Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16

Перевод с английского Л. Винокуровой

Печатается с разрешения литературных агентств Greene and Heaton Ltd. и Andrew Nurnberg.

© TPC & G Ltd, 2022

© Перевод. Л. Винокурова, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

Глава первая

Наше внимание привлек английский акцент – кто-то на плохом школьном французском пытался заказать бокал пива. Мы, как обычно, держались поближе к бару: там, как правило, лучше всего клюет. Она совершила типичную ошибку новичка, устроившись за столиком на открытом солнце, – ее плечо уже начинало краснеть. Только что с самолета – это всегда плюс. На кожаных ручках ее бледно-голубой сумки «Лонгчамп» (оригинальная, я проверила) болталась бирка «Британских авиалиний», а лежащая перед ней книга в бумажной обложке, с корешком без заломов, была куплена в аэропорту по акции «Три по цене двух».

Так, что еще? Свежий маникюр-педикюр – неоновый розовый, популярный в этом году у всех гламурных британок, и новенький, перевязанный упаковочной лентой саронг, лежащий на песке у ее ног. Также налицо небольшое возбуждение, свойственное людям в первый день отпуска, энтузиазм в сочетании с пугающим ощущением пустоты, которую необходимо заполнить. Шон отошел в туалет, а я не выпускала девушку из поля зрения: покопавшись в телефоне, она подняла его и, сложив губы трубочкой, сделала селфи.

– Банковская карточка на имя Л. Флетчер Дэвис, – негромко сказал Шон, усаживаясь обратно на стул, ножки которого тут же слегка погрузились в песок. – Адрес на багажной бирке: «11а, Стэнли-Террас, В11».

– Лулу, – парировала я, не в силах совладать с собой. Эти четыре буквы, отлитые в золоте, болтались на цепочке у нее на шее.

Шон улыбнулся, довольный мной, затем кивком указал на мой телефон, давая понять, что пора закидывать удочку.

Я посмотрела на него: «Серьезно?»

Хотела бы я сказать, что муки совести или, по меньшей мере, дурное предчувствие удерживали меня от этого шага. Но это было бы враньем. Быть здесь нам вообще не полагалось. Мы успешно провернули номер с «картиной Пикассо» и должны были уехать из Сент-Сесиль-сюр-Мер два дня назад, но я заболела – какой-то вирус сразил меня наповал и приковал к постели в гостиничном номере.

Погода стояла невыносимо жаркая. Приглушенные разговоры и шелест волн накладывались на тихую джазовую музыку. Наморщив нос, я неохотно пожала плечами. Но это было ошибкой. Шон перестал улыбаться.

– Али, – сказал он, и я ощутила на щеке его холодное, как сталь, прикосновение.

Дело было не в деньгах. В гостиничном сейфе лежало достаточно, чтобы мы могли уехать куда пожелаем и даже – мне в голову пришла новая, дерзкая мысль – разойтись в разные стороны. Нет, проблема была в моей нерешительности – он принял ее на свой счет. Ему нравилось, когда мы действовали сообща. Как две детали одной идеально отлаженной машины.

Возможно, он прав, и Лулу – идеальный объект. Как большинство туристов. Юг Франции, может, и не Индия, где маленькие и большие суммы с легкостью переходят из рук в руки и где, можно сказать, я и стала той, кем сейчас являюсь. Но выброшенная на берег рыба – это выброшенная на берег рыба, независимо от того, из какого водоема ее выбросило. В изоляции мы все глупеем. Мы все принимаем наихудшие решения, когда наш мозг перегружен.

Я поправила купальник, завязав веревочки так туго, что узел впился мне в шею. Полотенце, которое я подстелила на деревянное сиденье, было влажным после купания. На губах ощущался привкус соли, и я чувствовала, что теряю остаток этого жаркого дня. Я умоляла Шона провести на пляже еще один, последний денек. После заточения в гостиничном номере мне хотелось выбраться на солнце. Может, развести кого-нибудь на катание на водных лыжах. А может, даже почитать найденную в поезде книгу об осаде Трои с точки зрения женщин. Я заставила себя улыбнуться, глядя ему прямо в глаза. С его стороны это было очередной проверкой. Через несколько долгих секунд его лицо расслабилось, и он коротко кивнул. И неужели даже подмигнул? Меня накрыло волной облегчения. Я заметила, как дрожат мои руки.

Взяв телефон, я принялась за работу. Фейсбук, Инстаграм[117]. Я быстро нашла то, что нужно. Двойная фамилия – настоящий подарок.

Шон распахнул свою газету, «Сандей таймс» четырехдневной давности. Я поднялась на ноги, ощущая его взгляд, направленный на меня поверх страниц.

«У Рауля» – один из нескольких рядовых баров, рассыпанных по берегу этого небольшого залива в форме полумесяца: песок под ногами, складные парусиновые кресла и зонтики от солнца. Здесь подают салат с козьим сыром и рубленый бифштекс, разнося их по залу на овальных подносах, поднятых над головой. Время шло к обеду, и бар заполнялся посетителями – ошалевшими от солнца. Они брели с пляжа, таща за собой полотенца и маленьких детей. Яхты теперь стояли на приколе, а их обитатели плыли или вприпрыжку бежали к берегу, толкая перед собой сухую одежду на надувных матрасах. Все эти сияющие, счастливые люди, существа с другой планеты. Суматошный час пик был в самом разгаре. К четырем часам все опять стихнет.

Я сощурила глаза, выйдя из тени на яркий свет и пробираясь между столиками по направлению к девушке. Поравнявшись со спинкой ее стула, я присела на корточки. На подошве одной из ее полосатых тряпочных сандалий еще красовался ценник. От песка поднимался жар. Я чувствовала кокосовый запах ее солнцезащитного крема.

– Мадемуазель? – говорю я, выпрямляясь. – Je viens trouver… – Я помахала перед ней ниткой с нанизанными на нее стеклянными бусинами и металлическими шармами. – Mademoiselle, est-ce que c’est à vous?[118]

Она повернулась ко мне лицом, и вблизи мне показалось, что я ее знаю.

– О боже, – вспыхнув, сказала она. – Я не понимаю.

Голос я слышала впервые, но ее лицо – форма, черты и облик в целом – казались мне знакомыми. Мы были похожи – у обеих блеклые зелено-серо-голубые глаза, бледная кожа, тонкие прямые волосы.

– Я не говорю по-французски, – сказала она.

Она ничего не заметила. Впрочем, меня никогда особо не замечают. Поэтому Шон меня и выбрал: я брожу по миру никем не замеченная и никому не нужная.

– А, так вы англичанка! – Я издаю вздох облегчения. – Я тоже. Я только что нашла это – не вы уронили?

Она посмотрела на браслет, потом на свое запястье.

– Э-э, я не…

И снова посмотрела на браслет, уже более задумчиво.

– Ах да!..

Она протянула руку:

– Спасибо!

Тогда я перестала ее жалеть. Неправда, что честного человека нельзя развести на деньги, но морально легче надуть человека нечестного. Черт, Шон был прав. Упустить ее было бы ошибкой. Как и все остальные, она думала только о себе.

– Позвольте, – сказала я, раскрывая крохотную застежку и поднося браслет к ее запястью.

– Спасибо, – сказала она, и пока я, склонившись, застегивала браслет, она скользнула взглядом по моей голове. Теперь, когда я работала и снова была спокойна, я разглядывала ее руки: ожог в форме камешка на внутренней стороне запястья, довольно свежий, еще красный, мозоли на сгибах пальцев с внутренней стороны, на левом указательном – несколько белых шрамов, расположенных параллельно друг другу.

«Не смотри – наблюдай» – так учил меня Шон.

– Ну вот, – сказала я, справившись со своей задачей, – больше не теряйте.

Она взмахнула рукой, чтобы полюбоваться блеском дешевой бижутерии.

– Не буду.

Я распрямилась, все сильнее напрягаясь по мере приближения его шагов, легкой дрожью отдававшихся на песке.

– Лулу? – его голос прозвучал удивленно и настороженно, словно он мягко журил маленького ребенка. – Вы ведь Лулу?

Когда я обернулась, он как раз появился в поле зрения, представ перед нами во всей красе: еще влажные, спутанные темные волосы и загар, подчеркивающий голубизну его глаз. Его щетина была ровно такой длины, как нужно (еще чуть-чуть, и он бы походил на бандита), а расслабленная походка позволяла ему казаться выше и шире в плечах. Он скрывал свой возраст. По моим предположениям, ему было около сорока, но можно было дать лет на десять меньше. Очки-авиаторы от «Рэй-Бен», висящие на вырезе белой футболки, открывали взору треугольный участок гладкой, мускулистой груди.

– Или… – Теперь он сделал шаг назад. – Я ошибся? Извините. Я подумал, мы знакомы.

Он посмотрел на меня, потом снова на нее и улыбнулся – криво, застенчиво, по-мальчишески.

Она развернулась к нему всем телом, чтобы получше рассмотреть, теребя буквы на своей цепочке. Из-под ее короткой маечки выбилась бретелька кружевного розового бюстгальтера.

– Нет. Нет. Да… Я Лулу… А вы кто? Мы…

Интересно, заметил ли Шон наше сходство. Возможно. Чем больше кто-то походит на тебя, тем менее объективно ты его оцениваешь. Наверное, он знал, что это даст нам фору.

Он прикусил нижнюю губу.

– Валь-д’Изер? – нерешительно сказал он. – Я Джон Доун.

– Валь-д’Изер? – Она всматривалась в его лицо. – Вы гостили в шале? Нет. Я бы запомнила. «Бар д’Альпин»? Эм… О боже! «Ле пти Дануа»! Вечеринка Кэрри Боуман в последний вечер?

Он коротко и выразительно постучал себе пальцем по лбу – точь-в-точь как фокусник, достающий из рукава букет цветов.

– Прощальная вечеринка Кэрри Боуман!

– Боже, вот так встреча! Откуда вы знаете Кэрри? Вы вместе были в Мальборо?

– Ага. Обожаю Кэрри.

Шон обошел вокруг стола, чтобы ей не приходилось вытягивать шею, глядя на него. Теперь он улыбался во весь рот – заинтересованно, вдохновленно. Он еще не растерял манеры, привитые ему в детстве. Но дело было не только в этом. В лучах его внимания становилось тепло, я ощущала себя любимой.

– Джон Доун. – Она вглядывалась в его лицо, словно пытаясь восстановить его в памяти. – Ну конечно. Боже. Прости, это был конец вечеринки. В тот вечер я была без сил.

– Да мы все валились с ног! – сказал он.

Я закатила глаза:

– Джон. Ну честное слово!

Она перевела взгляд с Шона на меня, потом снова на него. Помолчав, она продолжила:

– Так вы двое проводите здесь отпуск?

– Да, наверное, можно назвать это отпуском. – Он обнял меня рукой за шею, стиснув ее. – Элли направляется домой после курсов во Флоренции, а я приехал, чтобы немного отдохнуть вместе с ней. – Он ткнул меня пальцем в ребра. – Она страшно обрадовалась возможности побыть со своим старшим братом, который вечно ее смущает.

Я наблюдала за подергиванием ее большой скуловой мышцы – она расположена сбоку от рта, и ее невозможно контролировать. От этого непроизвольного движения у нее едва заметно дрогнула нижняя губа, выдавая ее радость и удовлетворение от того, что она оказалась права. Да, Шон был старше меня, но она видела в нем птицу более высокого полета. Я боком привалилась к нему, к его крепкой, надежной груди. Он обвил меня рукой за плечо. Мой старший брат. Я подвисла на мгновение, наслаждаясь чувством защищенности.

– А что за курсы? – спросила она.

Я почувствовала, как Шон напрягся. Я знала, что после аферы с «Пикассо» он подумает об истории искусств. Но я видела ее страничку в социальной сети – хлеб со шлейфом из фондю, жертвенные агнцы, торжественно возлежащие на блюдах, невероятно колоритные безе. И я трогала пальцем шрамы.

– Кулинарные, – сказала я, – итальянская паста.

– Не Манзаро, случайно? – спросила она.

Дыхание Шона щекотало мне шею.

Я покачала головой:

– Если бы. Не, не так круто. Кухня Нонны, – выпалила я первое, что пришло на ум. – Домашняя паста.

– Как чудесно, – радостно сказала она. – При одной мысли об этом сразу есть хочется. Разве можно отказаться от тарелки домашней пасты Нонны?

– Тогда идем, нам, наверное, стоит… – Шон указал большим пальцем себе за спину, на наш столик, – заказать еду, пока все не набежали. – Он протянул ей руку для рукопожатия. – Рад был повидаться, Лулу. – Он произнес ее имя медленно, словно смакуя.

Мы отошли от ее столика. Наши босые ступни утопали в песке. Официант с ленивым взглядом – тот, что утром украдкой бесплатно подсунул мне круассан к кофе, – посторонился, пропуская нас. Мимо пробежал маленький мальчик, поднимая ногами в воздух фонтанчики песка. С пляжа до нас долетали бестелесные звуки, похожие на птичий гомон. Где-то закричала женщина.

– А не хотите… – донесся до нас тихий, нежный голос Лулу. Лучше бы я не оборачивалась так быстро и не видела этот ее полный энтузиазма, беззащитный взгляд. Мой рот приоткрылся – призывно или предостерегающе, – но было слишком поздно. Ладонь Шона плотно лежала у меня на спине, ноготь большого пальца впивался в кожу. Потом он убрал руку, и она указала рукой на пустые стулья по обе стороны от нее: – Присоединиться ко мне?

Шон всегда говорил, что секрет хорошей аферы в том, чтобы выяснить, что нужно человеку, и дать ему желаемое, но это не так просто, как кажется. Ну, для начала, люди не всегда знают, чего хотят. А иногда думают, что хотят, хотя на самом деле не хотят, или чего-то хотят, а думают, что не хотят. Часто приходится лавировать между пожеланиями и надеждами, сожалениями и самообманом, чтобы хотя бы приблизиться к истине.

Возьмем Лулу Флетчер Дэвис. На данном этапе игры важно было не то, что она могла дать нам, а то, что мы могли дать ей. Она была одна и изнывала от скуки в надежде на приключения, которыми Сент-Сесиль-сюр-Мер ее пока не баловал. Симпатичный, дружелюбный Джон Доун был призван обеспечить ей желаемое. Искусство крылось в деталях. Человеческие существа запрограммированы на самозащиту. Если бы он просто подошел к ней и заявил, что они знакомы, это активировало бы ее защитные механизмы. Вот почему участие «младшей сестры» было так важно. Трюк с браслетом был не просто поводом завести разговор. Он свидетельствовал о нашей честности. Мне можно было доверять, а значит, и ему тоже. Мы обошли ее защиту. Когда он двинулся в ее сторону, она уже была готова принять его в свой круг общения и сделала шаг ему навстречу.

Лучшие мошенники всегда работают в паре.

Едва мы сели, она начала трещать без умолку, стремясь развлечь нас, раз уж заловила. Я запоминала подробности. На самом деле она актриса – у нее была маленькая роль в «Аббатстве Даунтон», и видели ли мы ту рекламу? – но попасть на прослушивание так трудно, и она зарабатывает на жизнь готовкой. Она помешана на Инстаграме, но пытается себя в этом ограничить, сосредоточиться на своем, понимаете ли, внутреннем мире. Через два дня она приступает к работе в доме под названием «Прованс» в должности личного повара. Она уже работала тут год назад, только на других людей – реально крутую молодую пару: Олли Уилсона – парня, запустившего службу доставки еды, – и его жену Катю, модного дизайнера. Знаем ли мы их? Слышали ли о них? Нет? Возможно?

– В общем, Катя рассказала обо мне хозяину, и так получилось, что меня подрядили поработать на людей, арендующих поместье в этом году. Я согласилась, потому что хотела вырваться куда-нибудь: жизнь бывает такой однообразной. Мне нужно было сменить обстановку. У них издательский бизнес, а я всегда хотела написать роман, так что… А в конце дом будет в моем полном распоряжении на пару ночей. Но деньги, я хочу сказать, никакие. Сущие гроши. И я не смогу пойти к Бу Уотсон на ее тридцатилетие, хотя мне очень хочется. Вы ее знаете? Она училась со мной в университете Святой Марии, а вот ее брат Уилл учился в Мальборо…

Шон точно не помнил, но имя было ему знакомо.

Я улыбалась, чтобы продемонстрировать свою вовлеченность. Теперь я взяла в руки ее книгу – роман-бестселлер о двух сестрах, растущих в охваченном войной Судане, – и спросила, понравилось ли ей. Я плакала, когда читала его, но я видела корешок без заломов и заметила, как она почти неуловимо наморщила нос, поэтому, не дожидаясь ее ответа, добавила:

– Я бросила читать: слишком сложно для понимания.

– Мне можешь не рассказывать. – Она скинула свои сандалии, устраиваясь поудобнее.

– Мне бы журнальчик хороший, я их хоть каждый день читать готова.

Она выложила на стол «Вог», который я уже успела заприметить в ее сумке. Та-дам.

– Ого, – сказала я, словно она показала мне огромную плитку шоколада или маленького щенка.

Я ощущала на себе одобрительный взгляд Шона. Он научил меня, как отзеркаливать людей. Людям нравится, когда они встречают похожего человека. Уж в этом я мастер! Чем лучше ты подстраиваешь под них свои интересы или взгляды, тем с большей вероятностью они станут тебе доверять. Шон сказал мне, что это называется «эффект хамелеона», или «эгоцентрический якорь». Иными словами, такова человеческая натура.

Когда принесли наш заказ, она ела, как человек, который любит поесть, – с хрустом разламывала клешни краба, впивалась зубами в мясо и жадно обсасывала раковины. От хлеба она отказалась – какая-то непереносимость, – но с удовольствием поглощала жареную картошку и приготовленную на углях курицу.

– Эти креветки, – сказала она, поднося ко рту бледно-розовую массу, – не хуже тех, что я ела на Ибице прошлым летом. – Ее губы блестели. – Бывали там?

– Нет, но я бы очень хотела, – сказала я.

– Боже, обязательно съездите. Мы с Тоддом, моим бывшим, классно там оторвались. Вы будете в восторге. Там одна сплошная вечеринка.

Ветерок стих. Жара опустилась на землю, превратившись в нечто плотное и желеобразное. Лулу переоделась в купальник, воспользовавшись кабинкой возле черного хода, и мы, прихватив кофе, переместились на пляж. Шон уговорил ее лечь на его шезлонг, а сам сел между нами под зонтиком, скрестив ноги и повернувшись лицом к морю. Она улеглась и развязала свой саронг, развернув его полы, как меню в модном ресторане. Закрыв глаза, она негромко вздохнула. Ее ресницы казались иссиня-черными на фоне веснушчатой кожи. У нее был бледный и выпуклый живот. Шон откинулся назад и поймал мой взгляд. Он наслаждался собой. Ему очень нравилось обманывать женщин определенного типа, и это уже начало меня смущать. Что это было? Месть ведущей светскую жизнь матери, у которой с ним было так мало общего? Или бросившей его подружке? Как бы то ни было, ему не нравилось, когда женщины были лучше его. В присутствии Шона важно было не высовываться.

Лулу вызывала у меня двойственные чувства. Сначала я ее жалела, потому что она была несостоявшейся актрисой, потом переставала жалеть, потому что это было вроде как хобби. Она была при деньгах, это было очевидно: даже если не брать в расчет родителей, живших в Дубае «ради налогов», ценник на ее босоножке говорил сам за себя. Мне нравился ее аппетит, то, с каким смаком она ела, но потом она презрительно высказалась о девушках из Эссекса и «этих французах», и я подумала: «Ты это заслужила». Я полистала ее журнал: дорогие шмотки и нелепые плетеные сандалии – другой мир. Внутри пробник крема для лица. Я выдавила немного из фольги. Запах горячего пластика.

Когда ее энергия поиссякла, она начала жаловаться – на свою мать, что лезла в ее жизнь, на вечно раздражавшую подругу Бу; и даже на своего бывшего, Тодда, похоже, и правда мерзкого типа.

– Когда я вышла из бара, он ждал меня на улице у входа – хотел меня подвезти до дома, – а я такая: «Ты что, реально издеваешься?»

Но ничто из этого ее, похоже, не беспокоило. Она все бубнила и бубнила, а я с трепетом рассматривала ее расслабленное лицо и невольно задавалась вопросом, каково это – быть ею, жить в ее шкуре. Она выросла в атмосфере любви и заботы. И в это мгновение я почему-то испытала такой мощный укол любопытства, такое болезненное и страстное желание ощутить это на себе, что мне пришлось отвернуться.

Когда солнце опустилось в розоватое марево на горизонте, а вода превратилась в жидкое серебро, официант принес наш счет. Коричневые чайки играли с волнами в салки. В баре подметали пол, наводили порядок и гремели посудой, готовясь к вечерней смене. Шон приступил к организации нашего побега, а Лулу лежала, опираясь на локоть и не сводя глаз с его губ, пока он расписывал планы на завтрашний день: взять напрокат катер и поехать на острова, где можно найти тихую бухту, поплавать вдали от толп. Там есть миленький отельчик с рестораном, правда, мелкая зануда Элли не разделяет его восторга по этому поводу. Он лениво поднял руки, обводя ими пустеющий пляж с щербатым песком, словно принимая официанта в нашу тесную компанию.

– Давайте его сюда, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Я заплачу.

Лулу вяло запротестовала:

– Нет, нет, я так много съела. И вина столько выпила.

Но Шон уже вынырнул из-под зонтика, запустил руку в задний карман своих темно-синих шорт и достал черный кожаный бумажник, украденный у американского студента в Мадриде. Он дал официанту кредитку, ввел ПИН-код и с совершенно беззаботным видом отошел в сторону.

Я смотрела на него. Он идеально выбрал момент, чтобы упомянуть о поездке на лодке, – не то чтобы приглашал ее присоединиться к нам, но позволял думать, что мы можем снова встретиться, что у наших отношений есть будущее. Он лишь мимоходом взглянул на счет, даже сумму не проверил. А как искусно он обращался с бумажником – раскрыл его одним небрежным, отточенным движением большого пальца, относясь к его содержимому с безразличием, достойным управляющего хедж-фондом, или кем он там ей представился.

Официант – тот, что постарше, с распятием, угнездившимся в черных с проседью волосах у него на груди, – не мог провести платеж. Он извинился по-французски; Шон беспечно отмахнулся. Официант сделал вторую попытку, потом третью, а затем, качая головой, вернул карту.

Шон раздраженно поцокал языком.

– Черт. Наверное, отсырела. – Он потер ее о штанину своих шорт, затем поднес к глазам. – Не знаю. – Он щелчком открыл бумажник. – Другая карта у меня «Американ Экспресс» – не уверен, что вы…

Зачерпнув горсть песка, я растопырила пальцы, чтобы он высыпался обратно.

Официант покачал головой.

Я медленно втянула воздух и рывком поднялась на ноги.

– Схожу в номер, – сказала я. – Принесу кошелек.

Тут Лулу зашевелилась, возвращаясь к жизни.

– Нет, – сказала она. – Не ходи никуда. Все в порядке. Давайте я заплачу. – Отыскав карточку в премиленьком кошельке из мешковины, на котором серебряными бусинами было вышито слово «ЛЮБОВЬ», она вставила ее в терминал. Она даже не взглянула на счет, который Шон по-прежнему мял в руке, со списком наших покупок за день: два больших кофе со сливками, выпитые рано утром; шезлонги, мороженое, аперитивы, коктейли, розовое вино, еда, послеобеденный кофе.

– Отдадите в другой раз. Завтра.

– Ты супер!

– Или, – начала она, – не знаю, есть ли у вас еще какие-то планы на сегодня. Я хочу сказать, мы могли бы сходить в отель, принять душ, а потом…

– Не хочу вас прерывать, но… Джон, ты помнишь, что мы обещали? – сказала я.

Он медленно кивнул:

– Черт.

Я рассказала, подчеркивая важность взятых на себя обязательств, о тете, живущей в горах, которой мы обещали заехать в гости. Продолжая говорить, я собрала свои вещи, вернула ей журнал и брендовый солнцезащитный лосьон. Я не смотрела на нее, поскольку была не вполне готова увидеть ее разочарование. Шон отряхивал песок с ног и ерошил руками волосы. Скинув с плеч саронг, Лулу свернула его и заново перевязала. Потом мы втроем побрели по пляжу к бару, обогнули его и вышли на дорогу.

Если посмотреть на карту, Сент-Сесиль находится в дальнем левом углу Французской Ривьеры неподалеку от марсельских публичных домов – пешком от Сен-Тропе не дойдешь. Это не означает, что городок лишен определенного лоска. Склоны темно-зеленых холмов усеяны роскошными виллами, гавань обрамлена рядами белых яхт, а на горизонте порой виднеется огромная блестящая посудина какого-нибудь русского олигарха.

Мы поселились через мыс от главного порта, в рабочем районе города с дешевой арендой. Отели, выстроившиеся в ряд вдоль главной улицы, пыльной и сугубо практичной полосы земли, по большей части представляли собой небольшие современные коробки с обшарпанными пристройками, хотя у некоторых на территории имелось несколько пальм и клочков газона, а кое-где виднелся даже огороженный бассейн. Я думала, Лулу направится в один из них, но она продолжала идти с нами и ныть из-за предстоящей работы, пока мы не дошли до унылого и невзрачного входа в отель «Ла Бель Вю».

– О, вы тоже здесь живете? – спросила она, когда мы вошли внутрь через автоматически открывающиеся двери. Маленькая зона ресепшена порой оставалась без присмотра, но в тот вечер за стойкой сидела опрятная молодая блондинка. В помещении было жарко, и она обмахивалась рекламным буклетом компании «Герц», предлагающей автомобили в аренду. – Тоже поздно спохватились насчет бронирования? Не знаю, может, в городе проходит какой-то слет, или же виной всему необъяснимое пристрастие французов к отдыху в августе, но когда я попыталась что-то найти, мест уже не было.

Плохо, что она остановилась здесь. Слишком близко – никакого покоя.

– Нищим выбирать не приходится, – пробормотала я, понизив голос. Девушка на ресепшене, перестав обмахиваться, подняла на нас глаза.

– Мне сюда, – сказала Лулу, указывая на ведущую на лестницу пожарную дверь справа.

Я осторожно заключила ее во влажные объятия. Кожу у меня стянуло, я была вся потная; мысленно я уже пересекала внутренний двор, направляясь к пристройке, где располагался наш номер, выходящий окнами на парковку. Сейчас я приму душ. Все прошло хорошо. Все закончилось. Мы провели день на пляже, не заплатив за это ни гроша. Все наши расходы были оплачены кем-то другим. Лучший вид мошенничества – это когда жертва даже не понимает, что ее развели. Завтра Лулу обнаружит записку, где будет говориться, что нам срочно пришлось уехать: неотложные семейные обстоятельства. К тому времени, как она ее прочтет, нас уже здесь не будет. Мы поедем дальше. Может быть, в Монте-Карло.

Но Шон не сдвинулся с места.

Одной рукой опираясь на стену, другой он шарил у себя под футболкой, целенаправленными и при этом чувственными движениями потирая грудь.

– Ну… Я, конечно, не знаю, во сколько мы сегодня вернемся, – сказал он. – Но, может, если будет не слишком поздно и у тебя будут силы, выпьем по стаканчику на сон грядущий?

– Ох. Ну… – Она подняла руку и, прихватив волосы заколкой, стянула их в узел на затылке. – Я, наверное, поужинаю у Рауля, так что…

Пара комаров кружили за дверью заднего хода, то и дело ударяясь о стекло.

– Нам повезет, если получится сбежать от тети Мэри, – сказала я. – Ты знаешь, как она любит поболтать.

Шон до сих пор даже не взглянул на меня.

– Не думаю, что в ее возрасте она будет настроена на ночные бдения.

Я знала, что у него случаются сексуальные контакты. Обычно он о них не распространялся.

– Она не так уж близко живет, довольно высоко в горах, – сказала я. – Мы каждый раз забываем, как долго до нее ехать.

Я ожидала, что теперь-то он подойдет ко мне. Он не подошел, и я опять забеспокоилась. Это что, новая форма наказания?

Я уперлась ладонью в стекло и толкнула дверь. Она распахнулась с неожиданной легкостью, с размаху опрокинув горшок с геранью. Высыпавшаяся из него земля походила на полчище муравьев. Наклонившись, чтобы сгрести землю обратно в горшок, я услышала их смех.

Глава вторая

Возможно, вы слышали о Шоне. Его полное имя – Шон Уилер. Он приобрел кое-какую печальную славу, попав в газеты. Но с тем же успехом могли и не слышать. Когда кто-то обладает властью над вами, легко утратить объективность, придавая ему бо́льшее значение, чем он того заслуживает.

К этому моменту мы провели вместе три года. В тот день, когда мы познакомились – это было в Анджуне, прибежище хиппи на Гоа, – дела у меня шли неважно. Если бы не он… Я не знаю. Тот день ознаменовал начало чего-то, а может, и конец. Что бы о нем ни говорили, я многим ему обязана.

Я не собираюсь жалеть себя, но детство у меня было дерьмовое. Я четырнадцать раз переезжала и одиннадцать раз меняла школу. Я не склонна винить в этом саму систему: это были мои внутренние демоны. Взгляните хотя бы на мою сестру Молли и на то, как сложилась ее жизнь, – и сами поймете.

Джой родила нас еще подростком, и все было прекрасно, пока ей помогала ее собственная мать. На одном фото мы с сестрой в одинаковых платьях и носочках, с одинаковыми бантами в волосах. Но бабуля заболела раком, и потом, несмотря на все старания Джой, жизнь покатилась под откос. Были и травка, и бухло, и разные мужики. Одному из них, Питу, нравилось, когда она оставалась у него ночевать. В конечном итоге кто-то из соседей донес на нее в полицию. Полицейские выломали дверь, нас забрали и купили нам зубные щетки в ближайшем магазине – по крайней мере, я так это запомнила. Однажды мне довелось почитать мое дело – там говорилось о мышином помете и собачьих экскрементах в спальне и о том, как сосед просовывал пачки печенья через щель почтового ящика. Но не это отпечаталось у меня в памяти. Я помню, как мы с Молли гуляли в парке, и я качала ее на качелях, а потом стемнело, и мы все еще были там, и я вручила ей пачку влажных салфеток, чтобы чем-то занять, и она оттирала ими маленькую лошадку-качалку. Помню чей-то кардиган, висящий на детской горке и пахнущий чужим стиральным порошком. А еще помню ту, первую, ночь в приюте для детей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, где до нас доносился гул самолетов; они пролетали мимо каждые три минуты, а мы их считали, и волновались за собаку Пита – вдруг ее тоже забрали.

Потом был сплошной «тяни-толкай». Мы проводили несколько месяцев «с мамой», потом внезапно вновь оказывались в приюте. Кочевали по приемным семьям. В некоторых из них были свои дети, в некоторых не было. Помню разные запахи. Разную еду. Рыбные палочки. Пельмени. Рис с горошком. Бывало, что идешь утром в школу, думая, что все в порядке, а вечером за тобой приходит незнакомая женщина, и тебя куда-то увозят. Были какие-то заседания, встречи, поджаренные сэндвичи в кафе на обед. Не уверена, что мы всегда были чистыми – помню, как пыталась постирать в туалете свою рубашку, когда одна девочка сказала мне, что я воняю. Я регулярно ввязывалась в драки, защищая Молли от ее одноклассников, и в моем личном деле появилось замечание, что я не умею справляться с эмоциями, но, может, мне просто не давали шанса? Оказавшись в системе, узнаешь одну вещь: твоя версия событий – это всего лишь твое мнение.

Наконец нас взяла к себе супружеская пара из Гастингса, с прицелом на длительную опеку. Мы получили шанс начать все с начала, как утверждала наша соцработница. Нам повезло, сказала она, что нас взяли вместе. Я хотела, чтобы все получилось, и не знаю, зачем с таким упорством шла к провалу. На диване была странная обивка, похожая на жесткий вельвет, а сиденье было поделено на части таким образом, что на нем помещались только три человека. Обычно я не входила в их число. Дом был одноэтажный, с верандой и окнами, которые открывались только сверху, как морозилка в холодильнике. Еда была невкусной, и я вбила себе в голову, что меня травят. И правил было так много – и дома, и в новой школе. Я спуталась с плохой компанией, вроде парней из подворотни, хотя сгубила меня как раз хорошая компания – девчонки в кружевных лифчиках, проводящие каникулы на Тенерифе. Они издевались надо мной из-за поддельных кроссовок «Найк». Одна из них подговорила меня вломиться в дом к учительнице. Конечно, они свалили, оставив меня отдуваться за всех. От этого предательства у меня внутри что-то заискрилось, как перед пожаром, который я позже и устроила.

Это называется хроническое нервное расстройство. Все происходит так быстро, когда от тебя хотят избавиться. Молли осталась. К тому времени она уже называла миссис Ормород «мамой». Без меня им будет лучше – такой вывод сделали они. Похоже, я портила ей жизнь, думая, что защищаю, и от этого больнее всего. Я до сих пор с ней вижусь. Мы по-прежнему на связи. Но я думаю – а скорее, знаю, – что она бы предпочла не общаться со мной.

Потом меня отправили в приют «Фэйрлайт-хаус», где была «тихая» комната, обитая войлоком, и закрытый на замок холодильник, а всех родителей учили усмирять детей так, чтобы не получить обвинение в насильственных действиях сексуального характера. Я забила на школу и большую часть времени проводила в городе со старшими детьми, клянча сигареты и ввязываясь в неприятности с продавцами и охранниками в магазинах. Я начала слишком много пить: это помогало справиться с паническими атаками и одиночеством. Последнее, если честно, было немного не по делу. Я хочу сказать, что никогда не оставалась одна. Меня постоянно окружали люди. Но опять же, тут дело в психологии. Шутка. Иной раз я думала: «Хочу домой». А потом спрашивала себя: «Где этот гребаный дом?»

В восемнадцать лет мне назначили нового соцработника, Карен. Она нашла мне социальное жилье в доме для выпускников приютов – фактически койко-место – и начала вести со мной разговоры о получении профессии. Однажды она рассказала мне о благотворительной миссии в Непале и что я могу получить финансирование. Она сказала, что это закалит мой характер, и тогда у меня возникла идея, что я могла бы реально стать новым человеком и начать жизнь с чистого листа. Нормальную жизнь. Но, оказавшись там, я еще острее ощутила, кто я есть на самом деле, еще сильнее почувствовала себя аутсайдером. Другие волонтеры – студенты, возвращавшиеся в сентябре в университеты, – в стремлении причислить меня к какой-нибудь группе спрашивали, в какую школу я ходила и где жила. Закалка характера и даже улучшение условий жизни их интересовали в меньшей степени, чем вечеринки при луне и сплав по бурным рекам. Скоро меня это достало, я поймала попутку и сбежала в Катманду.

Пару лет я жила в рамках закона, с трудом сводя концы с концами. Бралась за разную работу в обмен на ночлег – мне довелось пожить и в экопоселении в Сием-Рип, и в домике на воде в Сринагаре. Но это была трудная и одинокая жизнь. Я начала ненавидеть туристов с рюкзаками и однажды ночью, заметив, как шумная компания ушла из ресторана, не заплатив, я последовала за ними и стащила у одного из них бумажник. «Что посеешь, то и пожнешь», – подумала я тогда. Даже самые богатые из них, как я заметила, позволяли себе засунуть в рукав украшение на базаре или стянуть бутылку у бармена за спиной. Так прошло несколько месяцев, а затем и лет. Со временем я стала более изобретательной. Притворяясь их другом, я прошла путь от «одалживания денег» на телефонный звонок до сложносочиненных подстав, когда они «разбивали» или «теряли» что-то ценное («присмотри за моей золотой цепочкой, а я быстро искупаюсь»). Они буквально совали мне в руки наличные, чтобы загладить вину. Я говорила себе, что практически оказываю им бесплатную услугу: куча путешественников ловила кайф от вполне безвредного орегано. У меня было такое чувство, что я мщу одноклассникам, дразнившим меня из-за кроссовок. Да какая разница? Я всего лишь подтверждала их правоту, ведь они и так всегда считали меня отбросом.

В тот день в Анджуне мои силы были на исходе, и я осталась почти без гроша в кармане. Я пыталась провернуть один трюк – автоподставу с участием небольшого транспортного средства, в данном случае мопеда, – но неудачно. Там используется один прием, вроде «нырка» у футболистов, – тебе нужно увернуться от удара, использовав арматуру, сумку или палку для имитации контакта и свои лучшие актерские навыки для симуляции травмы средней тяжести. Если заплакать или вывернуть конечность под нужным углом, люди почти всегда откупятся от тебя, потому что спешат или потому что у них «левая» страховка. Но на этот раз я просчиталась: парень оказался говнюком. Я сидела на обочине дороги где-то на окраине не с щедрыми отступными в руках, а с истекающей кровью ногой и уязвленным самолюбием. И тут я увидела мужчину в рубашке поло, стоявшего в тени дерева. Он перешел через дорогу и достал из висящей на плече холщовой дорожной сумки тюбик антисептического крема. Мы разговорились, и он в итоге купил мне лепешку роти с овощами в одном из придорожных киосков на главной улице. Он был старше меня, но хорош собой, и при этом выглядел так, словно ты единственная, кто это заметил. Но когда он достал бумажник, чтобы расплатиться, я увидела фото блондинки. У меня был кое-какой неудачный опыт с женатыми мужчинами, поэтому после еды я тут же смылась, воспользовавшись дверью, ведущей из туалета прямо на улицу.

Анджуна была мне не по карману, и я устроилась на ночлег в сорока минутах пути от города, в дешевой комнатушке в Мапасе. Хромая, я шла вдоль дороги к остановке и тут заметила человека, притаившегося в тени рифленых крыш между ларьками с чаем и сладостями, поставив одну ногу на кучу гниющих цветочных гирлянд. Мужчина подождал, пока я с ним поравняюсь, и, оттолкнувшись от стены, вышел из тени. Он ухмылялся.

«Возможно, тебе это пригодится», – сказал он, протягивая мне мою сумочку из коричневой кожи. Я нащупала ремешок на шее, вытащила его из-под футболки. Его концы свободно болтались.

Он сказал, что наблюдал за мной. Я обладала талантом и навыками общения с людьми, умела войти в доверие, влиться в компанию. Благодаря своей неприметной внешности я могла оставаться практически невидимой, и это было именно то, что надо. Мне не хватало опыта, но у меня был потенциал. Не надо было позволять той паре отделаться от меня такой маленькой суммой в обмен на обручальное кольцо моей покойной матери.

«Зачем связываться с этими нахалами и неудачниками? – спросил он. – Зачем торговать поддельной травкой, а не поддельным кокаином? Зачем попусту тратить свои таланты и время?»

У него был напарник, который, фигурально выражаясь, «ушел в закат», и ему нужен был новый. В такой работе, как у него, женщины имели преимущество. Ни один мужчина, сказал он, искоса взглянув на меня, не считает, что женщина может быть умнее его. Он пристально посмотрел на меня, словно пытаясь заглянуть внутрь, потом кивнул – похоже, остался доволен увиденным.

«Мы одинаковые, ты и я. У нас может получиться».

Мы одинаковые. Это было не так. Он был богат с рождения – загородное поместье, школа-пансион, семейные связи, хоть уже и порванные. Но у нас получилось. На следующее утро мы встретились у него в отеле – большом, ничем не примечательном курортном комплексе со спа-центром и тремя бассейнами. Накормил меня завтраком, расспрашивая о моей жизни, и кивал, получая ответы на свои вопросы, словно точно знал, что я имею в виду. Он намекнул, что у него была похожая история. Он всегда был ненужным. Он взял мой гнев и вывернул наизнанку, представив его как нечто полезное, дающее преимущество.

«Такие аутсайдеры, как мы, видят их всех насквозь. Мы им еще такую фору дадим!»

Впервые я почувствовала себя сильной, словно нашла свое место в жизни, словно мое занятие позволило мне стать частью какой-то тайной семьи, состоящей из людей, занимающихся этим ремеслом. Мы пошли в его номер и занялись сексом, быстрым и бесстрастным, словно контракт подписали. В первый и последний раз. Я не возражала. Когда растешь в системе, привыкаешь думать о любви как о сделке. Потом он изложил мне свое предложение. На Гоа он приехал, чтобы немного передохнуть, но собирался вернуться обратно на север – в Золотой треугольник, в Тадж-Махал, Джайпур, Джодхпур – такая у него была схема. Большой куш можно было сорвать в Раджастане, где много туристов и богатых американцев. Он предложил мне представить, сколько денег я смогу заработать, вообразить себе шикарный номер в отеле с большой кроватью, дорогим постельным бельем и забитым под завязку мини-баром. Потом он объяснил мне, что сейчас сделал. Представь, вообрази – это все техники убеждения. Визуализация, сказал он, способствует выбросу окситоцина и подчиняет слушающего воле говорящего.

– Держись меня, – сказал он, раскрывая объятия, чтобы вместить целый новый мир. – Я научу тебя всему, что знаю.

Глава третья

Шон притащился в номер через десять минут после того, как я оставила его в вестибюле, и примостился на краешке моей кровати, расставив ноги и ритмично похлопывая себя ладонями по внешней стороне бедер. Взгляд его был колюч, рот расслаблен. Целую минуту он молчал, даже не глядя на меня. Наконец сказал:

– Может, нам не стоит смываться так быстро. – Вздернув подбородок, он резко втянул воздух. – Может, стоит разыграть эту карту до конца.

Мне сдавило грудь, и я откашлялась. Я не открывала занавески, и в комнате было жарко и душно; десятки мух тихо кружили у меня над головой. Я слишком долго пролежала в этой постели. Горничная поменяла белье, но ощущение больничной палаты не прошло. Я чувствовала, как стены давят на меня.

Когда я не ответила, он начал говорить о своем «плане» так, как будто мы уже все обсудили. Когда мы выйдем в море на надувной моторной лодке, мы упомянем о своем желании взять в аренду яхту и сплавать на Корсику. Найдем в порту какую-нибудь красавицу и покажем ее Лулу. А когда у нее потекут слюнки, скажем ей, что нам не хватает несколько сотен баксов – пять, десять, как думаешь? Она ищет предлог, чтобы отказаться от той поварской работы, ее надо просто немного подтолкнуть.

Одно Шон вбил мне в голову крепко – как важно все планировать. Любой проект, будь то «антикварная» мебель в Джайпуре, «настоящие» бриллианты в Дели, курсы по снижению веса в Барселоне – все должно быть тщательно продумано заранее. Афера с «Пикассо» была спланирована пошагово. Мы узнали об объекте, Джейми Николсе, от нашего источника в Мадриде, и сначала отправились вслед за ним в Ниццу, а потом в Сент-Сесиль, где несколько дней подмазывали его. Когда мы упомянули о произведении искусства на стене бара – пропавшей женщине-козе, стоившей вчетверо дороже, чем за нее просят, – нам уже было известно о его доходе. Как мы и предполагали, Николс в итоге скрылся вместе с произведением, предварительно выложив за него указанную сумму (в обмен на процент с продажи). Нам стало известно о скандале в Итоне, когда он выдал реферат друга за свой собственный. Мы знали о его неудачной попытке получить степень по истории искусств и о том, что он пойдет на все, чтобы самоутвердиться перед своим отцом, ублюдком и тираном. Николс не был жертвой в классическом понимании. Мы составили его психологический портрет и сочли подходящим объектом для достижения своей цели.

Порой нас действительно ловили с поличным. Владелец пустующего здания в Марракеше, которое мы приспособили под магазин, явился на место преступления за несколько дней до того, как мы собирались продать бизнес. В тот раз Шон, сохраняя хладнокровие, надел накрахмаленную белую рубашку, втайне встретился с настоящим владельцем и договорился о сделке. А недавно у нас возникли некоторые разногласия из-за Николса. Шон хотел, чтобы я с ним переспала, и повел себя довольно гадко, когда я отказалась. Также были сложности с Сирилом Дютруа – владельцем бара с «произведением Пикассо». Под конец он начал жадничать, потребовав увеличить его долю, составлявшую пятьдесят процентов. Этот конфликт разгорелся в те два дня, когда я болела. Но Шон всегда умел собираться перед лицом кризиса и справился с Дютруа. Он расписал ему перспективы партнерства и таким образом уговорил его принять изначальные условия сделки. Важнее всего было сохранять спокойствие, проявлять гибкость и не поддаваться порыву.

– Это требует более тщательной подготовки, – сказала я. – Мы ничего о ней не знаем. Мне не нравится, что она остановилась в нашем отеле.

Он пожал плечами:

– Иногда приходится полагаться на удачу.

– Слишком рискованно. Вдруг она проверит свою карточку и увидит, сколько вчера заплатила? А если она превысила кредитный лимит и ей позвонят из банка?

– У нее карточка банка… «Каутс», – медленно сказал он, словно смакуя роскошь, заключенную в последнем слове.

Я сидела, прислонившись к изголовью; оно слегка чиркнуло по стене, когда я подалась вперед.

– Ее друзья… Она может спросить их о тебе. Могла уже это сделать.

– Она не станет. У нее детокс, она отдыхает от соцсетей. А если и спросит, это не имеет значения. Она у меня в руках. – Он вытянул ладонь и сжал ее, для наглядности. – Она поверит любому моему слову.

Его голосу не хватало убедительности. Над верхней губой выступили бисеринки пота. В полумраке он казался старше – глаза воспалены, щеки обвисли. Я подумала: «Мужчина средних лет западает на женщин младше его. Знакомая история. Неужели и он туда же? Только не это. Только не Шон».

Я сказала:

– Мы и так уже слишком долго здесь торчим.

– Что значит «слишком долго»?

– Что, если Николс придет поквитаться с нами?

– Не придет.

Бежевое покрывало было сделано из плотной атласной ткани. Шон провел рукой по декоративному завитку.

Он был прав – чувство собственной неполноценности и проблемы с отцом заставят его сделать что угодно, чтобы похоронить в памяти унижение от того, что он потратил шестьдесят тысяч евро на бесполезный клочок бумаги. Если лучшая афера – это когда человек не подозревает, что стал жертвой мошенничества, то на втором месте находится та афера, при которой жертва испытывает слишком сильный стыд или унижение, чтобы предпринимать какие-то действия.

Но как еще я могла отговорить Шона?

– Но может.

Неожиданным резким движением Шон поднялся с кровати. Я отшатнулась, испугавшись, что зашла слишком далеко, но он лишь сказал:

– Не думай, что ты умнее меня. Это не так.

Открыв межкомнатную дверь, он скрылся в своей комнате. Через несколько секунд я последовала за ним, как собака, и встала, привалившись к стене. Он сел на корточки перед гардеробом и покрутил диск на сейфе. Слишком быстро. Как всегда. Достал обувную коробку, раскрыл лежащий в ней синий пластиковый пакет и положил туда стопку банкнот, которую брал с собой на непредвиденные расходы.

– Остальное у тебя? – спросил он.

Кивнув, я сходила за рюкзаком. Он стоял надо мной, пока я, скрючившись, доставала оттуда разную мелочовку, в том числе поддельные удостоверения личности и пластиковые пакетики с дешевыми индийскими браслетами. Коробка была заполнена доверху, и пара пакетиков выпали из нее на ковер, когда я попыталась ее закрыть. Я поняла, что его недовольство мной еще не утихло, потому что он неодобрительно цокнул языком и отвернулся, словно моя предсказуемая неуклюжесть так сильно его раздражала, что даже смотреть было невыносимо.

– Может, я все же выпью с ней, – сказал Шон, подходя к окну и отодвигая в сторону белую пластиковую шторку. Под окнами газовала машина, и он, сощурившись, вглядывался в происходящее внизу. – Посмотрю, что да как.

– Ладно, – максимально небрежным тоном ответила я, стараясь скрыть беспокойство. У меня засосало под ложечкой. Иногда он специально пытался сбить меня с толку. Я не понимала, что происходит.

Я шарила рукой на дне рюкзака. Шон смотрел в окно. Я не спешила, а он все не поворачивался. Я остановилась, и в комнате внезапно воцарилась тишина. Он пошевелил ногой – просто переносил вес с одной ноги на другую, – прижимаясь к стеклу лбом то под одним, то под другим углом, чтобы обеспечить себе лучший обзор.

«Влезь в шкуру жертвы, – учил меня Шон. – Подберись к ней так близко, чтобы она утратила бдительность».

Иногда он говорил мне, что создал меня «по собственному образу и подобию».

У меня ушло пять секунд на то, чтобы переложить пакет с деньгами из обувной коробки в рюкзак. Просто кратковременная мера, сказала я себе. Небольшая страховка на то время, пока мы возимся с этой девчонкой.

Глава четвертая

В день нашего знакомства Шон отвел меня в магазинчик при отеле и купил мне новую одежду – узкие черные брюки, обтягивающие платья, шелковые майки, – отстегивая хрустящие поддельные доллары из своего бумажника. Мы пообедали в кафе со шведским столом, и для затравки он показал мне, как с помощью пищевого отравления уехать из отеля, не заплатив. Когда я спросила, не придется ли менеджеру оплатить наш счет из своего кармана, Шон сказал мне, что я ничего не добьюсь в этом бизнесе, если буду переживать за каждого встреченного мной человека.

– Я приведу тебя к успеху, – сказал он. – Все будет хорошо. Теперь ты со мной.

На Гоа есть международный аэропорт, обслуживающий пакетные туры, но мы вылетели из другого терминала – пыльного, с потрескавшейся плиткой помещения, – откуда самолеты разлетаются по стране. Шон сказал проводнице, что я беременна, а когда нам не предоставили места с увеличенным пространством для ног, он очаровал ее, и она пересадила нас в первый класс. К бесплатному шампанскому Шон не притронулся. Он многое делает напоказ, хотя тогда я этого не понимала. Он не получал удовольствия от комфорта и бесплатных ништяков и весь полет провел, стоя возле туалетов. Для него облапошить кого-нибудь – дело принципа.

В Дели мы остановились в навороченном отеле, оснащенном автоматическими воротами и рентгеновским аппаратом для багажа, как в аэропорту. А еще при входе нас встречал человек с металлодетектором. Во второй вечер, за предобеденным аперитивом, Шон завел беседу с миссис Уильямс, вдовой из Техаса. Она была «без ума от Индии» и приехала сюда в восьмой раз за восемь лет. Я наблюдала за тем, как он флиртует с ней, обхаживает ее, вызывает на откровенность. Он не раскрывал свои карты, но то и дело интриговал ее, словно вскользь упоминая о своем общении с «состоятельными людьми». Когда она пересела за наш столик, он наконец сказал ей, что мы дизайнеры интерьеров и приехали сюда кое-что прикупить по заданию важных клиентов.

Миссис Уильямс сцепила руки перед собой:

«Что за важные клиенты?»

Он опустил глаза, давая ее воображению разгуляться. Кинозвезды? Королевские особы? Сладкая мука неведения. Какое совпадение, сказала она. Она сама приехала сюда с той же целью, решив, после стольких лет, переделать ранчо на свой вкус. У Шона челюсть отвисла от удивления, словно он не слышал, как она вчера говорила об этом в вестибюле. У техасской вдовы оказалась короткая память. Теперь, когда ее муж умер, она собиралась поменять всю отделку в доме. Не могли бы мы что-нибудь ей посоветовать?

«Простите. Все уже обещано другим людям». Он с заговорщицким видом закатил глаза.

Когда мы встретились за завтраком, он смягчился: возможно, нам удастся приберечь для нее пару вещиц. Двумя днями позже он показывал ей фотографии кушеток в колониальном стиле и туалетных столиков. У него были танцевальные маски из папье-маше и гигантские слоны, вырезанные из черного дерева. Картины: Бала-Кришна с куском масла, Дамаянти в лесу, Кришна и супруги. Гобелены и резные панели. Стоимость достигала тысяч долларов. Один только индо-персидский кованый латунный поднос стоил более двух тысяч фунтов. Но миссис Уильямс не могла все это получить. Разве что… ну, ох, может быть… ох, она ужасная женщина. Ладно, договорились.

Мы провели в Джайпуре несколько месяцев, провернув эту аферу шесть или семь раз. Она стала более изощренной – от фотографий мы дошли до склада с реквизитом, а еще у нас появился «оценщик». Это был очкарик по имени Адвик, железнодорожный рабочий, которого в равной степени интересовала история и быстрая подработка. Уже скоро одни только «транспортные расходы» покрывали стоимость нашего проживания в императорском люксе.

Шон понимал жадность богатых людей, потому что знал эту жизнь изнутри. Это было личное. После окончания школы он работал в семейном бизнесе по импорту и экспорту, но был пойман на растрате. Его девушка бросила его, мать от него отказалась. Он до сих пор не оправился от унижения. После этого он больше никогда не ездил домой. Ненависть обострила его инстинкты. Он научил меня распознавать легковерных людей (скучающих, одиноких, нуждающихся), составлять их психологический портрет, слушать. В тихие вечера мы играли в кости и в карты – Шон действовал быстро и сбивал с толку. Он расписал классические приемы: мошенничество с химчисткой, трюк с оброненным бумажником, фокус с разменом денег. Но больше всего он говорил о людях – их слабостях и продажности.

«Истинный мошенник не заставляет никого ничего делать, – говаривал он. – Мы не крадем. Они сами отдают».

Никто и никогда не уделял мне столько внимания. Я жила на планете «Шон» и жаждала его одобрения. Он меня оберегал. Если объект проявлял чрезмерную бдительность, он вытаскивал его на улицу, а в тот единственный раз, когда меня забрали в полицию за магазинную кражу, он приехал в участок и уже через час вытащил меня оттуда. Он мог быть строгим. Однажды я назвала его настоящим именем в присутствии полного автобуса туристов, и он в наказание побрил мне голову. Потом принес мне головной платок – красивый, из набивной ткани, – и с нежностью продемонстрировал мне, как его завязывать.

«Пригодится, – сказал он. – Ты приходишь в себя после химиотерапии. Завтра мы попробуем разыграть сюжет «Испанского узника» и собрать деньги на дальнейшее лечение. Научишься чему-то новому».

И он действительно учил меня. Я работала все лучше, оттачивала мастерство. В Барселоне я нашла нам клиентов. В Марракеше создала наш маленький бутафорский магазинчик. Наши отношения стали более равноправными. К тому времени, как мы прибыли во Францию, я убедила его выделить мне долю – двадцать процентов от заработанных денег, которые он хранил на отдельном банковском счете. Должно было стать легче, но не стало. Мы начали обманывать друг друга – по мелочи, но подленько. Он затаил на меня обиду.

Он ненавидел других людей. В конечном счете, в этом было все дело. И мне становилось все сложнее не обращать на это внимания.

Я плохо спала – лежа без сна, часами напрягала слух, пытаясь уловить движение в соседней комнате, реагируя на малейший скрип пружин кровати Шона. Может, и он прислушивался ко мне. Я покашливала, еще не оправившись до конца от легочной инфекции. Когда я все-таки уснула, мне снилось такое, что я предпочла бы не видеть. Разрозненные кадры: Шон рвет паспорт и бросает клочки в унитаз, на манжетах его белой рубашки кровь. В вестибюле мимо нас проходит в слезах девушка-экскурсовод: в ее комнату вломились и все вынесли. Взломщик оставил «подарок» у нее в кровати.

«Кто мог такое сотворить? – всхлипывала она. – Что за чудовище?»

Я проснулась вся в поту. Шторы были по-прежнему задвинуты, но в помещении было светло. Дверь между нашими комнатами была раскрыта настежь – на ковре лежал прямоугольник света. Постель Шона была пуста.

Наверное, пошел завтракать. К Раулю. Он был человеком привычки.

Я оделась, тщательно подбирая гардероб, – джинсовые шорты и короткая маечка поверх черного бикини, – и сделала такую же прическу, как у Лулу, собрав волосы в свободный пучок и прихватив их заколкой из черепашьего панциря, позаимствованной с ее шезлонга. Сейф был заперт, поэтому я не могла взять поддельные удостоверения личности или украшения, но мне они сегодня были без надобности. Я прошлась по комнате, мысленно сверяясь со своим списком. Первое правило: держи при себе все, кроме одежды, не оставляй ничего (будь то имущество или любовь), с чем не сможешь расстаться без сожаления. Ванная, гардероб, под кроватью, комод. Твои глаза начинают воспринимать вещи как фон – запросто можно что-то забыть. У меня такое было в Джодхпуре. Я оставила голубую футболку, принадлежавшую моей сестре, висеть на двери в ванной. И, разумеется, когда мы уехали, я не смогла связаться с отелем и попросить выслать ее мне. Такие ошибки не забываются.

На ресепшене дежурил темноволосый мужчина, которого я прежде не видела. С натянутой улыбкой, повернув голову немного в сторону, я быстро пошла к выходу. Я уже взялась рукой за перила, и тут он окликнул меня:

– Мадемуазель. Извините…

Я медленно повернулась. Он тер ладони друг о друга, словно втирая в них крем. Бейджик на лацкане его пиджака гласил, что его фамилия Клеман.

– Кран на вашей раковине, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Который капает. Приношу извинения за доставленные неудобства. Коллега передал мне информацию. Кто-то из персонала подойдет сегодня утром в ваш номер и взглянет на него.

Кивком он указал на лестницу, и я поняла, что дело не только в прическе. Я и глаза подвела черными стрелками, как она, в стиле «кошачий глаз». Я теперь довольно сносно говорю по-французски: тусовки с парижанами в Керале не прошли даром, не говоря уже о шести месяцах, проведенных в Марокко. Но я не видела смысла напрягаться и объяснять это ему.

– Хорошо, – сказала я. – Спасибо.

Меня не удивило, что она нашла к чему придраться.

На узкой улочке было жарко. Резиновые подошвы моих парусиновых туфель при ходьбе хлопали меня по пяткам. Навстречу мне шло французское семейство, их младшего ребенка было почти не видно за надувным розовым фламинго. Воздух был насыщен запахами кофе, соли и дизельного топлива, а еще чего-то неуловимо пикантного. Возле пивной в стеклянной клетке стройными рядами крутились на вертелах бледные куры.

Я пересекла дорогу и подошла к бару «У Рауля». За столами сидело лишь несколько человек – молодая влюбленная парочка да одинокий мужчина с ноутбуком. Странно, но Шона нигде не было. Я не стала заходить внутрь, вместо этого прошла по тенистой дорожке к пляжу.

Он был уже наполовину заполнен пожилыми парами на оранжевых и белых шезлонгах, молодыми семьями на цветастых полотенцах и ползающими вокруг голенькими младенцами в панамках. Какая-то женщина неуклюже балансировала на сапборде; чуть дальше от берега из воды торчали головы купающихся, покачиваясь вверх-вниз на волнах, словно тюлени. Низко над водой парили чайки. Вода сегодня поражала своей синевой: было видно, как за желтыми буйками – там, где пологое песчаное дно уступает место камням, – бирюзовый цвет переходит в темно-синий. Я вчера плавала туда и заглядывала в мутные глубины, ощерившиеся острыми выступами, где в темноте сновали рыбы и тянулись вверх кожистые водоросли.

Сухой песок приятно шуршал под ногами, солнце пригревало щеку, но с моря дул свежий ветерок. Эта смесь тепла и прохлады пробудила во мне воспоминания о первом месяце жизни в доме семьи Ормород в Гастингсе: мне вспомнился их домик рядом с широким заливом и тропинка в высокой траве, ведущая к берегу. Закрыв глаза, я прислушалась к мягкому шелесту набегающих на песок волн и шуршанию песчинок, утягиваемых ими на глубину.

Я почти никогда не оставалась одна и теперь внезапно испытала сильный трепет: меня словно ударили в грудь, и тело пронзило блаженное ощущение свободы. Мне кажется, я в тот момент подумала о Молли, ее устоявшейся и респектабельной жизни в Мордене, ее муже, ее бизнесе – стрижке собак, – ее внутреннем дворике. Может, она позовет меня в гости. Еще не поздно. Но даже в тот момент, на самом пике эмоций, я почувствовала, что радостное возбуждение начинает стихать, – как бы я ни пыталась за него уцепиться, его вытеснила тревога и ощущение собственной никчемности.

Ткань моих сандалий потемнела в тех местах, где их лизнул прибой. Тут у меня возникло ощущение, что за мной кто-то наблюдает, и я резко обернулась. У Рауля почти никого не было. Мужчина с ноутбуком не смотрел на меня – его взгляд был устремлен на воду. Чуть поодаль группа подростков играла в ракетбол, с глухим стуком ударяя ракетками по мячу и перекрикиваясь, вроде бы на итальянском. Никто из людей на шезлонгах не обращал на меня ни малейшего внимания. Одна из яхт, пришвартованных в бухте, готовилась отчалить: на корме, перегнувшись через борт, стоял человек и вытаскивал из воды якорь. Какая-то девушка в темно-синем купальнике с визгом нырнула в воду с надувного матраса. Тут из-за мыса появилась моторная лодка: прорезая воду и взбивая ее до белой пены, она сначала плыла параллельно берегу, а потом с ревом устремилась прямо ко мне. Когда она, остановившись, с выключенным двигателем покачивалась на воде, я увидела в центре палубы гордую мужскую фигуру, а на носу – женщину. Размахивая руками, она что-то кричала, но я не могла разобрать слов. Это не имело значения, потому что я уже снимала свои туфли, шорты и майку. Засунув их в рюкзак, я плотно застегнула молнию и направилась к ним – сначала вброд, пока позволяла глубина, а потом вплавь, гребя одной рукой. В другой у меня был рюкзак – я держала его высоко над головой, пока не подплыла достаточно близко, чтобы можно было перекинуть его через борт.

Когда я добралась до кормы, Лулу опустила металлическую лестницу, и я стала карабкаться вверх. Она смеялась, глядя на меня сверху вниз, и на ее лице лежала тень от козырька стильной красной кепки с надписью «Сен-Тропе».

– Ты нашла нас, – сказала она, хотя, по-моему, это они нашли меня.

– Запрыгивай, – сказал Шон, гордо стоя у штурвала.

Он бросил мне полотенце – темно-синее, пушистое, с вышитыми в уголке буквами «FYC». Я вытерла руки и ноги и, обернув полотенце вокруг талии, присела на резиновый бортик. Он оказался таким твердым, словно был литым, а не надувным. На меня внезапно навалилась усталость, и почему-то захотелось плакать.

– Классно он придумал? – Лулу развалилась на мягком сиденье в кормовой части лодки, раскинув руки в стороны и вытянув ноги перед собой. Она явно наслаждалась роскошью и старалась произвести эффектное впечатление. – Это «Темпест 800». Ему дали в прокате более крутую модель, чем он заказывал.

– Отличная идея, – сказала я.

Думаю, Шон прочесывал порт, пока не нашел лодку с ключами в замке зажигания: иногда владельцы просто бросают их так и уходят. А может, с официальным видом прохаживался по причалу в ожидании какого-нибудь торопыги, который в спешке примет его за парковщика и бросит ему ключ. Может, ему и на чай дали.

На нем были незнакомые мне солнечные очки – черные, закрытые по бокам, дорогие. Наверное, нашел их у замка зажигания. Не такие симпатичные, как те «Рэй-Бен», которые он подрезал в Барселоне. Но я думаю, ему приятно их носить: они дают ему возможность притвориться кем-то другим. Такой шанс он ни за что не упустит.

– Ладно, поехали! – воскликнул Шон.

Он выглядел блистательно, как и подобает победителю. Может, зря я в нем сомневалась.

Отдав честь, он расправил плечи и завел мотор. Развернув лодку, с шумом пронесся между бакенами и по диагонали устремился из естественной гавани в открытое море. Суша позади нас все сильнее уменьшалась в размерах, Сент-Сесиль превращалась в ровный ряд низких строений на фоне массивных холмов – более высоких, чем кажется вблизи. Их поросшие деревьями и усыпанные виллами склоны тянулись вверх – вверх и вдаль, сливаясь на высоте в огромный лоскут темно-зеленого бархата.

Шон поддал газу.

Я схватилась за поручень, а может, и вскрикнула. Или это Лулу кричала? Ее волосы теперь свободно струились по ветру, а красная кепка кувыркалась в пене у нас в кильватере, и именно ей предназначались его следующие слова:

– Не волнуйся! Я знаю, что делаю! – проорал он. – Твоей жизни ничего не угрожает.

Шон еще немного прибавил скорость – нос взмыл вверх, корма опустилась, и лодка, подпрыгивая на волнах и едва касаясь поверхности воды, полетела вперед. Оглохнув от рева двигателя, с солеными брызгами на лице и спутанными волосами, я цеплялась обеими руками за ближайший поручень. Море неслось нам навстречу, волны вздымались и расступались, пускаясь в галоп, словно белые лошади, по обе стороны от катера. Тонкая полоска суши осталась далеко позади, а впереди замаячил темный силуэт острова, похожий на спящего динозавра. Закрыв глаза, я подставила лицо ветру и позволила радостному возбуждению овладеть мной. Я забыла о Лулу. Забыла о своем страхе. Я подумала, что он дарит мне этот день в качестве извинения. Он сделал это для меня.

Через двадцать минут волны разгладились, море успокоилось. Вдали, на высоком мысе, показался маяк, а перед ним – ряд узких бухточек и небольших пляжей, и несколько яхт, стоящих на якоре со свернутыми парусами. Шон сбросил газ, и пару-тройку минут мы медленно плыли вдоль берега. Потом, кивнув самому себе, он направил катер в расселину между невысокими утесами.

Вода внизу утратила цвет, а столбы света, падая вертикально вниз, освещали морские глубины. Теперь, когда мы укрылись от ветра, воздух стал неподвижен. Перегнувшись через борт, я водила пальцами по воде и смотрела вниз, на песчаные дюны с вкраплениями каменистых выступов, покрытых водорослями, и снующую туда-сюда рыбу. Замедлив ход, лодка начала покачиваться на волнах. Шон заглушил двигатель, и внезапно стало очень тихо. Было слышно, как скрипит якорь и шелестит тент. Шон ходил по палубе и инструктировал Лулу. Я продолжала стоять, перегнувшись через борт и наблюдая за тенью лодки на песке, которая то расширялась, то сжималась. Пусть она все делает, сказала я себе. Пусть работает.

– Вот так, – сказала Лулу, укрывшись от солнца под навесом, когда Шон спустил якорь. Вид у нее был уставший, глаза утратили блеск, а щеки покраснели. Ее футболка потемнела от пота, ко лбу прилипло несколько прядей волос. Я задалась вопросом, не пожалела ли она о том, что пришла.

Шон указал рукой на маленький, изогнутый дугой песчаный пляж в обрамлении каких-то обломков, с несколькими упавшими от ветра деревьями, грудой камней и полным уединением.

– Пойдет?

Он не сводил с меня глаз, пока я не кивнула. Развернув полотенце, я перекинула ноги через борт и солдатиком прыгнула в воду. Мое тело погрузилось в холод как в футляр; я немного побарахталась, привыкая, потом перевернулась и легла на спину.

Я ждала, что они ко мне присоединятся, а когда этого не произошло, поплыла к берегу. Песок уступил место мелким острым камням, из щелей тут и там торчали жуткие черные иголки. Я как-то наступила на морского ежа – в Испании, когда мы занимались продажей фальшивых таймшеров, – и больше что-то не хотелось. Поменяв направление, я поплыла обратно в сторону лодки. Немного приблизившись к ней, я зависла на одном месте, перебирая ногами и наблюдая за ними. Они сидели рядом на заднем сиденье. Ее рука лежала на подушке, а он развернулся к ней всем телом. Сейчас его глаза были скрыты за очками, футболку он снял, демонстрируя широкую загорелую грудь. Лулу казалась худенькой и бледной на его фоне, плечи у нее были костлявыми. Она повернула голову и уставилась на меня; пару секунд ничего не происходило, но потом она помахала мне свободной рукой. Шон тоже взглянул на меня, но сделал вид, что не замечает.

Через минуту он поднялся на ноги. Лулу свесилась с кормы, а он подошел к штурвалу.

Я ощутила вибрацию двигателя еще до того, как услышала звук: казалось, низкое урчание доносится не с поверхности воды, а с самого дна. Крепко взявшись за штурвал, Шон обернулся и посмотрел на меня поверх плеча. Я ощутила мокрый шлепок на щеке и тут же едва не задохнулась: соль обожгла мне гортань. Я закричала и начала плыть – голова задрана слишком высоко, в глазах туман, солнце слепит, мозг занят мыслями о камнях и морских ежах. Потом я опустила ноги и проводила лодку взглядом. По мере того как она превращалась в маленькую точку на горизонте, паника сменилась гневом и всплеском ярости.

– Пошел ты! – заорала я и, подгребая руками, закружилась вокруг своей оси. Я ощущала сопротивление воды, видела рябь, расходящуюся от меня в стороны. Я была точкой в бескрайней синеве.

Как-то ночью в Марракеше он подошел к моей постели и сказал мне, что на улице моя сестра и ей нужны деньги на такси. Я сунула ему наличку – все, что у меня было, – и быстро накинула на себя что-то из одежды. Но когда я спустилась и вышла из дома, улица была пуста – ни такси, ни Молли, ни Шона.

«Это была шутка, – сказал он наутро. – Просто небольшой прикол».

Это было наказание, игра мускулами. Я тогда заикнулась о том, что хочу от него уйти, и он продемонстрировал мне, что знает мои слабые места.

Сначала послышалось жужжание, гул, потом звук стал более низким и утробным. На другом краю бухты к берегу причаливало еще одно судно – красивая яхта с людьми, загорающими на крыше, и орущей на всю округу музыкой. Вдруг несколько волн ударили меня по лицу. Я резко обернулась: лодка неслась прямо на меня – Шон едва успел ее остановить.

Он крикнул:

– Мы плохо закрепили якорь! Решили попробовать еще раз.

Тогда, в Барселоне, я отомстила ему несколько недель спустя. Однажды за обедом я открыла ему свое сердце – сказала, что люблю его. Я наблюдала за его лицом, где тщеславие боролось со здравым смыслом и победило. Когда он тем вечером потихоньку пробрался в мою комнату с бутылкой шампанского и упаковкой презервативов, я смеялась до упада.

Сейчас я смотрела на него снизу вверх, пытаясь испепелить взглядом.

– Ты хотел меня напугать, – сказала я.

– Поверь мне, если бы я действительно хотел, – сказал он, – я бы придумал что-то получше.

Он перегнулся через борт, чтобы вытащить меня. Морщины на его скулах стали заметнее, из-под верхней губы показались клыки.

Лулу накрывала стол для пикника, сжимая коленями бутылку розового вина. Я потрясла ладонями, стряхивая с рук воду, потом вытянула полотенце из-под блюда с фруктами – из него выпал нектарин и покатился по палубе.

Мы ели дорогую мясную нарезку и оливки из банок. Я вспоминала сэндвичи с кетчупом, которые мы с Молли брали с собой на отдых. Сегодня никаких сэндвичей не было. Все из-за аллергии Лулу. Это была не просто непереносимость, а нечто более серьезное. «У меня целиакия. Кроме шуток, пшеница реально может меня убить». Потом я читала книгу. Мне было плевать, что это не в духе моего персонажа. Я хотела, чтобы Шон знал, что он меня вынудил, что это было следствием его выходки с лодкой.

Ему это не понравилось.

– Книжный клуб, – сказал он, закатив глаза. – Ей вечно прилетает, когда она не читает нужную книгу.

– О боже, бедная Элли, – сказала Лулу. – Нет ничего хуже книжных клубов. Тебе не только приходится читать книгу, но ты еще и обязана составить о ней какое-то мнение. Боже мой, о чем она хоть? – Она наклонилась ближе, чтобы прочитать заднюю обложку. – Троянцы? Что за ерунда?

Я пыталась сосредоточиться, но ее болтовня этому не способствовала. Она много говорила, но ее речь казалась домашней заготовкой, оторванной от мыслительного процесса и напичканной шаблонными фразами.

– Ноттинг-Хилл, – сказала она. – Он уже не так крут: фильм положил этому конец.

И еще:

– Сельская Франция – конечно, она почти вымерла. – Она плавно переходила от обсуждения экспериментальных театров к собственническим наклонностям своего бывшего. – Если Тодд не может меня найти, он звонит моим друзьям, чтобы спросить, где я.

Я подняла глаза от своей книги:

– Этот Тодд, кажется, и шагу тебе не дает ступить.

Она засмеялась, дернув голым плечом.

– Если честно, мы были очень близки. Это стало как-то слишком. Мне нужно было личное пространство. Ну, я не говорю, что между нами навсегда все кончено, просто я хочу попробовать пожить по-другому. Приключений хочу, понимаете?

Я вернулась к своей книге, а разговор то стихал, то разгорался вновь: отели, где ей бы хотелось остановиться, дома, что она мечтала купить. Я задавалась вопросом, успевает ли Шон за ходом ее мысли, ее бесконечных бессмысленных высказываний на самые разные темы: лучшие шоу на «Нетфликс», ее любимые лыжные трассы, где бы она хотела жить, если бы могла выбирать все, что душе угодно.

– Элли чувствует себя как дома где-нибудь на задворках индийских трущоб, – сказал Шон. – В каком-нибудь клоповнике без вайфая.

Я подняла взгляд от книги.

– Мне нравится простая жизнь, – сказала я.

– Это потому, что у тебя нет выбора. Не то что у Лулу: у нее есть нормальная работа, а ты ни на одной удержаться не можешь.

– Я могу найти нормальную работу.

Он громко рассмеялся, глядя на Лулу и как бы приглашая ее присоединиться.

– Можно подумать, – сказал он.

Я внезапно разозлилась:

– Я могла бы удержаться на работе. Конечно, если бы захотела.

Он перестал смеяться:

– Ты даже готовить не умеешь.

– Умею, – сказала я. – Не забывай, я училась готовить пасту.

– Тебе не хватает упорства, – сказал он. – Ты бы и недели не продержалась.

Мне хотелось ударить его.

– Продержалась бы.

Лулу улыбалась, переводя взгляд с него на меня и обратно.

– Дети, дети, хватит, – сказала она.

Тогда Шон переключился на другую тему и принялся рассуждать о политике его фирмы в отношении отпусков: как все обязаны брать большие отпуска, чтобы в их отсутствие стало понятно, не занимались ли они какими-то мутными делишками.

– И вот теперь, когда в моем распоряжении целых две недели, я хочу поехать на Корсику, взять яхту в аренду. – Он встретился со мной глазами. – Только вообрази себе эту картину: морские волны бьются о борт лодки, парус хлопает на ветру, дельфины резвятся у нас в кильватере. Представляешь, как тихо будет ночью, какие потрясающие места ты для себя откроешь.

Вообрази это. Представь то. Он вовлекал меня в разговор, напоминая мне, что мы команда.

Окунув палец в вино, он брызнул им в меня.

– Но моя маленькая сестренка отказывается играть в эту игру.

– Ага, можно подумать, из этого что-то выйдет, – сказала я, закрывая книгу. – Две недели вдвоем с тобой на каком-то крошечном двухместном корыте. Да у нас через день до драки дойдет.

Лулу откинулась на спину, опираясь на локти, и подставила лицо солнцу.

– Боже мой, Корсика. Нет ничего прекрасней. Если честно, я просто сдохну, если буду целыми днями торчать в каком-то доме в горах и готовить.

Мы оба промолчали в ответ, чтобы до нее самой дошел смысл ее слов. Я снова неожиданно для себя задумалась, каково это – быть такой, как она, отвечать за других людей, вести обычные дела. Шон ошибался. Я могла бы удержаться на нормальной работе. Я бы справилась.

Лулу покончила с вином, и Шон извлек откуда-то большой косяк: подозреваю, он нашел его уже скрученным на катере. Она взяла его почти за самый кончик большим и указательным пальцами и, плотно сжав его губами, затянулась. Когда она передала самокрутку мне, я сделала вид, что вдыхаю дым.

Спустя какое-то время она сказала:

– Я хочу сказать, боже мой, эта тупая сука развалится, что ли, если будет сама себе готовить?

Потом мы медленно вырулили из бухты в более неспокойные воды. Под шелест тента на ветру обогнули еще один скалистый мыс и подплыли к прожаренному на солнце островному порту, где у воды расположились симпатичные розовые здания с синими жалюзи, несколько пальм и пара кафе. Вода искрилась на солнце. Яркий свет бил в глаза. Шон направил катер к свободному месту на конце первого пирса. Лулу выскочила на пирс, чтобы помочь ему с канатами. Он выкрикивал инструкции, она что-то кричала в ответ – они раздражались друг на друга как типичная пара любителей прогулок на катере. Я убирала вещи обратно в нишу под задними сиденьями. Она была до краев заполнена вещами настоящего хозяина – там были очередные пушистые полотенца, пластиковые бутылки с водой, лосьон от солнца и несколько пар шлепанцев, в том числе маленьких, для детей. При виде них у меня сдавило грудь, словно я проглотила что-то слишком холодное. Мне вдруг стало тоскливо, а я так и не научилась справляться с этим чувством.

Мы присели за столик у входа в кафе. Оттуда можно было разглядеть неприступные белые стены роскошного отеля, стоящего на мысе, и эти двое гадали, за сколько там можно снять номер на одну ночь. Чуть позже Лулу вернулась к разговору о яхте.

– Сколько человек она вмещает – яхта, которую вы хотите арендовать?

– Только двоих. – Шон наморщил нос.

– Слишком маленькая, – сказала я, обращаясь к нему. – Я тебе об этом постоянно твержу.

Она терла мозоли на ладони.

– Значит, еще одного нельзя втиснуть?

Шон щелкал пальцами, привлекая внимание официанта.

– Нет, если только арендовать лодку побольше.

– А сколько нужно будет доплатить?

– Слишком много. – Я поставила ногу на перекладину ее стула.

– Я загуглю. – Она взяла в руки телефон, а потом положила его обратно, когда пришел официант. – Интернет не ловит.

Шон взглянул на меня, слегка изогнув брови: «Как удачно».

Приняв у нас заказ – три больших кофе со сливками, – официант игриво спросил, не сестры ли мы с Лулу.

Лулу воскликнула:

– Нет! – И сделала такое лицо, словно ее это оскорбило.

Вынув из кармана шорт пластиковую зажигалку, Шон щелкал крошечным металлическим колесиком, потом встряхивал зажигалку и щелкал снова: ему никак не удавалось заставить ее работать. Поджигать было нечего, ему нужно было просто чем-то занять свои руки. Я-то знаю, что у него это верный признак напряжения.

Перед нами два маленьких мальчика, перегнувшись через парапет, тыкали воду палками. Лулу какое-то время не сводила с них глаз, потом сцепила руки и сделала глубокий вдох.

Затем, глядя на Шона из-под ресниц, выпалила:

– Что, если я забью на эту работу? Ну правда, я такие деньги в городе на одном корпоративе могу заработать. Я весь год крутилась как белка в колесе – то одно, то другое. Моя подруга Пиппа как-то сказала мне… она сказала: «Лулу, ты трудоголик. Ты никогда не отдыхаешь». Так, может, стоит хоть раз поставить себя на первое место? Я понимаю, что большая лодка обойдется дороже, но если я, ну… поучаствую? Я никогда не была на Корсике, и это будет весело, правда ведь? То есть, Элли, ты бы поехала, если бы с вами был еще кто-то, чтобы вас разнимать? Обещаю быть всегда на твоей стороне. Давай, соглашайся. Поедем вместе!

– Ну не знаю… – ответила я.

Шон сказал:

– Это очень мило с твоей стороны, но цены кусаются. Там куча скрытых расходов – страховка, дизельное топливо, портовые сборы… Я еще не просчитывал все досконально, но… в несколько тысяч встанет. Может, тысяч пять… или десять. Боже, ты прелестна. – Он воззрился на нее, словно был поражен ее красотой, как внутренней, так и внешней. – Ты бы правда поехала?

– Да. И я могу себе это позволить. – Сияя, она переводила взгляд с Шона на меня и обратно. – Ну так что?

Я пожала плечами и подняла руки в знак капитуляции.

– Похоже, я в меньшинстве.

– Хорошо. Значит, решено. Скажу ей прямо сейчас. – Вынув телефон из сумки, она начала печатать, бормоча себе под нос: – Простите, что подвожу вас в последний момент. Кое-что случилось… неотложное… личные причины… с наилучшими пожеланиями, нет, с уважением, Лулу. Вот. Отправлено.

Она вскинула руки, вытянув их вертикально над головой, как человек, готовящийся ухнуть вниз на американских горках.

– Вот черт! – воскликнула она так громко, что на нее обернулась сидящая за соседним столиком женщина. – Не могу поверить, я только что реально это сделала. – Она понизила голос: – Ощущения бесподобные.

Шон со смехом сказал:

– Ты сумасшедшая.

Глава пятая

Лулу стояла рядом с Шоном у штурвала, когда мы, подпрыгивая на волнах, шли обратно через пролив. Он вытянул руку, чтобы подстраховать ее, когда лодка на скорости прорезала носом волну, и после этого она прижалась к нему, обняв одной рукой и засунув ладонь под пояс его шорт.

Ни с того ни с сего на небо наползли облака, солнце скрылось, и море приобрело серо-стальной оттенок, с вкраплениями белых волн-барашков. Шон, по ощущениям, рулил более хаотично, чем до этого. Всякий раз, когда катер неожиданно взмывал вверх, к горлу подкатывала тошнота. Шон был доволен, но, как по мне, он переигрывал и его роль ощущалась довольно топорно. Я представила путешествие на Корсику и почувствовала столь острое разочарование Лулу, когда она поймет, что поездка не состоится и что мы ее предали, словно оно было моим собственным.

Неподалеку от берега нас нагнало большое темное судно с высокой квадратной рубкой и, старательно избегая попадания в кильватер, помчалось бок о бок с нами. Мужчины в форме. Береговая охрана.

Я выпрямилась, чувствуя, как лицо заливается краской. Я ожидала, что Шон замедлится, сдаст назад, но он направил нос в их сторону и поднял руку в широком, уверенном приветствии.

И через минуту они обогнули нас и исчезли из виду.

Я посмотрела на него: плечи расправлены, футболка развевается на ветру. Этого он и хотел. Опасности, роскоши. Лулу в купальнике, прильнувшей к нему всем телом. Я испытала прилив восхищения, сменившийся зудящей и тошнотворной ненавистью к себе. Опять это. Жизни других людей. Не моя собственная жизнь. Я подумала о том, как Лулу теребила мозоли на ладони, как осторожно держала косячок двумя пальцами. Я задумалась – может, ее упоминания о бурных вечеринках и глубокомысленные рассуждения о мире были вызваны не высокомерием, а желанием показаться интересной, завладеть нашим вниманием. Она была всего лишь безработной актрисой, иногда подрабатывающей поваром, и старалась выжать из этой жизни максимум. Возможно, когда она поймет, что мы сбежали с ее деньгами, ее родители возместят ей ущерб. Но все равно она этого не заслуживала.

Я снова подумала о Джейми Николсе и его беспокойных руках, о том, как Шон всячески старался привлечь его внимание, и мне внезапно подумалось – не пора ли уже бросить это дело? Бросить Шона.

Когда мы подплыли к порту, Шон замедлил ход, перевел рычаг скорости вперед, и лодка с тихим урчанием вошла в фарватер. Стоянка «Марина» была разделена на участки для судов разного размера, и Лулу предлагала варианты, указывая на места рядом с катерами того же размера, как у нас, но Шон игнорировал ее советы. Стиснув зубы, он резко повернул налево и медленно повел катер к дальнему краю порта, пока не нашел местечко между двумя большими яхтами. Вклинившись туда, он заглушил двигатель. Сразу стало тихо, не считая постукивания тросов стоящих на приколе яхт да мягкого поскрипывания боновых заграждений. Хороший выбор. Здесь, в щели между высокими стеклопластиковыми корпусами соседей, лодку найдут далеко не сразу.

День уже клонился к вечеру, но в отсутствие ветра было по-прежнему жарко и душно. Шон закрепил канаты и прибрался – протер полотенцем палубу, рычаги управления и все поверхности, удаляя воду, соль и отпечатки пальцев.

Я переложила на мостки большую часть наших вещей – использованные полотенца и остатки еды в пакетах, – оделась и накинула на плечи рюкзак, приготовившись на выход. Я посмотрела на Лулу: она все еще сидела, развалившись на подушках в задней части лодки, спиной к открытой гавани. Держала перед собой телефон и кривила губы. Воздух был прозрачен, вода с глухим звуком ударялась о корпус.

– Пошли, – сказал Шон. – Давай шустрей.

– Ага, минутку, – сказала она.

– Дело к вечеру. Пойду в прокатную контору, пока они не закрылись, и узнаю, есть ли у них свободные сорокапятифутовые яхты.

– А мы с Лулу вернемся в отель и будем ждать тебя там, – сказала я. – Идешь?

– Ага, иду, – сказала она, по-прежнему не двигаясь.

Шон стоял одной ногой на бортике, готовясь выпрыгнуть из лодки.

– Возможно, мне придется оставить задаток.

Она сидела, склонившись над телефоном, и не подняла глаз.

– Я дам тебе мою карточку.

– Ну, конечно, если у них будет в наличии яхта нужного размера. Нам может и не повезти.

Она не ответила, по-прежнему глядя в телефон. Теперь она озадаченно хмурилась.

– Это странно. – Она подняла глаза. – Кэрри только что написала – говорит, она не знает, кто ты такой.

В моей груди сгустился жар, ее сдавило от напряжения. Шон ухватился за стойку, на которой держался солнцезащитный тент. Его ладонь скользнула вниз по металлическому шесту.

– Ха! Вот так-то, Джонни, – я заставила себя засмеяться. – Ты не такой запоминающийся, как думаешь.

– Ты ведь был знаком с ее братом, Уиллом? Вы вроде вместе учились. – Она покачала головой. – Наверное, она что-то напутала. – Она начала печатать. – Ну, ты же был на ее вечеринке.

Шон опустил ногу и шагнул в ее сторону – как раз в тот момент, когда я сделала шаг вперед. Мы столкнулись, и он выругался. Я положила руку ему на плечо и развернула его к себе лицом. Я чувствовала, как напрягается его бицепс, когда он сжимает и разжимает кулак. Я была права, когда говорила ему в гостиничном номере, что нельзя вот так просто короткую аферу превратить в длинную. Недостаточно изучить профиль жертвы в соцсетях: это поверхностный подход. А что еще важнее, эффект здесь может быть только временный. Прошло больше полутора суток. Мы неизбежно должны были угодить в этот тупик. И он это знал.

– С дороги, Али, – сказал он.

Али. Он теряет самообладание.

– Давайте я сфотографирую вас вместе, – сказала я. – Сядь туда, Джон. Рядом с Лулу.

Я силой усадила его на заднее сиденье.

– Да бросьте, – сказала я. – Обнимитесь и улыбнитесь.

Я протянула руку за ее телефоном, и она в растерянности отдала его мне. Она чесала ладонь.

– Я не понимаю – она не узнала тебя на фотографии, которую я ей послала.

Я поднесла телефон к лицу и увидела, что он заблокирован.

– Лулу? Какой у тебя ПИН-код?

– Э-э, 170289, – глухо сказала она. – Мой день рождения.

Я вбила код в телефон.

– Улыбнитесь, – повторила я. – Джонни?

В этот момент он должен был проявить свое обаяние. Изменить ее угол зрения. Придумать какую-нибудь историю. Давай, Шон, твой выход.

– Быстрее, Али, – сказал он.

Лулу сверлила его взглядом.

– Так ты учился в колледже Мальборо с братом Кэрри или нет?

– Восхищаюсь твоей памятью, – сказала я. – Мои школьные деньки, кажется, были так давно. Давайте, ложитесь на спину. Сделайте вид, что сегодня вы провели лучший день в своей жизни. Признаем честно, так и есть.

Она снова приподнялась на локтях, ее губы начали растягиваться в улыбке, но взгляд оставался непроницаемым.

– Ты сказал, что приезжал на встречи выпускников – сказал, что вы каждый год вместе катались на лыжах. Почему ты только что назвал ее Али?

Да что с ним такое? Его лоб был нахмурен, рот приоткрыт, с уголка губ свисала ниточка слюны. Он смотрел мимо нее, сфокусировав взгляд на корпусе соседнего судна. Ему было достаточно просто потянуть время. Десять минут – этого нам бы хватило, чтобы выбраться отсюда.

Морщины, бегущие вниз от его рта, как будто стали глубже; в его щетине и бровях мелькала проседь. Его лицо обычно было живым, активным, подвижным. Сейчас, когда оно не двигалось, у него был глупый вид. Он казался старым.

В тот момент мне показалось, что он чувствует себя униженным. Вспоминая об этом, я понимаю, что была не права. Он планировал свой следующий ход.

Оттолкнувшись от сиденья, Лулу попыталась встать, но их ноги были переплетены, и она тут же рухнула обратно.

– Ты вообще учился в Мальборо? – спросила она, скрестив руки на груди, словно хотела защититься. – Ты хоть в Валь-д’Изер был?

– Да какая разница? – Я протянула руку, чтобы помочь ей встать. – Идем. Примем душ, потом выпьем чего-нибудь.

В этот момент Шон наконец начал говорить.

– Лулу, – сказал он полным раскаяния голосом. – Прости. Я чувствую себя ужасно.

– Что? – Она издала звук, немного похожий на смех, но более приглушенный. Словно ее голосовые связки не знали, что им нужно делать.

Он бросил на нее взгляд из-под ресниц, сложил руки в молитвенном жесте – вылитый застенчивый школьник.

– Ты права. Не учился. Не был. Я увидел тебя вчера на пляже. Ты понравилась мне внешне. Я нашел предлог, чтобы начать разговор, – вот и все.

Отстранившись, она удивленно воззрилась на него.

– Но… – Ее губы изогнулись в подобие улыбки, только она не улыбалась. – Ты знал мое имя.

– Оно было на багажной бирке.

– Ты знал кучу всего обо мне.

Она поднесла руку к волосам. Повисев немного в воздухе, рука рухнула обратно. Она перевела взгляд на меня. Я пыталась улыбаться. К горлу подступало что-то кислое.

– А ты? Как там тебя? Али или Элли? Ты вообще его сестра?

Долгое молчание.

– Это отвратительно. – Скосив глаза, она подняла руки вверх, ладонями вперед, словно останавливала поток транспорта и с презрением вопрошала в пространство: «Кто эти люди?» – Так вы что, типа вместе?

Поджав губы, она встала и сделала шаг по направлению к борту лодки, подняв одну ногу, чтобы взобраться на пирс.

Вытянув руку, Шон схватил ее за локоть. Она повернулась, попыталась выдернуть руку. Он держал крепко, и она скривилась, собираясь с силами, чтобы высвободить руку. Но как только она дернула рукой, он, видимо, сам отпустил ее локоть, потому что она потеряла равновесие. Ее правая нога уже была поднята, и она по инерции начала заваливаться на бок – сначала довольно медленно, затем быстрее. Я не слышала хруста, но она грохнулась, с шипением выпустив воздух из легких, и как-то обмякла на полу. Только что она стояла – и вот уже лежит там, искореженная, перекошенная, одна рука завернута за спину, другая прижата к полу ее телом, ноги раскинуты в стороны.

Удар был негромкий. Лодка не закачалась, плеска воды о борт не последовало. Я ожидала, что она сейчас встанет, обматерит нас, но она просто лежала на боку и не двигалась. Ее глаза были полуприкрыты, взгляд остекленел.

Я вскрикнула и кинулась вперед. Шон оттолкнул меня.

– Она ударилась головой? У нее травма? – вопрошала я. – О боже! Это серьезно? Что нам делать? Она без сознания? Не двигай ее. Пусть лежит на месте. Я вызову скорую. – В руках я по-прежнему сжимала ее телефон. – 999. Что за черт? Какой номер во Франции? Как она? Лулу, ты как? Нам нужна скорая. Какой там у нее ПИН-код? – Я закричала что есть мочи: – На помощь!

– Да заткнись ты. – Он протянул руку – то ли схватить меня хотел, то ли телефон отобрать, но я увернулась. – Слишком поздно.

Я уже видела смерть вблизи, и в тот раз тело буквально за минуту перестало функционировать: все сложные процессы жизнедеятельности – перекачка и распределение крови, возбуждение нейронов – просто остановились. Люди говорят, что жизнь и смерть разделяют доли секунды. Но сейчас это казалось полной бессмыслицей.

– Что ты имеешь в виду? Почему слишком поздно?

– Она не дышит, Али.

– Дышит. Я ее видела. Ее грудная клетка двигалась. Ей просто нужна скорая.

– Слишком поздно, Али.

– Нет. – Я попыталась протиснуться мимо него, но он склонился над ней, свободной рукой оттесняя меня в сторону. Я ухитрилась лягнуть его – мощно пнула пониже талии, и он, изогнувшись, схватил меня за ногу. Я потеряла равновесие и упала. Ударившись о борт лодки, я лежала, с трудом переводя дух. – Я видела, как она дышит. Как поднимается ее грудная клетка.

Наклонившись, он поднес ухо к ее губам и долго так стоял – может, целую минуту.

– Да. Ладно. Может быть, – сказал он.

Я приподнялась и заняла сидячее положение.

– Может быть? – Сердце бешено колотилось у меня в груди. – Что значит «может быть»? Она дышит или нет?

– Ты права. Я что-то слышу, – изможденно сказал он.

– Слышишь? Она дышит. Она жива, – выдавила я из себя. – Положи полотенце ей под голову. Зафиксируй ее. – Я снова нащупала телефон – мои руки так тряслись, что я с трудом могла его удержать. – Я вызову скорую. Или побегу за помощью.

– Нельзя звать на помощь. – Теперь его голос звучал спокойно. – Как мы это объясним? – он обвел рукой лодку. – В любом случае, все кончено. Она нас раскусила. Нам надо сделать одну простую вещь, – тихим и ровным голосом сказал он. – Возвращайся в отель и жди меня там. Закажи обслуживание в номер, как мы планировали. Я разберусь с Лулу. – На мгновение он перестал говорить, сцепив руки под ее телом и баюкая ее как ребенка.

– Не трогай ее, – сказала я. – Нельзя ее двигать.

Но было слишком поздно. Он уже взял ее на руки и нежно укладывал на заднее сиденье. Его нежность и усыпила мою бдительность.

– Я все сделаю, – сказал он. – Ты не беспокойся. Иди. – Он помахал рукой, прогоняя меня. Полотенце комком валялось на полу. Он разгладил его, затем аккуратно сложил вчетверо, чтобы было потолще. – Я со всем разберусь.

Он повернулся ко мне спиной, заслонив обзор. На секунду я решила, что он использует полотенце, чтобы подложить ей под голову вместо подушки, и пожалела, что не предложила взять из ящика другое, чистое, а не это, мокрое и соленое. Я успела вспомнить, что она сейчас лежит на этом ящике, поэтому к нему сложно подобраться, а потом подумать, что это неважно, ведь полотенце все равно мягкое, хоть и влажное. До меня не сразу дошло, чем он занят на самом деле. Он накрыл полотенцем ее лицо, положил на него руку и придавил сверху. Лишь тогда я поняла, что он имел в виду.

Дальше все было как в тумане. Я помню свою реакцию – как поскользнулась, как пыталась его оттащить, задыхаясь и кусаясь, царапая ногтями его грудь. Помню его руки на своей шее, помню локти, колени, бедра и нос – все смешалось в пылу схватки. Я лягалась, кусалась и царапалась. Но Шон был больше и сильнее меня. Он пригвоздил меня к полу лодки, одной рукой обхватив за шею, а другой прижимая полотенце к лицу Лулу. Я не могла ее спасти, но боролась так, словно это было мне под силу. Я лягалась, пытаясь ударить его. С тех пор много всего произошло, но даже сейчас мне важно это помнить. Издав утробный, хриплый стон, он развернулся ко мне, сверкая глазами. Я решила, что пришел мой черед, но он схватил меня за обе руки и грубо выпихнул на причал.

– Возвращайся в номер, – сказал он, выбрасывая из катера мой рюкзак. – Жди меня там.

Он включил зажигание. Ее тело неподвижно лежало на корме, голова накрыта полотенцем. С трудом поднявшись на ноги, я попыталась запрыгнуть обратно. Но расстояние между пирсом и лодкой все увеличивалось. Я наклонилась вперед, потом отпрянула.

– Я иду в полицию! – закричала я.

А он лишь рассмеялся и бросил через плечо:

– Но Али, ты тоже была здесь. Ты в этом замешана. Ты тоже это сделала.

Я выкрикивала его имя, орала, чтобы он вернулся, пока катер не скрылся из виду, а мое горло не начало саднить. Все кончено. Он меня слышал? Он чудовище. А я не в себе. Тогда у меня подкосились ноги, и я упала. Я скребла пальцами по причалу, пока мне под ногти не забились щепки. Ощущая во рту вкус крови, я лежала там, прижимаясь лицом к дереву и приказывая себе нырнуть рыбкой в воду, чтобы забыться.

Шло время. Не знаю, сколько я так пролежала. Ничего не случилось, никто не пришел. Наконец я заставила себя встать и еще через несколько минут потащилась по пирсу. На его краю стояла урна, и я бросила туда полотенца и пакет с остатками еды, засунув все поглубже. Я все шла и шла, как покалеченная хромая собака, ковыляющая в сторону дома. Поднявшись по ступеням, я прошла по газону к главной улице. Я продолжала идти – мимо кафе и детских каруселей, мимо прилавков с засахаренными орехами и вафлями. В ушах у меня гудело, пока я шла к выходу из города, оставляя позади бары и яхт-клубы. Миновав мыс, я вошла в Сент-Сесиль. Я чувствовала, что Шон за моей спиной, и больше ни о чем думать не могла. Помню, что пыталась сообразить, какое сейчас время суток: утро, вечер, ночь?.. Отовсюду лился мягкий свет, зонтики на пляже были закрыты, песок постепенно серел. В пивной на углу звучали джазовые композиции – их обычный вечерний плейлист. Мне повстречались двое мужчин с голым торсом, сапбордами в руках и покрытыми песком ногами. Следом за ними прогулочным шагом шла пара среднего возраста в вечерних нарядах – видимо, собирались поужинать. И от меня не укрылось, что при взгляде на меня женщина плотнее запахнула свой палантин, несмотря на то что было тепло.

У входа в отель «Ла бель вю» меня снова затошнило. Согнувшись пополам, я выблевала все содержимое желудка в щель между горшком с геранью и стеной. Там ничего не было, кроме желчи. Вытерев рот и лицо рукавом, я толкнула дверь и вошла в отель.

Когда я дошла до середины вестибюля и протянула руку, чтобы открыть заднюю дверь, послышался голос:

– Мадемуазель?

Я остановилась и медленно обернулась.

Темноволосый мужчина за стойкой привстал и всем телом подался в мою сторону.

– Мадемуазель Флетчер Дэвис, тысяча извинений, но сантехник сегодня был занят и не смог починить le robinet – кран в вашей комнате.

Я вытянула руку, нащупала стену и облокотилась на нее. Опустив глаза, я заметила, что мои ноги босы и что за мной по кафельному полу тянутся грязные следы с примесью чего-то похожего на кровь.

– Но у нас освободился люкс, и мы с радостью перенесем туда ваш багаж, если вы захотите повысить категорию номера, – разумеется, бесплатно. – Он протягивал мне магнитную ключ-карту, и, секунду поколебавшись и не придумав ничего лучше, я сделала два шага по направлению к нему и взяла карточку. – Хотите, мы перенесем ваш багаж?

– Нет. Все в порядке. – Я сглотнула комок в горле.

– Люкс на одном этаже с вашим номером. На втором. Номер 47, с видом на море.

– Спасибо.

Почему я без обуви?

Он наблюдал за мной, и когда я не пошевелилась, сказал:

– Это хороший номер.

Я пошла по направлению к лестнице, но на моем пути встала пожарная дверь. Я постояла какое-то время, озадаченно глядя на нее, потом заставила себя повернуться.

– Не могли бы вы впустить меня в мою старую комнату? – спросила я у него. – Я забыла карточку внутри.

Он отвесил небольшой поклон:

– Да, конечно.

Немного повозившись за стойкой, он взял все, что нужно, поднял откидную столешницу и вышел. Он был субтильного телосложения, очень худой, и на нем была отглаженная белая рубашка с вытачками по бокам. Он подождал, пока я пройду через пожарную дверь на лестницу, и следом за мной поднялся на второй этаж. Там коридор уходил в обе стороны от лестницы. Опять запаниковав, я наклонилась, чтобы почесать свою босую ступню.

– Простите, – сказала я, – похоже, я вам тут навела беспорядок. Сейчас найду салфетки и приберу за собой.

Теперь, когда он оказался впереди меня, я знала, куда идти. Он свернул вправо от лестницы, остановившись у третьей двери. Засунул карточку в прорезь, повернул ручку и отступил на шаг назад. Сказал с небольшим поклоном:

– Вы уверены, что вам не нужно помочь с багажом?

– Спасибо, не нужно, я справлюсь.

Я прошла мимо него и закрыла за собой дверь.

Глава шестая

Постель была заправлена, покрывало туго натянуто. На полу стоял открытый чемодан, из которого вываливалась одежда. На комоде лежала гигиеническая наклейка от нового купальника.

У меня подкосились ноги, и я опустилась на пол, привалившись к стене спиной и смяв рюкзак. Я слышала шум, какое-то поскуливание, и поняла, что оно исходит от меня. Я зажала рот рукой, чтобы его заглушить.

Я не могла дышать: кто-то обвязал мою грудь веревками, и я могла делать лишь поверхностные вдохи. Мне хотелось зарыдать во весь голос, но в легких не было места. Почувствовав, что хочу в туалет, я выпуталась из рюкзака и доковыляла до ванной. Мне не удалось выдавить из себя ни капли, хотя я ощущала рези и давление в мочевом пузыре. Я сидела с закрытыми глазами, свесив голову между ног.

Что произошло? На мгновение мой мозг отключился, онемел, показывая мне лишь пустоту. Потом появились изображения: белые бугры костяшек пальцев Шона, когда он вцепился в полотенце; обмякшее тело Лулу. Меня опять начало рвать, тело сотрясалось от спазмов, но из меня ничего не выходило.

Я подошла к раковине и стала пить из-под крана. Вода текла по моей шее. Мое лицо в зеркале было серым, зрачки расширены. Краше в гроб кладут. Вот только я не умерла. Это Лулу умерла. Какая чушь. Она не могла. Это ошибка. Шутка. Я грубо стерла пальцами подводку с глаз, потом вымыла руки, все намыливая и намыливая их, пока мыло не выскользнуло из моих пальцев. Пошатываясь, я вернулась в комнату. Здесь были все ее вещи. Ее одежда. Из розетки торчала зарядка для телефона. На прикроватном столике валялась кисточка от туши, без тюбика. Не может быть, что все эти вещи здесь, а ее нет.

У меня в заднем кармане что-то завибрировало. Я сунула туда руку, и в моей ладони оказался чужеродный предмет – ее телефон. На экране висели сообщения, словно ничего не случилось. От Тодда – он спрашивал название ее отеля – и уведомление о сбое отправки. Ее сообщение, в котором она отказывалась от работы поваром, не прошло. На острове, где она его писала, не было связи. Но теперь интернет появился. Ей придется отправить его повторно. Экран мигнул: «Низкий заряд батареи», и я подняла свисающий из розетки шнур и воткнула его в телефон. Она всегда висела на телефоне – я подумала, что ей понадобится полностью заряженная батарея, когда она вернется.

Я закрыла кран в ванной, но до меня все доносилось: «кап, кап, кап».

Я начала собирать вещи, складывая все в чемодан: платья и шорты, купальники, саронги, нижнее белье, кашемировые шали. Топик и белые брюки – ее вчерашний наряд – лежали, вывернутые наизнанку, вместе с трусами. Обувь – туфли на шпильках, шлепанцы, одна пара кроссовок. Я забрала с раковины ее зубную щетку, тюбик пасты, лосьон для искусственного загара. В прикроватном столике я нашла беруши, айпад, шелковую маску для сна и ее паспорт.

Я работала быстро и без остановки. Меня обуяло непреодолимое желание забрать отсюда все ее пожитки и аккуратно сложить их в одно место. В голове у меня было пусто. Я просто делала свое дело. Когда все вещи были собраны, я присела на краешек кровати и осмотрелась. Не считая чемодана, стоящего на полу посреди комнаты, вокруг ничего не было. Словно Лулу никогда здесь не было. На долю секунды мое дыхание пришло в норму. Я ощутила спокойствие, как будто сделала это для нее. Потом, постепенно нарастая, как безмолвный вой, меня захлестнуло осознание всего ужаса ситуации.

Да у меня просто крыша поехала.

Лулу не нужны ее вещи. Не нужен телефон. Она не переезжает в другой номер.

Она умерла. Это случилось у меня на глазах. Шон сказал, что я в этом замешана. Но это не так. У меня на ногах кровь, но это моя кровь. Не ее.

Он ее убил.

Я повалилась вбок, на кровать, и ударилась головой о стену. Мне нужно было забыться. Но от собственных мыслей не сбежишь. Я хотела кричать – открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука.

И тут я увидела, как металл ударяется о дерево, как он вытягивает канат – якорь поднят; как нечеткие очертания ее белого тела исчезают под водой. Эти кадры мелькали у меня в голове. Я была там.

Он ее убил. И сделал это с наслаждением. Ненависть, свернувшаяся клубком у него внутри, не была для меня секретом. Его глаза неизменно загорались от возбуждения, если на горизонте маячил конфликт, – в Марокко и здесь, во Франции, когда он поехал обсуждать вопрос оплаты за «Пикассо» с хозяином бара, Дютруа. Он выходил из себя каждый раз, когда ко мне подкатывал какой-нибудь парень, если это не входило в его планы. Помню белые костяшки его пальцев, когда он хватал этих несчастных за шею. Он говорил мне, что носить, запирал меня в комнате. Помню его руку на моем запястье, когда я сказала ему, что дальше хочу идти одна. Я жила в постоянном страхе. Его склонность к насилию ждала лишь повода, чтобы проявить себя.

Он убил ее и в любую минуту может вернуться.

Я встала, закинула рюкзак на одно плечо, схватила телефон Лулу и взяла чемодан. Толкнув дверь локтем, я вышла в коридор. Впереди раздался какой-то звук, на лестнице послышались шаги. Кто-то сказал: «Attends»[119]. Я замерла. Неужели я опоздала? Я повернулась, чтобы снова нырнуть в комнату, но дверь захлопнулась за моей спиной, а ключа у меня не было. Я запаниковала, на секунду привалилась к стене, а потом вспомнила о комнате напротив – том самом люксе. Я пошарила в кармане и – о чудо! – нащупала магнитную ключ-карту. Запихнула ее в щель двери номера 47 и повернула ручку. Замок открылся, и я, толкая чемодан впереди себя, ввалилась внутрь. Дверь со щелчком захлопнулась у меня за спиной. Комната была такого же размера, как та, откуда я только что вышла, но одну стену здесь занимало окно, и мои нервные окончания тут же отреагировали на простор и обилие света.

Я пересекла комнату и выглянула в окно. Солнце парило над мысом. Низко висящие над горизонтом небольшие облака отливали розовым и сиреневым, но море по-прежнему искрилось. Я видела столы и стулья возле пивной на углу, чуть поодаль – цементные блоки по бокам дороги. Люди пили, разговаривали. Какая-то женщина воскликнула по-французски: «Да нет же!» Музыка разливалась в воздухе, поднималась вверх, где-то газовал мотоцикл. На пляже трактор граблями разравнивал песок, оставляя за собой частые борозды. За пределами моей головы с ее ужасами текла нормальная жизнь.

Я ощутила что-то вроде встряски, механического удара.

Это ощущение родилось не внизу живота, хотя мышцы там напряглись, а где-то выше, за грудиной, и побежало вниз по рукам и вверх по горлу. Я могла бросить не только Шона, но и эту жизнь. Я могла бы все рассказать полиции, а потом поехать домой. Смерть Лулу обрела бы какой-то смысл. Я могла бы начать сначала, съездить к Молли, устроиться на работу, найти жилье. Я могла бы стать кем-то другим. Я могла измениться.

Я порылась в своем рюкзаке в поисках телефона. У меня в голове прояснилось. Полиция. Надо сдать Шона в полицию. Почему я не могу найти свой телефон? Где он? Да и по какому номеру надо звонить? Я отбросила рюкзак в сторону. Я пойду вниз и найду жандармерию или спрошу на ресепшене. Я все им расскажу: что мы вышли в море на катере, выдавая себя за других людей, и она все узнала. А потом я расскажу им, что случилось дальше. И они мне поверят. Он был не прав. Я этого не делала. Это сделал он.

Но потом ясность и приподнятое настроение куда-то подевались, уступив место сомнениям и вопросам. Почему я не подняла тревогу раньше? Им не покажется подозрительным, что я не сделала этого сразу? Я проделала весь путь до отеля, поговорила с Клеманом, собрала ее вещи. Когда у меня были неприятности в Индии, Шон дал полицейским взятку, что-то наплел. И здесь он сделает то же самое. Он чувствовал себя увереннее при общении с представителями власти. Он втянет меня в это. И я действительно была виновата. Я провела с ними весь день. Я в этом участвовала. Я не убивала ее, но я подошла к ней в баре «У Рауля». Я выдумала кулинарные курсы. Украла ее заколку. И у меня в прошлом уже были проблемы с управлением гневом, и в моем досье это указано. К тому же Шон мог хитростью заставить обманутых нами ранее людей свидетельствовать против меня.

Я начала расхаживать по комнате, пытаясь собраться с мыслями. Если бы я могла просто дождаться возвращения в Англию, встретиться с Молли, уговорить ее помочь мне. И поговорить с Карен, моим соцработником, она всегда была на моей стороне. А Стивен, муж Молли, он работает в полиции – в департаменте информационных технологий, но у него есть связи. У нас были сложности, но он меня знает. Он скажет им, что я не способна на убийство.

Но как туда попасть, как добраться до дома, не угодив в лапы к Шону?

Мой паспорт в сейфе, и я не могу до него добраться, но у меня есть паспорт Лулу и… разумеется, у меня есть деньги.

Я посмотрела на рюкзак, лежащий в центре ковра, куда я его бросила.

Деньги.

Еще одна сложность.

Как развеселила меня вчера моя собственная ловкость рук, когда я стащила деньги из коробки и положила их в сумку прямо под носом у Шона. Небольшая проделка, кошки-мышки, казаки-разбойники. Детская игра.

Я снова вспомнила выражение его лица, когда он убил Лулу.

Тридцать тысяч евро. Неужели он спустит мне это с рук?

Я снова подошла к окну, внимательно посмотрела вниз. Он может явиться сюда в любую минуту. Я чувствовала, как мое сердце ускоряет свой бег. Он не знает, что я здесь, в номере 47, но я не могу оставаться здесь вечно.

Он не станет спешить. Он будет спрашивать обо мне в каждом отеле, очаровывая официанток и консьержей. Он покажет мое фото на вокзале, на автобусной остановке, в аэропорту. Он свяжется со своими контактами в других городах – типами, что ошиваются в районе транспортных узлов, – чтобы расширить область поиска. Сбежать невозможно. У него слишком много связей. Его щупальца повсюду.

Мне нужно ненадолго залечь на дно, сбить его со следа. Куда я могу поехать? Где я могу спрятаться так, чтобы он меня не нашел? Как можно исчезнуть прямо сейчас, чтобы в спокойной обстановке спланировать свои дальнейшие шаги? Должно же быть где-то такое место, где он будет искать меня в последнюю очередь?

Чемодан Лулу стоял на полу у моих ног. Я застегнула его в спешке, и сверху торчал клочок белого шелка – похоже на платье, а может, туника. У нее такая изысканная одежда – наверняка очень мягкая на ощупь.

У меня начала зарождаться мысль.

Я достала ее телефон из своего заднего кармана, ввела код и снова просмотрела ее сообщения, а потом и непрочитанные письма.

Я довольно быстро нашла то, что мне нужно.

Ребекка с нетерпением ждет встречи с Лулу в «Домен дю Коломбье» в субботу. Они с девочками возьмут такси от аэропорта и приедут часам к четырем, так что насчет ланча беспокоиться не нужно. «Если только что-то легкое, чтобы мы дотянули до ужина. Уже не терпится. Gros bisous[120], как говорят во Франции. Ребекка».

Я подняла рюкзак с пола и положила его на кровать. Спокойно поискала телефон и на этот раз нашла его. Он был в наружном кармане. У меня было три пропущенных от Шона. Мой палец на мгновение завис, а потом я нажала кнопку выключения. Вынула сим-карту, пошла в ванную и спустила ее в унитаз. Сам телефон я положила в мусорное ведро.

Я побрызгала себе в лицо водой, потом долго пила из-под крана. Выпрямившись, вытерла рот ладонью. Потом долго и пристально смотрела на свое отражение в зеркале.

Я так на нее похожа.

Глава седьмая

Я сидела в интернете до раннего утра – прочесывала разные сайты, изучала карты и соцсети. Люди ходили туда-сюда по коридору, и один раз мне показалось, что задребезжала дверная ручка, словно кто-то пытался войти. Сев на корточки, я притаилась за дверью, просто на всякий случай. Но спустя пару минут шаги стали удаляться.

Я ненадолго прилегла, но, едва закрыв глаза, вспомнила, как Лулу засмеялась, когда я сказала: «Кухня Нонны», как бретелька от майки соскользнула с ее плеча, когда она флиртовала с Шоном, и как я подумала, что она заметила, что я стащила ее заколку, но ничего не сказала. У меня в груди стало так тесно, словно ее придавили чем-то нереально тяжелым.

В шесть утра я приняла душ. Помыла голову и подсушила волосы полотенцем. Выдавив пасту на палец, почистила зубы. Мои шорты и футболка были все в грязи, и мне пришлось открыть ее чемодан, чтобы найти что-то из одежды. В том, чтобы надеть что-то из ее вещей, было нечто невыносимо интимное, но выбора у меня не было. Я нашла платье, на котором еще болтался ярлык с указанием цены, а значит, она его хотя бы не носила. Но она его выбрала, она его купила, а это уже плохо. Его перед был украшен крошечными зеркалами – такие вещи можно найти на рынке в Джайпуре, – но на этикетке значилось «Эггногг, Шордитч». Ее кроссовки были мне великоваты, поэтому я напихала в мыски туалетной бумаги. Еще нашла шляпу с полями, которые скроют мое лицо.

Потом я извлекла симку из ее телефона, засунула ее в книгу о суданских сестрах и прошлась по комнате, проверяя, не забыла ли чего, и вытирая все, к чему прикасалась, даже веревки, которые открывают занавески.

В 7:05 я подтащила к окну стул и села в засаду.

На часах было 9:37, когда появился Шон, – на час раньше, чем я предполагала. Значит, в кровати сегодня не разлеживался. Он был злее или же настроен более решительно, чем я надеялась. Я наблюдала за ним через тюль, сердце глухо стучало у меня в груди. На нем были темно-серые хлопчатобумажные брюки-слаксы и белая рубашка поло – полуофициальный наряд солидного человека. Он пару раз почесал подбородок – только что побрился, – сдвинул солнцезащитные очки с головы на нос и свернул налево, по направлению к «Раулю». Он был так же предсказуем, как любой из его объектов: сначала круассан и кофе, а уж потом дела.

Я пулей выскочила из номера и понеслась по коридору. С грохотом спустив чемодан на один лестничный пролет, оставшуюся часть пути я преодолела осторожно, шаг за шагом. Снизу не доносилось ни звука, ни шевеления, так что я продолжила спускаться, медленно и максимально тихо, до самого низа. Потом волоком дотащила чемодан до двери пожарного хода – шагов пять, не больше. Сквозь ячейки сетки внутри армированного стекла я видела входную дверь и улицу. Преодолеть расстояние от одной двери до другой и выйти на улицу можно меньше чем за минуту. Я надеялась, что на ресепшене никого не будет. Но за стойкой сидела опрятная блондинка, которую я уже видела.

Отпрянув от двери, я стала быстро соображать. Инстинктивно мне хотелось сбежать, но, может, так даже лучше: нет риска того, что кто-то из отеля обратится в полицию. Чем меньше переполоха на этом этапе, тем лучше.

Девушка за стойкой окинула взглядом мой чемодан, когда я приблизилась к ней, и на идеальном английском спросила, все ли мне понравилось. Мне показалось или вид у нее был настороженный? Может, ее встревожило мое выражение лица? Я попыталась улыбнуться.

Я сказала ей, что все было просто замечательно. Я назвала свое имя, и она проверила информацию в компьютере.

– Никаких дополнительных расходов? – спросила она, не отрывая глаз от экрана. Я покачала головой. Я ждала, заставляя себя дышать. Когда платишь наличными, иногда это вызывает подозрение. Мне не хотелось ошиваться здесь, пока она будет звать менеджера.

Постучав по клавиатуре, она подняла на меня глаза.

Я попыталась сглотнуть, но во рту у меня пересохло.

– Что ж, у вас уже все оплачено.

– Что, правда? – Я издала смешок.

– Да, все оплачено заранее, через сайт бронирования.

– Точно, – я кивнула, – вот я идиотка. Извините.

– Вызвать вам такси?

– Нет. – Я схватилась за ручку чемодана. – Не нужно. Прогулка пойдет мне на пользу.

– Едете дальше в какое-нибудь приятное место?

– Сяду на «Евростар», – сказала я, – и в Лондон.

Наклонившись, я побарабанила пальцами по стойке. Чем больше при общении с тобой человек задействуют свои органы чувств, тем с большей вероятностью он тебя запомнит. Послание для Шона, когда он спросит.

– Поеду домой.

На улицах Сент-Сесиль было полно народу – из центра города шли люди с тяжелыми сумками. Базарный день. Я максимально ускорила шаг, но ссутулила плечи и заставила себя сильнее покачивать бедрами. Походка – один из наших главных отличительных признаков. По лицу не всегда узнаешь человека, пока не окажешься с ним нос к носу, а знакомую манеру ходьбы приметишь и с двухсот ярдов.

Я заранее приглядела салон связи и теперь заглянула в него, чтобы купить предоплаченный телефон. Я опустила айпад Лулу в урну возле магазина. Автовокзал был в паре минут ходьбы, на главной дороге вдали от моря. Да и не вокзал это был, а просто остановка. Две женщины, сгорбившись, сидели на скамейке под поликарбонатной крышей, поставив между ног тяжелые сумки с покупками.

Я купила билет в киоске и укрылась за столбом в дальнем углу. Было душно, пластик раскалился от солнца. Мне было жарко, лицо и подмышки вспотели, голова под шляпой взмокла. Нужно было остановиться и купить бутылку воды, но теперь уже поздно. Выходить из укрытия рискованно.

Я специально пришла впритык к отправлению, но автобус опоздал на пять минут – пять мучительных минут у всех на виду. Наконец он подъехал к остановке, затормозив с шумным вздохом. Водитель открыл багажное отделение, чтобы я положила туда чемодан, и я забралась по лестнице в салон.

Воздух в автобусе был затхлый, пахло застаревшим потом и одеждой, пропитанной сигаретным дымом. Глядя себе под ноги, я прошла мимо нескольких пустых сидений и заняла место примерно в середине салона. Это было компромиссное решение: сидя впереди, можно быстрее выйти, зато здесь я не так бросаюсь в глаза. Я приказала себе успокоиться. Его не может быть в этом автобусе. Он еще пьет свой драгоценный кофе. И все же я чувствовала покалывание на спине, осознавала, что мое дыхание поверхностно, а руки дрожат.

Двигатель снова завелся с громким дизельным рокотом, воздух завибрировал, и автобус, вздрогнув, пришел в движение. Сент-Сесиль за окном убегала вдаль – пара круговых перекрестков, супермаркет, парковка, длинная улица с пальмами, уходящая вправо, в конце которой виднелось море. Набрав скорость, автобус с шумом катил по шоссе на запад, мимо промзон и неухоженных полей. Мы сделали остановку на трассе, на которой кто-то сошел, а кто-то сел в автобус. Я вжалась поглубже в сиденье, но из вновь прибывших было лишь двое британцев средних лет – мужчина и женщина. У мужчины в руках был путеводитель по юго-востоку Франции. Потом мы минут сорок ехали на север и наконец пересекли реку, проложившую себе путь по оврагу, – широкую, темную и на удивление полноводную, с учетом времени года. У меня было такое чувство, что городок, где мы остановились, чем-то знаменит – может, в честь него назван весь регион, как Дордон или Луара. А может, и нет. Я никогда не была сильна в географии. Это Молли обожала карты, столицы, горные цепи и все подобное. У семьи Ормород был пазл с флагами разных стран мира, и она часами его собирала. Теперь я жалею, что не сидела рядом с ней и мы не делали это вместе. Может, тогда бы они нас не разлучили.

Спустя еще полчаса мы добрались до Пуго, где я должна была выйти. Автобус проехал по широкому бульвару – полоске земли с коренастыми платанами и коваными скамейками – и остановился в его дальнем конце. Большинство магазинов были закрыты. Один угол занимала аляповатая детская карусель, разрисованная Микки Маусами, но она была закрыта и производила удручающее впечатление заброшенности, свойственное всем аттракционам, покинутым посетителями.

Если верить автобусной компании, следующего автобуса мне ждать пятнадцать минут, а значит, есть время купить что-то в булочной напротив. Я покатила чемодан за собой – с наскока преодолев высокий бордюр, он проехал под деревьями, по красной и сухой земле, и снова спустился на дорогу. Двое косматых мужчин в футболках с коротким рукавом и мешковатых джинсах пили кофе за столиками под открытым небом. Я зашла внутрь и попросила бутылку воды – выбрала такую, чтобы горлышко было широким и мне потом не пришлось терять времени, – а еще багет с ветчиной и сыром, на общую сумму в четыре с чем-то евро.

Я достала из пакета банкноту в пятьдесят евро и протянула ее стоящему за прилавком продавцу.

Продавец – парень с ежиком на голове и подводкой вокруг глаз – взглянул на меня, закатив глаза: «Серьезно?»

– Ладно, извини, – сказала я. – Давай мне еще вон те глазированные профитроли. Пять штук. Нет, десять. – Пока он их отсчитывал, я засыпала его вопросами: – Здесь всегда так жарко? Это семейный бизнес? Сколько ты здесь уже работаешь?

На самом деле неважно, о чем спрашивать. Как я уже говорила, я неплохо говорю по-французски. Главное – не затыкаться ни на секунду, когда «размениваешь деньги». Разговорного французского вполне достаточно, чтобы запудрить жертве мозги и отвлечь ее внимание от того факта, что я подменила банкноту в пятьдесят евро на десятку.

Он взял ее не глядя и дал мне сдачу с пятидесяти.

– Приятного аппетита, – сказал он, когда я развернулась, чтобы уйти.

Я умирала с голоду и смолотила багет, не дойдя до остановки. Сделав несколько больших глотков, я плеснула водой себе на шею сзади. Затем открыла бумажный пакет, долго смотрела на профитроли, потом закрыла пакет и засунула его в ближайшую урну.

Машин на улице было мало. Больше никто не ждал автобуса. Даже здесь, в тени, воздух словно загустел, ощущение реальности притупилось. Маленькие светло-коричневые голуби клевали что-то в сточной канаве. Я заглянула в свой новый телефон, чтобы узнать время, потом окинула взглядом площадь, снова перевела взгляд на телефон. Пятнадцать минут уже прошли. Было почти четыре часа дня. В своем вчерашнем письме Ребекка Отти упомянула о легких закусках. Я должна притащить какой-нибудь еды. А потом ведь еще и ужин будет. Возможно, Лулу планировала приехать туда заранее. Я видела в расписании автобус в семь утра – может, она собиралась ехать на нем. Или хотела взять машину напрокат?

А автобус, между тем, так и не приехал. Было уже четверть пятого, он опаздывал на полчаса. Я не могла ждать здесь до бесконечности. Судя по указателям, здесь где-то был вокзал, но я не была уверена, что какой-то поезд довезет меня до Сен-Этьена. Да и дойти до станции казалось непосильной задачей. С таким огромным чемоданом далеко не уйдешь. Я долго смотрела на него, размышляя, не оставить ли его здесь и не отправиться ли дальше без него. Нет, это было бы безумием. Там у меня одежда и туалетные принадлежности, и даже если они мне не нужны, я должна приехать на место с чемоданом, полным вещей. Именно этого от меня ждут.

Я стояла перед рядом домов из красного кирпича, окна которых были закрыты ставнями. Узкий тротуар был в тени. Больше никто не ждал автобуса. В этом углу площади не было ни души, хотя на противоположной ее стороне двое мужчин по-прежнему сидели возле булочной. Я оставила чемодан на месте и снова пересекла площадь.

Да, они знают, какой мне нужен автобус, и он действительно ходит по пятницам – только у него остановка на соседней улице, ближе к реке. Нет, сегодня автобусов больше не будет, и вряд ли Патрис, местный таксист, сейчас работает. Он уехал в Тулузу, к своей беременной сестре. Мужчина постарше, которого звали Антуан, покачал головой. Парень Кароль – еще тот прохвост. У него самого с ним были проблемы. Чем больше Патрис ее поддерживает, тем лучше. Он погрозил мне пальцем:

– Ты это, будь начеку. Здесь полно разных ублюдков.

Высказав данное предположение, Антуан плавно перешел к рассуждениям о том, куда вообще катится этот мир. Наконец, заправив волосы за уши, он спросил, куда именно я направляюсь. Когда я сказала, что еду в Сен-Этьен, он выпятил нижнюю губу и жестом указал на своего собеседника:

– Паскаль, твой выход. Он скоро туда поедет.

Паскаль нежно сжимал в руке увесистый испаритель. Поднеся его к губам, он глубоко затянулся. Облачко белого пара, вырвавшееся у него изо рта, пахло карамелью.

Пожав плечами, он поднялся на ноги, и мужчины тепло обнялись. Потом мы вдвоем снова перешли через площадь, чтобы забрать мой чемодан, и я последовала за ним по узкому тротуару, отходившему от площади как раз в этом месте. Мы дошли до пустыря, где было припарковано несколько машин, и Паскаль направился к белому поцарапанному хетчбэку, на одном боку которого красовалась солидная вмятина. Закинув чемодан в багажник, он убрал с пассажирского сиденья трос, какие-то обертки и старое полотенце, а потом открыл мне дверь.

Сначала мы молчали. Думаю, я была слишком занята – привыкала к запаху в салоне. Карамель из его испарителя заглушала другие, более пикантные ароматы – здесь пахло псиной и сыром, а еще чем-то растительным, вроде гнилого лука. Я знаю, что никто в здравом уме не садится в машину к незнакомому человеку, но я собрала достаточно подсказок. Он попытался покатить чемодан вместо меня, а когда они с Антуаном обсуждали Кароль, сестру Патриса, их обоих, похоже, волновала ее безопасность. В общем и целом, приличный человек.

Он выехал с пустыря и, придерживая руль одной рукой, копался в бардачке. Первую кассету забраковал, вторую пренебрежительно бросил на пол. Третья его удовлетворила, и он засунул ее в магнитофон. Это был Элтон Джон.

– Какое ретро, – сказала я ему, надеясь, что во французском языке слово «ретро» имеет такой же позитивный смысл, как в английском. Я имела в виду кассету, но и к музыке это относилось в не меньшей степени. Он кивал в такт музыке – играла «I’m still standing»[121], – и закивал еще энергичнее в ответ.

Он свернул налево, затем направо и поехал прямо, в основном под горку. Потом остановился на парковке у супермаркета «Казино». Сказал, что ему нужно перемолвиться с кем-то парой слов, но он тут же вернется. Он направился к входу, и я, подождав несколько минут, решила последовать за ним: такую возможность упускать нельзя.

Я быстро обошла магазин, собирая все, что нужно: хлеб, листовой салат, пачка замороженных круассанов, майонез, горчица, два жареных цыпленка. В глубине магазина я увидела Паскаля – он разговаривал с мужчиной в белой спецовке. Он меня не заметил.

Расплатившись, я загрузила свои припасы в мелкую коробку, на дне которой еще виднелись следы хранившихся там когда-то консервных банок. За покупки я заплатила деньгами, подрезанными у владельца кафе, – по крайней мере, я снова вложила их в местную экономику.

Паскаль оставил машину незапертой, но в салоне было слишком жарко, и я ждала его снаружи. Через стекло я видела его телефон, подсоединенный к зарядке. Я какое-то время пялилась на него, борясь с искушением, потом отвела взгляд и стала наблюдать за входом в супермаркет. Скажу ему, когда выйдет, чтобы был осторожнее.

Сен-Этьен оказался маленьким и компактным. В центре находились церквушка, супермаркет и булочная, а рядом – оборудованная под парковку бетонная площадка. Я сказала Паскалю название особняка – «Домен дю Коломбье», – и он, похоже, знал, где это, судя по тому, что проехал деревню насквозь и покатил дальше, по широкой аллее, обрамленной деревьями. Потом свернул налево, на однополосную дорогу, пересек горбатый мостик и поехал вверх по склону холма. По обеим сторонам дороги тянулись ряды склонивших головки к земле подсолнухов. Они напомнили мне о еще одном пазле, который нашла Молли, правда, на том было изображено поле маков. Я спросила Паскаля, почему подсолнухи поникли, – может, потому, что уже вечереет, а утром они снова потянутся к солнцу?

Он взглянул на меня с любопытством.

– Нет. Они умерли, – сказал он.

После этого мы оба замолчали.

Паскаль свернул на узкую грунтовую дорогу и немного проехал по ней. Машина подпрыгивала на ухабах, потом снова поехала в гору, где дорога сужалась еще сильнее, с одной стороны ограниченная полем, а с другой – деревьями. Затем он остановил машину перед красивыми, ажурными воротами, окаймленными парой высоких, остроконечных хвойных деревьев черно-зеленого цвета. Мы оказались на небольшом возвышении – по другую сторону ворот дорога шла под уклон, к стоячему пруду и какой-то постройке, похожей на хлев. Я вышла из машины. Вокруг трещали цикады.

Паскаль достал из багажника чемодан, коробку с покупками, мой рюкзак и поставил их на обочине.

– Еще увидимся, – сказал он, подняв большой палец, а через пару минут уже забрался обратно в машину.

Сквозь решетку был виден дом – в кремовых, лиловых и темно-красных тонах. Надо мной возвышалось ярко-синее небо. Внезапно мне стало жарко, швы на лифе платья царапали кожу, словно жара весь день собиралась с силами и достигла пика именно сейчас. Мне давно знакомо это чувство – когда приезжаешь в новое место и внутри тебя просыпается надежда, а тебе тут же нестерпимо хочется задушить ее в зародыше, пока все не покатилось к чертям собачьим.

Когда маленькая белая машинка тронулась с места и покатилась прочь, я с трудом сдержалась, чтобы не побежать следом за ней.

Глава восьмая

За воротами виднелся длинный приземистый дом с маленькими окнами, почти упиравшимися в старинную черепичную крышу. Он был больше, чем на сайте риелторского агентства, – более величественный, но и более обветшалый. Его вполне можно было назвать коттеджем. Дом казался заброшенным. Бледно-голубые ставни на окнах закрыты, а подъездная дорожка усыпана сморщенными, как руки старика, фиговыми листьями. Сперва мне показалось, что здесь царит тишина, но я, разумеется, ошибалась. Уже довольно скоро я начала различать фоновые звуки – отрывистые плевки автополива вперемешку со стрекотом цикад, низкое гудение мотора в бассейне и жужжание пчел. Не пройдет и суток, как мои уши научатся слышать и другие звуки – хруст шагов по гравию, шлепки сандалий по камням, – и я выясню, в каких местах в доме и на участке вокруг лучше всего разносятся звуки, даже шепот.

А пока, полагая, что тут одна, я прошла по подъездной дорожке к дому, чтобы найти ключ, о котором мне «напомнили» в письме; он лежал в терракотовом горшке справа от входной двери. Когда я рылась там, уткнувшись в растение – синее, с длинным дрожащим стеблем, – послышался голос из ниоткуда:

– Лулу!

Я сделала резкий, порывистый вдох. Почувствовала, как земля покачнулась, когда я распрямлялась. Что я делаю?

– Мне показалось, я слышала, как подъехала машина. Наконец-то ты здесь. Слава богу. Я уже собиралась тебя с собаками искать.

Из-за левого угла дома появилась невысокая блондинка в купальнике, красиво обтягивающем тело. Она хмурилась, глядя на меня. Когда она подошла ближе, до меня дошло, что она не хмурится, а морщится от боли, ступая босыми ногами по острым камням.

– Я была вне себя, – сказала она, подойдя ко мне. – Я-то думала, ты приедешь сюда намного раньше. Где ты была? Я тебе миллион раз звонила. – Она говорила очень быстро и производила впечатление человека, с трудом сдерживающего энергию и эмоции.

– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала я.

– Ты как сквозь землю провалилась. – Она приоткрыла рот в притворном ужасе. – И что бы я тогда делала? У меня полный дом гостей, а ты валяешься мертвая в какой-то канаве.

Она все еще кривилась, не то улыбаясь, не то гримасничая.

– Конечно, это все проблемы первого мира[122], но ты ведь понимаешь, это… – Она опустила руки и склонилась в скромной и простодушной благодарности. – Мой отпуск.

Ногти у нее на ногах были такого же неоново-розового цвета, как у Лулу. Ее купальник был абсолютно новым: не успел ни растянуться, ни выцвести. Он был усеян сотнями крохотных белых якорей.

Я взяла себя в руки.

– Да, конечно, – с понимающей улыбкой сказала я.

Она выпрямилась.

– Все в порядке? Никаких нервных срывов? Где ты припарковалась?

– Прости. Без приключений не получилось добраться. Я без машины. На такси приехала.

– Ох, – вздохнула она, снова бессильно ссутулившись, но быстро распрямившись обратно. – Ну, ладно. Можем вписать тебя в нашу страховку. – И вновь озадаченно нахмурилась: – Но где твой багаж?

– Вон там. – Я указала за ворота.

– Хорошо. Что ж, ты уже бывала в этом доме и знаешь, где бросить вещи. Тебя поселили в «голубятне». Мы сидим у бассейна. Познакомишься с моими девочками, когда будешь проходить мимо.

Она снова продемонстрировала мне свои зубы, растянув губы в улыбке. У нее были очаровательные синие глаза и подходящие по цвету подводка и тушь. В молодости она была хорошенькой – миниатюрной и худенькой, как на том свадебном фото, которое она опубликовала в Фейсбуке в честь недавней годовщины. Ее прическа – челка забрана наверх и зафиксирована заколкой – напомнила мне о женщинах, каких я встречала в Индии: они тоже делали надо лбом начес в попытке вернуть утраченную юность.

– Кстати, дом открыт. Если тебе нужно закинуть что-то на кухню. – Она сцепила руки на груди и, воздев очи к небу, с облегчением, но не без упрека, сказала: – Слава богу, наконец-то ты здесь.

Переваливаясь с ноги на ногу, она направилась обратно, за угол здания, на сей раз отчетливо ойкая. Я проводила ее взглядом. Я знала, что у нее есть кошка – фотогеничный черный бенгал по кличке Артур – и что она работала в издательском бизнесе, пока не родила первого ребенка. Я знала, что она состоит в книжном клубе и в клубе любителей пеших прогулок; что ее беспокоит собственный вес и градостроительное самоуправство районных властей в Лондоне, а может, еще и судьба сирийских беженцев, судя по тому, что она участвовала в забеге на пять километров, чтобы собрать для них деньги. Я видела ее дом изнутри. Я знала, какие у нее шкафчики на кухне, какого цвета стены в гостиной, какая мебель во дворе. Что она знала обо мне? В некоторых ситуациях объекта подводят его комплексы, в других – уверенность в себе и своей неуязвимости. Ребекке Отти не приходило в голову, что я могу быть кем-то другим, а вовсе не поваром, которого она ждет.

Хрустя гравием, я снова вышла за ворота, чтобы забрать рюкзак, чемодан и коробку с едой. Мне пришлось ходить туда-сюда дважды, но в итоге я вернулась к входной двери. Встретившись лицом к лицу с этой женщиной, я дрогнула и чуть не сбежала. Как оказалось, чтобы остаться, нужно не так много телодвижений – требуется всего лишь переставлять ноги в нужном направлении.

Я сделала глубокий вдох, заполняя ноздри теплым ароматом шалфея, смоковницы и розмарина, и толчком открыла дверь.

Мне нравился наш маленький «магазинчик» в Марракеше; я вспомнила о нем в тот момент, когда переступила порог особняка «Домен дю Коломбье». В холле было неожиданно прохладно, совсем как там, так же пахло старым деревом, и царила такая же темнота, словно свет проникал сюда не напрямую, а через толщу воды. Первым делом я увидела большой резной дубовый комод, где стояли круглая стеклянная лампа и грубая керамическая чаша с лимонами. Я знала этот прием: это место тоже кто-то «облагораживал».

С минуту я стояла, привыкая к своим ощущениям. Дома сами подсказывают тебе, как себя вести. Я мало что помню из нашей жизни в квартире вместе с Джой, но в домике Ормородов в Гастингсе был толстый кремовый ковер, отчего у тебя возникало чувство, что надо смотреть, куда наступаешь, словно ты самая грязная вещь в этом доме. В «Фэйрлайт-хаус» все поверхности были обшарпанными, а стулья через один поломанными – невозможно было даже думать о нем как о своем доме. Это была просто крыша над головой и стены по бокам – там ты мог бесцельно шататься из угла в угол или пытаться отыскать место, чтобы побыть одному.

Я не могла понять, что чувствую здесь. Дом, казалось, замер и как будто затаил дыхание. Передо мной была лестница и открытая дверь в гостиную, а налево уходил узкий коридор. Туда я и свернула. Коридор кончался дверью – толкнув ее, я очутилась в просторной, светлой кухне. Плитка на полу, синие и белые изразцы на стенах, медные кастрюли, свисающие с крюков над плитой, белая раковина – глубокая, как в ресторане. Кофемашина, чайник, тостер. Огромный серебряный миксер. Одна из полок была уставлена неимоверным количеством корзинок. В помещении было пусто и чисто, не считая использованного чайного пакетика, оставленного кем-то на краешке кухонного островка. Под ним образовалась стекающая на пол красно-коричневая лужа. За кухонным островком стоял большой стол со стульями; открытые двери выходили на террасу, где виднелись еще один стол и керамические горшки; лужайка, утыканная кустами и фруктовыми деревьями, шла под уклон, упираясь в какие-то здания.

Поставив коробку с продуктами на прилавок, я вышла из кухни через дверь, ведущую в маленький кабинет – тесный, с нависающими над головой деревянными балками и протертым ковром, – а оттуда попала в комнату отдыха. В царящем здесь полумраке я различила мягкий темно-серый диванчик и два кресла с прямыми спинками, стоящие возле гигантского камина, кирпичная кладка вокруг которого почернела от сажи. Я открыла защелку на двустворчатой двери и потянула половинки на себя, затем отперла ставни и толкнула их наружу. Комнату наводнил ленивый теплый свет. На стене висела картина с изображением деревни и холма за ней. За стеклом, на фоне холма, я увидела крошечных расплющенных насекомых. Бедолаги. Наверное, заползли внутрь и застряли.

Я вышла из комнаты через другую дверь и сразу очутилась в прихожей. Проход, ведущий в противоположную от кухни сторону, упирался в закуток, где стояла стиральная машина, стопками лежали разнообразные полотенца и были расклеены записки со строгими надписями вроде: «Синие полотенца предназначены для бассейна. Белые полотенца ни в коем случае не должны покидать пределов дома». Еще за одной дверью была отдельная ванная, где дизайнер прибегнул к разнообразным ухищрениям – симпатичные картинки, изысканное мыло, корзинка для рулонов туалетной бумаги, – только чтобы отвлечь тебя от резкого запаха мочи.

В прихожей я снова бросила взгляд на убегающие вверх ступени лестницы, но решила не испытывать удачу. Я вышла из дома через парадную дверь – после царящей в доме прохлады жара просто сбивала с ног. Закинув на плечи рюкзак, я взяла чемодан за ручку и поволокла его за угол дома – в том же направлении, куда направилась Ребекка. Здесь гравий уступал место колючей траве. За моей спиной располагалась терраса, а впереди – лужайка с наползавшими на нее длинными, угловатыми тенями. Чуть поодаль, за несколькими фруктовыми деревьями, виднелась изгородь с калиткой. За ней поблескивала вода, а по обе стороны калитки тянулись каменные постройки кремового цвета, одна из которых, по всей видимости, и была «голубятней».

Я покатила чемодан в том направлении, но возле калитки замешкалась. Бассейн находился в вытянутом внутреннем дворе. Широкие ступени, исчезающие в мерцающей бирюзовой воде, кусты розмарина в огромных горшках, ряд светлых деревянных лежаков на длинной полосе из розового камня.

Мать и дочери собрались в дальнем конце двора, под еще одной изгородью, в последнем освещенном солнцем треугольнике. Завидев меня, Ребекка положила книгу на колени и прикрыла рукой глаза от низких солнечных лучей.

– А, Лулу, – сказала она. – Ты нашла нас. Подойди, поздоровайся.

Я открыла калитку и направилась к ним. Две девушки лежали на животе, свесив руки по краям лежаков, как утопающие. Я очень мало о них знала: слишком жесткие настройки приватности были в их соцсетях. У одной были темные волосы, у второй – светлые, и они походили на двух принцесс из детской книжки. Таково было мое первое впечатление.

Они обе медленно повернули головы.

– Привет, – сказала та, что со светлыми волосами, дружелюбным, но сонным голосом. Вблизи я увидела, что волосы у нее не светлые, а серо-синие – обычно в такой цвет красятся старушки, но сейчас он был в тренде. Она еще не открыла глаза, и я заметила на ее веках толстую черную подводку.

Темноволосая перевернулась на спину и приподнялась на локтях. У нее была короткая стрижка с густой, тяжелой челкой, и старомодный атласный купальник красного цвета, с драпировкой на груди, как платье для выпускного в пятидесятых.

– Ты пришла, – сказала она, приложив одну ладонь к груди и издав тяжелый вздох. – Слава Всевышнему. – Она сложила руки в молитвенном жесте.

– Да ради бога, Марта, – сказала ее мать. – Я не так уж сильно беспокоилась. («Марта, 17 лет» – значилось в первом электронном письме от Ребекки.)

– Ты шутишь? – Вторая дочь резко села на лежаке. («Айрис, 15 лет».) На ней было зеленое бикини с асимметричным лифчиком, державшимся на одной бретельке. – После обеда ты всю дорогу с ума сходила.

– Теперь она здесь, – сказала Ребекка. – Остальное не важно. – Медленно выговаривая слова, чтобы подчеркнуть свою сдержанность, она одарила меня спокойной улыбкой – уверена, эта демонстративная безмятежность предназначалась скорее для них, нежели для меня. Хотя ни одна из них этого, похоже, не заметила. Айрис разглядывала камешек у себя в пупке, а Марта по-прежнему смотрела на меня.

– Симпатичный халатик, – сказала она. Ее выражение лица было оценивающим, любопытным – она уже приготовилась испытать разочарование.

– О, спасибо. Оно из… – я теребила ткань, пытаясь вообразить этикетку, – «Эггногга», по-моему.

– А, из «Эггногга!» – Она вытянула руки над головой, как кошка. Они обе походили на кошек. Марта – худая и холеная, Айрис – немного диковатая. – Если честно, я недавно нашла платье из «Эггногга» на «Дипоп»[123], но девчонка, которая его продавала, слишком заломила цену.

– Обожаю «Дипоп». Ты продаешь что-то или только покупаешь?

– Вообще-то, в основном продаю.

– Марта еще тот предприниматель, – встряла в разговор Ребекка. – Но заметьте, на почту в итоге идти приходится мне.

Я закатила глаза в знак поддержки, но потом снова быстро перевела взгляд на Марту.

– Мне кажется, это так здорово. Это ведь практически переработка. Вся эта перепродажа идет планете только на пользу.

– Угу, наверное, – согласилась Марта. – Ну, то есть, я на это надеюсь.

– В одном городке неподалеку есть миленький винтажный магазинчик, – сказала я. (Должен быть, я в этом уверена.) – Как-нибудь съездим с тобой туда.

– Чудесненько, – сказала Ребекка, – у вас будет девчачья поездка.

– Я тебя умоляю, мама, – сказала Айрис, – перестань говорить «девчачий». Это унизительно.

Посмотрев на меня, Ребекка подняла брови.

– Видимо, я всегда должна называть себя женщиной. – Она говорила медленно, словно объясняла какие-то правила, тиранические и вместе с тем идиотские. Потом повернулась к своей младшей дочери: – Или тебе больше понравилась бы «старая ведьма»?

Я сочувственно улыбнулась: интересные у них взаимоотношения – близкие с примесью воинственности. Это можно использовать.

– Что ж, пойду брошу вещи, – сказала я.

Опустив ноги на землю, Ребекка стала складывать свои пожитки – лосьон, солнечные очки, субботний выпуск газеты – в гигантскую розовую пляжную сумку с кисточками.

– Там же, где в прошлом году, – сказала она, кивая на здание, напоминающее перестроенный хозблок, по правую руку от бассейна. – Ты должна чувствовать себя там как дома.

– Да, – улыбнулась я и направилась к нему, катя за собой чемодан.

Толкнув дверь, я вошла внутрь. Пахло плесенью и чем-то сладким, словно где-то здесь лежали подгнившие апельсины. Там хранились разные приспособления для бассейна – гигантский сачок на палке, похожее на пылесос устройство со шлангом и стопка грустных надувных матрасов, из которых выпустили весь воздух. Это не могло сойти за спальню, даже для обслуги. Я уже продумывала свой выход к публике у бассейна, но вдруг заметила в углу узкую, крутую лестницу. Я решила не сдаваться и забралась по ней наверх.

Лестница привела меня в квадратную комнату с низким куполообразным потолком и маленьким окошком со ставнями. Здесь, под крышей, была просто духовка – воздух был сухой, как солома. Я разглядела двуспальную кровать в окружении москитной сетки, над кроватью висела картина с изображением винограда, а рядом, у стены, стоял комод. С потолка свисала люстра – колпак разболтался, и из-под него виднелись напоминающие кишки провода. Что-то шуршало у меня над головой. Голуби? Мыши? Справа была маленькая душевая, отделенная от комнаты занавеской из бусин.

Скинув рюкзак, я рухнула на кровать, внезапно ощутив, что мои душевные силы на исходе. Я здесь. Я это сделала. Проделала такой большой путь и осталась цела и невредима. Пережила первую встречу со своим работодателем. Внизу никто до сих пор не усомнился в том, что я Лулу. По идее, я должна испытать облегчение. Но теперь при мысли о том, что придется затащить наверх ее чемодан, снова прикоснуться к ее вещам, стать ею, – мне стало казаться, что этого я не выдержу. Слишком интимное и печальное действо.

Я закрыла глаза и заставила себя подумать о Молли. Представила ее и Стива в саду: на них спортивные штаны, над головами висят аккуратные корзины с яркими цветами, а под ногами крутятся джек-рассел-терьеры. Они наверняка пьют джин-тоник из банок – получают удовольствие от субботнего вечера. А может, Стив на кухне, готовит свое фирменное тайское карри, чтобы угостить им свою королеву.

Мне страшно захотелось услышать ее голос.

Внизу скрипнул лежак Ребекки, босые ноги тихо прошлепали под моим окном, задребезжала калитка. Она что-то сказала насчет распаковки вещей. Я переместилась к окну и толчком открыла ставни. Несколько минут было тихо, а потом девочки начали разговаривать.

– Ты собираешься ей рассказать? – Судя по голосу, это Марта.

– Нет.

– Но ты же вроде сказала, что сделаешь это, когда мы приедем сюда.

– Не могу.

– Я не шучу, она все узнает, Айрис. И ты это знаешь. Лучше сама ей скажи.

– Да она точно меня убьет.

Марта что-то сказала – слишком тихо, и я не расслышала, – потом скрипнули пружины, когда кто-то поменял позу. Послышался плеск воды: одна из девочек прыгнула в бассейн.

Я подождала, но продолжения разговора не последовало. Услышанное меня взбодрило, и я сосредоточилась на том, что нужно сделать сейчас. Осмотрев комнату на предмет потенциальных тайников, я сняла со стены над кроватью висевшую там картину. Рама у нее была старая, деревянная, и мне удалось закрепить паспорт на ее обратной стороне, подсунув под свободно болтающуюся леску и придавив гвоздиками. Повесив картину обратно, я старательно выровняла ее, чтобы края совпадали с отметинами на стене. Телефон Лулу я просунула между матрасом и каркасом кровати.

Потом открыла пластиковый пакет, в котором лежали деньги. Посмотрела на пачки банкнот в пятьдесят евро, перехваченные бумажной лентой. Итак, здесь должно быть тридцать тысяч. Я посчитала пачки – всего двенадцать, включая ту, которую я вскрыла. Я достала нетронутую пачку и пересчитала банкноты. В каждой пачке было сто купюр – вроде все сходится. Я вынула еще пару банкнот из уже открытой пачки. Возможно, они мне не понадобятся, но будет неплохо иметь их при себе. Я открутила крышку от бутылки, которую купила сегодня. У нее было достаточно широкое горлышко, чтобы просунуть внутрь пачку денег, скрученную в тугой рулон. Я начала запихивать пачки в бутылку.

Погодите.

Я прервала свое занятие.

Если в каждой из этих пачек по сто банкнот номиналом пятьдесят евро, это значит, что в каждой из них… по пять тысяч евро. А таких пачек всего двенадцать. Так что…

Здесь не тридцать тысяч евро, а шестьдесят.

Что-то не сходится. Откуда взялись еще тридцать штук? Бо́льшую часть наших денег Шон хранил на банковском счете. В сейфе лежали деньги, заработанные на «Пикассо». Николс дал нам шестьдесят тысяч евро, половина из которых причиталась бармену, Дютруа, и Шон встречался с ним, когда я болела. Да, между ними произошла ссора, но Шон сказал, что со всем разобрался. Он что, так и не отдал ему деньги? Или тот парень не пришел на встречу, а Шон скрыл это от меня, а может, как-то обдурил его. Как ни крути, ситуация дерьмовая.

Шон мог бы простить мне тридцать тысяч. Но шестьдесят? Шестьдесят штук, из которых ему, возможно, принадлежали тридцать?

Я расшнуровала кроссовки Лулу и стянула их. Ногам стало легче. Голова пульсировала. Я неимоверно устала. Закинув ноги на кровать, я прислонилась головой к стене. Неправильно было приезжать сюда, но теперь уже слишком поздно. Через минуту я положу оставшиеся деньги в бутылку и спрячу ее в бачке унитаза. Закрыв глаза, я вспомнила кафе в книжном магазине в торговом центре, куда я захаживала, когда мне было четырнадцать и когда все уже начало выходить из-под контроля. Помещение в помещении внутри другого помещения. Похоже на здешнее. Я нахожусь в комнате под крышей хозяйственной постройки, находящейся на территории другого здания.

Шестьдесят тысяч евро. Невозможно прятаться вечно. Я знаю это с детства. В конце концов тебя обязательно найдут.

Глава девятая

Когда я шла к дому, воздух вокруг был теплым и плотным, а края неба окрасились в нежно-коралловый цвет. Пахло инжиром. Трещали цикады, а в дальнем конце сада плевался автополив. Когда я проходила мимо кустов, из них выпорхнула серая птица.

В кухне, возле чайника, я обнаружила папку с наклейкой: «Домашняя библия» – и пролистала ее, пока не нашла пароль от вайфая. Я ввела его в свой новый телефон и оставила папку возле двери, чтобы позже не забыть забрать. Пришло время готовить ужин. Цыплята были еще более-менее теплыми, и, вскрыв пластиковую упаковку, я вывалила их на большую тарелку, затем вытряхнула из пакета в большой салатник смесь салатных листьев, порезала хлеб и красиво разложила в одной из множества корзин. И наконец, я выдавила остатки майонеза в небольшую формочку, добавила к нему солидную порцию горчицы и помолола прямо туда немного перца. Когда сидишь рядом с баром, можно подглядеть много интересных идей.

Я накрыла на троих стол на террасе, но потом появилась Ребекка и настояла на том, чтобы я добавила посуду еще на одного человека. Она переоделась – теперь на ней было длинное белое платье-кафтан. Она завила волосы, а ее губы поблескивали розовым.

– Ну пожалуйста, поужинай с нами, – умоляла она, доставая из холодильника бутылку вина. – Давай. Фил только что звонил – сказал, что пробки ужасные, и он приедет очень поздно. Нам будет одиноко одним.

Я расставляла стаканы и остановилась, чтобы слегка протереть один из них льняной салфеткой.

– Твой муж не любит летать?

– Он летает по работе. Если приходится. – Она села за стол. – Когда мы приезжаем во Францию, он предпочитает ездить на машине. Обычно он никуда не торопится и по дороге останавливается в отелях – любит немного побыть наедине с собой после офиса. Он и правда очень много работает.

Я вежливо спросила, чем же он занимается, хотя заранее знала ответ – он занимает руководящую должность в крупном издательстве. Ребекка в красках рассказывала мне, как он начал карьеру в одном академическом издании и как именно она проводила собеседование, когда он пришел устраиваться на работу, и тут на террасе появилась Марта.

– Выходит, папа лишил маму карьеры, – сказала она. Она походила на статую в своей золотистой блузке с воротником-стойкой и в обтягивающих черных шортах, с гладкими загорелыми бедрами и тонкими лодыжками. Она расчесала волосы на косой пробор и приподняла челку, отчего ее внешность стала более мягкой, в ушах у нее болтались длинные черные винтажного типа сережки.

– Она пожертвовала карьерой ради нас, – появившись в дверях, сказала Айрис. На ней были утягивающая майка персикового цвета и спортивные штаны, из-под которых виднелись трусики-танга.

Марта сложила ладони перед собой, словно вознося хвалу небесам.

– Мы в долгу перед ней.

– Очень смешно, девочки. Марта, принеси тарелку для Лулу. Садись, садись, садись.

Тогда я пожалела, что не переоделась. Надо было хотя бы принять душ. Белые промежутки между пайетками на платье Лулу посерели от грязи. Я знала, что под мышками у меня пятна от пота. Уже стемнело, но воздух до сих пор был теплый, как вода в ванне. Я зажгла уличные светильники – щеки, волосы и тела трех женщин, словно поглощая свет, сами начали сиять.

Я пустила еду по кругу, вызвав вздохи облегчения. Салат вызвал у Ребекки восторг. («Я тот еще кролик, жить не могу без зелени».) Когда она налила мне бокал вина, я сделала вид, что отпила из него. (Люди пьющие любят, когда ты пьешь вместе с ними. Если не будешь пить, они подумают, что ты их осуждаешь.)

– Santé[124], – добавила она, поднимая бокал. – Выпьем за прекрасный, безмятежный отпуск.

Я тоже подняла свой бокал, глядя ей в глаза, а потом тихо поставила его обратно.

– У Лулу он может быть не такой уж и безмятежный, – сказала Айрис. – Она ведь сюда работать приехала. Может, будешь думать, прежде чем говорить?

Ребекка уже успела взять куриное крылышко и впиться в него зубами.

– Лулу не возражает. К тому же… – Она положила куриную косточку на край тарелки и быстро облизала кончики пальцев. – Готовка для нее не тяжелый труд. Это ее «отрада» – так она написала в своем письме.

– Это правда, – сказала я все с той же улыбкой. – Я счастлива быть здесь.

Я умирала от голода и откусила кусочек от импровизированного сэндвича из хлеба и курицы. Невероятно вкусно.

– Тебе будет легко работать с нами, вот увидишь, – продолжала Ребекка. – Надеюсь, легче, чем в прошлом году. Ужины на кухне. Лазанья. Время от времени – кусочек вкусной рыбки. Что-то вроде этого. И не забудь приготовить твою всемирно известную тушеную курицу «по-охотничьи» с овощами и грибами в томатном соусе. Ах да, Катя еще упоминала в письме, что ты готовишь вкуснейшего жареного тунца.

Я кивнула.

– Договорились. Как я говорила по телефону, на ланч можно готовить холодное мясо, салаты – что-нибудь в духе Оттоленги[125]. А на завтрак можешь просто приносить хлеб или круассаны из местной булочной. Получается, что тебе скоро придется совершить набег на супермаркет. Вообще-то, «Леклерк» в Кастеле по воскресеньям работает до обеда, так что можешь утром туда и отправиться. Возьми нашу машину.

Я подняла взгляд от своего сэндвича.

– Конечно.

– Наверное, будет проще, если я дам тебе свою кредитку, чтобы ты ей пользовалась по своему усмотрению. А для чеков мы приспособим какую-нибудь корзинку.

Я взглянула на нее, пытаясь угадать, к какому типу людей она относится: к тем, кто сует чеки в конверт и забывает о них, или к тем, кто внимательно изучает каждый чек в отдельности. Я вспомнила, как она рвала зубами куриное крылышко. Она явно из первых.

Поинтересуюсь насчет зарплаты в другой раз.

– Еще один момент. По-моему, я уже говорила, что мы по довольно прозаическим причинам вынуждены уехать в четверг, а не в субботу, как планировали изначально. Я выполню свои обязательства по контракту и заплачу тебе за полные две недели. А ты уж решай сама, что тебе делать. Конечно, ты можешь свалить, если захочешь, или остаться до субботы и дождаться Бриджит – она придет готовить дом к приезду следующих гостей.

– Я вам сообщу, – сказала я.

– Так кто когда приезжает? – спросила Марта, с неохотой ковыряясь в тарелке.

– Думаю, завтра. То есть Клер уже во Франции – «расслабляется» перед тем, как терпеть лишения рядом с нами. Моя младшая сестра, – пояснила она для меня. – Работает в «Майкрософт», крутую должность занимает. Бог ее знает, чем она там занимается. Какой-то там вице-президент, я в этом не особо разбираюсь. Она постоянно пытается мне рассказать, но я боюсь, что у меня мозг отключится. – Она издала тоненький смешок, давая мне понять, что работа, может, и важна, но не настолько важна, чтобы запоминать, кто кем работает.

– Она не замужем? – поинтересовалась я.

– Сейчас нет, – сказала Айрис. – Но у Ребекки есть на нее планы.

– Разумеется, я не считаю, что она неполноценна, потому что не замужем, – сказала Ребекка. – Я лишь говорю, что она может стать более счастливым человеком – потому что, надо признать, у нее непростой характер, – если рядом с ней будет мужчина. Я не говорю, что Роб решит все ее проблемы. Я с ним даже незнакома. Да и папа тоже: они общались только по телефону. Но я вижу, что Фиби, его редактор, в нем души не чает.

– О ком мы говорим? – спросила я.

– Роб Керрен, – объяснила Марта. – Новый автор нашего отца.

– Он написал пугающе успешный роман, – сказала Ребекка. – «Пристенок». Читала?

Я не читала. Но вспомнила, как выглядит обложка этой книги. Несколько лет назад она лежала возле каждого бассейна. По-моему, Шон ее читал, а он не бог весть какой читатель.

– План в том, – сказала Айрис, – чтобы свести его с Клер.

– Ничего подобного. – Ребекка взяла бутылку с вином. На этот раз я накрыла свой бокал ладонью, и она налила себе. – Я всего лишь сказала, что будет здорово, если они друг другу понравятся. Вы двое, хватит.

Она снова посмотрела на меня, ища поддержки.

– Он тоже сюда приедет, правильно? – спросила я. В своем письме она упоминала, что будут «гости», но не называла никого по именам.

– Да, да. Я собиралась тебя во все посвятить. А еще мы ждем семью Лоуренс.

– Роб и Лоуренсы понравятся друг другу? – спросила Марта.

– Да, я надеюсь, Роб и Лоуренсы понравятся друг другу, – невинно добавила Айрис.

Марта улыбнулась, склонив голову. Это какая-то шутка, понятная только им двоим.

– Лайла Лоуренс – моя старая подруга, – сказала мне Ребекка. – Мы подружились еще в Эдинбурге, сто лет назад. У них один сын, Эллиот. Он безумно влюблен в Айрис.

– Ты что, шутишь? Или как? Ты ведь все выдумываешь на ходу, – перебила ее Айрис.

Ребекка проигнорировала ее замечание.

– Лайла очень умная и способная. Знает все обо всем. Она работает семейным врачом – у нее свой кабинет – и состоит в сотне разнообразных комитетов. Я ее обожаю. А вот ее муж, Роланд, жуткий зануда.

Айрис от злости ударила мать по руке.

– Ну, я некорректно выразилась. Я не совсем это имела в виду. Но ты ведь не можешь не согласиться, что у него только две темы: Лайла и законодательство.

– Честно говоря, – сказала Марта, – он постоянно сопит. И как-то странно сглатывает.

– Ничего он не сглатывает, – сказала Айрис, – скорее горло прочищает, когда надо и не надо, просто не может остановиться. Это что-то нервное.

– Типа как наш Артур слишком тщательно вылизывает передние лапы, когда соседский кот надерет ему задницу.

– А вдруг у Роланда стресс? Может, Лайла надирает ему задницу?

– Может, купим ему ту штуку, которую в розетку вставляют, как фумигатор? С гормональным успокоительным?

– «Феливей»!

Сестры расхохотались, довольные друг другом. Получив поддержку, Ребекка подалась вперед:

– Он такой непривлекательный, что я предположила, что он, наверное, очень хорош в постели. Думаю, они много занимаются сексом.

– О боже, мама. Хватит, – сказала Айрис.

– Я искренне не понимаю, – сказала Марта, – почему ты всегда перегибаешь палку.

Ребекку это ничуть не смутило. Я спросила ее, не волнуется ли она из-за того, что к ней в гости приедет этот Роб Керрен, совершенно незнакомый человек.

– Не особо, – сказала она. – Он ведь писатель… – Она пожала плечами. – Он гостил у своего брата – тут, неподалеку, – и, если честно, мой муж решил, что этим надо воспользоваться. Он должен сдать книгу в сентябре, но никто ее еще не видел, а они в него столько денег вбухали, что Фил решил таким образом его подстегнуть. Я сама когда-то была редактором, – сообщила она мне, – поэтому знаю, как непросто бывает выбить из писателя уже полученный аванс. Представляешь, его агент до сих пор надеется получить свою долю. Я однажды работала с писателем, у которого был крупный контракт с кинокомпанией. Им пришлось вернуть все деньги, и в итоге они обанкротились!

Она начала рассуждать об издательском бизнесе с таким мрачным видом, какой бывает у человека, когда-то занимавшего важную должность, но лишившегося ее. Ее рассказ был призван не столько развлечь меня, сколько укрепить ее веру в себя. Айрис и Марта заголосили, что уже слышали эти истории, а мне, конечно, хотелось дать Ребекке понять, что готова ее выслушать, но мы все устали. Мысленно я уже начала строить планы на следующий день – масштабный шопинг, машина, мой чертов вкуснейший жареный тунец. В промежутке между случаями из жизни я собрала со стола тарелки и понесла их на кухню. Ребекка спросила, нужна ли мне помощь.

– Нет, все хорошо, – крикнула я, стремясь найти посудомоечную машину, пока никто не заметил, что я не знаю, где она находится. – Сидите. – Я поочередно открывала все двери и уже дошла до последней, когда почувствовала, что Ребекка стоит надо мной.

– Уборщица приходит по субботам и средам, так что не лишай ее работы. Я плачу ей не только за смену пары простыней. Уверена, вы сами разберетесь, кто что делает. Ну конечно, ты ведь с ней знакома. Вы должны были встречаться, когда ты была здесь в прошлом году. Вы тогда вроде поладили, так ведь?

К счастью, за последней дверью скрывалась посудомойка, и я начала ставить в нее тарелки, одну за другой. Мне удалось не сбиться с ритма. Бриджит. Она знакома с Лулу. Такой подставы я не ожидала.

– Да, – сказала я. – В прошлом году все было прекрасно.

– Так ты, значит, не посудомойка? – Айрис принесла пустой салатник и встала рядом с матерью. – А я готова была поклясться, что ты обожаешь мыть посуду.

Я сидела на влажном шезлонге у бассейна, темный двор освещался лишь светом, льющимся из окна «голубятни». В дверном проеме кружились пылинки. Нет, не пылинки – комары.

У меня практически все было под контролем. Я просмотрела соцсети большинства гостей. Нашла рецепт жареного тунца и курицы «по-охотничьи» и узнала из «кухонной библии», что Бриджит приходит два раза в неделю на два часа и торчит в доме с одиннадцати утра до часу дня. До вторника мне ничего не угрожает, и нужно лишь сделать так, чтобы меня здесь не было, когда она придет. Также там говорилось, что в деревне есть пекарня и маленький магазин «Казино», а ближайший большой супермаркет, «Леклерк», находится в восьми милях от Кастеля. По четвергам работает рынок «с приятной атмосферой, но покупателей может быть очень много, так что приходите туда пораньше». А еще за домом есть грядки: «Угощайтесь! Кабачки просто шикарны».

Откинувшись на спину, я устремила взгляд в темное небо. Я прокручивала в голове сегодняшний вечер. У Ребекки с дочерями интересные отношения, какие-то перевернутые – девочки вели себя так, словно она ребенок, а они – ее родители. Интересно, почему она им это позволяет. Клер вызывает у нее раздражение, даже обиду, но ее безусловное восхищение до ужаса идеальной Лайлой производит странное впечатление. И у Айрис какой-то секрет – я должна выяснить, что она скрывает. Сестра в своем шикарном маленьком отеле. И Фил меня заинтриговал: приспичило же ему ехать сюда на машине в полном одиночестве, да еще так долго. Что-то здесь происходит.

Клочковатые облака проплыли на фоне луны. Где-то заухала сова. Воздух казался бархатным. Меня передернуло. Я разозлилась на себя за то, что расслабилась, что позволила себе забыть. И тут мысли снова нахлынули на меня. Он вывел лодку в открытое море и скинул тело за борт? Или обмотал его цепями, чтобы было тяжелее? А может, придавил якорем? У меня скрутило живот. Он бы сделал все, чтобы она гарантированно не всплыла. Но как насчет приливов? И рыбацких сетей? Кожа у меня на лбу натянулась, словно голову распирало изнутри. Жаль, что мы вообще ее заметили. Если бы только Шон посмотрел в другую сторону… Или если бы я отказала ему, пошла загорать и кататься на этих долбаных водных лыжах… Но я была слишком напугана, чтобы возразить ему, и, как всегда, слишком сильно хотела произвести впечатление. Я вспомнила поварские ожоги у нее на запястьях и то, с каким наслаждением она поглощала те креветки. Я врала ей, я спрашивала у нее насчет Ноттинг-Хилла и Валь-д’Изер, делая вид, что я такая же, как она. Именно я первая увидела ее. Она была бы жива, если бы не встретила меня.

Я села. Голова пульсировала, грудь сдавило. Я подумала обо всех людях, которых мы обдурили. Наш первый объект, миссис Уильямс в Джайпуре, плакала, когда рассказывала о своем умершем муже – новая отделка дома была, по ее словам, попыткой «двигаться дальше». Я вспомнила женщину в Барселоне – она так отчаянно хотела сбросить вес, что продала свое обручальное кольцо. А сбежавший с «Пикассо» Джеймс Николс – его отец однажды звонил ему, когда он был с нами, и его рука дрожала, сжимая телефон.

Я думала обо всем том насилии в моей жизни, от которого я пряталась. Пит, сожитель Джой, бил ее; я затаскивала Молли в чулан под лестницей и пела, чтобы заглушить тошнотворный звук ударов. В «Фэйрлайт-хаус» время от времени кто-то кричал, кому-то выдирали волосы или разбивали нос. Смерть я уже видела – парень по имени Шейн умер от передозировки. Его глаза закатились, на губах выступила пена. Все остальные, и я в том числе, сбежали. Я предпочла не смотреть.

Я знала, что Шон способен на убийство. От него исходила угроза и чувствовалась склонность к насилию. Он никогда не мог как следует скрыть это. Я уже однажды пыталась от него уйти, в Марракеше. Тогда он принялся меня обрабатывать: сначала сыпал угрозами, что я слишком много знаю, а потом включил обаяние. Мы ведь команда. «Как ты можешь все разрушить?»

Башенка «голубятни» выглядела зловеще на фоне ночного неба. Я подумала о деньгах, припрятанных в бачке унитаза. Шестьдесят тысяч евро.

Это может произойти на этой неделе. Или на следующей. Но он обязательно за мной придет. Он найдет меня. Даже здесь.

Глава десятая

Я вырубилась, едва коснувшись головой подушки, просто провалилась в сон, но через несколько часов вдруг резко проснулась. Меня снова настигла смерть Лулу, и я лежала без сна, с маниакальным упорством прокручивая в голове последние несколько часов ее жизни. Понемногу сон вернулся, но был прерывистым, как у человека с высокой температурой.

Как только в окне забрезжил свет, я протянула руку к телефону, набрав в строке поиска фразу: «Обнаружено тело, юг Франции» – и заставила себя всмотреться в открывшийся список. В Доломитах пропал любитель пешего туризма; в доме престарелых под Руаном произошло убийство, а потом убийца покончил с собой; пожилой человек пал жертвой ливневого паводка. Наверное, я испытала облегчение, не обнаружив новостей о Лулу, но мои ощущения не были похожи на облегчение. Мне было так грустно.

Я прислушалась. Снаружи было тихо – щебетали птицы, журчала вода в бассейне. Стараясь передвигаться по комнате максимально бесшумно, проверила деньги и паспорт и оделась. Вчера вечером я постирала свои шорты и футболку, и они успели высохнуть.

Спустившись на первый этаж, я отодвинула от двери машину для чистки бассейна, которую поставила туда перед сном, и аккуратно открыла задвижку.

Дом спал. Французские окна были открыты, на кухонном столе стояла пустая бутылка из-под красного вина и два грязных винных бокала. Кто-то затушил в блюдце сигаретный окурок. Я засунула пробку обратно в бутылку, а бокалы и пепельницу поставила в раковину.

Ребекка оставила на кухонном прилавке список покупок и кредитку. Шон всегда говорил мне писать маленькими печатными буквами, чтобы меня было сложнее вычислить. Почерк у Ребекки был размашистый и круглый, как у человека, которому нечего скрывать, хотя так не бывает. Я взяла кредитку и положила в карман.

Разгрузив посудомойку, я провела быстрый осмотр кухни. В холодильнике нашлось молоко, а вместе с ним упаковка сливочно-растительного спреда и закрытая банка абрикосового джема. В коробке под мойкой обнаружились пакеты. Прихватив один, я вышла из дома. Перед входом был припаркован большой полноприводный автомобиль. Признаюсь честно, я не умею водить машину. Воспитанникам детдомов почему-то не полагаются такие дорогостоящие занятия. Я раз или два выезжала вместе с Шоном, так что с азами знакома. Но уверенности в себе не чувствую – на такой огромной машине точно не поеду. Лучше пока пройдусь пешком.

Сначала дорога шла под гору. Воздух был подернут дымкой, бледно-голубое небо затянуто облаками. Мне не нравилось находиться на открытой местности – я была слишком уязвима, – но виды были хороши. Я бы увидела приближающегося ко мне человека за несколько миль. Дорога сделала петлю, и передо мной открылись убегающие вдаль поля – мягкие, окутанные золотистым сиянием, с полосами белого, черного и темно-зеленого цвета. Миновав несколько придорожных стоянок для автомобилей, пару домов и сарай с крышей из рифленого железа, я перешла реку по горбатому мостику и вскоре вышла на главную дорогу.

Я шла уже пять или десять минут, а деревни все еще не было видно – по обеим сторонам дороги тянулись бесконечные ряды высоких деревьев с густой листвой. Солнце вызывало нечто вроде эффекта стробоскопа[126], и мне уже становилось жарко, а это раздражало. Мимо промчалось несколько машин, а тротуара не было, поэтому периодически мне приходилось спускаться в канаву. Набивка в кроссовках Лулу постоянно смещалась, а щиколотки чесались и были в царапинах от длинной травы.

Проделав столь долгий путь пешком, я начала беспокоиться, что булочная окажется закрытой. Когда я наконец дошла до деревни, то испытала облегчение, увидев у дверей очередь. Я встала в конец и прислонила голову к кирпичной стене здания. Она была шершавой и теплой, а из открытой двери до меня доносился сладко-соленый аромат дрожжевого теста. Вокруг царило умиротворение, но через минуту или две до меня дошло, что прямо передо мной кто-то разговаривает на английском.

Молодая женщина с кудрявыми светлыми волосами возбужденно говорила худому мужчине с выпученными глазами:

– «Ле Сипре» забронировано. В «Ла Бастид де Мюрье» нет мест. «Ма Мишель» в этом году не сдается. «Ла Мезон де Вердюр» – забронировано.

Она размахивала кукольного размера соломенной корзинкой, держа ее за крохотные ручки, а потом прижала ее к груди.

– «Вилла дю Буа»?

– Нет мест.

– Ну, конечно. – Мужчина сошел с тротуара на дорогу, словно выходя из-под удара.

– Квентин. Ты это знаешь, – с агрессивным вздохом сказала женщина.

– Конечно, знаю.

– У нас заканчиваются варианты. – Она зарычала от досады. – Боже, я готова убить Ламбертов. Серьезно. Надо же было им устроить пожар на кухне именно в этом году!

Повинуясь инстинкту, я жадно впитывала их разговор: им удалось меня заинтриговать.

– Плевать на цену, – продолжала женщина. – Я заплачу любые деньги, если это будет мало-мальски приличный дом. Главное, чтобы он оказался свободен в ту неделю, когда будет свадьба.

Очередь сдвинулась с места, и когда мы подошли к двери, молодой мужчина, смущенно ссутулившись, сказал:

– Для нас должен быть отложен хлеб. По предоплате. Моя фамилия Тревизан.

Пекарь вышел из-за прилавка с большой охапкой бумажных пакетов с хлебом. А потом мужчина – Квентин Тревизан – и молодая женщина ушли.

– Оголодали, наверное, – сказал по-французски пожилой мужчина, стоящий за мной в очереди. Я улыбнулась ему.

Я купила шесть круассанов, три булочки с шоколадом, два яблочных пирога и четыре багета. В холодильнике возле двери были выставлены только маленькие пачки апельсинового сока – такие дети обычно берут с собой в школу, – и я купила десять штук, немало позабавив пожилого мужчину.

Когда я пришла, за кухонным столом сидел мужчина в пестром шелковом халате, с айпадом в руках. У меня была доля секунды, чтобы «прочитать» его: лысеет, но не стесняется этого – волосы по бокам головы коротко подстрижены; очки сдвинуты на кончик длинного носа с узкими ноздрями; уши слегка оттопырены; худые волосатые ноги скрещены, пятка стоящей на полу ноги двигается вверх-вниз, словно у него в голове играет какая-то песня.

Висящая под потолком решетка с надписью «Eurokill»[127] внезапно зашипела.

Он поднял глаза.

– Лулу! – с энтузиазмом воскликнул он. – Встала – и сразу за дело! Ты чудо. Я Фил. Муж Ребекки. – Он встал, поплотнее запахнув полы халата, и протянул мне руку через стол.

Устройство на стене издало еще два коротких шипящих звука.

– Мухи, – сказал он. – Терпеть их не могу. А ты?

Я поставила сумку с покупками на пол у своих ног и пожала ему руку.

Он задержал мою ладонь в своей на долю секунды дольше, чем я ожидала, пристально глядя на меня.

– Тебе здесь нравится? – спросил он. – Разместилась с комфортом? Все как надо?

Я кивнула. Непривлекательный, но обаятельный, – по моим прикидкам, большая часть его жизненных успехов находилась на оси между этими двумя координатами.

– Замечательно. – Он отпустил мою руку. – Не позволяй моим женщинам издеваться над тобой. Вместе они еще то стихийное бедствие. – Он взял айпад и затянул пояс халата, собираясь уйти. – Если они начнут наглеть, обращайся ко мне, я с ними поговорю. Поверь мне, у меня многолетняя практика. Я тебя прикрою!

Три ночи в дороге – ну очень неспешная поездка. Чем он там занимался?

Улыбнувшись, я сказала «конечно», и что у меня все в порядке – все очень милые, да я и сама могу о себе позаботиться, я обожаю свою работу, готовка – моя отрада, и так далее, и что мне повезло оказаться здесь.

Я открыла холодильник и потянулась за маслом.

– А еще, ради бога, пользуйся бассейном, – сказал он уже у дверей. – Mi casa es su casa[128].

От электрической мухобойки вновь донеслось шипение.

Я вылила апельсиновый сок из пачек в графин и выложила масло и джем на маленькие тарелочки. Кофеварка была капельной, с кувшином для готового напитка и емкостью для воды. В буфете нашлись фильтры и банка молотого кофе.

Вода еще сочилась через фильтр, когда на кухню пришла Ребекка. Она взяла чашку и кувшин, налила себе кофе.

– Ой, прости, – сказала она, когда кофеварка обиженно зашипела. Сегодня она надела оранжевое бикини с волнистой кромкой и белое платье-халат, горловину и рукава которого украшали пушистые марокканские кисточки. – Выглядит чудесно, – сказала она, обводя рукой стол. – На завтра надо купить фрукты и йогурт. Напомни мне внести их в список. – Когда я поставила кувшинчик с молоком на стол, она спросила: – Позавтракаешь с нами?

В это мгновение на террасу неспешным шагом вошел Фил, на этот раз одетый. На нем были открытые кожаные сандалии, лососевого цвета шорты и облегающая темно-синяя футболка с маленькой эмблемой над левой грудью. Волосы по бокам головы зачесаны назад, на подбородке – маленькая капля пены для бритья.

– Оставь бедную девочку в покое, – сказал он. – Она с рассвета на ногах.

– Я не заставляю ее оставаться. Мы просто мило болтаем.

– Я сказал ей, что ты мегера и что она не должна терпеть твои выходки.

Я наблюдала за тем, как Ребекка меняется в лице. В итоге она решила поиграть в затюканную женщину.

– Видишь, с кем мне приходится иметь дело? – сказала она. – Будь любезна, – добавила она, – принеси мне быстренько горячей воды. Пожалуйста. – Она поморщилась, словно съела лимон, и облизала губы. – Крепковат для меня этот кофе.

Тихо ступая, я вернулась в кухонную зону и поставила чайник, слушая, как они переругиваются, решая, стоит ли будить девочек. Фил, похоже, винил Ребекку в том, что они еще спят.

– Твои дочери тебя вообще не слушаются – в этом вся проблема.

Ребекка явно испытала облегчение при виде меня.

– Садись, – сказала она. – Налетай.

Я неохотно села и взяла у нее из рук тарелку.

– Ребекка говорит, сегодня утром тебе понадобится машина, – сказал Фил, – чтобы поехать в супермаркет. – Коробка-автомат подойдет?

Я кивнула.

– А страховка у тебя есть?

Я снова кивнула.

– Прекрасно. Только не забывай, что ехать нужно по неправильной стороне дороги.

– Фил, ну хватит, она свое дело знает. Она сто раз была во Франции. Лулу, ты помнишь, как добраться до Кастеля? И мне ведь не нужно давать тебе с собой список? Ты уже знаешь, что мы любим. Просто милые французские вкусняшки – ничего необычного.

– Конечно.

– Ах да, девочки любят йогурт «Petits Filous»[129] – только не фруктовый, а обычный, такого дома не достать. Он самый вкусный. Твой друг Олли Уилсон мог бы озолотиться, если бы начал ввозить в страну этот йогурт. Такая ниша на рынке пропадает! О, и, пожалуйста, посыпь солью кусочки масла. Я такое обожаю, а ты? А в остальном мы в твоих руках. Я тебе полностью доверяю. Дорогая моя, какая честь – ты встала!

Марта стояла в дверях в черном платье-комбинации и огромных кроссовках, шнурки которых волочились по полу. Короткие волосы собраны в хвостик на затылке, на носу очки, лицо бледное.

– Вы меня разбудили, – сказала она, – слишком громко разговариваете.

– Прости, – сказала Ребекка без малейшего сожаления в голосе. – Хорошо спала?

– Нет. Мне как-то нехорошо. Не знаю, может, съела что-то.

Выдвинув стул, она спихнула лежащие на нем ноги матери, изобразив на лице отвращение.

– У меня есть ноги, дорогая, – сказала Ребекка. – Мне так жаль, что они тебя оскорбляют.

– Это все твои косточки на пальцах. – Марта содрогнулась и сделала вид, что ее сейчас вырвет.

– Ради всего святого! Прости, что живу! Никогда не заводите дочерей. – Ребекка вроде бы сердилась, но вроде и не сердилась вовсе. – Кофе будешь? – она быстро сменила тему. – Хотя тебе придется разбавить его, если не хочешь сжечь все нёбо. Прости! – Она со смехом повернулась ко мне. – Ты уже должна была понять, что я всегда говорю как есть. Лучше с самого начала быть честной, чем две недели молча страдать. Я знаю, тебе бы это не понравилось. Ладно. Марта, у нас есть вкусный хлеб, и добрая Лулу купила французские chaussons aux pommes[130] – специально для тебя. – Она лучезарно улыбнулась сначала ей, потом мне, как человек, пытающийся уговорить капризных малышей играть дружно. – Если «Chaussons aux pommes» – это множественное число, к какому из двух слов они прибавили букву «s»? К «chausson» или к «pomme»? Ой, Лулу, прости, кого я спрашиваю. До сих пор не верится, что ты не выучила ни слова по-французски во время своих поездок.

– Думаю, надо добавить букву «s» к слову «chaus-son». В слове «pommes» она уже есть, так что в обоих словах на конце будет буква «s».

Марта взяла пирог и положила его на тарелку, но тут же отодвинула ее от себя на несколько дюймов.

– Передай-ка корзинку Лулу. Она, наверное, умирает с голоду.

Я подняла руку:

– Все хорошо.

Фил, уже вернувшийся к своему айпаду, поднял глаза.

– Бедняжка Лулу. Мы ее мучаем. Ты ведь писала нам, что у тебя целиакия. Как у моей ассистентки. Это сущий кошмар. Вечеринки в офисе – это зона боевых действий! Во всех блюдах есть пшеничная мука. Ей даже чипсы противопоказаны. Надеюсь, в пекарне продается что-то без глютена?

Мир на мгновение замер. Вчера я целый сэндвич съела на глазах у Ребекки и ее дочерей. На джем села муха. Я почувствовала, как по ложбинке между грудей медленно стекает капля пота.

Я поднялась на ноги и прочистила горло:

– Надо попасть в магазин, пока он не закрылся.

– Ах да. Ключи. – Порывшись в кармане шорт, Фил вручил мне брелок. Я посмотрела на него. Теперь мне придется сесть за руль.

Я зашла на кухню, взяла сумки для покупок и кредитную карточку Ребекки. На террасе было тихо. Может, они ждут, когда я уеду, чтобы обсудить ситуацию. «Она лгунья? Или ипохондрик? Она притворилась, что у нее целиакия, чтобы привлечь к себе внимание? Сэндвич был просто огромный!»

Лучше обойтись без оправданий. Наверняка они из вежливости не станут приставать ко мне с вопросами. А со временем, может, вовсе об этом забудут. Или решат, что им показалось. Я куплю безглютеновый хлеб и как можно быстрее съем еще один сэндвич. Перекрою память о предыдущем. Не станут же они из-за этого считать, что я не Лулу, а совершенно другой человек? Правда же?..

Глава одиннадцатая

Фил припарковал машину на спуске, оставив ворота позади. Я распахнула их максимально широко, затолкав створку прямо в смоковницу. Забравшись на водительское сиденье, я оказалась высоко над землей – такое ощущение, что я могла бы заглянуть в окна спальни, если бы захотела. Я думала, в салоне будет витать аромат черной кожи, но там пахло сыром, скисшим молоком, несвежей одеждой, словно я заглянула в чулан под лестницей, куда складывают старые пальто. Из подстаканника торчал пустой бумажный стаканчик с засохшими каплями кофе на стенках. Рядом со мной, на пассажирском сиденье, валялась пустая пачка из-под чипсов.

Я поставила правую ногу на левую педаль и нажала на кнопку запуска. Машина начала вибрировать. Включила задний ход и медленно подняла правую ногу. Машина дернулась назад. Я снова вдавила педаль в пол, выждала несколько секунд и посмотрела на открытые ворота в зеркало заднего вида. Вроде бы все ровно. Предприняла еще одну попытку, поднимая ногу более осторожно. Еще один рывок, но не такой мощный. Я поставила ногу обратно и повторила этот маневр еще несколько раз, пока не продвинулась на несколько дюймов ближе к воротам. Маловато места оставила с водительской стороны, но траектория, похоже, правильная. Только-только. Да. Воспрянув духом, я неожиданно для самой себя выехала за ворота, но теперь машина раскорячилась посреди дороги – багажник упирается в дерево, морда – в опасной близости от стойки ворот. Я включила «нейтралку», чтобы все обдумать.

– Подожди!

Фил вышел из дома и направлялся ко мне. Он хмурился. Следом за ним шла Марта.

Подойдя к водительской двери, он пригнул голову, чтобы не наткнуться на ветви смоковницы, и жестом показал, чтобы я опустила стекло. Рывком открыв дверь, Марта забралась на заднее сиденье.

– Уф! Мы тебя поймали, – сказала она.

– Поймали меня? – переспросила я.

Фил просунул голову в окно.

– Успели. Пересаживайся, – сказал он. – Я поведу.

Мимо него никак не просочиться. Выхода нет – придется карабкаться через подстаканники на пассажирское сиденье.

– Слава богу, – сказал он, глядя назад через плечо. Сдав на несколько дюймов назад, он одной рукой выкрутил руль и, переключив передачу, потихоньку выехал на дорогу. – Мне тоже кое-что нужно.

Фил беззаботно вел машину по грунтовке в сторону шоссе, оживленно болтая и не снижая скорость даже на ямах. А вот Марта, напротив, отвернулась к окну и устремила взгляд вдаль. Видимо, крепко задумалась о чем-то, потому что так и просидела всю дорогу, пока мы не доехали до окраины города. Когда мы припарковались, она первой выскочила из машины и по горячему асфальту направилась к автоматическим дверям.

В стеклянной коробке супермаркета было холодно и сильно пахло рыбой. У входа мы разделились. Фил взял себе отдельную тележку, чтобы, как он выразился, «пуститься в сольный полет», а Марта сказала, что хочет посмотреть косметику. Я была рада остаться наедине с собой. Я убеждала себя, что Шон никак не мог меня здесь выследить, потому что это противоречит логике, но все равно, огибая ряды, я вглядывалась в лица всех мужчин, бродящих по магазину в одиночестве. Их было не так уж и много. Я пришла в молочный отдел, чтобы по просьбе Ребекки найти йогурты и соленое масло, и вдруг в дальнем углу магазина приметила Фила: стоя ко мне спиной, он разглядывал бутылки с пивом. Потом он повернулся ко мне боком, и до меня дошло, что он разговаривает по телефону. Сделав несколько шагов, он увидел меня.

– Работа, – прошептал он беззвучно.

Я присмотрелась к нему. Он улыбался, говорил оживленно. Как по мне, это не было похоже на «работу». Потом я помахала, кивнула и покатила тележку в противоположную сторону.

На небольшом прилавке рядом с канцтоварами обнаружились газеты и журналы. Я заставила себя открыть «Монд»[131]. В живописном местечке в пригороде Парижа произошло убийство – мужа уже арестовали. В Средиземном море погибло восемь мигрантов. Трагедий было предостаточно, но ни одна из них не имела отношения к Лулу.

Стоящий у дверей охранник наблюдал за мной, и, положив газету на место, я покатила тележку к полкам со средствами личной гигиены и косметикой. Марты нигде не было видно, и я немного побродила по рядам, пытаясь ее отыскать, а потом направилась к кассам. Она стояла, прислонившись к окну в дальнем углу, с несчастным видом обхватив себя руками.

– У тебя все хорошо? – крикнула я.

– Да, все в порядке. – Она нацепила на лицо улыбку.

– Ты нашла то, что искала?

– Ага. – Она отвернулась к окну, выходящему на парковку, и я заметила маленький бумажный пакетик у нее под мышкой.

Ко мне приближался Фил – он шел, склонившись над своей тележкой, как ребенок на одном из аттракционов, которые я видела в детстве в местном торговом центре. Она была забита вином, на ней высилась гора разнообразного готового и сырого мяса, сыров, пирогов, печенья, увенчанная тремя разными сортами горчицы.

– Я не переборщил? – спросил он. – Ну, уверен, мы все это используем, согласна?

– Конечно.

– Конфи! – завопил он, умоляюще протягивая ко мне руки. – С твоими многочисленными талантами ты сможешь его приготовить! Я обожаю утиное конфи.

Я согласилась, что мои таланты располагают к приготовлению конфи.

Едва ступив за порог магазина, мы тут же попали в настоящее пекло. Марта шла к машине впереди нас, по-прежнему прижимая к себе маленький бумажный пакет, словно стараясь не привлекать к нему внимания. Я гадала, что в нем находится. Явно что-то небольшое. Для тампонов слишком маленький, а для лака для ногтей великоват.

Солнце долбило по голове, как отбойный молоток, пока мы загружали покупки в багажник – не только те две сумки, что оплатила я, но и еще четыре, за которые заплатил Фил, плюс две коробки, найденные возле кассы. Итоговая сумма по двум чекам поражала воображение: я и не знала, что можно потратить в супермаркете столько денег. Я волновалась, что это его разозлит, но скорее наоборот – настроение у него стало еще лучше. Когда мы закончили грузить все в багажник, он отошел на шаг, чтобы полюбоваться результатами своей щедрости.

– Очень хорошо, – сказал он. – Отличная работа, команда.

На обратном пути я сидела на заднем сиденье. Марта с отцом обсуждали планы на ближайшие дни, и Марта спросила, сможет ли он на этот раз по-настоящему отвлечься от работы и не проверять почту, как обещал. Помолчав, Фил выдал небольшую речь о семейных обязанностях, подчеркнуто называя Ребекку «она», отчего у меня возникло ощущение, что они с Мартой дружат против нее. Потом они поговорили о писателе, который должен приехать, и о том, впишется ли он в компанию.

– Я думаю, Роб приучен к лотку, – сказал Фил.

Когда мы вернулись в «Домен», у ворот стояла маленькая, видавшая виды синяя машинка. Может, Роб уже приехал, подумала я. Или Клер, сестра Ребекки. Марта открыла ворота, а потом закрыла их за нами, когда мы протиснулись во двор. Фил заглушил двигатель, и мы оба вышли из машины. Нажав на кнопку на брелоке, он открыл багажник, и мы начали выгружать покупки. Марта и Фил с сумками пошли впереди, а я последовала за ними, держа в руках одну из коробок. Войдя в дом через главный вход, мы прошли по коридору прямо на кухню. Я столкнулась с ними в дверях, когда они возвращались за второй партией. Наверху, прямо у меня над головой, что-то хрустело, как будто кто-то волок по полу что-то тяжелое – может быть, чемодан.

Я начала раскладывать еду – охлажденные продукты в холодильник, бакалею в буфет. Когда Марта вернулась на кухню с сумками, следом за ней шла Айрис и сонно терла глаза. Она до сих пор была в пижаме – просторной майке и мешковатых, отвисших спереди шортах.

Она заглянула в сумку.

– Умираю с голоду, – сказала она. – Я ведь даже не завтракала.

– Сама виновата, что встала так поздно. – Марта поставила сумки на пол. – Скоро уже ланч.

– А еще, милая, – мягко добавил Фил, притащив последнюю коробку, – эти шорты, они правда неприличные. Никакого простора для воображения не оставляют.

– Что там наверху происходит? – спросила у сестры Марта.

– Она разбирается, кто где будет спать. У Лайлы и Роланда в комнате было две кровати, сдвинутых вместе, а теперь она решила, что они захотят одну большую.

– Ну конечно, Лоуренсы захотят спать на одной кровати! – сказала Марта.

– Лоуренсы из тех людей, которые всегда спят на одной кровати, – сказала Айрис.

– Ты знаешь Лоуренсов, – сказала Марта, потихоньку пробираясь обратно к двери с маленьким пакетиком под мышкой. Ей явно не терпелось куда-то смыться – жаль, я не могла пойти за ней и узнать, что она замышляет.

Фил сел за кухонный стол, взял в руки айпад и начал быстро печатать. Над нашими головами хруст сменился скрипом и шарканьем ног. Посмотрев наверх, он провел пальцем по экрану, чтобы заблокировать его.

– Мама одна двигает мебель? – спросил он. – Боже. Может, поможешь?

– Нет. – Айрис зевнула. Она нашла пакет кексов и уже снимала пластиковую упаковку с одного из них. – Она позвонила… э-э… уборщице и позвала ее на помощь. Как ее зовут? – Она откусила кусок и смахнула крошки со рта. Бросив пустую упаковку в ведро, она прошла через кухню и села рядом с отцом.

Солнечный свет заливал помещение. Мухи летали кругами.

– Бриджит, – сказала я.

На лестнице послышались шаги и голоса двух женщин, говоривших по-французски. Поняв, что они уже в коридоре, я бросила сыр и схватилась за ручку двери, ведущей в сад.

Слишком поздно. Они уже вошли в кухню.

Ребекка окликнула меня:

– Лулу, Бриджит пришла поздороваться.

Не сдвинувшись с места, я помахала ей рукой, и она неуверенно подняла руку, а потом опустила. Мое пронзительное «бонжур» прозвучало жизнерадостно и безлично.

– Рада снова тебя видеть! – прокричала я через комнату.

На мгновение мне показалось, что она останется там, где стоит, но она пошла ко мне, хмурясь и одновременно улыбаясь.

Я не знала, что мне делать. Не дожидаясь, пока она подойдет слишком близко, я повернулась к Филу и приложила ладонь ко лбу.

– Прошу меня простить, – сказала я. – У меня начинается мигрень. Наверное, мне лучше прилечь ненадолго. Вы не против, если я не буду готовить ланч? Мне очень неловко…

На лице Фила промелькнуло удивление, сменившееся неуверенностью.

– О, – сказал он. – Ну… ладно… Конечно, иди. Я думаю… уверен, мы справимся. У нас есть прекрасный салат из сельдерея и всякие мясные деликатесы. Ты это планировала подать на ланч?

– Да, – сказала я, хотя, по-моему, это был его план.

Я заметила, как он удивленно посмотрел на Бриджит, потом на жену.

Я вышла за дверь и направилась прочь, чувствуя на себе пристальные взгляды всех троих.

Глава двенадцатая

В комнате было жарко. Из-под крыши доносилось шуршание – наверное, какой-то грызун бегал по стропилам, – в щербатой стене гремели расшатанные камни. Я села на кровать. Как нахмурилась Бриджит, увидев меня! Приходилось уповать на то, что солнце слепило ей глаза, что мое сходство с Лулу было достаточно сильным, чтобы мне это сошло с рук. Оставалось только ждать.

Два жирных серых голубя ворковали на карнизе за окном. Я хлопнула в ладоши – один из них вспорхнул и, пролетев несколько футов, сел на крышу. Второй упрямо не двигался. Они прилетели сюда, предполагая, что «голубятня» будет в их полном распоряжении, а тут я. Кукушка. Голубь. Утка с подбитым крылом, готовая стать легкой добычей для охотников.

Прошло несколько минут. Мое сердцебиение начало успокаиваться. Если бы она что-то сказала, кто-нибудь из них уже пришел бы сюда и устроил разборки. Я испытала небольшое облегчение, и это чувство постепенно становилось все сильнее.

Потом я встала и пошла в ванную. Забравшись на сиденье унитаза, я проверила бачок – деньги по-прежнему были там. Шестьдесят тысяч евро. Я плюхнула бутылку обратно и спустилась на пол. Помыла руки, разглядывая себя в зеркале. Осунулась, глаза безумные. Мне стало тошно от того, насколько сильно я была на нее похожа. Я начала тереть лицо так, словно верила, что, приложив достаточно усилий, смогу его изменить. И тогда я подумала, что смерть настигла не того человека. Моя жизнь стоит меньше, чем ее. На ее месте должна была быть я. Блин. А я ведь реально могла оказаться на ее месте.

Я вернулась в спальню и снова проверила новостные сайты.

По-прежнему ничего.

Снизу лязгнули ворота. До меня донеслись голоса Фила и Ребекки. Кто-то передвинул шезлонг.

– Марта, видимо, просто не хотела есть, – сказала Ребекка, и Фил что-то промычал в знак согласия.

– Надеюсь, она не подхватила какой-нибудь вирус, – добавила она раздраженно. – А то весь отпуск будет испорчен.

– Ага.

– Да еще эта… – прошептала она, очевидно указав рукой в мою сторону, – заболела.

На карниз за моим окном снова уселся голубь и начал шумно ворковать. Я слышала, как пришла Айрис, и ждала, что она расскажет им свой секрет, но молчание затянулось, и решила выйти на солнышко.

Я обнаружила всех троих в лежачем положении. Вода в бассейне искрилась. Половинка мертвой цикады дрейфовала рядом со ступеньками. Я подцепила ее сложенными ладонями и положила под горшок с каким-то растением.

– Тебе лучше? – спросил Фил, повернув голову в мою сторону, когда я проходила мимо него.

– Намного, – сказала я. – Простите, что так вышло.

Закрыв глаза, он сказал лениво:

– Да все нормально.

Я вошла в кухню: посуду после себя они убрали и загрузили в посудомойку, но оставили на столе масло, и оно растаяло. Я поставила его в холодильник. В доме было тихо – никакого намека на присутствие Бриджит или Марты.

Я вышла в коридор и, дойдя до холла, наугад свернула направо, оказавшись в итоге в туалете первого этажа. Я зажгла свет и закрыла за собой дверь.

Там стояло маленькое мусорное ведерко из нержавейки, с крышкой. Я нажала на педаль и заглянула внутрь – пусто, не считая скомканной целлофановой пленки. Больше ничего, но и место для тайника не самое подходящее. Я попыталась влезть в шкуру Марты – что бы я сделала на ее месте? Отнесла бы улику к себе в комнату? Нет, слишком опасно. Снаружи тоже есть мусорка, но до нее еще дойти надо – вряд ли бы она стала так заморачиваться.

Я спустила воду в туалете – вдруг кто-то подслушивал, что я там делаю, – и неспешно направилась обратно на кухню. Кухонное ведро открывалось при помощи черной кнопки, но я полностью сняла крышку. Я хотела надеть резиновые перчатки и залезть поглубже, но не пришлось: коробка лежала почти на самом виду, словно она хотела, чтобы ее нашли. Передо мной был тест на беременность с французскими надписями на упаковке.

Я проверила – внутри было пусто – и засунула коробку обратно, на этот раз глубже, прикрыв сверху пустым пакетом из-под молока, затем пристроила крышку на место.

Включила чайник и ненадолго погрузилась в раздумья. Когда вода закипела, заварила чай, поставила на поднос три чашки, кувшинчик молока и тарелку с печеньем, которое Фил купил в супермаркете. Я отнесу все это к бассейну и заработаю несколько очков, чтобы компенсировать свое исчезновение перед ланчем. Но сначала я должна сделать еще кое-что: я налила чай в еще одну чашку и понесла ее наверх. Две деревянные ступеньки скрипнули – третья и пятая, – и я отметила это про себя.

На лестничной площадке второго этажа коридор раздваивался. Большинство дверей были открыты. Только дверь напротив лестницы была плотно закрыта. Я постучала.

Раздался приглушенный голос Марты:

– Что?

– Это я, – сказала я, поворачивая ручку и толчком открывая дверь. – Я принесла тебе чай.

В комнате царил беспорядок. В теплом воздухе витал запах одежды и духов. Марта лежала на одной из двух кроватей, но при моем появлении быстро спустила ноги на пол.

– А, спасибо, – немного неуверенно сказала она.

– Мне показалось, что с тобой что-то не так.

– Да нет, со мной все хорошо. – Глаза у нее припухли: она плакала. – Может, перегрелась на солнце.

Я поставила кружку на низкий прикроватный столик. На секунду задумалась, не присесть ли мне на вторую кровать, но решила, что не стоит. Я продолжила стоять, и через несколько секунд она взяла чашку и прижала ее к груди.

– Остальные здесь?

– Пока нет.

– О, хорошо. – Она опустила глаза, потом подняла взгляд на меня. – Прости, я сейчас как-то не расположена к общению.

Я ненадолго задержала на ней взгляд:

– Просто побудь здесь, наверху, – сказала я. – Нам всем иногда нужно немного пространства.

Похоже, она больше не могла совладать со своей нижней губой, поэтому сжала ее двумя пальцами.

– Я могу чем-то помочь?

– Не переживай, – она выдавила улыбку, – жить буду.

Выйдя от Марты, я отнесла чай остальным членам семьи, расположившимся у бассейна, и вернулась к себе в комнату. Лежа на кровати, я размышляла: доказательств нет – нет самого теста, – но все указывает на то, что он был положительным. Кто отец ребенка? Я гадала, что она станет делать. Ей семнадцать – на год больше, чем было Джой, когда она родила меня. Я привыкла думать о своей матери как о взрослом человеке – злом, травмированном, неуправляемом, как те девчонки в школе, которые меня дразнили. Но то, как Марта пыталась утихомирить свою нижнюю губу, выдавало в ней совсем молодую девушку, практически ребенка.

Моей матери сейчас должно быть за сорок. Я с ней давно не общалась, но знаю, что Молли поддерживает с ней связь. Она живет на юге, на самом побережье, занимается обработкой алмазов. Надеюсь, она счастлива. Мне снова ужасно захотелось поговорить с Молли. Если бы у них со Стивом родился малыш, она бы мне сообщила? Наша последняя встреча прошла не очень хорошо. Стены в их доме давили на меня. Она сказала мне, что я ходячее несчастье. Мы серьезно поссорились. Я наговорила такого, чего не следовало говорить. Потом я ей позвонила, но она послала меня куда подальше.

Чтобы отвлечься, я достала телефон и поискала информацию на Квентина Тревизана, мужчину, что стоял передо мной в очереди в пекарню. Мне потребовалось совсем немного времени на то, чтобы разузнать подробности его жизни. Он занимался оптовой торговлей вином и специализировался на «редких сортах винограда». А еще он был помолвлен с Софией Бартлетт, контент-дизайнером. Свадьба планировалась в конце августа. Они выложили в Фейсбуке фото, на которых дегустировали торты. Она из соцсетей практически не вылезала и с гордостью выкладывала отчеты о своем отпуске, занятиях спортом и походах по клубам.

Я положила телефон обратно. У меня начинала болеть голова. Было и впрямь очень жарко. Я закрыла глаза и постаралась выбросить все из головы.

Должно быть, я уснула, потому что почувствовала, что мое лицо нагрелось с одной стороны. До меня порывами доносились звуки – взрывы смеха, дикий хохот, крики. Снаружи появились новые люди, несколько человек одновременно разговаривали друг с другом. Какой-то мужчина рассказывал о своем перелете – жаловался на недостаток места на багажной полке, жесткую посадку в Марселе, «преступно» длинную очередь в пункте проката автомобилей. Это Роланд Лоуренс, больше некому. Сферы профессиональной деятельности: работа с частными инвесторами, инвестиционные фонды, слияния и поглощения, рынки акционерного капитала.

– Вся система проката автомобилей – одно большое надувательство.

– Фил, ты проехал весь путь на машине! – послышался еще один женский голос с едва заметным отрывистым выговором. – Ты останавливался по дороге? Мы обожаем Орлеан.

– Нет. Я останавливался в Ле Ман.

– Очень жаль. Орлеан – идеальное место для остановки. Мы знаем там один чудесный гостевой дом. Могли бы дать тебе адрес.

– Да, Фил, надо было тебе у Лоуренсов спросить! – воскликнула Ребекка.

– Да, пап, – донесся до меня голос Айрис, – Лоуренсы знают все самые лучшие гостевые дома.

Я улыбнулась, хотя меня никто не видел.

Как только они ушли, я спустилась к бассейну, чтобы искупаться. Лежаки стояли криво, подушки были свалены в кучу. Вокруг были разбросаны газетные страницы, на полу валялся стакан. Со спиц зонтика свешивались красные плавки. На поверхности воды неподвижно лежал надувной матрас кислотно-зеленого цвета.

Вода прогрелась до температуры тела и имела металлический, солоноватый привкус. Плитка была настолько светло-голубой, что казалась практически белой, а наступать на грубые бетонные швы было неприятно. Я сделала десять гребков и легла на спину, прислушиваясь к мерному гудению фильтра и чувствуя, как ветерок охлаждает мою кожу в тех местах, куда не попала вода. Небо по-прежнему оставалось пронзительно-голубым.

Закрыв глаза, я почувствовала, как подо мной колышется толща воды. На внутренней поверхности век сменяли друг друга оранжевые силуэты. Я попыталась очистить свой разум, но образы вспыхивали один за другим и накладывались друг на друга. Вместо своего верха от купальника я увидела чужой, с застежкой в форме буквы «S» и нечеткой полоской белой кожи, выглядывающей из-под ткани. Я видела, как веревка от лифчика врезалась ей в шею, когда она упала. Все произошло так тихо. Помню движения ее груди, белые отметины от его пальцев на обожженной солнцем коже и ее тело, обмякшее в его руках.

Подняв тучу брызг, я заняла вертикальное положение, подплыла к бортику и вылезла наружу. Вслепую добрела до «голубятни», толчком открыла дверь и остановилась, опираясь рукой на стену, чтобы не упасть. После яркого солнца здесь было темно, помещение заполонили громоздкие тени и силуэты, воздух был затхлым. Казалось, что и пахло иначе – не гниющими апельсинами, а ношеной одеждой, болезнью, несвежим дыханием и по́том.

Я ощутила покалывание на коже – она покрылась мурашками: мне показалось, что я здесь не одна.

Глаза начали привыкать к темноте. В углу, прислонившись спиной к стене, на корточках сидела какая-то фигура.

Я могла убежать, но мне почему-то не было страшно. Внезапно разозлившись, я кинулась к выключателю. Злость так и не выплеснулась наружу, когда зажегся свет и оказалось, что я пялюсь на чемодан Лулу, стопку сдутых матрасов, сложенный шезлонг с подлокотниками и забытые кем-то очки для плавания.

Глава тринадцатая

Прикасаться к вещам Лулу больше не хотелось, но я не могла идти на обед в шортах, а длинное «зеркальное» платье было грязным. Осторожно раскрыв молнию на ее сумке, я достала лежавшее сверху платье в цветочек. Я старалась не думать о том, как она его покупала, а потом носила. Я пыталась абстрагироваться от мыслей о ней, убедить себя в том, что эти вещи были приготовлены здесь к моему приезду. Что их купили для меня, как в детстве, когда меня неожиданно передавали в другую семью и я вдруг оказывалась в дешевом магазине с какой-то незнакомой женщиной, швыряющей пижамы в тележку для покупок.

Когда я вошла в дом, на кухне никого не было. Но откуда-то доносились крики и смех, скрип половиц под ногами, иногда что-то с глухим стуком падало.

– Фил! – в какой-то момент закричала Ребекка. – Ты где? Ради бога, принеси мне попить!

В рецепте, который я нашла, говорилось, что на обработку тунца уйдет двадцать минут, а пожарится он за несколько секунд. Мне же потребовалось намного больше времени – на практике все оказалось не так-то просто: приходилось много всего нарезать – имбирь, зеленый лук, перец чили, – а потом лихорадочно обжаривать. Когда я наконец «опалила» все кусочки тунца и кое-как сложила их на тарелку, я взяла корзинку и пошла искать грядку с овощами. Перед домом, помимо большой «Ауди», теперь стоял сверкающий «Ситроен» средних размеров. Я заметила, что въездные ворота слегка приоткрыты, и, протиснувшись между машинами и смоковницей, увидела шевеление на дороге. Я замерла и вся превратилась в слух. До меня донеслось негромкое бормотание: разговаривали – вернее, шептались – два человека. Один из них сделал шаг, и сквозь зелень я смогла разглядеть разные цвета – промелькнули розовый и темно-синий, на мгновение вспыхнул цвет морской волны. Я подождала, но больше ничего не услышала.

Проем в стене за смоковницей вел в маленький закуток, окруженный стенами, – похоже, это и был огород. Там было приятно, тепло и спокойно. Создавалось впечатление, что ты отрезан от остальной придомовой территории. Жужжали пчелы, в лучах солнца кружили насекомые. В углу находилась маленькая теплица с разбитыми стеклами, у стены стоял сложенный шезлонг. Я обнаружила несколько грядок – одна явно заброшенная, заросшая спутанными сорняками, на другой же кто-то посадил малину и кустики помидоров, которые давно не держались на своих подпорках, а из третьей мне удалось выдернуть два пучка вялых салатных листьев. Сорвав несколько помидоров и набрав горсть малины, я направилась обратно к дому, по пути отметив про себя, что въездные ворота закрыты.

На кухне сидела миниатюрная блондинка в платье цвета морской волны и ковыряла пальцами тунца.

– Ой, – сказала она, – меня застукали на месте преступления. – Она развела руками и проскользнула к раковине, чтобы их вымыть. – Так, значит, ты и есть Лулу? – спросила она через плечо.

– Да. – Я поставила корзинку на прилавок. Девушка была симпатичная, лет на десять, или около того, младше Ребекки, но у нее были такие же пронзительно-синие глаза и такой же вздернутый нос. – А ты, должно быть, Клер.

– Да, капризная младшая сестра. – Она вытерла руки кухонным полотенцем. – Хотя, по-моему, из нас двоих именно меня можно назвать разумным человеком. Бекс считает меня взбалмошной, потому что я иногда знакомлюсь с мужчинами в «Тиндере». – Она закатила глаза, изображая раздражение, хотя могла бы вообще об этом не рассказывать.

Я дружелюбно рассмеялась:

– Не пробовали знакомиться на «Бамбл»? Я слышала, там хорошо.

Она повесила полотенце на ручку плиты и прислонилась к ней.

– Вообще-то, я на «Бамбл» тоже есть. А ты?

– Да все собираюсь. – Я наморщила нос. – Там лучше? Боже, я ведь даже не ищу ничего серьезного.

Она скрестила руки на груди, явно расслабившись.

– А мы, оказывается, родственные души.

Потом она спросила, где я живу.

– Фил говорит, где-то рядом со мной. Где именно?

– Стэнли-Террас, 11а, – без промедления ответила я: багажная бирка Лулу мгновенно всплыла перед глазами.

– Так это ближе к Холланд-Парк-авеню или в другой стороне? – Наклон ее головы свидетельствовал о том, что ей важно услышать ответ.

– Возле Холланд-Парк-авеню, – ответила я.

– О, супер.

Отлепившись от плиты, она сказала:

– Итак, мне поручили приготовить аперитив. У нас есть что-нибудь крепче вина? Я могла бы смешать коктейль.

Я ответила, что, по-моему, у нас нет ничего, кроме розового вина, но если она составит список, завтра я куплю все необходимое. Высунув голову из холодильника, она послала мне воздушный поцелуй.

– Ты ангел.

– Надеюсь, ты подумаешь насчет мохито, – сказала я. – Я люблю мохито.

Она была уже у двери, сжимая в руках бутылку и два бокала, но одобрительно хмыкнула при этих словах.

– Я тебя услышала, подруга, – сказала она, изображая американского тинейджера. – Я тебя услышала.

Тунец готов. Сальса есть. Салат в миске. Оливковое масло, несколько капель лимонного сока. Я складывала хлеб в корзинку, когда в кухню вошла Марта. Черная подводка вокруг глаз, безрукавка с высоким воротом, тяжелый золотой крест на шее, многослойная юбка из сетчатой ткани и множество массивных колец, в том числе кольцо в форме черепа на большом пальце.

– Привет, – сказала я. – Как ты себя чувствуешь?

– Все хорошо, – вежливо ответила она.

– Присядь. Составь мне компанию. Меня пугают все эти новые люди.

Она помялась немного, потирая череп на большом пальце, но потом все-таки села. Я чувствовала, что она за мной наблюдает, поэтому решила пока помолчать.

– Так ты можешь прикасаться к хлебу? Значит, он не просочится в твои поры и не убьет тебя?

– Проблемы возникают, только если я его ем. Трогать можно.

– Это хорошо. Для твоей работы.

Я подняла на нее глаза:

– Угу.

– Тебе нравится быть поваром?

– Да.

– Ты всегда хотела этим заниматься?

– Нет. Я хотела быть актрисой. И по-прежнему хочу. Просто жизнь не всегда соответствует твоим ожиданиям. Бывает, идешь-идешь по какой-то дорожке, а тут… ну, не знаю… камнепад. Потом перед тобой открывается другая дорога, и в итоге все получается даже лучше.

Теперь она разглядывала стол, водя пальцем по узору на деревянной столешнице.

Я вытряхивала в миску закуски из пакета.

– А ты чем хочешь заниматься? Есть какие-то мысли на этот счет?

– Мне еще год учиться в школе, – не поднимая глаз, ответила она и резко втянула воздух. – Я хотела пойти дальше в художественный колледж – Сент-Мартинс или Кингстон, – а потом уже поступать в универ, на магистра искусств, получать степень. В конечном итоге, я хочу работать в мире моды.

Магистр искусств, ученая степень… Как легко этим деткам все достается. Я подумала о Молли – сколько усилий ей пришлось приложить, чтобы получить самый обыкновенный диплом.

– Похоже на план, – тихо сказала я, и тогда она подняла глаза. Наши взгляды встретились.

На лестнице послышались шаги, в гостиной зазвучали голоса.

Она резко встала.

– Мама отправила меня вниз, чтобы я накрыла на стол. Так что лучше займусь этим.

Она открыла ящик и начала доставать ножи и вилки, звеня кольцами о серебро.

– Тунец – это закуска? – спросила она. – Нужно два комплекта приборов?

– Э-э… одного хватит.

– Роб Керрен успеет приехать к ужину?

– Не знаю. Поставь ему тарелку, на всякий случай, – ответила я.

– Ты надела золотую цепочку бабушки! – с упреком воскликнула Ребекка, появляясь из-за двери, ведущей в кабинет. На ней было короткое оранжевое платье-футляр и пара узорчатых туфель с открытой пяткой, на невысоком каблуке. Она ринулась к кухонному островку и протянула руку к цепочке на шее Марты. – Я сказала тебе оставить ее дома. Если потеряешь, у тебя будут большие неприятности.

– Ладно, – сказала Марта, отстраняясь. – Я уже не ребенок.

– Я просто прошу тебя быть аккуратнее. Она очень ценная, сделана из чистого золота. Заходи, Лайла, – совершенно иным тоном сказала она, обращаясь к женщине, вошедшей в кухню вслед за ней. – Познакомься с Лулу.

Я поднялась на ноги, когда новая гостья – стройная женщина с темными волосами до плеч – сделала несколько шагов в мою сторону, протянув сильную руку. Пока мы пожимали друг другу руки, она внимательно смотрела на меня. В интернете я нашла список ее достижений: управляющий партнер в медицинской компании, входит в советы директоров разных благотворительных организаций, регулярно бегает марафоны и полумарафоны. И вся она с головы до ног была безупречна – от аккуратной стрижки до идеально выглаженных укороченных брюк.

У нее было крепкое рукопожатие.

– Я знаю, что ты очень много работаешь, – сказала она, ободряюще кивнув. – Но надеюсь, ты хорошо проводишь время, несмотря ни на что.

– Конечно, – жизнерадостно ответила я. Другой ответ ее бы не устроил.

По-прежнему не выпуская мою ладонь из своего цепкого захвата, она всмотрелась в мое лицо, словно желая «убедиться», и лишь потом наконец отпустила ее. Спрятав руку за спину, я украдкой потерла запястье.

– Комары? – спросила Ребекка, не обращаясь ни к кому конкретно. – Такое ощущение, что их стало больше.

– У меня есть очень хороший спрей, – сказала Лайла, поворачиваясь к ней. – Я покупаю его через интернет. Он реально работает, в отличие от других.

Расстегнув сумочку, она извлекла оттуда маленький флакон, на мой взгляд вполне обычный, но Ребекка взяла его как какой-то магический эликсир.

– Отлично, – сказала она.

Кухня постепенно заполнялась народом. Фил стоял у холодильника, изучая винные этикетки в компании какого-то мужчины – предположительно, Роланда, хотя нас никто друг другу не представил. Он был высокий и сутулый, а на его лице с массивными надбровьями, крупным носом и маленьким ртом застыло такое выражение, словно ему только что вынесли смертный приговор.

– Очень хорошо, очень хорошо, – сказал он в ответ на какую-то реплику Фила, но это прозвучало автоматически, словно он на самом деле не слушал его. Он был не только намного менее привлекателен, чем его жена, но и его присутствие ощущалось в гораздо меньшей степени, как будто он только и мечтал о том, чтобы куда-нибудь исчезнуть.

Он отошел от Фила и направился в сторону сада, и тут я услышала некий звук – он то ли шмыгнул носом, то ли прочистил горло – и поняла, что это и есть его знаменитое «сглатывание».

В этот момент в комнату прошуршала Клер, со свежим слоем красной помады на губах. Снова заговорили о цепочке: Клер не знала, что она перешла к Марте.

– Оно предназначалось первой внучке. Мама так сказала перед смертью, – настаивала Ребекка. – Ты же помнишь, ты там была.

Клер не помнила.

– Ну, вот тебе досталось ее обручальное кольцо. И фарфоровый сервиз.

– Я и так собиралась забрать себе фарфор.

– Девочки, девочки, – сказал Фил. Он закончил все дела в холодильнике и шел к нам, держа в каждой руке по бутылке вина. Он широко развел руки, словно собирался физически свести женщин вместе.

Фил явно принял душ и побрился, у него был свежий, сияющий вид. А еще он переоделся – теперь на нем были темно-синие шорты и льняная рубашка с коротким рукавом. Я бы сказала, малинового цвета. Ну, или розового. Да, розового.

Из сада пришла Айрис в компании бледного долговязого парня, которого она представила как Эллиота. Он покраснел и потер шею, словно стеснялся своего тела и хотел сквозь землю провалиться. Мне стало жаль его, тяжело ему приходится. Я бы ни за что не хотела оказаться в шкуре пятнадцатилетнего парня.

Потом они начали бочком пробираться на выход, и Ребекка пригласила гостей за стол. Заняв место во главе, она жестом предложила Филу сесть напротив, словно они председательствовали на официальном обеде. Она не преминула рассказать нескольким гостям, что это Марта накрыла на стол.

– Я всегда поручаю своим детям делать что-то по дому, – сказала она, передавая по кругу тунца. – Они не должны принимать то, что у них есть, как должное.

Когда я вынесла хлеб и салат, она все еще говорила об этом.

– Я хочу, чтобы они уяснили правильную трудовую этику, чтобы поняли, как им повезло расти в таких условиях, и не думали, что они какие-то особенные. Понимаете?

– Я понимаю, о чем ты, – сказала Лайла. – Я об этом же говорю на своих лекциях для родителей. Хотя, конечно, когда речь заходит о трудовой этике… – склонив голову набок, она покровительственно улыбнулась, – не у каждого есть выбор.

Ребекка заметно смутилась:

– Да, нет, конечно.

Тут она заметила, что я кручусь рядом.

– Поужинаешь с нами? – спросила она без особого энтузиазма, но стул рядом с ней пустовал, и я, не в состоянии придумать отмазку, выдвинула его и села. Небо потемнело и приобрело глубокий, насыщенный синий оттенок. Марта зажгла свечи, к раскрытому зонту подлетел мотылек и начал порхать вокруг. Белые маргаритки, которые она поставила в кувшин, походили на звезды.

– Выглядит довольно вкусно, – сказала она, приступая к еде.

– Забавно, что «довольно» может одновременно звучать как усиление и как характеристика, – сказала Клер.

– Надеюсь, в данном случае это первое из двух.

– Очень неплохо, – сказал Роланд. Думаю, этот комментарий относился к беседе, а не к еде, но кто его разберет.

Надо было приготовить больше тунца или еще что-нибудь помимо него, потому что ели они его с удовольствием, но управились быстро.

Ребекка перегнулась через стол.

– У нас всегда есть сыр, – громким шепотом сказала она, – если у кого-то в животе еще осталось место.

– У нас всегда будет сыр, – прошептала я в ответ, с жаром приложив ладонь к груди.

Она засмеялась и посмотрела на меня так, что мне сразу стало спокойнее.

Дальше беседа потекла оживленно, но довольно бесцельно. Они еще поговорили о своих поездках и порадовались тому, что «наконец-то смогли вырваться». Анализу подверглась и британская погода, и неспособность некоторых (Фила, Роланда) оценить невероятные усилия по подготовке к отпуску. Они долго обсуждали своих домашних животных. Отти были кошатниками, а вот у Лоуренсов всегда были собаки – недавно они завели кокапу[132], который был не так прожорлив, как лабрадудль[133]. Клер тоже подумывала завести собаку – какую-нибудь маленькую, – хотя понимала, что ей придется искать кого-то, кто будет ее выгуливать.

– О, у нас есть на примете прекрасный мужчина, – сказала Лайла. – Правда, Роланд?

– Да, есть.

– Он собирает собак по всему Лондону и отвозит их на большое поле в Сюррее, чтобы они могли там побегать. Он очень востребован, но если скажешь, что ты от Лоуренсов, он поставит тебя в начало своего списка.

– Хорошая идея, – сказала Ребекка. – Если ты решила завести собаку, тебе определенно стоит обратиться к знакомому Лайлы.

Любимая шутка девочек насчет Лоуренсов, похоже, возникла на фоне почти патологически уважительного отношения Ребекки к Лайле. В чем тут дело? В уверенности Лайлы или в неуверенности Ребекки?

Марта немного поела, но до сих пор не проронила ни слова. Заметив, что я смотрю в ее сторону, она едва заметно улыбнулась мне.

Клер решила во что бы то ни стало разговорить девчонок.

– Как поживают мои маленькие племянницы? – спросила она. – Расскажите мне обо всем. По-прежнему пашете как проклятые, чтобы поступить в Оксбридж?[134]

Девочки смущенно молчали, но тут в разговор вмешалась Ребекка:

– Да, в Кембридже есть чудесное направление, естественно-научное. Мы думаем, оно подойдет Айрис. Хотя ездить далековато, конечно.

– СТИМ[135], – одобрительно сказала Клер. – Мы в «Майкрософт» очень уважаем это дело.

– Ну хватит, – сказала Ребекка. – Что вообще такое этот СТИМ? Я все время о нем слышу.

– Я тебя умоляю, Бекс, – со смехом сказал Фил, повысив голос, как родитель, отчитывающий ребенка на виду у других людей. – Естественные науки, технологии, инжиниринг, математика. Как ты можешь этого не знать?

Я сделала резкий вдох. Но внимание Клер было по-прежнему сосредоточено на молодежи.

– Надеюсь, вы хоть повеселиться успеваете. Парни есть у вас? Да бросьте… Я же знаю, что Марта встречается с каким-то загадочным юношей.

– Ребекка, – сказал Фил, – что ты ей наговорила?

– Да ничего такого. Ради всего святого, я имею право обсудить своих собственных детей со своей сестрой.

Клер тем временем переключилась на тему наркотиков – дружелюбно, как и подобает крутой тетушке, которая ладит с детьми. Молодежь по-прежнему курит марихуану, как в ее время, или теперь в моде только кетамин и трамадол, как пишут в газетах?

Айрис и Эллиот сидели молча, уставившись в свои тарелки, а Марта сказала:

– Вообще-то нет.

Ребекка, глядя через стол на Лайлу, сказала, как она рада, что ни одна из ее девочек не испытывает к этому ни малейшего интереса, и добавила, что их головы «слишком крепко сидят на плечах».

– И это хорошо, – сказал Фил. – Или оказались бы на улице с голым задом. У нас к этому нулевая терпимость.

– Не могу не согласиться, – сказала Лайла, сцепив руки на столе перед собой. – Никаких наркотиков. Это правило номер один и в нашем доме, из-за моего брата. – Она не стала распространяться об этом дальше, но теперь стало понятно, что ее подвигло на участие в недавнем полумарафоне, устроенном фондом по борьбе с наркотиками. На ее страничке на благотворительном портале было написано: «Я принимаю это близко к сердцу».

– Но насчет Эллиота нам никогда не приходится волноваться. – Она повернулась к сыну, который вжался в спинку стула. – Правда, милый? – Она натянуто улыбнулась, а потом сказала, обращаясь ко всем присутствующим: – Для него очень важен спорт – водное поло и лакросс. Он никогда не нарушит своих обязательств перед тренером и командой. Понимаете, о чем я?

У нее была навязчивая привычка вынуждать своих собеседников поддакивать ей, что бы она ни сказала. Я подумала, что, если бы мне пришлось проводить много времени в ее компании, меня бы это начало раздражать. И не только это.

– Да-да, – с жаром сказала Ребекка, на полном серьезе соглашаясь с ней.

Я поднялась из-за стола и собрала посуду. Когда я вернулась, разговор уже шел на другую тему. Клер рассказывала о телесериале, который недавно посмотрела. Основанный на реальных событиях, он повествовал о жизни искусного мошенника, убивавшего людей в Юго-Восточной Азии. Ребекка его не смотрела и не хотела смотреть.

– По-моему, это непорядочно – превращать в развлечение страдания жертв и горе их родителей, многие из которых наверняка еще живы.

– Да нет же, – раздраженно сказала Клер. – Они отлично справились.

– Получилось довольно захватывающе, – сказала Лайла. – Уверена, я советовала тебе его посмотреть. Главный герой, конечно, гад, но такой умный. Ты еще можешь посмотреть повтор.

– Они деликатно обыгрывают эту тему, дорогая, – добавил Фил. – Никто не романтизирует преступника.

– Так ты тоже его видел? – спросила Ребекка. – Когда успел?

Совсем чуть-чуть помедлив, он собрался с духом и мягко сказал:

– В один из тех вечеров, когда ты рано легла спать. – Закатив глаза, он добавил, обращаясь к гостям: – В один из многих вечеров.

Я вспомнила, как мужчина в розовом и женщина в бирюзовом тайком разговаривали на дороге за воротами.

– А как вам его девушка? – спросила Лайла. – Она почти такая же дрянь, как он.

– Да, особой жалости она не вызывает, – согласилась Клер.

Я встала и, собрав несколько смятых салфеток, тихо вернулась на кухню. Я не хотела это слушать.

Фил за моей спиной сказал:

– А разве она сама не была жертвой?

– Можно сказать, что она была соучастницей в убийстве, – сказала Лайла. – Закрывая глаза на его преступления, она потакала ему.

Я занялась плитой. Варочная панель после долгой жарки была вся в масляных пятнах и жирных потеках, с вкраплениями обугленных кунжутных семечек. Я драила ее изо всех сил, лицо пылало. Мне казалось, я этого больше не выдержу.

Я слышала, как Фил сказал:

– Мне было ее жалко.

– А мне нет, – сказала Клер. – По-моему, она получила по заслугам.

Я уже начала царапать нержавеющую сталь. Бросив металлическую мочалку в мойку, я вышла в коридор и направилась в прихожую. Открыла входную дверь, вышла из дома и закрыла ее за собой.

Здесь было темно и тихо, а безлунное, иссиня-черное небо над головой пестрело звездами. Пригнувшись, я прошмыгнула по дорожке мимо спящих машин – мои собственные шаги казались мне очень громкими – и отперла ворота. Мне просто необходимо было убраться подальше от этого дома, от этих людей. По обеим сторонам дороги залегли еще более глубокие тени, стволы деревьев устремлялись в небо, а слева тянулась высокая насыпь, за которой ничего не было видно.

Я шла быстро, пытаясь дышать ровно, чтобы прийти в себя. Что бы они подумали, если бы узнали, что я, как та девчонка в телесериале, вступила в сговор с убийцей? Заслуживала ли я, по их мнению, того, что выпало на мою долю?

Земля у меня под ногами была неровной, усыпанной ветками и маленькими острыми камнями, и я пару раз споткнулась. Я прошла вдоль внешних стен огорода, потом миновала небольшой виноградник, чьи ряды исчезали в темноте. Дорога шла то вверх, то вниз, и в итоге вывела меня на небольшое открытое место с колючей травой. Передо мной высились силуэты нескольких сельскохозяйственных машин и нечто похожее на заброшенный амбар – две нетронутые стены, груда камней и щебня и обломки рухнувшей крыши.

Внезапно испугавшись, я повернула обратно к дому.

Потом остановилась как вкопанная.

Это что, машина? Я услышала вдалеке какой-то звук – он доносился снизу, из долины, но постепенно приближался. Казалось, машина едет чересчур медленно. Ощупывая деревья лучами фар, она ползла по грунтовке и мало-помалу приближалась ко мне: урчание двигателя становилось громче. Если бы она продолжила взбираться на холм, то уже через несколько секунд вырулила бы из-за поворота и залила бы меня светом фар.

Но двигатель машины затих. Фары потухли, и вскоре хлопнула дверца.

Я стояла, не шевелясь и прислушиваясь. Теперь, в наступившей тишине, ночь наполнилась негромкими звуками. Что-то коротко скрипнуло, хрустнула ветка, издалека – предположительно, из дома – донеслись громкие возгласы. А потом – уже намного ближе, прямо надо моей головой, – раздался громкий треск. Я инстинктивно ахнула и рухнула на четвереньки. Из кроны дерева вылетела сова и, необычайно громко хлопая крыльями, зигзагами направилась к темному силуэту разрушенного амбара.

В это мгновение мне хотелось лишь одного – снова оказаться в безопасности в своей комнате. Но я не хотела возвращаться в дом тем же путем – по темной и узкой аллее, мимо припаркованной у обочины непонятной машины. Лучше уж сойти с дороги, полями добраться до территории поместья и пройти к дому через сад. По крайней мере, на открытой местности никто не подберется ко мне тайком, и при необходимости я смогу убежать.

Я пересекла участок земли напротив сельскохозяйственной техники. Мои шлепанцы тихо шуршали по жесткой траве, а подол платья Лулу подрагивал при движении. Обходя стороной разрушенный амбар, я спустилась в глубокую, но, к счастью, сухую канаву и выкарабкалась из нее с противоположной стороны, цепляясь за траву. Потом пролезла через невысокую, тонкую живую изгородь и оказалась в широком поле. Было очень темно, под ногами, разделенные кучами земли, спутались ряды низкорослых растений, по правую руку от меня, на дальнем краю поля, начинался склон, а за частоколом высоких деревьев виднелись огни поместья.

Я устремилась на их оранжевый теплый свет. Идти приходилось по вспаханной, комковатой земле с большими скоплениями сорняков. Пробираясь по краю глубокой борозды, я смотрела себе под ноги, чтобы не поскользнуться и не упасть. На дальнем краю поля была глубокая канава, на земле валялись большие белые камни и сосновые шишки. Я спустилась на дно и начала карабкаться наверх – шлепанцы скользили, полы платья цеплялись за колючую траву, и мне пришлось подтянуться на руках, чтобы вылезти. За канавой был небольшой сосновый бор, его густой подлесок утопал в многослойной черноте. Но в сотне ярдов впереди виднелась плотная садовая изгородь, а за ней маячил нечеткий серый силуэт «голубятни». Я протиснулась сквозь изгородь, чувствуя, как ветки царапают мои руки и ноги через ткань юбки. Теперь у меня под ногами была мягкая лужайка. Звуки, долетавшие из дома, становились все четче по мере моего приближения. Я слышала звон посуды, бормотание, эпизодические взрывы хохота, визг – похоже, Клер. Ну конечно! По всей видимости, оживление вызвано прибытием нового гостя, Роба Керрена, писателя Фила. Это объясняет появление машины на аллее. На меня нахлынуло облегчение, и мне тут же стало неловко за то, что я здесь, в темноте, вся исцарапанная и запыхавшаяся, с землей под ногтями. Миновав последний участок лужайки, поросший черной травой, я подошла к низкой оградке, за которой начиналась зона бассейна. Сделав несколько вдохов, я отругала себя. Эта вылазка была глупой вдвойне: было глупо выходить из дома ночью и глупо пугаться, поддавшись чистой панике. Я проявила слабость.

Но теперь все позади, и я по-прежнему в безопасности. Можно расслабиться.

По другую сторону оградки виднелся чернильный прямоугольник бассейна, вокруг которого в хаотичном порядке стояла брошенная мебель. Красные плавки все еще висели на спицах зонта.

Я направилась к своей комнате. Стрекот цикад стих, превратившись в мерный треск, но ароматы стали ярче. Пахло нагретым на солнце камнем, чабрецом и смолой. Я с вожделением думала о постели.

Сначала по воде пошла небольшая рябь, но очень скоро она взорвалась фонтаном брызг, а затем совсем рядом со мной, над бортиком бассейна, показалась тень – темная, лоснящаяся и нечеткая.

– Мамочки! – воскликнула я, пятясь назад, когда тень выросла и удлинилась, превратившись в мужчину, стоящего передо мной. Мой взгляд уперся в широкую грудь с полоской темных волос.

– Вот черт!

– Простите! – Выпрямившись в полный рост, мужчина вытянул руки ладонями вперед. С него капала вода. – Простите, пожалуйста!

– Вы меня до смерти напугали. – Тяжело дыша, я прижала ладони к груди.

– Простите! Простите! Я думал, вы меня видели.

Он провел рукой по волосам – снова полетели капли воды.

– Черт, – снова сказала я.

Протянув руку, я коснулась стены – камень был теплым. Поднялось небольшое облачко пыли.

– Я просто решил по-быстрому искупаться. Я только что приехал, и Ребекка мне разрешила.

– Конечно. – Я натужно рассмеялась, пытаясь разрядить обстановку. Черт.

У него был едва заметный северный выговор – как у человека, долгое время прожившего в Манчестере. Такой выговор люди используют, чтобы втереться к тебе в доверие и начать тобой манипулировать. Я сама так делала. Не сказать, что меня это успокаивает.

– Я – Роб. – Он протянул мне мокрую руку, и, отлепившись от стены, я пожала его большую холодную ладонь, чувствуя, как влага сочится у меня между пальцами. На нем были мешковатые черные плавки с завязкой на талии. Рядом с ним я растеряла весь свой пыл. – А ты, должно быть… Лулу? Я наслышан о твоих кулинарных шедеврах.

Мое дыхание более-менее успокоилось.

– Да, это я.

Он странно смотрел на меня. У него на щеках были ямочки, а уголки губ были загнуты вверх, даже когда он переставал улыбаться.

– Мы ведь уже встречались?

– Нет. Не думаю.

Мы раньше не встречались. Если его лицо и не казалось мне незнакомым, то это лишь потому, что я искала о нем информацию в интернете. Я нашла несколько фото, но все они были сделаны в одном ключе – темный, мрачный образ, черты лица едва различимы. Если же я казалась ему знакомой, то это потому, что я часто произвожу на людей такое впечатление. Я напоминаю им кого-то другого. Шон считает это даром.

– У меня просто такое лицо, – сказала я.

Он прищурился.

– Уверен, мы встречались. – Он смотрел на меня пристально, без улыбки. И на этот раз я ощутила холодное прикосновение опасности.

– Я вспомню, – сказал он. – У меня очень хорошая память. Обязательно вспомню.

Глава четырнадцатая

Спала я плохо из-за теснящихся в голове тревожных мыслей. Проснулась рано и не сразу смогла понять, где нахожусь: меня разбудил плеск воды, словно где-то работала стиральная машина или кошка лакала молоко.

Выглянув в окно, я увидела в бассейне человека – Роб Керрен нарезал круги. Он плыл мощно, но медленно, поворачивая голову под каждый гребок. Доплыв до бортика, он с шумом выдыхал воздух, затем неуклюже разворачивался и плыл в обратную сторону.

Я приняла душ, подставив лицо под воду и позволив струям затекать в глаза и в уши. Когда я вышла на солнце, Роб уже вылез из бассейна и сидел, склонившись над ноутбуком. Колени выглядывали из выцветших черных плавательных шорт, на плечах лежало белое полотенце.

– Ты спать-то ложился? – спросила я. – Или всю ночь стоял на дежурстве?

Он засмеялся:

– Да надо немного поработать. – Он взмахнул рукой. – Буквально последние страницы осталось дописать. Я почти закончил.

– О, хорошо. Мне почему-то кажется, что Фил обрадуется.

– Надеюсь. Итак. – Он захлопнул крышку ноутбука и со звонким хлопком сцепил ладони перед собой. – По-моему, я решил эту задачу.

Мое сердце пропустило удар.

– Какую задачу?

– Где я тебя видел, – усмехнулся он.

Я скрестила руки на груди. К поверхности воды подлетела ласточка и тут же унеслась прочь. Я заставила себя улыбнуться, как будто я ему верю, и сказала то, что должна была сказать сразу:

– Ты мог видеть меня по телику. Я актриса. Видел рекламу «Агрос»?

– Нет. Не то. Ты серьезно насчет рекламы «Агрос»? – Он рассмеялся. – Не припоминаю такую.

– Это было давно.

– Нет. Я видел тебя на пляже.

– На пляже?

– Да. На прошлой неделе. На Лазурном Берегу. Похоже, ты тоже там была. Какое совпадение! Я мотался по побережью – собирал последний материал для своего исследования. И увидел тебя, вот только не помню, где именно. Может, в Ницце.

Есть такой прием – несколько раз быстро сжимаешь и разжимаешь кулаки, чтобы от лица отлила кровь, и сразу перестаешь краснеть. По крайней мере в теории. На моем лице не дрогнул ни один мускул. Можно было подумать, что я озадачена, сбита с толку, но напугана ли? Нет, не напугана.

– Вряд ли, – сказала я так, словно меня позабавила эта мысль.

Он нахмурился.

– Я уверен, что узнал тебя. Твое лицо… У меня просто такое чувство…

– Нет! Это была не я. А жаль. – Я дернула плечом. Где? Где он меня видел? – Я бы хотела немного потусить на море.

– Что, правда?

В море, на катере? В кафе на острове? «У Рауля»? В отеле?

– Как я и говорила, это был мой двойник. Не я.

Сначала мне показалось, что я его не убедила.

– А, ладно, – сказал он с сомнением, но потом встряхнул головой, словно чтобы выбросить из нее все лишнее. – Как ты сказала, у тебя просто такое лицо.

Он опустил глаза, барабаня пальцами по крышке макбука, потом снова посмотрел на меня.

Я решила разрядить обстановку:

– У тебя будут неприятности. Ты взял не то полотенце.

– Что? – Он ухватился за край полотенца, накинутого на шею, и уставился на него. – Оно было у меня в комнате.

– Белые полотенца для ванной, а темно-синие для бассейна.

– А где взять темно-синее?

– В кладовке внизу их целая стопка.

– Боже. Меня никуда нельзя приглашать. Они меня домой отправят, если буду вести себя неосторожно.

Я была уверена, что Ребекка или Бриджит принесли ему в комнату темно-синее полотенце. Его стенания насчет собственной безнадежности предназначались мне: возможно, ему до сих пор было неловко за себя, ведь он был так уверен в том, что мы уже встречались. Даже если и так, доказательств у него нет. Продолжу все отрицать.

– Ладно, хватит болтать, – сказала я. – Я еду в булочную за вашим завтраком.

Я прошла мимо него, направляясь к калитке, но услышала за спиной скрип шезлонга и, обернувшись, увидела, что он уже на ногах и натягивает просторную серую футболку.

– Я тоже поеду, – сказал он, одевшись. Спереди на футболке был узор в виде паутины и надпись «Fleetwood Mac Rumours»[136].

– Мне все равно нужно отогнать машину, – добавил он. – Чтобы не мешала сельхозтехнике. Я вчера спешил, когда парковался. А дорога-то узкая. В мою машину легко может въехать комбайн, с моим-то везением.

– Уверена, на окрестных полях не растет ничего такого, чтобы для уборки урожая понадобился комбайн.

– Ты права. – Он всунул ноги в сандалии. – Как и во всем остальном, я уверен.

Я посмотрела на него с подозрением, но он блаженно улыбнулся, как будто в его словах не было никакого подтекста.

Когда мы шли по лужайке, он спросил меня, часто ли я готовлю на дому для больших компаний.

– Да. Но не всегда летом. Обычно у меня больше работы во время лыжного сезона. Я порой по полгода дома не бываю. Повезло мне.

Роб одобрительно хмыкнул из вежливости, а когда мы свернули за угол дома, я спросила его, катается ли он на лыжах.

– Нет. Прозвучит странно, если я скажу, что я этого идеологически не приемлю?

Не сдержавшись, я засмеялась.

Когда мы дошли до ворот, он открыл их и придержал створку, пропуская меня вперед.

– Уверен, все было бы иначе, если бы я занимался этим с детства, – сказал он. – Но в Салфорде[137], где я вырос, на лыжах особо никто не катался.

Я могла бы ухватиться за его слова о Салфорде, чтобы сменить тему, но мне надо было убедить его в том, что я та, за кого себя выдаю, поэтому я сказала ему, как сильно люблю Валь-д’Изер:

– Во Франции лучший снег. Кому-то нравится Швейцария или Италия, но там нет такого разнообразия трасс.

Нажав кнопку на брелоке, он открыл машину и сел за руль. Наклонившись, засунул стопку бумаг в бардачок.

– Запрыгивай, – сказал он, открывая пассажирскую дверцу.

Мне обычно наплевать, что обо мне думают люди. При моей работе необходимо уметь абстрагироваться от этого. Но, сев в машину, я с удивлением осознала, что хочу понравиться ему. Мне пришлось заставить себя продолжить:

– Разумеется, Французские Альпы дорогие, но ты знаешь, за что платишь.

– Я это запомню, – сказал он, пристегиваясь.

– К сожалению, у меня возникают проблемы из-за языка: я не знаю ни слова по-французски.

– Ни единого слова?

Я начала уставать от этой лжи, но не могла остановиться.

– Ну, разве что «бонжур», но на этом, пожалуй, все.

Роб завел двигатель и начал потихоньку отъезжать от живой изгороди. Раздался такой звук, словно что-то порвалось, а потом, когда он завершал разворот в три приема, что-то заскребло по двери.

Я попыталась найти еще какую-нибудь банальную тему, где у меня есть собственное мнение.

– Но когда ты весь день бороздишь склоны, есть хочется только французскую еду, – набрав в грудь побольше воздуха, сказала я. – Я хочу сказать, ну кто ест фондю, в самом деле? О чем только думают эти швейцарцы? Фу.

Взглянув на меня, он коротко улыбнулся, затем снова перевел взгляд на дорогу. Он ехал на удивление медленно, положив на руль обе руки.

– А мне нравится сырное фондю. – Он пихнул себя локтем в живот и скорчил горестную мину. – Видимо, со мной что-то не так.

Я опустила стекло со своей стороны. Небо пестрело ажурными облачками, солнце еще не поднялось высоко, и его косые лучи рассеивались в тумане над полями. Подсолнухи отбрасывали длинные тени. В воздухе витал аромат геля для душа – такого же, какой был у Лулу. При других обстоятельствах запах был бы приятным. С Робом было хорошо: он был веселый и привлекательный – может, даже более привлекательный, чем нужно для моего спокойствия. Мне просто нужно было через это пройти. Я невольно вздохнула.

– Красиво здесь, правда? – сказал Роб. – Намного симпатичнее, чем там, где живет мой брат.

– Твой брат живет во Франции?

– Да.

Я сглотнула.

– На юге, на побережье возле Ниццы?

– Я там просто отдыхал. Нет, Марк живет немного дальше на северо-запад. Там не так холмисто, больше развито сельское хозяйство. Ну и дешевле – как мне кажется, в этом все дело.

– Чем он занимается?

– Он художник. У него есть некоторые трудности, – со смехом сказал Роб, словно желая показать, что и сам понимает, какое это клише. – Кое-какие личные проблемы.

– Деньги? Любовь? Выпивка?

– Все вместе.

– О боже.

– Ага. – Он взглянул на меня и отвел глаза. Эта тема его расстроила. Я наблюдала за его ртом – уголки его мягких и полных, как у ребенка, губ теперь опустились. – Вообще, он мне не настоящий брат.

– Вот как?

– Ага. Я младший из четверых, но мои родители были соцработниками, и когда мы немного подросли, они стали брать в дом неблагополучных детей.

– То есть они были опекунами?

Я пыталась ничем не выдать своего потрясения, но он опять окинул меня взглядом.

– Именно. Обычно у нас жили дети, которых оказалось сложно пристроить. В основном они проводили у нас пару недель или около того, но некоторые задерживались дольше. Несколько человек по-прежнему присутствуют в нашей жизни. Среди них и Марк. Мы с ним были довольно близки, и я чувствую ответственность за него. Но жизнь его изрядно потрепала. Временами с ним бывает непросто.

Я отвернулась. Видала я и альтруизм, и самонадеянность родных детей в тех семьях, где мне не удалось задержаться. Некоторые не желали иметь с тобой ничего общего, но другие были не против: как правило, ими двигало стремление выглядеть лучше в своих собственных глазах. На меня нахлынула злость.

– Так э-это было на Се-е-вере? – сказала я, намеренно растягивая гласные, чтобы поддразнить Роба.

Его плечи снова расслабились, а губы изогнулись в мягкой улыбке.

– Мой говор меня выдал? А я так старался вписаться в это изысканное общество. Да, Большой Манчестер. Значит, это не твоя малая родина? – Он стрельнул глазами в мою сторону и снова отвел взгляд.

– Сейчас моя родина – Ноттинг-Хилл, но в детстве я много переезжала.

– Братья-сестры есть?

– Нет, я единственный ребенок. Мои родители сейчас живут в Дубае.

– Они известные личности?

Я засмеялась:

– Любители уходить от налогов. Мой отец занимается нефтью.

Он понимающе кивнул. Он составил представление о моей жизни. Ладно. Это хорошо.

Прыгая на колдобинах, мы проехали по маленькому горбатому мостику, а затем притормозили перед выездом на главную дорогу, чтобы пропустить трактор. Включив поворотник, он выехал на дорогу. Теперь мимо нас проплывали ряды высоких и тонких бледно-зеленых деревьев.

– Какие книги ты пишешь? – спросила я, чтобы сменить тему, хотя уже и так это знала. Я нашла отзывы в интернете и прочитала одно его интервью, где он говорил почти исключительно о своих писательских привычках – как он любит все поминутно расписывать и делать подробные записи на стикерах. (По его словам, стена его квартиры походила на одну из тех безумных досок, где детективы из телевизора собирают воедино имеющиеся данные, когда ищут убийцу.)

Он крепче вцепился руками в руль.

– Хм. – Он издал какой-то горловой звук, а потом засмеялся, словно признавая, что его ответ меня вряд ли удовлетворит. – Хм, – снова сказал он. У него на лбу как будто вспухла венка. Он быстро посмотрел вверх, потом направо.

Мы доехали до деревни и уже въезжали на главную площадь.

– Не волнуйся. Можешь не говорить, если не хочешь, – сказала я.

Роб крутил головой в поисках места, где можно встать.

– Триллеры. Холодная война. Восточный Берлин. Шпионы. Двойные агенты. Подставы. – Он заехал передом на освободившееся место между двумя косыми белыми линиями и заглушил двигатель. Прошло какое-то время, прежде чем он взглянул на меня. – Люди, которые притворяются кем-то другим.

Тут меня накрыло волной неподдельного страха. Открыв дверцу, я надеялась, что он останется в машине, но он перешел через дорогу и встал в очередь вместе со мной. Пожилой мужчина, с которым я вчера немного поболтала, высунулся из очереди и спросил, хватило ли мне вчера того апельсинового сока, который я купила. Он засмеялся, ожидая, что я отвечу тем же. Противно засосало под ложечкой.

Я посмотрела на Роба и пожала плечом, опустив уголки губ.

– Что он говорит? – спросила я.

Роб улыбнулся старику:

– Она не понимает! – крикнул он ему по-французски. – Англичанка!

К счастью, очередь двигалась быстро. При виде озадаченного, немного обиженного выражения лица милого старичка у меня сжалось сердце.

В магазине продавщица спросила меня, буду ли я брать то же самое, что и вчера, и я перевела взгляд на Роба, чтобы он мне перевел. Когда мы вышли из магазина, он отломил от одного из багетов хрустящую горбушку и вручил ее мне.

– Объедение, – сказал он, и я вовремя вспомнила, что у меня целиакия, и объяснила ему ситуацию. Выяснилось, что кто-то из его знакомых – дочь друга – страдает этим заболеванием, и он понимает, насколько серьезно это может быть. Он спросил меня, когда мне поставили диагноз, и я выдумала историю о том, как заболела в подростковом возрасте, как мне делали кучу разных обследований, как я чуть не умерла и так далее.

– Неудивительно, что тебе не нравится фондю, – сказал он, отряхивая руки от крошек. – Главное там, конечно, сыр, но и хлеб играет далеко не последнюю роль.

– Ага, ну конечно. Именно в этом все дело. – Я видела фото фондю и сказала наугад: – То, что оно на вкус как блевотина, вообще здесь ни при чем.

Роб делано отшатнулся:

– Грубиянка!

Он заметил супермаркет на противоположной стороне площади и, подвигав челюстью и почесав подбородок, сказал, что заглянет туда за бритвенными станками.

День обещал быть жарким, так что я села на скамейку под деревьями, чтобы подождать Роба. Воробьи суетились вокруг крошек от горбушки, которую он быстро съел. Солнце пробивалось между ветвями. Я подняла лицо к небу и закрыла глаза. Может, Роб приметил меня в Сент-Сесиль. А может, и того хуже – видел меня в компании Лулу и Шона. Но у него нет доказательств. Если он продолжит муссировать эту тему, я буду все отрицать. И в конечном итоге он разуверится в собственных воспоминаниях. Перед моими закрытыми глазами мелькали разноцветные пятна. Запах свежего хлеба. Завтрак. Потом ланч. Сегодня я сделаю салат. Что-нибудь в стиле Оттоленги. Загуглю, когда вернемся. Потом ужин. Что я приготовлю на ужин? Надо подумать.

Я не сразу открыла глаза, услышав чей-то голос, и не испытала прилива адреналина. Когда работаешь под вымышленным именем, лучше выбирать такое, чтобы оно было похоже на твое собственное. Али – Элли. Шон – Джон. Твоему мозгу нужно за что-то зацепиться, когда ты рассеян. Голос зазвучал громче, и когда он добрался до моих нервных окончаний, когда я поняла, что зовут меня, я в панике вскочила на ноги. С другого конца площади в мою сторону неторопливо шел какой-то мужчина.

– Лулу! Салют! Лулу!

У него была знакомая клочковатая борода и пучок волос на голове.

– Паскаль, – сказала я. – Привет.

Пока он тряс мою руку, я поглядывала поверх его плеча на выход из магазина. Он задал мне несколько вопросов по-французски. Я ответила по-английски. Нравится ли мне в поместье? Все ли в порядке с работой? Да, все замечательно. А здесь я с одним из гостей. Он в магазине, но выйдет с минуты на минуту. Рада была тебя видеть.

Я сделала шаг к «Фиату» Роба и схватилась за ручку. Я видела через окно, как Роб расплачивается на кассе.

– Рада была тебя видеть, – повторила я.

Но он не понял намека. Просто стоял там, словно ему нужно было еще что-то мне сказать и он пытается подобрать слова. Наконец спросил, активно жестикулируя:

– У тебя все в порядке? Когда мы уехали из Пуго, туда заявился какой-то мужчина и начал расспрашивать людей на площади, не видел ли кто-то блондинку, сошедшую с автобуса. Он разговаривал с Антуаном, но тот решил, что лучше будет промолчать. Потом он мне сказал, что если я где-то столкнусь с тем парнем, я должен сообщить тебе об этом: вдруг ты его не избегаешь, а, наоборот, хочешь видеть.

На выходе из супермаркета Роб на секунду замешкался, чтобы проверить счет. Потом поднял глаза, увидел меня с Паскалем и направился к нам.

Я быстро спросила:

– Тот мужчина, как он выглядел?

– Лет тридцати. Красивый, – ответил он, помогая себе руками.

– Француз? Англичанин?

– Я узна́ю.

Роб уже подошел к нам вплотную, держа в одной руке пену для бритья, а в другой – стеклянную банку «Нутеллы». Он снова улыбнулся – сначала Паскалю, потом мне.

– Привет, – сказал он.

Паскаль попятился, почтительно склонив голову.

– Если захочешь меня найти, – сказал он по-французски, – я живу вон там. – Он указал рукой на узкую улочку в противоположном от супермаркета углу площади. – Синяя дверь. Последний дом у реки. – Махнув рукой, он развернулся и зашагал в ту сторону.

Роб сказал:

– Если тебе нужен перевод, этот мужчина рассказывал тебе, где живет, на случай, если ты захочешь с ним увидеться.

– Спасибо.

– В конце вон той улицы…

– Спасибо, – повторила я. – Я поняла.

Он открыл дверь машины, бросил покупки на заднее сиденье и сел за руль.

– Уверена? – добавил он, когда я села на пассажирское место. – Потому что, по-моему, он на тебя запал. – Уже выезжая с парковки, он бросил на меня взгляд и сделал круглые глаза, явно на что-то намекая.

Я выдавила из себя искусственный смешок, слишком писклявый и больше похожий на хихиканье – я так никогда не смеюсь.

– Думаешь?

За окнами проплывала деревня. Витрины магазинов. Вот разговаривают две женщины. Лает маленькая белая собачка. Красный фургон выезжает задом. Я пыталась дышать спокойно, но на меня навалилась клаустрофобия. Я бы вышла из машины, если бы смогла придумать причину. Мне хотелось стать невидимой, слиться с сиденьем. Неужели Шон проследил мой путь до площади, где я села на автобус? Или это был кто-то другой и искал он кого-то другого? Надо было расспросить подробнее. У него была машина? Называл ли он женщину по имени?

Я прижалась лицом к оконному стеклу. Мы проехали по мосту и уже карабкались вверх по холму к дому. В боковом зеркале дрожало горячее марево.

На кухне было многолюдно – гости толпились в ожидании кормежки, как пингвины в зоопарке.

– Наконец-то! – воскликнула Ребекка при виде нас. – Мы уж думали, вы сбежали на весь день.

Роб продемонстрировал банку «Нутеллы», потрясая ей в воздухе, как полицейским значком.

– Я спас наш завтрак.

– О боже, только не «Нутелла», – завопила Ребекка. – Девчонки сейчас вцепятся в тебя мертвой хваткой.

Айрис подняла взгляд от телефона и начала подробно рассказывать ему о пальмовом масле и вырубке лесов, о сокращении естественной среды обитания орангутангов. Он всячески демонстрировал раскаяние, подняв руки, чтобы защититься от ее нападок.

– Прости, прости, – бормотал он, но смех выдавал его: он, похоже, наслаждался вниманием.

Я открыла холодильник.

– Упс, мы тебе мешаем, – сказала Ребекка. Они с Лайлой переместились ближе к кухонному островку. Лайла продолжила демонстрировать Ребекке какой-то сайт на своем телефоне, убеждая ее подписаться на него.

– Я серьезно – Адриенна просто творит чудеса. Если купишь один из ее тридцатидневных курсов, это буквально перевернет твою жизнь.

– Да я и так занимаюсь пилатесом, – защищаясь, сказала Ребекка и с надеждой взглянула на Лайлу.

– Пилатес – это, конечно, хорошо, – сказала Лайла, выставив локти и приосанившись как человек, искренне гордившийся своей физической формой. – Но поверь мне, занятия йогой пойдут тебе только на пользу.

Прихватив то, что могла – йогурт и фрукты, масло и джем, – я отнесла их в сад, чтобы начать накрывать на стол. За столом уже сидели Клер и Фил и что-то смотрели на айпаде. Вернувшись на кухню, я взяла корзинку с хлебом, Роб помог принести приборы, а Ребекка, не переставая болтать с Лайлой, посторонилась, чтобы я могла взять тарелки.

– Где Марта? – спросила я у нее.

– Да где-то бродит. Неважно себя чувствует. Опять. – Она закатила глаза. – Можешь сварить еще кофе? Было бы чудесно. Спасибо.

– С едой на улице столько возни, – сказал Фил, не поднимая глаз от планшета. – Надо все принести, потом унести. Сочувствую тебе. – Он придвинул свой стул немного ближе к столу, чтобы мне было легче пройти мимо него.

– А травяной чай есть? – спросила Клер, когда я поставила на стол хлеб. Она вручила мне свою грязную кружку. – Любой. Я не привереда. С ромашкой, например. – Она придвинулась ближе к Филу и его айпаду, не ожидая ответа. – Или с вербеной.

– Я сделал нечто ужасное. – Роб стоял на пороге кухни, вытянув руку с «Нутеллой». Он повысил голос, чтобы привлечь внимание Фила и Клер, словно хотел отвлечь их от того, чем они там занимались в отрыве от всех остальных. – Я внес свой персональный вклад в вымирание орангутангов.

– Это не шутка, – сказала Айрис у него за спиной.

– Я знаю, – искренне ответил он, глядя на нее вполоборота. – Знаю.

– О нет, это ужасно! – Клер оторвала взгляд от планшета.

– Знаю. Но она такая вкусная.

– Да нет. – Она взмахнула рукой, указывая на айпад. – Ее тело. Они нашли ее тело.

– Тело той бедной англичанки, – добавил Фил, по-прежнему глядя на экран.

Я не заметила, как кружка выпала у меня из рук, – только услышала, как она разбилась о плитку. По-моему, я закричала, и теперь все смотрели на меня, а не на пол. На лицах присутствующих читалась тревога.

Когда я попятилась, у меня под ногами захрустели осколки. Заскрипели стулья. Я чувствовала, что надо вдохнуть, наполнить легкие воздухом, но из-за спазма в горле это было непросто.

Каким-то образом я добралась до кухни, чтобы взять веник и совок. Я стояла на четвереньках, пряча лицо, когда кто-то спросил:

– Какой англичанки?

Фил начал рассказывать:

– Той, которая лазала по Доломитовым Альпам. Ее искали несколько недель. Похоже, она упала в расщелину. Вчера какой-то турист увидел ее рюкзак и уведомил власти.

– Как это грустно. Она была так молода. Ужасная потеря, – сказала Клер.

– Бедные родители, – сказала Ребекка.

– Теперь они хотя бы знают, – добавила Лайла. – По-моему, не знать еще хуже.

Никто не заметил, как я ушла.

Глава пятнадцатая

Я прошла по коридору в прихожую и остановилась, на секунду пожалев, что не отправилась в другую сторону, к себе в комнату, но было слишком поздно. Я открыла входную дверь и вышла. Отперла ворота и направилась вверх по холму, к разрушенному амбару. Добравшись до него, я укрылась за одной из стен и села, сгорбившись, на длинную жесткую траву. Открыв рот, я издала молчаливый крик.

За те несколько секунд, пока я думала, что найденное тело принадлежит Лулу, мой мир перевернулся. Я думала о ее смерти как о чем-то свершившемся – ужасном поступке, который совершил Шон, – но для любивших ее людей это была пропасть. Мне открылся весь масштаб их потери. Ее друзья и родители еще даже не знают, что она мертва. Невозможно принять тот факт, что я об этом знаю, а они – нет.

Я приняла решение. Они должны узнать об этом. И неважно, что будет со мной. Я достала телефон и приготовилась набрать номер. Мои пальцы зависли над кнопками. Как позвонить в полицию во Франции? Есть тут какой-то аналог номера 999? Я пыталась открыть поисковик, но вайфая здесь не было, как и телефонного сигнала. Придется вернуться в дом. В «библии» должна быть информация. Или можно спросить у кого-нибудь. Ребекка может знать.

Я почувствовала, как моя решимость тает, и закрыла лицо руками. Поверят ли мне в полиции? Если я им расскажу то, что знаю, смогут ли они найти ее тело? Я слышала о том, как в реках и озерах ищут тела сетями. Но для поисков в море понадобятся координаты. А их может сообщить только Шон.

Внутри меня, как некая мощная сила, нарастала злость. Я совершила много плохих поступков. Но я ее не убивала. Когда моя работа здесь закончится, я выслежу Шона и сама сдам его в полицию.

К тому моменту, как я вернулась в дом, большинство гостей разбрелись, и за столом остались только Фил и Клер. Из гостиной доносились голоса Лайлы и Ребекки. Я увидела Роба в саду. Он взял стул и сел работать в тени рядом с площадкой для игры в петанк[138]. Из спальни Айрис до меня долетал ее голос и голос еще какой-то девушки – похоже, они общались по видеосвязи. Кто-то убрал со стола тарелки и чашки и поставил их на кухонный островок, так что я загрузила посудомойку и протерла тряпкой поверхности.

Потом решила отправиться на поиски Марты.

Первым делом я проверила огород – пусто, потом пролезла в небольшую дыру в стене и направилась в дальний конец сада – заросший сорняками участок с неухоженными кустами, граничащий с виноградником. Скрюченные кусты клонились к земле, доходя мне до плеч; с их ветвей свисали плотные гроздья зеленых твердых ягод. Это было укромное местечко, укрытое и от дома, и от остальной части сада. Я нашла ее в дальнем конце виноградника – она сидела на насыпи, примостившись на каком-то бревне.

У нее были красные глаза и напряженное, опустошенное лицо человека, который только что плакал. На ней были штаны от спортивного костюма и майка.

– Я волновалась, – сказала я, садясь рядом. – Тебя не было за завтраком.

– Не было. Мне до сих пор как-то нехорошо, – сказала она, пытаясь улыбнуться. Низко над полем пролетела стайка маленьких птичек. Вдалеке по склону холма полз трактор. Наши ладони лежали на бревне, мизинцы почти соприкасались. Ко мне подползла мокрица, и я щелчком скинула ее с бревна.

– Хочешь об этом поговорить? – наконец спросила я.

Она ответила не сразу, а потом спросила почти со злостью:

– Почему ты так добра ко мне?

– Сама не знаю, – со смехом ответила я, потому что это было правдой.

И тут она заплакала.

– Я знаю, что ты знаешь, – сказала она после долгого молчания.

Я обняла ее одной рукой.

– Какой у тебя срок?

– Не знаю. Может, пять недель? Или шесть? Я поняла, что у меня задержка, и тогда…

– У тебя есть несколько вариантов, – сказала я.

Она что-то пробурчала, наклонив голову, и мне пришлось переспросить.

– Черт, да как я могу… Моя мать, ну… я ведь в долбаной Франции. В жопе мира. А он даже на звонки не отвечает. – Теперь сквозь слезы проступала злость.

Я много чего сказала. Сказала, что вижу, как она расстроена, и знаю, что она сейчас ощущает бессилие и одиночество, и что страшно оказаться в таком положении, когда поневоле встаешь перед не самым приятным выбором. А еще я сказала, что она смелая, умная и здравомыслящая девушка, которая примет единственно правильное для себя решение, и что родители ее любят – безусловно, – и что они обязательно ее поддержат, что бы ни случилось.

Она ответила не сразу, но я почувствовала, что мои слова работают. Ее плечи немного расслабились. Она привалилась ко мне боком, и я воспользовалась случаем, чтобы спросить, кто этот парень и сказала ли она ему.

После долгого молчания она сказала:

– Я оставила несколько сообщений на автоответчике. Но он не перезвонил.

– Парни в твоем возрасте могут быть очень незрелыми.

Тогда она снова подняла голову.

– Дело в том, что он не моего возраста. Совсем. Он… – Она осеклась, словно сказала что-то лишнее и теперь жалеет.

– Он что?

– Он немного старше меня.

– Насколько старше?

Она пожала плечами.

– Ох, Марта. – Я выждала, сколько могла. Трактор на холме сделал неуклюжий поворот. Кто-то перекрикивался в отдалении, в нескольких милях отсюда. Звук имеет свойство разноситься по округе. Важно об этом помнить. – Все сложно?

Она не ответила, но кивнула.

– Он женат?

Она яростно замотала головой.

Я тщательно обдумывала свой следующий вопрос. Как получить наибольший результат при наименьших затратах? Наконец я мягко спросила:

– Как вы познакомились?

Она провела ладонями вниз по бедрам и обняла колени.

– Да так, столкнулись в одном месте.

– На вечеринке?

– Нет.

Она едва заметно заерзала, дыхание сбилось.

– В школе?

– Типа того…

И она мне все выложила – сначала как бы нехотя, но потом слова полились потоком. Он учитель, но только на полставки – преподает театральное искусство, – но ее он не учил, так что технически не был ее учителем. И на самом деле они познакомились вне стен школы, на остановке, после того, как она задержалась в школе, чтобы закончить какой-то проект. И вообще, ему всего тридцать два, так что он не сильно старше ее, а она очень взрослая для своего возраста. Все всегда ей это говорят. Все началось весной, после Пасхи, и они сохраняли свои отношения в тайне. У него был собственный дом в Лондоне, в районе Пекхэм, и он сдавал его часть в аренду каким-то людям, но она никогда не ездила туда, когда там был кто-то еще. С тех пор, как они разъехались на каникулы, он почти не выходит на связь. Он путешествовал по Греции, и сначала у него не было вайфая, потом глючил телефон, но… Она снова начала судорожно всхлипывать.

Я обняла ее и прижала к себе. Гладя ее по волосам, я повторяла то, что уже говорила, только в других выражениях, но все это время думала про себя: «Вот ублюдок». Она сказала, что не может назвать его имя, но найти его не составит труда. Мне известно название ее школы, предмет, который он преподает, его возраст.

– Айрис знает? – спросила я.

– Нет. – Она потерла глаза. – У нее свои крошечные «проблемки». Она провалила несколько экзаменов, и все полетело к чертям: ее выперли из класса с углубленным изучением химии, физики и биологии, но она до сих пор не сказала об этом маме с папой. А у меня просто нет сил, чтобы с этим разбираться.

– Понимаю.

– Не знаю, что делать, – сказала она.

Она откусила кусочек кожи с нижней губы, и там образовалась ранка. Ее глаза покраснели от слез. Я могла взять ее под свое крыло, а ситуацию под свой контроль и использовать это в своих интересах.

У меня засосало под ложечкой.

– Ты должна сказать маме, – сказала я.

– Не могу. Только не в отпуске. Здесь же Лоуренсы.

– О нет. Только не при Лоуренсах, – повторила я, и она даже умудрилась слегка улыбнуться.

Глава шестнадцатая

Кого-то зовут по имени, но голос звучит приглушенно, как будто продирается ко мне из другой комнаты сквозь толщу воды, дымовую завесу и пелену тумана вместе взятые.

Я открыла глаза. Я завалилась на бок, книга валяется на земле рядом с моей болтающейся рукой. По лицу ползет муха. Пальцы онемели.

– Лулу! Лулу! – Голос звучал громко, настойчиво. – Лу-лу! – донеслось уже тише, издалека, но это слово внедрилось в мой мозг как нечто требующее внимания.

Я с трудом поднялась на ноги, запутавшись в ветвях ивы и едва не опрокинув шезлонг. Солнце ослепительно сияло, краски поблекли. Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что к чему. Я была в огороде: я сбежала от всех, надеясь побыть часок наедине с собой, и, наверное, уснула.

Кровь прилила к моей голове, и я ринулась к проему в стене. Который сейчас час? В такую жару трудно собраться с мыслями.

Войдя в прихожую, я услышала на кухне голоса. Хлопнула дверца холодильника, кто-то звенел посудой.

– Это правда пустяки, – сказала Ребекка, завидев меня в дверях. – Мы просто немного проголодались, вот и все, и я не хотела вмешиваться в процесс, не спросив тебя. Я просто думала, что ты уже что-то готовишь на ланч. Но все в полном порядке. – Она издала напряженный смешок. – Где ты была? Мы тебя обыскались.

– Простите, – сказала я. – У меня была тяжелая ночь. Я заснула. Но я правда планировала заняться ланчем – приготовить салат.

– Ох уж эти твои исчезновения! Хорошо, что Роб нас выручил.

Человек у плиты – а это был Роб – повернулся и широко улыбнулся мне.

– Я жарю бекон. И варю картошку. Картошка со шкварками украсит собой любой салат.

Ребекка доставала из холодильника продукты: остатки соуса ремулад, оливки и начатые упаковки ветчины и сыра. Она тяжело вздохнула. Лайла цокнула языком, аккуратно нарезая хлеб, и одарила меня одной из своих покровительственных улыбок.

– Боже ты мой, – сказала она не то со смехом, не то с упреком.

Мои конечности и голова до сих пор были налиты тяжестью, словно меня опоили.

Роб выложил кусочки бекона на тарелку. Сковорода зашипела, когда он сунул ее под кран.

– Мы с Лулу займемся этим, – сказал он, обращаясь к Ребекке и Лайле. – Вы нас не ждите – открывайте вино и садитесь за стол. Мы скоро.

Я подошла к раковине и принялась мыть сковородку, не решаясь поднять глаза. Ребекка и Лайла обиженно вытерли руки кухонным полотенцем, отыскали закрытую бутылку розового и несколько бокалов и понесли их во двор. Я слышала, как Ребекка зовет Марту и Айрис, чтобы они накрыли на стол. В кухне было ужасно жарко. Открытый холодильник благоухал зрелым сыром. Над головой кружили мухи. Кто-то снова включил электрическую мухобойку, и она потрескивала каждые несколько секунд.

– Если мы сварим вкрутую пару яиц, – сказал Роб, – то сможем приготовить нечто вроде салата «по-пейзански», с приятным горчично-чесночным соусом. Это должно им понравиться.

– Это рецепт Оттоленги? – спросила я.

Он засмеялся:

– Может, и нет. Но я предлагаю рискнуть, – с улыбкой сказал он.

Я помыла дуршлаг, кружки и разномастные столовые приборы, ощущая спиной, как Роб уверенно передвигается по кухне, открывая буфеты, что-то нарезая и ставя яйца на огонь.

– Любишь готовить? – спросила я.

– Да, люблю, – сказал он с такой интонацией, словно его самого это удивляет.

– Где ты этому учился?

– Я самоучка. Нет лучшей мотивации, чем жадность, – сказал он и вздохнул, как бы намекая на то, что он безнадежен. – Я довольно много готовил в детстве. Тебя как единственного ребенка сия участь миновала. Но в такой большой семье, как у меня, стоит тебе проявить к чему-то интерес, как тебя сразу начинают использовать при подготовке к каждому дню рождения или Рождеству. Моя мама любит собак. На всех вещах, которые она покупает, нарисованы собаки. А я лучше куплю кухонные принадлежности и поваренные книги. – Он широко раскинул руки, изображая книжную полку. – А ты?

– Ты имеешь в виду, хотела ли я в детстве научиться готовить?

– Нет. Но, может, – он пожал плечом, – ты смотрела кулинарные шоу, пока готовила соусы, и думала: «На их месте могла бы быть я»?

Я задумалась, почему мне никогда не приходило в голову стать поваром. В детстве еда занимала меня. В одних семьях была одна еда, в других – другая. Моя одежда пахла то жареным фаршем, то экзотическими фруктами или соленой рыбой, то пиццей. Я научилась приспосабливаться. А еще факт в том, что чем больше семья, тем сильнее твой голод.

Я самоуверенно улыбнулась:

– Моя мама хорошо готовила, и по выходным мы вместе пекли торты. Она научила меня готовить… – у меня внезапно все вылетело из головы, – гм, курицу «по-охотничьи» в томатно-чесночном соусе и все в этом духе. Я училась в школе-пансионе, но по выходным и на каникулах мы всегда вместе готовили. – Я улыбнулась ему. – Замешивали соусы.

Он вручил мне огурец, чтобы я его нарезала, и я сосредоточилась на том, чтобы не порезаться.

– Хотя в детстве я мечтала стать актрисой. И я ей стала.

– Ну да. Ребекка говорила, что ты играла в «Аббатстве Даунтон», моя мама обожает этот сериал. В каком сезоне это было? Может, я найду тебя.

Остальные собирались за столом.

– В четвертом, – сказала я.

– Поищу, – сказал он, сгребая огурцы из-под моего ножа и кидая их в гигантский белый салатник, к другим ингредиентам. Этот салатник уже попадался мне на глаза и удивил меня своими размерами.

– Помидоры нам нужны? – спросила я. – В огороде их полно.

– Можем сделать еще и салат из помидоров. Но оно нам надо? Они этого заслуживают?

Присмотревшись к нему повнимательнее, я покачала головой:

– Не-а.

Покончив с готовкой, Роб вручил мне огромный салатник и, опередив меня, протиснулся на свободный стул между Эллиотом и Мартой. Разговоры стихли, когда я поставила салат на стол перед Филом. У него был такой вид, словно он перегрелся на солнце. На нем была соломенная шляпа, белая футболка промокла на спине, переносица порозовела.

– О, это одно из твоих фирменных блюд? – спросил он, перемешивая салат сервировочными ложками. – Выглядит аппетитно.

Я стояла за спиной у Марты, положив руки ей на плечи. Я видела, что Роб не спускает с меня глаз, довольно улыбаясь. Я издала неопределенный звук, отдаленно напоминающий смешок, ни к чему не обязывающий, но без отрицательного подтекста.

– Ты спасла положение, – сказала Ребекка, вытянув одну руку, словно желая меня обнять, хотя я стояла слишком далеко, и она не могла до меня дотянуться. – Присоединишься к нам?

Она пыталась загладить свою недавнюю резкость по отношению ко мне. Или искренне считала, что я все исправила.

– Вообще-то мне надо заняться ужином, – сказала я.

Лайла сказала, что горчица в соусе – самое важное. Она всегда кладет горчицу в соус. И только зернистую. В следующий раз мне стоит сделать так же.

Глава семнадцатая

За столом было шумно – до меня доносились взрывы хохота, визги, звон бокалов, скрип стульев, – но постепенно жара и еда возымели эффект, и они успокоились. Фил что-то сказал насчет «экскурсии» и что сейчас для нее самое время. Он все повторял слово «экскурсия», словно это его забавляло. Я никак не могла понять, зачем ехать на экскурсию, если сама мысль о ней кажется тебе нелепой? Он пришел на кухню, взял в руки «кухонную библию» и встал в дверях, листая ее. Как насчет собора в Пуго? Была ли я там? Я была поглощена изучением рецепта в телефоне и молча покачала головой.

– Кто со мной смотреть собор в южно-готическом французском стиле? – обратился он к сидящим на террасе. – Ехать неблизко, зато там внутри красиво и прохладно.

Несколько человек проявили интерес, но потом большинство из них передумали. Я слышала, как заходят и выходят люди. По рецепту, я должна была замариновать курицу на ночь. Теперь уже слишком поздно. А еще мне нужны разные приправы – я нашла их в супермаркете в воскресенье, но Фил выложил все из тележки, потому что «в огороде их полно». Найти розмарин было довольно просто – он рос в огромных горшках на террасе, – но мне пришлось поискать в сети «лавр благородный», чтобы не нарвать вместо него листьев лавровишни (по-видимому, ядовитых). Жарка цыпленка тоже требовала сноровки: куски поджаривались неравномерно – одни подгорали, другие никак не хотели румяниться. Масло брызгалось так сильно, что мне пришлось обмотать руки бумажным полотенцем, чтобы не обжечься.

Когда я добралась до финального этапа готовки – полила курицу «маринадом», высыпала на нее банку маслин и консервированные анчоусы, а потом поставила в духовку, разогретую до 150 градусов, – я выпила большой стакан воды, чтобы прийти в себя, и принялась наводить чистоту на кухне. Выгрузила чистую посуду из посудомойки, опрыскала все поверхности дезинфицирующим средством из пульверизатора и помыла пол. Занявшись знакомым делом, я испытала облегчение. Уборку делать я умею: в стольких домах успела подежурить в свое время.

Постепенно в доме воцарилась тишина. Я сняла резиновые перчатки, вышла на террасу и села на стул в тени. Жара проникала в поры на моей коже. Трещали цикады. Среди растений порхали бабочки. На столе две осы ползали в чем-то липком.

Я попыталась прикинуть, где все. Кто в итоге поехал в собор? Возможно, только Фил и Клер. В какой-то момент мимо меня прокрались Лайла и Роланд – сказали, что собираются «вздремнуть». Как мы знаем, они «предпочитают двуспальные кровати». Я слышала голос Ребекки и стук по клавишам – это Роб работал в кабинете. Потом я увидела и его самого – закинув на плечо полотенце, он вразвалочку направился к бассейну. Подростки тоже были где-то здесь. Один из них забегал перекусить – съесть печенье или йогурт, – а Марта бродила в районе фруктовых деревьев. Теперь ее там не было. Надо бы проверить, как она.

Я достала телефон. Как называется ее школа? Клер упоминала ее название во время обеда. Школа Святой Агнессы, точно. Я зашла на официальный сайт и очень скоро поняла, что на факультете театрального искусства только один учитель мужского пола, и зовут его Лиам Мерчант. Я нашла его фото, сделанное во время поездки в Королевский Национальный театр. У него была козлиная бородка, безвольный рот и опущенные уголки глаз. На фото он стоял между двумя симпатичными девчонками и ухмылялся. На ногах у него были белые кроссовки «Гуччи». Он явно подрабатывает на стороне: на зарплату учителя такие не купишь.

Калитка, ведущая к бассейну, щелкнула – подняв глаза, я увидела Эллиота, идущего к дому со стороны бассейна. Дойдя до середины склона, он отклонился от курса и направился в дальний угол сада. Он шел ссутулившись, как будто хотел остаться незамеченным, но в его походке чувствовалась решимость. Это привлекло мое внимание, поэтому, выждав пару секунд, я потихоньку побрела в том направлении, выставив руку с телефоном, как будто пытаюсь поймать сигнал. Добравшись до сада, он прошел через него и нырнул в виноградник.

Вся трава была усыпана маленькими желтыми сливами, и я склонила голову, делая вид, что ищу целые. Я дошла до того места, где он скрылся из виду, и наклонилась, чтобы собрать пригоршню слив. За кустами, в паре рядов от меня, промелькнула белая ткань футболки и чья-то голая кожа.

Не поднимаясь, я на четвереньках подползла ближе, чтобы получше все разглядеть. Теперь до меня доносились голоса. Я наклонила голову, чтобы заглянуть под первый ряд виноградных кустов. Тогда я увидела, что он там с Айрис, и они оба сидят на земле, скрестив ноги. Он расстегнул коричневую сумочку, напоминающую косметичку, и вынул оттуда тонкую палочку. Айрис вручила ему зажигалку, и он несколько раз чиркнул колесиком, прежде чем ему удалось высечь пламя. Сделав затяжку, он откинул голову, демонстрируя бледную шею, затем открыл рот и выдохнул колечко дыма.

Темная лошадка, как я и думала. Тихий «ботаник», любитель водного поло и лакросса, чьи щеки легко покрываются румянцем. Не просто курит, а курит травку, и курит ее здесь, на отдыхе, рядом с родителями с «нулевой терпимостью» к наркотикам. Где он раздобыл траву? Купил во Франции или привез сюда контрабандой? И то, и другое очень рискованно.

Он передал косячок Айрис; сделав затяжку, она вернула его Эллиоту и тоже выпустила изо рта колечко дыма.

И тут я вспомнила Шейна, парня из «Фэйрлайт-хаус». Он надувал губы и щеки так, что казалось, будто он сосет леденец на палочке. Затем открывал рот, продолжая удерживать дым, отчего его язык покрывался белым налетом, а потом выпускал его, в беззвучном кашле выпячивая нижнюю челюсть, – раз, и два, и три. Он оттачивал мастерство, пока не научился делать разные фокусы – например, отталкивать колечки в сторону ладонью.

Я представила себе худое лицо Шейна, волоски над его верхней губой, претендующие на звание усов, и вспомнила, что он мертв. Мне вдруг стало тошно от этих детей, с их привилегиями, с их возможностями, и я пошла обратно, вверх по холму, в сторону дома.

Двери гостиной были открыты, и когда я вошла, меня снова поразил стойкий запах древесного дыма и закопченный до черноты камин. На кофейном столике кто-то оставил кружку и бокал из-под вина со следами помады на ободке. Уголок ковра был загнут, а некоторые из диванных подушек примяты – на них недавно сидели два человека. Проходя через гостиную в кабинет, я подумала о том, сколько жизней впитала в себя эта комната и сколько секретов хранила.

Макбук Роба стоял на маленьком столике. Проходя мимо, я задела ногой кабель, ноутбук слегка сдвинулся с места, и экран ожил.

На нем был ярко-зеленый квадрат с разложенными на нем картами. Пасьянс.

Рядом лежал коричневый кожаный блокнот. Роб упоминал о нем в одном из своих интервью – говорил, что записывает в нем все свои идеи и продумывает все сюжеты.

Я прикоснулась к нему кончиками пальцев. Я продавала блокноты в своем «магазине» – мне нравилось выбирать переплет и цвет, нравились листы из грубой бумаги с неровными краями. Я взяла блокнот в руки и поднесла к носу. Марокканская кожа пахнет коровой и кожевенной фабрикой. Эта пахла мужским лосьоном после бритья. Я ощутила укол любопытства, желание узнать о нем больше. Я уже была готова открыть блокнот, заглянуть в чертоги разума этого человека, увидеть его безумные доски со стрелочками, ведущими к серийному убийце, но тут у меня над головой скрипнула половица, и я положила книжицу на место.

Цикады смолкли, а дневной свет уже приобрел розовато-оранжевый оттенок, когда в ворота с урчанием въехала машина.

Ребекка, должно быть, тоже это услышала, потому что пришла на кухню. Она переоделась к обеду – на ней было плиссированное платье без рукавов, но с высоким горлом. По виду, слишком тесное под мышками. Лицо у нее было измученное, в уголках глаз лопнули сосудики.

– Так, значит, на ужин будет твоя восхитительная курица «по-охотничьи»? – спросила она, не сводя глаз с коридора.

Я кивнула.

– Со стручковой фасолью?

– Возможно, – ответила я, стараясь придать своему голосу загадочности. – Или с картофельным пюре.

Было слышно, как открылась и закрылась входная дверь. Из прихожей донесся голос Фила.

– Замечательно. – Она тронула меня за плечо и поджала губы. Ее ноздри были воспалены, словно она много сморкалась. – Не знаю, что бы я делала без тебя.

– Это был просто кошмар, – громко возвестил Фил, входя в комнату. Все одно к одному. Пуго – город, где находится собор, – оказался дальше, чем они думали. Им пришлось стоять в очереди на парковку у подножия холма, а потом пешком подниматься по склону. По дороге домой, страдая от жажды, они заехали куда-то выпить, а потом свернули не туда и потерялись. «Нарезали чертовы круги». Он обращался к своей жене, но его объяснения больше походили на публичные заявления. Он снял свою соломенную шляпу – его лоб блестел.

Ребекка уже улыбалась:

– Вы нашли, где искупаться? Было так жарко. Я надеялась, что вы будете проезжать мимо реки и с удовольствием окунетесь.

– Было бы здорово. – Фил бросил шляпу на кухонный островок. – Но мы не купались.

– В следующий раз возьмем с собой купальные принадлежности, – сказала Клер, стоя босиком в дверях, словно не решалась переступить порог. – На всякий случай.

– Зато мы купили вина, – сказал Фил. – И шоколада. Вкуснейшего шоколада. – Он обнял Ребекку за плечи и стиснул ее руку выше локтя. – Я знаю, что ты обожаешь шоколад. – Он поцеловал ее в макушку, как ребенка.

Они оба ушли наверх, чтобы принять душ, но Ребекка продолжала болтаться на кухне. Она возилась с бумажными салфетками, складывая их более ровными стопками. Я спросила, не видела ли она Марту, внимательно наблюдая за ее лицом, чтобы понять, состоялся ли между ними «разговор».

Судя по ее реакции, «разговора» не было.

– Да бог знает, куда она подевалась, – сказала она. – Весь день сидела где-то в тени, потому что, видите ли, перезагорала. Ну правда. – Она издала тоненький, неубедительный смешок. Взяла соломенную шляпу Фила, разгладила ее пальцами и положила обратно. – Ты тратишь кучу денег на семейный отпуск, а твои дети все время тебя избегают.

Я взяла кувшин с водой и направилась на террасу, небрежно бросив через плечо:

– Ты просто замечательная мама. Она в тебе души не чает, это очевидно.

Я не хотела напускать излишнего пафоса, мои слова должны были прозвучать искренне.

Это был верный ход. Когда я вернулась, она обняла меня одной рукой и притянула к себе.

– Я знаю, что мы знакомы всего пару дней, но мы ведь уже свои люди, правда?

Она поцеловала меня в висок с отчетливым «чмок» и столь внезапно выпустила из объятий, что я чуть не упала.

– Ты сокровище.

Закончив выносить еду, я увидела свободный стул между Ребеккой и Мартой, предназначенный для меня. Айрис и Эллиот сидели рядом, с хихиканьем обсуждая ножку стола. Марта улыбалась, словно ее это тоже забавляло, а когда я негромко спросила: «Ты в порядке?» – она кивнула. Она снова была во всеоружии: подводка вокруг глаз, волосы расчесаны на прямой пробор, черная кружевная блузка в викторианском стиле. Сидящий напротив Роб поднял глаза. На нем была зеленая льняная рубашка с закатанными выше локтя рукавами.

– Ну как, пережила великую жарку птицы? – тихо спросил он. – Мне кажется, возни с ней было немерено.

– Ага, пережила. Спасибо. А как прошел твой день? Продуктивно?

– Да, очень.

– Хорошо.

У меня было такое ощущение, что мы говорим загадками.

Я зажгла свечи, отблески света танцевали на бокалах, на плечах и скулах людей. Температура немного понизилась. Я посмотрела наверх, выглянув из-под зонтика, – на небе сияли миллионы звезд, подсматривая за нами с высоты. Млечный Путь был словно нарисован фосфорной краской. Мне хотелось добавить какую-нибудь остроумную фразу – может, что-то насчет пасьянса, – но было неловко. Еду передавали по кругу под одобрительное бормотание. Я не приготовила стручковую фасоль, но сделала картофельное пюре. Вот только я замучилась чистить купленный в супермаркете картофель, и мне не вполне удалось его помять, хотя я очень старалась: маленькие кусочки упорно застревали между зубцами. Накладывая себе на тарелку щедрую порцию пюре, Роб сказал:

– О, молодая давленая картошка, какое объедение. Ты знаешь рецепт Найджела Слейтера[139], с садовым хреном? Готовишь это блюдо?

– Иногда, – сказала я ему.

– Отлично подходит к лососю.

Он, как положено, порезал курицу ножом, придерживая вилкой, но потом отложил нож и взял вилку в правую руку, чтобы удобнее было есть.

Сидящая чуть поодаль Лайла попробовала еду.

– Интересный аромат, – с сомнением сказала она.

– Там секретный ингредиент, – сказала я, подразумевая анчоусы. Я никогда не слышала, чтобы кто-то добавлял к курице рыбные консервы.

Продолжая хмуриться, Лайла слегка пошлепала губами:

– Это… это лаванда?

Я тут же попробовала соус. Она права. Есть в нем какой-то странный, почти лекарственный привкус. Роб поймал мой взгляд.

– Лаванду как приправу очень недооценивают, – сказал он. – Я на днях добавил ее к печенью с пармезаном. И вкус у него получился просто изумительный.

Он улыбнулся, разглядывая свои колени, – я уже поняла, что он так делает, когда ему по-настоящему весело.

На другом конце стола Клер жаловалась на проблемы с сантехникой. На ней было красное платье с большим вырезом, волосы собраны в свободный пучок.

– Это ужасно. Всякий раз, стоит мне включить воду, появляется сильный запах.

– Я не замечала, – сказала Ребекка. – Лайла, что скажешь?

– Ну да, запах немного неприятный, – признала Лайла. – Как будто из стока воняет.

Ребекка повернулась ко мне:

– Кто-то жаловался на это в прошлом году?

Я сказала, что не помню такого.

– Спрошу у Бриджит, когда она придет. Мне правда ужасно жаль. – Она посмотрела на Лайлу, перевела взгляд на Клер, потом обратно. – Надеюсь, это не испортит вам отпуск, – добавила она с нервной улыбкой.

– Конечно, нет, – сказала Клер. Она подняла руки, чтобы поправить волосы, и одна из тоненьких бретелек соскользнула с ее плеча. – Ну правда, Бекс. Ты все всегда принимаешь на свой счет.

Роб наклонился вперед, чтобы расспросить Фила о соборе. Несмотря на то, что пришлось идти пешком, оно того стоило? Да, безусловно. Особенно впечатляют высокая колокольня и фреска, на которой изображено последнее путешествие Христа. Клер согласилась. Ее поразил контраст между внешней отделкой в милитаристском стиле и изысканным убранством интерьера. В «домашней библии» имелся целый буклет, посвященный этому собору. Можно было подумать, что они прочитали его от корки до корки.

– Надеюсь, вы поставили свечку, – сказала Ребекка.

– Разумеется, – церемонно склонив голову, сказал Фил. – Мы поставили свечку за каждого из вас. На счастье.

Лайла спросила, были ли там какие-нибудь интересные магазины.

– Все было закрыто, – сонно сказала Клер, – потому что сегодня понедельник.

– Я думала, в Пуго все закрыто по средам, – перебила ее Ребекка.

Клер положила руку на спинку стула, на котором сидел Фил. Уголок ее губ подрагивал.

– Ну, значит, по понедельникам тоже. В Пуго все закрыто по понедельникам и средам.

Фил сказал:

– Что касается баланса между работой и личной жизнью, тут французы определенно умеют правильно расставлять приоритеты. – Он поднял руки и сцепил их на затылке. Клер засмеялась, и в этот момент – не то от ее дыхания, не то от ветра – пламя одной свечи покачнулось и погасло.

Щеки Ребекки задеревенели от напряжения. Когда она подняла голову, кожа у нее на шее натянулась. Ее приборы со звоном ударялись о тарелку.

Я хотела сменить тему, но мне ничего не приходило в голову. Я поймала взгляд Роба, и между нами что-то промелькнуло. Сглотнув комок в горле, он сказал:

– Тут произошло нечто странное и удивительное. Похоже, у Лулу где-то здесь есть двойник!

– Двойник? – переспросила Ребекка.

– Да. – Он немного переигрывал, изображая удивление. – Я видел женщину, как две капли воды похожую на нее. Своими собственными глазами.

– Где? – спросила Марта.

Роб поднял бокал, поболтал вино и поставил бокал обратно.

– На побережье, несколько дней назад. Сначала я думал, что это было в Ницце, но сегодня вспомнил. – Он поднял на меня глаза. – Это было на следующий день в маленьком городке под названием Сент-Сесиль-сюр-Мер.

Он улыбался. Сент-Сесиль-сюр-Мер. Я улыбнулась в ответ, под столом до боли сжимая кулаки. Значит, он и правда меня видел. Оставалось надеяться, что я была одна, не в компании Шона. Или, хуже того, Лулу. А вдруг он слышал, как я произношу ее имя? Или, не дай бог, видел меня в тот ужасный вечер, когда я бежала к отелю после того, что случилось на катере?

– Может, это и была Лулу, – сказала Лайла.

– Нет, не может. – Я выдавила смешок.

– Так ты не была в Сент-Сесиль-сюр-Мер?

– Понятия не имею, что это за город и где он находится.

– На планете восемь миллиардов человек, – резонно заметил Роланд, – и нельзя исключить, что у каждого из нас где-то есть близнец, не связанный с нами кровными узами.

– Или же мы так воспринимаем лица, – сказала я. – Это что-то из области психологии.

– Надо спросить у нашего штатного ученого, – воскликнула Клер. – Айрис.

– Что? – Она пропустила все мимо ушей.

Клер пустилась в объяснения, и когда разговор плавно перешел на генетику и перестал касаться лично меня, я заметила, что Роб молчит. Он осторожно вынул из расплавленного воска мотылька, который подлетел слишком быстро к свече и упал. Прядь волос упала на его лоб. Он давал мне понять, что раскусил меня? Я содрогнулась от страха.

Фил настойчиво предлагал сварить кофе.

– Нет, сядь. Сиди, я сказал! Девочки, пойдем, поможете мне.

Он нес поднос, расставив локти в стороны, хотя его ноша была не такой уж тяжелой.

– Вот, – сказал он, резко опуская поднос на стол. Потом сел и начал раздавать чашки гостям.

– Вот черт, – сказал он. – Шоколадка! Я забыл про шоколадку. Она на кухне? Или я оставил ее в машине?

Он выпалил эти вопросы один за другим, обращаясь ко мне, и до меня дошло, что это мой шанс.

– Пойду посмотрю, – сказала я, с облегчением поднимаясь с места.

– Ты ангел. Ключ там.

Перед домом было темно и тихо. Где-то ухала сова. Сперва я открыла багажник, но там был лишь ящик с вином и несколько пустых пакетов. На заднем сиденье тоже ничего не было. Я открыла пассажирскую дверь. Спинка кресла была опущена, но под ногами, на первый взгляд, ничего не было. Я посмотрела в бардачке, а потом пошарила в кармашке на двери. Нащупала маленький бумажный пакет, в котором лежали три большие плитки молочного шоколада.

Я снова взглянула на пассажирское сиденье. Спинка кресла была опущена очень низко, почти до горизонтального положения. Под ногами лежал черный коврик. Решив, что я его случайно сдвинула, я протянула руку, чтобы поправить его, и наткнулась на что-то мягкое. По ощущениям, какой-то предмет одежды. Я выудила его из-под коврика. Верх от купальника? Нет, бюстгальтер.

Я бросила его обратно.

Глава восемнадцатая

Я проснулась среди ночи от дикой жажды. Лежа в непроглядной темноте с бешено колотящимся сердцем, я была слишком напугана, чтобы встать, словно моим единственным поводом для беспокойства служило темное пространство под кроватью.

Я пошла в душ и напилась из-под крана, потом вытерла лицо полотенцем. Я вспомнила, как щепетильно Шон относился к своему «туалету», как он это называл, и как предпочитал строго определенный воск для укладки волос. В темноте мне показалось, что я чувствую этот запах – смесь миндаля и сладкого апельсина. Не будь параноиком, сказала я себе, это просто мыло на раковине. Я взяла его, поднесла к носу и понюхала. Потом вернулась в постель и урывками проспала остаток ночи.

Я намеревалась улизнуть от Роба, но рано утром услышала скрип шезлонга и, выглянув в окно, увидела, что он уже забрался на него с ногами и пристроил ноутбук на колени. Банное полотенце он разложил на земле, как белый флаг.

Я быстро оделась.

– Так ты пишешь или только делаешь вид? – спросила я, стоя на пороге.

Он поднял на меня взгляд:

– Делаю вид.

– Я думала, если ты настоящий писатель, слова льются из тебя потоком.

Роб моргнул.

– Да. Выходит, я не настоящий писатель.

– Так это одно большое надувательство?

Он моргнул еще раз.

– Что-то вроде того.

Небо было синее, в тон рубашке Роба без воротника. В воздухе парил пух от одуванчиков. Его волосы были зачесаны назад, а ноги до сих пор были мокрые и блестели на солнце. Он смотрел на меня с робкой улыбкой, и я смутилась, не зная, как себя вести. Тут щелкнул замок, и мы оба повернули головы на звук – это Клер открывала калитку.

– Привет, – сказала она. – Великие умы мыслят одинаково. Я подумала по-быстрому окунуться до завтрака. Но сначала я просто… – она шарила вокруг взглядом. – Я просто… – снова сказала она. Потом стала ходить вокруг бассейна, наклоняясь, чтобы заглянуть под мебель.

– Что-то потеряла? – спросил Роб.

– Наверняка он где-то у меня в комнате. – Она присела на краешек шезлонга. – Ну, да… потеряла… – она стянула футболку, под которой оказался слитный темно-синий купальник с широкой белой полосой под грудью, – черный… э-э… ну… одну вещицу. Неважно. Просто не понимаю, куда она могла подеваться.

Роб переставил компьютер и спустил ноги на землю.

– Хочешь, поможем тебе ее найти?

Клер ответила не сразу, продолжая просто сидеть и задумчиво хмуриться. А через несколько секунд снова встала и проверила за цветочными горшками.

– Не волнуйтесь. Я просто подумала, что могла уронить ее вчера, когда переодевалась после купания. Но, хм, я уверена, она найдется.

Я прислушалась к своим ощущениям: после того, как он сказал «мы», у меня в животе все затрепетало. Но я взяла себя в руки и спросила, что это за черная вещица.

Она подошла к бортику бассейна, опустила палец ноги в воду и вытащила обратно.

– Черный… – она провела руками по воздуху, повторяя очертания своей груди.

Тогда до меня дошло, что происходит.

– О, – сказала я, – черный верх от купальника. По-моему, я его где-то видела. – Я постучала себя пальцем по лбу, словно изо всех сил пыталась вспомнить.

– Да, – с облегчением подтвердила она. – Черный верх от купальника.

Я пощелкала пальцами.

– В «Ауди». Когда я искала шоколад, я увидела что-то под пассажирским сиденьем. Теперь, когда ты об этом сказала, я подумала, что, может, это и был верх от купальника.

Клер закусила губу.

– Наверное, ты брала купальник с собой, – предположила я. – Когда ездила с Филом в Пуго. Видимо, он выпал из твоего полотенца.

Разумеется, все было не так. «В следующий раз мы возьмем купальные принадлежности». Кто из них произнес эту фразу?

– Да-да, – кивнула она. – Да, точно. – Она начала натягивать футболку обратно. – Пойду принесу его, пока… пока…

– Пока одна из твоих племянниц его не свистнула.

Встряхнув головой, она благодарно рассмеялась.

– Мои племянницы, они такие. С ними надо держать ухо востро. – Потом, заметно повеселев после того, как мы нашли логичное объяснение пропаже, она добавила:

– Это же «Хайди Кляйн»[140].

Роб молчал всю дорогу, пока мы ехали в деревню за хлебом. Когда добрались до места, он спросил, не будет ли меня раздражать тот факт, что он сегодня приготовит ужин: просто он давно мечтал приготовить ягненка. Я сказала, что не против, – лишь бы Ребекка не подумала, что я отлыниваю от работы. Он сказал, что поговорил с ней, и ее все устраивает.

– Без проблем, – я небрежно пожала плечами, мысленно воскликнув: «Черт, да!»

Роб исчез в недрах супермаркета «Казино», а я пошла в булочную. Через некоторое время он вернулся с большим бумажным пакетом в руках.

– Самое необходимое, – сказал он поверх него. – И еще кое-что, на всякий случай.

Когда мы сели в машину и пристегнулись, он сказал:

– Надеюсь, ты не думаешь, что я вмешиваюсь в твои дела.

– Чего уж там, если тебе это доставляет удовольствие, вмешивайся на здоровье.

Он на секунду задержал на мне взгляд, потом облегченно рассмеялся:

– Ну, хорошо.

Несколько минут спустя, когда мы ехали обратно, он сказал:

– Я понимаю, почему ты этим занимаешься. Это дает тебе огромную свободу, шанс пожить в красивых местах. Летом в Провансе, зимой в Альпах…

– Воплотить мечту в жизнь, – добавила я.

– И я понимаю, что это довольно утомительно – вписываться в жизнь других людей, входить в семью и при этом получать зарплату. – Он неловко засмеялся. – Тебе ведь платят за это?

– Надеюсь… что заплатят, – засмеялась я в ответ, хотя сама до сих пор не поняла, как и когда это произойдет.

– Вообще, ты отлично справляешься. Похоже, они все тебя полюбили.

– Спасибо.

Роб припарковал машину напротив ворот, и я с надеждой подумала, что на этом наш разговор окончен. Он заглушил двигатель, отстегнул ремень и открыл дверцу. Когда мы вышли из машины, он добавил:

– А может, ты просто очень талантливая актриса.

– Не такая уж я и талантливая, – сказала я. – Иначе жила бы в Вест-Энде[141], а не вот это вот все.

– И то правда.

Когда мы вошли в дом, Марта спускалась по лестнице со второго этажа. Роб сразу прошел на кухню, а я задержалась, чтобы спросить, как она.

Она уже привела себя в порядок – надела платье в зеленую и белую клетку, – но лицо ее было бледным, под глазами залегли тени. Я поздоровалась с ней одними губами, и она, прислушиваясь, замерла на несколько секунд, а потом махнула мне рукой, зовя меня за собой. Мы прошли по коридору в прачечную.

Я закрыла дверь, и она взгромоздилась на стиральную машину.

– Так и не могу до него дозвониться, – трагическим тоном сказала она. – Наверняка он потерял свой телефон.

Я спросила, может ли он позвонить ей с чужого телефона.

– Не знаю, помнит ли он мой номер наизусть.

– А в школе он не может его узнать?

– Начальство он спрашивать не станет.

– Ну конечно.

Я спросила, не надумала ли она сообщить обо всем матери, и она разволновалась еще сильнее.

– Не могу. Она начнет задавать вопросы. Станет расспрашивать, кто он и что я собираюсь делать. А я не могу ответить ни на один из ее вопросов, пока не поговорю с Лиа… с ним.

В том, как она пыталась скрыть имя Лиама Мерчанта, было что-то трогательное.

– Он тебя поддержит? – осторожно спросила я.

– У него куча денег. Его семья очень богатая. У него ведь есть собственный дом.

– Я говорю не об этом.

– Не знаю.

Вид у Марты вдруг стал растерянным, и я обняла ее.

– Если буду нужна, – сказала я, – ты знаешь, где меня искать.

За завтраком Лайла с восторгом рассказывала о недавно прочитанной книге на тему самопомощи:

– Представляете, она правда заставляет задуматься, что именно делает тебя счастливым.

После этого Роланд по ее настоятельной просьбе рассказал всем о своей новой диете: есть в больших количествах красное мясо, а потом поститься, и так по кругу.

– Очень эффективно работает, – сказал он. Потом несколько раз негромко сглотнул, словно жалел о том, что выставил себя на всеобщее обозрение.

– Ну не знаю, – запустив руку под футболку, Роб похлопал себя по животу, а потом сделал резкий вдох, – я, наверное, безнадежный случай. – Он откинулся на стуле, вытянув одну руку в сторону Клер. – Или, может, когда закончу книгу, возьму себя в руки.

– Надеюсь, это произойдет скорее рано, чем поздно, – сказал Фил.

– Неужели мое тело так остро нуждается в уходе? – простонал Роб.

– Я имел в виду книгу, – засмеялся Фил.

Когда я принесла кофейник со свежесваренным кофе, они все еще обсуждали новый роман. Лайла спросила, как он называется, а Клер поинтересовалась содержанием.

Обернувшись, Роб бросил взгляд на Фила и постучал себя пальцем по носу.

– Боюсь, я сам еще не знаю.

– Придется вести себя осторожнее, а то еще ненароком станем героями твоей истории, – сказал Фил.

Роб скованно рассмеялся:

– Причин волноваться нет. Роман уже на стадии доработки.

Подавшись вперед, Лайла с серьезным видом спросила:

– Расскажи, где ты берешь свои идеи? Откуда черпаешь вдохновение?

Роб неловко поерзал на стуле.

– Я начинаю с… э-э… героя.

Не обращая внимания на его смущение, Лайла продолжала напирать:

– А как это происходит?

Робу явно становилось не по себе. Он взял с тарелки недоеденный круассан и начал рвать его на кусочки.

– Ну, э-э, начинаешь, наверное, с общих черт – пола, возраста, роста, строения лица. А потом, хм, когда нарисуешь образ героя в своей голове, придумываешь, что он чувствует, что им движет, что мотивирует его.

Лайла кивала, словно прикидывая, есть ли в его словах какая-то ценность.

– Ты прямо кукловод, – сказала она.

– Наверное. Что-то вроде того.

Я вернулась на кухню. Наблюдать за его допросом была приятно, но я вдруг вспомнила, что ничего не запланировала на ланч, и слегка запаниковала. Заглянула в холодильник. Кто-то положил обратно пустые обертки от ветчины и салями, а от сыра осталась лишь горстка корявых обрезков. Картошку я прикончила. Все яйца и бекон, а также остатки листового салата и огурцов пошли на варево Роба… Даже та странная паста из сельдерея с майонезом, похоже, закончилась. Я почувствовала гнетущее отчаяние: эти приемы пищи когда-нибудь заканчиваются? Нет. Видимо, не заканчиваются. В этом-то все и дело.

На кухню пришел Роб.

– Я купил чечевицу и грецкие орехи, когда заходил в супермаркет, – сказал он. – Вдруг кому-то захочется салата – знаешь, такого, с козьим сыром?

– Его не так уж и много осталось.

Прошла секунда, другая. Он что, меня проверяет? Но потом он кивнул:

– Нам надо совсем чуть-чуть.

– В таком случае, это хорошая идея, – сказала я, закрывая холодильник.

После завтрака Роб поехал в ближайшую мясную лавку за ягненком, а когда вернулся, Фил пригласил его в кабинет на «небольшой разговор». Я слышала бормотание Роба – он заверял Фила, что «очень скоро будет что почитать».

– Восхитительно. – Хлопнув в ладоши, Фил громко сказал: – Жду не дождусь.

Потом Фил побрел обратно к бассейну, а Роб остался в кабинете. До меня доносилось яростное клацанье по клавишам.

Приготовить салат из чечевицы с грецким орехом оказалось проще, чем я думала. Вся сложность в приготовлении еды, судя по всему, состоит не в изучении рецепта, а в обдумывании и планировании. Когда я жарила грецкие орехи, до меня вдруг дошло, что клацанье в кабинете прекратилось.

Когда я подняла глаза, на пороге стоял Роб. Судя по виду, ему было жарко – волосы на висках влажные, голубая рубашка не заправлена.

Издав протяжный вздох, он привалился к косяку.

У меня екнуло сердце.

– Все нормально? – спросила я.

Он просто стоял там, неотрывно глядя на меня, и я поняла, что тоже на него смотрю. Я думала о том, какая широкая у него грудь, как приятно было бы сделать несколько шагов вперед, положить голову ему на плечо и оказаться в его объятиях.

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, закрыл его, потом снова открыл, но с его губ слетело только одно:

– Лулу. – И опять: – Лулу.

– Да? – тихо сказала я.

Последовала еще одна пауза, и потом он спросил:

– Помощь нужна?

– Нет, все хорошо.

– Ну ладно.

Отделившись от косяка, он развернулся и ушел. Я слышала, как со скрипом раскрылся его ноутбук, и клацанье возобновилось.

Глава девятнадцатая

Ланч в тот день превратился в то, что Лайла назвала «самообслуживанием», а Ребекка охарактеризовала как «свободное посещение». Они понемногу начали подтягиваться к столу, но у Фила был долгий разговор по работе, а Клер неважно себя чувствовала и пошла прилечь. Эллиот, Марта и Айрис получили разрешение взять тарелки с собой и пойти к бассейну.

Я убрала все со стола и как раз рассовывала по пакетам хлеб, когда на кухню пришел Роб. Он распаковал ногу барашка, бросил ее в форму для запекания и, надрезав кожу, начал втирать в нее оливковое масло, чеснок и смесь пряностей – все, что заблаговременно купил в супермаркете. Он что-то бубнил себе под нос, а когда я спросила, могу ли чем-то ему помочь, он сказал: «О да», – как будто эта перспектива радовала нас обоих. Он дал мне несколько помидоров, чтобы я сняла с них кожицу, пока он режет лук. Вручив мне разделочную доску и тонкий нож, он усадил меня за стол. Через несколько минут вокруг меня образовался некоторый беспорядок, и он сказал:

– Думается мне, кожица будет сниматься легче, если оставить помидоры на несколько минут в миске с кипящей водой. Сам виноват. Наверное, купил не тот сорт помидоров. Извини.

Он закатил глаза, поражаясь собственной глупости, но у меня было такое чувство, что я хожу по краю пропасти и подошла слишком близко к обрыву.

Он нашел на телефоне «Спотифай», и комната наполнилась музыкой – пока мы работали, Билли Холидей или какая-то другая обладательница низкого, грудного голоса пела песни о любви и страсти. Сначала он говорил о помидорах – о том, что они будут вкуснее, если их оставить дозревать на солнце. Однажды ему попались классные помидоры с острова Уайт[142], где, по его словам, выращивают и чеснок в больших количествах. Было несложно издавать правильные звуки – типа, я понимаю, о чем он говорит. Я начала расслабляться и неосторожно увлеклась беседой. Он рассказал о своей любви к готовке, а потом расспросил меня об актерском ремесле – где я училась и есть ли у меня хороший агент. На эти вопросы я ответила без раздумий: училась в Центральной драматической школе, агент есть. Кожица помидоров легко соскальзывала с моих пальцев. Он заговорил о моем детстве: расстраивали ли меня многочисленные переезды? Я все еще думала о Лулу и, может, подсознательно перестала разделять ее опыт и свой собственный. Да, расстраивали, сказала я. Я поменяла одиннадцать школ. В каждой была своя экзаменационная комиссия, и ты переставала понимать, чего от тебя хотят. И подружиться было трудно – приходилось учиться быть самодостаточной и ни к кому особо не привязываться.

Он вручил мне нож и жестом попросил порубить помидоры, которые я только что почистила.

Я убрала миску с водой в сторону и начала орудовать ножом.

– А еще, наверное, у меня появилась привычка ни за что не держаться. Если что-то идет не так или если на меня слишком давят, я сбегаю. Ведь остаться – значит признать существование проблемы. Я просто не умею справляться с трудностями. Это не в моем характере.

– Характер не всегда высечен в камне. Люди меняются.

Он смотрел на меня по-доброму. Я издала какой-то гортанный звук.

Через минуту он спросил, близкие ли у меня отношения с родителями.

Я сказала «нет» и тут же подумала, что у Лулу отношения с родителями точно близкие: она часто о них говорила. Ее уверенность в себе и та легкость, с которой она порхает по жизни, появились благодаря тому, что ее любили, а она отвечала взаимностью. Я отложила нож. У нее были близкие отношения с родителями. Она порхала по жизни. Стол вдруг начал подниматься навстречу моему лицу. Я закрыла глаза, пытаясь успокоиться.

Воцарилась тишина, и Роб начал рассказывать о своих родителях. Они много работали и действительно хотели сделать мир лучше. Порой они «перегибали палку». В какой-то момент в доме жили девять детей одновременно. В небольшом доме. Роб делил комнату с Марком и двумя младшими братьями. Там стояли две двухэтажные кровати. Он все говорил и говорил, и спустя какое-то время, чтобы показать, что я слушаю, я сказала:

– Так, значит, вас было девять. Три родных брата и…?

– Да. Родных детей было четверо, плюс пятеро приемных. Все разных возрастов, но с характером.

– Так сколько им платили за это? Я не знаю, какие сейчас расценки, но пять приемных детей – за это должны были неплохо доплачивать.

Он смахнул порезанный лук в сковороду и, обернувшись, бросил на меня слегка нахмуренный взгляд.

– Не знаю, сколько им платили. Мне кажется, деньги для них не имели значения. Я правда так думаю. У них была миссия – помогать людям. – Он пожал плечами. – Нам, родным детям, приходилось непросто. Нам не хватало внимания. Они хотели, чтобы мы просто привыкли к такому положению дел. А мне зачастую было обидно, что приходится их с кем-то делить.

Я всматривалась в его лицо. Я никогда не думала о том, каково это – быть одним из родных детей в приемной семье. Я им завидовала. Были мы и они. Я считала, что они-то желанные, а мы – никому не нужные довески. Но теперь я поняла, что все не так однозначно: можно просто вбить себе в голову, что ты «нежеланный» ребенок, даже если в реальности это не так.

– Звучит ужасно? – спросил он.

– Мне так не кажется, – ответила я.

Роб поднялся из-за стола, поставил сковороду на плиту и, склонив голову набок, зажег конфорку. Он начал охотнее рассказывать о себе – в основном об отношениях с Марком, у которого недавно был в гостях. Отношения эти были непростыми, но они всегда ладили. Он был «одним из тех, с кем все получилось».

В моей памяти всплыла картина: Молли, заботливо укрытая одеялом, лежит на той кошмарной бархатной софе рядом с миссис Ормород.

Я вспомнила, как смотрела на нее, стоя в дверях.

– А те, с кем не получилось? – спросила я.

Немного подумав, он сказал, что те, с кем не получилось, попали в дом в более взрослом возрасте, что у них случались «неконтролируемые вспышки гнева», что они были более «травмированными».

Роб отвернулся, чтобы достать что-то из холодильника. Я подумала о том, как люди говорили, что у меня бывают «неконтролируемые вспышки гнева», а вот о Молли такого не говорили. И я подумала – может, дело не только в том, что она была младше, когда нас забрали из квартиры матери. Ведь где бы мы ни оказывались после этого – будь то в школе или на «передержке», – она была защищена от самых страшных ситуаций, способных вызывать вспышки гнева, если у тебя с этим проблемы, и защищала ее от этого я.

Я подняла взгляд и поняла, что Роб уже отыскал в холодильнике все, что нужно, и теперь наблюдает за моим выражением лица.

Он не улыбался, но губы его были слегка изогнуты, а вокруг глаз собрались морщинки. На лоб упала прядь волос. У меня снова екнуло сердце, и я испытала сильный приступ влечения.

Наконец он произнес:

– Помидоры готовы?

– Ага.

Я осторожно поднесла доску к плите, и он соскреб нарезанные помидоры в сковороду и перемешал их с размягченным луком.

От сковороды поднимался восхитительный аромат, сладкий и одновременно пикантный. Роб добавил немного соли.

– А теперь чем тебе помочь? – спросила я.

– Хм, – рассеянно отозвался он, помешивая еду. Потом поднял на меня глаза и небрежно спросил: – Кстати, а у тебя правда целиакия?

– Что?

– Да я просто заметил, как ты недавно вертела в руках кусок хлеба.

После секундного замешательства я решила рискнуть:

– Нет, у меня непереносимость глютена, но я говорю, что целиакия, потому что звучит солиднее. Так люди более серьезно относятся к этой проблеме.

– Ясно, понятно, – с мимолетной улыбкой сказал он.

Лук на стенках сковороды начинал пригорать.

– А ты еще тот детектив, – сказала я.

– Я по жизни любопытный. Это мое слабое место.

– Придется мне вести себя осторожнее.

Тогда он засмеялся:

– Тебе не о чем беспокоиться. Ты отлично справляешься, прекрасно себя контролируешь.

– Контролирую себя?

Он кивнул, а потом, наклонившись, чтобы убавить жар, сказал:

– Я единственный начал о чем-то догадываться.

Кусочек лука выпрыгнул из сковороды на пол.

Я нашла тряпку и вытерла пол. О чем он начал догадываться? Что я врала о целиакии? Или еще о чем-то?

Я положила тряпку обратно на раковину.

– Еще задания будут или я могу быть свободна?

Он ощупывал взглядом мое лицо. Я почувствовала, что краснею. Затем он прислонил деревянную ложку к бортику сковороды и отвел взгляд.

– Считай, что я освободил тебя от твоих обязанностей, – с небольшим поклоном сказал он.

Оказавшись в безопасности в своей комнате, я с удивлением поняла, что уже четыре часа дня. Дело к вечеру, а я и не заметила, как пролетело время. Я увлеклась… чем я увлеклась? Я сидела на кровати, то скрещивая руки на груди, то расплетая их, словно кукла со сломанным механизмом. У меня было такое чувство, что меня обработали. Я где-то прокололась? Мне было известно, сколько платят приемным родителям, а когда я чистила помидоры, в какой-то момент мои мысли были поглощены Молли. И теперь я не могла вспомнить, не сказала ли чего-то вслух. Но я правильно сделала, что «призналась» насчет целиакии. В моем понимании, Лулу была из тех людей, кто может притвориться, что у нее целиакия. Ну и по мелочи накосячила – с хлебом и помидорами. Я была какая-то рассеянная.

Я что, влюбляюсь в него? Это так происходит? Был когда-то в «Фэйрлайт-хаус» один парень. Мне почему-то хотелось находиться рядом с ним, а когда он заговаривал со мной, почва уходила у меня из-под ног. Голос срывался, смех становился слишком громким. Я заливалась горькими слезами, когда его куда-то перевели. Сейчас у меня совершенно нет времени на это, но я знаю, что подобные вещи случаются на отдыхе. Столько всего происходит одновременно, ты испытываешь кучу разных эмоций. Но дело в том, что я не могу себе позволить ничего подобного. Сейчас неподходящий момент для слабости. Мне нужно хорошо соображать, чтобы вести игру дальше.

Глава двадцатая

Вечером, когда я шла на обед, жара еще не спала. Небо заволокло тугими клубками облаков, неподвижно стоящими на месте.

Я опаздывала: слишком долго приводила себя в порядок. Помыла голову и нашла фен в тумбочке под раковиной. На платье в цветочек было пятно, но удалить его у меня не вышло, поэтому, в конечном итоге, я снова обратилась к содержимому чемодана Лулу. Жаль, я не могла наплевать на то, что на мне надето. Ужасно, что мне пришлось рыться в ее платьях и пользоваться ее вещами, чтобы банально лучше выглядеть. Наконец я выбрала зеленое платье.

Роб был на кухне, а оставшиеся пятеро взрослых гостей толпились на террасе, рассаживаясь по местам. Фил и Роланд – оба в рубашках из узорчатой ткани и шортах до колена – разливали вино, и Клер пошутила, что не получила «уведомление насчет дресс-кода». Мне следовало пойти на кухню и помочь Робу, но мне хотелось максимально оттянуть момент нашей встречи, и я присела на свободный стул рядом с Ребеккой. Повернувшись ко мне, она привлекла меня к их с Лайлой разговору на тему семейного отдыха, «самого прекрасного и самого отвратительного». Они обе были в черном – Лайла в топе без рукавов, но с высоким горлом походила на директрису школы, а у Ребекки на шее болталось множество цепочек, придававших ей богемный вид. Лайла сказала, что больше всего ей понравился тот отпуск, когда они занимались виндсерфингом в Португалии.

– Мы были в восторге, правда? – крикнула она Роланду.

– Да, дорогая, – ответил он. – В полном.

Клер сидела во главе стола и в своем джинсовом комбинезоне выглядела моложе и более неформально, чем эти Лайла и Ребекка.

– Мне без разницы, где проводить отпуск, – сказала она. – Да где угодно. Лишь бы отель был приятный и рядом был кто-то, кто готов удовлетворять все мои потребности.

– Вот как, – Ребекка состроила гримасу, как бы говоря: «Попалась».

– Но это не означает, что мне здесь не нравится, – сказала Клер. Она пожала плечами и, встретившись глазами с Филом, засмеялась: – Просто это другое.

– У тебя хороший вкус, – мягко сказал Фил. – Тут нечего стыдиться.

Подростки явились, когда Роб выносил большое блюдо с едой. Айрис и Эллиот, запыхавшиеся и растрепанные, «ходили погулять». Марта пришла прямо из душа. Она бочком пробралась к свободному стулу по правую руку от меня. Волосы у нее были еще влажными, а на груди, поверх просторного белого платья, болтался золотой крест ее бабушки. Она немного походила на послушницу – такую, которая дружит не только с Богом, но и с модой, – хотя, конечно, в текущих обстоятельствах монахиней она явно не была. Я шепотом спросила, как дела, не звонил ли он. Потупив взор, она едва заметно покачала головой.

Роб встал у противоположного края стола, чтобы разложить еду. Его голубая льняная рубашка помялась, ему явно было жарко, и вид у него был слегка напряженный.

– Я наготовил слишком много, – сказал он, отодвинул упавшую на лицо прядь волос и сел. – Вечно я меры не знаю.

– Мы все тебе очень признательны, – сказала Ребекка. – Особенно Лулу, я уверена.

– Еще бы, – сказала я, глядя на тарелку, поставленную передо мной: ломтик ягнятины рядом с горкой жареных овощей, завитком томатного соуса и кучкой ароматного, посыпанного орехами риса. – Надеюсь, это не слишком вкусно. Не хочу, чтобы меня переплюнули.

– Поверь мне, этого не случится. – Поймав мой взгляд, Роб усмехнулся.

Под зонтиком не хватало воздуха, и Роланд закрыл его по просьбе Лайлы. Но в свернутом виде зонт превратился в помеху прямо посреди стола, поэтому Роланд вновь его развернул. Все наперебой хвалили приготовленного Робом ягненка, и я не исключение. Лайла сказала, что еда намного вкуснее на свежем воздухе – люди часто это говорят, – а Клер начала рассказывать, как поставила на террасу у себя на крыше угловой диван и мягкое кресло во всепогодной обивке.

– Я просто решила, что не буду экономить. В итоге поехала на Индийский океан – и оно того стоило.

Она так утомляла своими разговорами о роскошной жизни. Я не понимала, чем она привлекает Фила. Я испытала острый приступ привязанности к Ребекке и попросила ее рассказать о книге – в свое время она была бестселлером, – которую, как я слышала (на самом деле прочитала в Гугле), она редактировала, когда работала в издательстве. Ее лицо просветлело, и она рассказала, как обнаружила книгу в стопке случайных рукописей и какое удовлетворение испытала, когда она начала получать награды.

Остальные гости тоже включились в разговор.

– Я и не знала, что это была одна из твоих книг. С ума сойти!

– Поверь мне, – сказала Ребекка, порозовев от удовольствия, – в свое время у меня был настоящий нюх на таланты. Правда, Фил?

– Точно, – кивнул ее муж. – У тебя был природный талант. Я тебя боготворил.

– Жаль, что я все бросила ради этой неблагодарной парочки.

– Мило, – сказала Айрис.

Клер улыбалась, склонив голову набок.

– Так ты же сама это выбрала, – сказала она. – И я уверена, что на самом деле ты ни о чем не жалеешь. У каждого свои приоритеты.

Я хотела, чтобы у Ребекки поднялась самооценка и чтобы это чувство у нее ассоциировалось со мной. Если попутно мне удалось выбесить Клер… что ж, это приятное дополнение.

– Я бы не сказала, что ты что-то бросила, – сказала я Ребекке. – Может, просто направила всю свою интеллектуальную мощь на то, чтобы стать хорошей матерью? И это работает в обе стороны. Те навыки, которые ты приобрела как мать, – думаю, они тебе пригодятся, если ты решишь вернуться на работу.

Шон говаривал, что мы никогда не лжем – мы просто говорим людям то, что они хотят услышать.

Я видела, что Ребекка задумалась над моими словами. Потом она резко втянула воздух через нос и кивнула:

– Да, ты права. Спасибо, Лулу.

Я откинулась на спинку стула. На другом конце стола Фил рассказывал историю о каком-то общем друге, игравшем в универе в регби. Однажды он подвез Фила на матч по крикету в Сюррее.

– Если честно, лучше бы я поехал на поезде. У него был такой мощный «Лексус», а мы ползли в крайнем ряду. Мне кажется, меня никогда не возили так медленно. Я купил кофе навынос перед поездкой и за всю дорогу не пролил ни капли!

– Не может быть, чтобы он ехал так же медленно, как мама, – сказала Марта. – Она реально самый медленный водитель в мире.

– Это правда, – поддакнул Фил.

– Так и есть, – согласилась Айрис.

Ребекка со смехом запротестовала:

– Да ладно. Не такая уж я и медленная. Просто осторожная.

– Это одно и то же, – сказала Клер, закатив глаза.

Ребекка заметно погрустнела.

– Ну хватит, – сказала она.

– Вообще-то, должна признать, – сказала Лайла, – если мы с Ребеккой куда-нибудь соберемся и она предложит поехать на одной машине, я сама сяду за руль – и не дам ей даже заикнуться об этом.

– Лайла! – с упреком воскликнула Ребекка.

Ее подруга подняла руки, словно пресекая возражения.

– Честное слово.

Ребекка откинулась на стуле.

– Ну, по крайней мере, я не всегда попадаю на штрафы за превышение скорости.

Лайла заправила прядь волос за ухо.

– Я «не всегда» попадаю на штрафы, ха-ха-ха!

Ребекка разинула рот, изображая негодование.

– Кхм, – откашлялась она.

Роланд покраснел и несколько раз сглотнул.

– Может, сменим тему?

Ребекка взглянула на него через стол.

– Э-э… ты бы лучше помолчал. Ты же в прошлом году отдувался за Лайлу, если я ничего не путаю. И не раз, – весело, нараспев, сказала она. – А ей ведь уже лишение прав светило.

– Я семейный врач, – сказала Лайла, воздев ладони к небу. – Я должна иметь возможность сесть за руль, если придется ехать на экстренный вызов.

– Ой, да не волнуйся ты, – все с той же улыбкой сказала Ребекка. – Никто из нас тебя не заложит. Ты здесь в кругу друзей.

Лайла засмеялась – на этот раз более нервно:

– Ну, как я уже сказала, я этим не горжусь.

Я испытала прилив адреналина. Значит, Лайла и Роланд нарушали закон. Интересно. Я встала, чтобы собрать посуду. Лайла тоже поднялась с места, оттолкнув стул, и последовала за мной на кухню. Но там она не задержалась, а прошла ее насквозь и вышла в коридор. Интересно, расстроена ли она. Да нет, наверное, просто пошла в туалет. Вряд ли ее так впечатлило откровение Ребекки. Она же была «в кругу друзей».

В помещении было темно, но я не включала свет, чтобы не налетели комары. Я загрузила посудомойку и принялась мыть вручную то, что лежало в раковине, – кастрюльки, поддоны, ковшики, – все сальное, покрытое запекшимся жиром. Тут на кухню вернулась Лайла. Она продефилировала прямо к дверям, ведущим на террасу, и, наклонившись к уху Ребекки, что-то зашептала. Ребекка встала, они обе вошли в дом, тихонько посовещались, и Ребекка сказала:

– Ты что, черт возьми, шутишь, что ли?

Повернувшись к дочерям, она поманила их пальцем:

– Девочки, идите сюда, надо поговорить.

– Эллиот, ты тоже, – более сдержанным тоном сказала Лайла.

– Что происходит? – спросил Фил.

Роланд неуклюже поднялся на ноги, а Клер отодвинулась от стола вместе со стулом, чтобы лучше видеть.

Подростки по одному просочились на кухню и встали в шеренгу прямо у дверей. Айрис смеялась, а у Марты был такой вид, будто она вот-вот заплачет.

– Полагаю, это принадлежит кому-то из вас троих. – Лайла протянула руку. – Я только что нашла это на полу туалета на первом этаже. Не хотите рассказать, откуда это взялось?

Все трое мельком взглянули на предмет, лежащий у нее на ладони, и тут же отвели глаза, словно слишком долгий взгляд автоматически станет признанием вины. Теперь вся троица непонимающе пялилась на Лайлу.

Я подошла на шаг ближе. У нее в руке был маленький коричневый предмет, и я поняла, что уже видела его. Мягкий кожаный мешочек размером с косметичку.

Заначка Эллиота.

Ребекка сказала:

– Вряд ли у вас была возможность познакомиться с местным дилером, а это означает только одно: кто-то из вас контрабандой ввез это в страну, через две таможни. Я хочу сказать, вы хоть понимаете, какая это глупость?

Эллиот поднял одну ногу и почесал ступней лодыжку другой ноги. Сдал себя с потрохами – конечно, если Лайла или Ребекка заметили это движение.

– Будет намного проще, если вы сейчас сознаетесь. – Лайла выразительно посмотрела на Айрис. Она явно считала ее виновницей.

– Ну, давайте, – Ребекка явно начинала терять терпение, – колитесь, чье это?

Эллиот сцеплял и расцеплял пальцы рук. Марта стояла неподвижно, и лицо ее было очень бледным. Айрис засунула руки в карманы и пялилась в потолок.

Повисла долгая, мучительная тишина.

Я вышла вперед, покинув свой темный уголок.

– О боже. Мне так неловко, – сказала я. – Я очень извиняюсь, но это мое.

Я направилась в сторону собравшихся, и Лайла и Ребекка синхронно отступили назад. Лайла посмотрела на мешочек в своей руке, потом перевела взгляд на меня.

– Твое? Это твое?

Я отдавала себе отчет в том, что все присутствующие, включая тех, кто остался за столом на террасе, молча сверлят меня глазами.

– Да. – Я забрала у нее кисет, с такой силой стиснув его в ладонях, словно могла заставить его исчезнуть. – Это подарок. От человека, который живет здесь, во Франции. Никакой контрабанды. Я даже не… в общем, травка не по моей части.

– Это твое? – пораженно переспросила Ребекка.

Я повернулась к ней и извиняющимся тоном сказала:

– Я не планировала курить ее. Просто носила с собой. Так, на всякий случай. Когда я перед ужином ходила в туалет, кисет, наверное, выпал у меня из сумки.

– Боже мой. Ты уж не разбрасывайся этим.

– Я же говорю, мне очень неловко. Глупо получилось.

Развернувшись, я пошла обратно к посудомойке. Положила кисет на раковину у стены, рядом с бутылкой моющего средства. Поверхность была влажной, и коричневая кожа сразу начала темнеть.

– И, может, – сказала Ребекка за моей спиной, – прибережешь его на то время, когда тебе не будут платить за то, чтобы ты была в здравом уме?

– Да, конечно.

Я занялась кофемашиной – налила воду и заменила фильтр. Подростки растворились в недрах дома, а Лайла и Ребекка вышли на террасу и сели за стол вместе с остальными.

Я видела, как Роб встал и вошел в дом. Он прошел через кухню и остановился рядом со мной. Я ощущала тепло его руки рядом с моей, чувствовала запах его свежевыстиранной одежды.

– Вот так дела, – сказал он.

– Вот так дела, – повторила я. Насыпав кофе в фильтр, я захлопнула крышку.

– Это была драматичная сцена.

– Да.

Он нервно сглотнул, и его губы раскрылись, словно он собирается что-то сказать.

– Ну да ладно, – сказала я, щелкая выключателем кофемашины.

– У меня такое чувство, что ты бросилась грудью на амбразуру.

– Почему на амбразуру?

Повернувшись, я привалилась спиной к кухонному островку и с прищуром взглянула на него.

Он начал неистово тереть грудь – в том месте, где расположено сердце.

– Надеюсь, они это оценили, эти маленькие говнюки.

Я засмеялась, но он не улыбался, а кусал губу.

– Это было очень великодушно с твоей стороны.

На террасе Ребекка предлагала остальным поиграть в шарады или устроить викторину, а Фил уговаривал ее успокоиться:

– Никто не хочет играть в твои игры.

Кофе начал сочиться через фильтр. Протянув руку, я стала крутить стеклянный кофейник, чтобы чем-то себя занять.

– Я начинаю подозревать, что ты хороший человек, – добавил Роб.

Он накрыл мою ладонь своей. Заставив меня прекратить навязчивые движения, он не спешил отпускать мою руку – его большой палец лежал у меня на запястье. Мы оба посмотрели вниз, словно пребывая в шоке, а потом одновременно подняли глаза. У меня сдавило грудь – прямо в центре, под ребрами, – словно какая-то сила физически перекрыла мне кислород. От его кожи исходило тепло. Я ощущала прикосновение подушечки его большого пальца к пульсирующей венке у меня на запястье. Мы оба стояли совершенно неподвижно. Я согнула пальцы, чтобы тоже прикоснуться к его ладони. Как мне показалось, мы простояли так несколько минут – он нежно водил большим пальцем по внутренней стороне моего запястья, а потом вынул другую руку из кармана брюк и, крепко обняв меня за шею, нежно притянул к себе. Я не смотрела в окно, но слышала доносившуюся снаружи оживленную болтовню. Голоса не стихли, когда я подняла лицо и прижалась губами к его губам.

Взрыв хохота на террасе. Мы разорвали поцелуй.

Рука Роба соскользнула мне на плечо. Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.

– Они смотрят на нас?

Я устремила взгляд ему за спину – туда, где стоял стол, и покачала головой:

– Слишком темно, им ничего не видно.

– Ты не возражаешь, если я задам тебе один вопрос, прежде чем мы продолжим? – спросил он.

– Что? – Я смотрела на него снизу вверх, беззащитная, в ожидании ответа.

– Как тебя зовут на самом деле? – спросил он, и в его голосе была лишь малая толика любопытства, словно он уточнял, доела ли я, чтобы убрать мою тарелку.

– Что? – снова переспросила я.

Он по-прежнему улыбался.

– Я же знаю, что ты вообще-то не Лулу.

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто спрашиваю… – Он протянул ко мне руку, – потому что, мне кажется, я должен знать, кого целую… – Ухватившись за шелковую ткань платья, он притянул меня ближе, – если я снова буду это делать.

Ему не особо нужен был ответ: его пылкий взгляд не имел никакого отношения к заданному вопросу. Но я внезапно похолодела. Я не Лулу, потому что Лулу мертва. Как я вообще могла забыть об этом хоть на секунду? Что бы я ни делала, я никогда не смогу искупить свою вину за это.

Я отодвинулась и стряхнула его руку со своего платья.

– Кофе готов, – сказала я, отворачиваясь. – Они ждут.

Я сняла кофейник с подставки и поставила его на поднос рядом с чашками и молоком. Вручив поднос Робу, я заставила себя посмотреть ему в глаза и спросила:

– Можешь отнести?

Окинув меня озадаченным взглядом, он взял поднос и вышел на террасу.

– Наконец-то! – послышался голос Ребекки. – Вы что там делали? Вручную кофе мололи, что ли?

Я налила в чайник воды и включила его, а когда он закипел, заварила в кружке чайный пакетик. Потом вынесла ее на террасу и поставила перед Клер. Роб сидел на стуле Марты. Он улыбался мне, в его взгляде читалась надежда. Его ноги стояли на перекладине под моим стулом, и он убрал их, чтобы я могла пройти.

– Садись! – воскликнула Ребекка, вымученно улыбаясь: ей было неловко за недавнюю сцену на кухне. – Мы как раз говорили о том, что в сентябре всегда все начинается с чистого листа, и он больше похож на Новый год, чем сам Новый год. Поэтому мы должны давать самим себе сентябрьские обещания. Я лично собираюсь чаще говорить «да». Например, когда тебя спрашивают, хочешь ли ты пойти в театр, а у тебя внутри все обрывается и ты отчаянно ищешь предлог, чтобы никуда не идти. А ты, Лулу, что ты не будешь делать?

– Кроме того, что не будешь курить травку, – донесся до меня голос Клер.

Я вцепилась в спинку стула. Оглянулась, не зная, что сказать, и смутно ощущая панику.

– Даже не знаю. Я лучше пойду спать.

Я обошла стол и быстро пошла по лужайке к бассейну. Когда я добралась до калитки, журчание голосов возобновилось, а к тому моменту, как я вошла в «голубятню», они уже смеялись – по крайней мере, я себя в этом убедила.

Глава двадцать первая

Я привыкла думать, что каждый день будет похож на предыдущий, – то же синее небо, то же солнце, та же жара. Но утро выдалось пасмурным – небо было расчерчено удивительно симметричным узором из облаков, парящих высоко над землей. Зона вокруг бассейна казалась плоской в отсутствие контраста света и тени. Голубая краска на ставнях облезала хлопьями. Сунув ноги в шлепанцы, я заметила вкрапления черноты в уголках квадратных каменных плит, и до меня дошло, что это плесень.

Роб был уже на кухне – выжимал сок из апельсинов в большой стеклянный кувшин. На нем была выцветшая футболка и грязно-белые брюки из рыхлого тонкого хлопка. Он забрызгался – и на футболке, и на брюках были пятна влаги с оранжевыми вкраплениями мякоти.

– Извини, – сказал он, слизывая с ладони сок. – Я ждал тебя, но ты не появилась, и я нагло решил вмешаться. Я пойму, если ты меня возненавидишь. – Он сгреб выжатые шкурки апельсинов с кухонной стойки в мусорное ведро и понес кувшин на стол, который был уже накрыт – посуда, приборы, корзинка с выпечкой и все остальное.

– Да не ненавижу я тебя, – сказала я.

– В деревне утром была куча народу, – продолжил он, вернувшись в дом. – Очень длинная очередь в булочную, – рассказывал он мне, словно мы всегда это обсуждали, как будто это «наша тема». Хорошая тактика – притвориться, что ничего особенного не происходит. Но лицо у меня просто горело, и я рта не могла раскрыть от смущения. Я подошла к раковине и стала умываться.

Молчание затянулось, и я почувствовала, что должна что-то сказать, что угодно.

– Интересная штуковина, – сказала я, принимаясь мыть похожее на луковицу деревянное приспособление с рифленым краем.

Он со смехом забрал его у меня и вытер посудным полотенцем.

– В шкафчике есть электрическая соковыжималка, но я решил, что вручную получится быстрее. – Он с грустью посмотрел на свою футболку. – Наверное, получилось бы аккуратнее.

– А, поняла, это для апельсинов.

Он окинул меня взглядом, и на его лице промелькнуло озабоченное выражение. Потом он потряс головой, как будто прочищал уши.

– Ну конечно. Для чего же еще ее можно использовать? – Поджав губы, он подкинул соковыжималку и, поймав, положил на место. Потом откашлялся и слегка покраснел, словно смутился. Роб открыл посудомойку и выставил чистые стаканы в ряд на рабочем столе. Я собрала их и поставила в шкафчик для посуды, радуясь, что он не видит моего лица.

– Кстати, у меня сообщение для тебя от твоего друга из деревни, – сказал он. Его тон изменился, стал более официальным. – Он курил на площади, когда я припарковался там. В общем, – он закрыл посудомойку и выпрямился, – он сказал, чтобы ты к нему заглянула в следующий раз, когда приедешь за покупками. У него появилась новая информация.

Я убрала стаканы и закрыла дверцу шкафчика. Он все еще стоял там в ожидании моего ответа.

– Хорошо. Спасибо, – сказала я.

В кухню с шумом вошли Ребекка и Лайла и устремились прямиком на террасу.

– Восхитительно! – воскликнула Лайла. – Вы двое так чудесно друг друга дополняете! Настоящая команда.

Помедлив, Роб повернул голову и сказал, будто бы обращаясь к ним:

– Всегда пожалуйста.

Потом он последовал за ними. У него была одна привычка – он засовывал руку в карман и перебирал невидимую мелочь, когда испытывал неловкость. Вот и сейчас он делал то же самое. Выдвинув стул, он уселся за стол спиной ко мне.

У меня вдруг перехватило дыхание, и я с трудом могла сделать вдох. Я не знала, страх это или влечение. Я испытала острое желание прильнуть к нему, ощутить его язык у себя во рту. Беспрестанно прокручивала это в голове ночью и утром, лежа в постели, пока он плавал в бассейне. Как я могла позволить себе поцеловать его, сблизиться с ним? Я забыла об опасности. Надо было держаться от него подальше. Сама себе подложила свинью. Он изначально был неудобным объектом. Он обращал внимание на то, что не вписывалось в привычные рамки, он не пытался найти всему логическое объяснение, как Ребекка. Он замечал вещи, остававшиеся незаметными для других, – от его внимания не укрылись ни лаванда, ни моя возня с помидорами. Он знал слишком много, он играл со мной. А я все никак не могла собраться с силами и оказать ему сопротивление.

Гости на террасе обсуждали погоду так, словно это головоломка, требующая решения. Ребекка позвала меня и попросила «сбегать и найти «домашнюю библию». Они принялись просматривать разные разложенные по файликам буклеты. Решили, что до побережья слишком далеко, как и до виноградника, где можно продегустировать вино. Кто-то предложил прокатиться на зиплайне, но эту идею сразу отмели, и лазать по деревьям в специально отведенном для этого месте тоже никто не захотел. Шопинг в Кастеле пришлось исключить, поскольку они собирались поехать туда на рынок на следующий день.

– Как жаль, – сказала Ребекка, – что Фил и Клер уже съездили в собор в понедельник. Сегодня более подходящий день для этого.

– Давайте съездим, – сказала Клер. – Я не против взглянуть на него еще разок, но могу и дома посидеть.

– Меня устраивает, – двусмысленно прокомментировал ее слова Фил.

– Да ничего страшного, – сказала Ребекка. – Вы оба так рвались туда в понедельник, вот и съездили.

Роб в основном отмалчивался. Заикнулся было о том, что лучше останется дома и поработает над романом, но Фил сказал:

– У тебя ведь все под контролем, правда?

– Да-да.

– Хорошо. Считай, я дал тебе отгул. Что скажешь?

Кто-то прошипел:

– Лулу!

Марта и Айрис стояли у входа в кабинет и жестами просили меня подойти к ним. Мы зашли в кабинет, и когда нас уже не было видно с террасы, Айрис сказала:

– Кроме шуток, ты буквально спасла нам жизнь. – Она вцепилась в мои плечи и неловко заключила меня в объятия. – Мы твои должники.

Марта выставила ладони перед собой.

– Вообще-то, я тут ни при чем. Это все они, эти два идиота.

– А ведь нелегальный ввоз травки – это реально безбашенный поступок. Лучше не повторять.

– Поверь мне, – сказала Айрис, – мы и не собираемся.

Она исчезла в недрах дома, и я спросила Марту, как она себя чувствует.

– Да нормально, мне немного полегчало. Сложно сказать. Такое ощущение, что меня еще как следует не накрыло. – Она положила ладони на живот. – Я поговорила с квартирантом Лиама, и он сказал, что Лиам завтра возвращается из Греции. Значит, скоро объявится.

Она закусила губу.

Когда я вернулась на кухню, взрослые уже договорились поехать на реку, где можно гулять по берегу и купаться, а еще взять напрокат каноэ.

– О, экскурсия! – воскликнула я.

Ребекка не улыбнулась. Не считала нужным церемониться со мной. Когда она попросила меня принести «домашнюю библию», ее манера была более начальственной, чем накануне, словно она считала, что я ее подвела, и решила поставить меня на место.

– Мы возьмем «Ситроен» и «Фиат», а тебе оставим «Ауди». Сможешь снова закупить все по максимуму, – сообщила она мне.

– А кто едет?

– Все. Роб будет одним из наших водителей, если ты его отпустишь. Не знаю, сколько нас не будет, но насчет ужина не беспокойся. Мы найдем, чем перекусить. Посмотрим по ситуации. В любом случае, ты сможешь немного побыть в тишине. – Ее лицо на мгновение озарила улыбка.

В кухню вошла Клер.

– Можешь попросить уборщицу, когда она придет, разобраться с канализацией? Проблема никуда не делась.

– Ох, дорогая, – сказала Ребекка. – Далеко нам до бутик-отеля, да? Так что да, Лулу, если получится, обсуди это с Бриджит. Попроси ее найти сантехника, если нужно. Будем надеяться, что там не застрял какой-нибудь труп.

Как только машины скрылись из виду, я пешком пустилась в путь: я бы ни за что не стала рисковать и садиться за руль огромного «Ауди». Было даже жарче обычного, а паутина облаков перекрывала приток воздуха. Шея под волосами вспотела, и под резинкой бюстгальтера тоже было влажно. Вокруг меня роились полчища крохотных насекомых – они забирались мне в волосы и прилипали к губам. Было такое ощущение, что меня кусают.

У меня была куча поводов для беспокойства, а теперь еще приходилось переживать, что я столкнусь с Бриджит на аллее и она захочет остановиться и поболтать. Но в итоге я благополучно вышла на шоссе и добралась до городка, так и не встретив ее.

Если встать рядом с булочной, то супермаркет находится в противоположном углу площади. Я пересекла площадь и увидела позади магазина небольшую подворотню, такую узкую, что по ней могла проехать только одна машина. Я прошла вдоль стены супермаркета, миновала ряд гаражей и бетонную площадку с мусорными баками. Потом на моем пути возникла пара нескладных домишек, на крыльце которых висели корзины с цветами и были разбросаны детские игрушки. Натянув поводок, залаяла собака. Дальше дорога становилась шире и шла вниз по холму. Впереди виднелся лишь один дом – одноэтажный, из красного кирпича, с высокой ломаной крышей. Я заглянула в ворота, чтобы убедиться, что не ошиблась. Да, все верно – входная дверь синяя. А еще я узнала видавшую виды белую машину Паскаля, стоящую во дворе.

Я постучала, и мне открыл старик с испещренным морщинами лицом, похожим на печеное яблоко, но тут же зашаркал обратно, когда со второго этажа, покачиваясь, спустился Паскаль. Его одежда пропахла запахом карамели от его электронной сигареты.

– У вас была для меня информация? – спросила я, привалившись к дверному косяку. – Какой-то мужчина расспрашивал обо мне в кафе. Вы узнали еще что-то?

Паскаль огладил ладонью свою козлиную бородку. Глаза у него были воспалены.

– Да, да. Я попросил Антуана рассказать поподробнее. Он сказал, что мужчина говорил по-французски, но мог и не быть французом. Он был большой, крупный. – Паскаль приподнял плечи для наглядности, да так и не опустил. – Каштановые волосы. Очки.

– Он что-то говорил?

– Только одно – что ты уехала, не оставив записки. Он был какой-то возбужденный, очень хотел тебя найти.

Паскаль предложил мне кофе, но я сказала ему, что тороплюсь, и попятилась назад. Спустившись по ступеням, я вышла на дорогу. Дошла до площади и села под платаном, чтобы привести мысли в порядок. У Шона были не каштановые волосы, но он мог их покрасить. Очки могли быть реквизитом. Он не был крупным, но умел работать со своим телом и легко мог произвести нужное впечатление. А еще отлично вживался в образ. В Марракеше он был «риелтором» – носил накладки на плечи и ходил враскорячку, чтобы казаться массивнее. В Барселоне он был стройным парнем с узкими бедрами – просто эталонный образ похудевшего человека. Так какой напрашивается вывод? Мужчина в Кастеле мог быть Шоном. А мог и не быть. Но кто, если не он?

Интересно, где сейчас Шон. У меня внутри засвербило – невыносимо захотелось это узнать.

Высоко в небе над площадью летали стрижи, оглашая округу резкими, писклявыми криками. Я прислонилась затылком к дереву. Его ствол потрескался и расщепился, трещины были заполнены рыхлой древесной массой. Если я дотяну до следующего четверга, когда закончится моя работа, что со мной будет дальше? Я могу приехать в Великобританию по паспорту Лулу. А потом, следуя совету мужа Молли, обратиться в полицию. Мне придется нелегко. Меня саму будут судить как сообщницу или за препятствование следствию. Не говоря уже обо всех остальных преступлениях. Я сяду на какое-то время. Неизвестно насколько, но меня «закроют». Нельзя сказать, что я этого не заслуживаю, но я хотя бы жива.

Передо мной, между двух зданий побольше, примостился старый дом, выкрашенный в темно-красный цвет, с выцветшими голубыми ставнями. Открылась дверь, и из дома вышла женщина с младенцем на руках. Она что-то крикнула мужчине, идущему по улице. Когда он подошел к ней, они поцеловались над головой ребенка и вместе вошли в дом.

Вот чего я хочу, вдруг подумала я, – хочу, чтобы у меня был домик с голубыми ставнями и мужчина, которого можно целовать над головой ребенка. Может ли такое произойти с кем-то вроде меня? Или даже мечтать об этом не стоит?

Я встала на ноги, испытывая отвращение к самой себе, и направилась в магазин. Прохладная пустота супермаркета пахла солониной, дезинфицирующим средством и старым льдом. Отдел замороженных продуктов преподнес мне неожиданные подарки – не только конфи из утки, но и эскалопы из индейки, картофель по-пекарски, ризотто со спаржей, киш лорен, тартифлет – картофельную запеканку с сыром и беконом – и малиновые рулеты. Еще я купила ветчину, салями, сыр, кофе и листовой салат – этого хватит на несколько ланчей и как минимум на два ужина. Себе же я прихватила темные очки с овальными линзами в тяжелой черной оправе. Оплатила все картой Ребекки и сохранила чек, хотя уже достаточно хорошо ее знала, чтобы понять, что она не попросит его показать.

Я нагрузила сумки так, что их ручки впивались мне в ладони, и я поставила их возле двери, чтобы перехватить поудобнее. Какая-то женщина вежливо ждала, пока я уберусь с дороги. Распрямившись, я узнала в ней женщину, которую повстречала возле булочной. Быстро восстановила в памяти детали – выходит замуж в конце месяца, срочно ищет дом, чтобы разместить там своих родителей. Я порылась в памяти в поисках всего, что узнала о ней из интернета. У меня внутри все завибрировало, словно в меня впрыснули заряд энергии.

– София? София Бартлетт?

– Да! – ответила она, застыв на месте от удивления.

Язык моего тела тут же изменился. Иногда, придумывая легенду, особенно спонтанно, ты словно копаешься в собственной душе. Недавно замужем, один ребенок, маленький домик в Фулхэме. После минутной слабости на площади ощущения были прекрасные, словно исполнилось мое желание.

– Вы меня не узнаете. Ничего страшного. Столько времени прошло. Мы играли в теннис в Херлингеме, помните?

– Боже мой! Потрясающе, – сказала она, округляя глаза. – Ничего себе! Да. Привет!

На своей странице в Фейсбуке она превозносила учебу в Оксфорде. Недооцененный факт: чем ты умнее, тем больше склонна доверять людям.

Ее лицо расплылось в улыбке.

– Я тебя… сто лет не видела.

– О… Прости. – Я снова поставила сумки на землю и обреченно пожала плечами. – Я знаю, что обещала вернуться после родов, но забот полон рот. Может, когда он станет постарше.

Тогда она спросила, как его зовут. Фрэнк, ответила я, полтора года, маленький сорванец. Обожает бассейн в нашем французском доме. Мы приехали сюда на все лето. Моя бабушка недавно умерла, и мы наводим в доме порядок, готовим его к сдаче.

Желание Софии найти дом было сильнее ее, оно уже стало насущной потребностью. Она даже не потрудилась принести соболезнования.

– Вот это да, – сказала она. – Дом в следующем месяце свободен?

– Ой, прости, нет, – вежливо извинилась я, намереваясь уйти. – Мы еще будем здесь.

– И мы никак не сможем тебя убедить?..

И тут слова полились из нее потоком. Она рассказала мне о своей предстоящей свадьбе с Квентином Тревизаном – «Помнишь его?» – и о кошмаре с поиском жилья для ее родителей.

Я дала ей крошечный намек, что меня можно переубедить, но потом покачала головой.

– Скорее всего, не получится, – сказала я.

– Ну пожалуйста!

В конце концов, уже перед тем, как уйти, я с неохотой взяла ее номер телефона и пообещала поговорить с мужем. Она даже не спросила, как меня зовут. Я представила, как она скажет Квентину: «Ты не представляешь, кого я тут встретила. Вот черт, не могу вспомнить имя. Но у нее есть дом. И он может быть свободен».

В облаках начали появляться просветы, когда я свернула с шоссе на аллею, ведущую к дому, и тут же стало нереально жарко. В лучах солнца мир заиграл новыми красками, ландшафт по обе стороны дороги отливал зеленью и золотом. Вдалеке, на длинном поле, разбитом на склоне холма, медленно ехал трактор. Я была совершенно одна. Может, Шон меня и искал, но не нашел. Визитка Софии Бартлетт, подобно страховому полису, покоилась в моем заднем кармане. Может, я ей воспользуюсь. А может, и нет. Но теперь, когда она у меня была, я стала как будто сильнее. Я стала собой.

Глава двадцать вторая

В доме пахло по-другому: какой-то человеческий резкий запах заглушал густой древесный аромат. Я стояла неподвижно, прислушиваясь: в доме ли Бриджит? Я думала, что правильно рассчитала время, но, может, она еще здесь? Наверху капал кран. Я тихо пересекла кухню. Выдохнула. Она приходила и уже ушла – пол был еще влажный. Бриджит черкнула мне записку, сообщая, что налила в водосток средство для чистки труб, а если это не сработает, она вызовет сантехника. Я скомкала записку и выбросила в мусорное ведро, а потом закопала на нижней полке морозилки готовую замороженную еду. Там она будет в безопасности. Они все равно не видят дальше емкости с кубиками льда.

Я с опаской брела по траве к бассейну: было непривычно находиться здесь в полном одиночестве. Лязгнула калитка. Дверь в «голубятню» со скрежетом открылась. Было жарко. Я не застелила постель, и с потолочных балок на постельное белье нападали какие-то мелкие стружки, похожие на сено. Стряхнув их на пол, я расправила простынь и взбила подушки. Мне снова почудилось, что я чувствую запах тела Шона, того геля, который он наносил на волосы. Я вспомнила, как однажды вышла из дома без разрешения и он ждал меня в моей комнате. Может, моя осторожность была чрезмерной, но я проверила паспорт за картиной и деньги в бачке унитаза – все было в целости и сохранности.

Потом я поплавала, а после – почитала, заслоняя книгой солнце. Насыщенно-синий цвет неба резко контрастировал с белизной страниц. Мне оставалось дочитать всего одну главу, и когда книга закончилась, я попыталась полежать с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела. Во дворе было очень тихо, словно он завяз в густом, горячем желе. Трещали цикады. Я открыла глаза. Уверена, я слышала какой-то шум – откуда-то из-за изгороди донесся хруст веток. Я встала, надела футболку и заглянула в щель между изгородью и стеной. За забором в жесткой траве рядами росли скрюченные плодовые деревья с выцветшими от солнца, белесыми стволами. Отделившись от плодоножки, спелая слива полетела вниз, задевая листву, и с глухим стуком шлепнулась на траву.

Я на цыпочках прошла через проем и оказалась под сенью деревьев. Здесь было прохладнее, сильно пахло хвоей и, возможно, навозом. Я устремила взгляд вдаль, через поле: там, где заканчивался желто-зеленый простор, взгляд упирался в пышные белые облака на горизонте, напоминающие вулкан. Мне стало не по себе.

Я приказала себе не глупить и перестать паниковать.

Направилась обратно к дому, подмечая по пути признаки отсутствия в доме гостей: солнечные очки Айрис на столе, смятая салфетка под стулом, плавки, свисающие с гребенки на одном из окон верхнего этажа. Интересно, как у них дела, как Марта. Она не сможет доверить матери свою тайну сегодня, когда вокруг столько народу. И что же все-таки происходит между Филом и Клер? Я попыталась представить себе, как развивались их отношения. И можно ли это вообще назвать отношениями? Или же это было нечто более мимолетное? Как это началось? Зажимались на какой-нибудь тусовке, решила я. Имеет ли это значение? Наверное, нет. Они оба эгоисты, ищут острых ощущений. Бедная Ребекка. Будет лучше, если она об этом узнает, или пусть остается в неведении? В любом случае это унизительно для нее.

Я пересекла кухню и прошла по коридору в прихожую. Скользнув взглядом по крутой лестнице, ведущей наверх, я увидела фрагмент деревянного пола и приоткрытую дверь. Кран по-прежнему капал – но не ритмично, как стук сердца, а неровно, как будто кто-то барабанит пальцами. Где-то билась в оконное стекло муха.

На площадке второго этажа был длинный, почти во всю ширину дома, коридор. Здесь стоял кислый запах сна и старых подушек, с нотками дезинфицирующего средства.

Я пошла по коридору и открыла первую дверь слева. За ней оказалась комната, явно играющая роль хозяйской спальни: просторная, светлая, с тремя большими окнами и закрытыми ставнями. Еще там был сложенный из камней камин и кровать с балдахином и обитым тканью изголовьем. На ближней ко мне подушке лежала дешевая ночнушка телесного цвета, а на туалетном столике рядом с ней разместились беруши, маска для сна и книга в бумажной обложке.

На столике по другую сторону кровати стопкой лежали газеты, журнал и несколько книг в твердой обложке. На вершине горы расположились мужские очки, пачка таблеток для пищеварения и банка с пробиотиком.

Соседняя спальня явно принадлежала Лайле и Роланду: окна выходят на главный вход, в комнате царит порядок, кровать аккуратно заправлена. На комоде примостились две банки крема для лица (ночной и дневной) – судя по виду, недешевого, – пластиковый футляр с брекетами и кое-какая юридическая литература. В комнате была собственная ванная, через которую можно было пройти в соседнюю комнату. Эллиот не распаковал вещи, и футболки с трусами буквально вываливались на пол из его маленького чемодана, а под кроватью валялась пара кроссовок внушительного размера.

На противоположной стороне коридора была еще одна ванная, а рядом с ней – спальня девочек, где мне уже довелось побывать. Дальше по коридору располагалась маленькая комната с двуспальной кроватью, очевидно, занятая Клер. В гардеробе аккуратно висели платья с дизайнерскими бирками, а на подстолье раковины высилась гора дорогой косметики. Кровать была заправлена, а на подушке красовалась ее ночная сорочка – черно-розовая, на тоненьких бретельках и с расшитым искусственными камнями подолом. Мне стало больно от резкого контраста между этим розовым бельем с лососевым оттенком и застиранной бежевой сорочкой ее сестры.

На полу стояла, прислонившись к прикроватному столику, кожаная сумка. Во внутреннем кармане я нашла кредитную карточку и сфотографировала ее с обеих сторон, а еще обнаружила толстый, набитый деньгами пластиковый конверт, – судя по весу, там было несколько сотен евро. Я положила его на место и пролистала путеводитель Клер от издательского дома «Конде Наст»[143]. Она загнула уголок страницы, на которой размещалась статья под названием «Лучшие спа-отели мира». Почти все они находились в отдаленных уголках мира – Южной Африке или Австралии, – но один был во Франции. «Мезон Ила», – пятикомнатное святилище, наполненное индийским антиквариатом, вручную расписанной посудой и отделанное деревом светлых тонов… естественный путь к оздоровлению». Отель располагался в департаменте Од, на юго-западе страны, и славился своим шеф-поваром.

В наружном кармане сумки обнаружилось несколько аккуратно сложенных клочков бумаги. Я развернула их: купоны на скидку из разных английских супермаркетов и пара чеков из «Бутс»[144], обещавших тридцатипроцентную скидку на следующую покупку.

У Клер дорогой вкус, но при этом она бережлива. Это стоит запомнить.

Последняя комната, методом исключения, принадлежала Робу. Там царил полумрак – ставни были открыты лишь наполовину, а с гребенки на окне свешивались его черные плавки. Кровать была не застелена, а на полу валялся свернутый чехол для костюмов; рубашки и брюки внутри него были намотаны на вешалку. Никаких следов ноутбука. Я села на край кровати и сделала глубокий вдох. Меня вдруг охватило сильное желание положить голову на его подушку. Закинув ноги на кровать, я немного подвинулась и легла, уставившись в потолок. Мои волосы еще не высохли. Я чувствовала запах свежевыстиранного белья и шампуня. Я представила, как он лежит на этом самом месте, и мое сердце несколько раз подпрыгнуло в груди.

Да что со мной такое? Я же должна держать все под контролем.

Под подушкой чувствовалось что-то твердое. Я достала из-под нее не книгу в твердой обложке, как ожидала, а кожаный блокнот Роба. Я провела по обложке кончиками пальцев и села, продолжая сжимать его в руках. Он был увесистым и толстым. Я вспомнила, как он описывал свой метод работы в газетной статье: у него, как у полицейских детективов из телевизора, тоже была своя «маркерная доска». Мне стало интересно, написал ли он что-нибудь обо мне.

Чего я ожидала, открыв блокнот? Что мне удастся проникнуть к нему в голову. Ну или хотя бы увидеть там диаграммы, карты, описания персонажей, наброски.

Но первая страница была пуста.

Я перелистнула ее. Пусто.

Перелистнула снова.

Пусто. Пусто. Пусто.

Закрыв блокнот, я задумчиво погладила его большим пальцем. Может, это второй блокнот, запасной? Если так, зачем держать его под подушкой? Зачем прятать пустой блокнот?

Я встала с кровати и заметила рядом потрепанную книгу в бумажной обложке. Роман Дафны Дюморье «Козел отпущения». Я перевернула книгу: там было пятно от чайной кружки, заслонившее некоторые слова, но из прочитанного я поняла, что в книге повествуется о мужчине, который притворяется другим человеком: «…его лицо и голос были мне слишком хорошо знакомы. Я смотрел на себя самого».

Это просто совпадение, заверила я себя, положив книгу на место.

Но из комнаты я вышла в смятении.

Осталось исследовать только одно место. Коридор упирался в помещение со свободной планировкой – в «домашней библии» оно обозначалось как «укрытие». Там находился диван, маленький рабочий стол с простым компьютером, принтером и стопкой офисной бумаги. На некоторых листах был напечатан адрес. Я бегло осмотрела книжные полки: Джон Ле Карре, «Sapiens. Краткая история человечества», «Сто лет одиночества», Мэриан Кейз… Но тут, пробегая глазами по книгам на верхней полке, я заметила знакомую черно-красную обложку – когда-то она мне часто встречалась. «Пристенок».

Книга была в твердом переплете с потрепанной по краям суперобложкой.

Я взяла ее с полки.

В аннотации говорилось: «Неизвестная страна, таинственная женщина, ужасное преступление. Захватывающий дух, непревзойденный триллер, сюжет которого разворачивается во времена «холодной войны», повествует о том, как мы лжем другим и себе самим».

Я взглянула на фотографию на обороте.

У мужчины было худое лицо и длинные волосы с челкой и темными кудрями вокруг ушей. Фото не студийное, а сделанное где-то на отдыхе, и голова была слегка повернута в сторону, так что одна щека и глаз оказались в тени.

Мужчина на фото вообще не напоминал Роба. Я присмотрелась. Это вообще Роб? Ну конечно, это он. Фотографии авторов, по моему убеждению, часто даже отдаленно не напоминали самого человека. Виной тому было тщеславие или желание издателя воспроизвести определенное настроение. Я взглянула на дату публикации: книга была издана пять лет назад. Фото могло быть сделано и за год до этого, так что ей где-то шесть лет. Это более молодой Роб Керрен, вот и все.

Я начала читать его биографию:

«Роб Керрен вырос в Олдеме, Манчестер, и получил педагогическое образование. Он живет в Далстоне с кошкой породы мейн-кун и своей девушкой, политтехнологом Карой Бертон».

Я села на диван. Было такое ощущение, что меня сейчас стошнит. Лицо горело. Девушка. Политтехнолог – настоящая, серьезная профессия, должным образом вписанная в реалии нашего мира. У нее наверняка блестящий диплом и ученая степень, а еще карточка постоянного клиента сетевой кофейни. Наверное, у нее абонемент в фитнес-клуб, где она занимается на велотренажерах, а когда ей в дверь стучатся представители «Эмнести»[145], она их внимательно слушает, а потом сообщает данные своей банковской карточки.

Идеальный объект. Я бы ее в два счета обдурила.

Они живут вместе. У них есть кошка.

Какую игру он затеял и зачем флиртует со мной? Он заставил меня почувствовать, что видит меня насквозь. Он использовал на мне мои же приемы.

Да кто он вообще такой?

Глава двадцать третья

Как только я переступила порог своей комнаты, до меня дошло, что я ревную. Причем сильно, до боли. Дело не только в том, что я не хочу, чтобы у него была девушка, – я не хочу, чтобы он с кем-то встречался даже в прошлом. Даже если эти отношения закончились, они косвенно свидетельствовали о том, что он не мой человек, что он из другого мира. Роб даже предположить не мог, что я что-то делаю из корыстных побуждений. Он считал, что мною движет доброта.

Я вспомнила вчерашний вечер. Не только поцелуй. До этого. Он знал, что я отдувалась за провинность детей, и не подумал, что я таким образом пытаюсь втереться к ним в доверие, чтобы потом использовать это в своих целях. Он просто счел это добрым поступком. И тут вдруг до меня дошло, что он был прав.

Его слова снова зазвучали у меня в ушах.

«Я начинаю подозревать, что ты хороший человек».

Я села, почувствовав, что меня немного отпустило и стало легче дышать. Я всю жизнь ходила по лезвию бритвы. Позволила Шону затянуть меня в свой мир. Но я сбежала. Я здесь. Сейчас я принимаю другие решения. Я уже двигаюсь дальше.

Оставшаяся часть дня прошла быстро. Я открыла книгу Роба и не смогла оторваться от написанного. По сюжету восточная немка по имени Астрид отправилась в Западный Берлин по заданию «Штази», чтобы проникнуть в ближний круг к американскому ученому, состоящему в несчастливом браке с оперативницей из ЦРУ. Астрид – чопорная женщина, живущая по правилам, но между ними возникает неподдельное сексуальное напряжение. Мне хотелось, чтобы их отношения продолжились, хотя я знала, что для него это обернется катастрофой.

Послышался какой-то звук. Я отложила книгу. Щелкнула калитка, кто-то со скрипом передвинул шезлонг. Раздался голос Айрис – она тихо, заговорщицким тоном говорила по телефону.

– Я сказала им, что в выходные зависну у Фиби. Они никогда не проверяют. – Она говорила, что надо взять спальные мешки и перелить водку в бутылки из-под воды. Потом добавила: – Не понимаю, что их не устраивает. Фестиваль чтецов – это как обряд посвящения. Они просто не догоняют.

Я подумала, что у всех есть свои секреты. Роб. Айрис. Марта… Все порой притворяются. Я не единственная в этом доме, кому есть что скрывать.

Она закончила говорить, и вскоре послышались другие голоса. Ребекка и Марта. Я вернулась к книге, смутно слыша, как кто-то плавает в бассейне, как вода бьется о бортик. Надо бы, наверное, спуститься, уговаривала я себя, узнать, не нужно ли им помочь за ужином. Только главу дочитаю…

– Лулу!

Судя по звуку, Ребекка была внутри «голубятни».

Я едва успела подсунуть «Потайные ходы» под ногу, как она возникла на верхней площадке лестницы.

– Извини, что беспокою, – сценическим шепотом прошипела она, как будто это сделает ее вторжение менее бесцеремонным. Ее волосы были влажными, тушь расплылась под глазами. – Я просто хотела спросить, поужинаешь с нами?

У нее в руках был тоненький буклетик с неровной надписью красным цветом: «Полуночная пицца». Она помахала буклетом передо мной.

– Мы хотим заказать пиццу – в соседней деревне есть пиццерия, которая работает навынос, – но поскольку нас так много, заказ надо делать заранее. – Ее волосы сосульками свисали с головы. – Мне тебя не хватало сегодня. Буду рада, если ты поужинаешь с нами.

На Ребекке был купальник с якорями. Стянутая на животе ткань еще не высохла и была более темного оттенка. Под купальником виднелась тень пупка. Она улыбалась мне, и я чувствовала, что она пытается загладить свою утреннюю резкость.

– Да, было бы здорово, – ответила я.

– Не волнуйся, они готовят основу без глютена. Бог знает, что они используют вместо теста. – Она нахмурилась, вручая мне меню. – Полбу? Цветную капусту?

Я отодвинула ноги, чтобы она могла присесть на кровать, но она явно не хотела садиться из-за мокрого купальника. Она обвела комнату взглядом.

– Ну, здесь вроде ничего, – сказала она, пытаясь убедить саму себя. – Уютненько.

– Ага.

– Ночью не жарко? – страдальчески поморщившись, спросила она, и я поняла, что не хочу, чтобы ей было неловко.

– Вообще нет, – соврала я. – Здесь всегда есть ветерок.

– А, хорошо, – с мимолетной улыбкой сказала она. – Итак, что ты возьмешь? Я решила, что мне подойдет кабачок и баклажан. Ты меня знаешь, я люблю овощи. Мальчишки, конечно, все за пепперони. Почему мужики жить не могут без мяса?

«Ты меня знаешь» – эти ее навязчивые словечки я теперь воспринимала иначе. Мне пришло в голову, что она специально говорит «мальчишки» и «девчата», чтобы мир казался более безопасным и уютным. И я снова задумалась, знает ли она об отношениях Фила и Клер, а если знает, то наверняка ужасно страдает, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Я подумала, как здорово было бы облегчить ей жизнь и как просто будет обработать Клер. Я вспомнила статью в журнале – ту, в которой говорилось о роскошных отелях, – и как она загнула уголок страницы. У меня в голове начал вырисовываться план.

– Я буду с такой же начинкой, как у тебя, – сказала я, возвращая меню, в надежде доказать свою преданность.

– Ты читаешь книгу Роба, – сказала она.

Я посмотрела вниз. Выходит, я все-таки не успела спрятать книгу.

– Да, – сказала я. – Я познакомилась с ним лично, и мне стало интересно.

– Ну и как тебе?

Я засмеялась от удивления:

– Ты ее не читала?

Она покачала головой:

– А стоит?

– Да. Очень увлекательно. Я только до половины дочитала, но… – Я взяла книгу в руку и стала разглядывать обложку.

– Вы с ним довольно много времени проводите вдвоем.

Я пожала плечами:

– Наверное. Хотя у него вроде бы девушка есть.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– Я не против, – сказала она. – Ты ему, пожалуй, больше подходишь, чем Клер. – Она вздохнула. – Не знаю, что это мне в голову взбрело. – Она отвела глаза, и ее взгляд заметался по комнате: с вентилятора на окно, затем на комод, на котором я оставила кожаный кисет Эллиота. Она лишь ненадолго сфокусировала на нем внимание, прежде чем снова посмотреть в сторону. Большим пальцем ноги она ковыряла след от сучка на половой доске.

Потом подняла на меня глаза и беспомощным тоном спросила:

– Как ты думаешь, всем здесь нравится?

– Да. Определенно. Надеюсь, тебе тоже?

Ребекка скрестила руки на груди, как человек, упорно отстаивающий свою позицию, но когда заговорила, в ее голосе зазвучали невеселые нотки.

– Я просто всегда чувствую себя такой несуразной. Клер такая успешная и роскошная. А Лайла… она такая собранная. Всегда знает, как поступить. Я просто… – Мне показалось, что она хотела что-то сказать, но передумала. Ее плечи слегка поникли. – Просто мне хочется, чтобы всем здесь понравилось.

У нее был такой упаднический тон, что мне больше всего на свете захотелось ее подбодрить.

– Что ж. Если такова твоя миссия, мне кажется, ты с ней определенно справляешься.

– Правда?

Она поднесла пальцы к нижней губе, словно пытаясь удержать ее на месте. Неужели готова заплакать?

– Да, сто процентов.

Она убрала за ухо непослушный локон.

– Не знаю, что делать, – сказала она. – Придется действовать наугад.

– Отличная стратегия, по-моему.

Наконец она развернулась и сделала шаг по направлению к лестнице. На верхней ступеньке замешкалась и, резко втянув воздух, постучала буклетиком по своему голому бедру.

– Кстати, у Роба нет девушки. Она ушла от него к депутату-лейбористу. По-моему, это был Тутинг. Или Тоттеридж? Кто-то из них двоих. Как бы то ни было, ты ему нравишься. Меня не обманешь.

Она улыбнулась, довольная произведенным на меня эффектом. А может, ее это просто веселило.

Что я чувствовала, пока приводила себя в порядок? Помню бабочек в животе – мощное эмоциональное возбуждение, похожее на ощущения человека, стоящего над пропастью на большой высоте и не способного отказаться от прыжка. Это было пугающее и в то же время головокружительное чувство, напоминающее прилив адреналина перед «разводкой» объекта.

Я ощущала на себе взгляд Роба, когда шла по газону. Он стоял, опустив локоть на большой вазон с цветами. Теперь я знаю, что это лаванда. Свет был так прозрачен, что все цвета вокруг, казалось, подрагивали. Я шла босиком, и при каждом шаге трава колола мне пальцы. Мои веки потяжелели, а губы словно припухли. Я посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась. Рядом с ним никого не было. У меня так сдавило грудь, что я почти задыхалась. Я так нервничала, что, без сомнения, и слова вымолвить не смогла бы.

Я почти подошла к нему, когда меня обогнал Фил, вручив Робу стакан. В последнее мгновение я свернула в сторону, направившись к столу. Айрис и Марта сидели рядом, склонив головы. Айрис красила ногти Марты в цвет розового золота. Марта подняла глаза и продемонстрировала мне руку с уже накрашенными ногтями.

– Нравится? – спросила она. Ее веки были ярко-красными, в тон легкому шарфику, туго завязанному на шее. На Айрис были шорты и жилет, и она нарисовала на щеках веснушки. Эти девчонки просто прекрасны.

– Да, – ответила я.

– Я следующий, – сказал Эллиот, плюхаясь на стул по другую руку от Айрис.

– Лулу! – нараспев воскликнула Ребекка. – Ты здесь! Ты пришла! – Она схватила меня за руку и крепко пожала, а потом потащила за собой на кухню. – Это платье тебе очень идет. Ты вчера в нем была? Да, я так и думала. А эта мега-темная помада очень в стиле Восточной Европы. А теперь давай выпьем! Мы с девчонками делаем мохито! Будешь? Я уже второй пью. Вкуснотища!

Лайла и Клер стояли, прислонившись к кухонному островку. Клер над чем-то смеялась и, забывшись, слегка наклонила стакан. Она облачилась в длинное платье свободного кроя, похожее на ночнушку.

– Упс, – сказала она, когда комок мокрых мятных листьев из ее бокала шлепнулся на пол. Она отодвинулась, чтобы не наступить на него. Я пошла за тряпкой. Ни одна из них даже не взглянула на меня.

– Оставь. Брось. – Ребекка забрала у меня тряпку и швырнула ее обратно в раковину. – Потом с этим разберемся.

– Пол будет липким. Люди туда наступят.

– О боже, – Ребекка сунула мне в руку стакан, – какая разница. Расслабься.

Она жестикулировала слишком активно и никак не могла сфокусировать взгляд.

– Я убить готова за сигаретку, – прошептала она, склонившись ко мне чуть ближе, чем нужно. – У тебя в твоем кисете табаку не найдется?

– Может, и найдется. Принести?

Она захихикала.

– Да забей. Может, попозже.

– Бекс, – обратилась к ней Лайла, – как называется тот телесериал, который я тебе советовала?

Ребекка повернулась к ней, чтобы ответить.

– «Звоните моему агенту»? Ты так много сериалов велела посмотреть.

– Нет. Другой. Тот, где действие происходит в Израиле.

– «Фауда»?

– Нет.

Они вдвоем вразвалочку направились на террасу, продолжая обсуждать телесериалы, и мы с Клер остались одни. Пожалуй, это мой шанс.

Я взяла кувшин и снова наполнила ее стакан.

– Вот, – сказала я. – Не отставай.

– Знаю. – Она чокнулась со мной. – Не вижу причин, чтобы не напиться. Других развлечений здесь особо нет. «Вечер пиццы». – Она поморщилась.

– Не любишь пиццу? А детям, по-моему, нравится.

– Да ничего страшного. Просто я не чувствую себя в отпуске. – Она вяло улыбнулась. – Может, просто зажралась.

– Да нет, что ты. Ланч хоть был вкусный?

– Вполне, – она пожала плечами.

Я начала понимать, как к ней подобраться.

– Во Франции на удивление трудно найти по-настоящему хорошую еду, – сказала я. – Ну, то есть простые блюда они реально классно готовят, это однозначно. Но что-то интересненькое приходится поискать.

– Ага, наверное, – со скучающим видом ответила Клер. Значит, я ее еще не заинтересовала.

– Но видит бог, стоит им найти правильный подход, и кухня становится просто восхитительной. У меня есть один друг, он только что стал шефом в красивейшем отеле в Ницце. Он обожает смешивать стили, сезонные продукты и ароматы. Отель новый. Называется «Maison d’Anglais» – «Английский дом». Слышала о нем?

Она склонила голову набок, задумчиво нахмурившись.

– В этом что-то есть.

Таков был мой план. Я запомнила отель, о котором говорилось в журнале Клер, и нашла место с похожим названием, но поближе к нам.

Я сделала глоток из своего бокала:

– На самом деле забавная штука получилась. У меня там на эти выходные забронированы номер и столик. Поучаствовала в благотворительной лотерее и отхватила такой классный приз. А потом мне подвернулась эта работа. Придется им сообщить, что я не смогу приехать.

Я наблюдала за тем, как, по мере усвоения информации, меняется ее лицо. Хлопнула входная дверь, и я повернулась на звук.

– Похоже, Роланд вернулся с пиццей.

Повернувшись к ней спиной, я пошла к выходу из кухни, стараясь двигаться как можно более непринужденно.

Спустя мгновение я услышала за спиной ее голос, он звучал чуть более громко:

– Если ты не едешь, твой приз пропадет?

– Ваучеры, – мимоходом поправила ее я, повернув голову вполоборота. – Уверена, они разрешат мне использовать их в другой раз.

Вошел Роланд с пиццей – огромной стопкой коробок, – и я вышла вслед за ним через французские окна, испытывая нечто сродни беспокойству от того, как легко все прошло. Большинство гостей расселись по местам, но Роб все еще стоял у вазона. Встретившись с ним глазами, я улыбнулась и дождалась ответной улыбки. Тени на лужайке за его спиной стали длинней. За столом раздался взрыв хохота. Протолкнув лед пальцем на дно бокала, я сделала еще глоток. Снова подняв на него взгляд, я увидела в его глазах немой вопрос.

Роланд поставил коробки с пиццей на стол, и Фил, открывая крышки, сообщал начинку.

– Кто заказывал кабачки? Кто-то заказывал?

Я села рядом с Эллиотом.

– Я заказывала, – сказала я.

Скрипнул выдвинутый стул, и Роб сел рядом со мной. Я знала, что он это сделает, и от того, что предчувствия меня не обманули, внутри приятно защекотало. Он налил мне воды из графина и без слов передал его дальше. От него пахло цитрусами и свежими травами. Наши ноги стояли рядом, но не соприкасались.

– Мне нравится это платье, – тихо сказал он. – Правда. Зеленый – мой любимый цвет.

Он надел свежую рубашку – тоже без воротника, но на сей раз белую, и застегнул ее на все пуговицы, словно пытался придать себе элегантный вид. Рукава были закатаны, и я видела его сильные загорелые руки. Его волосы еще не высохли после душа.

– И мой, – ответила я, хотя не могла вспомнить, кто из нас двоих фанатка зеленого – я или Лулу. А может, я просто прочитала что-то такое в его книге?

– О боже! – воскликнула Ребекка, открыв свою коробку. – У меня без глютена. Лулу, прекращай есть. Меняемся, меняемся.

Она передала мне свою коробку, а я вернула ей ее.

Роб отрезал кусок своей пиццы и дал мне нож. Он положил руку на спинку моего стула. Я не знала, то ли мне откинуться, то ли продолжать сидеть прямо. Я крайне остро ощущала малейшее движение его тела.

– Ничего вкуснее я не ела, – сказала Ребекка.

– Это грубо, – сказал Айрис. – После всего того, что нам тут Лулу наготовила.

– Прошу прощения. Мы у тебя, наверное, самые плохие клиенты? – спросила Ребекка.

– Ну мам, хорош. – Айрис закатила глаза. – Не приставай к ней. Лулу, не обращай на нее внимания.

Я не очень помню тот обед. Знаю, что они обсуждали прошедший день – как весело было кататься на каноэ и какой красивой стала река, когда вышло солнце. На обратном пути они остановились у виноградника и продегустировали вина, пока Айрис и Марта играли с милейшими щеночками джек-рассела.

От пребывания на солнце на носу у Роба высыпали веснушки. На предплечье у него была свежая царапина.

– Никогда не заводите джек-рассела, – сказала Лайла. – Вид у них безобидный, но на самом деле они злобные. Люди забывают, что это бойцовые собаки.

– Мы не собираемся заводить собаку, – сказал Фил тоном человека, уже не раз это говорившего. – Нам и так хватает животных.

– Бедный кот Артур, – сказала я. – Вы разрушите его жизнь. Придется повысить ему дозу успокоительного.

Айрис и Марта засмеялись, а Ребекка сказала:

– Ох, Лулу, ну ты и приколистка.

Все закончилось довольно быстро. Подростки ушли играть в шары. На столе осталась мешанина из коричневого картона, размазанного кетчупа и разбросанных корок. Я встала, принесла с кухни мусорный пакет и начала убирать со стола. Мир расплывался по краям и немного кренился набок. После мохито я выпила бокал вина, и это было моей ошибкой.

– Итак, кто завтра едет на рынок? – воскликнула Ребекка. – Роб? Все любят французский рынок.

– Да. Наверное. – Он побарабанил по столу пальцами обеих рук. – А сейчас знаешь, что… мне ужасно хочется поплавать. Можно, я потихоньку свалю? После целого дня в машине ощущения так себе…

– Конечно, не вопрос! – Ребекка раскинула руки. – Это твой отпуск. Делай что хочешь.

Я стояла напротив него, но он намеренно смотрел в сторону, поднимаясь из-за стола.

– Кто со мной?

Я положила последние две коробки в мусорный мешок, сложив их пополам и засунув поглубже.

– Иди, иди, – замахал руками Фил, прогоняя его.

Роб выдвинул стул, поднял с пола свою сумку, обошел меня сзади и поплелся по траве к бассейну, смущенно ссутулив плечи.

Я отнесла мешок с мусором на кухню, надежно завязала его и поставила на пол, прислонив к буфету.

На столе оставались лишь бутылки с вином и бокалы, которые еще рано было уносить. Я спросила у всех, готовы ли они выпить кофе, но присутствующие решили, что пока нет. Когда я сказала, что хотела бы пораньше пойти спать, Ребекка послала мне воздушный поцелуй и по-французски пожелала спокойной ночи.

Я вышла за калитку. Вода в бассейне отливала серебром.

Роб уже был в бассейне. Я расстегнула молнию на платье и, оставшись в нижнем белье, тихо вошла в воду по ступенькам. Здесь было неглубоко. Я слышала собственное дыхание и биение сердца. Вода по ощущениям походила на кровь. Небо было высоким и черным, я словно передвигалась по чаше с чернилами. Еще несколько шагов – и я смогла бы положить руки ему на плечи или обнять его, прильнув всем телом. Это витало в воздухе между нами и должно было неизбежно произойти.

Его глаза были темны, и он просто стоял там и ждал, но в последнюю минуту я погрузила голову под воду и уплыла в дальний конец бассейна. Я три раза проплыла от бортика до бортика, внезапно ошалев от предвкушения. Когда я вынырнула в центре бассейна и встала, едва касаясь дна пальцами ног, Роб уже переместился и теперь сидел на ступеньке и наблюдал за мной, скрестив руки и вытянув ноги.

Я легла на спину и закрыла глаза. Меня сотрясала крупная дрожь. Это было чистое, неподдельное чувство, безраздельно завладевшее мной на несколько секунд – мне хватило этого времени, чтобы его запомнить, – а потом я вспомнила Лулу. Она умерла. А я не должна продолжать жить своей жизнью. Я не имею права быть счастливой. И, может, это остановило бы меня, если бы Роб уже не подхватил меня на руки, если бы его губы уже не коснулись моих, если бы уже не было слишком поздно.

Глава двадцать четвертая

Когда я проснулась на следующее утро, его уже не было, но моя постель хранила воспоминания о нем – о его мускулистом теле, его надежности. Я перевернулась на живот и легла лицом вниз в углубление, повторяющее очертания его тела, уткнулась носом в подушку и вдохнула его запах: соль, влага, перец и гвоздика, пот. Мне и вспомнить-то особо нечего было – экспериментировала по пьяни в «Фэйрлайт-хаус» да один раз переспала с Шоном. Но с Робом мне было хорошо: мне хватило опыта, чтобы это понять.

Я видела в окно, как он плавает в бассейне: туда-обратно-отдых, туда-обратно. Какое-то время я наблюдала за ним. Мне стало любопытно, знает ли он, что я смотрю на него, и влияет ли это на его движения. У меня в животе вновь запорхали бабочки.

Когда он вышел из бассейна, я была там и пробовала ногой воду. Я надеялась, он предложит вернуться в постель, но он натянул футболку и шорты, сунул ноги в свои биркенштоки и сказал, что нам надо идти в дом, потому что мы едем на рынок. Роб сжимал мою руку своей мозолистой ладонью, пока мы шли до калитки, и я вспоминала его прикосновения к моей коже по всему телу, заново переживая эти ощущения. Он спросил, как я спала, и я сказала, что хорошо, впервые с тех пор, как приехала сюда. Он посмотрел на меня, и когда наши глаза встретились, я почувствовала себя, ну не знаю… как рыба, выброшенная на берег. Словно почва под ногами вдруг размякла и могла не выдержать моего веса. Я никогда не испытывала подобных ощущений. И не знала, что с этим делать.

Когда мы приблизились к террасе, он пошел вперед. Остальные уже собрались на кухне, сгрудившись в кучу. На мгновение мне стало страшно, что все закончилось, что он будет меня игнорировать. Но когда мы стояли рядом, я чувствовала, как он гладит пальцами меня по ноге, время от времени хватаясь за край моих шорт.

Мы поехали на трех машинах, чтобы была «свобода действий». Некоторые – Лайла и Роланд, Роб – не выказывали большого желания ехать. Но, видя энтузиазм Ребекки, они не решились отколоться от группы: с тем же успехом можно было просто сказать ей, что этот отпуск – отстой. Поскольку я была не на отдыхе, мне, может, и удалось бы избежать поездки, но мои знания ценились высоко – я знала лучший прилавок с украшениями, лучший винтажный магазин, – что я просто не могла сказать «нет». В любом случае, отказаться было выше моих сил: куда бы Роб ни отправился, я бы последовала за ним. В итоге, как сказала Ребекка, мы поехали «всей толпой». Лоуренсы – на своей машине, Фил повез Ребекку и Клер, а Марта, Айрис и я поехали с Робом.

Сестры сидели сзади, то и дело наклоняясь вперед, чтобы о чем-то спросить. А прилавок с браслетами реально стоящий? А цепочки там продаются? А я уверена, что магазин винтажных товаров открыт? Обычные магазины иногда бывают закрыты в базарные дни. Они вели себя как дети, и все их проблемы – проваленные экзамены, подростковая беременность – оказались на время позабыты. Мы открыли окна, и я переключала каналы на радио, пока не нашла песню Эми Уайнхаус, слова которой знали мы все. Небо над подсолнухами было неестественно синим, а на горизонте клубились белые облака, напоминающие извергающийся вулкан. В воздухе витали ароматы чабреца и лаванды, и когда Роб пропел строчку из припева, ради смеха икнув на последнем слове, а девчонки щелкнули пальцами, подыгрывая ему, я представила себе, каково это – быть вместе с кем-то, чувствовать принадлежность к какой-то общности. Я искоса взглянула на Роба, он посмотрел на меня, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

Кастель был не из тех средневековых французских городов, что закручиваются в тугую спираль, взбираясь по склонам холма. Он раскинулся на равнине по берегам реки, у него были пригороды и отдаленные районы. Мы миновали несколько небольших кольцевых развязок и проехали вдоль ряда супермаркетов. Движение на дороге было интенсивное, и после того, как сигнал светофора сменился дважды, а мы не сдвинулись с места, в машине стало жарко и душно. Я выключила радио. Роб закрыл окна и включил кондиционер. Девчонки погрустнели и забились каждая в свой угол. Марта неважно выглядела. Я надеялась, что ее не стошнит.

Найти место для парковки было сложно. Роб сидел с серьезным видом, и мне начало казаться, что я во всем виновата, потому что вроде как бывала здесь раньше. Когда перед нами освободилось место и мы смогли приткнуться, у меня аж голова закружилась от облегчения.

Оказавшись на тротуаре, мы увидели впереди центр города – слева, на небольшой возвышенности, стояла колокольня, в отдалении шумело и грохотало людское море, а под высокими платанами трепетали на ветру разноцветные тенты.

Роб указал на булочную прямо по курсу.

– Кофе, завтрак, – сказал он. – Не обсуждается.

Мы нашли свободный столик у самого входа, Роб принял заказы у Айрис и Марты: горячий шоколад и яблочный пирог. Когда он обратился с этим вопросом ко мне, я неожиданно для самой себя сказала:

– Давай я схожу.

– Ты уверена? – удивленно спросил он. – Спасибо.

В пекарне была очередь, и я встала в ее конец, вдыхая ароматы ванили и сахарной пудры. Кассиры выглядели какими-то дергаными, и когда подошла моя очередь, пожилая женщина с поникшими плечами, принимая у меня заказ, одарила меня натянутой, нетерпеливой улыбкой, словно подгоняя. Я заказала кофе, две порции горячего шоколада, два куска яблочного пирога и круассан. В холодильнике под прилавком единственным товаром, в котором явно не содержалось глютена, были огромные меренги, посыпанные чем-то розовым, так что я купила себе такую.

Общая стоимость составила двадцать два евро и сорок центов, и я протянула продавщице банкноту в пятьдесят евро. Касса была открыта, и женщина положила купюру на нее сверху. Приподняв металлический зажим, она вынула банкноту в двадцать евро.

Я попросила ее подтвердить, что в меренге нет муки, и объяснила, что мне нельзя глютен.

– Нет. Муки нет, – сказала она, подняв на меня взгляд. – Только сахар и яйца.

Я сказала, что рада это слышать и что все выглядит очень вкусно. Они готовят все здесь, на месте? Она ответила не сразу, сосредоточенно отсчитывая мою сдачу. Наконец, положив двадцать евро одной купюрой и бросив сверху монеты, она поставила поднос на прилавок и сказала, что да, все готовят прямо здесь.

Кофемашина молола и гудела, более молодая сотрудница опрокинула в нее кувшин молока, чтобы сделать пенку. Маленький мальчик, переместившись вперед из конца очереди, начал лизать стекло прилавка.

– Извините, я что-то задумалась, – сказала я.

Я сгребла сдачу, достала из бумажника банкноту в двадцать евро, монету в два евро и отсчитала сорок центов из своей сдачи. Я вручила их ей и, не закрывая кошелек, выжидающе улыбнулась ей, указав на банкноту в пятьдесят евро, которую дала ей изначально.

Она замешкалась, на мгновение смутившись.

– В любом случае, все выглядит очень аппетитно, – сказала я с улыбкой, и тогда она взяла пятьдесят евро и вернула купюру мне, сразу же переключив внимание на следующего покупателя, маму маленького мальчика.

– Спасибо.

Я отошла в сторонку, дожидаясь горячих напитков.

Это была еще одна вариация разводки из серии «сбор мелочи», которая называлась «недостача». Я ничего не заплатила за завтрак и стала богаче на двадцать восемь евро. Я действовала инстинктивно. И все же, прислонившись к стене и наблюдая за тем, как две женщины в сеточках для волос управляются с повышенным наплывом посетителей, я почувствовала, как от кончиков пальцев ног по моему телу поднимается ужасное, грязное чувство, и до меня дошло, что это стыд.

Когда более молодая продавщица позвала меня забрать картонный лоток с кофе и горячим шоколадом, я протянула ей пятьдесят евро. Указав на вторую продавщицу, я сказала, что она дала ее мне по ошибке – мы запутались со сдачей.

Она взглянула на свою старшую коллегу и выпятила нижнюю губу, выражая сомнение. Или даже раздражение. У нее был загнанный вид: ей нужно было обслуживать новых посетителей, снова делать кофе. Но она, тем не менее, взяла у меня купюру.

На рынке было не протолкнуться – жарко, душно, ревели мотоциклы, плакали дети, а запах чеснока и оливок, сыра и спелых фруктов сбивал с ног. Мы встали рядом с большим урчащим грузовиком, с которого торговали сырым мясом, чтобы собраться с мыслями.

– Так, ладно, – сказал Роб, – если вы не против, я бы сел в какое-нибудь кафе и поработал. Вам не будет одиноко? – он посмотрел на меня, и я улыбнулась, заверив его, что не будет. Он поднял руку, словно собираясь меня обнять, но потом взглянул на Марту и передумал.

– Хорошо. Значит, встречаемся возле машины через… сколько? – Он взглянул на часы. – Два часа?

– Должно хватить, – сказала я и закатила глаза.

Марта засыпала меня вопросами, и я чувствовала себя обязанной взять ситуацию под контроль – хотя бы найти ювелирный магазин, как обещала. Я наугад выбрала ряд, и мы ринулись в толпу, прокладывая себе путь мимо россыпей грибов, гор брокколи, башен засахаренного миндаля и прилавков с мылом. Когда она остановилась поглазеть на брелоки, вырезанные из оливкового дерева, я стала пробираться дальше через толпу, пока не увидела женщину, продающую изящные золотые цепочки – как длинные, так и короткие, в виде браслетов. Я немного поболтала с ней. Она оказалась итальянкой, родом из Рима, но ее парень был французом. Она приехала сюда на лето, а что будет делать потом, еще не решила. Может, поедет в Марокко.

Я нашла Айрис и Марту у прилавка с купальниками, где продавец с сумкой на поясе выговаривал им за то, что они трогают товар. По дороге они отвлеклись на висящие по соседству полосатые хлопковые саронги, но в итоге я снова привела их к украшениям.

– Мы на месте! – сказала я. – Чао! Вот мы и встретились снова, – приветствовала я итальянку.

– А, привет еще раз, – с сомнением произнесла она, но при этом было понятно, что она меня узнала. И неважно, встречались мы в прошлом году или пять минут назад.

Девочки наклонились, чтобы получше разглядеть безделушки, а я стояла чуть поодаль, и время от времени меня нетерпеливо толкали – то плечом, то сумкой. Я поглядывала по сторонам, как бы между прочим. Мне кажется, я видела Роланда и Лайлу в соседнем ряду, но, когда я попыталась разглядеть их через завесу из кожаных ремней, они уже исчезли из виду.

После украшений девчонки купили еще много всего: чехол для телефона, майку, декоративную хрустальную фигурку. Потом Марта начала уставать и попросила отвести их в магазин винтажных товаров (между прочим, с рейтингом в четыре звезды). Сигнал интернета был так себе, и карты никак не хотели загружаться, но на их сайте было указано, что они находятся рядом с церковью, поэтому я повела девчонок по направлению к колокольне, возвышающейся над крышами домов, мимо кафе, стоящих в ряд по одной стороне площади, и вверх по узкой пешеходной дорожке. Там было симпатично и тенисто, тротуар был огорожен парковочными столбиками и растениями в массивных белых вазонах.

Поднявшись на небольшой холм, мы оказались на перекрестке.

Пихнув меня локтем, Марта показала куда-то пальцем. Роб сидел на открытой террасе бара и пил пиво. Его сумка лежала на земле. Ноутбука нигде не было видно. Он задумчиво смотрел вдаль, подпирая голову ладонью и ссутулив плечи, словно пытался закрыться от мира. Она сделала шаг по направлению к нему, как будто хотела подойти и заговорить с ним, но я оттащила ее, внезапно заволновавшись или, может, просто застеснявшись.

– Не будем ему мешать.

Магазинчик винтажных товаров находился через несколько улиц отсюда, рядом с цветочным магазином. В окне были выставлены винтажные кожаные сапоги, выцветшие голубые пиджаки, цветастые платья из хлопка. Много всего, о чем они мечтали в машине.

Мы уставились на дверь: «Закрыто с 10 по 23 августа».

– Вы что, шутите? – воскликнула Марта, не глядя на меня. – Реально шутите?

– Но в том году, в августе, он ведь был открыт, да? – спросила Айрис.

– Да. В том году был открыт… Да ладно, проехали. – Я знала, что настроение группы зависит от настроения ее лидера, выяснила это в Джайпуре. Я весело продолжила путь. – Давайте найдем «Ле пти морсо». Вы будете в восторге. В прошлом году все там оторвались по полной. Честно. Можете мне верить. Мне просто нужно вспомнить, как отсюда до него добраться.

Я уже выяснила, что магазинчик стильных вещей – еще одно мегапопулярное место – находится с другой стороны от церкви. Пройдя по узкому проходу, мы вышли на главную дорогу и вскоре уже огибали шелковистые белые стены с контрфорсами и высокими стрельчатыми окнами.

Иисус растянулся на кресте над замысловатым арочным входом, а под ним, в узкой полоске тени, на мраморной ступеньке в окружении красных конфетти, напоминающих капли крови, устроилась Ребекка. Она нас не видела. Склонив голову, она теребила кожаный ремешок своей обуви.

– Мама! – Айрис взбежала по лестнице, направляясь к ней.

– О, привет. – Ребекка попыталась подняться, но в итоге лишь пересела на ступеньку пониже. Под мышками у нее расплывались пятна пота, волосы растеряли весь свой объем, а пара волнистых прядей прилипла ко лбу. – Как успехи?

Когда они перечислили все свои покупки – цепочки, браслеты, брелок, лавандовое мыло, – она сказала:

– Ну, хорошо, – и, подняв на меня глаза, добавила: – Вы поступили умно. А я просто бестолочь: даже не знала, с чего начать. Здесь слишком много всего. – Она потерла пальцами лоб. – Я растерялась. И мне так жарко.

– А что ты сделала с остальными? – спросила Марта.

Ребекка тяжело вздохнула.

– Пришлось разойтись: всех тянуло в разные стороны. Как вы знаете, ваш папа не очень-то уважает рынки. Он пошел искать музей, где, по-видимому, есть пара картин Сезанна. Я оставила Клер у какого-то прилавка с бесчисленными льняными платьями. Как по мне, они все одинаковые, но у нее денег много, так что это не мое дело. Лоуренсы решили, что с них довольно, и поехали домой, купаться. – Она запрокинула голову. – Может, надо было поехать с ними. Тяжко мне здесь в такую жару. Слишком много всего.

Айрис просунула голову под руку матери и помогла ей подняться. Ребекка заохала.

– Первое правило старения – не охай, когда поднимаешься на ноги, – сказала она.

– Тебе надо чаще появляться на людях, – сказала Марта. Это не было стопроцентной пародией на Лайлу, но убедительный тон и жеманно поджатые губы напомнили о ней.

Ребекка засмеялась.

Когда мы наконец отыскали магазинчик, он оказался довольно маленьким – на фото выглядел просторнее, – но оформлен был в современном, элегантном стиле: все в бежевых и белых тонах – свечи, подушки, керамика…

В общем, какая разница. Главное – он был открыт.

– Мило, – с чувством сказала Ребекка, своим энтузиазмом стараясь придать мне уверенности, и заглянула внутрь через окно. – Здесь столько всего интересного – соблазн может оказаться слишком велик. Ой, – вспомнила она, – у тебя, случайно, нет моей кредитки? Я не нашла ее на кухне.

– Есть. – Я выудила карточку из заднего кармана и отдала ей. – Я вас, наверное, оставлю ненадолго.

– Конечно. – Ребекка накрыла ладонью мою руку. – Спасибо.

Как только они исчезли в недрах магазина, я пошла обратно той же дорогой, по которой мы пришли, направляясь прямиком к кафе, где мы с девчонками видели Роба. Я начала воображать себе его лицо, когда он увидит меня, и позволила себе думать, что ему будет приятно. Я возьму кофе и сяду рядом с ним, и, может, мы поцелуемся. Я так размечталась, что, дойдя до кафе и увидев пустой столик, поначалу подумала, что заблудилась и ошиблась перекрестком. Я почувствовала себя сбитой с толку и немного растерянной.

Я написала Робу сообщение и какое-то время не спускала глаз с телефона в ожидании ответа. Когда его не последовало, я положила телефон в карман и не спеша направилась обратно к рынку, без какой-либо внятной цели. Всю дорогу я продолжала высматривать его. Я проверила телефон еще раз – опять ничего – и решила немного прогуляться. Вдали от рынка, ближе к реке, было на удивление тихо. Мимо меня проехал мужчина на велосипеде, с собачкой в багажной корзинке. Полная женщина, идущая впереди, поставила на землю сумку с покупками, чтобы зажечь сигарету. Я стояла в тени высоких каменных зданий; ставни на большинстве окон, казалось, были давно заколочены. Я интуитивно понимала, что приближаюсь к воде, потому что вокруг пахло прелым мхом, сырыми камнями, илом и водорослями.

За изгибом дороги мне открылся вид на мост – убегающие вдаль красные перила под пестрым узором из облаков. Свет поменялся, стал более ярким. Я надеялась, что смогу пройти вдоль реки, но, когда закончились постройки, я поняла, что забралась выше, чем думала, – берег виднелся футах в тридцати внизу.

Тротуар сузился. Я дошла до середины моста и перегнулась через перила, чтобы посмотреть вниз. Течение в реке было сильное, вода с журчанием огибала крупные камни, а водоросли тянулись в одном направлении. Вода была темно-зеленая, как старые винные бутылки, камни – серые, в крапинку, как шкура бурого дельфина. Впереди, прямо по курсу, река сворачивала вправо, пробегала под железнодорожным мостом и исчезала за деревьями.

Я сделала глубокий вдох. На плечи навалилась тяжесть. Ребекка была права насчет жары. Она пробиралась под кожу, залезала в голову. Мешала думать. Было здорово глотнуть свежего воздуха, хотя еще лучше было бы оказаться у самой кромки воды.

Я развернулась и пошла назад тем же путем, глядя вниз, на изогнутую полоску пляжа. В тени, у опоры моста, рядом с кривыми деревьями, проводящими полжизни в воде, я увидела человеческую фигуру. Думая о том, что где-то должен быть спуск к воде, я перегнулась через перила и изо всех сил вытянула шею – никаких ступеней. Возможно, они были с другой стороны моста. И вообще-то, фигура была не одна, людей было двое. Мужчина и женщина. Они о чем-то спорили. Он активно жестикулировал, она кричала, но вдруг он притянул ее к себе и склонился над ней, расставив ноги, словно собирался ее поднять. Ее тело обмякло, и они какое-то время целовались, но потом он поскользнулся на мокрой гальке, и она его оттолкнула. Он по инерции попятился, и в этот краткий миг я увидела лицо Фила.

Я отшатнулась от перил, оказавшись так близко к проезжей части, что ощутила спиной ветерок от проехавшей машины. Видел ли он меня? Конечно, нет. Я была слишком высоко, а он был занят другим. Тем не менее при первой возможности я перешла на другую сторону моста и быстрым шагом пошла прочь, в противоположную от рынка сторону. Мне было необходимо пройтись, дистанцироваться от увиденного. Мое тело дрожало от шока. Я знала, что между ними что-то есть, но увидеть это собственными глазами – совсем другое дело. Весельчак Фил и флегматичная Клер обжимаются среди бела дня. Энергичный отец двоих детей, проводящий отпуск с семьей… в том, что происходило на моих глазах, была такая безысходность, такое обесценивание.

От всего этого у меня загудела голова, но постепенно до меня дошло, что рядом со мной движется машина. Сначала я просто услышала звук – низкий навязчивый гул. Обернувшись, я увидела серый джип, едущий за мной по пятам.

Он двигался медленно, угрожающе медленно.

Я остановилась и повернулась лицом к дороге, инстинктивно сжав кулаки. Когда джип, крадучись, проехал мимо, я успела увидеть за рулем сгорбленную фигуру в бейсболке, козырек которой скрывал лицо, но я сразу ее узнала, и у меня внутри все похолодело.

Через пару мгновений до меня дошло, что это происходит на самом деле, и меня охватил ужас.

Это он. Без вариантов.

Когда джип поравнялся со мной, он повернул голову и пристально посмотрел на меня – я была в этом уверена, хотя стекло отсвечивало, а в машине было темно, отчего рассмотреть его получше оказалось невозможным. Сердце бешено стучало в груди. На ладонях выступил липкий пот. Я ждала, что машина сейчас остановится и оконное стекло поедет вниз. Что Шон слегка наклонится в мою сторону, одарит своей вальяжной, всезнающей улыбкой и тихо скомандует: «Садись».

Вместо этого джип в том же темпе, почти ползком, добрался до конца моста, а затем свернул направо и исчез из виду.

Мои нервы звенели, как струны расстроенной гитары. Вот дерьмо. Что я наделала, зачем так подставилась? Бродила по городу с головой, забитой мыслями о Робе, а потом и о Филе с Клер. О чем я вообще думала? Конечно, это был Шон. Ссутуленные плечи, вся его поза, бицепсы, выпирающие из рукавов обтягивающей футболки. Сколько раз я видела, как он играет этими мускулами перед зеркалом? Сколько тренажерных залов при отелях он проинспектировал? Шон не собирался меня отпускать. Никогда. Ему было плевать на деньги. Дело было не в выживании и не в необходимости добывать еду. Ему была интересна игра, нравилось проделывать свои фокусы. Он с удовольствием ловил человека на крючок и указывал ему на его место. Унижая других, он чувствовал себя живым.

Он проследил мой путь от Пуго до Кастеля и был готов схватить меня, как добычу. Но сперва он хотел подразнить меня – дать мне понять, что он здесь, поиграть с моим страхом, – а уж потом выбрать момент и припереть меня к стенке, закончив эту игру на своих условиях. Иначе я бы победила. А этого он никак не мог допустить.

Конечно, он меня засек. Еще и пригляделся хорошенько, чтобы удостовериться. На мне были солнечные очки, но походку я не изменила. Я ничего не сделала для маскировки, не предприняла ни единой попытки слиться с местностью. Я пренебрегла защитой. И теперь придется расплачиваться.

Оставшись на мосту в одиночестве, я почувствовала себя совершенно беззащитной. Мне нужны люди вокруг, толпа, в которой можно затеряться. Надо вернуться на рынок, найти Роба и его машину и уехать отсюда. А что потом? Понятия не имею. Но среди людей я была бы в большей безопасности. По крайней мере, в моменте.

Я развернулась и быстро пошла обратно по противоположной стороне моста от того места, где я увидела Фила и Клер.

Я то и дело оборачивалась, чтобы убедиться, что меня никто не преследует, что Шон не вернулся.

В первый раз ничего я не увидела.

Во второй – тоже. Сейчас на мосту не было ни одной машины. Он совершенно опустел, и в жарком стоячем воздухе повисла жутковатая тишина.

Я продолжала идти, тяжело дыша. Мое лицо, грудь и руки покрылись испариной. Конец моста был уже близок – до него оставалось каких-то несколько ярдов.

И тут вдали, за моей спиной, взвизгнули шины.

Резко обернувшись, я увидела серый джип – он как раз выехал на мост, двигатель взревел. Автомобиль устремился ко мне, набирая скорость.

Тут я уже перестала оглядываться и просто побежала. Когда мост закончился, я пробежала еще несколько ярдов и свернула на тихую боковую улочку, по обеим сторонам которой тянулись ряды домов, вплотную подступая к тротуару. Я все бежала и бежала, мои шаги эхом отражались от стен. Взбежав вверх по улице, я пересекла дорогу и тут же нырнула влево, в узкий проход. На секунду остановившись, чтобы перевести дух, я прислонилась к стене. Моя грудь тяжело вздымалась. Подул легкий ветерок, но быстро стих. В конце проезда промелькнул небольшой грузовичок. Никакого джипа.

Едва придя в себя, я снова пустилась в путь – то бежала, то шла, пока не добралась до конца переулка. Он вывел меня на широкий зеленый проспект, застроенный муниципальными зданиями и кафе, расположившимися вдоль дороги с активным двусторонним движением. Вокруг гуляли люди, я увидела магазин телефонов, обувной и супермаркет. Легкие горели, как и икры. Теперь я просто быстро шла, вглядываясь в лица людей и посматривая на машины, и пыталась думать.

Замедлив шаг, я добралась до приземистого желтого здания железнодорожного вокзала. На привокзальной площади я увидела газетный киоск и встала позади него. Хлопнула дверь, и в воздух вспорхнула стайка голубей, бросившись врассыпную. Я прислонилась лбом к деревянному забору. Услышала лязг поезда, и во мне шевельнулся какой-то инстинкт. Но я не имела возможности купить билет: с собой у меня был только телефон и немного мелочи – сдача с завтрака. У меня не было кредитной карточки Ребекки. С собой у меня не было даже рюкзака. Я оставила его в комнате, вместе с одеждой, паспортом и деньгами. И с чувством собственного достоинства.

Я нарушила базовое правило – носи с собой все, что не можешь бросить в любую секунду. А я оставила все.

Несколько женщин вышли из здания вокзала и прошли мимо меня. Английские туристки – летние платья, сгоревшие плечи, сандалии, – взгляды устремлены в телефоны, на карты местности. Я пристроилась в конец их группы, не отставая от них ни на шаг. У самого рынка я ускорила шаг, обогнала их, сдавленно хватая ртом воздух, и нырнула в ближайший проход с шляпами, купальниками, корзинками, сыром и медом.

А потом в толпе покупателей промелькнула темно-синяя кепка. Покачиваясь и подпрыгивая, она приближалась ко мне. У меня скрутило живот, пульс участился. Я отошла в сторону, нырнула под навес, плотно увешанный льняными платьями, нервно выглядывая в щелочку между складками ткани.

Кепка проплыла мимо – она принадлежала ребенку, сидящему на плечах отца.

Я закрыла глаза и вздохнула. Затем, покинув укрытие, быстро дошла до прилавков с растениями – открытой площадки, уставленной цветочными горшками. За бело-розово-оранжевым морем стоял фургон, с которого торговали рыбой. Позади него росло дерево, окруженное выкрашенным в белый цвет низким ограждением. Я немного выждала, чтобы проверить, нет ли за мной «хвоста», а когда убедилась в этом, села, запрокинув голову и прислонившись затылком к стволу дерева. От моей груди исходил жар.

Время шло. Ближайший ко мне прилавок начал сворачиваться – грузный мужчина в футболке без рукавов со стуком загружал ведра в кузов грузовика. Звенели металлические стойки. Виски пульсировали. Кровь стучала в ушах. Было невероятно жарко. Я почувствовала, как саднит горло. Мне жутко хотелось пить.

Через какое-то время я встала и пошла к машине.

Роб стоял, привалившись к своему «Фиату», и, запрокинув голову, пытался выжать последние капли воды из бутылки.

– Лулу, – радостно поприветствовал он меня.

– Я опоздала. – Я откашлялась, прочищая горло. – Извини.

Он выпрямился.

– Девчонки пошли купить еды в дорогу, Фил и Ребекка с ними. Клер недавно уехала на такси. Так что… – он застенчиво улыбнулся, – похоже, остались только ты да я.

– Я хочу пить.

– Конечно. – Он перевернул свою бутылку, чтобы показать, что она пуста. – Прости.

В паре домов отсюда был небольшой продуктовый магазинчик. Я достала из холодильника бутылку «Эвиан», заплатив за нее найденной в карманах мелочью. В окно я видела Роба – он по-прежнему стоял возле машины, устремив взгляд вдаль. Когда я вышла из магазина, он повернул голову и не спускал с меня глаз, пока я шла к нему. Все мое тело замерло от напряжения. Казалось, я вот-вот взорвусь.

– Али! Али!

Я была лишь в нескольких футах от него, когда за моей спиной раздался предостерегающий возглас.

– Али! Али!

Я резко повернулась на звук всем телом – голова втянута в плечи, глаза широко распахнуты – и крикнула:

– Что?

Женщина за сорок, с короткими темными волосами, смотрела на меня через плечо, толкая перед собой детскую коляску. Вот только на самом деле смотрела она мимо меня, на маленького мальчика, замешкавшегося возле киоска с мороженым.

– Allez, аllez[146], – снова заорала женщина. Это не сигнал тревоги, не предостережение. Это вообще не имеет ко мне отношения.

Со свистом выпустив воздух из груди, я наконец подошла к Робу и увидела, что он одновременно улыбается и хмурится.

– У тебя все в порядке?

– Да. Все отлично, – ответила я.

Пассажирская дверь была открыта, и я села на свое место. Сиденье оказалось раскаленным. Машина долго простояла под солнцем и теперь пахла пластиком. Я открыла бутылку с водой и практически осушила ее за один присест.

Роб сел на водительское место. Засунул свою сумку мне под ноги и, повернувшись ко мне лицом, накрыл мою руку своей ладонью, призывая взглянуть на него. Сначала он ничего не говорил, а потом издал неуверенный смешок, словно пытался придать мягкости своему тону.

– Послушай, я должен знать. Тебя на самом деле зовут Али?

Меня словно ударили.

– Что? Почему ты…

– Ты только что обернулась, когда… я просто… – Он прикусил губу. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Нет, ничего.

Он стиснул мои ладони своими руками и продолжил, словно не слышал моего ответа:

– Может, ты считаешь меня слишком… навязчивым. Просто, раз уж мы… ну, я подумал… ты можешь сказать мне правду.

– Правду? – Я впилась ногтями себе в ладони.

– У меня есть одна теория, – сказал он. – Ты подруга Лулу. Она согласилась на эту работу, но потом получила предложение получше, ее пригласили в более интересное место. И работа там была ей больше по душе. А ты ее выручила.

– Эта мифическая «я» в твоих устах настоящая альтруистка.

– Ну, может, ты согласилась за деньги.

Я повернула голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Рискованно, я знаю. Но, может, я смогу поставить его на место.

– Понимаю теперь, почему ты пишешь романы.

Возникла пауза, а потом он засмеялся.

– Да просто я сомневаюсь, что ты профессиональный повар, вот и все. Профессиональные повара могут отличить лаванду от розмарина. И видели соковыжималку для цитрусовых. И умеют чистить помидоры. И… ну не знаю, как-то более ловко со всем управляются.

Я не знала, что на это ответить, поэтому сидела молча и просто смотрела на него, стараясь придать своему лицу максимально нейтральное выражение.

Он поджал губы, а потом коротко стукнул по рулю.

– Ладно, хорошо, – сказал он и повернул ключ в замке зажигания. Кондиционер загудел и выдохнул первую струю воздуха, еще теплого. – Поехали.

Я молчала, пока мы не доехали до первого кругового перекрестка.

Его сумка у меня в ногах была открыта – внутри виднелась блестящая крышка ноутбука, блокнот наполовину высунулся наружу. Я запихнула его обратно ногой. Мне отчаянно хотелось вернуть его расположение.

– Так ты смог немного поработать? – спросила я.

– Ага, – по-прежнему не глядя на меня, уклончиво ответил он, словно прослушал вопрос. Потом потер нижнюю губу средним пальцем правой руки.

– Нашел прохладное и тихое место, где можно нормально сосредоточиться?

– Да. – Его взгляд метнулся вверх и вправо – в зеркало заднего вида, – потом мельком остановился на мне и вернулся на дорогу.

– О, здорово.

– Угу. Мне удалось собраться и довольно много сделать, так что поездка получилась не совсем бестолковая. – На этот раз он дотронулся правой рукой до горла и коротко ощупал его. – Да, не совсем бестолковая поездка.

Мне казалось важным продолжать разговор, уже в другом тоне.

– Меня восхищает, что ты можешь просто сесть и начать работать. Тебе не нужны ни шпаргалки, ни стикеры – ничего из того, что обычно окружает писателей. Я всегда представляла, что вокруг них громоздятся стопки бумаг. – Вскинув руки, я попыталась обрисовать в воздухе их контуры.

Тогда он посмотрел мне в глаза, улыбнулся и слегка покачал головой.

– Да, ноутбук – потрясающая вещь. – Он пожал плечами, вернув взгляд на дорогу. – К тому же у меня всегда есть мой блокнот.

Его тон стал более прохладным: он не доверял мне. Но и я ему не доверяла. Он трогал свои губы и горло. Он повторялся и медлил с ответом. Он тянул время, избегал смотреть мне в глаза, а потом вдруг посмотрел на меня немигающим взглядом. Еще он посмотрел вверх и вправо. Все как по учебнику.

Итак. Да, он тоже лжет.

Оставшуюся часть пути мы проехали в тишине – по мосту, вверх по холму, по тенистым участкам и по солнечным. На вершине холма, сразу за коровником, Роб съехал на обочину, остановил машину. Заглушил двигатель, но, судя по всему, из машины выходить не собирался.

Я наклонилась, чтобы подать ему его сумку. Блокнот выпал, и я подняла его с пола, стиснув в ладонях и поглаживая большими пальцами мягкую коричневую кожу. Потом поднесла к носу и сделала вдох.

– Ах, запах вдохновения. – Я посмотрела на него поверх корешка.

– Ладно. – Он сжал переносицу большим и указательным пальцами. – Не понимаю, что здесь происходит. Но теперь, после этого разговора, я волнуюсь, что ты можешь сбежать, провернуть трюк с исчезновением. Ты говорила, что с тобой это уже случалось, и я просто надеюсь, что ты этого не сделаешь, – вот и все.

Роб повернулся и вжался спиной в дверцу машины. Возможно, он хотел отстраниться от меня как можно сильнее, но в такой маленькой машине, неловко повернув плечи, он лишь подчеркнул, насколько близко друг к другу мы сидим. Его футболка была местами влажная – в районе грудной клетки и на плечах. Мне хотелось оттянуть ее в тех местах, где ткань прилипла к коже.

– Если я расскажу тебе правду, – сказала я, – ты не захочешь иметь со мной ничего общего.

Жара в машине давила на меня. Муха с жужжанием билась о ветровое стекло.

– Может, позволишь мне самому об этом судить? – сказал он.

В его лице было что-то, отчего мне не хотелось шевелиться. Я позволила себе снова взглянуть на него по-настоящему и поймала себя на том, что мне очень нравится разрез его глаз и морщинки, которые собираются в их уголках, когда он улыбается. Прядь влажных волос – целый локон – прилипла к его лбу.

Я слышала его дыхание, немного прерывистое на вдохе. Его губы раскрылись. Шон выследил меня – сначала в Пуго, потом в Кастеле, а теперь и увидел меня. Он все ближе подбирается ко мне – завтра или послезавтра он меня найдет. А Роб все ближе подбирается к истине. Что бы между нами ни было, у этого нет продолжения. Нет будущего. Со мной все кончено. Но жара меня как будто подстегивала. Я слегка наклонилась вперед и подумала, что если продолжу в том же духе, то рухну в его объятия, как срубленное под корень дерево, на вид полное жизни, хотя на самом деле уже мертвое. Я могла бы сделать это не раздумывая, и, судя по тому, как покраснело лицо Роба, он этого ждал.

Я выбралась из машины и побежала.

Глава двадцать пятая

Через считаные секунды я уже была в своей комнате и спешно закидывала вещи в рюкзак: нижнее белье, зубную щетку, кроссовки, пару джемперов. Я отклеила паспорт Лулу от задней стороны картины и выудила бутыль с деньгами из бачка. Втиснула ее в рюкзак, но не смогла его закрыть: крышка упиралась в молнию. Я переложила кроссовки и попыталась еще раз – молния закрылась лишь наполовину.

Я закинула рюкзак на плечо.

Быстрый осмотр комнаты. Почти пусто. Только книги у кровати. «Пристенок» – слишком объемная, чтобы взять с собой. Я сказала себе, что это не имеет значения. Мне все равно.

Я стащила чемодан Лулу вниз и спрятала его рядом с установкой для чистки бассейна, запихнув максимально глубоко в нишу и прикрыв сдутым резиновым матрасом. Если они его найдут, им это покажется странным. Потом я напишу Ребекке, что мне пришлось срочно уехать по семейным обстоятельствам, и скажу, что сама позабочусь о своих вещах, чтобы она за это не переживала. Надеюсь, чемодан простоит там несколько месяцев, и в итоге о нем благополучно забудут.

Я открыла дверь «голубятни» и вышла. Жара сбивала с ног, бассейн поблескивал на солнце. Роланд лежал там в гордом одиночестве, вытянув безволосые ноги. Он опустил свою газету и издал горлом приветственный звук. Я кивнула, и он снова поднял газету.

Выйдя через калитку, я остановилась как вкопанная. Моя грудь тяжело вздымалась, как будто я только что бежала, хотя это было не так. Пока что. Наверху, возле дома, я видела людей, слышала голоса. Я замешкалась только на пару секунд, но этого хватило, чтобы их разглядеть. На вершине склона появился Роб. Он повернул голову, когда его из кухни кто-то окликнул, но в любую минуту он спустится сюда. Он вышел искать меня. Развернувшись всем телом, я пригнула голову и побежала – по гравиевой дорожке, огибающей «голубятню», а потом, под прикрытием деревьев, по лужайке, к винограднику. Нашла прореху в изгороди и протиснулась на другую сторону. Не поднимая головы, запинаясь о виноградные лозы, я добралась до противоположного края виноградника и вышла на поле, разбитое на крутом склоне холма. Стараясь держаться ближе к кромке, я устремилась вниз, держась подальше от заброшенного амбара, надеясь, что рано или поздно выйду на дорогу.

Стоял послеполуденный зной, небо накрыло меня безжалостно-голубым куполом без единого облачка, солнце палило нещадно. Мир укоризненно затих. Даже вороны, черными точками рассыпанные по полю впереди меня, казались неподвижными. Моя футболка под рюкзаком уже насквозь промокла от пота. Почва под ногами была сухая и комковатая, и я пару раз запнулась.

Я вдруг поняла, что плачу.

Получается, мне не уйти от той жизни, которую я сама себе создала.

Я смахнула слезы с лица. Мои руки были грязными. В конце поля уже виднелась калитка, а за ней – серебристая лента дороги.

Я добралась до тенистого участка у кромки поля, защищенного от солнца рядом высоких вечнозеленых деревьев. Последнюю часть пути я преодолела быстрым шагом. Земля под ногами была усыпана еловыми шишками и большими комками высохшей грязи, и, переходя на бег, мне приходилось то и дело вскидывать руки, чтобы не потерять равновесие. Мне мерещились чьи-то тяжелые шаги за спиной, но, когда я оборачивалась, там никого не было.

Я приоткрыла калитку и тут же закрыла ее за собой. Теперь я оказалась на аллее, на приличном расстоянии от дома – там, где дорога делала поворот и упиралась в мост. Постояла там, переводя дыхание, а потом повернула направо и продолжила путь. Я дойду до деревни и сяду на автобус, а может, возьму такси или найду Паскаля и уговорю его подбросить меня. Мне просто нужен вокзал и билет, чтобы выбраться отсюда.

У меня не было выбора. Я не хотела уезжать из дома, бросать Ребекку или Марту… Роба. Но они рано или поздно раскусили бы меня. А Лулу? Бедная Лулу. Даже если бы я не бежала от Шона, смерть Лулу все изменила. Какое у меня может быть будущее? О чем я вообще думала, о какой нормальной жизни мечтала?

Я дошла до главной дороги, обрамленной деревьями, и пошла прямо по ней, стараясь держаться обочины, чтобы избежать встречи с немногочисленными проезжающими мимо машинами.

Опять в бегах.

В «Фэйрлайт-хаус» это называлось побегом. За мной приезжала полиция, и меня какое-то время держали под стражей, прежде чем отправить обратно. Семейству Ормород я была не нужна – не только потому, что съедала всю их еду, била окна или ввязывалась в драки. Они не могли смириться с моими побегами.

Я вспомнила нашу последнюю встречу с Молли.

Она была у себя дома, в ванной, в пижаме с Микки Маусом. Мы поссорились. Меня вывел из себя ее комплект из мыльницы и подставки для щеток – кремовый с голубым цветочным рисунком, под викторианский стиль, – а она сказала, что, по крайней мере, регулярно ходит к зубному, и вообще, у нее есть жизнь. Стивен позвал ее из спальни, а я спустилась в гостиную, где было мое спальное место, и услышала, как он спрашивает у нее, сколько еще я у них пробуду. Он оставил свой бумажник на кофейном столике – я взяла оттуда двадцатку, кредитную карточку и ушла.

Несколько недель спустя я позвонила и извинилась, но она попросила меня больше не звонить.

Я остановилась и наклонилась вперед, положив руки на бедра. Закрыла глаза.

Всем было бы лучше, если бы я умерла. Если бы я умерла вместо Лулу.

Я услышала звук приближающейся машины и резко дернулась, а затем расслабилась и остановилась, немного наклонившись вперед и закрыв глаза. Это Шон? Все кончено?

Шум мотора стал громче.

Я ждала, пока машина приблизится ко мне.

Это может произойти в любую секунду.

Я не вернусь.

Я наклонилась еще ниже и почувствовала, что теряю равновесие, у меня зашумело в голове от прилива крови, под веками побежали черные круги. Покачиваясь, я ждала, готовая упасть на дорогу.

Еще чуть-чуть – и машина поравняется со мной.

Она здесь.

В последний момент я отшатнулась и рухнула на обочину.

Глава двадцать шестая

Машина с хрустом затормозила в нескольких ярдах впереди. Дверь открылась, и ко мне подбежал Роб. Я с трудом поднялась на ноги.

– Уйди. Оставь меня в покое, – резко обратилась я к нему.

– Что ты творишь? – хмурясь, закричал он. Его лицо раскраснелось. – Какого черта?

Он попытался меня обнять, но я сопротивлялась, отбиваясь от него.

– Просто не надо. Пожалуйста. Отпусти меня.

Он схватил меня за руки и, не выпуская их, пристально посмотрел мне в лицо.

– Лулу. Что такое? Что происходит? Куда ты идешь?

– Я ухожу. Ясно? Вот и все. – Я снова заплакала и, вырвав руку, начала яростно утирать слезы. – Больше тебе знать не надо. Не сейчас.

– Лулу. Пожалуйста. Поговори со мной. Неужели все настолько плохо, что ты даже не можешь рассказать мне об этом?

– Ты даже не представляешь.

Небольшой грузовик приближался к нам со стороны деревни. Он замедлил ход, проезжая мимо, и водитель повернул голову, чтобы на нас посмотреть.

Окинув его взглядом, Роб снова посмотрел на меня.

– Пожалуйста, сядь в машину, – сказал он. – Всего на минутку. Я высажу тебя где захочешь. Только сядь.

– Слишком поздно, – сказала я.

– Ничего не поздно.

– Поздно.

– Никогда не бывает слишком поздно.

У него был такой мягкий, спокойный голос. Желание сопротивляться покинуло меня. Держа меня за локоть, Роб подвел меня к «Фиату», открыл пассажирскую дверь и мягко усадил меня на сиденье.

Закрыв обе двери и сев рядом со мной, он сказал:

– Я отвезу нас куда-нибудь в укромное местечко.

Он поехал в сторону деревни, а я уставилась в окно немигающим взглядом.

Роб припарковался на площади, где в это время дня было спокойно. Заглушив двигатель, он повернулся ко мне:

– Итак?

В машине было тихо, как в бездонном колодце. У меня в груди застрял большой неповоротливый камень. Его невозможно было ни сдвинуть, ни даже пошевелить. Но, взглянув в глаза Робу, я почувствовала, как этот камень проносится по моему телу прямо в горло, а оттуда – в рот, а потом вылетает из меня в виде слов:

– Я не Лулу. И раньше не была ею. И теперь не она. Я никогда не была Лулу.

Он внимательно смотрел на меня.

– Я так и думал, – сказал он.

– Я не повар. И не была здесь в прошлом году.

– Об этом я тоже догадался.

Он ждал продолжения.

Я сказала:

– Больше ничего не хочу тебе рассказывать. Не могу. Это хуже. Намного хуже, чем ты думаешь.

– Не может быть все настолько плохо, – с полуулыбкой ответил он.

Тогда я разозлилась. На него. На себя саму.

– Может.

– Так что это значит? Ты ее подруга? Она попросила тебя приехать сюда вместо нее?

Окна были закрыты, и в машине стало жарко. Он завел двигатель, чтобы включился кондиционер. На другом краю площади две женщины разговаривали в тени деревьев. Какой-то старик тыкал в землю концом своей трости.

Я помотала головой:

– Я не ее подруга.

Роб слегка нахмурился:

– Но она знает, что ты здесь?

– Нет.

– Я не понимаю. Где же тогда Лулу?

Я привалилась плечом к двери, а головой – к окну.

Одна из женщин засмеялась. Старик нагнулся, чтобы поднять монетку.

Я хотела рассказать ему правду. Хотела все выложить, испытать облегчение, что теперь это не только моя тайна. Может, он меня даже поймет. Но я не могла перестать думать о шпионке из книги Роба – о том, как она носила с собой свои секреты и воспоминания о насилии. Как ее можно было жалеть, но не полагалось испытывать к ней симпатию. И я поняла, что не смогу рассказать ему правду – ни сейчас, ни потом.

Я откашлялась:

– Я попала в передрягу, – сказала я. – Связалась кое с кем, с одним парнем, и…

– Парень на яхте.

– Что?

– В Сент-Сесиль-сюр-Мер. Я видел тебя на пляже. Сначала ты была одна. Я заметил тебя, потому что мне показалось, что у тебя немного потерянный вид – ну, то есть, по ощущениям, ты буквально не знала, куда идти. Но потом ты ринулась в воду и поплыла к яхте. Там кто-то был – может, даже не один человек. Я так и знал. – Он улыбнулся, несколько раз кивнул, довольный, что оказался прав. – Женщина на пляже. Я сказал тебе, что хорошо запоминаю лица. Все-таки это была ты.

– Я не понимаю.

– Я был в кафе, работал потихоньку. Ну, знаешь, в том, рядом с пляжем.

Стоя у кромки воды, я бросила взгляд на кафе «У Рауля». И вроде видела там мужчину с ноутбуком. Неужели это был Роб? Как давно это было – еще до катания на яхте, до убийства Лулу. Если бы я пошла назад по песку, села за столик и заказала себе кофе, может, наши взгляды пересеклись бы и мы бы разговорились. А Шон со своей яхтой уплыл бы обратно в море без меня.

– Да, – наконец сказала я.

Он засмеялся и поднял руку, словно собираясь прижать меня к себе, но я оттолкнула его.

– Я мошенница, – сказала я.

– Не понял.

– Я зарабатываю на жизнь, обманывая людей.

Судя по выражению его лица, он подумал, что я драматизирую. Стараясь сохранять максимальное спокойствие, я рассказала ему, что он во многом ошибался на мой счет. Я выросла в приюте, как многие из ребят, которых он знал в детстве, и вечно во что-нибудь вляпывалась. Я рассказала о том, как меня выгнали из школы, как я приехала в Индию и как у меня закончились деньги. Я сказала, что активно пользуюсь своей смекалкой, надеясь, что он поймет намек. Но он просто смотрел на меня, растянув губы в улыбке, и поэтому уточнила, для верности:

– Развожу людей на деньги, понимаешь?

Он не кивнул, не покачал головой – никаким образом не показал мне, что понимает, о чем я. Тогда я продолжила. Я рассказала ему о встрече с Шоном и о том, как он придумывал все более сложные схемы. О том, как мы поехали из Индии на запад, в Марокко, потом перебрались в Испанию, а потом и во Францию.

– Так я и оказалась здесь.

Роб сглотнул комок в горле и постучал по рулю обеими руками.

– Ладно. Я пытаюсь понять. Значит, на каком-то этапе ты обманом уговорила Лулу дать тебе эту работу?

Его слова долго висели в воздухе без ответа.

– Что-то в этом роде, – наконец сказала я.

– А где тот парень?

– Не знаю. Я ушла от него. Не то чтобы мы когда-то были вместе. У нас были сугубо деловые отношения.

Он кивнул и слегка покачал головой:

– Ясно.

Я сделала глубокий вдох:

– Прости.

– Я так до конца и не понял.

– Пожалуйста, не задавай больше вопросов.

– Ладно, – со смешком ответил он. Его плечи поднялись и опустились – я поняла, что он пытается сохранить самообладание.

– А как же я? – Он изогнул уголки губ и бессильно развел руки, словно заранее знал, что скажет глупость. – Это ничего не значило?

Я хотела улыбнуться, но мои губы мне не подчинялись, а в горле застрял комок.

Не сводя с меня глаз, Роб осторожно взял меня за руку. Я вспомнила, как он рассказывал о приемных детях в его доме – о тех, с кем «сложилось», и тех, у кого «не вышло». В его голосе тогда не было осуждения – он испытывал лишь жалость к ребятам, которым уже нельзя было помочь.

Но есть еще… Лулу.

Я вырвала руку.

– Так теперь-то ты можешь меня отпустить? Пожалуйста. Можешь вернуться и сказать Ребекке, что я обманщица и самозванка. Говори что хочешь, только дай мне время уйти.

– А если я не хочу, чтобы ты уходила?

– Я больше не могу здесь оставаться. Скоро все раскроется.

– Возвращайся в дом.

– Зачем?

– Я сделаю вид, что ничего не знаю. Просто будем жить дальше.

Тогда я повернулась к нему, чтобы объяснить, что это-то как раз невозможно.

Дзинь.

Кто-то звонко стукнул по стеклу массивным перстнем.

Я отшатнулась, едва не рухнув на Роба. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Повернувшись, я увидела всматривающегося в окно мужчину: знакомое лицо с козлиной бородкой и улыбкой до ушей.

Я опустила окно, не в силах унять сердцебиение.

– Паскаль! – воскликнула я. – Черт тебя дери…

Паскаль отступил на шаг.

– Прости! – сказал он по-французски. – Я не хотел тебя напугать. Я просто увидел вас и решил подойти. У меня новости о твоем друге.

У меня внутри все оборвалось.

– Правда?

– Да, я говорил с Антуаном. Мужчина в Пуго искал свою сестру, Агнес, она ушла из дома после ссоры. И он нашел ее. Антуан видел их вместе. Так что это не твой друг. Вот и разгадка, да? Прости за недоразумение.

Я лихорадочно соображала.

– Да нет… все в порядке. Все… отлично. Спасибо.

– Ну ладно, увидимся. – Паскаль повернулся и пошел на другой край площади, где его ждала машина. Когда он забрался на пассажирское сиденье, она тут же тронулась с места.

– Ты поняла, что он сказал? – спросил Роб. – Твоих познаний во французском хватило?

Я неопределенно качнула головой.

– Так что, – он взглянул на меня, – это хорошие новости? Или плохие?

Я накрыла рот ладонью.

– Хорошие, наверное… да, хорошие.

Меня начало понемногу отпускать. Если Шон не искал меня в Пуго, может, и в Кастеле был не он? Мне в глаза било солнце. Он вроде был худее. И вообще другого роста. Я закрыла глаза, пытаясь воссоздать в памяти этот момент. Кроме мимолетного взгляда через тонированное стекло проезжающей мимо машины, не было никаких конкретных доказательств того, что Шон меня преследовал.

Я протяжно выдохнула. Это все было у меня в голове – страх, что он найдет меня, был домыслом, плодом воспаленной фантазии, вызванным чувством вины. Я была связана с этим мужчиной больше трех лет, он проник внутрь меня и теперь не отпускал. Может, он вообще плюнул на все, уехал из Франции, отправился в Лондон. Или вообще меня не искал, а просто списал убытки и позволил мне скрыться вместе с деньгами.

И если я права, бежать бессмысленно. Сбежав, я могу попасть прямо к нему в руки.

– Слушай, – сказал Роб, – на следующей неделе мой брат уедет. Я обещал присмотреть за его домом. Он живет в самой глуши. Поехали со мной, там со всем разберемся, что бы это ни было.

Я посмотрела ему в глаза. Когда я кивнула, на его лице отразилось облегчение. Он притянул меня к себе и поцеловал – сначала нежно, потом намного более настойчиво.

Наконец, спустя какое-то время, он завел двигатель, выехал с опустевшей площади и развернул машину в сторону дома. Почти всю дорогу мы сидели в тишине. Когда мы проезжали по мосту, он беззаботно сказал:

– Кстати, я тоже тот еще обманщик. Если тебе от этого легче.

– Не понимаю.

Он бросил на меня взгляд и отвернулся.

– Я не писатель. Я написал одну хорошую книгу. Случайно повезло или я удачно всех провел – дал людям то, что им было нужно в тот момент. Нет у меня никакого таланта, и для жизни такой я не создан. Фил глаз с меня не спускает, все подкалывает. Это кошмар какой-то. Я не написал ни слова с тех пор, как приехал сюда. Я несколько недель ничего не писал. Даже месяцев. У меня нет ни-че-го.

Слова лились из него потоком – так бывает, когда человек говорит правду. Писательский блок объясняет и пасьянс, и пустой блокнот. Теперь понятно, что выражал язык его тела во время нашего разговора сегодня днем. Он действительно мне лгал, только не так, как я думала.

– Значит, у нас обоих есть секреты, – сказала я. – Мы оба проникли сюда обманным путем.

Стоило мне это сказать, как на меня снова обрушилась вся тяжесть еще не сказанного, а с ней пришла оглушающая печаль. Потому что я должна пойти в полицию, тогда Роб узнает правду, и все будет кончено.

Я устремила взгляд в открытое окно. Шесть дней вместе. Это все, что у нас есть. Я закончу то, что начала. Потом оставлю все в прошлом и сделаю то, что должна. А пока надо взять себя в руки. Раз уж так вышло, сказала я себе, то Роб просто очередной объект.

Когда мы вошли в ворота, я увидела перед домом Марту – она копалась на заднем сиденье «Ауди». Вынырнув оттуда, сказала:

– О, Лулу, ты не видела мой золотой крест? – Она нервно барабанила пальцами по груди. – Я надеялась, что обронила его в машине. Мама меня убьет. Она мне говорила, что не надо было брать его с собой.

– Ужас какой. Надо хорошенько поискать, – сказала я.

Она закрыла заднюю дверцу машины, открыла переднюю и начала искать там.

– Кстати, – сказала она. – Тут к тебе какие-то люди пришли.

– Люди?

– Хм. Семейная пара, ты была здесь с ними в прошлом году. Как там их зовут? Вроде бы Олли и Катрина? У них мало времени. Говорят, просто мимо проезжали.

Мне вдруг стало оглушительно жарко. Время замедлилось, я ощущала, как проходит каждая миллисекунда.

– Олли и Катя, – сказала я.

Моя голова полнилась разными звуками: жужжанием насекомых, стрекотом цикад. Высоко в небе носились стрижи, оглашая округу пронзительными, восторженными криками.

– Что? – переспросила Марта из недр машины.

Роб стоял рядом со мной, накрыв ладонью мою руку. Он что-то говорил.

Я сказала:

– Ее зовут Катя. Это Олли и Катя.

– А, точно. Ну ладно, – высунув голову, сказала Марта и неопределенно махнула рукой. – В общем, они там. С мамой. По-моему.

– Они в доме? Сейчас?

– Да, – засмеялась она, словно я нарочно тупила. – Да. Олли и Катрина, или Катя, без разницы. Они приехали повидаться с тобой. Они здесь. Сейчас.

Роб снова что-то говорил. Мой мозг отказывался работать. Я пыталась заставить себя думать рационально.

– Что?

– Я сказал, мы не купили молоко, а нам оно может понадобиться. Возьми мою машину. Поезжай обратно в деревню и купи. Я все объясню. – Он сунул ключи мне в руку. Я тебя прикрою, – пробормотал он и добавил, уже громче: – Если к твоему возвращению они уже уедут, что ж, очень жаль. Но они ведь здесь проездом. Уверен, они поймут.

Ключ грел мою ладонь. Я посмотрела на ворота и на стоящую за ними машину. Я представила, как выхожу и сажусь в машину, уверенно разворачиваюсь и еду до самой деревни. А потом представила, как сижу, вжавшись в водительское кресло, не в состоянии повернуть ключ в замке зажигания.

– У нас полно молока. – Марта с силой захлопнула дверь «Ауди». – Цепочки нет в машине, – вздохнула она. – И это жесть.

Роб почесал макушку, и его рука с отставленным локтем зависла в воздухе. Из его горла вырвался какой-то хриплый звук – не то стон, не то смех.

– Не заходи в дом, – сказала я.

Он запротестовал, но я проигнорировала его, стянув волосы в хвост и завязав его узлом, чтобы не расплелся. Надела солнечные очки, покусала губы и пощипала щеки, чтобы они немного покраснели. Сделав пять широких шагов, я вошла в дом, оставалось пройти еще четыре шага по коридору. За это время я изменила свою походку, подражая Лулу, – перенесла вес тела на центр стоп и немного выворачивала левую пятку при ходьбе. Это не то же самое, что встреча с Бриджит. Оливер и Катя провели в компании Лулу две недели. Шансы сойти за человека, которого они так хорошо знали, были близки к нулю, но я вздернула подбородок и расправила плечи.

«Люди видят то, что хотят видеть… Им не нравится двусмысленность. Если что-то кажется нелогичным, они сами подставляют недостающее звено».

– Как хорошо, что ты здесь, – возясь с кофемашиной, сказала Ребекка, когда я появилась в дверях кухни. – У тебя посетители! Твои друзья – ты работала с ними в прошлом году, – заехали повидаться. Олли и Катя. Она пошла искупаться, а я готовлю Олли кофе. Он говорит, что не пьет чай.

На террасе Фил пытался открыть зонт от солнца, навалившись на стол. Он крутил ножку, куски белой ткани трепыхались на ветру и разлетались в разные стороны, заслоняя мне вид. Через несколько стульев от Фила я увидела Лайлу и Клер. Марта вошла в дом следом за мной и теперь искала свою цепочку под столом.

– Вот так, – сказал Фил, нащупав нужный ритм. Зонт заполонил собой стол и вдруг раскрылся, когда крепеж встал на место.

Мужчина, сидящий в тени ко мне лицом, уже наполовину поднялся с места. Я слышала, как Лайла что-то спросила, задала какой-то вопрос. Ребекка что-то крикнула в ответ. Фил сел, испустив вздох облегчения. Посетитель двинулся мне навстречу. Выйдя из тени на солнце, он устремил на меня спокойный изучающий взгляд.

На мгновение все прекратилось – ветер стих, кофемашина перестала капать, в моих венах застыла кровь. В пульсирующей тишине я не могла ни шевелиться, ни говорить.

Он тоже не двигался, и несколько секунд я пялилась на него немигающим взглядом. Он немного щурился. Зонтик скрипнул, вставая в пазы. Марта поднялась на ноги. В кухне что-то со звоном упало на пол. Ребекка выругалась.

– Олли! – воскликнула я, делая шаг вперед. Очень помогает, когда ты сама веришь в свою историю. – Как мило, что вы заехали повидаться.

Он отступил на шаг, и я увидела, как под кожей ходит его кадык. Он смотрел на меня насмешливо, с прищуром.

– Я сперва тебя не узнал, – озадаченно сказал он. – Ты изменилась.

Его наряд – видавшие виды кожаные мокасины, розовато-красные шорты, узорчатая рубашка с короткими рукавами – соответствовал образу бизнесмена на отдыхе. На шее болтались очки «Рэй-Бен» на неопреновом шнурке.

– Я отлично загорела, – ответила я. – И может, – я покрутила кончик своего хвостика, – поменяла прическу.

– Наверное, в этом все дело. – Он продолжал смотреть мне прямо в глаза, слегка качая головой и хмурясь.

– Так что, вы остановились где-то недалеко? – спросила я. – Удалось найти столь же милое местечко, если это вообще возможно?

Олли провел ладонью по щетине на подбородке.

– Нет. В этом году мы ближе к Авиньону. И дом намного меньше. Никаких комнат для гостей, иначе мы бы зацапали тебя себе.

Тут он впервые улыбнулся.

Я стояла к нему лицом, положив руки на бедра, чтобы почувствовать себя увереннее. Ноги у меня тряслись.

– Но вы решили заехать и проведать меня?

– Мы ехали в Экс-ан-Прованс, чтобы встретить маму Кати, но выяснилось, что ее поезд задерживается. Нужно было как-то убить время, и мы были так близко, что решили повидаться с тобой. – Он повернулся к Филу. – Мы оставили машину на дороге и просто прогуливались: подумали, что заявиться сюда и постучать в дверь будет невежливо. Но Фил нас увидел и…

– Я сказал им не глупить и затащил их сюда. Друг Лулу…

– Хорошо, что нам удалось ее заполучить. Отпуск ощущается совсем по-другому, – сказала Лайла, – когда кто-то занимается повседневными делами. Получается настоящий отдых.

– Полностью согласен. – Гость улыбнулся и выдвинул стул, жестом предлагая мне сесть. Я послушалась, и он встал рядом, глядя на меня сверху вниз, положив руку на спинку стула. Мне пришлось вывернуть шею, чтобы посмотреть на него. – Она настоящее сокровище.

– Напитки! – Ребекка вышла из дома с подносом в руках, где стояли кружки, сахарница, чайник с чаем и кофейник. Следом за ней вышел Роб с пакетом молока.

– Молоко у нас, оказывается, было, – сказал он. – Привет! – подняв руку в приветствии, он выразительно посмотрел на меня. Я ответила улыбкой, показывая, что все в порядке, и он поставил молоко в центр стола. Он беспокойно шевелил руками – сцеплял пальцы, сжимал ладони до хруста в костяшках. Потом снова посмотрел на меня, и когда мое лицо осталось непроницаемым, обратился к гостю: – Приятно познакомиться.

Подождав пару секунд, Роб стушевался и вернулся в дом: там было безопаснее. Я испытала облегчение, когда он ушел. Мне он не нужен. Он только все испортит.

Гость тихо обошел стол, сел напротив меня и подался вперед, опираясь на локти.

– Такой милый дом, – сказал он. – Я и забыл.

– Вы тоже так думаете? – выдохнула Ребекка. – Здесь так спокойно. Мне кажется, секрет отпуска в том, чтобы провести его вдали от людей и машин, насладиться покоем и тишиной.

– Это верно, – с улыбкой обратился он к ней. – Нам всем нужна перенастройка, правда? Необходимо дать своему разуму немного свободы.

– Слышала, у вас еще более бурная жизнь, чем у меня. Но, конечно, согласна на все сто.

Клер подалась вперед.

– А в том году из канализации воняло? – спросила она у него. – У нас с этим ужасные проблемы.

– Ради всего святого, – рявкнул Фил. – Можем хоть на минутку перестать обсуждать канализацию?

Клер смерила его возмущенным взглядом.

– Вас-то все устраивает.

– Не помню, чтобы у нас были проблемы с канализацией. – Улыбнувшись ей, гость вновь обратился ко мне: – Новые солнечные очки? Тебе идут.

Намек, чтобы я их сняла.

– Спасибо, – сказала я, не делая этого. Я была рада, что загорела и нацепила на нос очки. Мы с непрошеным гостем были в центре внимания. Все это напоминало театральное представление, и я чувствовала, что обязана выложиться на все сто. – Сегодня утром мы ездили на рынок, – сказала я. – Тот, который так понравился вам с Катей. Я даже отвела их в винтажный магазин, который мы нашли, но он, к несчастью, оказался закрыт.

Марта наблюдала за нами, привалившись к одному из больших вазонов.

– Мы были дико разочарованы, – сказала она.

– Боюсь, я не большая поклонница Кастеля, – сказала Ребекка. – Там ужасно жарко, просто кошмар.

Наморщив нос, Олли ответил им обеим:

– Август.

– Так, значит, вы здесь были в июле? – спросила Марта. – Раз магазин был открыт.

Он провел указательными пальцами обеих рук по столу и поднял глаза:

– Может, в конце июля – начале августа. Впрочем, это все неважно. – Он добродушно улыбнулся и обратился ко всем собравшимся в целом: – Так как вам готовка Лулу? Это нечто, правда?

Послышался какой-то шорох и щебет, словно в живой изгороди засела стая воробьев.

– Вкуснятина.

– Она нас так избаловала.

– Нам очень повезло.

Они так трогательно старались изобразить восторг. Фил что-то сказал о моем утином конфи, а Марта заявила, что ее впечатляет мой творческий подход, мои «башни из хлеба».

– А у меня такое чувство, что я растеряла все навыки, – заявила Ребекка. – Разучилась даже варить кофе. Надеюсь, сейчас у меня получилось. Он не такой крепкий, как у Лулу. Ну так и я человек довольно бесхарактерный.

Олли заглянул в свою чашку и сделал глоток.

– Идеальная крепость. Как раз как я люблю.

Ребекка широко улыбнулась.

– О, ну хорошо. Я прошла проверку.

Перегнувшись через стол, Лайла принялась расспрашивать его о ресторанном бизнесе и о том, стал ли Брексит для него проблемой, и он какое-то время пространно рассуждал об экспорте, импорте и о пошлинах, а она кивала так, как будто на самом деле слушала. Когда он остановился, чтобы перевести дух, она сказала ему то, что давно хотела, – что в «Нью-Йорк таймс» вышла статья, которую ему стоит прочитать. Она «действительно откроет ему глаза» на происходящее.

Больше не в силах этого выносить, я встала.

– Так, значит, Катя пошла поплавать, – сказала я. – Не могу ее за это винить, в такую-то жару. Схожу, наверное, поздороваюсь с ней.

– О, отнеси ей чашку чаю! – воскликнула Ребекка. – Пока не остыл. Я, может, тоже подойду, как только найду купальник.

Он нагнал меня, едва я вышла на газон. Склонился к моему уху, и я запрокинула голову, словно весело смеялась, хотя он ничего не сказал – из глубины его горла донесся вибрирующий звук, почти неслышный утробный рык.

Я попыталась отстраниться.

– Ты пришел за мной.

– Конечно. Ты правда думала, что я дам тебе уйти? – Его тон был вкрадчивым, но он крепко держал меня под руку. – Конечно, меня волновали деньги. А еще это дело принципа.

– Как ты меня нашел?

– Спрятаться на самом виду! Это достойно уважения. Отличная работа. В жизни всегда есть место чуду. Ты – повар! – Он рассмеялся, раскатисто, мерзко.

– Отвали, Шон.

Я подняла локоть, чтобы ткнуть его под ребра, заставить отодвинуться, но он лишь сильнее впился пальцами мне в руку, используя большой палец как рычаг, чтобы вывернуть мне предплечье.

– Успокойся, – сказал он, почти вплотную приблизив ко мне свое лицо – так, что я разглядела отблески солнечного света в его рыжей щетине и почувствовала запах кофе и чеснока у него изо рта. – Или я расскажу твоим новым друзьям, кто ты такая на самом деле.

Он остановился и отпустил мой локоть, склонившись к земле и ковыряя ее пальцем ноги. Что-то в траве привлекло его внимание.

– Я сперва не понял. Не догадался. Пришлось применить свои детективные способности. – Наконец он поддел ногой какой-то предмет. – Водитель автобуса вспомнил, что высадил тебя в Пуго. Я порасспрашивал людей – обеспокоенный брат ищет свою непутевую сестрицу – и наткнулся на обиженного парня в кафе. Он сказал, что ты его развела.

Шон бросил на землю чашку с чаем и наклонился, чтобы поднять свою находку. Я успела увидеть золотой блеск цепочки Марты, прежде чем он сжал ее в кулаке и сунул себе в карман.

– Детская ошибка, Али. Я думал, ты лучше усвоила мой урок. Ты позволила себя заметить. – Перестав смеяться, он нахмурил брови и поморщился, словно воспринял это как личную обиду. – Он видел, как ты садилась в машину к этому мужику, Паскалю, который, как я выяснил, живет в Сен-Этьен. Тут я сообразил, что ты работаешь вместо Лулу, а дальше все просто. Даже удивительно, что я так долго провозился.

Он не спеша пошел дальше. Калитка была не заперта, и он пнул ее ногой, словно мяч. Она с лязганьем открылась.

– Заходи, познакомься с Катей, – сказал он, и на его лице отразилось предвкушение, какое-то мстительное веселье.

Кто моя замена? У меня было лишь несколько секунд на раздумья. Но я заранее знала, что мне жаль эту незнакомую женщину и что глубоко в душе я трепещу от страха за нее. Похоже, мне в какой-то мере удалось освободиться. Он охотился на беззащитных, неуверенных в себе, а я уже знала, что не принадлежу ни к тем, ни к другим.

Эта девушка – женщина – была на глубоком конце бассейна; она лежала спиной на воде в облаке волос, лениво двигая бледными руками и ногами. Ее бикини выглядело знакомо – у меня были точно такие же, сконструированные из треугольников и веревочек. Все черные бикини примерно одинаковы. В этом-то и смысл – оставаться безликой. Ее глаза были закрыты, и она не сразу услышала Шона. На одно ужасное мгновение я подумала, что она мертва, что он убил еще кого-то и принес жертву мне, как кошка – мышку. Но он согнулся, опустил руку в воду и резко вытащил, плеснув в нее водой.

Подняв тучи брызг, она встала, оказавшись спиной ко мне.

– Эй! – со смехом возмутилась она, обрызгав его в ответ. Потом, проследив за его взглядом, она шлепнула руками по воде, отчего пошла рябь, и повернулась.

Залитая солнцем вода в бассейне была ярко-синей, с редкими вкраплениями белого. В ней, немного исказившись, отражались каменные стены «голубятни». Свет искрился и отскакивал от поверхности воды, рассыпаясь на тысячу блесток. Если слишком долго смотреть в воду и не моргать, возникнет ощущение, что смотришься в перевернутое зеркало – перестаешь понимать, где начинается и кончается небо, что реально, а что – нет.

Несколько мгновений, обуреваемая сомнениями, я не могла пошевелиться, словно меня парализовало, и я лишилась всех эмоций. Словно внутри у меня что-то рассыпалось на части. А потом, когда онемение ослабло и кровь снова начала циркулировать, меня накрыло оглушительной волной облегчения, какой-то бездумной, безрассудной радости.

Женщина в бассейне была спокойна, по ее лицу было сложно что-то прочитать. Она грызла кончик пальца, наблюдая за моей реакцией. Шон сел на борт, болтая ногами в воде и тоже наблюдая за мной.

– Как дела? – спросила она.

Эта бездумная радость лишь мгновение оставалась чистой и незамутненной. Она сменила цвет на красный, затем на черный. Я просто стояла там, не в силах ничего сказать или сделать. Я чувствовала, как потяжелело лицо, я не могла заставить свои губы шевелиться. Горло сдавило. Мне стоило неимоверных усилий распрямиться.

– Я и забыла, какой прекрасный здесь бассейн, – сказала она. – Иногда в бассейнах без подогрева вода слишком холодная, но здесь температура просто идеальная.

– И не так много хлорки, – сказал Шон.

– Да, люди часто слишком сильно хлорируют воду. Большая ошибка. Хотя все эти «естественные» бассейны с подсоленной водой мне тоже как-то не очень. Вылезаешь оттуда, благоухая чипсами.

Она подплыла к бортику и вылезла из воды, подтянувшись на руках. На спинке шезлонга висело полотенце – то, которое сегодня утром оставил Роб. Она вытерла им волосы и небрежно бросила на землю рядом с собой.

– Ты только взгляни на нее, – сказал он. – Она лишилась дара речи. Не знает, что ей теперь делать.

Она смотрела на меня с чем-то вроде любопытства. Подняв руку, она положила ее на голову. Мои ноги превратились в кисель. Было такое ощущение, что меня вот-вот стошнит. Меня подмывало рухнуть на землю и свернуться калачиком или накинуться на нее, столкнуть в бассейн и удерживать под водой. Я хотела ее убить. Я сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Я пыталась сосредоточиться на боли, ощутить ее как нечто острое и реальное, заставить лицевые мышцы сокращаться.

Я сглотнула комок в горле.

– Прости меня, – сказала я, и слова прозвучали почти нормально. Я сделала несколько шагов к ближайшему шезлонгу и медленно опустилась на него. – Знаешь ли, немного нервирует, когда тот, кого ты считал погибшим, внезапно оживает. Так что… – я воздела ладони к небу.

Мне удалось заставить свой голос не дрожать. Мой тон был легким, даже воздушным, непохожим на рвущийся изнутри крик.

– Значит, ты не умерла, – сказала я. – А ты ее не убивал. – Я обращалась к ним не по отдельности, а одновременно, как будто уже инстинктивно знала, что сейчас будет.

Лулу хихикнула.

– Все едва не пошло наперекосяк. Я должна была просто удариться головой, но ты увидела, что я дышу, и Шону пришлось импровизировать.

– Но так получилось даже лучше, – сказал он.

Лулу легла на шезлонг. Надела широкополую соломенную шляпу и огромные солнечные очки в стиле семидесятых, почти полностью скрывающие лицо.

– Мы тебя подставили, – почти по-доброму сказал Шон. – Понимаешь?

Он хотел, чтобы я начала задавать вопросы. Но я не могла. Не сейчас.

– Ты не расскажешь ей? – Лулу взяла тюбик солнцезащитного крема, выдавила немного на ладонь и начала мазать им ноги. – Объясни, что мы сделали.

Шон все еще ждал, и на его лице отражался голодный азарт.

Я вздернула подбородок и издала протяжный вздох.

– Вы это спланировали? В тот вечер, когда встретились после нашей поездки к тете Мэри?

Лулу защелкнула крышку тюбика и бросила его на землю.

– К тете Мэри, – передразнила она меня. И тогда я поняла, что недооценивала ее.

Я мысленно вернулась в тот день на пляже в Сент-Сесиль. Это я приметила Лулу. Она сидела «У Рауля», под хлопающим на ветру навесом. И именно мне не терпелось поделиться с ним своими наблюдениями: маникюр-педикюр, модная сумка, купленная в аэропорту книга. Шон просто слушал, а я пыталась ему доказать, что чего-то стою.

– Вы уже были знакомы, когда я впервые подошла к тебе в баре. – Это было утверждение, не вопрос.

Лулу приподнялась на локтях.

– Доходит наконец-то. Мы познакомились за два дня до этого, в клубе. Ты тогда болела. Я заметила, как Шон покупает выпивку за чужой счет, и приперла его к стенке. – Подняв ногу, она ткнула его большим пальцем в спину. – А остальное, как говорится, уже история.

– Ты несколько дней провалялась в постели, – Шон надул губы в притворном сочувствии. – Мне нужно было как-то развлечься.

Я посмотрела на небо, на его сияющую, гладкую голубизну, а потом опустила взгляд на его мерцающее отражение в бассейне.

– Лулу не была объектом.

– Нет, – Лулу вернула ногу на место, – объектом была ты.

Я пристально посмотрела на нее.

– Можешь мне объяснить, почему?

Она снова приподнялась на локтях.

– Шон долго разглагольствовал о своей партнерше, о том, как многому он тебя научил и как хорошо ты «читаешь» людей. На что я сказала ему, что у меня высший балл по психологии и профессиональное актерское образование. Может, меня не так уж часто приглашают на пробы, но я поспорила с ним, что смогу обвести тебя вокруг пальца. И я оказалась права. – Из ее широко раскрытого рта вырвался гортанный смех. – Ты так быстро махнула на меня рукой. Люди видят то, что хотят видеть. Тебе было приятно думать, что я глупее тебя. Твоя проблема в том, что ты слишком уверена в собственной неуязвимости. Ну вот… – она помолчала, – ты и попалась.

– Ты что, это сделала буквально на спор?

– Конечно, нет. – Она снова окинула меня язвительным взглядом. – Опять ты за свое. У меня было несколько причин. Мне надо было ненадолго исчезнуть. Тодд, мой бывший, начинал меня понемногу доставать. Я подумала, почему бы не примерить на себя чужую жизнь. Мне нужны были перемены, какие-то новые эмоции. – Она пожала одним плечом. – Может, я немного увлеклась.

Я еще какое-то время смотрела на нее, потом перевела взгляд на Шона, который, ссутулившись, водил руками по воде, бездумно рисуя круги. Рядом с Лулу он выглядел каким-то потрепанным и весь словно скукожился. Любовь всех нас делает слабее. Он запал на нее, рассказал ей правду о себе в тот первый вечер, хвалился своими подвигами, как распустивший хвост павлин. Не только чрезмерная уверенность в себе делает нас уязвимыми, но и влюбленность.

– Рискованная игра, тебе не кажется? – спросила я. – Это могло подтолкнуть меня к уходу.

Я узнала это выражение лица, эти стиснутые зубы. У него было такое же лицо, когда недоверчивый гид отменил экскурсию на фабрику драгоценностей или когда продавщица угрожала позвать охрану. Я подумала о том, как ему нравится дурачить женщин определенного типа и как я ошибалась, считая себя особенной. Я и была женщиной того самого типа. Его игры, его фокусы – они были просто еще одной формой жестокости.

Я тихо выдохнула.

– Ты знал, что я хочу уйти от тебя. Ты не мог этого вынести. Ты решил, если я и уйду, то только на твоих условиях.

Шон по-прежнему не сводил глаз с воды, ритмично двигая ногами из стороны в сторону. Лулу сложила руки за головой и, закрыв глаза, слегка подалась грудью навстречу солнцу. Что-то изменилось. Они оба избегали встречаться со мной глазами. Они были уже не так довольны собой, как до этого. Не думаю, что они вдруг засмущались. Дело не в этом. Ну, конечно. Я снова издала смешок.

– Деньги. Это все из-за денег. – Я покачала головой, демонстрируя разочарование. – Ты увидел для себя возможность придержать мою половину. Что ты собирался делать? Отдать эти деньги ей? В качестве поощрительной премии за подписание контракта?

Шон склонил голову.

– Вот только… система дала небольшой сбой – и я забрала деньги с собой. – Тут я засмеялась абсолютно искренне.

– Тридцать тысяч евро! – сказала Лулу. – И ты прихватила мои вещи.

Я вытаращилась на Шона. Тридцать тысяч. Так, значит, она не в курсе всего.

– И мой паспорт в том числе. Какого хрена? Мы же не собирались позволить ей сбежать со всем этим добром, правда, Шон?

– Не собирались.

– Он сказал, что мы легко найдем тебя, но сначала мы впустую потратили кучу времени. Ты сказала на ресепшене, что сядешь на «Евростар».

– Что это было? Двойной обман? А может, тройной? Я ни в чем не был уверен, – сказал Шон.

– Он решил, что ты захочешь вернуться в Марракеш, только ты бы туда не поехала, потому что знала, что он об этом догадается. Потом он подумал, что ты могла поехать в Монте-Карло, потому что говорила, что тебя тошнит от одной мысли об этом. Нам хватило нескольких телефонных звонков, чтобы исключить эту версию. Индия – это был следующий пункт в нашем списке, но туда добираться дорого и… у тебя же есть сестра? Шон подумал, что ты в итоге окажешься у нее. Честно говоря, этот дом – последнее место, где мы стали бы тебя искать. Даже когда мы проследили твой путь до Сен-Этьен, до нас не сразу дошло. Я ведь писала Ребекке Отти, что не приеду. Как ты это провернула?

– Твое сообщение не прошло. Они тебя ждали. – Я пожала плечом. – Ничего сложного.

Она тоненько засмеялась.

Шон издал театральный вздох.

– Так вот. Нам нужны деньги. Лулу хочет получить обратно свою одежду…

– И мой айпад. И мой чертов телефон.

– Ах. Наконец-то!

Я развернулась на месте. Толчком открыв калитку, Ребекка подошла к нам. Положила полотенце и книгу на ближний ко мне шезлонг и медленно спустилась по ступенькам в бассейн.

– Ох, – вздохнула она, погрузившись в воду. – Блаженство. Мне это было необходимо.

– Нам пора. – Шон вытащил ноги из бассейна, быстрым движением ладони отряхнул с них воду и встал. Потом протянул руку и помог Лулу встать с шезлонга.

Лулу натянула шорты и поношенный хлопковый топ, который я купила несколько лет назад на рынке в Аньюне.

– Симпатичная блузка, – сказала я.

– Спасибо. – Она опустила глаза, чтобы разгладить складки, затем резко подняла взгляд на меня. – Новая.

– Ладно. – Шон обхватил ее плечи рукой. – Рад был познакомиться, – сказал он лежащей на воде Ребекке.

Всплеснув руками, она встала на ноги.

– Что, уже уходите? Оставайтесь. Или заходите еще. В любое время.

– Обязательно.

– Я вас провожу, – сказала я.

Мы шли вверх по покрытому травой склону в полной тишине, сделав короткую остановку, чтобы попрощаться с Филом, прошедшим мимо нас в сторону бассейна. Потом еще раз, чтобы перекинуться парой слов с Лайлой и Роландом на кухне. Роба нигде не было.

Мне удалось провести их по коридору через весь дом и вывести за ворота, на дорогу. Я спросила, где они припарковали машину, и Шон указал рукой куда-то вдаль, где дорога сворачивала в сторону моста. Там, внизу.

– Я не буду провожать вас до машины, – сказала я. – Мне работать надо.

Лулу поджала губы:

– Ну, разумеется.

Они переглянулись, потом посмотрели на меня, и Шон сказал:

– Итак, вот что будет дальше. Ты встретишься с нами позже, принесешь с собой вещи Лулу и деньги. Встречаемся внизу, в конце аллеи. Там есть калитка, мы будем ждать тебя сразу за ней, на поле. В одиннадцать вечера.

Он посмотрел на дом за моей спиной, словно любуясь.

– Я жду, что ты уедешь с нами, – как бы невзначай добавил он. – Здесь тебе нечего делать.

– А если я не хочу?

– Али, прояви благоразумие. Мы можем сильно испортить тебе жизнь. Во-первых, у нас твой паспорт. Будь паинькой – и сможешь получить его назад.

– А у меня паспорт Лулу.

– И то верно. Но пользы от него не будет, если она решит заявить о его пропаже.

– А я это сделаю, – добавила Лулу.

– В таком случае, – беспечно сказала я, подражая его тону, – я, наверное, доработаю последние дни. В четверг мне уже заплатят.

– Ох, – Лулу поцокала языком, словно у нее для меня плохие новости, и выпятила нижнюю губу, – ох, детка. Вообще-то, не заплатят.

Не найдясь с ответом, я просто уставилась на нее.

– Нет, заплатят, – жалко возразила я.

– О господи, нет. Деньги переводят прямо на карту. На мой счет. Сегодня утром я уже получила первую часть. – Она склонила голову набок. – Пашешь как лошадь, горбатишься у плиты, а деньги платят мне. Кто сказал, что преступления не окупаются?

Глава двадцать седьмая

Мной овладело странное спокойствие, когда я шла обратно к дому. Я могла бы испытывать множество чувств, в том числе ярость, унижение, панику. Но на самом деле я не испытывала ничего, кроме облегчения. Она не умерла. Остальное не имеет значения. Ее можно было назвать какой угодно – коварной, двуличной, поразительной, бесячей. Но она жива.

На кухне жужжала электрическая мухобойка – очередное убийство каждые тридцать секунд. В доме было тихо. Кто-то смотрел телевизор в гостиной. Я принялась наводить порядок, чтобы занять руки. Кофемашину оставили включенной, и кофейник зашипел, извергая пар, когда я сунула его под воду. В раковине было полно чашек, и я поставила их в посудомойку.

– Они ушли? – Я обернулась. Клер вошла в кухню и открыла холодильник. На ней было белое кружевное платье, похожее на то, что я видела на Ребекке. – Твои гости.

– Да, ушли.

– Извини, что не попрощалась с ними. Я немного подустала от людей.

– День был напряженный. – Я выждала секунду. – Как провела время на рынке?

Она достала бутылку вина и стала наполнять свой бокал. Подозрительно взглянула на меня, но я выдержала ее взгляд.

– Да, неплохо, – наконец ответила она. Поставив бутылку обратно в холодильник, она захлопнула дверь локтем. – Но, знаешь, когда побываешь на одном французском рынке, считай, побывала на всех.

Усевшись на кухонный островок, она уставилась на меня. Помолчав, сказала:

– Так вот, я хотела тебя кое о чем спросить… Может, продашь мне свои ваучеры?

– Ваучеры?

– В спа-отель в Ницце.

– А… ваучеры. – Я изобразила удивление, но это на самом деле вылетело у меня из головы. Мы обсуждали это только вчера вечером, но с тех пор столько всего произошло. Это была разводка из другой жизни. – В «Мезон д’Англе»?

– У тебя ведь на эти выходные бронь? Я могла бы доехать на такси до Авиньона. Я посмотрела – оттуда ходит прямой поезд.

– Они недешевые, – с сомнением сказала я. – И я думала, может, их перенесут на другую дату.

Она терпеливо ждала, улыбаясь и болтая ногами. Она так привыкла получать то, что хочет, что мне ужасно захотелось сказать «нет» – просто чтобы прервать этот тренд.

– У меня в ванной реально воняет, – сказала она. – Фил может сколько угодно бить себя пяткой в грудь и заявлять, что проблемы не существует, но я сильно сомневаюсь, что эта комната пригодна для проживания.

– Сочувствую.

Она ковыряла заусенец.

– Вообще, мне кажется, недели под боком у сестры и ее семьи вполне достаточно. – Она подняла глаза. – Как считаешь?

Привалившись спиной к раковине, я по-дружески улыбнулась ей.

– Ладно, договорились, – сказала я. – Хорошо, что ты приехала, – уверена, Ребекка это оценила. Но я понимаю, иногда надо жить своей жизнью.

Клер пошла наверх, собирать вещи, а я осталась стоять посреди кухни, пытаясь понять, где все. Из гостиной доносились голоса Айрис и Эллиота. Возможно, остальные у бассейна. Где Роб? Этого я не знала. Я предпочла бы отложить нашу встречу, и чем позже она состоится, тем лучше. Я снова поставила кофе и подождала, пока он не начнет капать. Попыталась выкинуть из головы все лишнее. Теперь я приготовила хороший кофе, вдруг осознала я, – ровно той крепости, какой нужно. Конечно, нет никакой «правильной» и «неправильной» крепости, но я научилась делать кофе так, как нравится Ребекке. Я отреагировала на ее намеки и изменила свое поведение. Эта мысль принесла странное удовлетворение и утешение.

В коридоре послышался топот, и на пороге кухни возникла Лайла. При виде меня она замешкалась и зачем-то сказала:

– Ой, прости. Я просто хотела налить воды.

Выпив полный стакан, она облокотилась о кухонный прилавок и устремила взгляд на сад.

– Какие у всех планы, не знаешь? – спросила она.

Я ответила, что не знаю. Пару минут она простояла на том же месте, а потом на кухню пришел Роланд, и они стали тихо совещаться, пойти ли им к бассейну, как полагается друзьям, или лучше не мешать людям. Наконец, еще немного пошептавшись – Роланд за это время успел пару раз прочистить горло, – они решили, что лучше на какое-то время «убраться с глаз долой».

Когда они ушли, я поняла, что они реально на взводе, раз так отзываются о друзьях, а Роланд не переставая откашливается. Меня вдруг осенило, что отчасти дело в том, что им сложно быть гостями. Я мысленно посочувствовала им. Лайла всегда все знает лучше всех – возможно, это какие-то комплексы. А Роланд неизменно стремится ее поддержать, защитить – наверное, просто любит ее. Они любят друг друга. Так просто начать думать, что ты знаешь людей, хотя это не так.

Шон делил людей на типы, которым свойственны те или иные предсказуемые реакции, и я последовала его примеру. Когда я подумала, что Лулу мертва, я поняла, что она – не какая-то концепция, с которой можно работать, а живой человек, у нее есть друзья и родные. Теперь я осознала, что даже тогда смотрела на нее свысока. Она умная, сложная, осмотрительная. Это она играла со мной. Не знаю, как мне могло прийти в голову, что я разбираюсь в психологии, если я сама себя не понимаю.

А я ведь многое узнала о себе. Мне нравится эта работа. Я хочу делать ее хорошо. И мне небезразличны люди, на которых я работаю. Я использую свои навыки, чтобы сблизиться с людьми, вызвать у них симпатию. Тут меня как громом поразило: а больше ничего и не нужно, это моя конечная цель.

Прихватив кофейник, я направилась к бассейну, но остановилась у калитки. Ребекка и Фил лежали на сдвинутых шезлонгах, повернувшись лицом друг к другу. Они негромко разговаривали. Ребекка лежала на животе в защитной позе, подложив под себя руки и изогнув спину, а руки Фила свободно болтались. Она говорила, а он отвечал более односложно, что-то бормоча себе под нос. В какой-то момент он поднял руку и убрал с ее лица прядь волос. От налетевшего ветерка по воде пробежала рябь, и он зябко поежился, но не встал.

Я развернулась и отнесла кофе обратно в дом. Обошла первый этаж. Теперь в каждой комнате я чувствовала себя как дома, каждое помещение было связано с каким-то событием. Затем я поднялась на второй этаж и тихо постучала в дверь Марты. Приоткрыв ее, заглянула внутрь: Марта лежала на кровати и смотрела что-то в телефоне. При виде меня она села.

– Ты нашла мой золотой крестик? Нет? – Она рухнула обратно. – Черт.

Я вошла и закрыла за собой дверь.

– Как ты? – спросила я. – Нам сегодня и поговорить-то толком не удалось. Ты в порядке?

– Да нормально. Я в порядке.

Примостившись на краешке кровати, я осторожно сказала:

– Ну, хорошо. Хотела спросить, удалось ли… удалось ли тебе поговорить с отцом?

Она нахмурилась, явно сбитая с толку.

– С каким отцом?

– Ты понимаешь, о ком я…

– А, ты имеешь в виду Лиама? – Она наморщила нос. – Нет, не удалось, и это очень подозрительно. Мне начинает казаться, что он реально урод.

– Сочувствую.

– Да ничего страшного. У меня месячные начались. Я тебе разве не говорила?

Она потянулась и смущенно зевнула, словно запоздало осознав, что это было ее упущением.

Разгладив простыню пальцами, я подняла на нее взгляд и улыбнулась:

– Нет, не говорила.

– Ага, сегодня утром. Так что есть и хорошие новости – я не беременна. Может, была, но уже нет. Должна ли я расстроиться? Не знаю. Но я не расстроилась. Извини. Надо было рассказать тебе.

– Да неважно.

– Когда приеду, пойду на тусовку, вместе с братом подруги. Мы уже договорились, так что… – она широко улыбнулась, – к черту Лиама.

– Полностью согласна. – Она уже даже не скрывала его имя, и мне от этого стало хорошо. – Но на будущее лучше избегай с ним подобных контактов.

– Ты смешная.

Я нашла Роба в саду – он сидел на стуле под деревом. Сначала он меня не заметил, и я понаблюдала за тем, как он поднял руки и лениво потянулся, прежде чем снова опустить их на клавиатуру. Я замешкалась. Я по-прежнему была человеком, ставшим свидетелем убийства, и сбежала, присвоив себе личность убитой. Изменилось ли что-то, когда я узнала, что она жива?

День клонился к вечеру, и там, где сидел Роб, было прохладнее: плющ, разросшийся в кроне дерева, создавал густую тень. Завидев меня, Роб поднялся на ноги, отставив ноутбук в сторону.

– Я волновался, – сказал он. – Что у тебя было с этими людьми? Что там произошло? Объясни, пожалуйста. Я думал, тебя вот-вот выведут на чистую воду. Ничего не понимаю.

Плющ источал густой горький запах. Цикады пронзительно скрипели в унисон.

– Ага, тут такое дело, – сказала я, – эти люди – не те, кем кажутся.

– Что ты имеешь в виду? Зачем они приходили?

– Думаю, они хотели меня запугать.

– Ужас какой.

– Мне так кажется.

– Так расскажи мне. Объясни.

С ветви дерева сорвался лист и, порхая, закружился в воздухе. Край уха Роба светился, пронзаемый солнечным светом. Я чувствовала, как пространство между нами растет. Такие, как он, созданы, чтобы добиваться успеха, а мне бы хотелось, чтобы он чуть больше походил на меня.

– Все сложно, – сказала я.

Он издал вздох отчаяния и покачал головой.

– Ради бога, перестань это повторять… – Он снова сел и потер щеку большим пальцем руки. – Господи, я чуть не назвал тебя Лулу. Ты ведь так и не сказала, как тебя зовут!

Я сделала глубокий вдох. Я надеялась, что это будет просто, что мне не придется выкладывать всю правду. Лулу жива. Я могла бы сляпать на коленке какую-нибудь версию, и он бы никогда не узнал, на что я способна и кто я на самом деле. Но в тот момент я четко осознала, что если не скажу ему правду, то потеряю его. А может, если я хочу измениться и построить другую жизнь, выбора у меня нет.

– Али, – сказала я. – Меня зовут Али.

– Я так и знал! – воскликнул он. – Я был прав. – Выражение его лица смягчилось. – Али, – сказал он, глядя прямо на меня, словно впервые называл меня по имени. – Итак?

Тогда я подумала, что, возможно, все обойдется, возможно, моя история вызовет у него отклик. Может, он даже положит ее в основу своего собственного романа.

Я сделала глубокий вдох.

– Кое-что произошло в тот день, когда ты видел меня в Сент-Сесиль-сюр-Мер. Женщина, которая, приезжала сюда сегодня, Катя… на самом деле это Лулу. Тогда мы только познакомились, она была нашим объектом, и собирались вытянуть из нее деньги, но игра пошла не по плану, она упала, и Шон убил ее. Он закрыл ей лицо полотенцем и задушил. Или я так думала. Я была в шоке, в полном ужасе. Я побежала в отель, забрала багаж из ее комнаты… прихватила еще кое-что и – в итоге оказалась здесь, притворяясь ей. Я думала, что смогу спрятаться от Шона, что буду в безопасности, но, получается, я неправильно оценила ситуацию. Это я была жертвой обмана, потому что сегодня они явились сюда, и оказалось, что она жива. Понимаешь?

Но он явно ничего не понимал, продолжая в замешательстве смотреть на меня и улыбаться, как будто все это было какой-то небылицей.

– Понимаешь? – снова воскликнула я. – Я думала, что она мертва.

Тут Роб перестал улыбаться, встал и обнял меня. Я и не знала, что плачу, но, видимо, плакала, потому что он целовал мои слезы. От этого во мне что-то пробудилось – то ли голод, то ли отчаяние. Я чувствовала, что могла бы сейчас раствориться в его теле. Или скорее обрести саму себя.

Глава двадцать восьмая

Я шла с чемоданом вдоль бортика бассейна, и стук его колес нарушал почти полную тишину. На поверхности воды расщепилась луна. Над моей головой сновали летучие мыши. Моя собственная тень выглядела жутковато. Дом погрузился во тьму, окна были закрыты ставнями, но я в любую минуту была готова услышать крик и топот шагов. Подкатив чемодан к краю террасы, я протащила его вдоль стены и выволокла за калитку, на неровную и неухоженную землю, и кое-как добралась с ним до деревьев. Никто не появился.

Дойдя до откоса, я пнула чемодан ногой – так, что он перевернулся в воздухе и заскользил вниз по склону, на раскинувшееся внизу поле. Жесткая трава царапала мне ноги, когда я стала неуклюже спускаться вслед за ним. У подножия холма я подняла чемодан и поставила его на колесики. Одно из них, похоже, сломалось. Отряхнув грязь с нейлонового чехла, я пошла по полю, переступая через борозды и таща следом кувыркающийся из-за неисправного колесика чемодан. Так я дошла до автостоянки в дальнем конце поля.

Где-то вдалеке гавкнула собака – раз, другой, – потом замолчала. В опавшей листве ползали невидимые существа. Небо вокруг луны окрасилось в призрачно-белый, таявший во тьме цвет. Ряд деревьев, под которыми я только что стояла, нависал надо мной однородной черной массой.

Ни Лулу, ни Шона не было видно.

Я дрожала и терла руки ладонями, хотя было тепло. Я не знала, который час. Я вышла из комнаты без четверти одиннадцать. Дорога заняла примерно десять минут. Ждать осталось минут пять, не больше.

Я прислушивалась – не едет ли машина. Сначала я услышу, как она будет проезжать по мосту, дважды запнувшись колесами за стык, как скрипнут рессоры и гулко взревет двигатель, набирая обороты. Услышав это, я буду знать, что у меня есть несколько минут, чтобы взять себя в руки.

– Ты пришла, – где-то у меня над ухом сказал Шон.

– Да черт! – вскрикнула я, отпрыгивая назад. – Чтоб тебя!

Он стоял в трех футах от меня, рядом с узловатым стволом дерева. Потом сделал шаг вперед, отделившись от переплетения ветвей.

Несколько секунд он просто стоял там, расставив ноги и не сводя с меня глаз, потом спросил:

– Ты одна?

На нем была черная футболка и черные штаны, как у какого-то спецназовца.

– Конечно, одна. Я хочу покончить с этим. Я принесла то, что ты хотел. – Я подтолкнула к нему чемодан. Тот завалился вперед и с хрустом упал на землю.

– Лулу все проверит, когда придет. Мы припарковали машину выше по дороге. Она сейчас разговаривает по телефону. Деньги принесла?

Я поставила рюкзак на землю, расстегнула его и достала пластиковый пакет.

– Они здесь. Вся сумма, за исключением сотни евро, которые я истратила на разные расходы. Да, всего лишь сотни не хватает до полных шестидесяти тысяч. Сдается мне, Лулу не знает о доле Дютруа?

Он потер руки и пожал плечами.

– Может, ей по должности не положено.

Я крепко прижала пакет с деньгами к груди, когда он протянул к нему руку. Покачала головой:

– В тот вечер я плохо себя чувствовала, и ты поехал к нему, чтобы переговорить, – сказала я. – Что произошло? Почему у тебя до сих пор его доля? Что ты с ним сделал?

– Да брось, Али. Мы же обо мне говорим. Ничего я с ним не делал. Мараться за тридцать тысяч евро? Я что, по-твоему, чудовище какое-то?

Я приподняла бровь, как бы говоря: «Я тебя за язык не тянула».

– Али, как ты могла так подумать? – обиженно сказал Шон. – Я пришел, а он, как выяснилось, упал с крыши: чинил сломанную черепицу, или что-то вроде этого. Его увезли в больницу. Что мне прикажешь делать в такой ситуации? Оставить деньги на барной стойке? Похоже, он заработал сотрясение, так что, сама понимаешь, грех было не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Да брось. Али!

Теперь он ко мне подлизывался, пытался заболтать. Раньше он часто так себя вел.

– Ты и я, мы так работаем, разве нет? Любую ситуацию оборачиваем в свою пользу. – Он изобразил руками, как карабкается по ступеням.

Я поставила пакет с деньгами на землю.

– Почему ты мне не рассказал?

– Я собирался. Как только отделаюсь от Лулу. Я хочу сказать… ну, она такая навязчивая, понимаешь? Меня захватил этот драматический спектакль. – Он закатил глаза, словно был уверен, что я его понимаю, потом наклонился, поднял пакет и засунул под мышку. – Как только отъедем, высадим ее. Мне пришлось играть в эту игру, ведь она та еще стерва. Жду не дождусь, когда мы снова останемся вдвоем – только ты и я. Мечтаю о покое. Идем? Мы по-прежнему вместе. Мы команда мечты. Ничего не изменилось.

Его слегка однобокая улыбка, морщинка на переносице, заговорщицкий тон. Я чувствовала, что попадаю под его чары, что меня к нему тянет, как бы я ни сопротивлялась. Никто не знает меня так хорошо, как он.

– Давай, – сказал он, берясь за ручку чемодана свободной рукой. – Идем. Можем встретиться с ней на углу.

Он начал удаляться, таща за собой чемодан, но вскоре остановился, поняв, что я не сдвинулась с места.

Луна освещала его лицо. Где-то закричала сова.

– Ты что, сдалась?

– Нет. Конечно, нет.

– Так, значит, ты придумала какую-то схему? – холодно спросил он. – Я так и думал.

Когда я промолчала, он сказал:

– Уважаю, Али. Мне очень интересно, что ты придумала. Я не собираюсь влезать в твои дела. Можем пересечься позже, когда закончишь. Я тебя знаю. Ты наверняка нарыла что-то на этих придурков.

Время, казалось, повернуло вспять. У меня возникло ощущение, что мы вернулись в самое начало, когда ему был интересен мой подход к ситуациям или людям, встречавшимся на нашем пути. Шон тогда слушал меня с этой самой полуулыбкой, как будто уже все для себя решил, но был готов внести незначительные правки. Я вспомнила, как меня это подстегивало, как я хотела произвести на него впечатление. Когда мне это удавалось, хотя бы немного, это казалось мне победой. Сейчас мы были на пыльном поле в южной части Франции, а не где-то на золотой крыше в Индии. Но мне было необходимо, чтобы он меня выслушал. Хотела увидеть, как изменится его лицо, – это для меня что-то вроде признания.

Я не сдалась. Я заслуживаю уважения.

Я пошевелила пальцами. Перемычка между пальцами на правом шлепанце выскочила из отверстия, и я засунула ее обратно. Луна светила мне в спину, моя фиолетовая тень с четкими краями была похожа на негатив фотографии.

– У моих работодателей, – я указала на высокий частокол деревьев, за которым скрывался остов дома, – есть секреты. У каждого из них. Они хорошо заплатят мне за молчание.

Я слышала, как он пожал плечами: зашуршала ткань его рубашки. Ком земли рассыпался у него под ногой.

– Ясно.

– Даже у подростков, – сказала я. – Родители много в них вложили, чтобы они соответствовали их стандартам. Одна из них завалила экзамены, другая спуталась с мужчиной старше себя. Еще один контрабандой провез травку через границу. Они откупятся от меня, денег у них полно.

Шон ритмично кивал – привычно, со слегка скучающим видом.

Возле отеля в Джодхпуре был один коробейник, предлагавший прохожим брелоки из слоновьих бивней, а после бегающий за ними по улице, потрясая картинами, сорванными со стен храмов.

– Кстати, я знаю, кто этот мужчина. Он учитель из ее школы. – Я улыбнулась, и Шон кивнул, нехотя выказывая уважение.

– Что касается взрослых, отношения у них шаткие – копнешь, а там куча грязного белья. Им не надо, чтобы дети об этом узнали. Странные дела у них там творятся.

Шон молчал. В темноте было сложно различить его черты лица.

Я почувствовала, что сглатываю.

– Особенно одна пара, – продолжала я. – Муж взял на себя превышение скорости, которое совершила его жена, чтобы ей не выписали штраф. Иначе она потеряла бы свою лицензию. Она врач. А он юрист. Такая приличная пара профессионалов. Они нарушили закон. Они могут потерять работу, если это выплывет наружу. Так что… – Я вскинула брови, и Шон кивнул.

– Да, я понимаю, – вежливо сказал он. – Оно того стоит.

– Да, стоит. – Даже для меня самой это прозвучало неубедительно.

– Ну ладно. – Он наклонился, взялся за ручку чемодана и рывком поднял его с земли. – У тебя впереди большие планы.

Я смотрела на тонкий изгиб его губ. Он говорил без иронии или сарказма. Его тон был более ровным, словно он хотел помочь мне сохранить лицо.

Опираясь на ручку чемодана, он вытянул шею и окинул взглядом дорогу.

– Не понимаю, куда запропастилась Лулу.

Он дал мне отставку, и вот это меня задело.

– А еще, – сказала я, – у меня наклевывается сделка с недвижимостью.

Он обернулся и приоткрыл рот. Ему всегда нравились «сделки с недвижимостью». При свете луны его кожа обрела серебристый оттенок, а черты лица казались выкованными из расплавленной бронзы. Я тогда почувствовала, что в нем как будто лампочка зажглась.

– Продолжай.

В тот момент я тоже испытала уже забытое эмоциональное возбуждение. Слова полились из меня сплошным потоком. Времени у нас было мало.

– Я познакомилась с богатой женщиной, ее зовут София Бартлетт. Она хочет снять для родителей дом на время своей свадьбы. Она заглотила наживку. Я сказала ей, что мой дом обычно занят на годы вперед, но, возможно, кто-то отменит бронь. В пятницу особняк будет в моем полном распоряжении. Она дала мне свою визитку, и я подумала, позвоню-ка я ей, вытяну рыбку из пруда. Она в таком отчаянном положении, что будет готова передать мне всю сумму заранее. Как думаешь, сколько можно попросить? Десять тысяч евро?

На какое-то время Шон задумался. Потом кивнул. Потом начал задавать вопросы. Надолго ли у меня будет единоличный доступ в дом? Есть ли у меня документы, которые можно распечатать? Оплату буду брать наличными?

Пока я отвечала, он кивал. Он одобрял мой образ мысли, мои методы.

– На фирменном бланке? Отлично. – Он не пытался мной руководить, разговаривал как с профессионалом.

– Звучит многообещающе, – сказал он. – Отличный план.

– Спасибо.

– Удачи.

Послышался звук мотора, хлопнула дверца. Лулу быстро шла к нам.

– Ура, вы здесь, – сказала она. – Все разрулили? Я не слишком рано пришла?

Она казалась очень худой, но на фоне нас с Шоном выглядела человеком из плоти и крови. А мы с ним в моих глазах походили на двух призраков, порожденных этой ночью. Ее волосы были заплетены в тугие косички, она надела одну из моих футболок и потертые джинсы, которых я прежде не видела. На ее бледной шее поблескивал крестик Марты.

– Ты проверил мои вещи? Все на месте? – спросила она Шона.

– Похоже на то. Я не проводил полный осмотр.

– Все на месте? – повторила она, теперь обращаясь ко мне.

– Да.

– Вот твои вещи. – У нее в руке был худенький пластиковый пакет, и она бросила его мне под ноги.

Я подняла его и проверила содержимое. Паспорт, нижнее белье, парусиновых туфель нет. Лулу тем временем расстегнула наружный карман своего чемодана.

– Так, паспорт, телефон, – сказала она. – Насчет всего остального придется поверить тебе на слово.

– Ладно, – сказал Шон, вставая рядом с ней. – Похоже, мы здесь закончили.

Они оба посмотрели на меня.

– На сегодня, – добавил Шон. – Скоро снова увидимся.

Меня пробила дрожь, и я засунула руки глубоко в карманы.

Я видела частокол деревьев, узорчатое переплетение кустарников, темные провалы у кромки поля. Лулу сжимала в руке телефон, постукивая им по ладони другой руки, словно учитель указкой в викторианской школе. В ветвях деревьев шелестел ветерок, несколько листков взметнулись в воздух у нас под ногами. Экран мерцал, освещая цепочку у нее на шее.

– Ладно. – Я вынула руки из карманов, словно собиралась их обнять. Хотя сильно сомневаюсь, что стала бы этим заниматься. Но мое движение было слишком резким, и вслед за ладонью из кармана выпал маленький клочок бумаги.

Я сделала шаг вперед, чтобы поднять его с земли, но Шон меня опередил и наступил на него.

Я подняла на него взгляд:

– Можешь убрать ногу?

– А надо? – спросил он, внимательно вглядываясь мне в лицо. – Это что-то ценное?

– Да нет. – Я выпрямилась и пожала плечами, словно мне все равно.

Но он меня раскусил.

Расправив плечи, он медленно наклонился, сдвинул ногу и поднял бумажку с земли. Разыграл целый спектакль, держа карточку на вытянутой руке и глядя на нее исподлобья, как будто поверх очков.

– София Бартлетт. Контент-дизайнер, – прочитал он вслух, а потом, подняв на меня глаза, спросил: – Это та женщина, которой ты собиралась «сдать в аренду» дом?

– Ага, это она, – все так же непринужденно ответила я. Протянув руку за визиткой, я улыбнулась, отдавая себе отчет в том, что эта улыбка неискренняя.

– Может, я пока подержу ее у себя, – сказал он.

– А может, лучше отдашь?

Он выпятил нижнюю губу, размышляя. Я сказала себе, что он просто дразнит меня, изображая сомнение. Разыгрывает спектакль. Что в любую минуту он засмеется и вернет мне карточку.

Лулу смотрела поочередно то на него, то на меня.

– Пожалуйста, Шон, – снова сказала я.

Он смерил меня оценивающим взглядом, наморщив лоб и плотно сжав губы. У него на щеке задергался мускул. Хотелось бы мне думать, что он взвешивает все «за» и «против». На одной чаше весов – уважение и привязанность, остатки преданности, все те долгие часы, проведенные вместе в наших поездках, все взлеты и падения, все передряги и неудачи. А что на другой? Скука. Жадность. Стремление присвоить или уничтожить все, что живет и сияет ему назло.

Он издал протяжный вздох, словно был разочарован увиденным.

– Нет, – наконец сказал он. Его взгляд был лишь частью спектакля. Промедление дарило иллюзию надежды, делая последующий удар еще больнее. Он посмотрел на визитку, потом перевел взгляд на меня.

– Представь, что твоя жизнь – это франшиза. Тебе может казаться, что ты сама все придумала, но потом всегда появляется кто-то – в данном случае я – и начинает дергать за ниточки. Так что… я сам не прочь провернуть твою маленькую аферу.

Он положил визитку в карман рубашки и взглянул на Лулу.

– Поехали, – сказал он, подняв чемодан и покатив его по полю к припаркованной машине.

Я не знала, идти за ними или нет. Я буду выглядеть жалко, как человек, окончательно потерявший лицо. Но все равно пошла.

Шон положил сумку с деньгами и чемодан в багажник, открыл пассажирскую дверцу и сел в машину. Он уставился прямо перед собой, избегая моего взгляда. А Лулу замешкалась. Уголки ее губ были застенчиво опущены вниз, на лице застыло жалостливое выражение.

– Ох, дорогая, – сказала она. – Все пошло не так, как тебе хотелось?

– Да без разницы, – сказала я.

– У нас все хорошо?

– Конечно.

– Ну и слава богу, – ответила она.

Она раскрыла объятия, и я сделала шаг вперед и утонула в них. У нее была узкая спина, под кожей прощупывались ребра. У нас действительно было примерно одинаковое телосложение и один размер; у меня было достаточно времени, чтобы это заметить. Одна из ее косичек щекотала мне щеку, а дыхание согревало шею.

Я отстранилась первой.

– Извини, – сказала я, – я в порядке.

– Ему всегда нужно побеждать, – сказала она. – Ты ведь это знаешь, правда? У него такой пунктик. Он тебя не отпустит.

Он по-прежнему не смотрел на нас. Выдержав ее пристальный взгляд, я кивнула.

Она обошла машину, открыла дверцу и забралась внутрь. Я стояла, глубоко засунув руки в карманы, и смотрела на них. Когда она завела машину, свет фар осветил окружающую растительность. Она уверенно развернулась в ограниченном пространстве, и я ждала, что они сейчас рванут с места и скроются из виду. Но это произошло не сразу. Несколько секунд машина стояла на холостом ходу, освещая фарами первые несколько ярдов дороги. Взгляд Шона был опущен вниз, лицо подсвечивалось телефоном. Возможно, он ставил навигатор, или что-то в этом роде. Я тихо отступила, прижавшись к живой изгороди. Мои ноги провалились в прошлогоднюю листву и обломки веток. Какое-то длинное колючее щупальце зацепилось за футболку у меня на спине.

В человеческом лице сорок три мышцы, которые способны придать ему более трех тысяч разных выражений. Я прикрыла рот рукой: вдруг он увидит. Не только большая скуловая мышца приходит в движение, когда человек улыбается.

Эпилог

Особенность французской системы наказаний в том, что следствие по ускоренной процедуре, или enquête de flagrance, проводится, когда преступление, за которое положен тюремный срок, расследуется по горячим следам или еще находится в процессе совершения. Другими словами, когда обвиняемый – лицо, совершившее преступление, – застукан на месте этого самого преступления.

В третью пятницу августа наряд полиции Кастеля, действуя по анонимной наводке, вошел в поместье «Домен дю Коломбье» как раз в тот момент, когда Шон и Лулу показывали особняк Софии Бартлетт и Квентину Тревизану, ее жениху. На кухонном столе лежал конверт с наличными, рядом с ним обнаружилась поддельная квитанция за двухнедельную аренду, выписанная на фирменном бланке, украденном из каморки наверху. Не прошло и суток с тех пор, как семейство Отти покинуло дом, а пара новых «жильцов» уже чувствовала себя там «вполне вольготно».

Ребекка Отти к тому времени уже успела вернуться в Англию и давала показания по видеосвязи. Она сообщила, что Лулу и Шон приезжали в дом за неделю до преступления, чтобы все спланировать, и во время своего пребывания там украли ценную золотую цепочку. Газета «Мейл» написала, что сама Ребекка была потрясена этим происшествием. По ее словам, больше всего она сочувствовала невинной девушке, которую «негодяй Шон» и «охотница за деньгами» вынудили пойти работать личным поваром вместо Лулу. А ведь она была «такая милая». Никто в доме в ту неделю и слова против нее не сказал, в том числе муж Ребекки, которого покорило ее «великолепное утиное конфи». «Это лишь доказывает, что кто угодно может тебя одурачить, – цитирует газета ее слова. – Даже тот, кто очень на тебя похож».

София Бартлетт, несостоявшаяся жертва мошенничества, тоже не могла понять, как она позволила задурить себе голову. Но в тот день, когда мисс Флетчер Дэвис, представившись ее знакомой, заговорила с ней в местном магазине, было очень жарко. Она ее не узнала, но не придала этому значения. «Такие лица не запоминаются», – сказала она следователю. Она должна была услышать тревожные звоночки, но не слышала: она и ее жених уже отчаялись найти дом в аренду – «все было занято», – поэтому и забыли об осторожности.

На суде Лулу заявила, что невиновна по всем пунктам, что действовала по принуждению. Дорогие швейцарские адвокаты, нанятые ее родителями, сумели убедить суд, что она попала под обаяние Шона Уилера, харизматичного подонка, с которым познакомилась всего за две недели до совершения преступления, и невольно стала его сообщницей, но ни в коем случае не была «автором» этой схемы. Лулу очень пригодились ее актерские навыки – на скамье подсудимых она казалась беззащитной, напуганной, невинной. И в итоге отделалась штрафом.

Путь Шона по французским судам был более тернистым. Его обвинили в воровстве, незаконном проникновении и мошенничестве, связанными не только с усадьбой «Домен», но и с присвоенным зданием в Марракеше, в котором он открыл «магазин». Французский архитектор, у которого он взял задаток, прочел о нем в интернете и явился в полицию. Шона признали виновным по всем пунктам и приговорили к пяти годам заключения. А еще оштрафовали на восемьдесят тысяч. Вряд ли он сильно переживал по этому поводу. Ведь ему всегда было плевать на деньги.

Надеюсь, он вспоминал тот момент, когда услышал жандармов у ворот. Надеюсь, оглядываясь назад, он думал о том, как ловко я его подставила. Он пострадал из-за собственных мелочных амбиций: люди часто попадаются на такой ерунде. Я могла бы принести ему аферу с Софией Бартлетт на блюдечке с голубой каемочкой. Но я знала, что в лоб действовать нельзя – не сработает. Сама по себе она бы его не заинтересовала. Ему было приятно думать, что это моя схема, что он отнял ее у меня. В этом не было никаких сложностей – надо было рассказать ему детали плана, лопаясь от гордости, отчаянно желая получить его одобрение, а потом сделать вид, что «случайно» уронила ее визитку. А потом включить актрису и слезно умолять его вернуть мне карточку. И все – готово. Как я сказала, деньги для него никогда не были на первом месте. Ему было важно самоутвердиться. Он это знал. Я это знала. Так что он не мог не догадаться, какую роль я здесь сыграла. Жаль только, я не видела его лица, когда до него это дошло.

Сейчас я живу с Робом в его квартире в Далстоне. У нас вполне себе семейная жизнь, даже ребенок имеется – нашей дочке Джейни почти три месяца. Она была зачата в «Домен», и, если честно, это была беременность по расчету, способ привязать его к себе. Но теперь, когда она появилась на свет, все это не имеет значения. Мы не женаты – ни один из нас не готов в полной мере взвалить на себя подобные обязательства, – но куда денется Роб? Да и я никуда не собираюсь. У меня есть ребенок, моя собственная семья – что ж, похоже, я получила то, о чем всегда мечтала.

Квартирка у нас маловата, и Молли уговаривает нас переехать на юг. Она говорит, что в Мордене за эти деньги можно найти жилье попросторнее. И до «Икеи» всего минут десять. Она сама сейчас беременна, и я стараюсь видеться с ней как можно чаще. Я стремлюсь наладить с ней отношения, но это долгий процесс. Я вернула украденные деньги и храню одежду Джейни для ее ребенка, но также я знаю, что не нравлюсь Стивену. Он хочет, чтобы Молли «подвела черту» под своим прошлым, то есть не думала о нем. Но дело в том, что я – ее прошлое, и это все усложняет. Она всегда добра ко мне, хотя многое держит в себе – наверное, так ей проще со всем справиться. Как бы то ни было, переезжать мы не планируем. Я хочу, чтобы у Джейни было максимально спокойное детство. Я знаю, что она совсем малышка, но они ведь все понимают, правда?

Книга Роба была издана и имела приличный успех, пусть и не попала в списки бестселлеров. Он многое почерпнул для нее из моей истории, прежде всего наши первые годы с Шоном, перенеся их в Германию семидесятых, чтобы меня не сразу можно было вычислить. Он хотел представить меня публике ради рекламы – как человека, вдохновившего его на этот сюжет, – но я отказалась наотрез. Мне и так неловко перед Филом и Ребеккой. Кстати, она снова работает в издательском бизнесе и занимает высокий пост, хоть и в другой компании. В представлении семейства Отти Лулу – моя подруга, убедившая меня занять ее место, а я не имела ни малейшего представления о ее планах. Они пытаются как-то сгладить то, что не вписывается в эту версию, – например, странную историю с ваучерами на проживание в отеле для Клер. Робу известно обо всем, кроме подробностей моей последней подставы для Шона, и он говорит, что я была в абьюзивных отношениях, поэтому я тоже жертва. Хотя он сам не прочь меня немного поэксплуатировать. Он донимает меня просьбами разрешить ему использовать историю Лулу для второй части своего романа. Пока я держусь, но не знаю, сколько еще смогу выдержать. Ему сложно сопротивляться. Я часто думаю о том, что Шон называл идеальным мошенничеством на доверии: выяснить, чего хочет человек, и дать ему это. Забавно, что ты точно так же себя ведешь, когда тебе кто-то небезразличен. Любовь – величайшее мошенничество на доверии.

Так странно жить правильной жизнью. Сложно расслабиться. Иногда мне не хватает прошлого. Сегодня я ходила в библиотеку. Яркий солнечный свет заливал помещение, слепя глаза библиотекарю. У меня на руках была Джейни, она мило гулила, привлекая всеобщее внимание. Я везде хожу с большой сумкой – собиралась сказать, что это дело привычки, но любой молодой мамочке просто необходима большая сумка, – и я нагло сунула нужные книги в наружный карман. Никто этого не заметил, ведь все были очарованы Джейни, а ребенок – идеальный отвлекающий маневр. Но опять же, я всегда говорила, что люди меня попросту не замечают.

Когда я ждала автобуса на остановке, у меня зазвонил телефон. Номер был мне незнаком. Женщина с северо-восточным выговором справлялась, как у меня дела после недавнего несчастного случая. Потом я проверила почту. Управление по налогам и сборам было готово немедленно предоставить мне налоговый вычет, если я перейду по ссылке. Они повсюду – мы повсюду, хотя вы это и без меня знаете. Порой я представляю себе подростков в колл-центре в Южной Корее, сидящих перед компьютерами, на экранах которых отображается мешанина из цифр и данных. А иногда задаюсь вопросом, нет ли здесь чего-то более личного. Думаю о женщине с северо-восточным выговором: был ли он настоящим или фальшивым? Откуда она пыталась меня окучить – из своей кухни в Нью-Касле или из подвала во Владивостоке? Работает ли она за проценты, или кто-то стоит у нее за спиной, угрожая ножом?

Я больше никогда не буду ни от кого зависеть – таково мое решение. Я люблю Роба. Правда. Но у меня всегда будет запасной аэродром. Я арендовала небольшой магазинчик рядом с цветочным рынком на Колумбия-роуд. Я продаю всякое барахло – комнатные растения, марокканскую керамику, старинные французские горшки – по сильно завышенным ценам. Вот это надувательство, скажу я вам!

Но на это не проживешь, так что у меня есть периодические «подработки». Когда мы вернулись из Франции, я написала Лиаму Мерчанту – учителю, который забавлялся с Мартой, – угрожая разоблачением. Короче говоря, в итоге он оставил несколько сотен фунтов наличными в бумажном пакете в назначенном месте. Идиот. Я продолжаю время от времени писать ему письма – пусть знает, что я за ним наблюдаю. Так он хотя бы перестанет лапать школьниц. Еще я приглядываю за Лайлой и Роландом. Он защищает интересы истца в деле о мошенничестве в особо крупных размерах – ставки растут. Когда-нибудь, возможно, я с ним свяжусь. Это может пригодиться, если мне вдруг понадобится найти много денег за короткий срок. Что не исключено.

По последним сведениям, Лулу живет в Нью-Йорке, в квартире в Верхнем Ист-Сайде, и пишет книгу – рецепты вперемешку с мемуарами. Она стала довольно влиятельным блогером. Роба слегка покорежило, когда он узнал о ее сделке со следствием. Но я не держу на нее зла. То, как она обвела Шона вокруг пальца и сыграла на моих предрассудках, достойно уважения. Возможно, при других обстоятельствах мы могли бы подружиться.

Шон до сих пор сидит в марсельской тюрьме и даже в заключении проворачивает делишки с наличкой, дурью и мобильниками. Несколько заключенных выложили на Фейсбук свои селфи – позлить начальство, – и, несмотря на черную повязку на глазах, я узнала его. Сдается мне, он неплохо проводит время. Криминальный авторитет, руководящий шестерками. На сегодняшний день я в безопасности. По моим расчетам, сидеть ему еще четыре года.

Конечно, сейчас я рискую потерять больше, чем когда-либо: у меня есть любимый мужчина и ребенок, за которого я в прямом смысле готова убить. Уязвимость – это всегда плохо. У нас есть сторожевая собака. Один из щенков Молли. Как говорила Лайла, джек-рассел-терьер – бойцовая порода, пусть и небольшого размера. Эти псы могут быть такими задирами.

Шон сам поднял ставки, когда притворился, что убил Лулу. Шесть дней я жила с мыслью, что она умерла. Это потрясло меня до глубины души. Я не стану делать вид, что это не так. Но фишка в том, что я это пережила. Заглянув в лицо смерти, я изменилась. Жаль, но это так. Шону некого винить, кроме самого себя.

Что он говорил о том, как женщин недооценивают? «Ни один мужчина не верит, что женщина может его поиметь». Что ж, я это сделала. И ничто не помешает мне сделать это снова.

Они выглядят вполне невинно, эти джек-расселы. Но внешность бывает обманчива. У них острые зубы.