с чашкой крепкого кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Факты:

Мэрион Дюпре умерла от цианида.Цианид был в вине. В бокале на столе.Она не пила вино за ужином – пила воду (из-за боли в желудке, как сказала стюарду ).Значит – бокал с ядом не был её.Но она его выпила. Почему?Потому что кто-то… подменил бокалы.Или… подал ей не тот бокал.Кто стоял рядом? Только муж и певица.Арман – соврал про пиджак.Теодора – соврала про помаду, шприц, фото.Оба – могли. Оба – хотели.Но только один – сделал это.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на горизонт. На первую полоску света, резанувшую тёмно-синюю гладь.

– Ты думал, я не замечу, – прошептал он. – Но ты ошибся. Потому что я… замечаю всё.

В 8:00 он постучал в каюту Армана Дюпре.

Дверь открыл сам Арман – в пижаме, с сигарой в зубах и бокалом виски в руке. Вид у него был такой, будто он не спал всю ночь. Или спал – но не один.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не улыбаясь. – Вы что, решили устроить мне обыск?

– Я решил устроить вам… помощь, – спокойно ответил Жюльен. – Капитан дал мне право осмотреть каюты всех, кто был в контакте с мадам Дюпре. Вы – в списке.

Арман фыркнул.

– Войдите. Только не трогайте мои вещи. Особенно… нижнее бельё.

Жюльен вошёл. Каюта – просторная, с видом на море, с дорогой мебелью, с запахом табака и одеколона. Всё – на своих местах. Всё – идеально. Слишком идеально.

– Начнём с пиджака, – сказал Жюльен. – Того, на котором след вина.

– Он в шкафу, – буркнул Арман.

Жюльен открыл шкаф. Нашёл пиджак. Достал. Осмотрел. След – на левом рукаве. Красное вино. Свежее. Не втертое. Не выстиранное. Как будто… пролили вчера.

– Вы сказали, это было за ужином. Но за ужином пили белое.

– Я… перепутал. Я наливал себе красное. Из графина. Не из бутылки.

– Какого графина?

– Ну… того, что стоял на столе. Для тех, кто хотел красное.

– На столе был только «Шато Марго». Из личной бутылки мадам Дюпре. Которую она открыла… в своей каюте.

Арман замолчал. Потом – сел на кровать.

– Ладно. Вы правы. Я был у неё. После ужина. Мы… поговорили. Она сказала, что подаёт на развод. Я… разозлился. Мы поругались. Я схватил бокал. Плеснул в неё. Ушёл.

– Во сколько это было?

– Без двадцати одиннадцать. Примерно.

– А потом?

– Потом я пошёл курить. На палубу. Потом – в бар. Потом – сюда. Спать.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Никто.

Жюльен кивнул. Подошёл к туалетному столику. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно письмо – с печатью нотариуса. Дата – вчерашнее.

Он развернул.

«Уважаемый месье Дюпре,Подтверждаем получение вашего заявления о расторжении брака с мадам Мэрион Дюпре. Процедура начнётся немедленно по прибытии в Афины.С уважением,Ж. Леклерк, нотариус»

Жюльен показал письмо Арману.

– Вы подали на развод… до того, как она сказала об этом?

– Да, – тихо ответил Арман. – Я знал, что она это сделает. Я… опередил её.

– Почему?

– Потому что хотел… сохранить лицо. И часть состояния. Если бы она подала первой – я бы остался ни с чем.

– А если бы она умерла – вы получили бы всё.

Арман резко поднял голову.

– Вы что, думаете, я её убил?!

– Я думаю, что у вас был мотив. И возможность. И… отпечаток вина на пиджаке.

– Я не убивал её! – крикнул Арман. – Да, я ненавидел её! Да, я хотел развода! Но я не убийца!

Жюльен закрыл ящик. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – костюмы. Рубашки. Галстуки. И… пачка долларов. Завёрнутая в газету.

– Это что?

– Мои деньги. Я везу их в Афины. Для сделки.

– Какой сделки?

– Покупка виллы. Я же говорил.

– А почему в долларах? Не в драхмах? Не во франках?

– Потому что продавец – американец. Ему нужны доллары.

Жюльен кивнул. Закрыл чемодан. Оглядел каюту.

– Ещё одно. Вы знаете греческий?

– Нет. Ни слова.

– Тогда почему у вас в кармане пиджака – греческая монета? 1928 года. Очень редкая.

Арман замер.

– Это… сувенир. Купил в Марселе. У антиквара.

– Антиквар – доктор Пападопулос?

– Да. Он… торгует монетами.

– А вы – контрабандой артефактов?

Арман побледнел.

– Что?! Нет! Я просто… коллекционер!

– Тогда почему у него в записях – ваша фамилия? И сумма? 15 тысяч франков. За «две статуэтки и керамику»?

Арман не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен закрыл блокнот.

– Не покидайте корабль, месье Дюпре. И… не трогайте документы.

Он вышел. Оставив Армана одного. С виски. С бритвой. С… совестью.

В 10:00 он постучал в каюту Теодоры Ланье.

Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?

– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.

Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.

– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.

– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.

Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.

– Вы сломали её вчера?

– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.

– А почему не купили новую?

– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.

Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».

Он перевернул фото. На обороте – надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

Жюльен показал фото Теодоре.

– Вы написали это?

– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.

– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?

– Да. Она мне звонила. Месяц назад.

– И вы не заплатили?

– Нет. Я решила, она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.

– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.

– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.

– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.

Теодора замерла.

– Что?

– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.

Она побледнела.

– Я… не знаю, о чём вы.

– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?

Она резко обернулась.

– Где?!

– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.

Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.

– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.

– Кто назначил?

– Мой врач. В Париже.

– А рецепт?

– Я… потеряла.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:

«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».

– Это ваш почерк?

– Да. Я… репетирую.

– А почему именно эта фраза?

– Потому что… она сильная.

– Как и убийство.

Теодора встала. Подошла к окну.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Просто смотрела в море.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.

В 12:00 он сидел в салоне, с чашкой кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Детали: – Мэрион не пила вино за ужином – пила воду.– Значит – бокал с ядом не был её.– Но она его выпила. Почему?– Потому что кто-то… подменил бокалы.– Или… подал ей не тот бокал.– Кто стоял рядом? Только муж и певица.– Арман – соврал про пиджак.– Теодора – соврала про помаду, шприц, фото.– Оба – могли. Оба – хотели.– Но только один – сделал это.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты думал, я не замечу, – прошептал он. – Но ты ошибся. Потому что я… замечаю всё.

В 14:00 он постучал в каюту Элени.

Она открыла дверь в чёрном платье, с опущенными глазами и лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы пришли… арестовать меня?

– Я пришёл найти правду, – ответил он, входя.

Каюта – маленькая. В трюме. С одной лампочкой. С узкой кроватью. С чемоданом под ней. На столе – фото. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».

– Это вы? – спросил Жюльен.

– Да. Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец.

– Она умерла?

– Да. В 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке.

– А эта… взяла её имя?

– Да. И документы. И наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.

– Почему вы не сбежали?

– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.

– А вчера? Вы были у неё?

– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Фартуки. И… дневник. Старый. В кожаном переплёте.

Он открыл. На первой странице – надпись:

«Настало время. Она умрёт. И я… стану собой».

– Вы написали это?

– Да. Месяц назад.

– А вчера?

– Я… не сделала этого.

– Почему?

– Потому что… я хотела, чтобы она страдала. А не просто… умерла.

Жюльен закрыл дневник. Посмотрел на Элени.

– Вы не убивали её?

– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.

Жюльен кивнул. Написал в блокноте:

Элени – мотив: месть. Но… не убивала. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

В 16:00 он собрал всех троих в салоне первого класса.

Не официально. Не как допрос. Как… беседа. За чаем.

Капитан помог – лично пригласил каждого, сказав, что «месье Бельфонтен хочет задать пару вопросов для отчёта».

Они пришли. Все. Арман – в новом костюме, с сигарой. Элени – в чёрном, с опущенными глазами. Теодора – с бокалом шампанского.

Жюльен сидел в центре. С чашкой чая. С блокнотом. С улыбкой.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Я хочу прояснить кое-что. Чтобы избежать… недоразумений.

– Мы здесь не для чаепитий, – буркнул Арман.

– А я здесь – для правды, – спокойно ответил Жюльен. – И правда начинается с вопроса: кто из вас подменил бокалы?

Тишина.

– Что? – спросила Теодора.

– Мэрион не пила вино за ужином. Она пила воду. Значит – бокал с ядом не был её. Но она его выпила. Почему? Потому что кто-то… подменил бокалы. Или… подал ей не тот бокал. Кто стоял рядом? Только муж и певица.

– Это… не доказательство, – сказала Теодора.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он посмотрел на каждого.

– Но я найду её. Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.

Он сделал паузу.

– До вечера. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.

Он вышел. Оставив их одних. С чаем. С тишиной. С… страхом.

В 18:00 он сидел в своей каюте. Пил абсент. Смотрел в окно.

Стучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Теодора Ланье.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я была у неё. Я… хотела поговорить. Умолять. Она… не открыла. Я постучала. Никто не ответил. Я… ушла. Потом… вернулась. Решила, что она спит. Открыла дверь… и увидела. Её. На полу. Я… не знал, что делать. Я испугалась. Я подумала… меня обвинят. Я… заплакала. Потом – ушла.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… я думала, вы и так всё поймёте. Вы же… следователь.

– Я следователь. Но я не умею читать мысли. Только – поступки.

– Я… не хотела скандала. Не хотела… тюрьмы. Я – артистка. У меня… репутация.

– А убийство – не портит репутацию?

Теодора замолчала. Потом – выпила остаток виски.

– Я не убивала её, – повторила она. – Да, я хотела, чтобы она замолчала. Да, я боялась. Но я не убийца. Я… артистка. Я решаю проблемы… на сцене.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Теодора не ответила. Просто сидела. Смотрела в стакан.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Встала. Пошла к выходу. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Теодора была в каюте. Но не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась.– Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше.– Кто? Арман? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

И в этот момент – впервые за день – он улыбнулся.

Глава 11. Последний тост

Утро на «Одиссее» наступило с запахом кофе, морской соли и… тишины.

Тишина не кричала. Она давила. Давила на плечи, на грудь, на язык. Люди не смотрели друг другу в глаза. Не обсуждали погоду. Не спрашивали, как спалось. Они просто… существовали. Как тени. Как актёры, забывшие свои роли, но вынужденные оставаться на сцене.

Жюльен Бельфонтен пил кофе в салоне, как будто ничего не произошло. Как будто не было убийства. Как будто не было пятерых подозреваемых. Как будто не было греческих букв, сломанной помады и розового отпечатка на подоконнике.

Но он знал: всё это – есть. И всё это – важно.

Он смотрел на пассажиров. На их руки. На их глаза. На то, как они держат чашки. Как отводят взгляд. Как нервно смеются, когда кто-то вдруг громко чихнёт.

Он ждал. Потому что в таких делах – спешка убивает. А терпение… раскрывает.

В 9:30 он постучал в каюту Армана Дюпре.

Дверь открыл сам Арман – в халате, с бритвой в руке и бокалом виски в другой. Вид у него был такой, будто он не спал всю ночь. Или спал – но не один.

– Месье Бельфонтен, – сказал он, не улыбаясь. – Вы что, решили устроить мне обыск?

– Я решил устроить вам… помощь, – спокойно ответил Жюльен, входя.

Каюта – просторная, с видом на море, с дорогой мебелью, с запахом табака и одеколона. Всё – на своих местах. Всё – идеально. Слишком идеально.

– Начнём с пиджака, – сказал Жюльен. – Того, на котором след вина.

– Он в шкафу, – буркнул Арман.

Жюльен открыл шкаф. Нашёл пиджак. Достал. Осмотрел. След – на левом рукаве. Красное вино. Свежее. Не втертое. Не выстиранное. Как будто… пролили вчера.

– Вы сказали, это было за ужином. Но за ужином пили белое.

– Я… перепутал. Я наливал себе красное. Из графина. Не из бутылки.

– Какого графина?

– Ну… того, что стоял на столе. Для тех, кто хотел красное.

– На столе был только «Шато Марго». Из личной бутылки мадам Дюпре. Которую она открыла… в своей каюте.

Арман замолчал. Потом – сел на кровать.

– Ладно. Вы правы. Я был у неё. После ужина. Мы… поговорили. Она сказала, что подаёт на развод. Я… разозлился. Мы поругались. Я схватил бокал. Плеснул в неё. Ушёл.

– Во сколько это было?

– Без двадцати одиннадцать. Примерно.

– А потом?

– Потом я пошёл курить. На палубу. Потом – в бар. Потом – сюда. Спать.

– Один?

– Да. Один.

– Кто может подтвердить?

– Никто.

Жюльен кивнул. Подошёл к туалетному столику. Открыл ящик. Там – письма. Конверты. Фотографии. Одно письмо – с печатью нотариуса. Дата – вчерашнее.

Он развернул.

«Уважаемый месье Дюпре,Подтверждаем получение вашего заявления о расторжении брака с мадам Мэрион Дюпре. Процедура начнётся немедленно по прибытии в Афины.С уважением,Ж. Леклерк, нотариус»

Жюльен показал письмо Арману.

– Вы подали на развод… до того, как она сказала об этом?

– Да, – тихо ответил Арман. – Я знал, что она это сделает. Я… опередил её.

– Почему?

– Потому что хотел… сохранить лицо. И часть состояния. Если бы она подала первой – я бы остался ни с чем.

– А если бы она умерла – вы получили бы всё.

Арман резко поднял голову.

– Вы что, думаете, я её убил?!

– Я думаю, что у вас был мотив. И возможность. И… отпечаток вина на пиджаке.

– Я не убивал её! – крикнул Арман. – Да, я ненавидел её! Да, я хотел развода! Но я не убийца!

Жюльен закрыл ящик. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – костюмы. Рубашки. Галстуки. И… пачка долларов. Завёрнутая в газету.

– Это что?

– Мои деньги. Я везу их в Афины. Для сделки.

– Какой сделки?

– Покупка виллы. Я же говорил.

– А почему в долларах? Не в драхмах? Не во франках?

– Потому что продавец – американец. Ему нужны доллары.

Жюльен кивнул. Закрыл чемодан. Оглядел каюту.

– Ещё одно. Вы знаете греческий?

– Нет. Ни слова.

– Тогда почему у вас в кармане пиджака – греческая монета? 1928 года. Очень редкая.

Арман замер.

– Это… сувенир. Купил в Марселе. У антиквара.

– Антиквар – доктор Пападопулос?

– Да. Он… торгует монетами.

– А вы – контрабандой артефактов?

Арман побледнел.

– Что?! Нет! Я просто… коллекционер!

– Тогда почему у него в записях – ваша фамилия? И сумма? 15 тысяч франков. За «две статуэтки и керамику»?

Арман не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

Жюльен закрыл блокнот.

– Не покидайте корабль, месье Дюпре. И… не трогайте документы.

Он вышел. Оставив Армана одного. С виски. С бритвой. С… совестью.

В 11:00 он постучал в каюту Теодоры Ланье.

Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?

– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.

Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.

– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.

– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.

Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.

– Вы сломали её вчера?

– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.

– А почему не купили новую?

– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.

Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».

Он перевернул фото. На обороте – надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

Жюльен показал фото Теодоре.

– Вы написали это?

– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.

– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?

– Да. Она мне звонила. Месяц назад.

– И вы не заплатили?

– Нет. Я решила, она блефует.

– А вчера? Вы были у неё?

– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.

– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.

– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.

– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.

Теодора замерла.

– Что?

– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.

Она побледнела.

– Я… не знаю, о чём вы.

– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?

Она резко обернулась.

– Где?!

– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.

Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.

– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.

– Кто назначил?

– Мой врач. В Париже.

– А рецепт?

– Я… потеряла.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:

«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».

– Это ваш почерк?

– Да. Я… репетирую.

– А почему именно эта фраза?

– Потому что… она сильная.

– Как и убийство.

Теодора встала. Подошла к окну.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Просто смотрела в море.

Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:

Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.

– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.

Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.

В 13:00 он сидел в салоне, с чашкой кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:

Детали: – Мэрион не пила вино за ужином – пила воду.– Значит – бокал с ядом не был её.– Но она его выпила. Почему?– Потому что кто-то… подменил бокалы.– Или… подал ей не тот бокал.– Кто стоял рядом? Только муж и певица.– Арман – соврал про пиджак.– Теодора – соврала про помаду, шприц, фото.– Оба – могли. Оба – хотели.– Но только один – сделал это.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты думал, я не замечу, – прошептал он. – Но ты ошибся. Потому что я… замечаю всё.

В 15:00 он постучал в каюту Элени.

Она открыла дверь в чёрном платье, с опущенными глазами и лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы пришли… арестовать меня?

– Я пришёл найти правду, – ответил он, входя.

Каюта – маленькая. В трюме. С одной лампочкой. С узкой кроватью. С чемоданом под ней. На столе – фото. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».

– Это вы? – спросил Жюльен.

– Да. Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец.

– Она умерла?

– Да. В 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке.

– А эта… взяла её имя?

– Да. И документы. И наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.

– Почему вы не сбежали?

– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.

– А вчера? Вы были у неё?

– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.

– Вы видели, как он её убил?

– Нет. Я ушла. Я испугалась.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.

– А теперь?

– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.

Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Фартуки. И… дневник. Старый. В кожаном переплёте.

Он открыл. На первой странице – надпись:

«Настало время. Она умрёт. И я… стану собой».

– Вы написали это?

– Да. Месяц назад.

– А вчера?

– Я… не сделала этого.

– Почему?

– Потому что… я хотела, чтобы она страдала. А не просто… умерла.

Жюльен закрыл дневник. Посмотрел на Элени.

– Вы не убивали её?

– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.

– Тогда кто?

– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.

Жюльен кивнул. Написал в блокноте:

Элени – мотив: месть. Но… не убивала. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.

В 17:00 он собрал всех троих в салоне первого класса.

Не официально. Не как допрос. Как… беседа. За чаем.

Капитан помог – лично пригласил каждого, сказав, что «месье Бельфонтен хочет задать пару вопросов для отчёта».

Они пришли. Все. Арман – в новом костюме, с сигарой. Элени – в чёрном, с опущенными глазами. Теодора – с бокалом шампанского.

Жюльен сидел в центре. С чашкой чая. С блокнотом. С улыбкой.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Я хочу прояснить кое-что. Чтобы избежать… недоразумений.

– Мы здесь не для чаепитий, – буркнул Арман.

– А я здесь – для правды, – спокойно ответил Жюльен. – И правда начинается с вопроса: кто из вас подменил бокалы?

Тишина.

– Что? – спросила Теодора.

– Мэрион не пила вино за ужином. Она пила воду. Значит – бокал с ядом не был её. Но она его выпила. Почему? Потому что кто-то… подменил бокалы. Или… подал ей не тот бокал. Кто стоял рядом? Только муж и певица.

– Это… не доказательство, – сказала Теодора.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он посмотрел на каждого.

– Но я найду её. Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.

Он сделал паузу.

– До вечера. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.

Он вышел. Оставив их одних. С чаем. С тишиной. С… страхом.

В 19:00 он сидел на палубе. Пил абсент. Смотрел на море.

Стучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Теодора Ланье.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я была у неё. Я… хотела поговорить. Умолять. Она… не открыла. Я постучала. Никто не ответил. Я… ушла. Потом… вернулась. Решила, что она спит. Открыла дверь… и увидела. Её. На полу. Я… не знал, что делать. Я испугалась. Я подумала… меня обвинят. Я… заплакала. Потом – ушла.

– Почему не сказали сразу?

– Потому что… я думала, вы и так всё поймёте. Вы же… следователь.

– Я следователь. Но я не умею читать мысли. Только – поступки.

– Я… не хотела скандала. Не хотела… тюрьмы. Я – артистка. У меня… репутация.

– А убийство – не портит репутацию?

Теодора замолчала. Потом – выпила остаток виски.

– Я не убивала её, – повторила она. – Да, я хотела, чтобы она замолчала. Да, я боялась. Но я не убийца. Я… артистка. Я решаю проблемы… на сцене.

– Тогда почему вы соврали про помаду?

Теодора не ответила. Просто сидела. Смотрела в стакан.

Жюльен кивнул. Достал блокнот. Написал:

Теодора Ланье – не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – снижено.

– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.

Она кивнула. Встала. Пошла к выходу. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Новая версия: – Теодора была в каюте. Но не убивала. Пришла позже. Нашла тело. Испугалась.– Значит, убийца – кто-то другой. Кто был там раньше.– Кто? Арман? Или… Элени всё-таки лжёт?

Он закрыл блокнот. Выпил абсент. Посмотрел на море.

– Ты играешь со мной, убийца, – прошептал он. – Но я… тоже умею играть.

Глава 12. Пристань в Пирее

Рассвет в день прибытия в Пирей был не похож на обычный рассвет. Он не нежно розовел, не играл с волнами, не будил птиц. Он был… напряжённым. Как будто море знало: сегодня всё кончится. Или… начнётся по-новому.

Жюльен Бельфонтен не спал. Он сидел у окна своей каюты, с последним бокалом абсента и блокнотом, на котором аккуратно, как в первый день, вывел:

Когда все лгут – правда прячется в деталях.

Под ним – список:

– Греческие буквы: Α Μ Ε Σ Τ Ι → «Μέστη» – «Та, что мстит».– Сломанная помада – у жертвы и у Теодоры. С царапиной от иглы.– Розовый отпечаток на подоконнике – не её помада.– Шприц без иглы – в сумочке Теодоры.– Яд в вине – но она пила воду.– Подмена бокалов – только муж и певица стояли рядом.– Арман – соврал про пиджак, развод, монеты.– Теодора – соврала про помаду, шприц, фото, алиби.– Элени – хотела убить, но не сделала.– Уиттл – нашёл тело, но не убивал.– Доктор – знает греческий, но не был в каюте.– Итог: убийца – тот, кто хотел убить одного, а убил другого.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море. На первые огни Пирея, мелькающие вдали, как маяки совести.

– Пришло время, – прошептал он. – Пора собирать гостей.

В 8:00 он попросил капитана собрать всех пятерых подозреваемых в большом салоне. Не «для чаепития». Не «для беседы». А – для финала.

Капитан, бледный, но покорный, лично пригласил каждого. Никто не отказался. Никто не посмел.

К 8:30 все собрались.

Арман Дюпре – в безупречном костюме, с сигарой, с лицом человека, который уже проиграл, но не хочет это признавать.

Теодора Ланье – в платье цвета вина, с меховой накидкой, с бокалом шампанского в руке, с улыбкой, которая не доходила до глаз.

Доктор Пападопулос – с книгой под мышкой, с кофе в руке, с улыбкой, как будто он здесь не как подозреваемый, а как зритель в театре.

Ирвинг Уиттл – с моноклем, с трясущимися руками, с лицом человека, который уже всё потерял.

Элени – в чёрном, с опущенными глазами, с лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.

Жюльен вошёл последним. В элегантном пиджаке, с тростью, с блокнотом. Без улыбки. Без драмы. Просто – как человек, который пришёл сказать правду.

Он встал в центре зала. Посмотрел на каждого. Медленно. Внимательно. Как будто запоминал их лица. На случай, если кто-то решит сбежать.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Сегодня мы прибываем в Пирей. Через два часа. Греческая полиция ждёт нас. Они возьмут тело. Возьмут показания. Возьмут… убийцу.

Тишина. Густая. Тяжёлая. Как морская вода в штиль.

– Но я не хочу, чтобы они забрали… не того, – продолжал Жюльен. – Потому что я знаю правду. И сегодня… я её скажу.

Он сделал паузу. Прошёлся по залу. Остановился у окна. Посмотрел на приближающийся берег.

– Начнём с начала. Мэрион Дюпре была убита цианидом. Яд был в вине. В бокале, который стоял на её столе. Но… она не пила вино за ужином. Она пила воду. Почему? Потому что у неё болел желудок. Она сказала об этом стюарду . Значит – бокал с ядом не был её.

Он обернулся. Посмотрел на Армана.

– Вы стояли рядом с ней за ужином. Вы налили себе вино. Вы… могли подменить бокалы.

Потом – на Теодору.

– Вы тоже стояли рядом. Вы… тоже могли.

Он подошёл к столу. Достал бокал – тот самый, из каюты Мэрион. Поставил на стол.

– Но есть одна деталь. Очень маленькая. Почти незаметная. На краю бокала – след помады. Розовой. Не бордовой, как у Мэрион. Розовой. Как у вас, мадам Ланье.

Теодора побледнела.

– Это… не доказательство.

– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.

Он подошёл к ней. Достал из кармана сломанную помаду – ту, что нашёл в её каюте.

– Эта помада – ваша. Вы сказали, что сломали её три дня назад. Но царапина на дне – свежая. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул. Например… иглу. С ядом.

Теодора не ответила. Просто смотрела на него. Как будто решала – кричать, плакать или… бросить в него бокал.

– Вы хотели убить своего мужа, – продолжал Жюльен. – Три года назад. Вы подмешали яд ему в коньяк. Потому что он собирался уйти к своей любовнице. И забрать с собой всё состояние. Вы думали, никто не узнает. Но Мэрион узнала. Она собирала секреты. Как другие – марки или бабочки. И ваша история – была одной из самых… ярких.

Он подошёл к столу. Достал фото – Теодора и муж на яхте. Перевернул. Показал надпись:

«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»

– Вы написали это. После его смерти. Вы… чувствовали вину. Но не раскаивались. Потому что он… оставил вам выбора.

Он вернулся к Теодоре.

– Месяц назад Мэрион позвонила вам. Сказала: «У меня есть история, которая может испортить вам жизнь. И карьеру. И репутацию. Пятьдесят тысяч франков – и она исчезнет». Вы… не заплатили. Решили, она блефует.

Он сделал паузу. Посмотрел ей в глаза.

– Вчера вечером вы пошли к ней. Вы… хотели поговорить. Умолять. Она… не открыла. Вы постучали. Никто не ответил. Вы… ушли. Потом… вернулись. Решили, что она спит. Открыли дверь… и увидели. Её. На полу. Вы… не знали, что делать. Вы испугались. Вы подумали… вас обвинят. Вы… заплакали. Потом – ушли.

Теодора не ответила. Просто сидела. Смотрела в пол.

– Но это… не правда, – сказал Жюльен. – Вы не плакали. Вы… радовались. Потому что думали, что убили его. Вашего мужа. Но… вы убили её.

Тишина. Глубокая. Как океанская впадина.

– Что… вы имеете в виду? – наконец спросила Теодора. Голос – чуть дрожал.

– Я имею в виду, что вы… подменили бокалы. Вы знали, что Мэрион пьёт воду. Вы знали, что муж пьёт вино. Вы… хотели убить его. Но… вы ошиблись бокалом. Вы дали яд… не ему. А ей.

Теодора замерла. Потом – засмеялась. Не искренне. Театрально.

– Это… абсурд! Я не знала, какой бокал чей!

– Но вы знали, что она пьёт воду. Потому что слышали, как она говорила стюарду . Вы… стояли рядом. Вы… всё рассчитали. Но… вы ошиблись. Вы дали яд не мужу. А Мэрион.

Теодора перестала смеяться. Посмотрела на него. Глаза – стали как стекло.

– И… что теперь? Вы… арестуете меня?

– Нет, – спокойно ответил Жюльен. – Я… передам вас греческой полиции. В Пирее. Через два часа.

Теодора встала. Поправила накидку.

– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я умею… притворяться. Но не убивать.

– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?

Она не ответила. Развернулась. Пошла к выходу. Остановилась.

– Месье Бельфонтен… если вы найдёте убийцу – скажите ему… спасибо. От меня.

И вышла.

Жюльен посмотрел ей вслед. Улыбнулся.

Первая. Соврала. Испугалась. Значит – что-то скрывает.

Он вернулся в центр зала. Посмотрел на остальных.

– Мадам Ланье – убийца, – сказал он. – Она хотела убить мужа. Но… убила Мэрион. По ошибке. Или… нет. Может быть… она знала, что убивает её. Может быть… она хотела убить её. Потому что Мэрион знала её секрет. И могла его раскрыть.

Он подошёл к столу. Достал листок с греческими буквами.

– Α Μ Ε Σ Τ Ι. Вы знаете, что это значит? Это – акростих. Первые буквы имён. Α – Арман. Μ – Мэрион. Ε – Элени. Σ – Спирос. Τ – Теодора. Ι – Ирвинг. Получается… «Μέστη». Почти. Но не совсем. Правильно – «Μεστή». С ударением на «η». А здесь – «Ι». Это… ошибка. Или… подделка.

Он посмотрел на доктора.

– Вы – единственный, кто мог написать это. И единственный, кто захотел бы сбить следствие. Потому что у вас есть мотив. И возможность. И… яд.

Доктор побледнел.

– Вы… думаете, это я?

– Нет. Я думаю, что это – отвлекающий манёвр. Чтобы подозрение легло на вас. Или… на Элени. Потому что она – настоящая «Μεστή». «Та, что мстит».

Он посмотрел на Элени.

– Вы… не убивали. Вы хотели. Но… не сделали. Потому что знали: если она умрёт – все подумают, что это вы. А вы… не хотите в тюрьму. Вы хотите… быть собой.

Элени кивнула. Не сказала ни слова.

– А вы, месье Уиттл, – продолжал Жюльен, – нашли тело. Испугались. Плакали. Но… не убивали. Потому что убийцы… не плачут.

Уиттл кивнул. Закрыл глаза.

– А вы, месье Дюпре, – сказал Жюльен, поворачиваясь к Арману, – соврали про всё. Про пиджак. Про развод. Про монеты. Но… не убивали. Потому что вы… трус. Вы не умеете убивать. Вы умеете… прятаться.

Арман не ответил. Просто сидел. Смотрел в пол.

– Итак, – сказал Жюльен, возвращаясь в центр зала, – убийца – мадам Теодора Ланье. Она хотела убить мужа. Но… убила Мэрион. По ошибке. Или… нет. Может быть… она знала, что убивает её. Может быть… она хотела убить её. Потому что Мэрион знала её секрет. И могла его раскрыть.

Он сделал паузу. Посмотрел на каждого.

– В Пирее вас встретит полиция. Они… арестуют мадам Ланье. И… начнут расследование. А я… уеду. Потому что я… не люблю финалы. Я люблю… начала.

В 10:00 «Одиссея» причалила к пристани Пирея.

Полиция ждала. С машинами. С офицерами. С наручниками.

Теодору Ланье арестовали первой. Она не сопротивлялась. Не плакала. Не кричала. Просто смотрела на море. Как будто прощалась.

Остальных – допросили. Отпустили. Никто не стал героем. Никто не стал жертвой. Все – просто… уехали.

Жюльен стоял на палубе. Смотрел на берег. На толпу. На полицейских. На Теодору, которую вели к машине.

Капитан подошёл к нему. Пожал руку.

– Спасибо, месье Бельфонтен. Вы… спасли мой корабль.

– Я просто… нашёл правду, – ответил Жюльен.

– Что вы будете делать теперь?

– Пить кофе. Смотреть на море. Ждать… следующего дела.

Капитан улыбнулся.

– Вы… необычный человек.

– Нет, – спокойно ответил Жюльен. – Я просто… замечаю детали.

В 12:00 он сидел в кафе на набережной. Пил кофе. Смотрел на море.

Постучали. Три раза. Тихо.

– Войдите.

Дверь открылась. Вошла Элени.

– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.

– Говори.

– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я не просто вернулась за перчатками. Я… хотела поговорить с ней. С Мэрион. Я… устала. Устала быть тенью. Устала быть служанкой. Устала… быть не собой.

Она достала из сумки документы.

– Это… моё настоящее имя. Моё наследство. Моё будущее. Я… хочу быть собой. Настоящей. Навсегда.

Жюльен кивнул.

– Удачи, – сказал он. – Вы… заслужили.

Она улыбнулась. Впервые. По-настоящему.

– Спасибо, – сказала она. – И… спасибо за правду.

И вышла.

Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.

Потом – достал блокнот. Написал:

Когда все лгут – правда всё равно всплывает. Даже в море.

Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.

– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя нашёл.

В 14:00 ему вручили телеграмму.

«Жюльен, в Каире пропала графиня. Ты нужен.– Клод»

Он улыбнулся. Сложил телеграмму. Положил в карман.

– Каир, – прошептал он. – Интересно…

Он встал. Посмотрел на море. На горизонт. На следующее приключение.

– Всё только начинается, – сказал он. – И я… готов.