Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16

Глава 1

Пролог

– Знаешь, в чем твоя проблема, Антуан? – Он говорил очень тихо, почти шептал. – Ты слишком много думаешь о последствиях, но совсем не видишь причин. Ты слеп к самому главному. И да, я действительно опасен. – Он медленно повернулся. – Очень опасен. Я погубил много жизней. Моей следующей жертвой станешь ты. Да, ты. Это очевидно и неизбежно. – Его отстраненность и спокойствие вызывали ужас.

Часть первая. Трое

Ночью ему снова снился сон, тот самый кошмар, навязчивый и удручающий. Ничто в сновидении не менялось, только страх возрастал от раза к разу и мучил все сильнее. Во сне он шел по широкому, нарядно освещенному рождественскими огоньками бульвару. Мороз приятно пощипывал нос. В ушах звучал божественный концерт Вивальди «Зима». Под эту чарующую музыку крупными хлопьями плавно кружился снег и, едва касаясь земли, тут же таял. «Красотища!» – прищурился от удовольствия Антуан.

Он уверенной походкой двигался по центру города с твердым убеждением, что находится здесь не просто так, а с особой миссией-предназначением! Черные кожаные ботинки на грубой подошве от «Прада» блестели чистотой, оставляя рельефные следы на быстро тающем снегу. Поравнявшись с богато украшенными витринами, Антуан краем глаза заметил, как в них отразился силуэт красивого молодого человека – высокого, с гордо посаженной головой, в дорогом кашемировом пальто, с повязанным вокруг шеи на французский манер шарфом. Антуан повернул голову, внимательно разглядывая свое отражение, каждую деталь, жест, движение. Удовлетворенный увиденным, он сфокусировал взгляд на своем лице, но в слегка запотевшем стекле не различил знакомых черт и как-то сразу расстроился. «Надо было надеть очки», – подумал Антуан, вглядываясь в свой отраженный облик. Подойдя вплотную к витрине, он кожаной перчаткой небрежно протер стекло и замер. Сердце бешено заколотилось, стало невыносимо жарко…

Антуан видел себя теперь очень близко. Серое кашемировое пальто, в тон ему шарф, снежинки в волосах – все, как и должно быть… Но в этой картине не хватало самого главного фрагмента – у человека в стекле витрины не былo лица. Никакого, как будто его не дорисовали или умышленно стерли. Антуану стало страшно, он почувствовал, что задыхается. Его взгляд снова и снова выискивал в отражении родные черты, но тщетно.

Человек перед ним был безупречным и… безлицым.

***

Октябрь выдался серый и сырой. Холодные дожди шли уже вторую неделю. Часть листвы с деревьев опала, и сквозь мокрые ветви проступал величественный фасад дома напротив. Тяжёлые тучи придавали песочного цвета камню графитовый оттенок. В окнах верхних этажей горел свет.

Антуан нехотя встал с тёплой постели. В такие дни особенно ощущался уют старого дома в Эстермальме – высокие потолки с лепниной, старинные радиаторы, согревающие пространство огромных комнат. Год назад Алекс, старший брат, настоял на ремонте.

– В такой квартире всё должно держать осанку. «Давай начнём с выравнивания стен», —сказал тогда он, взяв на себя все расходы. Теперь квартира выглядела как иллюстрация из журнала – чёткие линии, продуманное освещение, встроенные шкафы.

Антуан вошел в ванную. Контрастный душ немного развеял тяжелый осадок после сна. Но нехорошее предчувствие не отпускало. На журнальном столике в гостиной лежала небрежная стопка неотвеченных писем из университета, и Антуан машинально ее выровнял.

«Всему виной моя диссертация, – думал он. – Она, похоже, сводит меня с ума. Я слишком глубоко копаю. Зря я влез во всё это, надо было послушать Алекса и остаться на биофаке». Но Антуан уже не представил себя без исследований, без долгих часов в лаборатории, без попыток разгадать, каким образом музыка меняет человеческий мозг. Загадка нейробиологии музыкального восприятия незаметно стала частью его сознания.

Он вздохнул и прошёл на кухню. Часы показывали без четверти семь, а Алекс обещал приехать к восьми. Антуан достал из шкафа старую поваренную книгу – единственную вещь, не вписывавшуюся в минималистичный интерьер. Потёртые страницы хранили рецепт паннкакора – шведских блинчиков, которые бабушка готовила в загородном доме в Даларне. Тонкие блинчики с хрустящими краями, брусничное варенье, взбитые сливки – вкус детства, летних каникул, когда они с братом носились по лесу, собирая ягоды.

Вскоре кухня наполнилась ароматом жареного теста и свежесваренного кофе. В дверь позвонили ровно в восемь. «Удивительно пунктуальный человек», – просияв от радости, отметил про себя Антуан.

– Только не говори, что ты пёк блины, – с порога удивился Алекс, оглядывая брата.

– Именно так, – довольно шмыгнув носом, подтвердил тот.

– Ты же терпеть не можешь готовить?

– Так это я для себя терпеть не могу, для тебя – другое дело.

Алекс бросил на пол дорожную сумку и крепко обнял Антуана.

– Здорово, брат! – запоздало произнес он. – Хреново выглядишь.

– Ага, – счастливо подтвердил Антуан.

– А чё так?

– Да всё то же.

– Понятно, – с дружелюбной насмешливой улыбкой кивнул Алекс. – Я пару книг привез. Думаю, тебе понравится.

Антуан повел брата к себе в кабинет, где царил нехарактерный бардак, словно обычно педантичный хозяин потерял тягу к идеальному порядку. На рабочем столе вперемешку лежали раскрытые научные журналы, исчерканные нотные листы и результаты анализов пациентов. Брошюра Масару Эмото «Память воды» с десятком закладок валялась поверх стопки статей по нейробиологии. На Антуана эти исследования произвели сильнейшее впечатление, и он совсем недавно взахлёб рассказывал брату о том, что вода способна «запоминать» эмоции человека, менять свою структуру в ответ на музыку, слова и даже мысли. И теперь при взгляде на небрежно брошенную книгу Антуан невольно вспомнил, как его потрясла тогда эта мысль: если музыка так влияет на воду, что же она делает с нашим телом, которое состоит из воды на восемьдесят процентов?

Стену кабинета украшали увеличенные скриншоты с МРТ, испещрённые пометками Антуана. Странные цветовые пятна с подписями: «Паганини – соната №2», «Бах – токката и фуга», «Моцарт – соната №11» отражали активацию разных зон мозга при прослушивании музыки.

Антуан заметил, что взгляд брата зацепился за настенный календарь. На дате 12 октября стоял жирный чёрный крест и короткая надпись: «Смерть фру Юзефсон». Алекс поморщился, видимо, догадавшись, почему Антуан не спешит приводить кабинет в порядок. Что-то пошло ни так. Но Алекс не стал спрашивать. Он расстегнул молнию на сумке, достал пакет с книгами и положил его на стол.

– Потом посмотришь, – бросил он через плечо, направляясь в гостиную, которая по традиции превращалась в его спальню всякий раз, когда он навещал брата в Стокгольме.

– Располагайся, – произнёс Антуан своим обычным тоном. – И давай побыстрее, кофе остывает.

***

Алекс сидел за столом, с наслаждением поедая блины. Нож и вилка двигались в его руках с той непринужденной грацией, которая всегда отличала его даже в самых простых вещах. Антуан украдкой поглядывал на своего гостя, чувствуя, как в груди разливается тепло. В бархатном тембре голоса Алекса и в едва заметных морщинках в уголках глаз, возникающих, когда он улыбался, было что-то завораживающее.

– Теплые ещё, – отметил Алекс, поймав зачарованный взгляд брата. – Ничего вкуснее не пробовал. – Он потянулся за кофе, рассеянно глядя в окно влажно блестящими глазами. И кивнув на серую пелену за стеклом, добавил с легкой гримасой неудовольствия: – Какая же там мерзость!

– Сегодняшний прогноз обещает дождь целый день. – Произнося это, Антуан машинально отрезал кусочек блинчика, но так и оставил его лежать на тарелке. Есть не хотелось.

– А я обещал себе хорошую прогулку. – Алекс весело подмигнул брату. – Придётся дождю пересмотреть свои планы. На блошиный рынок собрался – Оскар новые пластинки нашел. Там и «Реквием» Моцарта, и «АББА». Попросил отложить для меня. Ты со мной, Анте?

– Пластинки – это круто, сказал Антуан. – Но погода, он неуверенно пожал плечами. В такую погоду хотелось закутаться в плед и не высовывать носа на улицу, но время, проведенное рядом с братом, было слишком ценным. Алекс слегка нахмурился, заметив, как он ковыряется в тарелке:

– Хочешь весь воскресный день дома проторчать? И чего ты всё возишься? Что стряслось? Выкладывай.

Антуан смутился и отвёл взгляд. Пальцы машинально сжали чашку.

– Мне опять снился сон, тот самый, – он старался говорить ровно, но голос все равно дрогнул. Антуан ненавидел свою беспомощность перед собственным подсознанием и старательно пытался ее скрыть, но Алекс всё равно заметил. Всегда замечал.

– А почему не поговоришь с профессором, как его… профессором ван Хершем? – Алекс подлил себе кофе, не отводя внимательного взгляда от брата. – Он же вроде практикующий психиатр. Может подсказать, как справиться с кошмаром.

– Уже, – признался Антуан, залпом выпив воду. – Он предложил мне самому придумать концовку, хороший финал. Закончить сон так, как хочется.

– И что?

– Не могу его закончить. Просыпаюсь, стараюсь представить своё лицо там, в витрине… Но не получается. А когда пытаюсь достроить картину, выходит только хуже. То глаз на лбу появляется, то второй нос…

– Послушай. – Алекс отставил чашку в сторону. – Я где-то читал, что через сновидения человек знакомится с теми частями себя, которые предпочёл бы не замечать. Может, ты не доволен своей внешностью?

– Внешностью? – удивился Антуан, поскольку эта мысль никогда не приходила ему в голову.

Повисла пауза. За окном барабанил дождь, и его монотонный шум действовал гипнотически. Немного помолчав, Антуан неуверенно пожал плечами:

– Не знаю, может быть…

Он снял очки, открывая красные пятна на переносице. В его сознании родилась неожиданно ясная мысль: «Я недоволен своей внешностью. Значит, нужно просто принять себя, а не искать в своем сне какое-то страшное предзнаменование. Неужели всё так просто?» Он шумно выдохнул, испытывая облегчение от этого открытия, и почувствовал, как его лицо изменилось, разгладилось, словно внутри спало напряжение.

Алекс, наблюдавший за этой картиной, невольно улыбнулся. Ему вспомнился маленький Анте. Точно так же лицо Антуана менялось в детстве: только что хмурился, а через секунду уже сияет – ямочки на щеках, озорной блеск во взгляде. Ясные голубые глаза, правильные черты лица и зачёсанные наверх светлые волнистые волосы придавали Антуану юный невинный вид, словно подтверждая, что в нем всё ещё живет та детская чистота. Жизнь ещё не успела его потрепать.

– А с работой что? – осведомился Алекс, сделав глоток кофе.

Глаза Антуана загорелись. Он торопливо надел очки обратно и с энтузиазмом ответил:

– Диссертация почти закончена, в мае уже защита. Тема – огонь! Мой научный руководитель говорит, что она тянет на докторскую. Советует продолжить работу, чтобы в следующем году начать писать.

– Ого, круто! – Оживился Алекс. – А докторская о чём будет?

– Да всё о том же. Ты не представляешь, мы вышли на очень интересные результаты…

Алекс не сдержал усмешки – эту фразу он слышал от брата всякий раз, когда спрашивал о его исследованиях. Но Антуан, ничего не замечая, уже погрузился в свой мир:

– О том, что музыка исцеляет организм, ты слышал. Все слышали. Моцарт считается самым целительным из классиков. Так сказать, панацея широкого спектра…

– Амадей от всех горестей жизни! – вставил Алекс, а затем рассмеялся, показывая белые ровные зубы.

– Почти так. – Антуан кивнул, даже не улыбнувшись. – Знаешь, мы начали с самого очевидного – с влияния музыки на мозг. И сразу наткнулись на поразительные вещи. Например, эпилепсия. Представляешь, когда пациентам включают «Сонату для двух фортепиано», частота припадков у них значительно уменьшается.

– Да ну? – Алекс тоже посерьёзнел и подался вперед, теперь уже по-настоящему заинтересованный.

– Абсолютно точно. Это подтверждено исследованиями – электроэнцефалограмма показывает заметное снижение эпилептиформной активности.

– Значит, хорошо, что я слушаю классику. Эпилепсия мне не грозит, – сделал поспешный вывод Алекс.

– Не всё так просто. – Антуан красноречиво развел руками. – Классика классике рознь. Продолжая разговор об эпилептиках, им противопоказана, например, музыка Гайдна. Девяносто четвертая симфония повышает эпилептиформную активность мозга на сорок пять процентов.

Алекс изумленно присвистнул. Антуан понизил голос, словно собирался поделиться секретом:

– Но наше открытие совсем о другом. Мы в экспериментах использовали тяжёлый рок. – Полностью захваченный рассказом брата, Алекс отставил чашку в сторону. – Помнишь японца Масару Эмото? Я тебе показывал его опыты с водой. Когда он включал рок и быстро замораживал воду, снежинка получалась асимметричная, корявая, будто больная. – Алекс кивнул, вспомнив фотографии кристаллов, а в глазах Антуана появился лихорадочный блеск. – Так вот, мы взяли крыс с глиобластомой, агрессивной опухолью мозга. Давали им лекарство и параллельно включали тяжёлый рок. На громкости в сто децибел музыка увеличивала проницаемость гематоэнцефалического барьера, это такая белковая стена между кровью и нервной системой… – Антуан говорил всё быстрее, сопровождая свои слова выразительными жестами: – Понимаешь, обычно этот барьер не пропускает лекарства из крови в нервную систему, поэтому лечение опухолей мозга часто неэффективно. А тяжёлый рок эту преграду открывал! Лекарство начинало работать, и в этой группе почти все крысы выжили.

Судя по нараставшему стуку капель по стеклу, дождь за окном усилился, но Антуан, казалось, не замечал ничего вокруг, продолжая свой монолог:

– И это ещё не всё! Если правильно подобрать музыку, она поможет мозгу находиться в гармонии, и рака можно вообще избежать.

– А как такую музыку подобрать? – поинтересовался Алекс. – Это вообще возможно?

– Мы уже выяснили, что три самые целебные ноты против рака – это до, си и соль, – Антуан старался говорить тихо, но в его голосе все равно звенело возбуждение. – Их нужно протяжно пропеть…– Щёки рассказчика порозовели. – Всё возможно, Алекс, всё. Ты понимаешь, что это означает?

– Удар по фармацевтике и Нобелевская премия Антуану Бергу? – Алекс, по привычке скрыл за иронией гордость за брата.

Но Антуан словно не услышал этого. Глаза его горели энтузиазмом:

– Это прорыв, величайший прорыв человечества. Миллионы спасённых жизней. Мы так близки к цели. Только бы всё получилось…

В последней его фразе прозвучала тревога. Алекс внимательно посмотрел на брата:

– Анте, это прекрасные новости, правда. Только ты сильно не заводись. Не растрать себя в ноль – Он помолчал, подбирая слова. – Ты же знаешь, наука – словно пишущая сама себя книга, которую можно изучать бесконечно. В конце каждого раздела неизменно появляются новые абзацы. Там, где должна была быть последняя глава, бам! – и снова середина книги. И всё тот же вопросительный знак.

Антуан слушал брата, и левый глаз его слегка подёргивался, а тот продолжал свои увещевания:

– Если ты будешь продолжать в таком же режиме, то в лучшем случае выгоришь, а в худшем… – Алекс на секунду умолк, ища убедительную формулировку. – Станешь чудиком, вроде тех, на групповых занятиях: «Здравствуйте. Меня зовут Антуан. Я учёный. Я изучаю эритроциты, мой отец изучал эритроциты, мой дед изучал эритроциты. Эритроциты – это у нас в крови…»

На этот раз Антуан оценил шутку, и братья дружно рассмеялись.

– Так и есть, – уже серьёзно кивнул Антуан, соглашаясь со словами Алекса. – Я за последние месяцы очень устал.

– Ну вот, а ещё удивляешься, что тебя преследуют кошмары.

«Кошмары… – мысленно вздохнул Антуан и беспокойно постучал по столу. – Если бы только они». Он обеспокоенно посмотрел на старшего брата, но промолчал.

– Всё нормально? – насторожился Алекс.

– Да, да, – Антуан быстро отвёл взгляд. – Мне нужно отдохнуть. Я сегодня же напишу профессору Ван Хершу и возьму недельный отпуск.

– Вот это правильно. В конце концов, Анте, жизнь – это не только наука. Твои двадцать четыре – идеальное время, чтобы совершать глупости, в них весь смак.

При этих словах брата Антуан поморщился, словно хлебнув чего-то кислого.

– А ты не кривись. – Алекс зевнул и потянулся. – Нет в мире ничего отважней глупости. Я пойду прилягу, тоже неважно вчера спал, да и дорога вымотала. А потом двинем на блошку, как раз и дождь к тому времени прекратится.

Он взял свою чашку и тарелку, явно намереваясь их вымыть, но Антуан возразил:

– Оставь, я сам. Иди отдыхай.

Когда за братом закрылась дверь, Антуан сложил грязную посуду в посудомойку, протер стол и посмотрел в окно. Дождь лил стеной. Сплошная непроглядная водная завеса. «Прекратится дождь, как же…»

***

В комнате громыхала музыка. Стены дрожали, и одинокая лампочка на потолке нервно подрагивала в танце. Лексус развалился в компьютерном кресле, обтянутом дешевым дерматином, и рассеянно наблюдал за стекающими по грязному стеклу каплями дождя.

Больше смотреть было не на что. Погода разогнала людей по домам, и из окна его цокольной квартирки в такой день не было никаких шансов увидеть даже пару стройных ног… Мысли о женских ножках заставили его вспомнить про вчерашний вечер. Он заметил Фрейю сразу, едва она вошла в клуб. Это точно была она, он не мог обознаться. Бледная анорексичка с длинными фиолетовыми волосами и пирсингом на брови. Она выглядела так, словно только что очнулась после долгой тусовки любителей тяжелого рока. Черная драная майка приоткрывала надетый на плоскую грудь ярко-розовый бюстгальтер, грубые тяжелые ботинки на «спичечных» ногах казались огромными. Было непонятно, как ее ноги вообще отрывались от пола под тяжестью этой нелепой обуви, напоминающей кандалы.

Увидев Лексуса на сцене, она вытаращила свои словно углем намалеванные глаза, и какое-то время они с подозрением пялились друг на друга. Лексус наконец осознал, что она -обычная девушка с напускным вызовом и угловатыми движениями. Она, видимо, тоже что-то осознала, но что именно, Лексус не понимал, но появившийся на ее лице кривой оскал давал это понять.

Он впервые заприметил эту девушку в тот злополучный день, когда после долгих треволнений скинул в интернет песню, которую сам сочинил и спел. С трепетом в душе и тремором в ногах он ждал первых отзывов. И они полетели, будто камни, прямо ему в лицо – безжалостно и метко, никуда не спрятаться, не укрыться. Сам напросился.

В море обрушившейся на него критики он заметил ее пост – словно одиноко плавающий спасательный круг, брошенный утопающему. Она писала сухо, но положительно. И он зацепился – поверил.

Лексус потом часто следил за ней в соцсетях. Фрейя – девушка-гот. Вот уж точно не его мечта. А вчера он увидел ее в Gamla Krogen, в баре, где пел в субботние вечера.

Лексус подкатился на кресле к столу и зашел на страничку Фрейи. Зеленый огонек подсказал, что она в сети. Пальцы Лексуса быстро застучали по клавишам.

Лексус: «Привет, просто хотел пообщаться».

Фрейя: «Круто! Но я странная вообще, так что не знаю, стоит ли».

Лексус: «Я муравьев в детстве ел».

Фрейя: «Тогда попробуем, врубай камеру».

Лексус сделал музыку потише и включил камеру. На экране появилось лицо Фрейи. Оно казалось еще бледнее и накрашеннее, чем накануне. Девушка смотрела на него ничего не выражающими глазами и методично жевала жвачку.

– Привет, – снова поздоровался Лексус.

Она молчала. Он помахал ей рукой и криво улыбнулся.

– Я так и думала, – наконец выдала она, надула и с громким хлопком лопнула пузырь из жвачки.

Лексус вопросительно приподнял бровь.

– Сначала ты скажешь: «Привет!», я отвечу: «Привет!», – пояснила она, растягивая слова. – Потом спросишь: «Как дела?». Я скажу: «Ок». Ты поинтересуешься моими увлечениями, я отвечу: «Ничего особенного». А потом спросишь про бойфренда. – Она приблизилась к камере, и свет от монитора сделал её лицо совсем белым, будто призрачным. – И я тебе больше никогда не отвечу. Потому что все эти вопросы такие плоские, такие дебильные. На фиг вообще это спрашивать, когда подкатываешь к девушке, скучный тупица!

Лексус на секунду замер, но быстро взял себя в руки.

– На хрена мне твои дела? – он откинулся в кресле, и голос его стал жёстче. – Тем более, бойфренды. Я вообще-то спасибо хотел сказать. Что поддержала тогда. Но вижу, дела у тебя стрёмнее, чем мне казалось.

– Я тебя предупреждала, – не меняя интонации сказала она и пожала плечами.

– Предупреждала… – Лексус потянулся за сигаретами, лежавшими на краю стола. – Так бы сразу и сказала: «Я долбанутая». А то прогнала так скромненько: «Странная я…»

Он щёлкнул зажигалкой, небрежно спросив:

– Ты не против, если я закурю?

– Можешь даже застрелиться…

Её вытаращенные глаза казались огромными. Она не моргала. Лексусу стало не по себе от её взгляда. Надо же, какая ирония – единственный человек, по достоинству оценивший его песню, оказался больной на голову девицей. Не очень-то жизнеутверждающе… Дым от сигареты поплыл по комнате.

– Что уставилась? Хочешь напугать меня, что ли?

– Оно мне надо?

– А чё я тогда боюсь?!

– Потому что ты трус.

– А может, потому что ты страшная?

– Ты думаешь? – слегка растеряно спросила она, и в её голосе ему почудилось что-то детское.

Он внимательно вгляделся в её лицо: за тёмными тенями прятались синие глаза, на мертвенно-бледном лице маленький нос, пухлые губы, чётко обведённые чёрной помадой. По отдельности ее черты, может и ничего, но все вместе… Он замялся:

– С одной стороны, ты, конечно, не красавица…

– А с другой? – оборвала она его на полуслове.

– А с другой стороны у тебя затылок.

– Да пошёл ты!

– Сама пошла!

Лексус ждал, что Фрейя отключится, но она продолжала пялиться на него. Он глубоко затянулся и, выпустив дым в сторону экрана, спросил:

– Музыку слышишь?

Она наклонила голову, прислушиваясь. Фиолетовые пряди упали на лицо.

– Мой новый сингл, – пояснил он, и в голосе мелькнула гордость. – Хочешь послушать?

– Нее, я только поела.

– И что?

– Стошнить может.

– Дура!

– Сам дурак!

Лексус крутанулся в кресле, дотянулся до колонок. Музыка ударила по ушам, стены задрожали. Он резко захлопнул крышку ноутбука.

***

Впервые в жизни Антуан не знал, как поступить. Потребность поделиться с братом была очень острой, но страх буквально скручивал внутренности. Рассказать об ужасе, в котором приходилось жить в последние дни, попросить совета… Но тогда придется открыть свою тайну. Страшную тайну. Глаз дёрнулся. «Господи, почему ты допустил, чтобы это произошло? Зачем?» По лбу покатились холодные капли пота, горло сжалось. Дрожащими руками Антуан схватил со стола небулайзер, зажал губами и резко вдохнул лекарство. Спазм медленно отпустил. Теперь он повсюду таскал с собой ингалятор – приступы астмы участились, становясь всё тяжелее.

Мысли метались как в лихорадке: «А если всё-таки рассказать Алексу? У него всегда есть идеи, на все случаи жизни. Хотя бы станет легче… – Антуан осёкся. – Легче мне, тяжелее ему. Прекрасная перспектива! Нет, никто не должен об этом знать». Он провёл рукавом по мокрому лбу, заставил себя глубоко вдохнуть. И тут его пронзила поистине ужасная мысль: «А что, если все-таки кто-то узнает?»

Снизу раздался грохот, пол задрожал. Антуан вздрогнул. В ту же секунду комнату заполнил яростный рев музыки. «О нет, опять началось!» – мысленно взвыл Антуан.

– Что происходит? – в дверях появился заспанный Алекс. – Зажигаем? – Он принюхался: – Накурил-то как… – Алекс поморщился и распахнул окно.

– Я не курю, – огрызнулся Антуан. – Это сосед снизу. Устроил тут настоящий притон.

– М-да, похоже, весёлый парень.

– Отвратительный тип, – скривился Антуан. – Ты бы его видел!

– А я, кажется, видел, когда заходил. Такой взлохмаченный, в тёмных очках?

– Он, – процедил Антуан.

Снизу доносился хриплый голос певца, такой надрывный, будто тот одновременно выплескивал наружу и душу, и голосовые связки.

– Погоди, это он сам поёт? – Алекс прислушался.

– Уже третий раз крутит эту запись. А так да, он и поёт, и танцует, и муть эту сам сочиняет, – объяснил Антуан, открывая на смартфоне браузер. – Я его в интернете нашёл. Некто Лексус, восходящая звезда, – последние слова он произнёс с презрением.

Алекс поднял палец вверх, вслушиваясь в музыку.

– А что, оригинально. Симбиоз разных стилей.

– Да брось, нелепость какая-то. Под такую музыку можно только сходить с ума.

– А мне нравится. Как, ты сказал, его зовут?

– Лексус, – буркнул Антуан.

– Лексус, – повторил Алекс с усмешкой, словно пробуя имя на вкус. – Ладно, пошли уже, нам ещё на барахолку надо успеть.

Они вышли на лестничную клетку, где музыки уже не было слышно, и тишину старого дома нарушал лишь звук их шагов. Антуан поднял воротник пальто, готовясь к встрече с дождём, толкнул тяжёлую дверь подъезда, выставив вперёд зонт, и замер… Дождь прекратился. Ветер с залива разогнал свинцовые тучи, и осеннее солнце заливало мощёные улицы тёплым светом. Над Стокгольмом от острова к острову раскинулась радуга – её отражение дрожало в тёмных водах между набережными.

– Алекс, ты это видишь? – хрипло спросил Антуан, не в силах оторвать взгляд от неба.

– Что? – Алекс выглянул из-за его плеча, щурясь на внезапное солнце. – А, это… Красиво, – невозмутимо заметил он.

Антуан не двигался, изумленный до глубины души неожиданным зрелищем. «Как это возможно? Куда делся бесконечный дождь? Откуда все эти краски? Ведь прогноз обещал…» Лёгкий толчок в спину вернул его к реальности.

– Пошли, хватит пялиться. – И, будто прочитав мысли брата, Алекс добавил: – Если ты так любишь радугу, придётся тебе полюбить и дождь.

– Это хороший знак. – Антуан наконец сошёл с крыльца. – Но ты… ты откуда знал, что распогодится?

– А я и не знал, просто очень хотел.

– Нет, Алекс, вовсе не просто. Это значит, что удача на нашей стороне, и всё непременно будет хорошо. Понимаешь?

– Пусть так, – согласился Алекс, ловко перепрыгивая лужу, – только если нам перебежит дорогу чёрная кошка, не говори, что это конец света.

Они вышли на узкую улочку. Старинные дома жались друг к другу так тесно, что местами прохожим приходилось идти друг за другом. Свежий ветер с залива играл жёлтыми листьями, гоняя их по брусчатке. Умытый дождем город сверкал чистотой, даже старые медные водостоки блестели, как новые. Антуан глубоко вдохнул, чувствуя, как бьётся сердце. Он заметил, что настроение у Алекса изменилось, и он идет улыбаясь.

– Как же я люблю запах этого города, – услышал он голос брата.

– Разве у Стокгольма какой-то особый запах? – удивился Антуан.

– А ты не чувствуешь?

Он пожал плечами.

– Во-первых, этот город пахнет кофе. Мы прошли всего ничего, а сколько разных ароматов уже поймали. Так пахло и у нас дома, помнишь?

– Так пахнет в каждом доме, – возразил Антуан. – А во-вторых?

– А во-вторых, он пахнет булочками с корицей. Теми самыми, которые так любил Карлсон. Кстати, мы как раз проходим мимо его дома. – Алекс задрал голову, указывая на маленький чердачок под черепичной крышей. – Вон там он и жил.

Антуан возразил:

– А вот и нет! Карлсон жил в Васастане, совсем в другой части города.

– Кто тебе это сказал? Он жил именно тут, я не раз его здесь видел. – Споря с братом, Алекс едва сдерживал смех.

– Астрид Линдгрен – то немногое, что я запомнил из детства, ну и это. – Антуан остановился у парапета. – Этот бордюр врезался в мою память на всю жизнь. Помнишь, как мы здесь с велика упали? Я тогда решил проверить, что будет, если засунуть ногу в спицы на полном ходу. – Он постучал ногой по стёртому временем камню. – Результат не заставил себя ждать. С тобой ничего, а у меня локоть… Кровища хлынула. – Антуан машинально потер руку: – У меня до сих пор шрам. – Он закатал рукав, показывая длинный рубец.

– М-да, – присвистнул Алекс. – Сейчас такие лазером убирают.

– О нет, он очень важен для меня. – Антуан спрятал руку за спину. Алекс удивлённо приподнял бровь. – Напоминает, что иногда я бываю любопытным тупицей, – шутливо пояснил Антуан.

Братья посмеялись, смакуя общие воспоминания, и двинулись дальше. Впереди виднелась площадь с россыпью маленьких магазинчиков. Алекс вертел головой, высматривая что-то, и вдруг просиял:

– Смотри! Вон тот магазин – надо же, до сих пор работает. Давай заглянем! – Он потянул брата за рукав.

Тренькнул дверной колокольчик. За прилавком стояла пожилая женщина в тонком шерстяном платье. Она близоруко прищурилась, вглядываясь в посетителей, и вдруг её лицо озарилось узнаванием:

– Иисусе Христе! Алекс Берг! Неужели это ты, голубчик?

– Он самый, фру Андерсон, – улыбнулся тот.

Она решительно вышла из-за прилавка и порывисто обняла его:

– Сколько лет прошло! А ты смотри каким красавцем стал!

– Вы, как всегда, слишком добры ко мне, – довольно заулыбался в ответ Алекс.

– Где ты сейчас? Чем занимаешься? Надолго в Стокгольм? – вопросы пожилой хозяйки магазина сыпались один за другим.

– Да всё там же, в Швейцарии. Так и остался после школы. Блог веду. А тут я ненадолго, в гости к брату приехал.

– А я и не знала, что у тебя есть брат!

– Так вот же… – Алекс обернулся, но Антуана уже рядом не было. Переведя взгляд, Алекс увидел его через стекло витрины – брат стоял на улице, разглядывая афиши.

– Он не любит ходить по магазинам, – слегка смущенно пояснил Алекс.

Ещё немного поговорив с фру Андерсон, он тепло с ней попрощался и вышел из магазина.

– Ты чего сбежал?

– А что там делать, в игрушечном магазине? – Антуан равнодушно пожал плечами.

– Хм, это особый магазинчик. Я оттуда таскал оловянных солдатиков.

– Ты… что делал? – изумился Антуан.

– Тырил, – уточнил Алекс. – Заходил внутрь, ждал, когда фру Андерсон отвлечётся, и прятал солдатика в карман. Они были как живые – бравые, красивые, каждая деталь идеально выплавлена.

– Господи, Алекс… – Антуан нервно поправил очки. – А если бы тебя поймали? Ты понимаешь, что было бы?

– Я понимаю, чего бы не было, если б я их не крал… – Алекс прищурился, глядя вдаль. – Не было бы моей могучей армии и грандиозных битв. Где Швеция, между прочим, всегда побеждала. Ну и меня-генерала тоже не было бы.

– С тобой невозможно говорить, – Антуан махнул рукой. – А о фру… как её…

– Андерсон.

– Ты о ней подумал?

– Конечно. – Глаза Алекса блеснули. – Она в моей армии была командиром тылового обеспечения. Солдатиков поставляла.

– Алекс! – Антуан начал закипать.

– Ну какой же ты зануда, – Алекс расхохотался, хлопнув брата по плечу. – Цель жизни в том, чтобы её прожить. Хорошо прожить – вот что главное. А без солдатиков это было невозможно.

– Господи, что ты несешь?

– Я говорю, что высший долг человека – это долг перед самим собой.

– А как же общечеловеческий долг? Нравственность, принципы, совесть? – высокопарные слова Антуана словно зависали в прохладном октябрьском воздухе Эстермальма, органично сплетаясь с пейзажем, где старинные фасады в стиле северного модерна хранили память о былых временах и ценностях. Алекс помедлил с ответом, остановившись у кондитерской. За большими окнами, среди теплого света и аромата свежей выпечки посетители неторопливо пили кофе за мраморными столиками, отгородившись от внешнего мира витриной с румяными канельбюлле.

– Сейчас этим мало кто озабочен, – наконец произнес он. – Философские рассуждения о «главном» и умение находиться «в моменте» – вот он, имидж современного человека, – Алекс кивнул на группу молодых людей, выходящих с ковриками под мышками из йога-студии. – Думают, что так они больше нравятся окружающим. А им ох, как хочется нравиться! Они понятия не имеют, что всем до них нет дела. И готовы жертвовать своим настоящим «я» ради иллюзорной «гармонии с миром». – Он усмехнулся, наблюдая, как те же самые люди с ковриками встали в очередь в супермаркете за алкоголем. – Вот она, их просветленность – от коврика для медитации прямиком к полке с водкой.

Братья свернули на одну из тех узких улочек, ведущих к воде – здесь между домами можно было увидеть проблеск залива и мачты яхт.

– Алекс, ты не прав! – Антуан резко остановился. – Подавляющее большинство людей совершают благородные поступки по зову сердца, а не ради имиджа. Да и профессиональный долг – не пустые слова. Вспомни хотя бы пандемию! Врачи гибли, спасая других. А учёные? Они посвящают себя исключительно высокой миссии – быть полезными людям, сделать мир лучше.

– Вот именно, – Алекс присел на влажную скамейку, глядя на воду. – У этих людей – «сверхцели». Спасти человечество, показать всему свету – вот он я! – Он сорвал веточку с куста, покрутил в руках. – Только вот в погоне за большой надуманной идеей их собственные души остаются пустыми и умирают в несчастье. – Он подбросил веточку на ладони. – Большое ведь собрано из деталей… Чем искусней и изысканней детали, тем грандиознее жизнь. Фру Андерсон и не заметила потери нескольких солдатиков. Да и разве они могли отразиться на её жизненном благополучии? А мне они открыли целый мир.

– Да, но что было бы если бы каждый считал, как ты, и прихватывал с собой пару-тройку игрушек? – горячо заспорил Антуан. – Она бы разорилась.

– Если бы каждый… – Алекс усмехнулся. – Да где взять столько мужества! Люди так зациклены на имидже и общественном мнении, что уже не понимают, чего хотят сами. Эх, если бы каждый человек мог жить своей жизнью, давал волю чувствам, выражал свои мысли и стремился осуществить свою мечту… Какой бы это был мир! – проговорил Алекс, вставая со скамейки. – Но люди боятся мечтать, боятся самих себя.

– Я не пойму, ты оправдываешь воровство? – Антуан заметил, как по воде пробежала рябь – мимо прошёл прогулочный катер. Его огни отражались в тёмной глади залива.

– Вовсе нет. Я критикую бессмыслицу и пропагандирую бесстрашие. Воровать для этого не обязательно.

Дальше братья шли молча. Антуан думал о том, какие они всё-таки разные. Алексу закон не писан, он сам сочиняет правила жизни, по ним и живет. Ни на чем не зацикливаясь, находит радость в малом и, похоже, счастлив. Антуан искренне восхищался им – он так не умел. Но несмотря на огромную любовь к брату, некоторые его суждения вызывали у Антуана отторжение.

Алекс же, казалось, не думал ни о чем. Шёл привычной расслабленной походкой, разглядывая прохожих, здания, витрины, вслушивался в звуки. Вдыхал воздух родного города, стараясь подольше удержать знакомые нотки: «А правда, чем пахнет Стокгольм?». Город пах детством.

Побродив по блошиному рынку и поболтав со знакомым продавцом Оскаром, братья с купленными пластинками подмышками, не сговариваясь, двинулись к уличному кафе. Вернее, к стоящему на углу площади старому вагончику, где готовили фирменный шведский фастфуд с сельдью. Оба проголодались и торопились поскорее поесть. До вагончика оставалось всего ничего, когда они заметили толпу возле проезжей части. Через секунду подъехала карета скорой помощи, разрывая сумерки синими вспышками.

– Там что-то случилось, – заволновался Антуан. – Кажется, авария. Подойдём посмотрим?

– И почему чужие неприятности так притягивают массы? – пробурчал Алекс, поглядывая на вагончик кафе. Он уже прикидывал, достанется ли им свободный столик, или придётся ужинать на лавочке.

– О, Господи! – выдохнул Антуан, когда они подошли ближе. – Там девушка, молодая… Она мертва! – Голос его сорвался.

На брусчатке лежало тело с неестественно заломленными конечностями. Вокруг расплывалась тёмная лужа крови. В нескольких метрах поодаль валялся искорёженный велосипед. Алекс поспешно отвернулся, пробубнив:

– Туристка-велосипедистка. Завернула не в том месте, и её снесла встречная машина. Глупая смерть. – И снова глянул на вагончик – группа подростков как раз освобождала столик. – Анте, пошли быстрее, – оживился он. – Там столик освободился. – И потянул брата за рукав, проталкиваясь сквозь толпу.

Антуан механически двинулся следом. Он даже не понял, как оказался за круглым столиком. Перед ним на белой одноразовой тарелке дымилось свежеприготовленное блюдо, источая аппетитный запах жареной сельди и лука.

– Bellissimo! – Алекс с удовольствием разглядывал рыбу. – Только ради этого стоит наведываться в Стокгольм.

С пронзительной сиреной подъехала полицейская машина. Антуан вздрогнул.

– Сейчас начнётся расследование, – равнодушно заметил Алекс, подцепляя вилкой кусок. – Но ей это уже ничем не поможет.

Антуан растерянно смотрел на толпу. Полицейские разогнали зевак, но люди всё прибывали и прибывали.

– Зачем они туда прут? – В его голосе зазвучало отвращение.

Алекс поднял глаза на брата и заметно встревожился: лицо Антуана налилось кровью от нахлынувших эмоций.

– Из любопытства, – спокойно сказал Алекс. – Там лежит труп. Надо рассмотреть его поближе.

– Это отвратительно. И неэтично. – Антуан сдёрнул очки, стёкла которых запотели от горячего пара над тарелкой. – Там смерть, разве можно за ней подглядывать? Вот скажи, Алекс, что это за жизнь такая? Ведь эта девушка ещё утром была жива, и в обед была. Что-то ела, строила планы… И ей бы жить да жить, ан нет… И где она теперь?

– Где-то, наверное, есть, – предположил Алекс, разламывая кусок хлеба. – А вообще жизнь – она такая. Несёшься на велосипеде, да так быстро, что сам не знаешь, на каком повороте судьбы вылетишь из седла…

– Это несправедливо! – в голосе Антуана прозвучало отчаяние.

– Это логично. Она нарушила правила движения, жизнь ей этого не простила.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что мне очень понравилась эта жареная сельдь. Настоящий деликатес.

Только сейчас Антуан заметил, что тарелка брата пуста, и тот уже тянется за банкой пива. Его передёрнуло, к горлу подступила тошнота. «Он всё это время ел. С наслаждением ел, когда там, в двух шагах, смерть вершила свои тёмные дела!»

Антуан выхватил из кармана ингалятор, торопливо сделал вдох. Алекс этого не заметил – он стоял рядом, такой близкий и чужой, со смаком потягивая шипящий, душистый напиток. Антуану вдруг стало тяжело находиться рядом с братом, показавшимся ему в тот момент холодным и бесчувственным. «Зачем только он приехал? А ведь раньше мы были очень близки. Когда он успел измениться? Или это я изменился сам?»

– Ты когда назад в Женеву? – невольно вырвалось у Антуана, и он и тут же рассердился на себя за этот вопрос.

– Завтра утром, – ответил Алекс.

– Как? Уже так скоро? – Антуан надел очки, вглядываясь в лицо брата и пытаясь понять, не шутит ли тот. – Ты так редко приезжаешь, а тут всего один день…

Он искренне расстроился и сам поразился тому, насколько сильно. А ведь всего минуту назад сожалел о приезде брата.

– Может, останешься? – в голосе Антуана прозвучала надежда.

– Не могу, работы много. Надо сесть и писать.

– Над чем сейчас работаешь?

– Много проектов.

– Я слежу за твоим блогом, – признался Антуан. – Ты, конечно, мастер пера. Как ты разнёс директора «Ликнефти», я прям ошалел.

– Это была заказная статья за жирный гонорар, – отхлебнув пива, ответил Алекс. – Им нужен был контрольный выстрел – и я его сделал. Директора после выхода статьи сразу уволили. – Он помолчал, глядя на проплывающие по воде огни. – Я роман хочу написать. – И, увидев удивлённое лицо брата, пояснил: – Нет, ничего серьёзного, так, для себя. Роман-дневник. Хочу посмотреть на свою жизнь со стороны.

– Понятно, – кивнул Антуан.

– Ты так ни к чему и не притронулся, – с укоризной заметил Алекс, глядя на остывшую рыбу на тарелке брата. – Анте, ты не должен быть таким впечатлительным. Это как минимум вредно.

Антуан опустил глаза. В отдалении всё ещё слышались сирены скорой помощи – звук то нарастал, то затихал, дрожа и подпрыгивая на мощёной мостовой, пока не слился с шумом города. Люди постепенно расходились – глазеть было больше не на что.

– И всё-таки это несправедливо, – тихо повторил Антуан, глядя на опустевшую площадь.

– Этого, Анте, не знает никто. Бывают ситуации, в которых единственный выход – смерть. – Он пристально посмотрел на брата, и сердце Антуана бешено заколотилось.

Зажглись фонари, улицы празднично засверкали. В воздухе зазвенели весёлые голоса, над площадью разливался смех, заиграла музыка. Ничто не напоминало о недавней трагедии, только тёмное пятна на брусчатке.

Братья ещё немного побродили по вечернему городу, продолжая свои споры, а затем повернули к дому. Подходя к подъезду, Антуан вдруг замедлил шаг.

– Алекс, смотри, – тихо прошептал он, указывая глазами на большое, ярко освещённое окно дома напротив, возле которого сидела девушка, подперев руками лицо. – Только не останавливайся, она может заметить.

– А что такое? Она что, тебе нравится? – Алекс с интересом разглядывал девушку. Антуан залился краской. – Кто она?

– Не знаю, я её видел только в окне.

– Так в чём дело? Давай знакомиться! – Алекс схватил руку брата и помахал ею незнакомке в окне.

Та приветливо улыбнулась и помахала в ответ. Антуан откровенно растерялся:

– Алекс, она решит, что я идиот.

– Улыбнись ей, – подсказывал Алекс, с трудом сдерживая смех. – По крайней мере, пусть думает, что ты дружелюбный идиот.

Антуан заскочил в подъезд, прыжками поднялся по лестнице и влетел в квартиру.

– Что ты наделал?! накинулся на старшего брата

– Да ты, похоже, снова влюблён, – констатировал Алекс, давая волю смеху. – Когда ты только успеваешь?

– Громко сказано, – возразил Антуан. – Я ведь понятия не имею, кто она и всё такое. Я даже толком её не видел. Может, она толстая или слишком худая…

– Так иди и посмотри. Она вон как тебе обрадовалась, как будто ждала.

– Нет, не могу. Я ещё не уверен.

– Ах, вот оно что! – Алекс прислонился к стене. – Тебе просто нравится фантазировать. Один день представляешь её феей, другой – мягкой толстушкой, а третий – в роли докторши. Отличная тактика! Такая девушка быстро не надоест.

– Але-е-е-кс! – протестующе протянул Антуан, снова покраснев.

– А что? Из всех вечных вещей любовь длится короче всех. Не я сказал – Мольер.

– А ты как думаешь?

– Думаю, что если жизнь не окажется трагически короткой, то для одной любви она слишком длинная.

– А Лола? Вы же уже который год вместе.

– Лола – это другое, – нехотя отозвался Алекс и отвел взгляд.

– Она такая красивая, – восхищённо вздохнул Антуан.

– Очень. – Алекс сухо кивнул, рассеянно постукивая пальцами по столу.

– Но ты её не любишь? – уточнил Антуан, пытаясь понять старшего брата.

– Любовь – это слишком сложно, – признался Алекс, явно желая закрыть тему. – Конечно, жаль немного. Говорят, секс по любви усиливает любовь к сексу.

– Да ну тебя, – разочарованно вздохнул Антуан.

– Дорогой мой брат, любовь – это зависимость. А всякая зависимость от кого-то зависит. Отсутствие любви – свобода. Я слишком сильно дорожу свободой.

– Но тем самым ты обрекаешь себя на одиночество.

– Наверное, так, – задумчиво согласился Алекс. – Иногда вечерком, когда загораются звёзды, так хочется, чтобы кто-то был рядом. Странная конечно ерунда. – Он с трудом сдержал зевок. – Я спать, мне рано вставать завтра.

– Я тебя провожу! – заволновался Антуан.

– Только до двери. И вообще, Анте, обещай, что хорошенько выспишься. Верни, наконец, во сне свои нос и глаза на место, пока я не вышиб их из твоей башки. – Он достал из кармана нарядного оловянного солдатика. – И вот, держи. На удачу.

– Не-е-т… – только и смог выговорить Антуан.

– Можешь отнести его обратно, – с ироничной усмешкой предложил Алекс и вдруг замолчал, прислушиваясь. – А Лексус-то наш классику слушает.

До их слуха доносились негромкие переливы «Осени» Вивальди.

***

Лексус сидел перед ноутбуком, разглядывая на экране настоящее «произведение готического искусства» – бледное лицо девушки в обрамлении растрёпанных, теперь уже чёрных, волос и потёкшей туши. Фрейя смотрела сквозь Лексуса, не произнося ни слова. Он тоже молчал, пытаясь понять, зачем кому-то добровольно превращать себя в восставшего мертвеца. Сегодня она превзошла саму себя: макияж «а-ля вурдалак» расползся вокруг глаз, а новая стрижка превратила её в готическую версию одуванчика.

– Потрясная стрижка, – протянул Лексус. – Проспорила?

– И почему все мужчины такие козлы? – В глазах Фрейи сверкнул недобрый огонёк.

– Беее… беее… беее-спонятия, – проблеял он с издёвкой. – Чего надо? Звонила зачем?

Она с отрешенным видом пожала плечами. Лексус заметил следы слёз на её бледных щеках. Фрейя заметила, что он заметил, и отвернулась.

– Не люблю осень, – вдруг сказал он, нарушая повисшую паузу, – а ты?

– Осень – это готично, – неожиданно оживилась она. – Рано темнеет, природа умирает…

– Тогда зима ещё готичнее. Свет погас, всё сдохло.

– Зима совсем не готична, – она посмотрела на него как на человека, неспособного постичь глубину величественной философии.

– Почему? – незатейливо удивился Лексус.

– Холодно, блин! – лаконично пояснила Фрейя.

– Я на прошлой неделе видел двух тёлок в озере! Абсолютно голых!

– Да ну? – она поёжилась. – Наверное, моржи.

– Одна – точно морж, – усмехнулся он. – А вторая ничего такая… А ты сама, чего смурная? С метлы упала?

– Один козлина бросил.

– Что за дела?

– Неделю с людьми не общалась. – Фрейя театрально вздохнула. – Молчала как рыба. Восстанавливала душевный баланс, просветлялась заодно. А этот… – она скривилась, – к другой ушел. Мудила чокнутый.

Лексус потянулся за большим пластмассовым стаканом, на столе, и глотнул кофе.

– А та, другая, тоже такая? – он попытался что-то изобразить руками, понял, что не получается, и пояснил: – Ну, гот.

– Не-а. Обычная, – процедила Фрейя с плохо скрытым презрением.

– Странно, что он от тебя сбежал, – ухмыльнулся Лексус. – Костлявая, лохматая и немая – мечта любого парня.

– А чё, стрёмная стрижка? – она машинально коснулась волос.

– Привыкнуть можно.

– А у тебя есть девчонка?

– Разбежались.

– Почему?

– Она сказала, что у неё иссяк запал, – Лексус закатил глаза, передразнивая манеру своей бывшей.

– Что запало?

– Иссяк.

– А что это такое?

– Без понятия. Послал её искать запал в другом месте.

– Мы похожи с тобой, – вдруг сказала Фрейя, разглядывая Лексуса с неожиданным интересом.

– Чем это? – Лексус ухмыльнулся, не решив, злиться ему или смеяться.

– Ну, блин. Мы одни. Оба лузеры. И жизнь у нас – жопа вообще.

– С чего ты взяла?

– По тебе видно. И по твоей музыке тоже. – Её взгляд скользнул за его плечо. – А это что за шедевр кубизма на стене?

– Где? – не понял Лексус.

– Там. – Она тыкнула указательным пальцем в экран.

Лексус обернулся.

– Сама ты кубизм, – огрызнулся он. – Это мама моя. Я нарисовал.

– А почему она такая… клетчатая? За решёткой, что ли?

– Базар фильтруй, – в его голосе зазвенела сталь. – Я так её вижу.

– Птицей в клетке? Готично…

– Заткнись, кретинка! – Его глаза потемнели от злости. – А то…

– А то – что? – презрительно фыркнула она. – Нарисуешь меня? К твоему воображению с квадратиками ещё бы мозги с шариками…

– Сдохни, ведьма!

– Приветы мамочке, – пропела Фрейя с ядовитой улыбкой и отключилась.

***

Лола стояла в Женевском аэропорту, не отрывая взгляда от автоматических дверей. За окнами моросил дождь, превращая огни города в размытые акварельные пятна. Прохожие невольно заглядывались на стройную девушку в черных леггинсах и белоснежном свитере, подчеркивающем золотистый оттенок ее кожи. Лола же, казалось, не замечала восхищенных взглядов – ее глаза искали в толпе знакомые черты.

Алекс Берг. Человек, перевернувший её жизнь три года назад после вечера выпускников элитной швейцарской школы «Солей». Память услужливо подсунула картинку их первой встречи: роскошный зал, заполненный бывшими однокашниками, звон бокалов, приглушённый свет. В толпе выделялся высокий, атлетично сложенный молодой человек с зачёсанными назад светлыми волосами. Он уверенной походкой приближался к Лоле.

– Алекс, выпуск две тысячи восемнадцатого, – просто представился незнакомец. И в отличие от других парней, при этом не раздевал ее взглядом, а просто смотрел в глаза.

– Лола. Можно Ло. Выпуск двадцатого, – приветливо отозвалась она.

В конце банкета, когда звуки живой музыки зазвучали тише, а гости начали расходиться, Лола снова увидела своего нового знакомого во дворе главного корпуса. Алекс стоял возле изящного фонтана, струи воды мягко переливались в лучах вечерней подсветки.

– Bonsoir, мисс две тысячи двадцать! – улыбаясь, произнес он. —У тебя есть парень, который ждет тебя, или я могу проводить тебя до дома?

Лола неожиданно для себя просияла, не посчитав нужным упомянуть о Нолане, с которым встречалась четвертый месяц. Отношения с сыном владельца крупнейшей сети мобильной связи вдруг показались ей незначительными, глупой игрой, в которую она сама себя втянула. Что-то в голосе Алекса, в его уверенной манере держаться словно гипнотизировало её. Забыв о своем принципе никогда не приводить мужчин к себе, Лола провела его в свою квартиру, украдкой, прячась от любопытного консьержа, дежурившего на первом этаже роскошного дома на берегу озера. Впервые в жизни она действовала столь безрассудно, отбросив опасения быть «застуканной» родителями. Первый поцелуй в полумраке её гостиной, нежные прикосновения – все казалось чудесным сном.

– Хочешь быть моей подружкой? – спросил он позже.

Вместо ответа она крепче прижалась к нему. Ярко-голубые глаза Алекса испытующе смотрели на нее.

– Только так: никаких связей, обещаний, вопросов – ни с одной, ни с другой стороны. Идет?

Она кивнула, не догадываясь, что именно эти условия станут источником их будущих проблем. И даже теперь она не понимала, что так примагнитило её к Алексу. За свою жизнь она не встречала людей, которым хотела бы уступать. Само слово «покорность» вызывало у неё презрительную усмешку. Когда очередной ухажёр демонстрировал властный характер, она испытывала брезгливость. Все попытки навязать ей свою волю заканчивалась одинаково – холодным взглядом и потерей интереса. Она привыкла повелевать, управлять, держать всё под контролем. Но с Алексом было иначе. Он не пытался владеть ею – просто был собой, и именно это околдовывало её.

Лола оторвалась от воспоминаний и, достав зеркальце, медленно провела расческой по волосам. Отливающие золотом густые пряди мягко скользнули сквозь зубцы. Лола взглянула на свое отражение и осталась довольна – природа щедро одарила ее красотой.

Внезапно Лола заметила Алекса в толпе. Ей показалось, что он поспешно убрал телефон, будто прячась от чужих глаз. Сердце тревожно пропустило удар, но радость встречи растворила все сомнения. Лола рванулась вперед, не в силах сдержать улыбку.

– Алекс! – Она привстала на цыпочки и обняла его. – Я так соскучилась. Ты где пропадал? Неделю не звонил, я думала, с ума сойду, – пробормотала она ему в плечо.

– Ну конечно.

– Не веришь?

– Прости. – Он обнял её, и она почувствовала в его руках усталость от перелёта. Алекс потянул носом, вдыхая её запах.

– Что-то вкусное? Новый аромат?

– Ничего не новый, – фыркнула Лола, выскользнув из его объятий. – Ты быстро все позабыл. – Взяв за руку, она повлекла его к стоянке.

– Откуда этот красавец? – удивлённо присвистнул Алекс, увидев небесно-голубой «Бентли».

– Подарок на день рождения, – небрежно бросила Лола. – И не делай удивленные глаза. Неужели ты не знаешь, что у дочерей миллионеров свои причуды?

– Про причуды я в курсе, а вот день рождения… Черт! Прости. – В его голосе проскользнула едва уловимая досада.

– Знаешь, я загадала желание… – она хитро прищурилась, – чтобы ты наконец подружился со своим телефоном. Серьёзно, даже моя бабушка уже освоила календарь. Когда высветится «Лола ДР» с миллионом сердечек и восклицательных знаков – это намёк, что пора поздравить. – Она пыталась сохранить строгое выражение лица, но тщетно – злиться на него всерьёз она так и не научилась. Особенно после того случая с кактусом. «Держи, это тебе. Такой же колючий, как ты сейчас» – заявил он тогда вместо извинений. Лола прекрасно помнила, как фыркнула в ответ, закатила глаза, но не смогла не рассмеяться.

Они сели в автомобиль – мягкая кожа сидений, тёплый свет приборной панели, характерный аромат новой машины, еще не вобравшей в себя запахи дорог. Лола повернула ключ, и двигатель пробудился к жизни, отозвавшись бархатистым рокотом восьми цилиндров. Стрелки приборов качнулись, и автомобиль, словно в предвкушении, едва заметно вздрогнул. Первое прикосновение к педали газа – и он плавно тронулся, будто океанский лайнер, отходящий от причала.

Лола поймала своё отражение в зеркале заднего вида, поправила прядь волос и, не отрывая взгляда от дороги, тихо произнесла:

– Уже представляю, как через пару дней опять поеду в аэропорт тебя провожать. – Она невесело усмехнулась, перестраиваясь в соседний ряд. – Иногда мне кажется, что я чаще вижу, как твой самолёт исчезает в облаках, чем тебя рядом.

– Работа, – пожимая плечами лаконично отозвался Алекс.

– Куда едем? – спросила Лола как можно небрежнее. – В гостиницу или… – Она сделала паузу, надеясь, что Алекс наконец предложит поехать к нему домой.

Он улыбнулся, прекрасно понимая смысл ее вопроса.

– Ладно, в «Берг» так в «Берг», – покорно вздохнула она, в который раз не решаясь спросить, почему роскошные апартаменты в престижном районе Женевы месяцами пустовали, а их владелец тратился на фешенебельные отели, словно у него нет дома. Она знала, что и деловых партнеров он принимал в ресторане «Берга», а не в своей квартире.

Внезапно Лолу поразила мысль, что даже она побывала в квартире своего мужчины всего один раз, и то в силу стечения обстоятельств. Алексу неожиданно позвонили, назначив срочную встречу, и ему потребовалось переодеться в деловой костюм. Алекс сначала хотел поехать один, но, увидев надутый вид Лолы, всё же взял её с собой. Они поднялись по изящной мраморной лестнице на последний этаж старинного особняка, и Лола застыла на пороге.

Квартира, наполненная светом из панорамных окон, оказалась огромной. Лола медленно обвела взглядом пространство, не в силах скрыть изумление. Изящная мебель в стиле современной классики, приглушённые тона отделки, дорогие предметы искусства на стенах – каждая деталь интерьера продумана до мелочей.

– Работа дизайнеров, – небрежно бросил Алекс в ответ на ее реакцию.

– Почему ты тут не живёшь? – изумилась Лола, ожидавшая увидеть что угодно, но не поистине утончённый шик, которого не добиться, просто купив дорогую мебель в магазине.

Алекс не ответил. Он открыл дверь в гардеробную, и перед Лолой предстала картина безупречного порядка: белоснежные рубашки висели парадным строем, костюмы и брюки были распределены по цветам, а внизу ровными рядами выстроились пары с виду практически неношеной обуви.

– Кто этим всем занимается? – Лола провела пальцем по отглаженному рукаву пиджака.

– Домработница, – коротко ответил уже успевший переодеться Алекс. Тёмно-синий костюм сидел на нём как влитой. Через минуту они снова были на улице…

Вновь пережив эту сцену в своих воспоминаниях, Лола тяжело вздохнула. Алекс с едва заметной нежностью коснулся её лежащей на руле руки:

– Я знаю, о чём ты думаешь. Но давай просто побудем вместе. Я правда скучал. – В его голосе слышалась неподдельная теплота, которой невозможно было не верить. Но за мнимой открытостью таилась бездна, словно чернота в глубине кристально чистой воды. Странная история с квартирой была лишь верхушкой айсберга, маленьким фрагментом сложной головоломки под названием «Алекс».

С каждым днём Лола всё яснее видела: Алекс позволяет разглядеть в себе лишь тщательно продуманную декорацию, скрывающую куда более сложную натуру. И всё же девушка не сомневалась в одном – в его чувствах к ней. Она чувствовала его любовь так же явственно, как собственное сердцебиение. Эта уверенность рождалась на уровне подсознания, глубже любых логических построений и жизненного опыта. Порой Лола замечала, как меняется его взгляд, когда он думает, что она не видит его. Привычная маска отстранённости спадала, обнажая мучительную тоску и нежность, от которой у неё перехватывало дыхание.

***

Антуан стоял перед комиссией профессоров в аудитории столь огромной, что она напоминала зал ожидания вокзала. Тусклый свет дождливого утра просачивался сквозь высокие окна и придавал помещению призрачный вид. Антуан нервно переступал с ноги на ногу, унимая дрожь. Старая аудитория, пропитанная студенческим волнением, хранила память о тысячах защит, экзаменов и научных споров. Воздух здесь, казалось, загустел от десятилетиями копившегося напряжения и страха.

Председатель научно-исследовательской комиссии профессор Ингерман неприятно сверлила глазами Антуана. Он вспомнил, как впервые увидел её три года назад – высокую статную женщину с обесцвеченными добела волосами, уложенными в элегантное каре с ровной челкой. Тогда профессор показалась ему даже красивой, излучающей особую научную харизму. Однако очарование длилось недолго. Едва Антуан вник в её диссертацию, вся научная значимость этой фигуры рассыпалась как карточный домик. После нескольких безуспешных попыток разобраться в сомнительной теории о связи движения глаз с работой полушарий мозга, Антуан это дело бросил. Других научных трудов у Ингерман не имелось. Осталось загадкой, как столь спорная работа помогла ей получить звание профессора. И сейчас, глядя на эту женщину, Антуан не испытывал пиетета. Он лишь отметил, что её короткая челка выглядит неуместной попыткой сохранить ускользающую молодость, а сама Ингерман напоминает контрабас, и массивной фигурой, и низким, тяжелым звучанием.

– Герр Берг, вы имеете отношение к смерти Фру Юзефсон? – произнесла она, вперившись взглядом в Антуана.

Антуан вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

– Фру Юзефсон? – повторил он, поправляя на носу очки и делая вид, что задумался. Сам же сосредоточенно делил в голове 2168 на 4. Он знал, что профессорша сейчас внимательно следит за движением его глаз, определяя, каким полушарием он подбирает ответ. Скосил глаза вправо – активно левое, аналитическое, где расположена долговременная память. Влево – на полных оборотах работает правое, образное, управляющее оперативной памятью: человек лихорадочно придумывает, как выкрутиться. Антуан вычитал это в той самой единственной работе Ингерман. Сомнительное, конечно, утверждение, но она профессор, а Антуан всего лишь аспирант, и вынужден принять её правила игры. – Не могу припомнить такую, – как можно спокойнее сказал он, чувствуя, как под мышками выступают капельки пота. – И сомневаюсь, что забыл бы человека, к смерти которого имею отношение.

Сидящие рядом с Ингерман профессора едва заметно улыбнулись. В их глазах промелькнул интерес – первая живая реакция с начала заседания. Только научный руководитель Антуана, профессор ван Херш, по-прежнему безучастно смотрел в окно, постукивая карандашом по столу.

– Тогда позвольте вам напомнить, – с нарастающим холодком сказала профессорша. – Это пациентка онко больницы, которая отказалась от операции после того, как вы ей предложили альтернативное лечение. – Произнося последнее слово, она пальцами нарисовала в воздухе кавычки.

– Тут какое-то недоразумение, – еще более размеренным тоном ответил Антуан. – Я не лечу людей и не произвожу над ними эксперименты, у меня нет на это права. И пока во всех своих исследованиях обхожусь подопытными крысами. Вы заблуждаетесь, профессор.

– У меня другие сведения. – Ингерман замолчала, напирая на Антуана всем своим профессорским авторитетом. Антуану стало трудно дышать. «Только не приступ астмы», – мысленно взмолился он, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Медбрат больницы, герр Йохонсон, сказал, что не один раз видел вас в больнице, возле пациентки.

– А что здесь удивительного? – Антуан поразился собственному бесстрастному тону. – В больнице находится моя лаборатория. И я действительно после работы навещаю больных, разговариваю с ними, подбадриваю. – Его ровный голос отражался эхом от потемневших от времени стен.

– И засовываете им наушники в уши? – грубо перебила профессорша.

Антуан невозмутимо продолжал:

– Ко многим пациентам вообще никто не приходит. И очень даже вероятно, что Фру Ювсон…

– Юзевсон, – резко поправила Ингерман.

– Юзевсон, – послушно повторил Антуан, – была одной из них. Вы сказали «наушники»? Ну да, конечно. Такое тоже случается. Например, на прошлой неделе один пациент попросил включить ему футбол и настроить наушники, чтобы игра не гремела на всю палату. Я не понимаю, в чем меня обвиняют? – Он поднял глаза, подчеркивая, что ему нечего скрывать.

Профессор теперь смотрела на Антуана с откровенной враждебностью, будто ожидая, что на глазах всей комиссии у него вырастет нос, как у Пиноккио. Она резко поднялась, желая придать своей внушительной фигуре еще больший вес и перешла к сути:

– Ваша кандидатская о влиянии звуковых вибраций определённых частот на регенерацию клеток – не просто халтура, это настоящее шарлатанство! Вы хуже средневековых алхимиков, которые травили людей ртутью в поисках эликсира бессмертия. Ваши ссылки на исследования Масару Эмото о памяти воды, которые научное сообщество единогласно признало лженаукой… Это позор для нашего института! – Гневный голос Ингерман заполнил всё пространство аудитории. Она говорила долго и страстно, её пальцы нервно листали рукопись Антуана, словно каждый лист жёг руки. – Вы не доктор и не музыкант. Всего лишь дилетант, который решил поиграть в науку. Как вам только в голову взбрело, что музыкальные вибрации способны влиять на раковые клетки? Где методология? Где статистически значимые результаты? Где двойной слепой контроль? – Каждый вопрос она сопровождала яростным ударом указательного пальца по научному труду Антуана. – Я уже высказала своё мнение о вашем исследовании комиссии. И не позволю, чтобы в нашем уважаемом учреждении проводились такие никчёмные исследования с опытами на людях. Это бросает тень на нашу репутацию! – Она на мгновение умолкла, переводя дыхание. – Не рассчитывайте, что мы допустим вас к докторской. Никогда! Только через мой труп!

Антуан стоял, не шевелясь. В голове проносились графики звуковых колебаний, результаты томографии, улыбающиеся лица пациентов. Всё, во что он верил, всё, чему посвятил последние годы, сейчас методично втаптывалось в грязь. Он чувствовал себя полностью разбитым.

В аудитории повисла гнетущая тишина. Часы показывали десять утра. Тусклый свет дождливого дня придавал коже сидящих в зале нездоровый зеленоватый оттенок. Профессора старательно избегали смотреть друг на друга, делая вид, что изучают свои записи – никому не хотелось участвовать в жестокой расправе.

Антуан понимал – ему «повезло» оказаться в немилости у главного решателя судеб молодых учёных. А он так надеялся, что сегодня, в день, когда аспиранты рассказывают на консилиуме о продвижении исследований, получит поддержку профессоров. Но его выступление даже не началось, а Ингерман ясно дала понять, что в исследовательском центре Антуану ничего не светит.

Тишину нарушил профессор ван Херш, седой старик в круглых очках, с небрежной аристократичностью в одежде, известный ученый и практикующий психиатр с обширной клиентурой и безупречной репутацией. Как всякий светила, он порой был резок в суждениях и нетерпим к глупцам. Но его вспыльчивость искупалась беззаветным служением науке и фантастической работоспособностью.

Ван Херш поднялся и обратился к Ингерман, насупив белесые брови, прятавшие ясные пронзительные глаза:

– Я правильно понял, на наш Центр пытаются свалить очередную неудачу врачей онкобольницы? Думаю, вы согласитесь, что ничего нового не происходит. И ставить из-за пустых обвинений под сомнение труд моего аспиранта как минимум некорректно. Герр Берг работает над уникальным проектом, и уже сегодня опыты на крысах показали, что мы на пороге большого открытия. Может, даже слишком большого для некоторых, незаинтересованных в уменьшении числа онкобольных в мире. Я считаю, что то, что нащупал мой студент, – гениально.

Перекосившееся во время этой речи лицо профессорши выглядело поношенным. Вялый рот, отвислые дряблые щеки… И эта челка. «Господи, да при чем тут ее челка, у меня жизнь рушится, а я думаю о какой-то челке», – разозлился сам на себя Антуан.

Профессор Ингерман, не ожидавшая отпора, ненадолго растерялась, но быстро собралась:

– Я уважаю ваше мнение, профессор ван Херш, – глухо сказала она. – Но предпочитаю не вступать с вами в диспут. Пускай этим вопросом займутся органы следствия. Я уверена, они нас еще удивят… А вы, Герр Берг, знаете, почему до сих пор не отчислены? – Она снова устремила свой колючий взгляд на Антуана. – Только потому, что я еще не получила достаточных доказательств вашей нелегальной практики. Практики, которая убивает людей. Но я их найду. Я вам обещаю. – Она поднялась, давая понять присутствующим, что консилиум окончен.

Антуан вышел из аудитории и побрёл к выходу. По спине текли крупные капли пота. Хорошо, что блейзер скрывал насквозь промокшую рубашку.

Навстречу выскочил американец Майк Фрай, аспирант с факультета биологии. Он работал над темой «Нейронные корреляты эффекта "ушного червя"» – исследование мозговой активности при застревании навязчивых музыкальных фрагментов.

– Ну что, как прошел консилиум? – Улыбка Майка больше походила на оскал. Глаза блестели плохо скрываемым торжеством. – Это правда, что твой проект свернули?

– Непонятно пока, – буркнул Антуан, не желая вступать в разговор и пытаясь проскользнуть между Фраем и стеной коридора.

– А мой утвердили, – Майк подался вперед, словно случайно преграждая Антуану путь. – Выделят деньги на мое исследование. – Американец светился самодовольством, смакуя каждое слово.

– Кто бы сомневался, застрявшие песенки – это так важно, – процедил Антуан.

– А что ты хотел? – усмехнулся Майк. – Думал, твоя музыкальная терапия реально поможет от рака?

Антуан молча протиснулся мимо. Выйдя из здания, он сел в свой темно-серый «Вольво» и тяжело опустил голову на холодный руль.

– Черт, черт, черт! – вырывалось из груди. Антуан отчаянно пытался взять себя в руки, не позволить взять верх нарастающей панике. Сейчас главное – не ошибиться. Не сорваться. Он уже у них под колпаком, малейшая оплошность – и конец его карьере. Да что там карьера! Ему грозила тюрьма.

Антуан достал ингалятор, прыснул лекарство в рот и глубоко вдохнул. Выезжая с парковки, он заметил машину профессорши. Под ней растекалась подозрительная лужа, похожая на машинное масло. Он на секунду притормозил, рассматривая темное пятно, потом тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли и медленно покатил дальше.

Пятнадцать минут спустя он подъезжал к своему дому на улице Карлавеген. Тут его вновь охватило беспокойство. Красный «Пежо» с заляпанными грязью номерами, который Антуан заметил ещё утром, тенью следовал за ним до исследовательского центра, а сейчас снова мелькнул в зеркале заднего обзора. Слежка? Антуан резко повернул направо, не отводя взгляда от зеркала. Ничего особенного не происходило. Машины безразлично двигались своей дорогой, не нарушая непрерывный поток. Немного покружив по улицам города и не заметив ничего необычного, Антуан развернулся и поехал домой.

«Показалось», – успокаивал он себя. Но сердце, инстинкт и интуиция твердили об угрозе. В подземном гараже своего дома Антуан с облегчением вздохнул. Здесь он чувствовал себя в полной безопасности. Он быстро поднялся по лестнице на свой этаж. Повернул ключ в замке и заметил, что недавно установленная, но уже разболтанная дверная ручка опущена вниз. Антуан точно помнил, что утром, когда он закрывал дверь, ручка находилась в горизонтальном положении. Опуститься она могла, только если на нее кто-то надавил.

«Очередная случайность?» Из учения Вольтера он четко уяснил, что случайностей не существует. Все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие. Сердце часто застучало, по спине пробежал холодок. Антуан резко обернулся, но за спиной никого не было. Вокруг тоже ничего подозрительного не наблюдалось. Опасность, таилась внутри, в тишине квартиры. Антуан настороженно переступил порог, и воздух сразу стал плотнее и прохладнее. Всю квартиру заливал яркий белый свет…

***

Лексус потянулся к чайнику, стоявшему на краю стола, рядом с компьютером. Дождавшись, пока вода закипит, плеснул в стакан кипятка и осторожно отхлебнул. Тут же скривился и с шумом выплюнул всё обратно. «Жесть какая. Дерьмо, а не эспрессо», – поморщился он. В голову пришло новое слово: «депрессо» – готично-депрессивный напиток. «Ей бы, наверное, понравилось».

Зелёный огонёк на мониторе притягивал взгляд уже минут десять, и Лексус не устоял перед соблазном набрать сообщение.

Лексус: Эй, ты ещё тут?

Фрейя: Нет!

Лексус: Выходи на связь, побалакаем.

Фрейя: Ща косу наточу… Приду… спокойной ночи пожелать )))

Лексус: Ладно тебе, не злись.

Тишину в комнате нарушал только звук дождя за окном, отстукивающий свой готический ритм. Фрейя не спешила с ответом. Лексус снова забегал пальцами клавиатуре.

Лексус: Я жду.

Через минуту бледное лицо девушки возникло на экране.

– Хелло, – протянул Лексус и тут же перешёл к делу: – Так что там с твоим козлиной случилось?

Фрейя помолчала, теребя прядь волос.

– Кинул меня, к другой убежал, – наконец процедила она.

– Это я понял. А ты?

– Догнала и втащила. По полной. – В её глазах мелькнуло раскаяние. – Теперь вот совесть мучает.

– Ну заслужил же.

– Жалко его… – Она задумчиво покусывала губу. – Стоял такой нелепый. Растерянный. Все ржали, а мне… Мне почему-то стало за него обидно.

– С чего бы это?

– Он просто хотел любить. Кого-то другого, не меня. А получил… это.

– Знаешь, – Лексус отхлебнул «депрессо», – я тебя понимаю.

– Да? – её лицо вытянулось ещё сильнее.

– Угу. У меня тоже была история. В прошлом году. Влюбился как последний идиот. Встречаться начали. Вроде всё клёво шло. А потом… – Он поморщился. – Сидим в кафе, едим. И тут она за зубочисткой полезла. Прям там, при всех. Сидит такая модная, в шарфике и в зубах ковыряется. Копает и копает, будто там золото спрятано. А я сижу в шоке и молюсь – только бы ничего не нашла. И что ты думаешь?

– Нашла? – Фрейя подалась к экрану.

– Ага. Достала какую-то дрянь, осмотрела… И сожрала.

– Фу! – девушка сморщила нос. – А ты?

– Блеванул прямо там.

– Да ладно!

– А то… – вздохнул он. – Она потом всем растрепала, что я облевал её. Теперь я у них главный псих.

– Стрёмно…

– Не то слово.

– А знаешь, – Фрейя вдруг притихла, – мне с парнями вообще не везёт. Этот первый был. Думала – судьба. А он… Получил своё и свалил.

– Сама виновата, – буркнул Лексус, – нечего раздвигать ноги на ширину души.

– Пойду я, – тихо сказала его собеседница.

– Обиделась?

Фрейя только глаза закатила.

– Слушай, забудь. Я не хотел… Ну, это…

– Проехали, – она дёрнула плечом, – я и похуже слышала.

– Завтра будешь?

Она неопределённо качнула головой.

– Да или нет?

– Я ясно выразилась – не знаю. Может, на кладбище пойду. Там веселее.

– Ну, понятно.

Связь оборвалась.

***

Антуан метался по квартире, распахивая одну дверь за другой. В гостиной, спальне и ванной – никого. «Кто? Кто зажег весь этот свет?» Дрожащей рукой Антуан достал из кармана ингалятор, трижды резко вдохнул и, обессиленный, рухнул на диван, закрыв глаза.

Тело обволакивала зыбкая пустота. Ноги стали ватными, а в голове навязчиво крутилась нелепая мелодия. Хорошо знакомое состояние. Несколько лет назад, вдохновлённый фильмом «Пазманский дьявол», он записался в секцию бокса. Пара точных хуков быстро отбили у него желание продолжать занятия, но ощущение пропущенного удара осталось с ним навсегда. Из того короткого опыта Антуан вынес главное: пропустив удар, нужно немедленно брать себя в руки, иначе обманчивый штиль растворит последние крупицы воли, оставляя беззащитным, с затуманенным разумом, способным лишь беспомощно наблюдать за медленно приближающейся тенью перчатки.

«Что же это такое?! – думал Антуан. – Неужели начинается чёртова мания преследования?» Он приподнялся на диване, борясь с лёгким головокружением. Сосредоточиться получалось плохо – мысли путались, превращаясь в густую кашу. Он медленно встал и побрёл на кухню.

Крепкий кофе немного прояснил сознание. Потягивая горячий напиток, Антуан начал восстанавливать события сегодняшнего дня, пробиваясь сквозь туман волнения, застилающий память. Утро началось как обычно: душ, завтрак, беглый просмотр новостей. Ничего примечательного. Антуан надел приготовленные с вечера рубашку и блейзер – предстояла важная встреча с профессорами. Взял папку с исследовательскими материалами и направился к выходу. Стоп! Нет, он не вышел. Что-то его задержало.

Мысли вдруг забегали с необычайной скоростью. Все детали утра проявились чётко, словно на фотоснимке: душ, завтрак, блейзер… Флешка! Ну конечно! Именно она его и задержала. Уже на пороге Антуан вдруг осознал, что не хочет оставлять её дома. Маленький носитель с результатами исследований за последние полгода. В нём хранились все тайны Антуана. Он вспомнил, как вернулся в комнату, но не смог сразу найти флешку. Запаниковал, то и дело поглядывал на часы, метался по квартире, пока не обнаружил USB ключ в прикроватной тумбочке. Потом выехал из гаража и заметил красный «Пежо», тоже выруливающий из двора. За рулём сидел молодой человек с длинной крашеной чёлкой, небрежно падавшей на солнцезащитные очки. Именно очки и привлекли внимание Антуана – в пасмурный осенний день они выглядели неуместно. Дальше были «разгон» профессорши, паника, возвращение домой и новая волна страха…

День слепился из кусочков. Похоже, он сам в спешке и волнении включил полное освещение в квартире и сломя голову помчался на консилиум. А красный «Пежо», возможно, – всего лишь игра воображения. Только идиот устроит слежку на такой приметной машине, да ещё и в столь броском прикиде.

Антуан горько усмехнулся – он казался себе сейчас еще большим идиотом. Заерзал на стуле – тело затекло.

Разминая мышцы, Антуан доковылял до окна и с удивлением заметил, что уже стемнело. Высоко в небе луна тщетно пыталась пробиться сквозь плотную пелену облаков, угадываясь лишь легким свечением, теряющемся в густом мраке. В соседних домах уютно светились окна. Антуан вглядывался в привычную картину вечернего города, и беспокойно думал о своём знакомстве с Фру Юзефсон: «Нельзя допустить, чтобы о нём узнала Ингерман, да и вообще никто».

***

Два дня Алекс и Лола не выходили из отеля. Ели в ресторане внизу, потом поднимались к себе заниматься любовью. Сидели у камина в холле, болтали в чайной комнате, играли в карты, читали. Большего Лола и желать не могла.

Она украдкой любовалась Алексом и думала: «Боже, как же мне повезло!» Но виду не подавала, наоборот – этим утром она решила держаться холоднее обычного. Она чувствовала моральное право на это. Ещё бы! Он уехал без предупреждения и пропал, не отвечал на звонки, да и вообще…

Алекс почувствовал перемену в ее настроении и пытался понять, в чем дело.

– Скучала по мне? – спросил он за утренним кофе.

– Ты просто взял и уехал, а я просидела в ресторане битых два часа. Не знала, что делать – убить тебя или рыдать. – Алекс смотрел на неё рассеянно, явно стараясь припомнить, о чём она. – Мог хотя бы позвонить и сказать: «Я не смогу приехать, давай в другой раз».

– А разве я не звонил? – искренне удивился он.

– Ладно, забыли…

– Устала от меня? – Он притянул её к себе.

– От тебя – никогда. – Она прижалась к нему. – Да, кстати, пока тебя не было, я встречалась с Ноланом.

Казалось, он с трудом вспомнил, кто такой Нолан.

– Ах да! Этот папенькин сынок. Говорят, он толковый. Но он же вроде тебе не нравился?

– Когда девушке скучно, включается режим благотворительности – даже полный неудачник может случайно затащить её на свидание. – Она помолчала. – Некоторые думают, что я его невеста. Ерунда, конечно. Хотя предложение он делал. Кольцо я не взяла. Но злые языки… Даже в журналах писали… Не хочу, чтобы ты думал…

– Думал что? – без особого интереса спросил он.

– Я боялась… А теперь вижу – зря.

Алекс засмеялся.

– Ты красивая, богатая, о тебе пишут. Естественно!

– И тебя это вообще не волнует? – В голосе Лолы прозвучали ноты раздражения.

– А должно? Я тоже не монах.

Лола обиженно отвернулась к окну. «Тоже не монах», – колоколом стучало в голове. Когда он потянулся к её руке, она резко отпрянула, отвергая попытку примирения.

– Значит, тебе безразлично, что я встречаюсь с ним?

– Конечно, – спокойно пожал плечами Алекс.

– А если бы я спала с ним?

– Я предпочитаю об этом не думать.

– Хочу домой, – произнесла Лола ледяным тоном.

– Почему? – удивился он.

– Просто хочу …

Алекс обнял ее.

– Ло, ну что случилось?

– Алекс, неужели ты не понимаешь… – Договорить она не успела. Алекс глубоким поцелуем положил конец напряженному диалогу, готовому перерасти в ссору.

***

Антуан закрыл глаза и мысленно вернулся в то июльское утро. За окном сверкало небо, чистое, словно его до блеска отмыли, старательно стерев вчерашнюю грязь серых облаков. В палату проникал прохладный ветерок, смешиваясь с тяжёлым больничным запахом – смесью антисептиков, лекарств и того особенного, едва уловимого духа, который бывает только в отделениях, где борются за каждый день жизни. Где время измеряется капельницами, а надежда – результатами анализов.

– На вас не дует? Может, закрыть окно? – спросил он женщину на кровати.

– Что вы… Мне всё время не хватает воздуха.

Пациентка казалась невесомой на фоне белой больничной стены – хрупкая фигурка под одеялом, будто вылепленная из тончайшего костяного фарфора. Светлый шёлковый платок, повязанный на обритую голову, подчёркивал болезненную прозрачность кожи.

«Сорок шесть лет», – было записано в истории болезни. Однако возраст женщины менялся вместе со взглядом. Когда она смотрела в окно невидящим взглядом, погружённая в себя, морщины и глубокие тени под глазами превращали её в старуху. Но стоило ей повернуться к Антуану – ее лицо поразительно менялось: горькие складки у губ разглаживались, тёмные круги светлели, и сквозь макияж безжалостной болезни проступали черты молодой женщины, какой она была прежде, до болезни.

– Как вы себя чувствуете? – Антуан приподнял ее слабую прохладную руку и послушал пульс.

– Как интернет в больнице – сигнал то есть, то нет, но чаще всего, как говорит моя дочь, вообще зависаю, – она невесело улыбнулась. Её впалые огромные глаза, как пустые окна, не выражали ничего.

Антуан ободряюще улыбнулся, но она не увидела его улыбки, скрытой медицинской маской.

– Если есть чувство юмора, все остальное – мелкие проблемы.

– Боюсь, что мой лечащий доктор с вами не согласится. Я его, похоже, сильно разочаровала.

– Да с чего вы это взяли? – Антуан придвинул к себе белый металлический стул и присел возле кровати.

– Сегодня утром, во время осмотра он не сказал ни слова, но смотрел так, будто я совершаю ужасную ошибку. Значит, он уже видел свежие снимки МРТ и химиотерапия снова не помогла.

– А о какой ошибке речь? – спокойно спросил Антуан и привычным жестом поправил на носу очки.

– Доктор предлагает мне хирургическое удаление. Но опухоль слишком большая, и после операции я в лучшем случае останусь инвалидом. А это мне никак не подходит. Понимаете, у меня дома больная дочь. За ней нужен уход. Я попросила попробовать новые лекарства, но, судя по всему, они мне тоже не помогли. – А вы кто? – запоздало спросила она. – Дежурант? Я раньше вас здесь вроде бы не видела. – Она вгляделась в глаза Антуана.

– Я аспирант, провожу исследования в лаборатории.

– Какие исследования? – спросила она скорее из вежливости, чем из интереса.

– Воздействую на раковую опухоль музыкой.

Женщина улыбнулась одними глазами.

– Это шутка такая?

– Вовсе нет, эксперименты показывают, что прослушивание музыки разрушает опухоль или существенно ее уменьшает.

– И не нужно никаких лекарств? – в ее глазах читалось недоверие.

– Не совсем так. Лекарства всё-таки нужны. Дело в том, что в нашем мозге есть особый защитный барьер – как крепкая стена, которая не пропускает вещества из крови к нервным клеткам. Из-за этого лекарства просто не могут добраться до места, где они должны работать, и оказываются неэффективными. А вот если параллельно с лечением прослушивать музыку на определенной громкости, то проницаемость этой стенки увеличивается, и лекарства доходят по назначению.

Теперь она слушала его внимательно. Лицо ее преобразилось – в глазах появился живой интерес, на бледных щеках выступил слабый румянец.

– А можно и мне попробовать? – тихо спросила она. – Хуже все равно уже не будет.

Антуан замялся.

– К сожалению, у меня нет лицензии проводить подобные эксперименты на людях. Это незаконно…

– А я никому не скажу, – перебила она. Теперь в ее глазах стояла мольба. – Понимаете, если меня прооперируют, то превратят в… – голос её дрогнул. Тень снова упала на её лицо. – Да вы, кажется, и сами все знаете. Вы поэтому здесь? – прошептала она.

Антуан не ответил. Возможность опробовать свой метод на настоящем пациенте взволновала его до озноба.

– Я буду приходить к вам по вечерам, – после недолгой паузы сказал он. – Только с одним условием. – Он снова машинально поправил свои очки. – Вы должны верить в свое исцеление.

Она пристально посмотрела на него, и в этом взгляде Антуан прочитал согласие. Он понимал, что для этой отчаявшейся женщины он олицетворяет надежду, тогда как от ее лечащего врача веяло печалью безнадежности.

– Я верю, – пересохшим ртом прошептала она, глаза ее загорелись необыкновенным светом…

Снизу загромыхала музыка, грубо возвращая Антуана в настоящее. «Только не это», – вскипел он, вскакивая с дивана. Отыскав в кладовке старую деревянную швабру, он вернулся в комнату и резко постучал по полу. Звук немного уменьшился, но продолжал упрямо пульсировать внизу.

– Ну, хоть так, – пробурчал Антуан себе под нос, тяжело вздыхая.

Швабру он не убрал – положил рядом, угрюмо подумав: «Еще пригодится», и снова погрузился в воспоминания.

***

Полумрак комнаты размывал очертания мебели. Лексус в возбуждении мерил пространство шагами, нервно потирая влажные ладони. Тени плясали по стенам в такт его движениям. Очередной резкий поворот – и острый угол стола впился в бедро.

– Чёрт! – Лексус зашипел от боли, потирая ушибленное место. – Что за хренотень такая, вот не прёт и всё!

Усталость навалилась внезапно, будто выключили рубильник. Лексус тяжело опустился в кресло, и оно отозвалось тихим скрипом. Он снова пробежал глазами комментарии на мониторе: «И пощупаешь – мокро, и понюхаешь – дерьмо», «Лексус – это даже не дерьмо, а куда хуже», «Эй, парень, не можешь, не мучай…»

Каждое слово впивалось иглой. Лексус достал пачку, щелкнул зажигалкой. Кончик сигареты оранжево вспыхнул, и сизый дым медленно поплыл по комнате, смешиваясь с горечью разочарования. За окном моросил дождь, отбивая ритм на подоконнике, словно насмехаясь над неудачной мелодией Лексуса.

«Даже первый сингл не получил столько критики. А ведь он был гораздо хуже», —думал Лексус, глядя на экран сквозь завесу дыма. Этот же ему самому нравился. Зажигалка. Настоящий хит. Тот, что должен был зацепить, взорвать, покорить. «Но почему он не зажег их? Причем, всех… Здесь что-то не так».

Пальцы забегали по клавиатуре, судорожно ища хоть один положительный отзыв среди моря яда. Таковых оказалось несколько: два от приятелей, один от Фрейи и пять, написанных самим Лексусом с фейковых аккаунтов. По сути – ни одного настоящего. Осознание будто ударило под дых, вызвав тошноту.

«Мюзикнациональ» – крупнейшая платформа для начинающих музыкантов. Трамплин на большую сцену. Миллионы подписчиков, крутая музыка. Покорить эту вершину – таков был план. Но что-то пошло не так. Лексуса будто гнали оттуда, безжалостно и с презрением.

Под потолком плавал дым уже второй сигареты, когда Лексус решился снова перечитать комментарии. Закономерность проступила отчетливо – одни и те же пользователи, одни и те же ядовитые фразы. И самый коварный из них – некий «Тор». Внезапная догадка вспыхнула в сознании, яркая и беспощадная: «Эта кучка сговорилась. Они хотят, чтобы я не случился».

Лексус встал и подошел к окну, за которым чернела темнота. Стекло отразило его силуэт – сутулые плечи, растрепанные волосы.

«Почему я?» – Лексус машинально потёр виски, пытаясь унять пульсирующую боль. В голове всплыла статья из школьного учебника психологии: жертвами травли обычно становятся те, кто не уверен в себе, кто слишком остро реагирует на происходящее, кто носит в себе страхи и комплексы. Тор и его компания выбрали именно его. Осознание ударило, словно пощёчина: «Неужели они каким-то образом разглядели мою неуверенность? Заметили, как я цепенею перед выходом на сцену в баре? Как теряюсь под взглядами посетителей, как иногда срывается голос на первых нотах?» Эта мысль оказалась больнее любых насмешек.

Дрожащими пальцами Лексус вытащил новую сигарету. Огонёк зажигалки на мгновение ослепил его. Затяжка. Горький дым заполнил лёгкие. Закрыв глаза, Лексус тут же, как на экране, увидел лица – усмешки, высокомерные взгляды, бурное, пьянящее наслаждение, с которым они раздирали его на части. Холодный пот выступил на лбу. Волны ненависти накрыли Лексуса с головой. Хотелось орать, крушить всё вокруг, выплеснуть весь свой гнев и разочарование. Он сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Злость клокотала внутри, нарастая с каждым ударом сердца. Он ненавидел их всех вместе и каждого по отдельности, и желал им смерти.

***

С тех пор Антуан стал частым гостем в палате фру Юзефсон. Его визиты длились всего несколько минут, но они будто приносили с собой дыхание жизни – глаза пациентки начинали светиться, излучая радость. Присаживаясь на краешек её постели, он и сам не мог сдержать улыбку – терапия творила чудеса. Пациентка постепенно выздоравливала, становясь его личным триумфом.

Результаты превзошли все ожидания – после трёх месяцев химиотерапии опухоль уменьшилась вдвое. Состояние настолько улучшилось, что фру Юзефсон отпустили домой. Лечащий врач всё более настойчиво рекомендовал операцию, но его слова разбивались о невидимую стену. Теперь для фру Юзефсон существовал только один доктор – Антуан.

А тот размышлял, разглядывая свежие снимки: «Ещё рано. Опухоль всё ещё слишком велика. Нужно дождаться следующего курса химиотерапии в сентябре, и только тогда можно будет всерьёз говорить об операции». Его глаза возбуждённо блестели в предвкушении успеха.

Появление Антуана в палате фру Юзефсон в тот первый день их знакомства не было случайностью. Накануне он краем уха уловил разговор двух врачей о критическом состоянии этой пациентки. Улучив момент, Антуан проскользнул в ординаторскую и, убедившись, что в комнате никого нет, сфотографировал историю болезни. Молодым учёным разрешалось изучать медицинские карты в научных целях, и он часто этим пользовался, обсуждая пациентов с врачами, но на этот раз у него был совершенно иной замысел.

Всю ночь Антуан провёл над историей болезни, а к рассвету уже подготовил специальную подборку музыки и звуков для лечения. Уверенность в успехе подкреплялась безупречными результатами экспериментов на грызунах. Оставалось самое сложное – убедить саму пациентку, причём так, чтобы она не выдала его руководству.

Фру Юзефсон шла на поправку. Теперь музыка стала неотъемлемой частью жизни этой женщины. Антуан ликовал. Он неустанно подбирал и тестировал новые композиции на крысах, опасаясь возможного эффекта привыкания.

Действовал он с предельной осторожностью, выверяя каждый шаг. Распределил визиты между пациентами, чтобы не вызывать подозрений. Никаких звонков, сообщений или контактов в социальных сетях – только личные встречи. Единственной уликой оставались материалы на флешке: записанные на телефон короткие разговоры, фотографии анализов, заключения врачей и его собственные наблюдения.

И только теперь, после публичных обвинений Ингерман, Антуана внезапно посетила тревожная мысль: «Что, если фру Юзефсон рассказала кому-то обо мне? Может быть, в порыве радости она поделилась информацией о чудо-методе и упомянула моё имя?»

Нервно расхаживая по комнате, он вспоминал её посетителей. «Нет, она почти всегда была одна. Замкнутая женщина, которую, казалось, ничто не интересовало, кроме лечения… и дочери!» Антуан застыл посреди комнаты. Конечно! Именно дочери она могла всё рассказать – о странном молодом человеке, о необычном лечении, о музыке… При этой догадке Антуан похолодел. Если дочь знает, значит, она может его выдать руководству больницы, и тогда его судьба окажется в их руках. Сердце тревожно заколотилось, отдаваясь гулким звоном в ушах.

Заставив себя мыслить спокойно и рационально, Антуан решил проанализировать ситуацию. Из разговоров о дочери он знал лишь, что та нуждается в материнской заботе из-за болезни. Но чем именно она больна – оставалось загадкой. Фру Юзефсон никогда не останавливалась на этом подробно, а он не решался спрашивать.

«Возможно, я зря беспокоюсь, и фрекен Юзефсон не в курсе», – промелькнула надежда, но Антуан давно отучил себя от иллюзий. Чем больше он размышлял, тем яснее становилось – мать наверняка поделилась с дочерью. Значит, нужно действовать первым. В лучшем случае, если дочь ничего не знает, он просто выразит соболезнования от имени больницы и уйдёт. Если же фрау Юзефсон встретит его с неприязнью, появится шанс всё объяснить. Возможно, она поймёт и не станет его выдавать.

Действовать нужно было немедленно, пока профессорша его не опередила, – иначе придётся искать адвоката. Тревога разрасталась. Антуана терзало гнетущее ожидание. «Какая горькая ирония!» – думал он. Всё, чего он хотел – дать больной женщине шанс выжить. Он вложил в её лечение всего себя: душу, знания, интуицию. И теперь за это его могут уничтожить.

Случайно увидев своё отражение в тёмном окне, он едва узнал себя: взъерошенные волосы, осунувшееся бледное лицо, опухшие веки, испуганные глаза. «Городской сумасшедший, как же ты смешон», – прошептал он пересохшими губами и потянулся к шторе, чтобы скрыть это жалкое зрелище. Но рука замерла на полпути. В окне дома напротив он увидел девушку. Знакомую незнакомку.

Белый платок на её шее казалась особенно яркой в вечернем освещении. Шелковистые светлые волосы мягко переливались в свете лампы. Она сидела, подперев голову рукой, чуть наклонившись вперёд – поза, исполненная глубокой скорби. Антуан не мог разглядеть лица соседки, но она казалась ему невероятно красивой.

Машинально пригладив волосы, он неожиданно для себя помахал ей рукой. Она ответила улыбкой и тут же исчезла, словно видение.

***

На следующей день, Лола сообщила, что едет с отцом в Нью-Йорк.

– Я теперь хозяйка художественной галереи.

– Как это? Разве ты разбираешься в искусстве?

– А мне и не надо, там есть, кому разбираться. И вообще – почему нет?

Это её «почему нет» всегда поражало и восхищало Алекса. В прошлый свой приезд она объясняла ему, как станет управляющим известного ресторана. Показала наброски нового меню. Она связалась со старым знакомым, шеф-поваром из Токио, и попросила добавить в меню «немного Азии».

Никто и подумать не мог, что через пару месяцев Лола заявит: из-за постоянных дегустаций у нее развилось стойкое отвращение к пище, а от избытка пробуемых блюд она стала набирать вес. И глупо уделять столько времени тому, что через пару часов превратится в человеческие нечистоты, которые, как она выразилась, в отличие от нечистот животных, ни к чему не пригодны. Все это показалось Лоле достаточным основанием оставить ресторанный бизнес.

И вот теперь Алекс смотрел, как она носится с новой идеей, названивает кому-то, рассматривает картины, азартно погружаясь в искусство. Он внимательно наблюдал за ней и чувствовал, как любопытство смешивается с уважением.

«На сколько её хватит? Месяца на два?» – подумал было Алекс, но он тут же одёрнул себя. Он давно перестал прогнозировать поведение людей. Считать, что знаешь ближних, – величайшая из иллюзий. Такая же, как полагать, будто досконально знаешь самого себя.

Телефон Лолы то и дело звонил. Она смотрела на экран и элегантным движением сбрасывала вызовы.

– Может, что-то важное? – забеспокоился Алекс.

– Да Нолан это. Мы должны были встретиться на неделе, а тут ты появился. Пришлось слиться. Вот он и психует.

– То есть ты прячешься от него? – Алекс обещал себе ничему не удивляться, но никак не получалось.

– Знаю, есть другие методы, но ничего не могу с собой поделать. Нет, он нормальный. Но … – Она подошла к зеркалу и подвела помадой губы.

Телефон снова завибрировал. Лола неожиданно приняла вызов:

– Да, Пегги.

Алекс понял, что на другом конце – ее подруга.

– Вот сволочь! – выругалась Лола. – Подожди, мы ему еще покажем. Нет, сегодня скажу, – понизив голос, произнесла и отключилась.

Алекс медленно обернулся.

– Что происходит?

– Плохие новости, – не скрывая раздражения, сообщила Лола. – Этот, – вместо эпитета она сглотнула, – кинул мою подругу. И пришел вчера в клуб со своей новой пассией. Говно.

– Не знаю, что там случилось, но запах идет отвратительный, – попытался пошутить Алекс.

– Послушай, – вдруг оживилась Лола, – мне нужна твоя помощь.

– Все что угодно, Ло, – сладким голосом проговорил он, потрепав ее волосы.

– Ты можешь для вида побыть ухажером Пегги?

– Смешно, – улыбнулся Алекс.

– Я серьезно.

– Смешно, – повторил он, но уже без улыбки.

Лола смотрела на него, покусывая нижнюю губу.

– Понимаешь, ей срочно требуется вызвать ревность Пьера. А для этого нужно новое лицо. И не абы какое, а чтоб он локти кусал. Понимаешь, Алекс?

– Еще бы, блестящий план, – хмыкнул тот.

– Алекс, мою подругу нужно спасать, а этого мудака – проучить. Неужели тебе трудно один раз появиться с ней на людях? – В голосе Лолы звучала мольба. – В конце концов, сделай это ради меня. Это будет твой подарок на мой день рождения. – Лола выпрямилась.

Алекс недоверчиво посмотрел на неё.

– Ло, я приехал, чтобы начать работу над дневником. Мне нужно время, это серьезный проект.

– Дневник? Тут судьба живого человека решается!

– Нет, Лола, даже не проси.

Лола вспыхнула:

– Ты ничего для меня не делаешь. Никаких жертв. Я просто не нужна тебе. Я пустое место. – Она обиженно фыркнула, сдув упавшую на лоб челку. В глазах ее заблестели слезы.

Лола давила на жалость, а Алекс терпеть не мог такие приёмчики, но решил на этот раз уступить. Плата за забытый день рождения.

– Ну перестань… – Алекс неловко обхватил девушку и прижал к себе. Не плачь.

– Пойдёшь? – спросила она сквозь всхлипывания, хотя голос её звучал на удивление твердо.

– Скажем так, я готов к новым знакомствам.

***

Из компьютера раздался звук вызова. Лексус открыл глаза. Фрейя. Он вытащил из ящика бутылку воды, жадно глотнул и, поправив очки, нажал «Ответить».

– Привет, – незатейливо начала беседу она, изобразив улыбку.

– Что с тобой? – он уставился на Фрейю.

– В смысле?

– Ты сказала «привет» вместо обычного «чтоб ты сдох». Или мне показалось?

– Кайфую, черепа к бабке слиняли. Кислородятся.

– Понятно, – хмуро отозвался Лексус. – Чё, запаривают?

– Если бы. Воспитывают… – Фрейя скривилась, будто от зубной боли. – Жесть как!

Он удивленно глянул на неё из-под очков:

– По тебе не скажешь.

– В смысле?

Лексус не ответил. Меньше всего ему хотелось сейчас препираться.

– А чего хотят-то?

– Другую дочь.

– Облом, значит.

– Значит.

– А с тобой что не так? – спросил он, хотя и сам понимал.

Она привычно пожала плечами:

– Мать долбит, что другие девчонки встают рано, в доме убирают, по хозяйству помогают. А я, типа, нет.

– А чё не помогаешь?

– Очень даже помогаю! Вчера, например, иду домой, звоню ей, спрашиваю: «Что-нибудь купить?» А она как заорёт: «Купи себе квартиру и живи отдельно!»

Лексус заржал:

– Она у тебя приколистка.

– Вот отвечаю, не до смеха вообще, ни разу.

– Ну, поговори с ней. По-настоящему так. Скажи всё, что думаешь.

– Я говорю.

– А она чё?

– Да всё то же. – Фрейя пискляво спародировала мать: – Другие девочки аккуратные, причёсанные, английским занимаются. Вот на Шарлоту Бок посмотри! Станешь за собой следить – будешь стройной и красивой, как она. А будешь жрать как свинья, спать до полудня и вечно сутулиться – из тебя ничего путного не выйдет. – Фрейя раздражённо поджала губы. – И так каждый день.

– М-да, плохо. Сори. А отец что? У тебя отец есть? – Лексус отхлебнул воды.

– Ему пофиг. «Слушай маму» говорит. Ему главное работа. Какие-то подсчёты чьих-то просчётов, он же бухгалтер. А остальное до фени. Мама на него тоже орёт.

– А он?

– «Не кричи, – говорит, – мне хуже, чем тебе». А она ему: «Тебе всегда хуже всех!» Так и орут друг на друга, – Фрейя скривилась.

– А с чего они вообще взяли, что ты растолстеешь? Ты вон, блин, на ногах еле держишься.

Фрейя фыркнула:

– Так это я сейчас такая стала, назло им. Раньше я и готом не была.

– Так, выходит, ты фейк?

– Ну почему? Гот – это прежде всего состояние души, а уже потом одежда, макияж, музыка… Да ну на фиг этих родителей. Ненавижу их.

– А я любил свою мать, – задумчиво вздохнул Лексус.

– А она тебя нет?

– И она меня любила. А ещё я её мучил. И она меня мучила. Теперь вот нет её больше…

– Зачем мучить, если любишь?

– А я знаю?.. Просто любили и мучили.

– Мама говорит, что «просто» – это ничто, пустое место.

– Люди в нашем мире думают, что всё, чего они не догоняют, должно быть пустотой.

– Не знаю, – неуверенно протянула она, – стрёмно это, любить и мучить. Да ещё за просто так.

– Ну не прям совсем «за просто так». – Лексус снова закурил. – Она любила не только меня, но ещё и отчима. Привела его такая, очешуенная: «Будет тебе, – говорит, – отцом». А он мне вообще не сдался. К тому же дебик был реальный. Ревновал её, из дома не выпускал. Она сидела как в тюрьме. Я говорил ей об этом, она не слушала. Я злился, гадить ему стал. Думал, уйдёт.

– Как гадить? – заинтересовалась Фрейя.

– Да по-дурацки, по-детски. То сахар в суп насыплю, то зелёнку в шампунь добавлю.

– А он что? Ушёл?

– Не. Отыгрывался. Даже поколачивал меня. Я ему этого не простил, им обоим, – зло осклабился Лексус.

– А она что? – Фрейю явно увлекла его история.

– Блин, чё заладила – а он что, а она что… Достала. – Лексус закурил. – Она сказала, что я на отца своего похож. Такой же беспомощный. Что я должен бороться со своими слабостями, а не пакостить. Что это не по-мужски. Короче, и меня, и отца сразу опустила. А кринж её типа мачо. Лекцию прочла, что надо быть настоящим мужчиной, —Лексус грустно усмехнулся.

– Настоящий мужчина – это как? – Фрейя даже слегка наклонила голову от любопытства.

– Ну блин, чё за вопрос. Мне откуда знать? Мать говорила, такой, который молчать умеет, не ноет… Короче, терпила какой-то.

Фрейя озадаченно кивнула.

– Только вот где она видела этого «настоящего мужчину». Муж её первый лохом был, сын весь в него, этот второй – гнида. Много она понимала в мужиках! Дура, короче, всю жизнь испортила. И ещё говорила, что слуха у меня нет, и музыкант из меня фиговый, лучше, типа, на плотника выучиться. Короче, в асфальт меня закатывала. Только теперь мне её не хватает.

– А может, ты слишком сильно к ней придирался? Она, наверно, как лучше хотела.

– Да по хрену мне. Она выбрала его, а не меня. Ну и хрен с ней!

– Жалко её… А от чего она умерла?

– Заболела… А ты чего флексишь? Уставилась на меня как ненормальная. С собой разберись. Ходишь по улицам как раба божья… тьфу, как страх божий. Я б на месте твоих тоже другую дочь захотел.

Фрейя недобро сощурилась.

– Знаешь, в одном мамка твоя точно была права. Музыкант из тебя даже не хреновый. Вообще никакой.

Лексус вскинулся, уставив злобный взгляд на Фрейю. В голове проскочила параноидальная мысль: «Она тоже с ними».

– Идиотка, – резко бросил он.

– Псих.

– Пугало.

– Слабак.

Лицо Фреи исчезло с монитора.

– Ничего, твари, – прошипел Лексус в пустое лицо монитора, – вы у меня еще получите.

***

Всю последнюю неделю Лексус провёл за компьютером, выслеживая пользователя с ником Тор. Пятнадцать часов в сутки копался в сети, по крупицам собирая информацию. Сто сорок тысяч подписчиков, половина – смазливые тёлки. Этот тип явно был популярен. Лексус сразу отфильтровал тех, кто тусовался и на Мюзикинтернатиональ. Фрейи среди них не оказалось.

Страничка Тора пестрела яркими фотками: накачанные парни, секси-телки, понтовые тачки, люксовые номера в экзотических отелях. Он строчил страстные посты о престижных музыкальных фестивалях, делился впечатлениями от концертов, прикладывая фотки с мест событий. Настоящий музыкальный фанат, живущий на широкую ногу. Лексус и сам бы подписался на такого, если бы… В этом месте внутренности скручивало тошнотой: «Подожди, гад. Скоро ты напишешь свой пост о феномене Лексуса. Очень скоро».

Он поклялся «найти эту мразь и уничтожить», пока тот не уничтожил его. Но была одна загвоздка – Лексус понятия не имел, где искать. Казалось бы, у чувака вся жизнь напоказ, а личной информации – ноль. Лексус даже не был уверен, что среди парней на фотках есть сам Тор. Единственная зацепка – тот часто зависал в клубе «Ван Гог». Лексус там никогда не был.

Информации оказалось мало, но желание наказать обидчика жгло изнутри. В правом углу монитора мигнул огонёк – Фрейя онлайн. «Не заблокировала, – ухмыльнулся Лексус. – Непотопляемая ведьма». Он довольно улыбнулся и написал:

– Надо поговорить.

– О чём? – она влепила эмодзи с закатившимися глазами.

– О нас.

– С кем?

– В смысле?

Она не ответила. Огонёк погас.

«Реально чокнутая», – в который раз убедился Лексус и, устроившись поудобнее в кресле, включил припасённый на вечер индийский фильм. Комнату заполнила зажигательная музыка. Лексус расслабился, позволяя магии Болливуда захватить себя.

***

Следующий день для Антуана прошел как в тумане. Он механически выполнял рутинную работу в лаборатории под негромкое гудение вентиляции, приглушенные голоса аспирантов и шорох бумаг. Проверял показатели подопытных животных, записывал данные, менял воду в поилках.

Крысы контрольной группы вели себя спокойно – умывались, грызли корм, дремали в мягких опилках. В экспериментальной группе картина была иной. Особенно выделялась крыса по кличке Доли. Взъерошенная, она забилась в угол клетки и суетливо дергалась, демонстрируя типичные признаки острого стресса. Антуан автоматически занес наблюдения в журнал, думая совершенно о другом.

Несколько аспирантов вскользь поинтересовались, как прошел консилиум. Антуан лишь пожал плечами. Он понимал, что все ждали от него восторженных речей о том, как его проект впечатлил профессуру, но похвастаться было нечем. Делая вид, что погружен в работу, он витал мыслями далеко, отчаянно ища выход из сложившейся ситуации.

В час дня Антуан направился в столовую, предполагая застать там профессора ван Херша, который обычно к этому времени заканчивал трапезу. Его расчет оправдался. Заметив Антуана, профессор приветливо махнул рукой, приглашая присоединиться.

– Ну что, очухался после вчерашнего? – весело спросил он. Антуан выдавил слабую улыбку. – Бывает, – подбодрил профессор. – Кто из настоящих ученых через это не проходил? У моего любимого безумца, Ницше, есть концепция вечного возвращения – всё повторяется бесконечное количество раз. То, что ты переживаешь сейчас, уже было, есть и еще будет. – Держись, дружище. На самом деле тебе повезло – тебя заметили.

– Только как теперь работать? – вздохнул Антуан. – Без исследовательского центра я никто. А мне ясно дали понять, что о докторской можно забыть.

– Не торопись, закончи сначала кандидатскую. С твоими результатами им будет непросто от тебя отделаться, – профессор улыбнулся, обнажая стертые временем зубы. – Кстати, как поживает твоя Путана?

Путаной звали главную подопытную крысу, на которой метод Антуана впервые показал положительный результат. Вначале её звали Кларисс – это имя было под стать её тихому, почти благородному характеру. Но когда в лаборатории зазвучали аккорды «Нирваны», с крысой произошло невероятное. Опухоль, мучившая животное, исчезла, будто её смыло волной тяжёлых гитарных рифов. А затем Кларисс чудесным образом переродилась – жадно набрасывалась на корм и превратилась в ненасытную хищницу в вопросах размножения. Она бесцеремонно отвоёвывала приглянувшихся самцов, не стесняясь пускать в ход зубы и когти. Вытеснив соперницу, крыса преображалась – изгибалась в заманчивых позах, посвистывала и пищала особым образом. Ни один самец не мог устоять.

Необычное поведение привлекало к Кларисс не только самцов, но и всех аспирантов лаборатории, с интересом наблюдавших за её выходками. С тех пор крысу единогласно прозвали Путаной. Теперь и сам Антуан с трудом припоминал, что под крупной своенравной Путаной скрывается изящная скромная Кларисс.

– Жива, – коротко ответил Антуан. – Но, чтобы доказать эффективность моего метода, крыс уже недостаточно. Для настоящего прорыва нужны реальные пациенты.

Ван Херш внимательно посмотрел на него.

– Твоя теория пока слишком зыбкая, чтобы опробовать её на людях. И я надеюсь, ты действительно непричастен к смерти той женщины.

Антуан отрицательно покачал головой.

– Это хорошо, потому что профессор Ингерман настроена решительно. На следующей неделе в отношении тебя начнется служебное расследование. Возможно, тебя временно отстранят от исследований. Завтра на заседании будет решаться этот вопрос.

Антуан постарался сдержать эмоции.

– Не волнуйся, – успокаивающе произнес Ван Херш, допивая последний глоток кофе. – Если ты к этому делу непричастен, все быстро забудут инцидент. – Он встал из-за стола. – А ты сам-то почему не ешь? На, хоть орешков возьми – полезно для мозга.

– Я уже поел, – соврал Антуан, хотя с утра не проглотил ни крошки. Впрочем, голода он не чувствовал – при одной мысли о еде к горлу подступала тошнота.

Вернувшись в лабораторию, Антуан опустился в кресло и погрузился в тяжелые раздумья. К дочери фру Юзефсон он пойдет сразу после работы, но что делать с этой проклятой профессоршей? Она же явно намерена сжить его со света. Антуан нервно постукивал пальцами по столу, беспокойно следя за стрелками настенных часов. А те словно застыли, издевательски медленно отсчитывая минуты.

Телефон в кармане халата резко зазвонил, заставляя Антуана вздрогнуть. Вибрация нервной дрожью пробежала по бедру.

«Алекс! – обрадовался он, глядя на имя звонящего. – Ну наконец-то!». Он уже который день дозванивался брату, но тот все время находился вне зоны доступа. Антуан быстро коснулся экрана, принимая вызов.

– Здорово, ученый! Как твоя нескучная жизнь? – голос Алекса звучал бодро, с легкой хрипотцой, как будто он только что проснулся.

– Не до смеха, Алекс, – полушепотом ответил Антуан, оглядываясь по сторонам. Он быстро вышел в коридор, поскрипывая подошвами на кафельном полу, и подошел к окну, за которым моросил дождь. Прикрыв трубку ладонью, Антуан быстро заговорил, время от времени озираясь и проверяя, не идет ли кто мимо. Вкратце рассказав Алексу о случившемся, он замолчал, нетерпеливо ожидая реакции брата.

– Ничего себе, – присвистнул Алекс, – а ты, оказывается, смельчак. – В голосе его слышались характерная ирония и приобретенный с годами легкий французский акцент, который Антуан улавливал только по телефону.

– Алекс, что теперь делать? – Антуан с нескрываемым беспокойством провел рукой по волосам.

– Что делать? Ты мне скажи, на кой черт ты связался с этой женщиной? Каждая женщина – сама по себе проблема. А тут еще такое. – Он глубоко вздохнул. – Я ничего не смыслю в науке, но точно знаю, что музыкой рак не вылечишь.

– Ты так думаешь именно потому, что ничего не смыслишь в науке, – Антуан произнес это таким тоном, что любому стало бы ясно: он скорее сдохнет, чем сдаст свои позиции. – А как мне еще доказать, что это работает, если не на пациентах? Я же не могу, как Барри Маршал, внедрить болезнь в себя самого, – его голос дрогнул.

– Что еще за Маршал? – поинтересовался Алекс.

– Ученый. – Антуан уставился на дождевые капли, сползающие по стеклу. – Чтобы доказать, что язву желудка и гастрит вызывают бактерии, он выпил культуру, выделенную у больного. Дождался, пока у него разовьются симптомы гастрита, а потом вылечил себя антибиотиками.

– Господи, какая гадость эта ваша наука… – брезгливо вздохнул Алекс.

– Ему за его работу Нобелевскую премию дали, – заметил Антуан.

– Да хоть третий глаз. Я только собирался что-нибудь съесть. Пожалуй, лучше останусь голодным.

– Ты думаешь, она что-нибудь сказала своей дочери? – вернулся к прежней теме Антуан, понизив голос до шепота.

– Даже если так, это еще ничего не значит. Дочь могла никому не рассказать.

– Почему? – Антуан нахмурился, провожая взглядом проходящую мимо лаборантку. Та кивнула ему в знак приветствия.

– Может, она немая. Ты же сам говоришь, с ней что-то не так, – в голосе Алекса появились смешливые нотки.

– Алекс, что ты несешь! – Антуан с силой потер переносицу, сдерживая раздражение.

– Ну да, ты прав, – хмыкнул Алекс, – лучше, конечно, если бы она оказалась глухой. – В любом случае сходи к ней. А там решим. И давай не кисни. Если есть вход, найдется и выход, – философски заключил он. В трубке послышался хруст.

– Подожди, а что я ей скажу? – запаниковал Антуан.

Трубка зашуршала, и снова послышался голос Алекса:

– Сделай ей предложение руки и сердца, – съязвил он, едва сдерживая смех.

– Зачем? – удивился Антуан.

– Это отличный способ сбить ее с толку и застать врасплох. А еще она сразу поймет, что ты готов на все, – Алекс засмеялся и повесил трубку.

***

– Привет, пропажа. Ты, смотрю, всё такая же. – Лексус раскачивался на кресле, ехидно улыбаясь.

Фрейя, пожалуй, была еще более неопрятна, чем обычно и напоминала драную кошку. В её взгляде читалось столь неистовое желание расцарапать ему лицо, что Лексус невольно отпрянул от монитора, хотя реальной опасности не было.

– Чё это у тебя на столе? – он указал на керамический горшок с непропорционально крупным растением.

Выражение лица Фрейи внезапно смягчилось.

– Кактус зацвёл, сегодня распустился. Никогда раньше не цвёл. Балдеж!

– Клёво. А чё делала? Давно тебя не было.

– В школе облом.

Лексус чуть не опрокинулся вместе с креслом:

– Ты ещё в школе учишься? Сколько тебе лет?

– Скоро восемнадцать, а чё? – она смотрела на него невозмутимо пустым взглядом.

– Да так, – неопределённо протянул он. – Значит, в этом году заканчиваешь?

– Скорее всего, нет. Исключить хотят.

– За что? – он снова рискованно качнулся на кресле, но успел поймать равновесие.

– Типа, я колёса жру.

– А ты не жрёшь?

– Нет.

– Ну да, рассказывай, – недоверчиво усмехнулся Лексус.

– Почему, когда говоришь правду, тебе никто не верит? – в голосе девушки прозвучала неожиданная серьёзность.

Лексус смутился. Он и сам не раз задавал себе этот вопрос.

– А родичи знают? – поинтересовался он.

– Их в школу вызывали. А мама сказала, что я сирота.

– Разве нельзя доказать, что ты не торчок? Кровь, например, сдать.

– А оно им надо? Они и так все уже доказали. Подруга зашкварилась, подтвердила.

– Ни хрена себе… А ей это зачем?

Глаза Фрейи недобро блеснули:

– Она сначала Эмиля у меня увела. А потом добила. Стерва! – В её взгляде теперь читалась такая острая ненависть, что Лексус невольно поёжился.

– Ни фига себе подруга…

Фрейя мрачно кивнула:

– Змея. – Фрейя мрачно кивнула. Сперва подставила, а когда услышала, что меня исключить хотят, разнылась, что ей меня жалко. Шкура… Хайпожорством занимается, типа, душка вся такая перед классом. А мой бывший её успокаивает.

– Он чё, тоже в вашем классе? – Фрейя снова кивнула. – Ни фига себе, индийское кино, – присвистнул Лексус.

– Чё? – не поняла Фрейя.

– В одном вопросе, говорю, бабы и мужики точно сходятся – и те и другие не доверяют женщинам. – Чё теперь делать будешь?

По лицу Фрейи пробежала тень:

– Убить их хочу. Разорвать на части. Ну или отравить. Чтобы они оба исчезли из моей жизни. Внезапно так сдохли – и он, и она.

На Лексуса из монитора смотрели жутковатые стеклянные глаза девушки. Ему стало не по себе.

– Я вообще-то про школу спрашивал, – неуверенно уточнил он.

– Да пофиг на школу, – зло бросила Фрейя. – Только жизнь там напрасно трачу. Толку ноль. Тебе учёба сильно пригодилась? – она сверлила его мрачным взглядом. – Сплошная депра от неё. Хотя… – Она на секунду задумалась. – Школу тоже так оставлять не стоит. Её можно взорвать.

Лексус хотел было возразить, образумить девушку, но вдруг вспомнил о Торе и его соратниках и остро ощутил всё, что сейчас переживала Фрейя. Ведь он и сам страшно ненавидел своих врагов, которые сначала унизили его, а теперь хотят уничтожить, размазывая грязь по инфополю. Только он – не Фрейя. Он не даст себя затоптать.

– Мрази они, – процедил он сквозь зубы. И были уже непонятно, кого именно он имеет в виду. – Ты индийское кино любишь? он решительно сменил тему.

– Это что за фигня? – равнодушно спросила девушка.

– Ну это такой жанр. Индийский. – Лексус вытащил сигарету из пачки и закурил. Фрейя не моргая смотрела на него. – Я в детстве увидел и сразу прикололся. Бабка моя с него перлась. Часами крутила. А теперь и я подсел.

– И чё в этих фильмах такого особенного?

– Ну, яркие они, необычные. Люди нарядные, красивые. Музыка айс, и голоса. Я вчера «Патхан» посмотрел. Офигительный. Хочешь расскажу?

Фрейя не отреагировала, но Лексуса это не смутило. Он подкатил кресло ближе к экрану и, убедившись, что его хорошо видно, принялся рассказывать, добросовестно вживаясь в образы, то и дело вскакивая, экспрессивно жестикулируя. Фрейя сначала подозрительно вглядывалась в представление, потом втянулась и даже, похоже, заслушалась.

Вдруг сверху раздался стук и на голову Лексуса посыпалась штукатурка. Он подскочил от неожиданности и громко выругался.

– Чё? – встрепенулась Фрейя, недоуменно глядя на отряхивающегося Лексуса.

– Долбонавт надо мной по полу стучит. Не слышишь?

– Нет. А на фига он стучит? – удивилась девушка.

– Криповый он. Больной на всю башку. Похоже, башкой и долбится об пол, – серьезно объяснил Лексус. – Ладно, на чём я остановился? Вот свин, сбил меня. Я сейчас перекурю, вспомню и дальше на чили расскажу. Если ты, конечно, хочешь? – запоздало поинтересовался он.

Ему показалось что он уловил во взгляде Фрейи намек на разочарование. Лексус напрягся.

– Крути свою шарманку, – благосклонно отозвалась она после паузы. – Только больше не пой и не танцуй. Вымораживает нафиг.

***

Пейзаж за окном был мрачным и дождливым – под стать настроению Антуана. Внизу сплошным потоком двигались люди. «Суета!» – брюзгливо подумал он. Жители городов постоянно бегут, гоняясь за призрачной целью. Расклеиваются, расшатываются, рвутся, но все равно бегут, пока не упадут. Нужно остановиться, оглянуться, задуматься. Но это понимание приходит потом, когда уже поздно…

Придя в лабораторию, Антуан тотчас углубился в свой проект. Обстановка располагала – все вокруг корпели над своими исследованиями, влекомые непреодолимой тягой к научному эксперименту. Работа отвлекала от тяжёлых мыслей, и остаток дня пролетел как одно мгновение. В шесть вечера, когда ушел последний аспирант, Антуан тоже засобирался. Он решил забрать клетку с Путаной домой. На всякий случай. Вдруг завтра скажут, что его отстранили от работы? Он хотя бы дома продолжит следить за своим грызуном.

Антуан шел по улице, перебирая в голове события двух последних дней. В лицо дул ледяной ветер, дождь превратился в колючий снег. Остановившись на светофоре, Антуан огляделся, но машин не было, и он вышел на проезжую часть. Справа послышался звук мотора – по улице нёсся красный «Пежо». За доли секунды автомобиль оказался рядом с Антуаном, ослепляя его фарами.

– Идиот! – выкрикнул Антуан. Отпрыгивая на тротуар, он споткнулся и упал на асфальт. Клетка грохнулась рядом, но, к счастью, не развалилась. Внутри отчаянно металась напуганная крыса.

Домой Антуан пришел грязный и злой. Прежде чем открыть дверь, он проверил положение ручки, убедился, что ее никто не трогал. Свет заливал пространство квартиры мягким тёплым сиянием. Матовые светильники создавали приятную атмосферу, но сегодня даже домашний уют не мог унять беспокойство хозяина. Мокрая одежда противно липла к телу. В просторной ванной Антуан долго отогревался под горячим душем, смотрел, как розовеют замёрзшие пальцы. Царапины на ладонях пощипывало. Зеркало в хромированной раме запотело, и Антуан машинально провёл по нему рукой, вглядываясь в своё осунувшееся отражение.

Надев мягкие фланелевые брюки и старый свитер с растянутыми рукавами, он первым делом проверил Путану. Крыса всё ещё волновалась – быстро перебегала из угла в угол клетки, останавливалась и принюхивалась, поводя усами.

– Ну-ну, успокойся, – ободряюще пробормотал Антуан, насыпая свежий корм.

Знакомый звук падающих гранул немного успокоил животное, но тревога, казалось, висела в воздухе.

Антуан закрыл клетку и почувствовал, как желудок настойчиво напоминает о необходимости поесть. Прошел на кухню, рассчитывая быстро перекусить. На кухне царила идеальная чистота, посуда и приборы стояли на полках, бытовая техника серебристо поблескивала. Антуан направился к холодильнику, дёрнул хромированную ручку… И застыл от изумления. Пустота. Четыре стерильно чистые полки в ярком свете встроенных ламп. Внутри всё похолодело.

– Что за чертовщина? – прошептал Антуан, медленно закрывая дверцу.

Он отчётливо помнил, как позавчера заполнял эти полки продуктами. Память ещё хранила тяжесть сумок, шуршание пакетов, запах свежих апельсинов. Пиво, овощи, рыба – всё исчезло. Неужели он съел все продукты? Но когда? Ведь в последнее время он едва прикасался к еде. «Похоже, у меня начались провалы в памяти», – ужаснулся Антуан.

Он рывком открыл мусорное ведро, ожидая найти там груду упаковок. На дне сиротливо белели четыре яичные скорлупки, смятая банка из-под пива и остатки недоеденной ветчины. Выходило, что всё остальное он проглотил вместе с упаковкой. Все это было бы смешно, когда бы не было так жутко. Антуан опустился на табурет и обхватил голову руками. Казалось, он попал в лабиринт, из которого нет выхода. Сначала забытый свет, потом ощущение слежки, теперь пропавшая еда… Ладно, допустим, он сам не выключил свет, ему показалось, что за ним кто-то следил, но забыть, что опустошил целый холодильник – это уж слишком.

Антуан медленно осмотрелся. В кухне каждая вещь лежала на своём месте. Смартфон на беспроводной зарядке тихо мигнул уведомлением. Всё выглядело обычно, но что-то неуловимо изменилось. Логика подсказывала простое объяснение – стресс на работе, недосып, нервное истощение. Но интуиция кричала об обратном. Антуан встал и начал методично осматривать квартиру.

В гостиной плазменный экран выключенного телевизора бесстрастно отражал предметы обстановки. Книги на полках стояли ровными рядами. В спальне постель заправлена даже слишком аккуратно, как будто он не спал в ней. Всё казалось нормальным, но это-то и настораживало!

Вернувшись к входной двери, Антуан внимательно осмотрел замок. Никаких царапин или следов взлома. Да и кому придёт в голову забираться в чужую квартиру только ради содержимого холодильника?

Внезапно Антуан уловил за дверью тихий шорох и застыл на месте, прислушиваясь. В коридоре что-то происходило. Он различил возню и тяжёлое дыхание. «Что они собираются делать?» Страх пригвоздил его к месту. Закрытую на замок дверь ничего не стоило выбить.

Пронзительный звук дверного звонка заставил Антуана дернуться как от удара током. «Проверяют – дома ли я? – пронеслось в голове. – Но ведь это и так ясно, у меня везде горит свет».

– Кто там? – не узнавая собственного голоса, прохрипел он, унимая дрожь.

– Доставка, – монотонно ответил грубый мужской голос.

– Я ничего не заказывал.

За дверью наступила тишина, затем послышалось шуршание. Нервы Антуана натянулись как струны.

– Это квартира Антуана Берга? – нетерпеливо спросил тот же голос.

– Да, но, еще раз повторяю, я ничего не заказывал, – упрямо проговорил Антуан, не собираясь открывать дверь.

– Значит, кто-то заказал для вас.

– А что это?

– Без понятия, – с раздражением ответил доставщик. – Я оставлю посылку на пороге. А вы сами решайте, что с ней делать.

В коридоре послышались удаляющиеся шаги, и наступила тишина. Антуан стоял неподвижно, прислушиваясь к звукам за дверью. Прошло несколько минут. Ни звука. Наконец, глубоко вздохнув, он осторожно приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и, убедившись, что вокруг никого, вышел на порог. На коврике лежал небольшой сверток. Ничем не примечательный, если не считать белой этикетки с именем и адресом, выбитыми чётким типографским шрифтом.

Вернувшись в квартиру и тщательно заперев дверь, Антуан распаковал посылку. Внутри оказалась пачка красных медиаторов в форме сердец. «Зачем они мне? – он недоуменно повертел пакетик в руках. – У меня и гитары-то нет». И вдруг его осенило. Алекс! Это его дурацкие проделки. Брат давно подтрунивал над Антуаном, говоря, что для специалиста по музыке тому следовало бы взять в руки хоть какой-нибудь музыкальный инструмент. «Прислал бы тогда сразу и гитару», – хмыкнул Антуан, закидывая медиаторы в верхний ящик стола.

Часы показывали 19:30. «Будем надеяться, что дочь фру Юзефсон уже поужинала», – подумал Антуан. Он знал, что та живет где-то неподалеку, и не случайно решил посетить её именно в этот час. Еще будучи студентом, он узнал от своего профессора об интересном исследовании, проведенном в Соединенных Штатах. Ученые проанализировали более пяти тысяч судебных решений, принятых судьями непосредственно на заседаниях. Исследователи искали факторы, влияющие на решение о досрочном освобождении— отпустят ли заключенного досрочно или отправят обратно в тюрьму досиживать полный срок. Закономерность нашлась в одном единственном показателе— во времени, прошедшем с момента, когда судья последний раз ел. Если дело рассматривали сразу после перерыва, шансы осужденного составляли шестьдесят процентов, а через два часа они сводились к нулю. Цифры оставались неизменными при всех проверках. Конечно, если попросить судью обосновать принятое решение, он сошлется на закон. Об уровне сахара в крови никто не вспомнит.

Нейробиология постоянно подтверждает, что люди чаще всего действуют, не осознавая истинных причин своих поступков, и Антуан это хорошо знал. Мы думаем, что делаем осознанный выбор, особенно если дело касается морали, на самом же деле решение принимается на уровне эмоций на несколько секунд раньше, а сознательная, рациональная часть мозга затем просто подбирает этому объяснение.

.

Исходя из этого, Антуан рассчитывал, что фрекен Юзефсон, сытая после ужина, не захочет его «казнить».

***

Перед сном Лексус по привычке проверил почту, пробежался по новостям, заглянул на «Мюзикинтернатиональ». Погулял по сайту, послушал свежую музыку, и забил в поисковик своё имя. На экране высветилось: «Лексус – звуковая бессмыслица». Сгладывая горечь во рту, музыкант кликнул на ссылке. На него, будто помои, излился пенящийся ядом поток негативных отзывов.

Старые и новые пользователи с остервенением обсуждали его последний сингл. Их комментарии звучали куда жёстче прежних. Под каждым постом стоял лайк Тора. Лексуса захлестнула ярость. Он схватил куртку и выскочил из дома. Холодный ветер хлестко ударил в лицо, но Лексус ничего не замечал. Он шёл по тёмным пустынным улицам, наступая в глубокие лужи, и думал о мести.

«Сильный ветер ломает только слабые деревья», – смысл этой поговорки Лексус понял ещё ребёнком, когда в седьмом классе на него устроил настоящую травлю Олаф Вингард, самый популярный мальчик в классе. Что именно не понравилось Олафу в Лексусе, так и осталось загадкой. Лексус никогда не лез к нему, занимался своими делами. Но Олаф не оставлял его в покое. Сначала, как бы в шутку, несколько раз сбил с ног, потом залил водой школьную сумку, испортив книги и тетради. А потом «случайно» толкнул на лестнице. Лексус кубарем скатился вниз и распластался на полу с разбитой головой и открытым переломом руки. Он лежал, чувствуя, как по лицу течёт тёплая кровь. Одноклассники проходили мимо, старательно отводя глаза. Протянуть руку помощи означало навлечь на себя гнев Олафа.

Лексуса забрали в больницу, где его подлатали врачи. Неделю он пролежал дома. В отчаянии пожаловался на обидчика маме. Та молча слушала, прикладывала холодный компресс к его лбу, обрабатывала ссадины, но в её движениях читался автоматизм, будто она выполняла обязанность.

– Так не бывает, чтобы люди просто так придирались, – наконец сказала она, промакивая капли крови, выступившие на плохо заживающей ранке. – Твой Олаф ведь не лезет ни к кому другому. Думаю, проблема в тебе.

– Я ни при чём! – горячо запротестовал Лексус, с трудом приподняв голову. – Просто он знает, что сильнее и что я его не ударю.

– Вот и правильно, – в голосе матери появились учительские нотки. – Сила человека в правде. Если Олаф неправ, судьба сама преподаст ему урок.

Лексус смотрел на мать, стараясь понять ее своими сотрясёнными мозгами. Но не получалось. Он лежал и страдал от невыносимой, раздирающей боли. То ли физической, то ли душевной – не разберешь. Ясно было одно – мать в школу не пойдет. Заступиться за него некому, и пытка по имени Олаф продолжится.

Так бы, наверное, и было, если бы не тот самый случай, который врезался в память навсегда. Приближалось Рождество. Школа пахла хвоей и мандаринами, в актовом зале репетировали праздничное шоу. Учитель музыки, прослушав песню Лексуса, задержал его после уроков.

– По-моему, очень хорошо, Алекси, – в голосе педагога звучало искреннее восхищение. – Не хочешь спеть на шоу?

«Хочу ли я?» – Сердце восторженно затрепетало. – Ещё бы! – выдохнул Лексус пересохшими губами.

– Отлично. Вставлю твой номер в программу. Готовься!

Лексус не помнил, как оказался дома. Его распирало новое незнакомое чувство – гордость, смешанная с предвкушением триумфа. В теле ощущалась необыкновенная лёгкость. «Это только начало!» – думал он. Если его сейчас оценили, что же будет потом? А потом… Он мечтательно прищурился. Вот она – его звезда – загорается в небе, а из каждого стокгольмского окна льется его неподражаемый голос. «Представляю, как удивится мама…»

Начались репетиции. Подбор костюма. Декорации. Каждый день наполнялся ожиданием чуда. Лексус засыпал и просыпался с мелодией в голове, прокручивая каждую ноту, каждый аккорд. Генеральная репетиция прошла без сучка, без задоринки. И вот настал день икс.

Актовый зал гудел как улей. Блестящие ёлочные шары отражали свет люстр, в воздухе пахло корицей и волнением. Мама сидела в четвёртом ряду – белая шёлковая блузка, лёгкая улыбка. Такая красивая.

Старшеклассники вышли на сцену и торжественно открыли концерт. Все шло четко по сценарию. Сначала прозвучал рождественский гимн. Затем девочка из восьмого класса сыграла прелюдию Баха. Далее шли скрипачи. И вот пришёл черёд Лексуса.

Он важно вышел на сцену – в тёмно-синем пиджаке и голубой рубашке, с зализанными назад волосами. Сел на стул, поправил гитару, поставил ногу на специально приготовленную подставку, посмотрел на зрителей и окаменел. В первом ряду прямо перед ним, развалившись в кресле, сидел Олаф, выставив средний палец и нагло ухмыляясь. Лексус постарался взять себя в руки. Быстро перевел взгляд в глубь зала, стараясь зацепиться за что-нибудь приятное. Но глаза то и дело возвращались к Олафу.

Лексус не мог сосредоточиться. Провел пальцами по струнам, извлекая из них грубый фальшивый звук. Кровь прилила к лицу. Он еще раз тронул струны, и они вновь отозвались дребезжанием. По залу прокатился смех. Лексус заерзал на стуле, подкрутил колки, настраивая гитару, и сделал третью попытку. Гитара скрипуче взвизгнула. Зал разразился хохотом.

Лексус, несмотря на овладевающее им отчаяние, хотел снова поправить настройки, но с ужасом заметил, что струны гитары неправильно расположены. На колок для четвертой струны натянута шестая, а место шестой заняла четвертая. «Как такое могло произойти?» – Он не верил своим глазам. И тут его осенило: «Олаф!» Лексус поднял глаза на своего преследователя. Тот сползал с кресла от смеха, лицо и тело тряслись, наглых глаз видно не было.

Занавес закрыли. Выход Лексуса закончился, даже не начавшись. Весь спектакль неудачливый музыкант просидел бледный и подавленный. После концерта он поспешил к маме, торопясь объяснить ей, что произошло. Но мамина отчужденность остановила его.

– Не стоит садиться не в свои сани, – тихо произнесла она. Надеюсь, ты усвоил этот урок. Лицо ее оставалось спокойным, но Лексус уловил во взгляде разочарование и усталость. Он слабо улыбнулся, всеми силами скрывая, как сильно хочет умереть.

Ночью он не спал, мысленно прокручивая каждую секунду своего провала. Вот он стоит на сцене, спокойный и торжественный. Там, в глубине зала, сидит мама – гордая и счастливая. А над всем этим нависает чудовищная и всесильная фигура Олафа Вингарда. Хозяина его жизни. Лексус вдруг ясно увидел лицо обидчика, довольное и нахальное. В усмешке Олафа было много уровней, и все они опускали Лексуса на самое дно.

Лексус почувствовал, что ему становится дурно. «Нет, так не может продолжатся. Этому нужно положить конец».

На следующий день, во время перемены, Лексус подстерёг Олафа и со всей силы врезал ему кулаком в лицо. Тот завопил и бросился наутёк. Лексус не стал догонять противника. Стоял как зачарованный, удивлённо глядя ему вслед. Руки дрожали. «Что это было? Что случилось с всесильным Олафом?» И вдруг стало легко и ясно. Злобного преследователя в его жизни больше нет.

Лексус неторопливо вышел из школы. Прислушался к себе, пытаясь разобраться в новых ощущениях. «Нет, так не разберёшь. Странное чувство – непринуждённое, чистое… Как будто музыка в груди».

Больше Лексуса никто не трогал. Олаф его избегал, а другие ребята зауважали. Лексус хорошо усвоил урок: «Сила вовсе не в правде. Прав тот, кто сильнее». Он твёрдо решил – больше никому не позволит лезть в его жизнь грязными руками. Лучше умереть.

И сейчас, бродя по холодному ночному городу, вдыхая сырой воздух, пропитанный ненавистью, он знал: Тора ждёт месть страшнее той, что настигла Олафа. Гораздо страшнее. Но сначала нужно его найти.

Уже рассвело, когда Лексус подошёл к дому. В подъезде он столкнулся с женщиной, медленно спускавшейся по лестнице, и отпрянул от неожиданности. Он не рассчитывал встретить кого-то в такую рань. Соседка тепло взглянула на него, напомнив маму. Он заметил оброненную перчатку.

– Ваша? – Лексус поднял её и протянул женщине. Она благодарно кивнула.

У дверей соседка обернулась:

– Это случайно не вашу игру на гитаре я слышу за стеной?

Лексус ощетинился, ожидая очередную порцию критики. Женщина, видимо, прочла это по его лицу.

– Замечательная музыка, мне очень нравится. – Её интонация казалась искренней.

***

Антуан стоял перед подъездом дома напротив, сверяясь с полученным в клинике адресом дочери фру Юзефсон, который только сейчас удосужился полностью прочитать. Несколько месяцев назад, изучая больничную карту, он сразу отметил, что пациентка живет с ним на одной улице, но на номер дома внимание не обратил. А теперь оказывается, что они были соседями. Вот это совпадение! Судьба словно старалась облегчить его путь, но от этого становилось лишь тревожнее.

Часы показывали восемь вечера. Антуан переминался с ноги на ногу, морщась от боли в коленях. Ушибы, полученные при падении, напомнили о себе именно сейчас. Как было бы здорово вернуться домой, принять горячую ванну и лечь спать! Но сперва ему предстоял очень непростой разговор.

Мимо, позвякивая ключами, прошла женщина с собакой. Антуан неловко кашлянул и пробормотал: «Добрый вечер, я к фрекен Юзефсон». Женщина равнодушно кивнула, и он проскользнул в подъезд следом за ней. Поднялся на нужный этаж, остановился перед дверью. Глубоко вздохнул, отгоняя навязчивые мысли, и позвонил.

– Посчитайте до десяти, а потом заходите, – донесся до него из глубины квартиры приятный женский голос.

– До чего? – переспросил он, растерянно глядя на дверь.

– Уже до семи, – снова выкрикнули изнутри.

Антуан машинально начал считать и тут же остановился. «Что за чушь? Она что, издевается? И я тоже хорош – стою как мальчишка, в считалочку играю». Неожиданно его осенило – может, она с отклонениями? Он даже обрадовался этой мысли. Значит, она не опасна, никто не станет расспрашивать слабоумного. «Если это так, то мне крупно повезло. "Если" – прекрасное слово надежды. – Он почувствовал, как напряжение немного отпустило. Тут же стало стыдно за такие мысли. – Дожил, радуешься чужой убогости».

Внезапно дверь широко распахнулась, и у Антуана челюсть отвисла от изумления. Та самая незнакомка, чей силуэт он столько раз видел в окне напротив… Она слегка коснулась шейного платка, словно проверяя, на месте ли он, и её губы дрогнули в едва заметной улыбке.

– Заходи, тот, кто не умеет считать, – пригласила фрекен Юзефсон, немного откатившись назад в инвалидном кресле, чтобы он мог пройти.

Антуан прошёл в просторную светлую гостиную и невольно замедлил шаг. Пространство словно дышало покоем – высокие окна пропускали мягкий вечерний свет, играющий на старинной мебели из красного дерева. Те самые перламутровые шторы, за которыми будоражившая его воображение девушка так часто исчезала из виду, теперь колыхались от легкого сквозняка. Бежевый ковер приглушал шаги, а в глубоких креслах можно было утонуть. На стенах, выкрашенных в теплый песочный цвет, висели картины – от классических пейзажей до экстравагантных модернистских полотен. Всё здесь располагало к неспешной беседе, будто комната замедляла время.

– Я сейчас, – сказала хозяйка квартиры и, ловко управляясь с креслом, скрылась за дверью.

Антуан, борясь с волнением, принялся озираться вокруг. У окна в углу стоял мольберт с начатым холстом. «Она, наверное, художник», – предположил Антуан. На круглом столике у окна стояла изящная латунная клетка, похожая на миниатюрный дворец с витыми прутьями и фигурными башенками. В её глубине сидела на жёрдочке маленькая синица. Птица склонила голову набок и внимательно разглядывала Антуана блестящими бусинками глаз.

– Сейчас будем чай пить с пирожными, – вернувшись, сказала девушка так буднично, будто они были старыми знакомыми. Вместе с ней в комнату проник аромат ванили и шоколада.

– А ты еще не ела? – Антуан удивился собственной бесцеремонности, и щёки его вспыхнули.

– Я так рано не ем. А вот Сила – да. – Она открыла клетку и стала бережно подсыпать семян в кормушку. – Мне чем позже, тем лучше, чтоб потом с голодухи ночью не просыпаться. Я очень люблю вкусно поесть.

Антуан наблюдал за её движениями – тонкая наклонённая вперед шея, прямые плечи, красивые худые руки. Для любителя поесть она казалась выглядела слишком хрупкой.

– Сила – это твоя птица?

Она кивнула и, насыпав немного корма в ладошку, протянула синице. Та бойко запрыгала по руке.

– Кушай, кушай, мой птенец, – ласково шептала девушка, свободной рукой поглаживая птицу по макушке и изредка поглядывая на Антуана. На её губах мелькала едва заметная улыбка. Антуану хотелось спросить, почему хозяйка держит такого необычного питомца. Синица – лесная птица, любит волю. Но, вспомнив, что у самого дома бегает толстая крыса, передумал.

Прямо перед ним висела картина – человекоподобное существо необычной комплекции.

– Нравится? – спросила девушка, проследив его взгляд.

– Твоя работа?

– Хотелось бы мне, – вздохнула она. – Это Пикассо. «Акробат». Репродукция, конечно.

– Зная анатомию человека не понаслышке, этот акробат нуждается в серьезном медицинском вмешательстве, – пошутил Антуан.

– Ты доктор? – с интересом подняла она бровь.

Он на мгновение взволновался, но, глянув на дочь фру Юзевсон, тут же расслабился. В ней не было ничего угрожающего.

– Не совсем, но людей лечу, – честно признался Антуан.

– Ясно, – бесстрастно сказала девушка, грациозно убирая прядь волос за ухо. Она теперь тоже озадаченно смотрела на акробата, видимо, впервые увидев его в медицинском ракурсе. – М-да… Но за него можно не волноваться, этот акробат и без лечения проживёт дольше, чем все люди в мире.

Антуан кивнул и негромко рассмеялся. Микаэла покормила птицу и закрыла клетку. В комнате повисла пауза.

– Хорошая сегодня погода, – проговорил Антуан наконец, чтобы нарушить молчание. Через оконное стекло он видел свои собственные окна напротив, и от этого становилось немного не по себе.

– Разве? – возразила она, бросив быстрый взгляд на улицу. – Терпеть не могу эту моросню.

– Морось, – поправил Антуан и ужаснулся, что сделал это вслух.

– Лучше ливень или снег хлопьями, – не обращая внимания на его слова, продолжала девушка. – А еще лучше, когда ни того, ни другого, тогда коляска меньше скользит.

– Ну да, и машина тоже, – согласился Антуан, не зная, что сказать.

Вновь возникла пауза. «Она, видимо, считает меня законченным кретином, – решил он. – Пришел и сел как истукан». Но при всем желании ничего более умного он придумать не мог.

– Как тебя зовут? – внезапно спросила она.

– Антуан, – обрадовался он. – Извини, я забыл представиться.

– Красивое французское имя.

– Насчет красивого не знаю, но точно французское. Меня бабушка так назвала, она любила все французское. А ты? Тебя как зовут?

–Я Микаэла, можно просто Мика.

Вдруг она резко развернулась на коляске и принюхалась.

– О Боже, мои эклеры! Твою мать! – неожиданно резко выругалась девушка и стремительно выехала из комнаты.

Антуан тоже ощутил запах гари и быстро последовал за ней. Кухню заволокло дымом. Не раздумывая, гость бросился к окну и распахнул его. Под резкие ругательства и причитания хозяйки в кухню влетел свежий, морозный воздух. Дым постепенно развеялся, и Антуан увидел лицо хозяйки, склоненное над противнем с черной горелой выпечкой. Микаэла больше не ругалась как сапожник, а походила на обиженного ребенка, скорбно глядящего на сломанную игрушку. Антуан не удержался и захохотал.

Девушка удивленно подняла на него глаза и тоже захихикала, сперва негромко, потом звонко и безудержно.

– Мои эклеры – они еще ни разу у меня не получились. – Молодые люди смотрели друг на друга и покатывались со смеху, не в силах сдвинуться с места. Антуан, согнувшись пополам, держался за живот, а Микаэла, прижавшись к подлокотникам кресла, старалась удержаться, чтобы не свалиться.

– Спасибо! – произнесла она с легкой одышкой. – Давно я так не смеялась. И удивительно, что еще не рассыпалась.

– От смеха не рассыпаются, – через першение в горле хрипло ответил Антуан.

– Я и не на такое способна, – заверила Микаэла, выкидывая пирожные в мусор. —Придется нам пить чай с магазинной выпечкой.

– Это не страшно, для меня так вообще привычное дело. У меня все продукты из магазина. – Вспомнив о пустом холодильнике, Антуан невольно поежился.

Он всё ещё стоял возле окна и смотрел, как Микаэла расставляет чашки и блюдца. Её красивые руки, белые с розовыми ногтями, двигались проворно и с поразительной легкостью. Проветренная кухня наполнилась ароматами мяты и песочного печенья.

Микаэла откусывала кусочки от выпечки и жмурилась от удовольствия, запивая их чаем. Антуан наблюдал за ней, и с каждой минутой груз вины становился всё легче – она словно специально не давала ему вспомнить об истинной причине визита.

– Ничего на свете нет вкуснее мятного чая со сладостями. Я вообще страшная сладкоежка, – с чувством призналась она, и Антуану показалось, что они знакомы тысячу лет.

– У меня тоже зависимость от сладкого, – улыбнулся он, увлекаясь игрой в старых друзей. – Если уже начал есть, то не могу остановиться. Стараюсь вообще сахар не трогать.

– Нет у меня никакой зависимости, – фыркнула она, – у меня – независимость. Сколько хочу, столько и ем. – В её голосе звучало кокетство.

Она подлила Антуану чая и положила на тарелку еще несколько печений. Каждый её жест дышал особенной заботой, словно она исцеляла его от невысказанной боли. Антуан смотрел на неё и думал, как удивительно она не похожа на тот образ, что рисовало его воображение. Вместо убитой горем дочери перед ним предстал человек, безудержно влюбленный в жизнь. В каждом движении девушки, в её манере говорить, смеяться чувствовались непринуждённость и умение радоваться простым вещам.

– У тебя здесь очень уютно, Мика, – с чувством заметил Антуан. – Можно целыми днями сидеть и пить чай, забыв обо всём на свете.

Она понимающе улыбнулась:

– Есть такое свойство у чаепития. Дома становится комфортно и безопасно.

– Ну, насчет последнего я не уверен. – Он отпил глоток горячего чая. – Недавно прочел статью в журнале «Исследователь». Британские ученые провели опрос населения. Оказалось, чаепитие не столь уж безобидное занятие. Люди обжигают чаем рот, ломают зубы о печенье, ранят руки осколками разбившихся чашек, проливают на себя кипяток и травятся некачественной выпечкой. А два процента опрошенных травмировались, случайно ткнув печеньем себе в глаз.

– Мы, похоже, в опасности, бежим отсюда! – Её глаза блеснули озорством.

Антуан вспомнил, как фру Юзевсон говорила ему о дочери: «с ней всё очень сложно». Он тогда решил, что девушка замкнутая, озлобленная на жизнь. Теперь же, глядя на лучистую улыбку Микаэлы, на то, как она украдкой поглядывает на него, будто проверяя, помнит ли он их безмолвные встречи у окна, Антуан не мог понять, что её мать имела в виду. Девушка вела себя просто и естественно. Явно не обделённая интеллектом, она не умничала. Говорила небрежно, не самоутверждалась – просто играла в игру, где они оба делали вид, что совсем незнакомы.

Антуан смотрел на нее и вдруг понял, что она ему очень нравится. И не в красоте дело, не в белой шелковистой коже, не в глубине огромных голубых глаз, не в том, как струились ее белокурые волосы. Возле Микаэлы Антуан мог расслабиться и быть самим собой, а не притворяться кем-то еще. Он чувствовал, что она не способна на подлость, не озлоблена, а наоборот – счастлива. И эта способность быть счастливой, похоже, как раз и пугала её мать. Как можно радоваться жизни, сидя в инвалидном кресле?

– Подожди минутку. – Микаэла выехала в соседнюю комнату и вскоре пространство наполнилось мягкими звуками фортепиано. Та самая мелодия, которую Антуан использовал во время лечения фру Юзевсон. У него перехватило дыхание.

– Красиво, правда? – спросила Мика, вернувшись. – Мама особенно любила эту музыку в последние месяцы. – Её взгляд скользнул мимо Антуана и остановился на буфете, где за стеклом матово отсвечивал фарфор. – А еще она любила подолгу засиживаться на кухне. Ей нравилось сидеть с чашкой и смотреть в окно. Вот она. – Микаэла указала рукой на чайную пару на полке. – Чашка есть, а мамы нет.

Антуан понял, что сейчас самое время все рассказать. Но девушка вдруг сделала это сама.

– Спасибо тебе, что лечил ее, – глядя ему в глаза, тихо сказала она. – Ты подарил ей три счастливых месяца. Три месяца – маленькая жизнь. – Антуан напрягся и перестал жевать печенье. – Ко мне приходили из больницы, – продолжила Микаэла, – спрашивали, проходила ли мама альтернативное лечение, упомянули о тебе. – Костяшки пальцев на руке, которой Антуан держал чашку, побелели. – Но я сказала, что не знаю тебя и маму никто музыкой не лечил. – Она помолчала. – Ты же из-за этого сюда пришел? – Антуан почувствовал, как заливается краской. – Ничего не говори. Врать ты все равно не умеешь.

– Умею, – прошептал он, – только тебе не хочу.

Она благодарно улыбнулась. На этом тема, казалось, была исчерпана. Антуан убрал со стола и вымыл посуду.

– У меня новый помощник! Ура-а! – обрадовалась Микаэла. – Ты еще придешь?

Он кивнул и засобирался домой.

– Следующий раз посчитай до десяти и заходи.

– А зачем считать?

– У меня будет время поменять свою заляпанную майку, в которой я работаю, на чистую, я всегда держу ее под рукой.

Ах вот в чем дело улыбнулся он. Она проводила его до двери.

***

В баре «Ван Гог» посетителей встречал душный сумрак. Запах сухого дерева смешивался с ароматом дорогого коньяка. Лексус сидел за стойкой, рассеянно наблюдая, как молодой бармен Эрик натирает бокалы до зеркального блеска.

– Может, ещё пива? – спросил он, поймав взгляд Лексуса.

– Нет, спасибо, – Лексус развернулся к залу.

Бар пустовал. За дальним столиком ворковала молодая пара. Рядом с Лексусом крутились две местные «ночные бабочки», вечно поджидающие клиентов.

Заканчивалась вторая неделя, а Тор так и не появлялся. Редкие посетители забегали на бокал-другой и быстро исчезали в компании дам. «Ван Гог» не считался ни модным, ни популярным местом среди молодёжи. Репутация у него была так себе. Странно даже представить Тора в таком месте.

– Не густо у вас с клиентами, – бросил Лексус. Эрик безразлично пожал плечами. – А мне говорили, у вас тут повеселее. Похоже, наврали.

– Кто говорил? – удивился бармен. – У нас всегда так.

– Знакомый один, Тором зовут, – небрежно соврал Лексус. – Он вроде здесь часто бывает.

– Тор? – бармен как-то странно глянул на него. – Он в «Кафеонии» всё время торчит. Тут по понедельникам бывал, но больше не появится. – В голосе Эрика прозвучала явная неприязнь.

Лексус посидел ещё немного, нашёл в телефоне адрес «Кафеонии» и часы работы. Кофейня уже закрылась. «Ничего, – подумал он, – наведаюсь завтра».

Домой Лексус вернулся в приподнятом настроении. Принял душ, перекусил на скорую руку, налил горячий кофе в термос и набрал Фрейю. Теперь они созванивались почти каждый день. Раньше Лексус вообще не понимал, зачем она ему сдалась. А сейчас привык, втянулся, как в курево – вроде гадость и в горле першит, а ничем не заменишь. Тяга.

Фрейя возникла на экране. Растрёпанная, в пижаме, с банкой пива в руке. На столе стояли ещё три, все открытые.

– Ого, у нас вечеринка? – обрадовался Лексус.

– День рождения, – кивнула она.

– У кого?

– У меня. Восемнадцать стукнуло.

– Да ладно? – поднял брови Лексус.

– Точно-точно, – Фрейя тряхнула лохматой головой.

– И ты одна?

– А что такого? Мне норм.

– Нет, ну это как-то… И мне даже не сказала.

– Да забей, всё путём. – девушка отхлебнула пива.

Лексус смотрел на неё, не зная, что сказать, потом его осенило:

– Постой-ка, у меня тоже пиво есть! Щас! – Через минуту он уже гордо показывал в камеру бутылку «Короны». – Ну что, отметим?

– За меня?

– Да хоть за тебя, раз уж тебе так хочется, – усмехнулся он.

Бутылки легонько звякнули об экран. Фрейя рассмеялась, Лексус жадно отпил несколько глотков.

Пиво шло легко, и вскоре в Лексусе проснулся мастер тостов. Пили за друзей, за их узкий круг, за козлов и за их друзей. За то, чтобы иметь то, что имеют те, кто имеет их. Глаза Фрейи блестели. Она то и дело заливалась смехом.

– Слушай, а ты такой клёвый, когда выпьешь!

– Когда я выпью – и ты ничего… – Они дружно рассмеялись. – Не могу больше ржать, – Лексус пощипал щёки, – у меня скулы свело. – Он откинулся на спинку кресла, прикурил. – Ну и денёк… Так что всё-таки случилось? – вспомнил он. – Почему одна? Предки где?

– Я их к бабке отправила. Наплела, что с мейтами хочу посидеть. Мать сначала пыталась возбухать: «В кафе, – говорит, – давайте все вместе, семьёй». – Фрейя фыркнула. – Чокнутая, где она, семья эта? Потом сдалась. Вон, стол накрыли и свалили. – Она развернула ноутбук, показывая праздничный стол. – Так что кучу.

– Может зря ты… – неуверенно начал Лексус. – С ними всё-таки лучше, чем одной.

Фрейя уставилась на него.

– Ты чё? Они только обрадовались. Со мной, да в людное место… Они ж меня избегают, глаза отводят. Даже к бабке не берут. В прошлый раз бабкина соседка решила, что я девочка-священник. Они до сих пор это обсасывают. Брезгуют, стесняются. Для них главное – обёртка…

– Для всех главное обёртка, – перебил Лексус. – Только олухи не судят по внешности. «Подлинная тайна жизни заключена в зримом, а не в сокровенном…» Не я сочинил, в метро на стенке прочитал. – Пиво ударило в голову, и его потянуло на философию.

– Я её как-то спрашиваю, – продолжала Фрейя, – чё не так? Переодеться? А она оглядела меня с головы до ног и говорит, мол, нет, проще хвост пришить. И пошла такая на своих каблуках. Смотрю ей вслед и думаю: «Ну ты жалкая, капец…»

– Слушай, может, ты и права. Не важно, как ты выглядишь. Главное – найти такого же, как ты.

– Не знаю, мне кажется, я так и буду одна.

– Не думаю, кто-то да лоханется. Я, сам знаешь, сколько раз так попадал, – хмыкнул он. – Вечером встретил, клёвая такая, а утром проснулся и думаю: «Господи, с кем это я?»

– Не завидую я твоим девушкам. Сложный ты, тебе не угодишь.

Лексус возмутился:

– На себя посмотри! Готичка-критичка. Только и делаешь, что всех критикуешь. То козёл никудышный попался, то родители фуфло, то школа отстой. Теперь до меня добралась. Всё дерьмо, одна ты бусинка…

– А ты дебилоид и психопат! – не отступала Фрейя. – Ничё те не скажи, сразу в бутылку лезешь. – Фрейя смотрела на Лексуса не моргая.

– Что, разочаровал? – криво усмехнулся он.

– Да я, наверно, не лучше, – вдруг призналась она. – Ты верно усёк. Обожаю покритиковать. Пусть получают. Я вообще людей не особо люблю, предков тем более. Достали. И в себе копаться – мастер. Выверну душу наизнанку, как карман, и давай перебирать всё, что там есть. Туда-сюда… На кой чёрт, спрашивается? – И вообще, я странная, знаешь… – Лексус кивнул. – Когда все плачут – я смеюсь. И наоборот, все ржут, а мне грустно. Когда меня бросили, все охали, а я ржала. И шмотки… Жесть как люблю. Шопоголик конченый. Денег вечно нет, но как появляются – сразу в магазин. Вот и сегодня себе подарок сделала. Кофточку купила. Угадай, какого цвета?

– Цвета вырви глаз? – без энтузиазма предположил Лексус.

Фрейя схватила ноутбук и поднесла к шкафу.

– Вот! – она распахнула створки, демонстрируя гардероб. Достала ярко-малиновую кофточку на плечиках. – Эта.

Лексус вытаращился:

– Ты носишь розовое?

– Дебил, это фуксия. – Фрейя достала ещё и летнее платье похожего оттенка. – С сиреневым отливом.

– Я тебя в таком никогда не видел.

– Я их ещё не надевала. Для них другое настроение нужно.

– Сейчас устроим. Музыкальная пауза!

Лексус схватил гитару и заиграл. Ритмичный бит наполнил комнату, долетая через динамики до Фрейи. Музыка звучала живо, празднично. Фрейя покачивала головой в такт, на губах играла легкая улыбка – такая непривычная для её мрачного образа.

На экране всплыло уведомление. Новый отзыв. Лексус оборвал песню и быстро пробежал глазами текст.

– Чё там? – заинтересовалась Фрейя.

– Коммент… – сухо бросил Лексус.

– Опять Он? – Девушка уже знала про Тора.

– Он.

– Странно, что ты паришься, – зевнула Фрейя. – Ведь и дебилу ясно – он пишет такое, потому что думает, что ты лучше него. И не может простить тебе этого. Ладно, я спать. Поздно уже.

– Стой. Что ты сейчас сказала? – Лексус уставился на неё во все глаза.

Антуан

Антуан вышел из дома Микаэлы, на секунду остановился, вдыхая всей грудью пахнущий свежестью и предвкушением ночного морозца воздух и быстро зашагал домой. Идя по коридору к своей квартире, он обратил внимание, что вокруг царит непривычная тишина. Обычно в это время из квартир доносятся голоса и шум телевизоров. Складывалось впечатление, что все жильцы одновременно легли спать.

Антуан едва успел вставить ключ в замок, как свет в коридоре погас. Сердце пропустило несколько ударов, а потом застучало как отбойный молоток. Резко повернув ключ, Антуан открыл дверь и оказался в такой же тёмной прихожей. Щелкнул включателем. Тщетно. А что, если там, в темноте, кто-то прячется? Например, тот, кто опустошил холодильник? Дрожащими руками Антуан обшарил карманы, нащупал телефон и быстро включил фонарик.

Луч света, запрыгал по полу и стенам. Вокруг было по-прежнему тихо. Облизнув пересохшие губы, Антуан вошёл в гостиную и огляделся – никого. Он с облегчением выдохнул.

Но тут свет фонарика упал на клетку. Прямо на Антуана застывшим взглядом смотрела мёртвая крыса. Антуан в ужасе отпрыгнул назад. Накатила сильная дурнота, он едва добежал до ванной комнаты, где его стошнило. Умывшись холодной водой, он вернулся в гостиную. Темнота отступила, в комнате тускло горел свет. Антуан подошёл к клетке и внимательно осмотрел ее. Крыса лежала внутри, но дверца оказалась приоткрытой и выглядела разболтанной. Плотно закрыв ее, будто боясь, что крыса убежит, Антуан вынес клетку на балкон, решив, что завтра проведёт аутопсию и выяснит, что убило зверька.

Антуан вернулся в комнату, опустился на стул и уставился в одну точку. В душе разрасталась пустота. «Я не чокнутый, нет, меня действительно преследуют», – в этом у него не осталось сомнений. Преследуют, чтобы уничтожить. Не физически устранить, а подавить морально. Зачем? Чтобы он не продолжал работу над своим исследованием и его открытие ушло в небытие? Но кому это нужно? Фармацевтическим компаниям, которые не заинтересованы в излечении болезни? Или профессорше Ингерман, этой брызжущей ядом завистливой стерве, не сделавшей ни одного научного открытия? Или еще кому-то, о ком Антуан даже не подозревает? Главное, что этот кто-то существовал и был очень опасен. Опасен настолько, что не боится дерзко проникать в чужую квартиру.

«С одной стороны, отстранить меня от работы гораздо проще, найдя подтверждение моего вмешательства в лечение фру Юзефсон, – рассуждал Антуан. – Но на деле доказательств они могут вообще никогда не найти. Значит, они хотят выбить меня из колеи, воздействуя на психику подобными провокациями».

Антуан прекрасно знал, что страх нарушает восприятие, расстраивает память и мышление, не дает сосредоточиться на работе. Под его влиянием человек начинает паниковать, совершать ошибки, отказывается от своих амбиций, может убежать, отступить или просто сойти с ума. Ведь вменяемость и безумие разделяет тонкая пленка, готовая прорваться в любой момент. Именно этого они и хотят – подавить его волю. «Как бы не так, я не позволю себя уничтожить! Я буду защищаться!» – пустота внутри Антуана быстро заполнилась яростью.

Правильнее было бы, наверное, сообщить в полицию, рассказать, что его преследуют, вламываются в квартиру, и попросить о помощи. Но разве такой рассказ примут всерьез?

– Хотите, чтобы мы начали расследование, потому что у вас исчезли из холодильника продукты и кто-то убил вашу подопытную крысу? – Антуан отчетливо слышал иронию в голосе воображаемого полицейского.

Действительно, звучит более чем нелепо. Он и сам не поверил бы в такое.

***

Этим серым утром Лексус был доволен жизнью. Он лежал на диване, закинув руки за голову, и в сотый раз прослушивал свой новый сингл. Это была не просто песня – голос свыше! Лексус услышал ее ночью, во сне. Ясная, яркая, самобытная и законченная, как хорошее индийское кино. Он назвал ее «Индийская страсть» и тут же страстно полюбил. Музыкант лежал и думал, куда бы ее пристроить.

На столе запищал будильник, напоминая Лексусу, что пора. Он быстро поднялся, запрыгнул в кроссовки и, натянув на глаза бейсболку, вышел на улицу.

«Кафеония» находилась в одном квартале от дома Лексуса – минут пятнадцать ходьбы. Он все рассчитал. На месте будет в час пик, когда больше всего посетителей заходят выпить кофе. «Наверняка Тор окажется среди них», – Лексус в этом не сомневался. Он еще не знал, что именно сделает при встрече, но чувствовал потребность совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, грубое, резкое, чтобы Тор запомнил его, Лексуса, на всю жизнь.

В тусклом свете осеннего дня Лексус быстро осмотрел своё отражение в стекле витрины и взялся за ручку двери. «Обычный, неприметный. Для данного случая – то что надо», – с удовлетворением подумал он и размеренной походкой вошел в кафе. Пахло выпечкой и свежемолотым кофе.

Лексус выбрал самый дальний столик, у окна. Рядом тут же возникла юная официантка, предложив меню.

– Капучино, – с ходу заказал Лексус.

Официантка кивнула и удалилась исполнять заказ. Из шести столиков тесной кофейни два пустовали. Никакой особой атмосферы, нарочито простая обстановка, неброский дизайн. Лексусу такой стиль пришёлся по душе.

В подобных заведениях комфортно чувствуют себя посетители любого возраста и достатка. «Видимо, и кофе здесь вкусный, если сам Тор выбрал эту ничем не примечательную точку».

Официантка поставила перед Лексусом чашку, подложив под блюдце чек, и удалилась. За барной стойкой в полутьме лениво орудовал хлипкий парень с близко посаженными глазами-пуговками и жидкими волосами. После каждого приготовленного напитка он устремлял унылый взгляд сначала в окно, а затем на экран мобильника. Работа ему явно осточертела.

Лексус посмаковал первый глоток кофе. Бархатистый вкус капучино отдавал легкой горчинкой. «Искусный бариста, – оценил парень, – жаль только, что нетерпимый к своему предназначению».

Лексус откинулся на спинку стула, поерзал, устраиваясь удобнее, и внимательно оглядел сидящих в зале. Слева молодая девушка поглощала омлет. Она не умела пользоваться приборами, ела слишком быстро, не пережевывая, проталкивая пищу прямо в пищевод. Звяканье вилки о тарелку резало слух. Лексус брезгливо отвернулся.

Прямо перед ним сидели трое – двое парней и девушка, типичные байкеры. Кожаные куртки поскрипывали при каждом их движении. Лексус подался вперед, вглядываясь в парней в надежде узнать Тора. Между байкерами шла вялая перепалка – парни делили между собой девушку.

– Забирай ее себе! – прохрипел один.

– Да на хрен она мне нужна, – недовольно буркнул второй, барабаня пальцами по столу.

Лексус передвинул стул и посмотрел на их спутницу. Невзрачная и неинтересная серая мышка. Она выпила кофе и безмятежно жевала шоколадный круассан, роняя крошки на стол. Разборки парней её не занимали.

«Нет, Тора среди этих оказаться не может», «Девка и базар не масштаб Тота »– заключил Лексус и перевел взгляд на другой столик. Четверо мужчин в строгих костюмах смахивали на бизнесменов. «Вряд ли Тору под тридцатник, – прикинул Лексус. – Но все может быть». Стараясь не привлекать внимания, он пересел так, чтобы было лучше видно. Мужчины хмуро беседовали, склонившись над остывшим кофе.

– Лежим после всего в постели, – негромко рассказывал самый молодой из них, помешивая ложечкой холодный напиток, – я такой расслабленный, а она оглядывает мою комнату и тоскливо произносит: «М-да-а-а… И квартира у тебя тоже маленькая…»

– Вот сука, – сочувственно покачал головой другой, потирая проглядывающую лысину.

– А ты что? Не послал ее подальше? – поинтересовался третий.

– Нет, но понял, что это была самая короткая влюбленность в моей жизни.

– Ну ясный пень, – согласились приятели.

Лексус усмехнулся про себя и отвернулся. «Опять мимо», – подумал он, крутя в пальцах пустую чашку.

Последний столик не представлял никакого интереса. За ним сидела беременная арабская женщина с ребенком, который болтал ногами, ковыряя ложкой пирожное.

Лексус махнул рукой, подзывая официантку, и заказал еще капучино. Через пару минут перед ним появилась новая чашка. От напитка поднимался пар, размывая очертания дальней стены. Достав телефон, Лексус быстро нашел страничку Тора. Тот был в сети и только что выложил видео с концерта «Роллинг Стоунз», который прошел вчера в Лондоне. Под записью – комментарии и групповые фотографии: красивые, вальяжные молодые люди, судя по геотегам, продолжали вечер в «Ministry of sound».

«Значит, Тор со своими друзьями сейчас в Англии». – Лексус сощурился от яркого света экрана. Он всматривался в лица на фотографиях в попытке найти среди них Тора. Зависть тугим змеиным кольцом скручивала внутренности. Ничто так не мучает, как счастливая жизнь твоего врага.

Из мрачных мыслей Лексуса вырвал голос официантки. Она нависла над столиком, теребя в руках блокнот.

– Бариста случайно выбил не тот чек, – тараторила девушка, – ваш счет составляет семьдесят крон за два капучино.

Лексус медленно посмотрел на квитки на столе. На обоих значилось: «Эспрессо, 25 крон». Бариста быстро печатал в телефоне, делая вид, что не замечает происходящего. Криво улыбнувшись официантке, Лексус расплатился и вышел. «Тоже мне бизнесмены», – усмехнулся он про себя. Лексус и сам проделывал такие фокусы, когда подрабатывал летом в кафе. Пробить напиток дешевле заказанного и положить разницу в карман – схема стара как мир. Удивительно, что в таком приличном месте промышляют избитыми трюками.

***

Антуан резко очнулся от тяжелого сна, чувствуя металлический привкус во рту, и, приподняв голову, понял, что заснул вчера на маленьком диванчике. Как был, прямо в одежде. Тело ломило, шея затекла и неприятно ныла. Антуан тяжело встал и поплелся в ванную. Приняв горячий душ, он отправился на кухню, сварил кофе и съел два бутерброда с соленым огурцом – другой провизии дома не было. Покончив с завтраком, оделся, взял накрытую наволочкой клетку с Путаной и поехал в институт.

Антуан не стал заезжать на парковку, а оставил машину на обочине недалеко от лаборатории. Встречаться ни с кем не хотелось. Он зашел через боковую дверь, минуя главный вход, где в это время суток было оживленно. Воспользовался своим магнитным пропуском и поднялся на лифте прямо на верхний этаж, в лабораторию.

– Том, – негромко позвал Антуан своего приятеля и коллегу, с которым они вместе работали над влиянием музыки на человека. – Вчера Путана преставилась.

Томас оторвался от медицинского справочника и удивленно поднял глаза. Они казались огромными за очками в стальной оправе.

– Что-то случилось? – так же тихо спросил он.

– Пока не знаю, – Сбросив ткань, Антуан поставил перед Томасом клетку с мёртвой крысой. – Можешь сделать вскрытие? Я бы и сам, но мне срочно надо отлучиться. Вернусь к обеду, не хочется её так долго держать.

– Конечно, – согласился Томас, – я и сам хочу поскорее узнать, что произошло с грызуном, излечившимся от опухоли мозга.

– Спасибо! – Антуан по-дружески похлопал приятеля по плечу и быстро вышел.

Сделав несколько звонков в поисках мастера, который срочно заменил бы замок в его квартире, Антуан, наконец, договорился с одним из них на десять утра. Выйдя из здания, он сел в машину и направился в магазин «Элгигантен».

В просторном магазине электроники Антуан растерялся от изобилия товаров. На полках выстроились бесчисленные пылесосы, холодильники, телевизоры и прочая бытовая техника. Продавец, заметив нерешительный вид посетителя, вежливо поинтересовался, может ли он чем-то помочь?

– Да, пожалуйста, – обрадовался благодарный Антуан. – Мне нужна камера для установки в квартире. Такая, чтобы ее было трудно заметить.

Продавец понимающе кивнул и повел его в глубь магазина.

– У нас есть разные модели. Но, если хотите, чтобы камера была совсем незаметной, могу предложить видеоняню.

Антуан удивленно посмотрел на продавца и переспросил:

– Видеоняню?

Продавец показал ему маленького робота Арту-Диту из «Звездных войн».

– Внутри этой игрушки спрятана веб-камера с микрофоном. Она работает через интернет. – Покрутив этот глазок, – он указал на крохотную выпуклую пуговку, – можно настроить четкость изображения. Ракурс можно менять, приближая, отдаляя, поворачивая камеру в любом направлении. Это простое устройство, но оно делает свое дело. Настроите онлайн-трансляцию или запись, установите камеру в нужное место и сможете наблюдать за всем, что происходит у вас дома.

– А как выключать? – поинтересовался Антуан.

– Все просто: отключите её от интернета.

Антуан расплатился и довольный покупкой поехал к домой.

Во дворе стоял знакомый «Пежо». В мозгу Антуана словно вспыхнула красная лампочка, сердце тревожно забилось. Как можно спокойнее он двинулся к подъезду, стараясь не выдать волнения и краем глаза следя за водителем. Сначала тот маялся от безделья, но, заметив Антуана, достал сотовый телефон и принялся снимать. Антуана охватил гнев, он с трудом сдерживался, чтобы не броситься на наглого преследователя. Взглянув пристальнее, он вдруг понял, что за рулем вовсе не мужчина. Под падающей на глаза яркой красной челкой отчетливо различалось лицо молодой девушки. «Вот это номер! Что ей нужно? Почему она меня преследует? Может, подойти и спросить напрямую?» – Антуан запутался в мыслях, чувствуя себя неуклюжим и беззащитным. Девушка будто услышала его мысли – включила зажигание и выехала со двора.

Пока мастер менял замок, Антуан установил в квартире камеру и вернулся в научный центр. Переодевшись в халат, он сходил за чашкой кофе к автомату и сел за свой стол.

Томаса в лаборатории не оказалось, скорее всего, тот ушел обедать. Антуан открыл ежедневник. На странице с текущей датой имелась всего одна запись: «Вернуться в пункт А», что означало пересмотреть все данные по Фру Юзефсон с самого начала. Пролистав страницы, он увидел, что та же запись украшает все страницы до конца месяца.

Антуан хлебнул остывшего кофе и с отвращением поморщился.

– Анте, – окликнул его Виктор – аспирант, сидевший неподалеку и все это время читавший научный журнал «Астрономия и астрофизика».

– Что там с твоей Путаной стряслось, просто взяла и сдохла?

– Не знаю, – признался Антуан, поправляя очки. – Я ее обнаружил в клетке мёртвой.

– Сегодня явно несчастливый день. – Виктор тяжело вздохнул.

– У тебя что-то случилось?

– У нас всех… Ты разве не слышал? Профессор Ингерман разбилась на машине.

– Профессор Ингерман? – У Антуана округлились глаза. – Насмерть? – Он не узнавал собственный голос.

– Она в коме, но говорят, что уже не придет в сознание.

– Кто?

– Что «кто»?

– Кто говорит? – с сомнением спросил Антуан.

– Да весь институт об этом гудит, странно, что ты ничего не слышал.

– Меня не было все утро. А как это случилось?

– Не знаю. Вроде у нее тормоза отказали, и она на полной скорости въехала в рекламный щит. Ингерман как раз в эту субботу собиралась отогнать свой автомобиль на техосмотр. Не судьба, – удрученно заключил Виктор.

– Не судьба, – повторил Антуан, не веря своим ушам. Он снял очки и положил их перед собой.

В лаборатории становилось людно – постепенно возвращались сотрудники после обеденного перерыва. Они перебрасывались фразами, тоже обсуждая печальное происшествие. Антуан с трудом дождался, пока все углубятся в свои проекты. Его переполняли сложные чувства – сожаление перемежалось огромным облегчением. Со времен того позорного заседания он не переставал думать о профессоре Ингерман и молился, чтобы Бог избавил его от нее. «Неужели Бог услышал мои молитвы? Или я сам силой мысли устранил ее? Да что за бред? Впрочем, не такой уж и бред…» Антуан вспомнил Готфрида Лейбница. Этот немецкий математик и философ утверждал, что мысль – не просто абстрактное понятие, а материальная сущность, способная изменять окружающий мир. В душу закралось смутное беспокойство. «Ерунда, – отмахнулся Антуан. – Я здесь ни при чем. Я же не желал Ингерман смерти. Все, чего я хотел, – это чтобы она исчезла из моей жизни. Но как же отчаянно хотел, всем своим существом!» Он залпом допил кофе, уже не казавшийся таким омерзительным.

Откинувшись на спинку стула, Антуан вытащил из нагрудного кармана телефон и открыл недавно установленное приложение видеоняни. На экране появилась картинка гостиной. Антуан нажал на стрелочку, и камера послушно повернула вправо, потом влево – никого. В квартире царил покой.

– Вик, это твой журнал? – услышал он рядом голос одного из аспирантов, имени которого не знал. – Можно почитаю?

– Бери, – отозвался Виктор.

– А там есть что-нибудь про инопланетян?

– Нет, они давненько к нам не наведывались.

– Похоже, мы не единственная планета, которая сокращает финансирование науки, – сделал вывод аспирант.

Антуан улыбнулся. «Интересное наблюдение», – подумал он и, не дождавшись Томаса, вышел из института.

Работать сегодня не получалось. Антуан поехал в супермаркет, купил продукты и вернулся домой. Красного «Пежо» во дворе не было.

***

Алекс медленно просыпался в своем номере, прислушиваясь к воркованию голубей за окном. В голове крутились строчки из школьной постановки «Макбета». Алекс давно не вспоминал об этом спектакле, а тут в памяти всплыла сцена, в которой леди Макбет пытается смыть невидимую кровь. Приснилось что-то тревожное, но он не мог ухватить остатки сна, они ускользали, оставляя смутное беспокойство.

Утро уже закончилось, и сквозь окна проникали золотистые лучи осеннего полуденного солнца. В последнее время, просыпаясь в очередном городе, в очередном отеле, он часто ловил себя на том, что не сразу может вспомнить, где находится. Иногда даже имя девушки, которая ночью спала с ним рядом, с трудом всплывало в памяти.

Но сегодня он точно знал, где проснулся. Он открыл глаза, встал с постели. Подошёл к накрытому официантом столу, налил себе всё ещё горячий кофе и отпил глоток. Вчерашний звонок Шнейдера, президента и генерального директора «Амазона», до сих пор казался нереальным. Поначалу Алекс даже думал, что это розыгрыш. Но нет – ему снова повезло. Впрочем, так было всегда. Оглядываясь назад, он понимал, что удача сопровождала его с самых ранних лет.

Детство Алекса можно было назвать безоблачным, он родился под счастливой звездой. Красивый дом с видом на озеро, любящая бабушка, престижная школа, где каждый день был полон интересных занятий.

Когда ему исполнилось пять, родился Антуан, и вскоре после этого родители развелись. Отца Алекс не помнил – тот редко бывал дома – поэтому не ощутил горечь потери. Мать, при её изысканной красоте, недолго оставалась одна. Новый избранник был из другого мира – простой автомеханик с сильными руками и фальшивой улыбкой. Но в нём чувствовались природная сила и уверенность человека, привыкшего полагаться только на себя. Перед матерью он расстилался, угадывая каждое её желание, с Алексом держал вежливую дистанцию. Но когда дело касалось Антуана – будто в доме появлялся другой человек с тяжелым взглядом, резкими замечаниями и внезапными вспышками гнева.

Мать предпочитала не замечать перемен в поведении мужа. Алекс защищал младшего брата как мог. Потом пришла болезнь – быстрая, беспощадная, и забрала с собой маму. Отчим после смерти жены искал утешение в вине, и вскоре тоже покинул бренный мир. Бабушка забрала маленького Антуана к себе. Алекса определили в закрытую элитную школу.

Алекс привык быть отличником-одиночкой, которого в прежней школе уважали издалека. Первые недели в новом учебном заведении он по привычке держался особняком – в классе садился за последнюю парту, в столовой устраивался с книгой в углу. Этот мир казался другой планетой, где он был пришельцем. Дорогие машины у входа, безупречная форма одноклассников, негласные правила, о которых знали все, кроме него.

После урока литературы классный руководитель Де Мартино задержал Алекса.

– Твоё сочинение сегодня… – Педагог помедлил, подбирая слова. – У тебя настоящий талант к анализу, умение видеть детали. Ты мог бы преуспеть на писательском поприще. Но в жизни, к сожалению, одного таланта недостаточно. И будет очень обидно, если эти способности не раскроются. – Он посмотрел в окно. Группа старшеклассников о оживлённо беседовала на газоне перед главным входом. – Видишь их? Закончив учебу, кто-то из них возглавит компанию отца, кто-то откроет свой бизнес. А главное – они уже сейчас учатся самому важному: находить общий язык с людьми, выстраивать отношения.

Алекс молчал, осмысливая услышанное. Впервые он понял, что его отличные оценки – лишь малая часть чего-то большего, а не прямой путь к успеху. Де Мартино словно прочитал его мысли:

– У нас есть школьная газета. Там как раз нужны люди, умеющие замечать интересное в обыденном.

Неделю Алекс собирался с мыслями. Потом написал небольшую заметку о победе школьной команды по шахматам. Ничего особенного – просто рассказал, как капитан в решающей партии применил неожиданную комбинацию. На следующий день к нему подошёл тот самый старшеклассник, пожал руку и пригласил вступить в шахматный клуб.

Постепенно Алекс начал понимать – его статьи становятся мостиком между разными группами в школе. Он умел найти изюминку в каждой истории: талантливый художник из десятого класса оказался заядлым геймером, а тихоня из параллельного побеждал на турнирах по программированию. Ребята сами искали Алекса, чтобы поделиться новостями. А он, пропуская эти истории через свой уникальный взгляд на мир, превращал их в нечто особенное. Из отличника-одиночки он незаметно для себя превратился в человека, к которому тянулись люди.

Первые деньги пришли неожиданно, когда Алекс учился в старших классах школы. В тот день он зашёл в кафе, ожидая Стефани, свою тогдашнюю подружку, примерявшую наряды в соседнем бутике. И как раз собирался сделать заказ, когда до него донёсся громкий спор. Месье Дюпон, владелец бутика, отчитывал рекламное агентство за банальность пресс-релиза о новой коллекции.

– Это же набор штампов! – горячился он, размахивая распечаткой. – Такое можно написать о любом магазине, о любой коллекции. Где душа? Где изюминка?

Стефани, стоявшая рядом с примерочной, вдруг махнула рукой в сторону Алекса.

– Вон мой друг. У него отличное перо.

Алекс написал обзор коллекции так, словно рассказывал историю о путешествиях, характерах, моментах жизни, в которых каждая вещь найдёт своё место. Его тексты оказались больше, чем простое описание одежды – они создавали целый мир, в котором хотелось жить. Через неделю коллекция была распродана.

Посыпались заказы от других брендов, рестораторов, отельеров – все хотели, чтобы их история была рассказана так, как умел только Алекс. Воодушевлённый успехом, он пошёл дальше – создал блог, приоткрывающий завесу роскошной жизни учеников своей школы. Он рассказывал про вечеринки, путешествия, увлечения детей самых влиятельных семей мира с безупречным тактом и вкусом, показывая красоту момента, не скатываясь в вульгарное хвастовство.

Число подписчиков постоянно росло. Всё, о чём писал Алекс, становилось модным. Рекламодатели выстраивались в очередь, чтобы их бренды упоминались в его постах. К концу школы ежемесячный доход Алекса превышал годовую зарплату преподавателей. Но главное – он нашёл своё призвание: умение видеть красоту и рассказывать о ней так, чтобы другие тоже могли её почувствовать.

Спустя десять лет его блог превратился в настоящую империю влияния. Каждое слово, каждый пост формировали течение общественной мысли, будто мощный поток, своей волей меняющий русло реки. Репутации брендов взлетали и разбивались вдребезги от одного комментария Алекса, а его прогнозы трендов завтрашнего дня становились той реальностью, которую люди сами спешили воплотить в жизнь.

Алекс упивался этой властью, смакуя её как дорогое вино. Он наблюдал за собственным восхождением с той же страстью, с какой астроном следит за экзотической кометой. Двери, прежде наглухо запертые, теперь распахивались перед ним, в то время как для других они оставались непреодолимой преградой.

Всё чаще Алекс задумывался об устройстве человеческой жизни. Она представлялась ему бесконечной системой лестниц, подобно тем, что он видел в Версале. Парадные – широкие, мраморные, для избранных, чьи шаги эхом отдаются в истории. Боковые – узкие и крутые, для обслуги. А внизу – железные ступени для тех, кого никто никогда не видит.

В редкие минуты уединения Алекс читал. Философские книги меняли его образ мысли. В биографиях великих людей он находил отражение своего пути. Чтение стало способом понять себя и расти дальше. Он осознал простую истину: жизнь даёт всё, что хочешь, надо только быть готовым взять. Готовность – это решимость действовать. Готовность – это уверенность в своём праве. Если готов – бери. Алекс шёл и брал.

***

– Че делаешь? – голос Фрейи звучал устало и безразлично.

Лексус, откинувшись на спинку кресла, разглядывал потолок.

– Дел хренова туча. Тронешь одно, вся куча бабахнется и завалит на фиг. Сижу не трогаю.

– Тора видел?

Он почувствовал, как желудок сжался от одного упоминания этого имени.

– В Лондоне он. – Лексус пошарил рядом с собой в поисках сигарет.

–Значит, снова облом.

– Ну да. – Лексус перевернул все в тумбочке, разыскивая зажигалку, но нашёл ее на полу.

– Ты как сама? – он наконец взглянул на экран.

Фрейя открыла рот, но тут же закрыла, прислушиваясь. Её глаза расширились.

– Что такое? – насторожился Лексус.

– Тшш… – она приложила палец к губам, шепча едва слышно: – Эта явилась. – Лексус понял, что речь о матери. Фрейя повернула голову, бросив быстрый взгляд за плечо, и прошептала: – Точно она. С работы припёрлась. Всегда так делает – крадётся как кошка, думает, я не слышу. А потом стоит под дверью, подслушивает. Ждёт, когда поймает меня за чем-нибудь.

Она не успела договорить. Властный женский голос прогремел совсем близко. Экран погас – Фрейя отключилась.

«Чистая мылодрама», – усмехнулся Лексус, собираясь закрыть ноутбук. Но пальцы сами потянулись к клавишам, набирая в поиске имя Тора.

Свежих постов не было, но Лексус всё равно просмотрел старые фотографии в надежде найти в них что-то новое. Слежка за жизнью Тора превратилась в болезненную привычку разглядывать каждый кадр, каждую деталь. Ненависть стала частью повседневности. Вдох – Тор, выдох – Тор.

«Он просто мразь, – убеждал себя Лексус, чувствуя, как дрожат руки. —Избалованный придурок. Только и может, что травить людей своим ядом». Но глубоко внутри противный голосок напоминал, что нельзя называть ничтожеством человека, который запросто фотографируется с Миком Джаггером.

От этих мыслей Лексуса бросило в жар. Он заставил себя отвернуться от экрана и рухнул на диван, надеясь, что сон принесёт облегчение. Но покой не приходил. Кровь стучала в висках, а перед глазами мелькали фотографии чужой, красивой жизни.

Внезапный звонок заставил Лексуса вздрогнуть.

– Что там у тебя стряслось? – спросил парень, вглядываясь в напряжённое лицо Фрейи.

– С этой поцапалась, – Фрейя мотнула головой в сторону двери, словно там маячил призрак матери.

– Не надоело?

– Да-а, – она закатила глаза, откидываясь на спинку кресла.

– Что «да»? – передразнил Лексус, чувствуя, как собственное раздражение ищет выход. – Нормально сказать можешь?

Фрейя окинула его пустым взглядом и заговорила тихо, безжизненно:

– Ворвалась ко мне и с порога: «Я с вашим школьным психологом говорила. Она тебя завтра ждёт после уроков». Представляешь?

Фрейя замолчала, теребя рукав мешковатой кофты. В тусклом свете экрана лицо девушки казалось совсем юным и беззащитным.

– Ну и что с того? – спросил Лексус.

– Я ей говорю: «Ты договаривалась – ты и иди», – голос Фрейи дрогнул. – А она… Она как с цепи сорвалась. Кричит, что я больная на голову, что от меня никакого толку. Что у меня слишком много свободы, а я даже не знаю, как ею распоряжаться.

Фрейя замолчала, сглатывая комок в горле.

– Постоянные вопли: «С утра до ночи в компе сидишь! Иди посуду помой, пропылесось!» Будто по-человечески сказать нельзя. Всё время орёт, представляешь? Она даже не замечает этого.

– А ты? —Лексус выпустил струйку дыма в потолок. Чужие проблемы притупляли его собственную боль.

Фрейя обхватила колени, подтягивая их к груди.

– Молчу. Сижу как статуя, – она поёжилась, словно от холода. – А она психанула и вылетела, чуть дверь с петель не снесла.

Лексус потушил сигарету. Последняя струйка дыма растворилась в воздухе.

– Слушай, а может, и правда помогла бы? Я сам не могу в бардаке.

– Да я бы помогла! – в голосе Фрейи прорезалось отчаяние. – У меня как раз онлайн-урок по рисунку должен был начаться. А она… – Фрейя махнула рукой, едва не задев стоящую рядом чашку.

– Рисунок? Зачем? – Лексус придвинулся ближе, щурясь от яркого света монитора.

– Как зачем? Я же дизайнером хочу стать. – Фрейя смотрела на него так, будто это самая очевидная вещь в мире. На лице девушки играли отблески экрана, делая его то бледным, то синеватым. – Без рисунка никак.

Уголки губ Лексуса дрогнули, но он сдержал ухмылку, вместо едкого комментария пробормотал:

– Так бы сразу матери и объяснила.

– Ага, щас, – фыркнула Фрейя, откидывая с лица прядь крашеных волос. – Я уже пробовала. Знаешь, как она ржала! Типа, ничего смешнее в жизни не слышала.

Лексус умилялся, разглядывая её растянутую одежду и кричащий макияж.

– А что смешного-то? – он старался, чтобы голос звучал искренне.

– Вот и я о том же, – вздохнула Фрейя. – Просто они считают меня тупицей, которая ни на что не годится.

Лексус потянулся за новой сигаретой, ловким жестом выбил её из пачки, чиркнул зажигалкой.

– Хочешь, докажем, что ты не тупица? – неожиданно предложил он. Знаю один тест. Убери лишнее слово, только быстро: вино, водка, вода, виноград?

–Вода, – не задумываясь ответила она.

– Почему? – Лексус чуть не поперхнулся дымом.

– Ну, в ней калорий нет… – Фрейя пожала плечами.

Лексус задумался, постукивая пальцами по столу.

– Ну вот, сама видишь, тупость – это не отсутствие ума, а такой ум. Так матери своей и передай. – Он потёр переносицу, поправляя очки. – А к психологу чего идти не хочешь?

– А чё я там забыла? Будем с ней целый час пялиться в ужасе друг на друга. В ужасе, потому что фрекен Хансон только в этом году пришла к нам в школу, сразу после института. Этой бедолаге сейчас нужен психолог гораздо больше, чем мне, это уж точно.

– А мать знает, что у вас такой психолог?

– Да ей по фиг, ей бы выпендриться. Типа, она беспокоится обо мне, а на самом деле ей главное меня сломать. Заставить делать то, что она хочет.

– А на кой ты ей поломанная нужна?

– Сломанный человек – он слабый, зависимый и, главное, никому больше не нужный. Его никто не отберет, и сам он уйти не может.

– Стремно это.

– А я про что. Эх, встретить бы такого крутого плохиша, который будет хорошим только для меня, и уйти с ним подальше отсюда.

Лексус качнул головой.

– Всеобщая бабская мечта – хороший плохиш. А я хотел бы, наоборот, встретить такую хорошую девчонку, которая будет плохишом только для меня.

– У тебя их много было?

– Кого? Баб? Я не считал. В прошлую субботу опять с одной разбежался.

– Почему? – Фрейя подалась к экрану с интересом.

– Она взяла мою мобилу фотки посмотреть и уронила. Телефон – вдребезги. – Лексус поморщился от воспоминания. – Ну я ей и сказал, что у неё руки из жопы растут. Она, короче, закислячила. Спрашивается, с чего?

– Вообще-то ты её оскорбил. – Фрейя приподняла бровь.

Лексус недоуменно уставился в экран.

– Значит, когда я ей говорил, что у неё ноги от ушей – это норма, а руки из жопы – нет?

Лицо Фрейи озадаченно вытянулось.

– Ну да, странно, – она прикусила губу. – Если подумать, и то и другое жесть. Так вы что, из-за этого расстались?

– И да и нет. Я сказал: «Извини, Лиза…» Так, мол, и так… А она – не могу, потому что я Алиса. И ушла.

Фрейя сочувственно покачала головой.

– Да я, в смысле, не парюсь. Я еще не встретил ту, от которой сердце заходится. – Лексус заметил непонимающий взгляд Фрейи и пояснил: – Ну ту, от которой крышу сносит. И уже ты – не ты, а кто-то другой.

– А ты веришь в вечную любовь? – Фрейя внимательно всматривалась в экран.

– Сто процентов, – Лексус зевнул. – Любовь – она одна, только попутчики меняются. С женщинами сейчас совсем неинтересно. Не успеешь сказать «привет», как они мысленно сыграют свадьбу и родят от тебя пятерых детей. Женщины стали слишком предсказуемы.

– Ну конечно, – перебила Фрейя, ощетинившись. – Я вот что тебе скажу. Я вчера, когда суп ела, представила, как мой бывший сделал предложение моей бывшей. – Её глаза азартно блеснули. —И понеслось – я сразу же мысленно их убила, трупы расчленила и спрятала в гараже. Потом раскаялась, пришла в полицию с повинной. Отсидела пятнадцать лет и, выйдя на свободу, начала новую жизнь. – Она замолчала. Глаза её бегали. —Много ты знаешь о женских фантазиях? Я сама не пойму, откуда это всё в моей голове.

Лексус тупо смотрел на неё. В глубине его квартиры тикали часы, отмеряя поздний час.

– Да, не всё всегда так однозначно. Он не понимает её, она не понимает себя…

– Как ты думаешь, бывает ли дружба между мужчиной и женщиной? – внезапно оживилась она.

Лексус утвердительно кивнул, выпустив облачко дыма.

– Но чаще кто-то из дружбанов уже давно мысленно поимел другого в разных позах…

– Значит не бывает… – подытожила Фрейя.

***

Антуан выключил камеру, разложил купленные продукты, сварил себе кофе и сделал несколько бутербродов. Съел их торопливо, без удовольствия, просто чтобы насытиться. Покончив с едой, он сел за компьютер, открыл в проводнике флешку с видеозаписями и заметками о Фру Юзефсон и погрузился в их изучение.

Когда Антуан наконец поднял глаза на часы, на них было уже шесть вечера. Больше трех часов пролетели незаметно. Он встал, потянулся и размял ноги. Внезапно комнату заполнила громкая музыка, заставив Антуана вздрогнуть. Мужской голос сотрясал пространство:

Разбуди меня, когда стихнет ветер,

Когда я стану мудрее, сильнее.

Я искал в этом мире ответы,

Не зная, что потерялся в пути.

Разбуди меня, разбуди.

Антуан раздраженно схватил швабру, которую уже давно не уносил из гостиной, и начал стучать ею по полу.

– Сейчас ты у меня проснешься, потеряшка! – заорал он со злостью.

Музыка стихла, но прежде, чем Антуан успел облегчённо вздохнуть, в воздухе резко запахло ментоловыми сигаретами. «Господи, что за стены! Просто картонка какая-то! Как же мне с соседом не повезло!» – подумал он, тщетно унимая не заставивший себя ждать мучительный приступ кашля.

Антуан брызнул из ингалятора в горло и открыл форточку. Взгляд упал на окно напротив – её окно. Шторы были плотно задернуты, через них едва пробивался тусклый свет. Интересно, что она сейчас делает? Рисует, кормит птичку или, может, снова сражается с эклерами? Вспомнив об эклерах, Антуан невольно улыбнулся. После их первой встречи Микаэла не выходила у него из головы, но он заставлял себя не думать о ней. Ему не хотелось еще больше усложнять свою и без того непростую жизнь. Девушка привлекала его, но это чувство не приносило радости, напротив, рождало новый мучительный страх, ощущение своей уязвимости.

Антуан охотно зашел бы к Микаэле, но убеждал себя не делать этого так скоро. Он не хотел допускать и мысли, что их знакомство может перерасти во что-то большее.

«Нет, не стоит в это влезать, – подумал он и вдруг осёкся. – Черт возьми, я становлюсь похожим на Алекса. Страх влюбиться, страх потерять контроль… Но разве всё это уже не захватило меня глубже, чем я думал и хотел?» Антуан тяжело вздохнул. Как же он устал от всех этих мыслей.

В комнате стало прохладно. Глубоко вдохнув свежего воздуха, Антуан закрыл форточку. Перед его глазами всё еще мерцало окно Микаэлы. Вдруг в нем возникла она сама. Красивая, с шелковистыми рассыпанными по плечам волосами, она не видела Антуана, просто смотрела вдаль – за пределы вечернего Стокгольма. Свет из комнаты, падая сзади, создавал нимб вокруг её головы. Такая далекая и такая родная… Фарфоровое лицо, огромные глаза. Он никогда не видел таких глаз. Глаз не от мира сего.

Антуан подошел к столу, спрятал флешку и, включив камеру видеоняни, решительно отправился к Мике. Ему стало совершенно безразлично всё, о чём он думал раньше. Будь что будет, думал он. Пусть она разобьет ему сердце. Как говорил Царь Соломон: «И это пройдет». Однажды всё пройдет. Вообще всё.

Антуан -

– Ты ужасно вовремя! – обрадовалась Мика, увидев Антуана. – Я как раз закончила свою картину.

Она сидела в своем кресле-каталке на кухне и ела яблоко, аккуратно выковыривая зернышки на тарелку.

– Это для Силы, – пояснила она. – Хочешь яблоко?

– Нет, спасибо.

– А если почищу?

Антуан широко улыбнулся.

– Я обычно яблоки с кожурой ем, но все равно спасибо.

Мика понимающе кивнула.

– Представляешь, вчера весь день не могла собраться с мыслями. Никакого вдохновения! Уже отчаялась. А перед сном прям второе дыхание открылось, до трех часов ночи писала, оторваться не могла.

– Вообще-то, ничего удивительного. – Антуан сел напротив. – Наш мозг делает творческую работу лучше, когда мы устали. – Мика недоверчиво посмотрела на него. – Звучит странно, знаю. Но это так. Усталый разум не отвлекается и сосредотачивается на конкретной задаче. На самом деле у нас больше шансов создать что-то новое, когда мозг работает не так эффективно.

– Откуда ты знаешь? – серьёзно спросила Мика.

– Ну, я вообще-то мозг изучаю, – немного смутился Антуан.

– Изучать человеческий мозг человеческим мозгом – сомнительное занятие, – пожала плечами его собеседница.

– В целом – да, – охотно согласился он, – наш мозг нам не по мозгам.

Мика выбросила огрызок в мусор и развернула коляску к двери.

– Пойдем, я тебе покажу, что у меня получилось.

Антуан зашел в гостиную и оторопел. Картины стояли повсюду, возле стен на полу, на столе и даже на диване. Комната походила на картинную галерею перед новой выставкой, когда еще не успели разместить экспозицию.

– Это все твое? – Он снял очки и прищурился.

– Да! – Мика гордо вздёрнула подбородок, её глаза сияли. – Ну, как тебе?

– Неожиданно, – Антуан закашлялся. – Даже для очень усталого мозга.

– Конечно, я всё не за один раз написала. Эти работы из мастерской – я заказывала багеты. Теперь планирую выставить. Сделаю фотографии и опубликую онлайн, – беззаботно щебетала Микаэла. – Нравится?

Антуан внимательно рассматривал картины. Одни сюжеты представляли геометрические фигуры в духе Малевича, другие – странных людей с непропорциональными телами, как у Пикассо. Пейзажи, лики святых, окружённые ангелами. «Чёрт знает что», – подумал Антуан, но вслух произнес:

– Красочно.

– А какая нравится больше всего? – не отступала Мика.

– Я не очень разбираюсь в искусстве, – уклончиво ответил он.

– Тебе что, ничего не нравится? – она взглянула на него испытующе.

Не успев опомниться, Антуан услышал свой низкий глухой голос:

– Нет.

Художница поглядела на него удивленно и с недоверием.

– Вот, – показала она пальцем, – та самая, которую я всю ночь писала.

Антуан подошёл ближе и вгляделся. В картине было много синего и чуть-чуть желтого, но смысла Антуан не разобрал.

– Своеобразно, – скупо пожал он плечами.

Микаэла подозрительно посмотрела на него.

– Ты хочешь сказать, я никчемный художник?

– Да ничего такого я не хочу сказать, – неловко принялся оправдываться Антуан.

– Чтобы рассуждать о таланте художника, надо самому уметь рисовать, —назидательным тоном отрезала Мика.

– В этом я не уверен, – неожиданно для себя возразил он. – Я никогда не был поваром, но разбираюсь в том, что такое хорошая еда. Вот, например, эта картина. Где ты видела ангелов в вязанных шапках?

– А где ты видел ангелов без них? – В её легком прищуре читался вызов.

Антуан не нашел, что ответить, и устремил взгляд на другое полотно.

– Не мучайся, – усмехнулась Мика. – И так понятно, что ты ничего в этом не смыслишь. Не всем дано постичь искусство. Утешай себя тем, что ты такой не единственный. Картина Матисса «Лодка» провисела в Музее современного искусства в Нью-Йорке вверх тормашками полтора месяца, пока один из посетителей не сообщил об этом смотрителю музея. Но тебе прощается, – добавила она снисходительным тоном. – Знаешь почему? Потому что я та самая девушка, которая гуглила «химический алфавит», когда искала таблицу Менделеева. – Она снова захихикала.

– Ты много работала. – Антуан переходил от картины к картине. – Здесь материала на несколько выставок.

– Усидчивость – мое лучшее качество. Работаю не вставая. – Микаэла похлопала по подлокотнику инвалидного кресла.

Антуан промолчал, в очередной раз пораженный тем, с какой легкостью она подтрунивала над собой. Микаэла совсем не походила на человека с ограниченными возможностями. Полная жизни, необидчивая, словно светящаяся теплым внутренним сиянием, она казалась счастливой.

– Но это, конечно, непросто, – продолжала художница. – Картина должна волновать, заставлять человека чувствовать, мыслить. Моя последняя работа далась мне с трудом. – Она вертела белокурой головой, выписывая круги вокруг сине-желтого полотна и с удовольствием разглядывая своё творение со всех ракурсов.

– А что ты хотела сказать этой картиной? – искренне полюбопытствовал Антуан.

Микаэла на некоторое время ушла в себя.

– После моей смерти специалисты разберутся, – неохотно произнесла она наконец. – Все, довольно на сегодня искусства. Пойдём, попробуешь мои эклеры.

Антуан сел за стол, а Мика достала из холодильника красивые пирожные, покрытые глазурью.

– Выглядят аппетитно, – похвалил Антуан.

– Ты будешь кофе или чай? – спросила она.

– Чай.

Она, как и в прошлый раз, ловко расставила чашки и аккуратно разлила заварку.

– Ну, давай пробовать, – улыбнулась хозяйка и откусила эклер. Её лицо вдруг исказила едва заметная гримаса удивления.

Антуан тоже попробовал пирожное и сразу понял, что не так. Тесто внутри эклера не пропеклось, сырая масса смешалась с шоколадной начинкой, образовав нечто вроде приторной липкой замазки. Мика мужественно ела, делая вид, что не замечает ужасного вкуса выпечки. Антуан с трудом проглотил кусок и отложил эклер на тарелку.

– Что, и эклеры мои никуда не годятся? – расстроенно фыркнула Микаэла, сорвалась с места и вылетела из кухни.

– Годятся, годятся! – как можно убедительнее закричал он и бросился ее догонять. Антуан бежал за ней с пирожным в руке и уговаривал: – Очень вкусно! Смотри, я ем, ем!

Он нашел Мику в маленькой, слабо освещённой настольной лампой комнате-кабинете. Девушка сидела к нему боком и скорбно смотрела в окно. Прозрачные капли густо били по стеклу, искажая видимость и превращая вид улицы в нечеткую, расплывающуюся картину. Антуан подошел к Мике.

– Пуантилизм, – тихо произнесла она.

– Что?

– Дождь рисует точками. Одно из направлений импрессионизма.

– Извини, Мика, не знаю, что на меня нашло, – покаянно вздохнул Антуан.

– И ты извини, – отрешённо отозвалась она.

– За что? – изумился он.

– Здесь не прибрано.

Антуан сразу и не заметил, что пол вокруг усыпан обрезками бумаги, а на письменном столе валяются краски, кисти и разные безделушки.

– Ты одна живешь?

– Сейчас да. Раньше жила с мамой. Папа умер, когда я была совсем маленькой. Я его не помню.

– А как ты со всем справляешься?

– Ко мне тетя приходит, сестра мамы. Каждый день. Помогает. Просто я тут успела уже после ее ухода побезобразничать. Могла, конечно, сама, за собой прибрать, и уборка меня, наверное, не убила бы, но зачем рисковать? – лукаво улыбнусь Мика.

– Я вообще не представляю, как ты управляешься. Картины, эклеры – и все это на коляске.

Он придвинул стул и сел рядом с ней.

–Я как-то попробовала вести себя как больной человек. Вела, вела, а потом вдруг поняла, что не мое это. Вот не мое и всё. И снова зажила обычной жизнью.

Антуан улыбнулся. Девушка заметила, что он все еще держит в руках злополучный эклер.

– Ты, конечно, тот еще джентльмен! Мог бы хоть сделать вид, что понравилось, – добродушно упрекнула она.

– Я старался… – с чувством принялся оправдываться Антуан.

– Плохо старался, очень плохо, – с наигранным укором перебила она, но не выдержала и разразилась хохотом: – Ой, не могу! Ты… поразительная картина!

– Что? – смутился Антуан.

– Ой, я… – заливалась она смехом, откинувшись в кресле. – Вспомнила, как ты за мной бежал с эклером в зубах!

– С несъедобным эклером, – уточнил Антуан.

– Да-да! Лицо перекошено… А сам кричит: «Я ем, ем!» – задыхалась от смеха Мика.

– Ну а как ещё? – Антуан тоже расхохотался. – Я должен был как-то убедить тебя, что вкусно! И вообще, ты так быстро ездишь!

– У тебя есть девушка? – резко посерьёзнела Мика.

– Уже нет, мы пару месяцев назад расстались.

– Даже не спрашиваю почему, – хихикнула она. – Думаю, ты нашёл для этого тысячу причин.

– Вообще-то это она меня оставила, – бесстрастно пояснил Антуан.

– Ой, извини, – смутилась Микаэла.

– Да ничего.

– А почему? Расскажи, – не скрывая любопытства, выпытывала она.

– Мы с ней не сошлись по биологическим часам.

– Это как? – Мика удивленно наклонила голову.

– Я жаворонок, а она – сова. Любила ночами по телефону поговорить.

– И что с того? – девушка непонимающе нахмурила брови.

– Однажды я сильно устал и написал ей, что пошел спать. Она обиделась и перестала со мной разговаривать. Я долго не мог понять, что с ней. А потом, перечитав свое сообщение, понял. Оказалось, вышла опечатка, на клавиатуре буквы «п» и «р» рядом, вот вместо «спать» я и написал… ну,совсем другое слово.

Мика залилась звонким смехом.

– Ну ты, я надеюсь, ей объяснил, что имел в виду? – немного успокоившись, предположила она.

– Не, не стал. Думаю, если она сама этого не поняла, то мы с ней и в жизни друг друга вряд ли поймем.

– А как ее звали? – наклоняясь ближе, любопытничала Мика.

– Фрида. Нет…Фрейя – ответил он задумчиво и щелкнул пальцами. – Стоп, все-таки Фрида… У неё еще волосы рыжие.

Мика хохотала в голос.

– И долго у вас это было?

Антуан пожал плечами.

– Месяца два. Я пока не вывел еще для себя формулу более долгих отношений.

– Секрет долгих отношений в том, чтобы не расставаться.

С полки послышался жалобный писк.

– Ой, это Сила! Как он туда забрался?

– Залетел, наверное, – предположил Антуан.

– Нет, он летать не умеет. Я нашла его на улице птенцом-желторотиком. Все говорили, что не смогу выходить его, но у нас получилось. Правда, летать он так и не научился, зато прыгает как чемпион.

Мика развернулась, застопорила коляску и медленно поднялась на ноги. Она подошла к полке, осторожно сняла Силу, посадила в клетку и вернулась на место.

– Ты можешь ходить? – изумлённо выпалил Антуан.

– Как и девяносто девять процентов человечества.

– А зачем тогда коляска?

– Чтобы не сломаться. У меня несовершенный остеогенез. Слышал о таком?

– Болезнь хрустального человека?

– Ага, – спокойно ответила она. – Я жду операции на укрепление костей и коррекцию костных деформаций, моя главная задача – дожить до неё без переломов.

Антуан слышал об этой болезни, но не вникал в детали. Он помнил только, что это редкое генетическое заболевание, которое делает кости чрезвычайно хрупкими.

– А почему ты выбрал музыку для своего исследования? – неожиданно спросила Микаэла.

Антуан на секунду задумался.

– Тема музыки меня всегда интересовала. С детства я хотел понять, что же в ней такого особенного, почему она так трогает нас. Ведь если задуматься, на планете нет людей, полностью равнодушных к музыке. Удивительно, как всего семь основных нот создают бесконечное разнообразие музыкальных произведений, трогающих наши сердца и вдохновляющих нашу фантазию.

– Действительно, это как магия. Я никогда об этом не задумывалась.

– Если смотреть с научной точки зрения, можно увидеть глубокую связь между музыкой и фундаментальными законами природы. Например, переход электрона с низкого уровня на высокий уровень эквивалентен подъёму музыкального тона вверх по шкале.

– Интересно, – задумалась Мика.

– Ну да, – согласился Антуан. – А еще музыка лечит. Вон у тебя в гостиной цветок сохнет. Поставь рядом с ним колонку и включай ему ежедневно легкую музыку. Сама увидишь, что произойдет.

– А что произойдет?

– Он оживёт и даже может склониться к источнику звука. Но и поливать его, конечно, не забывай.

– А как это работает? – Глаза Микаэлы загорелись любопытством.

– Звук – это физическое явление, музыка воздействует на всё живое.

– Как это всё удивительно! А ты играешь на каком-нибудь инструменте?

– У меня слуха нет, – смущенно улыбнулся Антуан, – а без него играть на инструменте сложно.

– Попробовал бы барабаны. Говорят, чтобы стать барабанщиком, много ума не надо.

– Врут, – тон Антуана стал категоричным. – Я только недавно читал статью про барабанщиков. Наши стокгольмские ученые выяснили, что барабанщики обладают более высоким интеллектом, чем другие музыканты, и более развитыми навыками решения жизненных проблем.

Мика пожала плечами.

– Мне всегда казалось, что ничего не может быть проще барабанов.

В глубине квартиры зазвенел какой-то сигнал.

– Это напоминалка, – объяснила девушка. – Время принимать лекарство.

– Давай я принесу его.

– Это не для меня, а для мамы. В это время она пила таблетки.

– Почему ты не отключила будильник?

– Не знаю, боюсь, что после этого она совсем уйдет из этого дома.

Антуан видел волнение в ясных, глубоких глазах Мики. Это тёплое щемящее чувство наполняло и его сердце. Её глаза становились всё ближе, их свет ослеплял его. Мика была совсем рядом. Она хотела что-то еще сказать, но он осторожно обнял её и поцеловал в губы.

– Ты за мной ухаживаешь? – тихо уточнила она, когда он выпустил ее из объятий.

– Наверно, – так же тихо ответил он.

– Тогда пригласи меня в театр, я очень хочу в театр. А сейчас мне надо лечь спать, у меня слипаются глаза.

– Я пойду. – Антуан обнял ее за плечи. Мика прильнула к нему, и он ощутил ее дыхание и запах волос.

Зазвонил мобильник Антуана. На экране высветилось: «Томас».

– Извини, я должен ответить.

Антуан вышел на кухню.

– Да, Том, привет!

– Слушай, насчет Путаны… – начал Томас без предисловий. – Там обширная субдуральная гематома, множественные внутримозговые кровоизлияния в стволе мозга и мозжечке. Типичная картина последствий сильного удара.

У Антуана похолодело внутри. «Значит, всё-таки убили», – пронеслось в голове.

– Спасибо, – мрачно ответил он и завершил звонок.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросила Микаэла.

– Нет, ничего, – натянуто улыбнулся Антуан. – Просто… Рабочие моменты. Я пойду, Мика… Завтра позвоню.

Тяжелая дубовая дверь медленно закрылась за Антуаном, глухо ударив о дверной косяк.

Фрейя и Лексус

Двадцать шестого октября, в субботу, пока родители были у бабушки, Фрейя окончательно решила свести счеты с жизнью. Она тщательно наложила на лицо косметику, собрала торчащие волосы в тугой хвост, облачилась в ни разу не надеванное платье цвета фуксии и открыла дверь балкона. Но природе было плевать на планы Фрейи, и за порогом стояла сплошная стена дождя.

Девушка представила, как пойдет босиком по мокрому бетонному полу, моментально промокнет до нитки, и с потекшей черной тушью на лице, в потяжелевшем от воды наряде неуклюже перевалится через перила. Фрейя озадаченно задумалась. Прыжок в воздушном платье, которое так хотелось обновить, обернётся жалким падением несчастной неудачницы в мокрых тряпках. Хотелось события, а получались постылые будни.

Основная прелесть «выхода в окно» заключалась для неё в эффекте «размазанного по асфальту» тела, но и он тоже смывался этим гадским проливным дождем. «В таком случае, – думала Фрейя, – можно просто нажраться таблеток. Чисто женский вариант с нотками романтизма. Излюбленный способ самоуничтожения голливудских див». Но ей хотелось уйти не просто красиво, ей хотелось шока, встряски, возмущения.

Сам по себе уход Фрейи никого не потрясёт. Пожмут плечами, мол, долбанутая была, соответственно и закончила, и забудут. А вот расплющенный череп забыть невозможно. Размазанные по тротуару мозги навсегда врежутся мерзким пятном в их память.

Решение распрощаться с жизнью пришло к Фрейе не взрывом эмоций, а делом, с которым нужно было покончить. Она не грустила и не веселилась. Просто внутренне собралась и решала проблему трезво, по-деловому.

Фрейя постояла перед открытым балконом, оглядывая место предстоящих событий, и решила повременить, дождавшись окончания дождя. Брызги воды долетали до ее ног, ветер холодил кожу, уже сплошь покрытую мурашками. Фрейя съежилась, закрыла балконную дверь и деловито пошла проверять прогноз погоды.

Покликав мышкой, она выяснила, что дождь должен прекратиться к пяти часам. Ждать оставалось меньше часа. Если, конечно, верить синоптикам. Фрейя откинулась на спинку кресла и задумалась: «Восемнадцать лет вроде не много, а посмотришь – целая жизнь. Чего в ней только не было».

На полке, висящей над столом, красовалась семейная фотография – мама, папа и сама она, лет десяти. Фотографировались на Лазурном берегу. На фоне карусели. И не просто какой-то там, а величественного двухярусного сооружения с богатой росписью и позолотой. На ней катались даже взрослые. Фрейя хорошо помнила тот день. Солнце светит, кони скачут, аккордеон звучит, голова кружится от восторга. Тогда и появилась женщина, похожая на мужчину, с короткой стрижкой и угодливой улыбкой. Она выскочила как черт из табакерки и щелкнула их. – На память, – пояснила она, застав родителей врасплох.

«На какую такую память?» – подумала тогда Фрейя. Но ничего не сказала. «Видимо на эту самую, – неожиданно поняла она теперь. – На память о тех нас».

Часы на стене показывали 16:23.

В соседней квартире началась громкая перепалка. Фрейя невольно прислушалась. Жившие за стеной супруги Линд выясняли отношения и без разбору бросали друг в друга яростные упреки.

– Я больше не могу это терпеть! – женский голос звенел от напряжения.

– А я, думаешь, могу? Десять лет одно и то же!

– Именно! Десять лет! А что изменилось?

– Ты! Ты изменилась!

– Нет, это ты не хочешь ничего менять!

Фрейя поежилась. «Неужели нет ни одного дома, ни одной семьи на белом свете, где бы люди друг друга слышали? – думала она. – Почему все разом, одновременно оглохли? И почему только я слышу вас?..»

16:31

Крики за стеной стихли, но Фрейя всё ещё различала их эхо, застрявшее между висками. Она снова вгляделась в семейное фото, отгораживаясь от чужого отчаяния, так похожего на её собственное. Мама – очень светлая блондинка с высокими скулами и голубыми глазами. У неё до сих пор нет ни единой морщинки, лицо гладкое и красивое. А сердце холодное, как у Снежной королевы. Но это сейчас, а тогда она умела смеяться.

А папа на фото – совсем другой человек. Веселый, довольный, чуточку горделивый. Талантливый бухгалтер и счастливый семьянин. Фрейя помнила его таким. Вот он заметил, как она уставилась на мальчика, пихающего в рот сладкую вату, исчез и минуту спустя протянул Фрейе заветный пакет с таким же лакомством. Фрейя просто повизгивала от восторга. А ещё он сказал, что во Франции сладкую вату называют «Папина борода» и прилепил кусочек к своему подбородку. Они дружно захохотали. Фрейя глубоко вздохнула: «Да, был и такой папа».

Со стороны и сегодня казалось, что он живет спокойной и обеспеченной жизнью. Только его выдавали глаза: тоскливые, уставшие, как у старой собаки. А ведь он еще вовсе не старый. «И когда это с нами случилось?» – силилась вспомнить Фрейя.

16:45

Дождь начал стихать. Она сидела в кресле и думала, что все скоро закончится, что в любом случае ничего путного ее больше не ждёт. Детство прошло, взрослая жизнь пришла, главная любовь ушла. И всё это вовсе не по её желанию. Но если первые два пункта были логичны, то третий – из ряда вон выходящий. Ульрика! Подлая подруга увела ее Козлину. Увела нагло, из-под самого носа. А тот оказался этому рад. Фрейя видела эту парочку вчера в школьной столовой, когда покупала булочку. Они стояли за столиком друг против друга, глаза у обоих с поволокой… Фрейе расхотелось есть. «Ничего, они свое еще получат, – зло подумала она, но тут же нашла и плюсы: – К черту их! Это теперь не мои проблемы».

16:53

Через семь минут всё закончится. Фрейя умрёт, выберется на свободу – и с концами. Лучше подумать о чем-то поинтересней. Например, есть ли жизнь после смерти, а если есть, то что там можно поесть? Мысли неожиданно вернулись к той несъеденной булочке, и Фрейя вдруг поняла, что чертовски голодна. «Э, нет!», – тут же одёрнула она себя. Нажираться перед смертью не имело никакого смысла.

Дождь никак не прекращался. Фрейя вышла на балкон и посмотрела вниз. Снизу на нее глядел уже полностью выцветший дворик, окруженный со всех сторон домами, защищающими его от сквозняков. Он смотрел равнодушно и казался чужим и враждебным. Как и сами дома на улице Браваллагатан, где она жила со дня своего рождения.

Всё вокруг казалось серым. Даже запах. Утомлённая ожиданием, не зная, чем заполнить последние минуты своей жизни, Фрейя стояла на балконе и мокла. «Может, плюнуть уже на эту погоду? – подумала она. – Вдруг дождь совсем не закончится, осень все-таки». По телу вновь пробежали мурашки, то ли от предвкушения чего-то грандиозного, то ли от исподволь подкравшегося страха.

Неожиданно из комнаты раздался звонок. Кто-то звонил по интернету. Фрейя не хотела отвлекаться от своих мыслей. И не собиралась отвечать. Но звук мешал сосредоточиться, принять-таки жизненно важное решение.

Лексус появился на экране неожиданно ярким пятном – в рыжей шубе на голое тело и кожаных штанах. Он стоял в паре метров от камеры с гитарой, а глаза прятал под низко надвинутой черной шляпой.

– Ну-у? – воскликнул он, не дождавшись реакции. Приподнял шляпу и, близоруко щурясь, всмотрелся в экран. Фрейя стояла перед камерой в промокшей насквозь розовой балетной пачке. – Ты тоже номер репетируешь? – озадаченно спросил музыкант.

Фрейя не отвечала, стоя перед ним с растерянным выражением лица. Её била дрожь.

– Ты дрожишь, – констатировал Лексус. Он положил гитару на диван и сел за стол перед компьютером. – Слушай, надень на себя что-нибудь и чаю горячего выпей, а то заболеешь на фиг.

Фрейя словно отсутствовала – не соглашалась и не спорила. От ее неподвижности Лексус растерял весь свой запал.

– Эх, жаль, что ты сегодня такая… Не здесь, – пробормотал он. – Мне вообще-то совет твой нужен. В субботу в «моем» баре… Ну в том, в котором я пою, вечеринка будет. Хочу песню свою новую презентовать. – Он говорил, не особо надеясь на ответ, просто чувствовал, что главное – не молчать. – Думал, спросить тебя как дизайнера, что лучше надеть, – сочинял Лексус на ходу, сам не понимая зачем. Мнение Фрейи-дизайнера его точно не интересовало. Но её безжизненный взгляд и трогательные оттопыренные уши заставляли его продолжать. – Так че, поможешь, или тебе слабо? Не твой уровень?

Глаза Фрейи стали более осмысленными, потемнели, и в них появились знакомые недобрые искорки.

– М-нн-е? – выдавила она, стуча зубами, но с вызовом. – Да я любой костюм могу сва… сварганить. – Она потянулась к малиновому свитеру оверсайз, висящему на спинке стула, и быстро нырнула в него. – Что там у тебя? – спросила она, всё ещё дрожа.

– Сингл мой. «Индийская страсть». Опробовать хочу перед народом, – повторил Лексус.

– Сколько? – сухо спросила она.

Лексус напрягся. О деньгах он не подумал. И понятия не имел, сколько стоят услуги дизайнера, да и платить Фрейе не собирался. Первым порывом было послать девушку подальше. Но её серьёзный настрой остановил его.

– Десять крон, – неохотно выдавил он.

Теперь Фрейя выглядела растерянной.

– Времени у меня сколько? – после паузы, заполненной еле слышным стуком зубов, пояснила она.

– До субботы, – с облегчением объявил он.

– А сегодня что?

– Тоже суббота.

– Значит, неделя… – Фрейя задумчиво покусала губу. – Первое – мне нужна твоя песня. Хочу прочувствовать её настроение. Второе, мой стиль – минимализм, значит, в шляпе ты выступать не будешь. – Лексус машинально стянул с головы шляпу, о существовании которой уже успел забыть. – И третье, нам нужно будет прорепетировать твой выход, чтоб все гармонично собрать. Нельзя допустить, чтоб ты, твой костюм и твоя песня существовали по отдельности, сами по себе. Образ должен быть цельным, – она говорила так, будто всю жизнь занималась сценографией.

Лексус сглотнул. Ему уже не верилось, что перед ним Фрейя – гот «птичьи мозги». В ушах непривычно шумели слова «гармонично», «цельно», «прорепетировать». Когда она успела нахвататься их? Он прокашлялся, но голос всё равно прозвучал хрипло:

– Может, еще чего надо?

Фрейя помотала головой. Похоже, она уже согрелась – её перестало трясти, движения стали мягкими, расслабленными. Вид взлохмаченного Лексуса, как это ни странно, взбодрил ее. Если он сидит и хмурится значит, за время ее «внутреннего полета » ничего такого в мире не произошло, хуже точно не стало. Она уже окончательно согрелась. Кусачий, шерстенный свитер окутывал теплом, да так, что это тепло становилось осязаемым. Его даже можно было потрогать рукоой.

– Как хорошо, – выдохнула она.

– То тебе хорошо, то плохо, – проворчал Лексус. – Определилась бы уже.

– А тебе-то что?

– Не пойму, что с тобой такое.

– А с тобой что такое? – огрызнулась Фрейя.

– Было когда-то такое и со мной… – неожиданно для себя признался он. – Вот, даже след остался. – Он показал грубый шрам на руке. – Слава богу, обошлось.

– Почему «слава богу»? Передумал?

– Перестал быть слабым.

– Слабым? – Фрейя озадаченно нахмурилась.

Лексус порылся в ящике стола, достал сигареты и зажигалку, закурил.

– Ну да. Увидел свою кровь фонтаном. Представил, как буду валяться – синий, раздутый, нелепый. И вокруг столпятся эти – те, кому я ни живой, ни мёртвый не нужен. Такая брезгливость накатила – чуть не вырвало. – Его голос стал жёстче: – Я, значит, из-за них, гадов, в землю, а они – жить припеваючи? Щаз! Послал всех к чёрту.

– Кого «всех»? – тихо и настороженно спросила Фрейя.

– Да всех, из-за кого жить расхотелось.

– И как ты смог? – затаив дыхание, спросила она.

– Разозлился! – выпалил он. – По-настоящему, на полную. Думал: «Вы так, твари? А я вот как!» И начал давать отпор.

– И получалось?

Лексус твёрдо посмотрел Фрейе в глаза:

– Ещё как! И у тебя получится.

– А если они сильнее? – с сомнением протянула девушка.

Лексус глубоко затянулся, обдумывая ответ.

– Был такой боксёр – Мухаммед Али, – начал он неторопливо. – Как-то раз, уже будучи в годах, он вышел против молодого сильного противника, которого победить не мог. И знаешь, что он сделал? Восемь раундов из девяти просто держал удар. Не бил – держал. Понимал, что противник выдыхается. А в девятом раунде, когда тот выдохся – уложил одним ударом. – Лексус глянул на вытаращившую глаза девчонку: – Сечёшь? Иногда важна не сила удара, а то, как долго ты держишься. А вообще, бокс – штука классная. Рекомендую. Просто побьёшь грушу – уже отпускает…

Фрейя пожала плечами:

– Я всё-таки больше дизайнер.

– И что с того? Можешь для стиля розовые перчатки надеть, – усмехнулся Лексус. – Живой боксёр всяко лучше, чем мёртвый дизайнер.

– А после того случая… с рукой… ты ещё когда-нибудь хотел… – она запнулась, – ну, того?

– Чтоб я себя этого променял на себя того, да ни за что, – он вдруг замялся. – Неудобно как-то уходить с середины концерта. Пока симфония твоя не дозвучала. – Он заметил, что лицо Фрейи непонимающе вытянулось и пояснил: – Кто-то наверху очень старался. Сочинял. А ты взял и недослушал. Так и со мной, отнесу песню продюсеру, они послушают полминуты из трех. И важно заявляют: «Ясно. Мы вам позвоним». Вот что им ясно? Уроды. Я еле сдерживаюсь, чтоб их, как Мухамед Али, одним ударом на месте не уложить.

– Они не перезванивают?

– Никогда, потому что слышали только фрагмент.

– А почему я не слышу ее – свою симфонию? – прошептала Фрейя, глаза ее ярко блестели.

Лексус отвёл взгляд и нахмурился, подбирая слова, – аллегорический вопрос требовал в ответ красивого иносказания.

– Потому что обида звенит в тебе громче, чем симфония. «Звук надо понизить», —серьезно произнес он.

Они замолчали, каждый углубился в свои мысли. Лексус курил, удивляясь собственной откровенности. Фрейя наматывала на палец мокрую прядь.

– Ты веришь в карму? – тихо спросила она.

– Я на карму особо не рассчитываю. Считаю, что сотворённое кем-то зло должно к нему вернуться еще в этой жизни.

– Хотелось бы, – скептически произнесла Фрейя.

– А чем ты, собственно, недовольна?

– Наверное, всем. Я по ошибке сюда попала… Меня забыли спросить: хочу я рождаться или нет?

– Прикольно, – усмехнулся Лексус. – А может, спрашивали, но ты не помнишь.

– Я всё помню, всё до мелочей. И разве я согласилась бы явиться с такой внешностью?

– А чё? Нормальная наружность, я уже привык. – Он выпустил кольцо дыма в потолок. Фрейя фыркнула. – А с кем ты себя сравниваешь? – с искренним интересом полюбопытствовал он.

– В смысле?

– Где точка отсчёта? Чьими глазами ты на себя смотришь?

– Как это?

– Как-как… Ну чё тут непонятного? Всегда найдутся глаза, которые скажут: «Ну ты даёшь, чё такой косорылый, мог бы явиться и с рожей получше». А есть те, которые что-то клёвое увидят. Я когда себя с Джимми Хендриксом сравниваю – хоть сразу в гроб ложись. И мой внутренний критик тут как тут, мозг выносит. Типа, куда лезешь со своей музыкой-фуфлом? Стрёмно становится. Тут самое время внутреннего хвалителя выпускать, ну и группу поддержки, фанатов – в их глазах я талантлив. Без них я б давно бросил музыку сочинять.

– Но это же всё выдумка, у тебя нет никаких фанатов.

– А вся эта критика, это что, по-твоему, не выдумка? – запальчиво выкрикнул музыкант.

Фрейя растерянно заморгала.

– А как же Тор? Он вполне реальный.

– А вот тут нужно держать удар, – Лексус встал в боксёрскую стойку. – Ясно теперь? – Фрейя молчала. Лексус плюхнулся обратно в кресло. – Знаешь, всё просто – кого кормишь, тот и растёт. Я как-то видел интервью Софи Лорен – она ржала, рассказывая про свой гигантский рот и широкие бёдра. А Барбару Стрейзанд только ленивый не пинал за её шнобель. И таких – море. – Он подался вперёд. – Все дело в тебе. Ты сама себе не нравишься, вот и всё. Сидишь и ждёшь от мира подтверждения этому. А как дождёшься: «Оп! Я так и знала!» Не слушай никого, они о тебе ни хрена не знают. Мне мама тоже без конца внушала, что музыка – не моё, и слуха у меня нет. Но я-то музыку слышу! Ты вытряхивай из себя не себя, а этих людей. Чего они сидят в тебе? – Лексус осёкся, только сейчас заметив, что Фрейя плачет. Тихо, как будто пытается проглотить слёзы. – Не плачь, – смутился он, – жизнь без чёрных полос не казалась бы белой. Всё как в музыке – нужны и белые, и чёрные клавиши. На одних белых хорошего произведения не получится.

– А почему я этого не знала? – прорыдала она, хлопая слипшимися ресницами.

– Человеку иногда трудно понять, что с ним происходит. Нужен кто-то другой – как зеркало… – Лексус глянул на часы компьютера. Четверть первого. Тело затекло, он чертовски устал. А Фрейя вроде начала успокаиваться. – Поздно уже, давай спать, – буркнул он. – Сейчас песню скину, завтра обсудим.

Она кивнула. Он уже собирался отключиться, когда снова услышал её голос:

– А я знаю, почему ты нравишься девушкам. – Лексус вылупился на монитор. – Ты дерзкий. А это очень интересно. В дерзости всё есть – и смелость, и решимость, и вспыльчивость. Трудно остаться равнодушным к такому человеку. Как будто рядом супергерой. Тот, кто ничего не боится, кто не «там и тогда», а «здесь и сейчас». Твой дерзкий импульс – это глоток свободы.

Фрейя отключилась. Лексус ещё какое-то время смотрел в погасший экран. «Кажется, я сделал что-то важное, – вяло соображал он. – Только вот что?»

Фрейя захлопнула крышку ноутбука и поняла, что обратно на балкон не пойдет. Легла в постель, хотя и думала, что не заснет. За окном громко барабанил дождь – монотонный, убаюкивающий. «Дождь – это хорошо, когда он за окном…» – Фрейя закрыла глаза и моментально провалилась в сон.

***

Чайная комната в «Four Seasons Hotel des Bergues Geneva» воплощала швейцарскую роскошь и традиции. Уютное помещение, оформленное с элементами ар-деко, располагало к неспешным беседам и неспешному времяпрепровождению. Консьерж забронировал для Алекса и Лолы самый удобный столик в глубине зала – уютный альков, спрятанный за изящными мраморными колоннами и живыми орхидеями в антикварных вазах.

Мягкий свет авторских светильников создавал интимную атмосферу, играя теплыми бликами на дорогой посуде и столовом серебре. Молодая певица исполняла чувственным, с лёгкой хрипотцой голосом романтические баллады Лайонела Ричи, аккомпанируя себе на электронном пианино. Её пение гармонично сливалось с негромким звяканьем серебряных ложечек о тонкий фарфор и приглушенным гулом разговоров.

Лола, одетая в шелковое платье цвета слоновой кости от «Chanel», грациозно держала бокал мартини. Сегодня итальянский вермут казался особенно свежим и ароматным, раскрывался неожиданными нотками трав и пряностей. Её тонкие пальцы с безупречным маникюром рассеянно скользили по запотевшему стеклу бокала, а на запястье мягко поблескивали новенькие часы – подарок Алекса.

Алекс, потягивая колу через соломинку и увлеченно рассуждал о философии сознания. Его глаза горели, когда он говорил о природе человеческого восприятия и границах познания.

– Знаешь, еще Шопенгауэр говорил, что музыка – это прямое выражение воли, единственное искусство, способное напрямую проникать в суть бытия, – он в задумчивости оглядел свой стакан. – Кстати, мой брат сейчас как раз исследует что-то похожее – как музыка влияет на глубинные процессы в организме, минуя сознание. Только у него более практический подход – он использует это в медицине.

Лола слушала, слегка наклонив голову, наблюдая, как свет мягко играет в хрустале бокалов. Она гордилась Алексом. Он был не только красив, но и поразительно умен. Его энтузиазм заражал, и она ловила каждое слово, очарованная его страстью к науке.

– А как поживает твой брат? – Она поднесла бокал к губам.

– Как всегда, – улыбнулся он, но в глазах промелькнула тень. – У Антуана депрессия. Институт не хочет вкладываться в его проект.

– Почему?

– Ну, кто будет финансировать то, что невозможно контролировать? Музыка как лекарство против рака… Сама посуди, – Алекс пожал плечами.

– По-моему, круто, —Лола пригубила мартини и кокетливо улыбнулась.

– Моя маленькая Ло, – произнес Алекс с нежностью, – ты такая красивая. Их взгляды встретились, и воздух между ними словно наэлектризовался. – Пошли в номер, – заговорщицки прошептал он.

Лоле показалось, что у нее останавливается сердце – так быстротечно и прекрасно было ощущение интимности, возникшей между ними. Алекс нежно провёл рукой по её отливающим серебром волосам, не в силах отвести взгляд от её лица. В его глазах читалось искреннее восхищение.

– Ты невероятная, – вздохнул Алекс, касаясь губами её губ.

Он прижал девушку к себе, покрывая легкими поцелуями изгиб её шеи. В его прикосновениях читалось нетерпеливое желание.

Едва Алекс и Лола оказались в номере, их тела сплелись в единое целое, растворяясь в страсти и нежности. Время потеряло значение…

В мягком свете ночи они лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь тишиной. Алекс приподнялся на локте, его глаза заискрились озорным блеском.

– Составишь мне компанию? – улыбнулся он, кивая в сторону душевой.

Тёплые струи воды окутывали их, словно кокон. Лола прильнула к Алексу, чувствуя, как бьётся его сердце. Выйдя из душа и обернувшись вдвоем в пушистое полотенце, они стояли так близко, что кончики их носов соприкасались.

– Похоже на эскимосский поцелуй, – прошептал он с улыбкой, и Лола тихонько рассмеялась. Заглянула в его глаза, в них отражалась вся её душа.

– Я люблю тебя, Алекс, – произнесла она тихо, но уверенно.

Он отнёс её в спальню, и вскоре они уснули в объятиях друг друга, умиротворённые и счастливые.

Лолу разбудил яркий свет, бьющий из ванной. Алекс всегда оставлял его включённым, но обычно прикрывал дверь. Сейчас же та была распахнута настежь. Осторожно выскользнув из-под одеяла, Лола щелкнула выключателем. В комнате воцарилась темнота. Алекс пошевелился во сне, но не проснулся. Только Лола забралась в постель, как тишину прорезал его крик.

– Темно… слишком темно!

Встревоженная, она поспешно включила прикроватную лампу.

– Алекс? Что случилось? – Он дрожал всем телом, глядя вдаль, будто видел что-то, недоступное ей. – Алекс, милый, – она мягко сжала его руку, – проснись, это просто кошмар.

Он вздрогнул и моргнул несколько раз, постепенно возвращаясь в реальность. Наконец его губы тронула лёгкая улыбка, и он притянул девушку к себе.

– Что такое, родная? – его осипший голос звучал неестественно. Лола растерянно покачала головой. – Почему мы сидим с включённым светом?

– Тебе стало страшно в темноте, ты кричал.

– Кричал? – его брови удивлённо приподнялись.

– Да. Ты говорил, что слишком темно.

В его глазах промелькнула тень. Она прижалась к нему сильнее, впервые видя его таким уязвимым.

– Помнишь, что тебе снилось?

– Нет, – задумчиво ответил он добавил с напускной серьёзностью: – Возможно, мне стоит начать спать с ночником. Как думаешь – розовый единорог или светящиеся звёздочки? – Он подмигнул, и его голос звучал уже уверенно, без следа недавнего беспокойства.

Лола нежно поцеловала Алекса в ответ.

Лексус

Все последующие дни Лексус вынужденно соглашался с идеями Фрейи по выбору костюма. Сначала он робко возражал, но к середине недели понял, что Фрейя просто не берёт в расчет его доводы. Она кивала с задумчивым видом, но твердо гнула свою линию.

– Самое главное – произвести первое впечатление, – серьезно объясняла девушка. – Еще Коко Шанель говорила: «У вас не будет второго шанса, чтобы произвести первое впечатление». Въезжаешь? Если ты им сразу не запал, они ни за что не придут посмотреть на тебя еще раз.

Лексус «въезжал», но с трудом.

– А зачем на меня смотреть? – недовольно бубнил он. – Меня слушать надо. И вообще, они все меня уже видели, причем не один раз. Я там каждую субботу, если что, пою.

– Это другое, – отмахивалась Фрейя.

Лексус проглатывал свое недовольство, и они снова приступали к работе. В целом он, хоть и бурчал, находил процесс увлекательным. Когда костюм был подобран, они повели несколько онлайн-репетиций. Но оценить результат совместных трудов таким образом оказалось сложно, и в пятницу Фрейя потребовала генеральную репетицию.

– Только вживую, – заявила она. – Ко мне нельзя, у меня родичи дома. Куда пойдем?

Лексус растерялся. Его крохотная студия совершенно не подходила для репетиции. Но больше идти было некуда. В голову неожиданно пришла мысль. «Ван Гог»! Вот то, что им надо. Там и места полно, и людей нет, кроме скучающих проституток, которые станут прекрасной публикой. Только бы бармена уломать.

– Встретимся через час в баре «Ван Гог», – брякнул Лексус и тут же отключился.

Безлюдный бар навевал тоску. Бармен Эрик равнодушно протирал барную стойку, скорее по привычке, чем по необходимости. Узнав Лексуса, он кивнул.

– Два пива, – с ходу заказал Лексус, но, не успев дойти до стойки, нарвался на колючий взгляд Фрейи.

– Не надо! – остановила она бармена. – Мы здесь по делу. – Она по-хозяйски обвела взглядом пространство и что-то прикинула в голове.

– Левый угол подойдет. Доставай аппаратуру!

Лексус, нагруженный сумками, с гитарой через плечо, застыл, как вкопанный. Он планировал выпить по кружечке, полялякать о разном с Эриком. И только потом аккуратно подъехать с просьбой порепетировать. Но у Фрейи оказались другие планы. Она твердой походкой прошла в дальний угол и, немного пройдясь по периметру, принялась сдвигать столики и стулья один за другим вглубь зала. С нескрываемым раздражением девушка под грохот стульев уговаривала окаменевшего Лексуса согласиться с её выбором «сцены». Бармена она в упор не замечала.

Лексус не двигался. Бармен безмолвно таращился то на Фрейю, то на Лексуса, продолжая надраивать сверкающую столешницу. Фрейя энергично освобождала место, объясняя, почему Лексус обязан репетировать именно тут. Окончательно растерявшийся Лексус продолжал стоять… Разгоряченная и злая, Фрейя двинулась в его сторону.

– Слышь, иди, куда она там хочет, – услышал он полушепот Эрика. – Убьет на фиг.

Лексус кивнул и засеменил навстречу Фрейе.

Антуан и Микаэла

Микаэла сидела за столом напротив клетки, беспокойно наблюдая за Силой. Он второй день вёл себя странно: почти не прикасался к еде, двигался вяло, не оглашал окружающее пространство своим щебетанием. Девушка осторожно достала птицу, почувствовав под пальцами мягкие пёрышки.

– Как дела, друг мой? – прошептала она.

Сила посмотрел на неё круглыми глазами, и в этом взгляде она прочла безмолвный ответ: «Как-как? Сама видишь, терплю».

– Я знаю, – всё так же тихо ответила Мика, бережно поглаживая тёплую грудку птицы. – И восхищаюсь твоим терпением. Всё так устроено, Сила. И у нас, и у вас. Нужно терпеть. Тот, кто не может вытерпеть – погибает. Тебе, наверное, особенно трудно? Хочется улететь высоко в небо, на волю. Но не отчаивайся! Помнишь, ты и на ножках раньше стоять не мог? Подожди, дорогой, всё ещё может наладиться.

Сила покрутил головой и пристально посмотрел на Микаэлу.

– Сколько ждать, спрашиваешь? – догадалась она. – Неизвестно, конечно. Но так принято. Жить и ждать.

Аккуратно вернув Силу в клетку, она прислонилась лбом к прохладному оконному стеклу. Мимо скользили тени в темных пальто, у теней были серые лица – в цвет погоде. «Какие странные люди, – думала Мика, – идут такие хмурые. И даже не представляют, какие они счастливые. Хотя бы просто потому, что идут».

В потоке людей мелькнула знакомая фигура – Кристофер. Высокий, но сейчас почему-то сутулый. Когда-то они были неразлучны. Он приходил каждый день, и они часами болтали обо всём на свете, строили планы, делились секретами. После того как её пересадили в коляску, он стал появляться всё реже. Сначала говорил, что много уроков, потом – что занят спортом. А через месяц перестал приходить совсем.

Микаэла смотрела, как он идёт, сунув руки в карманы, пряча голову от моросящего дождя. «Всегда один, – подумала она, – но всё равно ему лучше, чем со мной». Она перевела взгляд на сквер слева от дома. Обычно там на лавках сидели мамочки и смотрели на играющих детей, но сейчас по случаю непогоды было пустынно.

Микаэла считала это место особенным, поскольку в детстве часто приходила туда с мамой. Мама сидела на лавочке, пока Микаэла играла. Вот с тех качелей Мика однажды упала, а на лестничке – споткнулась. В детстве она часто падала, ударялась и всегда что-то ломала. Мама с ужасом на лице неслась к ней. Хватала на руки и шептала в ухо:

– Больно? Больно?

– Не очень, – плача отвечала Мика. Она видела, что маме ещё больнее.

Потом началась деформация кости, Мике стало тяжело ходить, и тогда мама стала носить её на руках.

Вот они медленно идут по скверу, мама прижимает Мику к себе, а та дышит ей в щёку. Они останавливаются, чтобы вместе подобрать красочный осенний лист.

Как прекрасен был их сквер, разукрашенный щедрой палитрой осени! Золотистые и багряные листья один за другим падали с деревьев, укрывая землю мягким, шелестящим ковром. Запах прошедшего дождя пропитывал воздух. Последние цветы – астры и хризантемы – грустно смотрели по сторонам, прощаясь с летом. Вокруг было ярко и тихо, а Мике хотелось плакать. И она плакала, и мама плакала.

А потом появилась инвалидная коляска. Сначала Мика радостно кружилась в ней по дому, исследуя каждый угол, затем носилась по своей улочке, чувствуя встречный ветер на лице. Для мамы и тёти прогулки с Микаэлой превратились в пробежки. Но эти перемены казались к лучшему – Микаэла становилась более независимой. Со временем мама вернулась на работу, и Мика осталась с тётей Анной. Хотя правильнее было сказать – одна. Тётя постоянно гремела посудой на кухне или шуршала тряпкой в комнатах, а когда заходила к Мике, лишь печально вздыхала:

– Терпи, дорогая. Жизнь – это борьба. Все борются.

– И даже дети? – спрашивала Мика, глядя в окно, где соседские малыши возились в песочнице.

– И даже дети. – Тётя хмурила белёсые брови, глядя на племянницу серыми серьёзными глазами.

– А за что мы боремся? – не отступала Мика.

– Каждый за своё, – уклончиво отвечала тётя и уходила, оставляя после себя запах корицы и свежей выпечки.

Мика не понимала, зачем надо бороться. Малыши за окном не выглядели борцами. Разве что иногда спорили из-за ведерок и лопаток. А она оставалась одна, окружённая тишиной, непониманием и безмолвным ожиданием чего-то недостижимого.

Микаэле хотелось в школу, но об этом речь не шла.

– Это слишком опасно! – объясняла мама. —Я договорилась, что учителя будут приходить к тебе на дом.

– Я не хочу учиться дома. Я хочу как все!

Мамины губы дрожали, она молча уходила. Однажды вечером Мика случайно услышала разговор Анны с мамой.

– Может, и вправду Микуле лучше в школу ездить? Какое-никакое общение. В коляске всё-таки не так травмоопасно. А то прямо парниковое растение, – тихонько всхлипывая, говорила тётка.

– Да что ты, – мамин голос звучал встревоженно, – она же то и дело вскакивает. А последний раз вообще умудрилась сломать ногу, просто переставив её чуть дальше, чем обычно. Мы не можем так рисковать.

«Рисковать чем? – с горечью подумала Мика. – Что в моей жизни такого ценного, чтоб бояться рискнуть?» Она откатилась от двери и долго смотрела в одну точку.

Шли месяцы. Учителя приходили на дом. Иногда заглядывали соседские ребята. По субботам приходил психолог. И только вечером, когда возвращалась мама, дом наполнялся жизнью.

– Где мой маленький хрусталик? – громко спрашивала она, сбрасывая на ходу плащ. Аккуратно обнимала Микаэлу, целовала лицо, от нее пахло солнечным светом. Мама расспрашивала Мику, как прошёл день, а потом они вместе читали книжки. Эти моменты Мике казались волшебными. Весь мир вдруг становился мягче и разноцветнее. И тогда терпеть было терпимо… Но только пока не случались переломы. А случались они постоянно. Тогда начинались больницы, доктора, операции. Сколько их было, докторов и переломов?.. Мика не помнила. Они давно перестали считать.

Она ненавидела больницы и не хотела к ним привыкать, хотя была там «своим человеком». В коридорах пахло лекарствами и хлоркой, звенели далёкие телефоны, шаркали ноги пациентов. Иногда Мике казалось, что она прямо там и родилась – в отделении для тяжелобольных. Бывало, медсёстры и нянечки, завидя её, здоровались первыми. Все её знали.

– Не верь им, мама, – шептала Мика. – В этих больницах главное лекарство – враньё.

– Почему ты так думаешь, доченька? – расстраивалась мама.

– Я не думаю, я знаю.

А как ей было не знать! Тебе улыбаются, когда берут анализы. Бурно радуются, когда удаётся вправить кость. И чем громче радуются, тем яснее ты понимаешь, что дела твои плохи.

Дети чувствуют фальшь и пугаются, становясь молчаливее. Они закрываются от взрослых, их милые головки опускаются, как у начинающего вянуть цветка. Именно так Мика нарисовала бы эту картину. Поле с одинаково поникшими бутонами.

Чтобы избежать больниц, она старалась меньше двигаться. Бывали случаи, когда просто не говорила никому о своих новых переломах. Лежала в тишине, прося: «Не трогайте меня. Кости сами срастутся». Мама часто пыталась вытащить Мику на прогулку или в музеи. Но та лишь тихо отвечала:

– Какой в этом смысл? Я всё равно сразу сломаюсь.

Болезнь многое отбирает, но даёт что-то взамен. Слепые слышат острее, глухие видят яснее. А Микаэла научилась мастерски мечтать. Ей виделось, как она кружится в фуэте, словно балерина, в лёгком платье. Как выступает на сцене театра или кино. Но больше всего она мечтала стать фигуристкой. Представляла, что она воздушная снежинка в белом невесомом наряде. Скользила в воображении по льду, ощущая прохладу свежего ветра на лице… Как-то она рассказала об этом маме. Мама присела на край кровати, немного помолчала и сказала твёрдо:

– Всё возможно. Медицина развивается каждый день. Когда-нибудь ты обязательно встанешь на коньки. Нужно лишь ждать и верить.

– Когда? – требовательно спросила Мика.

– Как только ты поправишься. – в голосе мамы звенел энтузиазм.

– Когда поправлюсь? – Мика дернулась, как от пощечины. – Значит, никогда». – Она натянула одеяло повыше, стараясь отгородиться от только что посетившей её жестокой реальности. Нет, ей даже не хотелось плакать. Она привыкла жить за мягкой стеной из несбыточных надежд.

Мама всё поняла и тихо сказала:

– Ты ещё очень молодая, все может измениться.

– А ты становишься похожей на докторов, – сухо отметила Мика.

– Нет, доченька. Я читала на форумах, такое случается. Кости крепнут и становятся не такими ломкими. Я действительно верю, что ты встанешь на ноги. И поживешь нормальной жизнью. Ты у меня вон какая красивая!

– Мам! – резко оборвала Микаэла, и глаза её наполнились слезами. – Мам! – повторила она требовательно. – Ну ответь! Зачем мне эта красота? Зачем?

– Перестань! – мама оборвала её резко, но без злости в голосе.

– Подожди, мамочка, – Мика смахнула слезы, – ответь! Зачем мне такая жизнь? Каждая женщина хочет нравиться. Но кому могу понравиться я? Меня никто не полюбит, ты понимаешь? Перед глазами мелькнуло лицо Кристофера, каким она помнила его до коляски – улыбающимся, живым. – Так зачем же все это? Зачем такая жизнь?

– Я же говорю тебе: я верю. И ты поверь! Ты все сможешь, только всегда помни: не быть – проще, чем быть.

– Мама, я верю тебе, очень верю, но мне ведь от этого не становится легче.

– Всё, что с нами случается, – ответила мама убеждённо, – тяжелое испытание. Его надо преодолеть. Не жить им. Не мучиться! А одолевать. И всё будет в порядке! – А потом рассказала историю о Нике Вуйчиче, человеке, родившемся без рук и ног из-за редкого заболевания. – Несмотря на физические ограничения, – говорила мама, – Нику удалось достичь невероятных успехов. Он доказал, что самое главное в жизни – внутренний дух и желание жить полной жизнью.

Тётя Анна, вошедшая в комнату со стаканом сока, закивала головой, соглашаясь со своей сестрой. Они обе говорили Мике примерно одно и то же. Ну, немножко по-разному. Анна считала, что надо терпеть. А мама – что надо одолевать. Что же касается Мики, то для неё было самым важным – не сломаться.

Шли годы. Мика ждала, надеялась, верила и не верила. Злилась и ненавидела всех вокруг. А в один прекрасный день внезапно успокоилась. Ее психолог сказал бы, что она смирилась.

А потом заболела мама. Она оставила работу, чтобы лечиться. Мика видела, как мама уходит утром и часто возвращается поздно, всегда уставшая. Вечерами сидя у кровати Мики, мама гладила её ноги, но в своих мыслях была далеко. Её тоскливый взгляд скользил мимо дочери, и Мика внутренне вся сжималась, прекрасно зная, что это за тоска.

Когда они выходили на прогулку, мама была молчалива. Мика задавала вопросы, пытаясь хоть как-то отвлечь её от печальных мыслей, но тщетно. Казалось, мама становилась тенью самой себя.

Однажды, увидев радугу, Мика шутя спросила:

– Как ангелы смогли её нарисовать?

Мама улыбнулась и объяснила, что радугу рисует природа, когда лучи солнца проходят через капли дождя. Природа бесконечно мудра и все, что она создаёт – прекрасно. И даже недуг может отчасти быть благом, потому что развивает в человеке силу духа и умение смотреть на мир иначе, более глубоко и внимательно, чем вечно бегущие здоровые люди. Многие из которых не заметили эту радугу.

Мика хотела помочь маме, а вышло, как обычно, наоборот.

Иногда слёзы наворачивались на глаза, и Мика с трудом сдерживалась. «Сколько же бед маме досталось в жизни! За что?» Думая о маме, она уже меньше беспокоилась о себе. Когда мама уезжала в больницу, Мика ждала её всегда с надеждой. «Мама выздоровеет, она же мама. А я помогу ей в этом». В эти моменты очень хотелось жить.

«Живой пример диалектики, – подумала Мика, перебирая свои воспоминания. – Единство и борьба противоположностей. Она не хотела такой жизни, но хотела жить».

Мика снова подъехала к клетке и, подлив свежей воды птичке, строго сказала:

– Ты это бросай! Давненько такого не было. Я надеюсь, ты не забыл. Ты СИничка, а я МикаеЛА, вместе мы СИЛА. Сила, которая нам очень нужна. Будем ждать и жить.

***

Антуан вошел в прихожую, где его уже ждала Мика, одетая для выхода в театр. Увидев ее, он на мгновение потерял дар речи. Она была в длинном черном платье, поверх которого мягко струился тонкий кашемировый кейп. Лёгкий вечерний макияж подчеркивал природную красоту нежного лица. В приглушённом свете Микаэла выглядела яркой звездой, ослепительно сияющей, но недосягаемой.

–Ты потрясающе выглядишь, – признался Антуан. – Теперь мне неловко идти рядом с тобой.

– О, Анте, – впервые назвав его так, засмеялась Мика, – разве такому парню, как ты, может быть неудобно с девушкой в коляске?

– Ты такая яркая.

– Яркая – лучше, чем блеклая, – подмигнула она, слегка подталкивая его. – Пошли, а то опоздаем.

Антуан давно не был в театре и оказался там только из-за Микаэлы. Он мало читал, театры и музеи всегда были ему чужды. Жизнь сама по себе казалась Антуану театром, только куда более реальным и непредсказуемым, где драма разыгрывается спонтанно, без написанных сценариев и известных финалов.

«Посмотрим на что это похоже», – Антуан вертел в руках программку. «Письма Ван Гога брату». Моноспектакль.

Партер и балконы были заполнены до отказа. Свет погас сразу, как только Антуан и Микаэла устроились на своих местах. Музыка плавно залила пространство зала, зачаровывая зрителей, увлекая их в мир грёз и вдохновения. «Григ», – узнал Антуан, расслабляясь в кресле и погружаясь в звуки оркестра. Открылся занавес, прожектор осветил протрет ван Гога во всю стену, служивший единственной декорацией. Актер в черном вышел на сцену и поставил перед собой пустую раму для картины. Голос его зазвучал глухо, словно из глубины души.

– Искусство требует упорной работы и непоколебимой преданности. Я вижу в каждом мазке возможность выразить то, что словами не передать. Когда я стою перед чистым холстом, я чувствую, как вся вселенная проходит через мою душу. И если кто-то назовет меня безумцем, я отвечу – да, я одержим. Одержим светом, цветом, жизнью. В моих картинах – моя душа, моя боль, моя радость.

Актер медленно поднял глаза к портрету, и голос, прежде глухой и надломленный, вдруг обрел силу:

– Я чувствую такую сильную потребность творить, что не могу ни о чем другом думать. В природе, в деревьях, в небе я вижу выражение души. Линия горизонта говорит со мной на своём языке.

Зазвучал оркестр. Антуан завороженно слушал. Мелодия напоминала теплый ветер с юга, ночное небо, полное звезд, парус, полный ветра, уносящий судно далеко за горизонт. Происходило нечто волшебное, наполняющее сердце светом, звуками, чувствами. Исчезла тяжесть, размылась граница между душой и этим залом. Казалось, ничто не может нарушить творящуюся магию – ни боль, ни отчаяние, ни страх.

Ощущение походило на чувство «сборки», о котором писал Кастанеда. Во всяком случае, так его себе представлял Антуан. Главное – найти гармонию с самим собой и слиться окружающим миром.

Антуан взглянул на Мику. Свет сцены отражался в её лице, и оно казалось освещенным изнутри. Она была настолько захвачена спектаклем, что для неё больше никого и ничего вокруг не существовало. Антуан любил её за то, что она не тянулась к нему, не пыталась прижаться, как предыдущие подружки, затаскивающие его в кино на мелодраму и залипавшие при каждой лирической сцене. Она забыла обо всём, даже о нём, и это было ценно для него.

Микаэла была искренней и естественной, во всём оставаясь собой. Но при этом в ней всегда ощущалась тонкая грань отчужденности, как будто внутри ее души, в самом центре, таилось неприкосновенное личное пространство, закрытое от всех смертных.

Голос актера вернул Антуана к действительности.

– Если я часто испытываю возмущение, – громогласно прозвучало со сцены, – то внутри меня царят чистота и музыка.

И вновь воздух содрогнулся под звуками оркестра.

Зажёгся свет. Антуан прикрыл глаза.

– Антракт, – подсказала Мика.

– Хочешь выйти? – Антуан в глубине души надеялся, что она откажется. Ему не хотелось смешиваться с толпой.

– С удовольствием! – обрадовалась девушка. – Давно не видела людей так близко.

Антуан слегка пожал плечами, встал и покатил коляску к выходу.

Толпа в буфете напоминала муравейник. Все суетились, словно давно не ели.

– Что с ними? – спросила Мика, с любопытством разглядывая людей. – Все как из голодного края.

– Музыка пробуждает аппетит. – Антуан постарался сдержать улыбку. —Не хочу показаться занудой, но так и есть. Музыка создает атмосферу расслабленности, которая может стимулировать голод. В ресторанах часто используют этот трюк. Так люди заказывают больше еды.

– У тебя на все есть научная справка, – улыбнулась она.

– Нет, ну правда. И дело не только в аппетите, ученые из Университета Арканзаса, это в Штатах, выяснили, что прослушивание музыки определенных стилей делает еду в буквальном смысле вкуснее. Аж на шестьдесят процентов. Мозг, реагируя на определенные звуки, меняет реакции на вкусовые раздражители. А Оксфордский университет провел так называемое «горько-сладкое исследование», и что ты думаешь? – Антуан привычным жестом поправил очки. – Оно показало, что низкие звуки баса заставляют нас ощущать горечь, в то время как высокие тона фортепианных нот делают еду слаще.

– И какая музыка самая аппетитная? – засмеялась Мика. – Постой, постой, не говори, – замахала она руками, – я сама угадаю. Классическая. Так?

– Нее, – улыбнулся Антуан, – джаз, а за ним – хип-хоп.

– Так мы же классику слушали, – разочарованно заметила Мика. – Почему тогда все тут так аппетитно жуют?

– На это есть еще одна причина, – с преувеличенной серьёзностью сказал Антуан.

– Еще какое-нибудь исследование?

– Скорее наблюдение, —добавил Антуан.

Мика подняла на него полные любопытства глаза.

– Уже вечер, время ужина, они просто проголодались, – пояснил он.

Раздался уже знакомый звук будильника-напоминалки. Микаэла вытащила из миниатюрного клатча телефон и выключила его. Антуан машинально посмотрел на часы. Двадцать ноль-ноль.

За круглым столиком, к которому Антуан подкатил Мику, уже стояли три девушки. Их оценивающие взгляды устремились сначала на Антуана, а затем с любопытством остановились на его спутнице. Девицы переглядывались и перешептывались, но Мика этого не замечала, поглядывая вокруг и улыбаясь.

– Купи мне вон ту булку, – негромко попросила она, показывая на витрину с выпечкой.

Антуан кивнул и устремился к буфету, но через секунду снова оказался возле Микаэлы.

– А пить что будешь? Там есть шампанское, сок, кола и вода, – на одном дыхании перечислил он.

– Сок! – с детским восторгом скомандовала она.

Антуан вернулся с булочками и яблочным соком и для Мики, и для себя. Только сейчас он понял, насколько был голоден. С утра работал в институте, после обеда помчался по магазинам, чтоб купить что-нибудь из одежды, подходящее для похода в театр.

Антуан припомнил, как измучившись и ничего не выбрав, вернулся домой. Он уже возненавидел этот театр, но, подумав о Мике, смирился и удрученно открыл шифоньер. На вешалках висели: пара рубашек, поло, футболки и белый лабораторный халат. – Вот ты где, – прошипел Антуан, глядя на него. – Я всю лабораторию перерыл». В глубине шкафа обнаружились две толстовки и… О чудо! «Не может быть, – не поверил своим глазам Антуан. – Алекс что, оставил его здесь?» Антуан аккуратно вытащил модный замшевый пиджак брата. Примерив его, Антуан посмотрел в зеркало. Как влитой! И как тут не верить в провидение!

– Как вкусно, – Мика чуть ли не мурлыкала от удовольствия. – Музыка и вправду действует магически.

Антуан смотрел на девушку, на её счастливое светлое лицо, и его переполняла любовь.

Прогремел звонок, приглашающий зрителей на свои места. Народ хлынул обратно в зал.

Второй акт был такой же сильный, как и первый. Музыка, магический голос актёра, запах времени окутывали ошеломленную публику. В какой-то момент Антуану стало казаться, что нет никакого спектакля и никакого актера, а сам Ван Гог снизошёл до них.

Прогремел Бах, актер исчез за кулисами, портрет Ван Гога сменился его шедевром. Много синего и немного желтого. «Звездная ночь».

– Раньше я слышал о Ван Гоге только одно, – задумчиво сказал Антуан, когда они вышли из театра, – что он был не в себе. Но в своих письмах он достаточно рационально рассуждает о живописи, о профессии, о Боге, о мироздании… Как он там о мироздании говорил?..

– Сделанное наскоро и кое-как, – подсказала Мика.

– Ну да, в письмах художника нет и намека на душевную непрочность. Я бы сказал даже наоборот – в них звучит мудрость философа.

– Эта гармония лишь на бумаге, – серьёзно сказала Мика. – Её не было в его душе. Хотя кто может знать, что на самом деле творилось в его душе?

– Наверно, у всех великих людей свои странности, – предположил Антуан. – Я где-то прочел, что Бетховену не давалась таблица умножения.

– Даже не верится, – усомнилась Мика, поднимая воротник кейпа.

– Тебе холодно? – встревожился Антуан. – Зря мы пошли пешком, слишком ветрено, надо было вызвать такси.

– Нет, так хорошо вдыхать свежий воздух, а от ветра у меня как будто выросли крылья. А вообще, – продолжила она тему, – мир полон художников, писателей, музыкантов с особенностями психики и даже душевно больных. Большинству из них удается прожить так, что об этом никто не догадывается, потому что они могут сбрасывать внутреннее напряжение посредством творчества.

– Ну да, – согласился Антуан. – Душевнобольные люди – это вообще особая тема. Во время практики в психиатрической больнице я убедился, что людей с психическими отклонениями неверно воспринимать как «обделенных» природой, они просто воспринимают мир иначе. Мы проводили интересные тестирования. Называешь два разных слова и спрашиваешь сначала здоровых людей, а потом больных, что у них общего? Скажем, лев и стол. Здоровые, как правило, ничего внятного не говорят, зато больные рассказывают очень интересные вещи. К примеру, один шизофреник не задумываясь выдал: лев и стол – мужского рода.

Мика расхохоталась.

– Ну да, – Антуан тоже повеселел. – А другой больной на вопрос «Что общего у курицы и арбуза?» с ходу ответил: «Косточки».

– А можно я попробую? – оживилась Мика. – Давай, спроси меня.

Антуан на секунду задумался.

– Готова?

Мика азартно закивала.

– Что общего у карандаша и кроссовка? – Он нарочно задал ей легкий вопрос, ожидая, что она скажет: оба слова начинаются на К.

Мика остановила коляску, внимательно посмотрела на своего спутника и быстро ответила:

– И карандаш, и кроссовок оставляют за собой след.

Антуан изумленно расширил глаза.

– Неожиданно… – Он отметил про себя, что девушка удивляет его уже не первый раз.

– Очень даже ожиданно, – засмеялась Мика. – Я ведь тоже не совсем здорова.

Они стояли на широкой улице, освещенной желтым светом фонарей. Микаэла смотрела на Антуана. Но как смотрела… Какая же она красивая! Открытый лоб, огромные глаза и чувственный рот. Но дело было даже не в отдельных чертах, а в том, как они гармонично сливались в единую мелодию. Антуан слышал эту мелодию и хотел вобрать её всю в себя.

Сверкнула молния, грянул гром.

– Скорее, сейчас начнется дождь, – заволновался Антуан. – Бежим!

Он ухватился за ручки коляски и, толкая её перед собой, побежал по неровной брусчатке.

– Стой, не беги! – сквозь смех закричала Мика, подпрыгивая в кресле. – Я сейчас все косточки переломаю! – Она громко смеялась, но за частыми раскатами грома, Антуан практически не слышал её.

– Мы намокнем, – удрученно сказал он, останавливаясь. Антуан переживал за Мику и жалел, что надел злополучный пиджак брата.

– Тоже мне беда, – рассмеялась она, поднимая лицо к небу. – Давай, дождь, иди к нам! Мы тебя не боимся!

Небо будто услышало её слова, тотчас ударив первыми каплями по брусчатке. Антуан снял пиджак и хотел укрыть легкую светлую голову своей спутницы. Но она отстранила его.

– Пусть, пусть дождь идет, я не хочу от него прятаться.

– Ты можешь заболеть, это опасно перед операцией.

– Жизнь вообще опасная штука, – перебила Микаэла. – Но так хочется в этой жизни хоть раз все отправить к чертям. И ничего не бояться, ничего…

Темнота вокруг сгущалась, фонари светили совсем тускло. И тут хлынул ливень. Полноводные ручьи забурлили вдоль тротуаров. Молнии разрезали небо, то и дело озаряя улицу, раскаты грома оглушали.

Мика раскинула руки, как пересохшее деревце подставила всю себя дождю. И вдруг закружилась на коляске. Так плавно и легко, что Антуан сначала не понял, что происходит. Одной рукой она ловко управляла колёсами, а другой грациозно размахивала в воздухе.

Стихия разгулялась не на шутку. Порывы ветра срывали с деревьев листья, бросая их в лица стремящихся побыстрее укрыться прохожих. А Микаэла смотрела прямо в тёмное, низвергающееся водой небо и кричала:

– Как же хорошо жить! Как хорошо жить!

Глаза ее горели, лицо светилось. Она смеялась и кружилась, а Антуан не мог оторвать от нее взгляд. В голове звучал вальс Грибоедова, а на голову лил дождь. Он лил в глаза, в мысли, в душу. Небеса гремели и полыхали, но Антуан перестал волноваться, соединившись со стихией и доверив ей самое ценное.

В квартиру Мики они влетели промокшими до нитки. Девушка мелко дрожала. Антуан прижал ее к себе и тихо заметил:

– Мы ведем себя как дураки. Еще не хватало разболеться.

– А мне нравится «как дураки». Хочу наконец-то быть дурой. Креативной дурой, вроде твоих душевнобольных. Будет что внукам рассказывать, – она звонко засмеялась, прижимая его руку к своему лицу.

Он смотрел на нее и очень любил, но в его любви была печаль, и эта печаль усиливала любовь.

– Как хорошо, что ты есть. Такая… – прошептал он.

– Правда? – немного по-детски спросила она, заглядывая ему в глаза. – А то бывает… Ты есть, а тебя никому не надо.

– Мне тебя очень надо. Очень… – Он сидел перед ней на корточках и осторожно касался губами её пальцев.

– И мне тебя, – она нежно и доверчиво прильнула к нему.

Антуан поцеловал ее, ощущая новую, странную близость.

– Тебе нужно переодеться. – Он нехотя вернулся в реальность. – Я тоже пойду, приду к тебе завтра.

– Во сколько? – тихо спросила Мика.

– Точно не знаю, вечером. Но не надо меня ждать…

– Глупенький, это мое самое лучшее занятие.

Он улыбнулся.

– Приходи, когда захочешь, Анте. Главное, приходи. Мне очень нужно кого-то ждать. А у меня никого нет, кроме тебя! – Её глаза устремились на него. Взволнованное, открытое лицо наполнилось неведомой силой.

– Конечно приду, – он улыбнулся своей обаятельной улыбкой. – Ты еще устанешь меня выгонять.

Она тоже улыбнулась, прощаясь с ним. Антуан захлопнул дверь, но через секунду снова распахнул. Просовывая в проем мокрую

голову:

– Чуть не забыл! Нет такого слова "ожиданно". О-жи-дае-мо! – по слогам проговорил Антуан. И прежде, чем она успела открыть рот, он испарился.

Антуан вышел, а Микаэла тут же бросилась к окну, как будто хотела проверить, что он ей не приснился. Ночь за окном, свет в окне, а в отражении она… такая.

***

Антуан пришёл домой и, как был, мокрый, сел на стул. В квартире музыканта бушевала музыка с такой же страстью, как и буря за окном. Дрожали стены, вибрировал пол. Антуан машинально потянулся за шваброй, но рука его повисла в воздухе. Стучать не хотелось. Музыка билась в такт с его сердцем.

«Что это со мной? – подумал он. – Кажется, я счастлив».

Антуан переоделся, выпил кружку горячего чая и осмотрел пиджак Алекса. Пришлось признать, что вещь безвозвратно испорчена.

Антуан позвонил брату.

– Салют, – услышал он приятный голос в трубке.

– Я влюбился, – сходу выпалил Антуан.

В телефоне раздался ироничный смех.

– И кто она на этот раз?

– Она не похожа ни на одну из предыдущих.

– Ну, как обычно…

– Говорю тебе, это другое, – раздраженно перебил Антуан.

– И что в ней такого особенного? – уже с любопытством спросил Алекс.

– Всё.

– А голос почему такой сникший? У нее есть другой? Или она не любит мужчин? – Алекс снова перешёл на насмешливый тон.

– Она больна, – с трудом проговорил Антуан. – Серьёзно. У нее болезнь хрустального человека.

В трубке повисла тишина, наполняя пространство глубокой пустотой непонимания.

– Зачем тебе это? – напряжённым тоном заговорил брат.

– Она красива.

– Брось, она калека.

– Мне с ней хорошо.

– Будет плохо.

– Она естественна.

– А чего ей кривляться?

– Она любит жизнь.

– Её у неё нет.

– С ней я бываю самим собой.

– А кем ты бываешь без неё?

Антуан не нашёлся с ответом. Молчание длилось долго, в аппарате слышалось ровное дыхание.

– Ладно, Анте, не кисни. Думаю, ты нашел то, что искал.

– Ты о чём? – не понял Антуан.

– Ты нашел своего пациента. В самый раз проверить на нем и силу разума, и магию твоей музыки. Ты, Анте, ученый немного больше, чем романтик, так что все это хорошо. Дерзай, я побежал.

– Алекс!

– Да?

– Я пиджак твой замшевый испортил.

Пауза.

– Narmani?

– Кажется.

– А вот это куда хуже.

***

Часы показывали, что до встречи с Алексом осталось двадцать минут. Теперь вся надежда Пегги была на него. Он должен помочь вернуть Пьера, заставить его пожалеть о связи с этой доходягой. Пегги вспомнила её хорошенькую мордашку и скривилась как от зубной боли.

Встретить Пьера с этой… было уже слишком. Пегги схватила с кафедры стакан воды и плеснула сопернице в лицо. Та заверещала на весь зал, словно её режут. Подумаешь, немного воды! Стоит, трясётся, тушь потекла, сама такая худенькая, разодетая – прям фото с обложки. А Пьер!.. Пьер, который ещё неделю назад рисовал ей картины их совместного отдыха на Майорке, теперь метался вокруг этой выскочки, бросая на Пегги взгляды, полные яда.

Выходя из зала под прицелом десятков глаз, Пегги едва держалась на ногах. В коридоре она на секунду прислонилась к стене, чувствуя подкатывающую тошноту. К чёрту лифт – слишком много любопытных глаз! Она бросилась на лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, спустилась на два этажа ниже. Там было меньше народу и никто её не знал. Пегги нашла туалет, заперлась внутри и уставилась на себя в зеркало. По щекам текли злые слёзы. «Да какого чёрта я реву? – разозлилась она, яростно вытирая лицо. – Развела сырость!» Она достала помаду и решительно подкрасила губы.

После унизительного инцидента в конференцзале ей ничего не оставалось, кроме как запереться в своей комнате университетского общежития, кипя от злости. Пегги мерила шагами тесное пространство, то и дело останавливаясь у двери. Ей казалось, что в коридоре только и ждут момента, чтобы посудачить о произошедшем. «Пусть только попробуют», – бормотала она, сжимая кулаки.

Пегги просидела в своей комнате до вечера. В животе урчало. «К чёрту всё, надо поесть», – Она накинула объёмный жакет как броню и направилась в ближайшее бистро. Картофель фри манил ароматом, но Пегги заставила себя оставить половину – весы уже показывали пугающие семьдесят шесть килограммов. Грудь, конечно, была её козырем – пышная, высокая, притягивающая взгляды. Но остальное… Если не взять себя в руки, скоро придётся записываться в общество по борьбе с ожирением.

Алекс появился в кафе без трёх минут шесть. Окинув зал спокойным взглядом и не увидев Пегги, он снял коричневую замшевую куртку и повесил её на спинку стула. Алекс изменился с их последней встречи – возмужал, движения стали увереннее. Глаза Пегги невольно вспыхнули интересом.

Возле его столика мгновенно возник официант и с угодливой улыбкой протянул меню. Через секунду он уже просил селфи, старательно выставляя логотип бистро на передний план. Перед Алексом, как по волшебству, появился новенький кофейник. Взяв налитую официантом чашку, Алекс медленно потягивал кофе, вынув свою черную записную книжку и бросая взгляды на входную дверь, фиксируя всех входящих.

Пегги решила, что момент настал.

– Привет, – бросила она с наигранной усмешкой. – Смотрю, ты уже хорошо тут устроился.

Алекс поднялся, демонстрируя хорошие манеры, и жестом пригласил её присесть. Официант снова вырос рядом.

– Готовы сделать заказ? – спросил он с приторной любезностью.

– Ещё бы! – огрызнулась Пегги. – Я заказала тирамису полчаса назад, но ты, недоумок, так и не соизволил его принести.

Официант залился краской.

– Принесите даме десерт, – невозмутимо попросил Алекс. – Вижу, ты не в духе, – заметил он с лёгкой улыбкой.

– А с чего бы мне быть в духе? Парень бросил, потом публично унизил.

Алекс изучающе смотрел на неё. Пегги располнела, лицо стало одутловатым, лак на ногтях облез и, несмотря на дорогой жакет, она выглядела бедной и потрепанной. Её голос – громкий, с хрипотцой, срывающийся то басом, то визгливыми нотами, резал слух и заставлял посетителей морщиться.

История из её слишком ярко накрашенного рта лилась неудержимым потоком. Описание событий перемежались упоминаниями характеристик знаков зодиака, неудачного расположения звезд и неотвратимости кармы. Пегги говорила о своей несчастной любви, о череде неудач последних месяцев. Драматически описала сцену в конференцзале. Её лицо со следами бурной жизни то и дело искажалось трагическими гримасами.

– Завтра ты пойдёшь со мной в чайную, где он бывает каждый вечер, – заключила она, окидывая Алекса оценивающим взглядом, будто товар на прилавке.

– И что от меня потребуется? – осторожно поинтересовался он, пытаясь понять, что связывало стройную утончённую Лолу с крупной бесцеремонной Пегги. И вдруг пришла догадка: именно эта непохожесть и сближала девушек.

– Заставить его ревновать! – прогремела Пегги.

– И как ты это себе представляешь? – спросил он с неподдельным интересом.

– Ты что, идиот? – Пегги торопливо проглотила остатки десерта. Алекс молча смотрел на неё. – Приставай ко мне, а лучше набей ему морду. Пусть видит, как я тебе дорога.

Алекс отодвинул чашку. Он хотел сказать, что представлял всё иначе, но его собеседница уже тараторила дальше, её глаза метались, не в силах сфокусироваться. Пегги проклинала бывшего с такой яростью, что Алексу стало не по себе.

– А ты чего такой? – внезапно обратилась она к нему. – Колись!

– Какой? – не понял Алекс.

– Полноценный.

– Прости? – растерялся он.

– Чтобы стать полноценным, надо иметь комплекс неполноценности. Признавайся, у тебя маленький член, и ты решил заработать столько денег, чтобы все смотрели только на роскошь прикида, а на другое твоё «богатство» внимания не обращали? – Пегги грубо засмеялась, запрокинув голову. Но в её смехе звучала фальшь как у посредственной актрисы.

Алекс зашелся кашлем.

– Пегги, – произнёс он, стараясь скрыть растущее раздражение, – думаю, мы не сработаемся.

Её глаза, слишком ярко раскрашенные синими тенями, расширились от удивления. В них мелькнула одержимость. Алекс повидал за свою жизнь достаточно женщин, чтобы научиться распознавать тревожные знаки и чувствовать момент, когда надо уходить. Положив сто франков на стол, он встал и вышел, оставив Пегги сидеть с открытым от изумления ртом. «Чокнутая», – пронеслось в голове, когда за спиной закрылась тяжелая дверь. Прохладный вечерний воздух коснулся лица. Алекс знал, что принял правильное решение. Некоторые встречи лучше заканчивать, не дожидаясь их настоящего финала.

***

Генеральная репетиция прошла без эксцессов. Лексус пел с удовольствием, сценический костюм его не раздражал. Но был нюанс: отсутствие особой магии зала, восхищения зрителей и восторга фанатов. Фрейя, конечно, не сводила с него глаз, но Лексус связывал это больше с ее собственным творческим дебютом. Она то и дело подлетала к нему, чтобы поправить воротник на рубашке, и так же быстро возвращалась назад.

Недоумение Эрика, обалдевшего от происходящей в его баре незапланированной движухи, постепенно перешло в кивание головой в такт музыке и плотоядное разглядывание Фрейи.

После репетиций все трое выпили пива. Лексус поблагодарил Эрика, оставил десять крон чаевых, подхватил Фрейю и вышел на улицу. Влажный воздух заполнил разгоряченные легкие. Ветер приятно обдувал пылающие лица Лексуса и Фрейи.

Шли молча. Фрейя выглядела мрачной. Возможно, думала о череде предстоящих пустых вечеров, которые её ожидали, начиная с послезавтра. Лексус попробовал представить её обычный день. В его воображении он выглядел так: школа, дом, вечерняя порция зелёного салата без соуса, черный чай и кресло с теплым пушистым пледом. Она сворачивается калачиком, открывает ноутбук и лазит во всевозможные уголки интернета. Там забавно, а в ее комнате – хандра.

– Клево было, – тяжело вздохнула Фрейя, словно в подтверждение его мыслей. – Жаль только, что все закончилось.

Лексус пожал плечами. Для Фрейи, может, и закончилось, а у него ничего еще даже не началось. Все покажет завтрашний вечер. От одной мысли об этом Лексуса охватило волнение. Ладони вспотели и неприятно скрутило живот. Лексус вытащил из кармана куртки сигареты и неуклюжим движением закурил. «Это нормально», – успокаивал он себя. Он слышал, что даже самые известные музыканты испытывают мандраж перед выходом на сцену. Хотя, глядя на них, в это слабо верилось. Они выскакивали к народу с в глазах с той дерзостью, о которой как раз и говорила Фрейя. Дерзость, не оставляющая равнодушным никого. Интересно, где она усмотрела её у него? Лексус непрерывно курил, но никотин не успокаивал, а наоборот будоражил нервы.

– Да ну его, это завтрашнее выступление, – неожиданно махнула рукой Фрейя. Она будто все это время подслушивала мысли Лексуса. – Там все равно будут только пропойцы, – презрительно фыркнула она.

Лексус не ответил. Он знал, что если его заметят эти «пропойцы», то вся остальная публика окажется у него в кармане.

Субботним вечером разгорячённая публика битком забила бар «Gamla Krogen». За длинным столом, состоящим из четырех сдвинутых столиков, изрядно подвыпившая компания парней и девушек праздновала день рождения толстяка с красным поросячьим лицом. Одетые в одинаковые жёлтые футболки с эмблемой шведской сборной по хоккею, они поочерёдно выкрикивали тосты, на спор заливали в себя пиво кружками и раскатисто ржали. Возле бара толпились в ожидании места опоздавшие, да так, что яблоку негде было упасть.

«Вот оно, – возбужденно думал Лексус. – Публика – это то, чего так мне не хватало». Он стоял в свете софитов, босой, в белых джинсах и белой льняной рубашке с большим отложным воротником на индийский манер. Три расстегнутые пуговицы открывали грудь, по которой уже стекали первые капли пота.

Пульс учащался с каждой песней. Софиты плавили время, превращая минуты в мгновения. Электричество музыки протекало сквозь пальцы Лексуса на струнах гитары в зал и обратно. Первые три песни – как глубокий вдох, неторопливое накопление энергии. Грубоватые деревянные доски сцены покалывали босые ступни, но это только обостряло чувства.

В ожидании триумфа Лексус чувствовал такой острый прилив любви к пришедшим в бар, что у него перехватило дыхание. Ему казалось, будто все они пришли сюда не выпить, а послушать неподражаемый голос музыканта и восхититься его талантом. А пока и он сам, и они разогревались в предвкушении чуда.

Шестая, седьмая песня. Рубашка насквозь промокла от пота, воротник измялся. Язык прилипал к нёбу после каждого куплета. В углу бара официант уронил поднос, но дребезг металла перекрылся рёвом музыки. Взгляд Лексуса скользил по лицам, ища отклика, жаждая признания. Публика выглядела как море в штиль: плотной и непрозрачной. И только к девятой песне Лексус понял: что-то не так. От зала исходило равнодушие, пустое, холодное и шумное.

Бар галдел. Посетители смеялись, громко разговаривали, стараясь перекричать Лексуса. Смотрели сквозь него. Сердцевиной веселья стала компания пьяных «хоккеистов», а он словно сидел на скамейке запасных.

«Индийская страсть» была задумана кульминацией вечера и стояла под номером «10». Последней. Остальные песни неожиданно быстро закончились, и подошло время триумфального финала программы. Лексус мысленно воззвал ко всем богам на свете, поднял голову выше и, улыбнувшись мальчишеской улыбкой, заговорил в микрофон:

– В этот суперский субботний вечер я приготовил вам подарок. Свою новую песню, которую еще никто не слышал. Уверен, вы ее оцените. – Никто на него даже не посмотрел. – Начнем? Готовы? – бодро спросил он, чувствуя, что не может завладеть вниманием зала.

Посетители в упор не замечали Лексуса. Слишком много в их жизни случалось субботних вечеров, когда приходилось слушать бездарных, посредственных музыкантов.

«Ну ладно», – зло подумал Лексус. Отступать было некуда. «Начнем», – повторил он сам себе и ударил по струнам.

Оглушительные звуки заполнили зал. Лексус запел.

– Ритм крови – свобода! – Слова вибрировали в каждой клетке тела, рвались наружу, как крик индийских улиц, сильно и чисто звенели в прокуренном сумраке бара.

Стук стаканов. Гул. Гам. Всем было откровенно наплевать. Это не публика, это те самые пропойцы. У Лексуса пересохло в горле, стало трудно произносить слова. Вдох. Надрыв.

– Ритм крови – свобода! – повторял Лексус упрямо, как заклинание древних бунтарей. Удар. Пауза. Выдох.

Боковым зрением Лексус увидел Фрейю. Она стояла с бокалом в гуще людей и растерянно раскачивалась под музыку. Рядом околачивался бармен Эрик.

Чувство стыда нахлынуло на Лексуса. Фрейя так долго готовилась к этому дню. А Эрик позволил ему репетировать у себя в баре. Лексус хотел провалиться сквозь землю. Он в отчаянии продолжал петь, желая, чтобы всё побыстрее закончилось, и можно было убежать и никогда не возвращаться. «Господи, какой позор, как тогда… С Олафом…»

Вдруг молодой парень в глубине бара залез на столик и начал танцевать, подпевая. Его соседи одобрительно загорланили и тоже стали пританцовывать. Их настроение перекинулось на соседние столики. Вскоре весь зал уже бурно шевелился и громко пел вместе с Лексусом.

– Ритм крови – свобода! – хором, как боевой клич, выкрикивала компания в жёлтых футболках, вытягивая в сторону сцены руки с пивными кружками.

Песня – жаркая, стремительная – разнеслась и заполыхала, унося с собой и горечь неприятия, и холод равнодушия. И люди ее слышали. Они ее пели! Эти самые пропойцы, которых еще минуту назад не интересовало ничего, кроме самих себя. У него получилось, он сумел зажечь их сердца! Зал восхищенно вопил, аплодировал, а под конец публика чуть не разнесла все заведение.

«Вот оно!» – затаив дыхание, думал Лексус. Нет, не публика и не фанаты. Мечта! Он стоял в свете софитов, взмыленный, босой и бесконечно счастливый. Мечта Лексуса наконец сбылась.

***

И снова тот самый сон. Бульвар. Мороз. Вивальди в ушах, снег валит хлопьями. А вот и она – витрина, и в ней… Человек без лица. Внутри поднимается леденящий ужас… Антуан усилием воли заставил себя проснуться.

Над головой нависал белый угрюмый потолок. Ветер барабанил в окна невидимыми кулаками. Антуан тяжело вздохнул.

– Сколько это будет продолжаться? – удрученно подумал он. – Бесконечный кошмар. И никак от него не отделаться.

Психологические техники ван Херша не помогали, как, впрочем, и все другие методы.

– А что, собственно, меня так пугает? – рассуждал Антуан, глядя в потолок. – Красивый бульвар, приятная музыка. Подумаешь – не вижу своего лица. Я с детства плохо вижу. Это явно связано с неприятностями в институте. Я стал параноиком… И шарахаюсь от собственной тени.

Он нашёл ещё несколько доводов в пользу своей чрезмерной тревожности и тяжело вздохнул. Убедить себя в безобидности сна не получалось. Нарастало предчувствие неминуемой беды.

Спустя час Антуан выехал из подземной парковки и направился в институт. Разразившаяся ночная гроза над городом перешла в нудный дождь, неприятный и беспросветный. Густой туман плотно прилипал к лобовому стеклу.

– Надо же, и погода выдалась под стать моему настроению.

Антуан свернул направо и через пару минут оказался на Регерингсгатан. Возле номера девятнадцатого замедлил ход. На стеклянном здании черными неброскими буквами читалась надпись: «Spotify». Там располагался головной офис компании. Антуан с любопытством вглядываясь внутрь, но ничего не увидел, кроме расплывчатых теней за потоками воды на стёклах.

Эк и Лоренстон – революционеры музыкальной индустрии. Создатели приложения Spotify, в котором можно было легально слушать музыку, аудиокниги и подкасты, не скачивая их на устройство. Это стало началом конца традиционной индустрии звукозаписи. Хорошее качество звука, прекрасная скорость, огромная фонотека, фильтры и то, что до этого не делал ни один сервис – персональные подборки, которые Spotify предлагал слушателям, анализируя их предпочтения.

«А ведь все началось с идеи, – размышлял Антуан. – Именно с нее. Два совершенно разных человека, одержимых одной идеей, воплотили ее в жизнь. А им ведь тоже было нелегко. У них хватило духа и терпения». Антуана словно озарило. Терпение! Вот чего ему не хватает. «Я все время куда-то спешу. Несусь сломя голову. А это не есть хорошо. Как там, в пословице? " Таракан, что бежит, в суп попадёт.". – От мысли о таракане Антуан зябко поежился. – Нет, не то. – Он принялся перебирать в памяти поговорки. – Медленно— это быстро, – вспомнил он. – Вот, точно». Надо успокоиться, и все обязательно получится. Как у Эк и Лоренстона, Рентгена, Флеминга и многих других.

Припарковав машину на месте для сотрудников, Антуан открыл дверцу и почувствовал в кармане вибрацию мобильного телефона.

– Алло, – ответил Антуан. Молчание. – Я слушаю. – Слышалось лишь тяжелое дыхание. Неприятный холодок пробежал по спине. – Ну вот, опять эта тревога. Нет, ерунда, – быстро взяв себя в руки, прошептал Антуан. – Наверно не туда попали.

Выйдя из машины, он включил сигнализацию и направился к институту.

– У герра Петерсона процент кислорода в крови – 94, не нравится мне это, – услышал Антуан голос дежурного врача, обращавшегося к своему коллеге.

– Бывает, – отозвался тот. – Один процент ниже нормы, не беда.

– Ну, не знаю, – озадаченно продолжал доктор. – Если бы наша ДНК отличалась на один процент от нормы, мы сейчас были бы шимпанзе.

– Ему восемьдесят семь. Дарвин сказал бы: «Пусть умрет». Но если тебя это так беспокоит, дай распоряжение, чтобы ему надели кислородную маску, – посоветовал второй врач.

Антуан сидел в ординаторской, слушая докторов, и листал историю болезни недавно поступившего пациента с опухолью мозга. Классическая картина. Пациента готовят к операции. Она запланирована на понедельник. То есть через два дня. Нет, за два дня Антуан не успеет ему помочь. Нужен тяжелобольной пациент, но где его взять? Удивительно, но во всей огромной клинике нет подходящего больного.

Антуан вышел из ординаторской и, проходя мимо одной из палат, услышал из открытой двери истошный крик. Антуан вбежал внутрь и увидел бледное скорченное лицо старика.

– Что случилось? Вам плохо?

– Судно, подайте судно, – с трудом выдавил больной.

Антуан вытащил посудину из-под кровати и помог измученному старику справить нужду.

– Слава Богу! – выдохнул старик. – Думал, не удержусь.

– У вас вот тут есть кнопка, – Антуан указал на висящее над кроватью устройство. – Нажмите на нее, и к вам сразу же придут.

– Сынок, я уже второй час жму на эту чертову кнопку!

– Странно… – Антуан осмотрел устройство. – Может, сломалась. Давайте так: вы нажимайте, а я пойду на сестринский пост и проверю, работает ли сигнал.

Старик крякнул, кивая головой, и морщинистым пальцем надавил на кнопку. Антуан вышел в коридор и услышал знакомый сигнал. Значит, система исправна. На посту сидел медбрат Линус Йохонсон. Он увлеченно смотрел на смартфоне хоккейный матч.

– Ты что, обалдел? – возмущенно спросил Антуан. Йохонсон вытащил из уха наушник и удивленно поднял глаза. – Ты что делаешь? Пациенты до тебя не могут достучаться.

Медбрат глянул на дисплей.

– Опять триста двадцать пятый, – пробубнил он. – Этот крендель достал уже. Если идти у него на поводу, он будет гонять тебя двадцать четыре на семь.

– Ты в своем уме? В палатах тяжелобольные. Этот мужчина чуть не обмочился. А ты тут развлекаешься. – Антуан старался подавить поднимающийся гнев.

– Я ему предложил надеть памперс. Но он отказался. – Демонстрируя полное равнодушие, медбрат боковым зрением продолжал следить за игрой.

– Ты! Ты как себя ведешь? – хватая воздух ртом, выкрикнул Антуан. – Это халатность, преступление!

– Преступление? – Лицо медбрата расплылось в нехорошей улыбке. – Кто бы говорил. – Йохонсон встал из-за стойки и вплотную подошел к Антуану. – Ты сам-то что тут околачиваешься? – От медбрата пахло недавно выкуренным табаком.

Кровь прилила к лицу Антуана. «Значит, его даже не было на посту», – понял он.

– Вали отсюда, великий ученый. Да побыстрее, – прошипел медбрат. – Нашелся защитник пациентов. Или ты думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? – Антуан отшатнулся и попятился. – Вали, вали, и только попробуй тут еще раз показаться. Ищи свою жертву в другом отделении. Снова увижу тебя здесь, быстро на чистую воду выведу. Тогда и поговорим о преступлении.

Медбрат вернулся на свое место и демонстративно надел наушник. Антуан больше ничего не сказал. Мозг оцепенел, и в нём звенело одно хлесткое слово: «Мразь». Как будто кто-то бесстрастно его произносил на повторе: «Мразь, мразь, мразь». И этот кто-то был не Антуан.

Он вернулся к больному, сообщил, что кнопка работает, и поднялся к себе в лабораторию.

Лексус

Лексус проснулся от жажды. В горле пересохло, язык превратился в наждачку. Музыкант с трудом разлепил тяжёлые веки и сощурился от яркого света. Старые настенные часы показывали полдень.

«Не фига себе», – присвистнул Лексус и кое-как сполз с дивана. Ноги гудели. Опираясь о шершавую стену, согнувшись и покачиваясь, он поплёлся искать бутылку.

Холодная вода обожгла горло. Лексус жадно глотал её и оживал. Потом рухнул в крутящееся кресло – центр его мини-студии – и какое-то время просто сидел, глядя в одну точку.

Вчерашний вечер вдохновил и взбудоражил его, но теперь всё это казалось сном. Так уже, бывало, и не раз. Лексус силился вспомнить подробности, но в голове всплывала только одна картина: он стоит на сцене босиком, мелкие деревянные щепки впиваются в ступни. Он пошевелил пальцами ног и поёжился, хотя на самом деле ничего не почувствовал.

Краем глаза он заметил на компьютерном столе пустые пивные банки, ощетинившиеся торчащими окурками, и пустые пакеты из-под чипсов. Значит, триумф реально состоялся, и праздновали его именно тут.

Музыкант глотнул ещё воды, и память неуверенно начала проясняться. После выступления, под впечатлением от успеха, они с Фрейей пришли к нему отметить. Эрик из «Ван Гога» тоже увязался с ними. Обычно Лексус к себе никого не приглашал – в его обители было слишком мало места. Но вчерашний день обычным не назовёшь.

Крепко выпив, они просидели до утра. Пели, шумели, даже ненадолго вздремнули перед тем, как разойтись.

Вчерашний успех оказался таким же настоящим, как букашка, ползущая по шторе, и его гудящая тяжёлая голова. Лексус, сделав над собой усилие, встал и убрал весь мусор. На скорую руку приготовил смёргос – намазал маслом ломоть ржаного хлеба из муки грубого помола, положил сверху тонкие ломтики копчёной ветчины и кружок вчерашнего варёного яйца. По комнате поплыл острый запах копчёностей. Налив кофе из кофемашины, Лексус, как был, в трусах, плюхнулся в кресло перед компьютером. Не терпелось просмотреть новости в чате. Наверняка кто-то уже оставил комментарий о вечере в баре. Музыкант откусил кусок смёргоса и уставился в экран.

Первый отзыв начинался так: «ЛЕКСУС ПРОПЕЕЕЛ ПОСЛЕДНИИ БОТИНКИ». Глаза полезли на лоб, кусок во рту словно мгновенно разбух, и Лексус с трудом проглотил его. Отложив смёргос, кликнул на ссылку. Автор писал: «ЛЕКСУС ПРОПЕЛ ПОСЛЕДНИЕ БОТИНКИ. Слышь, парень, прекращай петь, а то скоро пропоёшь и последние трусы». Под мерзким отзывом стояли десятки лайков. К такому удару Лексус не был готов. Ничего более обескураживающего в своей жизни он не слышал. «Тор! Опять этот гнусный Тор!» – застучало в висках. Лексус не верил своим глазам. «Он же наверняка знает, что вчера всем понравилось. Был там сам или кто-то рассказал – не важно. Какого чёрта он ко мне прицепился? Что ему надо?»

Лексус в недоумении снова и снова перечитывал комментарий. Да и как тут было понять – где он, Лексус, а где Тор? Зачем успешному, благополучному Тору хейтить обыкновенного Лексуса?

На экране появилось фото Фрейи и раздался звонок. «Видимо, она тоже прочла пост», – догадался он, но отвечать не стал. Протиснулся в крошечную ванную, влез в душевую кабину и быстро ополоснулся. Натянул одежду и, как обычно, надвинув бейсболку на глаза, отправился в «Кафеонию».

Сел за тот же столик, что и в прошлый раз – отсюда хорошо просматривался весь зал. Девочка-официантка узнала Лексуса, улыбнулась и полетела лёгкой походкой в его сторону.

– Меню нужно? – кокетливо спросила она, протягивая потрёпанную картонку. – Или сразу закажете?

– Капучино и две булочки, – попросил он, отвечая улыбкой на улыбку.

Официантка кивнула и упорхнула. Лексус устроился поудобнее, осмотрелся. Кроме него в зале сидели ещё пятеро. Но никто из них не мог быть Тором.

Молодая женщина напротив нервно поглядывала на часы. Трое мужчин в полицейской форме громко обсуждали футбол. Две промокшие под дождём подруги в одинаковых красных платьях молча ждали заказ и бросали на Лексуса многозначительные взгляды.

– Эй, красавчик, – окликнула одна из них, с выжженными перекисью волосами, – не хочешь к нам присоединиться?

У неё было усталое вытянутое лицо с тёмными кругами вокруг тусклых глаз. Поправив мокрую прядь, упавшую на лицо, она выпятила неестественно большие губы, привлекая внимание Лексуса.

– Нет, крошка, спасибо, – отказался он. – Я жду кое-кого.

Полицейские притихли и с любопытством уставились на него. Лексус низко опустил голову, сделав вид, что копается в телефоне. «Только этой дуры сейчас не хватало», – выругался он про себя. Ему не хотелось, чтобы его запомнили там, где он поджидает добычу.

Официантка принесла заказ, аккуратно переставила всё с подноса на стол и снова растворилась в зале. От булочек шёл божественный аромат – пряная корица смешивалась с терпкой гвоздикой. На посыпанной сахаром корочке поблёскивали ягоды. Лексус отхлебнул кофе, мысленно похвалив бариста, и отломил кусочек тёплой сдобы.

В кафе ввалилась компания ребят. Лексус напрягся. Стильные накачанные парни остановились у стойки, пробежались глазами по меню, перекинулись парой фраз с барменом и, ничего не купив, вышли на улицу. «Чёрт, – разочарованно подумал Лексус. – Да где же этот Тор?»

Музыкант просидел в кафе больше часа. Посетители заходили и выходили, но Тор всё не появлялся. «Так можно всю жизнь здесь проторчать. Нужен другой план, чёткий и действенный». Погружённый в мрачные мысли, Лексус потягивал четвёртую чашку кофе, перестав ощущать его вкус. Периодически он встречался с непроницаемым взглядом бариста, серое лицо которого покрывали мутные бисерины пота, а растрёпанные космы залепили лоб. Казалось, этот работник кафе боролся с желанием вышвырнуть всех из «Кафеонии», чтоб вслед за ними свалить и самому. «Странный тип, – отметил про себя Лексус, – как будто его сюда насильно затащили».

И вдруг он понял, как найти Тора. «Нужно идти к Эрику!» Ведь именно он знает Тора и указал ему на это место. Наверняка у Эрика есть и его адрес, и его телефон. «Эри-и-ик!» – зазвучало как «Эврика». Возликовав, Лексус помахал официантке, прося счёт.

Всё повторилось в точности как несколько дней назад. Девочка-официантка извиняющимся тоном принялась объяснять ошибки, сделанные в чеках, и с наивным видом просила оплатить по прейскуранту. В каждом её слове Лексусу слышалась издёвка. «С утра Тор, теперь она, да за кого они все меня принимают!» – вскипел он, взял чеки, с вызовом посмотрел на официантку и тихо заговорил:

– Я тебя понял. Теперь ты всё это повторишь полиции, которая сидит за соседним столом.

Официантка выпучила глаза и так же тихо пробормотала:

– Это не я придумала, я не хотела. Правда.

– А кто? – стиснув зубы, спросил Лексус.

– Тор! – почти шёпотом сказала она.

– Тор? – голос Лексуса сорвался от изумления.

– Да, – беззвучно всхлипывая, повторила официантка.

– Как, где, где он? – Лексус путался в словах. Девушка, часто моргая, не отвечала, как будто не понимала вопроса. – Где Тор? – прохрипел Лексус, теряя терпение.

– Да вон он, – пискнула она, кивая в сторону бара.

Лексус повернул голову туда, где одиноко стоял бариста и быстро печатал в мобильнике.

– Этот? – недоверчиво спросил он.

Официантка кивнула, продолжая всхлипывать.

Лексус встал и медленно двинулся к бару. Жиденький бариста теперь казался ещё хлипче. «Это невозможно, – думал музыкант, – всесильный Тор, ценитель музыки, не может быть жалким бариста». Полный сомнений, Лексус обернулся к официантке. «Точно он?» – безмолвно спрашивали его глаза. Она утвердительно кивнула.

Лексус подошёл к стойке. Сотни раз он представлял себе эту встречу. Что он скажет, а главное, что сделает. И хотя каждый раз всё представлялось по-новому, такого Лексус не ожидал. То, что он делал последнее время в своей жизни: спал, ел, сочинял, страдал – всё пропиталось мыслями о Торе. Лексус жаждал наказать, буквально задушить гада за пережитые унижения. Но это было не все. Глубоко внутри Лексус мечтал попробовать хотя бы маленький кусочек жизни Тора, вкусить от «дольче вита».

Лексус растерянно смотрел на бармена и ничего не понимал. Как этот хлюпик мог быть могучим Тором? Нет, это так же невозможно, как если бы старый велосипед объявили новым спорткаром. Лексус вспоминал фотографии, выложенные на странице Тора, искал, что могло связать их с этим жалким типом. Но ничего подобного там не было. Здесь явно ошибка.

Видя, что на него смотрят, бармен напрягся, но глаз не отводил. Ехидно скривив губы, он нагло разглядывал Лексуса. «Точно не он, мало ли на свете людей с именем Тор», – Лексус находил в сомнении даже некоторое облегчение.

Но чем дольше он вглядывался в бариста, тем сильнее тот напоминал кого-то. Круглые бегающие глаза, насмешливый оскал… Взгляд Лексуса упал на бейджик, приколотый на груди бармена. На белом клочке бумаги чернели четыре буквы: «ОЛАФ».

Лексус обомлел. Кошмар его детства. Лексус присмотрелся внимательней. Чёрт, точно! Олаф. Собственной персоной. И как это он его сразу не узнал? Мысли понеслись в разные стороны, как толпа, разбегающаяся при пожаре. Получалось, Тор – это Олаф, или точнее, Олаф – это Тор, а Тор – это бариста. Ничего более нелепого и смешного Лексус в жизни не слышал. Он не выдержал и захохотал. Олаф ощерился своей кривой улыбкой и загоготал в ответ.

– Ну что, сделал я тебя! – выдохнул Олаф, задыхаясь от смеха.

Они смеялись без остановки. И чем больше старались унять смех, тем громче хохотали. Посетители изумлённо таращились на них.

Наконец истерика утихла. Вместе с ней ушла и вся злость на Тора.

– Брось ты это дело, – сказал Лексус по-дружески, имея в виду то ли фальшивые чеки, которые он всё ещё держал в руке, то ли гадские отзывы или ненавистную Тору работу.

За Лексусом весело звякнула дверь. Он шёл свободный, как вчерашний школьник, с красивой музыкой в груди. Он шёл, улыбаясь и тихо поругивая себя: «Ну и дурак же я. Надо же было так загрузиться, даже воздуха перестало хватать. А ведь от недостатка кислорода страдают в первую очередь мозги». Теперь Лексус знал это точно.

***

Привычная обстановка лаборатории помогла Антуану прийти в себя после стычки с наглым санитаром. Коллеги увлечённо работали над своими проектами. Гудело оборудование и вытяжки, возились в клетках подопытные крысы, клацали кнопки клавиатур. В воздухе пахло мышиным помётом и назревающими открытиями.

Антуан сел за свой стол и включил компьютер. Установленный на нем цитатник высветил на мониторе фразу Уинстона Черчилля: «Это ещё не конец. Это даже не начало конца, но, возможно, это конец начала».

Антуан снял очки и откинулся на спинку стула. Мысли тотчас снова вернулись к недавней ситуации. «Что это, предупреждение из прошлого? Нехорошо это все, ох как нехорошо. На что намекал Йоханссон?» Медбрат был ставленником профессора Ингерман. То ли сын ее подруги, то ли ее собственный племянник. Во время того злополучного консилиума профессорша упоминала именно Йоханссона как свидетеля «незаконной» деятельности Антуана. Тогда он подумал, что они просто сговорились против него, и особо этому факту не придал значения. Но сегодняшняя ухмылка медбрата заставила Антуана всерьез забеспокоиться. Она если и была похожа на блеф, то на блеф очень искусного игрока.

– А может, он действительно что-то знает? – засомневался Антуан. – Но откуда? – Ладони моментально вспотели, во рту пересохло. – Нет, этот кошмар уже в прошлом. – Он сглотнул и снова надел очки.

Интуиция подсказывала, что это не финал, а лишь временное затишье. Как сказал Черчилль: «Конец начала». Антуана, казалось, просто отшвырнуло взрывной волной от эпицентра событий. Все еще впереди.

В уголке экрана зажглось оповещение о новом письме. Антуан переключился на электронную почту. Пришла короткая записка из института нейробиологии в Америке.

«Мне очень понравилась Ваша статья "Музыка человеческого мозга". Я думаю, скоро всех нас ждут ошеломляющие новости из Стокгольма. Если будете в Нью-Йорке, обязательно загляните ко мне. Буду рад познакомиться с Вами лично. Успехов. Профессор Дэвид Абри».

«Профессор Абри?» – Антуан в волнении несколько раз перечитал письмо. Сам Дэвид Абри, светило мировой величины, взял и написал ему! И не просто написал, а похвалил его статью. Невероятно! Нахлынувшая эйфория распирала грудь, стало тяжело дышать. Антуан вытащил из кармана ингалятор и прыснул в горло.

– Все в порядке? – услышал он голос сидящего за соседним столом Томаса.

– Что? – не понял Антуан.

– Тебе нехорошо?

– Нехорошо? – хриплым голосом повторил он. – С точностью до наоборот. Мне давно уже не было так хорошо. – Антуан поймал озадаченный взгляд Томаса, направленный на небулайзер. – Ты про это? – пряча лекарство в карман, спросил он. – Это так, по привычке. У меня бывает, – пояснил он смущённо, представляя, какое идиотское выражение у него сейчас на лице.

Томас вернулся к своей работе. Антуан еще несколько минут пялился на монитор. Всего пара строк, и жизнь вновь заиграла яркими красками, он снова готов к великим свершениям. На почту пришло письмо от Мики. Она приглашала его вечером на выставку в «Музей современного искусства». «С утра думаю, что бы такого сделать, чтобы мой день стал еще лучше, – писала она. – Наконец придумала. Хочу в музей. С тобой. Встретимся у входа в 19». К сообщению было прикреплено приглашение на выставку.

И снова Антуан не мог оторвать глаз от монитора. Перечитывал и перечитывал сообщение. Так бывает, откроешь письмо, а оттуда слова вылетают как солнечные зайчики, касаясь волос, лица и самого сердца. И в этом сиянии ты сам начинаешь светиться. Потому что есть такие люди на земле, общаясь с которыми, ты будто пьёшь солнце.

Письмо напомнило Антуану кое о чем, и он повернулся к Томасу.

– Слушай, твой отец ведь работает в Каролинской клинике? – Антуан старался, чтобы голос звучал непринужденно.

– Да, а что?

– Там ведь лечат людей с несовершенным остеогенезом? Ну, хрустальную болезнь? – Антуан и сам знал ответ, спросил просто для затравки разговора. Томас кивнул, с интересом глядя на приятеля. – Не мог бы ты… – Антуан на секунду замялся. – Попросить отца сделать копию медицинской карты одной пациентки? Она моя родственница, я хотел бы знать, как проходило лечение.

– Конечно, без проблем. Имя?

Антуан сглотнул.

– Микаэла Юзефсон.

– Хорошо, узнаю, – просто ответил Томас и снова погрузился в работу.

***

Фрейя переминалась с ноги на ногу возле дома Лексуса, зябко кутаясь в легкую куртку. Холодный ветер пробирал до костей, а девушка уже не первый час ждала появления музыканта. Завидев наконец знакомый силуэт, Фрейя не сдержала раздражения:

– Наконец-то явился, – процедила она сквозь зубы, плотнее запахивая куртку на груди.

– Меня здесь нет. Тебе это только кажется, – он криво усмехнулся. – Я только что покончил с собой, старым. Новый я ещё не начался. – Он открыл дверь, пропуская Фрейю вперёд.

– Ты пост видел? – Фрейя растерянно заглянула в его горящие глаза.

– Видел, и Тора тоже видел.

– Да я не о Торе. Алекс Берг! У него миллионы подписчиков. Он такое о тебе написал! Теперь точно можно забыть о Торе.

– Алекс Берг? – опешил Лексус, открывая крышку ноутбука. На мониторе по-прежнему висел комментарий Тора.

– Вот, – показала Фрейя, – прямо под ним.

Лексус кликнул на ссылку.

«"Место, где рождаются звёзды". Так звучит слоган комьюнити "Мюзикинтернациональ". Звезда, о которой пойдёт речь, родилась на 10 часов раньше, чем её узрел я, меня снова опередили. И никто-то, а сам Могущественный Тор. Да, речь о музыканте Лексусе. Неудивительно, что его открыл именно Тор – бог грома и молний явно знает толк в ярких вспышках».

Далее Берг писал, как услышал Лексуса и посмотрел видео из бара. Блогер делился свои впечатлением: «Лексус – редкость. Бунтарь с уникальным стилем и голосом. Он нашёл свой путь». Слова Берга звучали так убедительно, что у Лексуса даже закружилась голова. Пост завершался следующим абзацем: «Рождение новой звезды – это всегда чудо. Её свет моментально заполняет интернет-пространство. И прежде, чем человек сам понимает, что произошло, он уже сияет высоко в небе».

– Всё-таки круто у нас получилось, – с видом победителя заявила Фрейя. – И это всё твой «лук». – Лексус хотел возразить, но не успел. Она внезапно завизжала и запрыгала на месте. – Сорок две тысячи! Сорок две тысячи! – вопила она, сбив кружку со стола. Хрупкий фарфор разлетелся мелкими осколками. – Ой, прости. У тебя в комнате совершенно нет места, зато есть уже сорок две тысячи подписчиков. – Фрейя пустилась в пляс. – Просто зашибись!

Лексус впал в ступор. Слишком много потрясений для одного дня.

***

Алекс принимал холодный душ, когда телефон разразился заполошной трелью. Выключив воду, Алекс наспех обернул бедра полотенцем и помчался в комнату, оставляя за собой дорожку мокрых следов.

– Надеюсь, я не вытащила тебя из постели? – голос Лолы выдавал её надежду именно на такое развитие событий. – У меня скоро встреча, хотела успеть поймать тебя до неё.

Алекс потянулся к бутылке с водой «Evian», и ногтем большого пальца сковырнул откидную крышку.

– Алекс? Ты здесь?

– Конечно, – ответил он, делая жадный глоток.

– Слушай, насчет вчерашнего… Из-за Пегги… – Лола явно напряглась.

– Да брось ты. Это было целых двенадцать часов назад.

– Точно не злишься?

Алекс рассмеялся.

– И как она тебе? – спросила Лола уже спокойнее.

– Скажем так, спонтанная особа. Вы с ней – как день и ночь. Ты, например, не такая… рациональная.

– Да, я другой формации – это правда. – Пегги порой чересчур… откровенна. Не всем это по душе.

– Иногда за откровенностью прячется обычное хамство.

– Нет, просто она живет в режиме «всё пофиг». Режет первое, что в голову взбредет.

– Это точно. Круглая пофигистка, одна сплошная окружность.

Лола расхохоталась:

– Это всё стресс. Заедает неприятности булками.

– Если продолжит в том же духе, неприятностей только прибавится. Ладно, забудем о ней. Как ты сама? Каково это – быть хозяйкой галереи?

– Учусь быть снобом в искусстве. Кстати, ты очень понравился Пегги. Говорит, мы с тобой идеальная пара. Она заметила в нас что-то общее – неприступность, даже надменность. – Лола хохотнула. – Правда, добавила, что ты сразу обезоруживаешь человека своей улыбкой, и это поначалу сбивает с толку. Кажется, будто ты весь нараспашку. А на деле – никого к себе не подпускаешь. Никто не знает тебя настоящего. – В трубке повисла тишина. – Алекс? Я не слышу.

– А я молчу.

– Так что, сходишь завтра с Пегги в чайную? – вкрадчиво поинтересовалась она.

– Ни за что.

– Ей правда паршиво, Алекс. Так хочется ей помочь. Я никогда ничего у тебя не просила.

– Ей уже ничем не поможешь, – отрезал Алекс.

– Поможешь! И только ты можешь это сделать. Её Пьер – жуткий собственник, он точно вздрючится от того, что его подружка так быстро нашла замену. Да еще такую!

– Ло, какую замену? Нет у нее никого, и это очень быстро выяснится.

– Неужели тебе трудно? Она больше не будет тебя доставать и действовать на нервы.

– Да мне всё равно. Я уже перевернул эту страницу.

– Неужели тебе её не жалко? Неужели ты вообще ничего не чувствуешь, Алекс?

– Напротив. Сейчас, например, я чувствую себя очень мокрым. Я выскочил из душа на твой зов любви.

– Ох, ты невыносим! – рассмеялась Лола. – Алекс, прошу, в последний раз. Если не выгорит, клянусь, больше даже не заикнусь.

Алекс уставился в одну точку.

– Подумаю, – сухо пообещал он, надеясь на окончание разговора.

– Спасибо любимый, – замурлыкала Лола . – Кстати, Нолан. Он узнал, что я в Лондоне и прилетел сюда. Мне приходится всячески от него прятаться. – Алекс тяжело вздохнул. – Ревнуешь?

– Нет, размышляю. Жаль, что ты не его попросила изобразить кавалера для Пегги. Сейчас бы все были при деле.

Лола снова рассмеялась.

– Обожаю тебя, – прошептала она и отключилась.

***

«Ежедневно каждый ученый снова и снова задает себе терзающий его вопрос, действительно ли объяснение, которое он дает какому-то явлению, отражает суть происходящего», – Антуан перечитывал эту строчку, и она отзывалась в душе смутной тревогой. У Газзаниги был дар попадать в точку простыми словами. «Действительно ли объяснение отражает суть…» – эта мысль не отпускала.

Антуан посмотрел на часы: «Без четверти семь, не может быть! Когда только успело пролететь время?» Он захлопнул книгу и быстро набрал в гугл-картах адрес Музея современного искусства. Компьютер указал кратчайший путь. Восемь минут. Антуан еще раз посмотрел на часы. – Успею! – прошептал он, поднимаясь со стула и одновременно закрывая окно на компьютере. Неожиданно на экране загорелась яркая реклама: «Вам так же может понравиться это». Ниже пестрело фото разноцветных медиаторов различных форм и названий.

– Акулий зуб, Коготь, Пуля, – прочитал Антуан. – Почему мне это должно понравиться? – недоумевал он, поправляя очки на носу. – Такая реклама, как правило, выскакивает, когда пользователь хоть раз искал подобный товар в строке запросов.

У Антуана обычно выскакивают ссылки на труды нейробиологов или объявления о скидках на корм для крыс. При чем тут медиаторы? «Медиаторы для гитары, где-то я их недавно видел», – напряжённо вспоминал он.

Антуан заметил Микаэлу сразу, как только вошел в музей. Она оживлено беседовала с элегантно одетой женщиной средних лет, поглядывая в сторону входа. При виде Антуана лицо Мики просияло. Она заторопилась ему навстречу, оставив собеседницу. Глаза девушки улыбались, и ее радостное возбуждение передалось Антуану. Резиновые шины легко шелестели по паркету, Микаэла, ловко лавируя среди публики, стремительно приближалась.

– Ты что так долго, я уже решила, что ты передумал, – мягко упрекнула она.

– Что ты! Разве я могу упустить возможность сходить в музей, в котором последний раз был… – Он на мгновенье задумался. – Никогда. А знаешь, сколько раз хотел сходить сюда? – Он снова сделал вид что задумался. – Ни разу.

Мика залилась смехом.

– Дай себе шанс. Может, тебе понравится.

– Мне уже нравится, – искренне ответил Антуан, глядя в горящие глаза девушки.

Подошла женщина, с которой разговаривала Мика.

– Эта моя тетя, – представила незнакомку Микаэла. – Я говорила тебе о ней.

– Добрый вечер, – отозвался Антуан.

Женщина кивнула, изобразив безрадостную улыбку.

– Ну, мне пора, – обратилась она к Микаэле. – Надеюсь, твой натурщик тебя проводит до дому. – Она пошла к входной двери, так больше и не взглянув на Антуана.

– Натурщик? – удивился Антуан.

– Ага, я сказала, что буду тебя рисовать.

– Где? Здесь?

– Ну не прям здесь. Здесь я покажу тебе, как именно буду тебя рисовать. – Антуан недоуменно приподнял бровь. – В каком образе, стиле. Какая разница, что я сказала. Я всего и не помню уже.

– Ты оказывается еще и вруша.

– А то! На этом и сижу. – Микаэла засмеялась, Антуан прыснул, глядя на неё. – Сегодня в музее очень много людей. – Она махнула рукой в сторону соседнего зала, откуда доносился гул голосов. – Это все из-за Кусамы. Народ любит фотографироваться с ее тыквами.

– Кусама? – переспросил Антуан.

– Яёи Кусама. Японская художница… Удивительная история. – Мика понизила голос. – Она с детства видела мир в точках и узорах. Эти видения – повсюду в её работах. И знаешь что? Она уже лет сорок живет в психушке. Сама туда ушла. Говорит, там ей лучше работается. Но мы туда не пойдем, если ты не против.

– Куда, в психушку? – Антуан снова приподнял бровь. – Мика фыркнула. – На выставку Кусамы. Начнем с Сигрид Йертен, ученицы Матисса.

– Как скажешь, – пожал плечами Антуан. Ему ни то ни другое имя ни о чем не говорило.

Он покатил коляску по длинному коридору.

– Вот! – с гордостью сообщила Мика в просторном зале. – Это ее работа «Вид из окна». Узнаёшь? – Антуан посмотрел на полотно и кивнул. Трудно было не узнать Стокгольм по нарисованной колокольне церкви Риддерсхольмен. – Мне ее работы очень нравятся. В своих картинах Йертен использовала контрастные цветовые поля и упрощённые контуры. Она стремилась найти формы и цвета, которыми можно передать эмоции. И у нее получилось. Ведь глядя на эту картину, видишь столько любви художницы к этому городу. Она передала ее через цвет! – с восхищением тараторила Мика.

Антуан молчал, таращась во все глаза на творение художницы и стараясь уловить эту невидимую любовь. Ему, несмотря на яркие краски, картина казалась мрачной и даже тяжелой. Не было в ней ни изящества линий, ни игры света. Но он не мог не согласиться, что картина вызывала эмоции, хоть и отличные от восторженного восхищения Микаэлы.

– Ты знаешь, – зашептала Мика, – в тридцатые годы Йертен поставили диагноз «шизофрения» и положили в психиатрическую больницу Бекомберга, здесь, у нас. Когда состояние художницы улучшалось, она работала как одержимая, старалась выразить в картинах переполняющие её чувства. Некоторые ее картины наводят ужас, а другие излучают тепло и гармонию.

– М-да, кажется, психически здоровых людей в нашем мире становится все меньше и меньше. И однажды, наверно…

– Их вообще нет, – перебила Микаэла, перемещаясь к другому полотну. – Они кажутся нам здоровыми только потому, что мы плохо их знаем. Статистика здравомыслия такова, что каждый третий страдает той или иной формой психического заболевания. Подумай о двух своих лучших друзьях. Если с ними все в порядке, то третий – это ты. – Она захихикала. – Мы все со своим приветом. – Кстати, это Пикассо! – показала она на висящий перед ними портрет женщины. – Картина называется «Женщина с черными глазами». Дора Маар. Слышал о такой?

– Не думаю, – Антуан невольно поёжился под пристальным взглядом женщины с портрета.

– Она познакомилась с Пикассо в кафе «Де Маго». Сидела одна за столиком. Положила ладонь на деревянную столешницу и методично втыкала нож между растопыренными пальцами. Иногда промахивалась и ранила себя до крови. Намеренно – только чтобы привлечь внимание художника, который был старше её почти на тридцать лет! – Микаэла покачала головой. – Он обожал ее, но временами изменял. А потом и вовсе променял на молоденькую девушку. У Доры тогда случился нервный срыв. Ее даже лечили электрошоком. Не помогло. Она еще долго писала ему, ее записки сохранились. В одной из них говорится: «Как художник, вы можете быть выдающимся, но с моральной точки зрения ничего не стоите».

– Неудивительно, – пробормотал Антуан. – Обиженная дама. Что тут скажешь! —Антуан не представлял, что вообще Пикассо мог найти в Доре Маар. Пронзительный, почти безумный взгляд с портрета пробирал до костей.

Представленное в соседнем зале минималистическое искусство показалось Антуану таблеткой от фобий, депрессий, стрессов и от мыслей вообще. Черный квадрат, белый, желтый, бело-черный. Здесь можно было не о чем не думать. Хотя думать ни о чем куда сложней, чем думать о чем-то. И Антуан подумал о хрустящей дымящейся пицце.

Далее шли работы, похожие на рисунки детей младшего возраста. Их ручки слабо держат кисть, и та выводит что попало. Антуан никогда не умел рисовать, но его детские каляки-маляки казались ему эстетичнее этих творений.

– Это что, тоже шедевры? – скептически спросил он.

Мика неуверенно пожала плечами.

– Никогда не знаешь заранее, – она нахмурила лоб. Ты когда-нибудь слышал о французском художнике Пьере Брассо? – Антуан покачал головой. – Он стал знаменитым в тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом году, когда шведская публика познакомилась с его творчеством. О нем говорили: «Пьер – художник, выступающий с деликатностью балетного танцора». А потом мир узнал, что никакого художника Брассо нет, а картины за него малевал шимпанзе по имени Питер.

– Ты шутишь? – усомнился Антуан.

– Вовсе нет! Только никто в это не поверил. Картины Брассо, то есть обезьяны, казались всем поистине выдающимися. – Антуан громко рассмеялся. – Тише, здесь нельзя шуметь, – хихикая в рукав, предупредила Мика. – Но это обнадеживает. Значит, у меня все шансы на успех. Очень надеюсь, что пишу я не хуже шимпанзе. Главное, чтобы меня заметили.

– Это точно, – подтвердил Антуан, – твои работы, я бы сказал, даже немного лучше.

Мика оживленно закивала.

– Вот и я так думаю. Еду сейчас по залам и представляю, как повсюду висят мои работы. И в том зале, и в этом, рядом с Пикассо и Уорхолом. Посетители смотрят на них, охают и ахают. Думают: «Это же какой талант!» Спрашивают друг друга: «Кто, кто этот художник?» А я смотрю на них такая – известная и неизвестная – и улыбаюсь. – Глаза девушки светились, на щеках выступил румянец, прядка белокурых волос упала на лицо. – Анте у меня же есть талант? – еле слышно спросила она.

– Да! – услышал Антуан собственный голос.

Она положила его руку на свое запястье.

– Чувствуешь? У меня мурашки по всему телу пробежали. Все – как по правде. – выдохнула она.

– Это потому, что мозг одинаково воспринимает реальное и воображаемое. – серьезно сказал Антуан, по привычке поправляя очки. – Мы изначально реагируем на любое действие или фразу, не разделяя на правду и ложь.

– Это как? – не поняла Мика.

– Ну, например, если футболиста поместить в томограф и попросить представить удар по воротам, мозг покажет удар. Это доказанный факт. Мозгу все равно, имеет он дело с реальным миром или с тем, что вспоминает и о чем думает. Твой мозг сейчас решил, что ты знаменита, вот мурашки и появились.

– Ничего себе… – удивилась она. – Но я в это верю. Иногда сижу дома, ничего не делаю. А потом чувствую усталость. Вот с чего, спрашивается? Всё потому, что внутри себя я то бегаю, то танцую, то люстру мою. Для мозга, видимо, это энергозатратно.

– Именно так, – подтвердил Антуан. Мозг вообще живет своей жизнью. Если честно, мы мало что контролируем. Я как раз об этом сегодня читал. Восемьдесят процентов работы мозга мы не осознаем вообще. Он управляет организмом помимо нашего сознания. Хватает ли кальция в костях, каков уровень сахара? Если мы обеспокоены – мозг посылает успокоительный сигнал.

– Это типа, я сам все решил? – уточнила Мика.

– Да. – Антуан вздохнул. – Вопрос только, кто этот «я»?

– Это что ж получается, наш мозг непонятно кому принадлежит? – Микаэла наклонилась вперед, явно заинтригованная.

– Как-то так. Мои более знающие коллеги говорят, что, если заглянуть в голову человека, когда он выполняет какое-нибудь задание или принимает решение, окажется, что мозг находит ответ самостоятельно, до того, как «хозяин» успевает что-либо осмыслить. Получается, мозг решает задачу, а мы об этом ещё не знаем. Более того, мозг заранее понимает, будет наш ответ ошибочным или верным.

– А можно мозг запрограммировать на удачу? – поинтересовалась Мика.

– Можно, – уверенно сказал Антуан. – Ты должен регулярно представлять лучший исход так же натурально, как футболист удар по мячу. Ты представляешь, а он творит. Как инструмент.

– Выходит, мы можем работать с мозгом в тандеме? – уточнила она.

– Мы можем прокачать свой мозг, – согласился Антуан. – Любая деятельность изменяет его, формируя новые нейронные связи. Даже если нам кажется, что мы вряд ли добьемся успеха в каком-либо деле, с помощью постоянных усилий мозг начнет сам прокладывать путь к цели.

– Если бы я знала об этом раньше! – ахнула Микаэла. – Я б давно стала знаменитой художницей. С детства мечтаю кем-то стать, но никто мне не сказал, что надо быть поконкретней.

Микаэла крутанула ручку на кресле и выпорхнула в следующий зал, а оттуда – в другой. Она заезжала в разные секции и стремительно из них выезжала. Антуан едва поспевал за ней. Было ясно, что девушка не раз бывала в этом музее и чувствовала себя в нем как рыба в воде. Но для Антуана экспозиция походила на дремучий лес, в котором легко потеряться.

Проходя мимо квадратного окна, он едва разглядел в свете горящих фонарей голые деревья и мерцающий за ними залив. И неожиданно для себя залюбовался. «Разве есть что-то на свете прекрасней того, что создала сама природа? – думал он. – Но люди любят искусственно созданную реальность. Зачем рисовать деревья, если вот они, стоят, все такие разные? Искусство – всего лишь дублирование чьего-то замысла. А может, и я занимаюсь чем-то противоестественным, стараясь спасти тех, кому предначертано уйти? – Антуан ощутил сухость во рту. – Ницше писал: "Падающего – толкни". Что он имел в виду? Кто дал ему право идти против воли самой природы? Мозг», – вдруг догадался Антуан.

Осознание обрушилось на него как ледяной душ. Это мозг решил за него, что можно испытывать новые методы на людях, сокращая или удлиняя их жизненный путь. Вся ответственность лежит на этом загадочном органе у него в черепной коробке. Только, если верить Газзаниге, мы никогда не найдем в мозге «зону ответственности», потому что это качество приписываем людям, а не мозгам. Антуан мысленно усмехнулся: «Слишком просто перекладывать ответственность на биологический субстрат. Слишком просто».

Уже через минуту они с Микаэлой стояли перед большим полотном.

– Это он, сам бог Аполлон, – с придыханием поведала Мика. – Работа Матисса. Художник создал его за год до своей смерти.

Антуан посмотрел на огромный, во всю стену, разноцветный коллаж и отметил:

– Похоже на врата рая.

Микаэла с удивлением подняла на него глаза, а потом уставилась на коллаж, как будто увидела его впервые.

– А ведь точно, – тихо сказала она. – Я никогда об этом не думала, хоть и бывала тут тысячу раз. Интересно, приходило ли это в голову маме? – задумчиво пробормотала Мика. – Она очень любила Матисса. – В ответ раздался знакомый звук напоминалки. Микаэла вздрогнула и сильно побледнела. – Она, кажется, меня услышала. —. – И что-то мне подсказывает…

Антуан крепко сжал ее руку.

– Это не она подсказывает, – тихо, но твердо сказал он, – это твой будильник сообщает что уже двадцать ноль-ноль и тебе пора двигаться дальше.

– Дальше? – переспросила она. – Но куда? Мы уже всё посмотрели.

– Подальше от мёртвых картин, поближе к живым людям. Пошли в пиццерию. Есть хочется.

Они вышли из музея. Микаэла всё ещё казалась растерянной, но свежий ветер с залива и прогулка через мост постепенно возвращали её к реальности. По дороге от Шепсхольмена они решили не возвращаться сразу в Эстермальм, а свернули в сторону Старого города.

В тёплой пиццерии пахло свежей выпечкой и базиликом. Антуан предложил сесть за столик у окна. Отсюда открывался прекрасный вид на черепичные крыши и шпили Гамла-Стана, горящие вечерней подсветкой.

– Мне всегда нравился этот вид. – Микаэла поставила кофейную чашку на стол и повернулась к окну, любуясь панорамой Старого города. – Ради него я, наверно, могла бы покинуть Эстермальм.

– А я никогда не хотел переезжать. – Антуан полил пиццу ароматным перечным маслом. – То ли привык, то ли еще что. Но мне в нашем районе комфортно. А тут… – Антуан тоже посмотрел в окно. – Тут, конечно, красиво, но… – Он замолчал и напряженно вгляделся в пейзаж за окном.

Микаэла заметила, как сузились его глаза.

– Что-то не так? – спросила она вкрадчиво, будто боясь напугать его.

Антуан покачал головой, заметив, что Микаэла устремила свой взгляд в том же направлении. Она не могла заметить того, что так взволновало его. Вечер, набережная, мелко дрожащие на ветру последние листья. И паркующийся неподалёку красный «Пежо».

***

– Ты где ходишь? – накинулась Фрейя на Лексуса, едва он ответил на звонок. – Уже четыреста двадцать пятый раз звоню!

– Придется позвонить четыреста двадцать шестой. Я только домой зашел, в туалет ужасно хочу, – буркнул он и отключился от связи.

Фрейя растерянно уставилась на экран. «Ну кто этих парней поймет? Зачем, спрашивается, отвечать, если можно сначала сделать свои дела? Или он хотел сообщить, что туалет ему важнее? Все они бестолковые, приземленные». Она тяжело вздохнула.

Вот и Козлина ее был таким. Ей вдруг вспомнился один случай. Они мчались вечером по пустынной дороге на его самокате. Фрейя стояла впереди, а он сзади. Ветер свистел прямо в лицо.

– Дай я порулю, – попросила она.

– Держи, – неохотно разрешил он. – Вот газ, а это тормоз. Так быстрее, так медленнее.

Фрейя схватилась за руль и рванула вперед, выписывая зигзаги.

– Руль держи! – кричал Козлина.

Впереди появился велосипедист. Фрейя резко свернула на обочину, самокат сильно накренился, она не смогла удержать руль, они оба упали в мягкую пыль. Фрейя не ударилась, но осталась лежать, одним глазом наблюдала за Козлиной. Ей хотелось, чтобы он бросился к ней, испугавшись за её жизнь. Но первым делом её парень подбежал к своему самокату, громко причитая:

– Весь руль согнула.

Лежать было бессмысленно. Фрейя поднялась. Выходило, что самокат для него важнее Фрейи.

Поток её мыслей прервал звонок Лексус.

– Что там у тебя стряслось? – спросил он сразу же, как только установилось соединение.

– Да, мой Козлина – настоящий козёл, – неопределенно ответила она.

– Он тебе что-то сделал?

– Нет, просто так, подумалось. – Мои родители решили развестись, неожиданно объявила она, выпучив глаза. Лексус хмыкнул. Было очевидно, что он смутился, словно не был уверен, что нужно говорить в такой ситуации – посочувствовать или поздравить. И решил промолчать. – Хммм, – протянул он чтоб чем-то заполнить повисшую в воздухе паузу, и покосился куда-то в сторону. – Они уже неделю как всё решили между собой. А я всё думаю, что это они такие загадочные? Ходят непринуждённые, легкие, как будто лишний вес оба разом скинули. Даже дышать стали иначе.

– Как это?

– Свободнее, как после приступа клаустрофобии. Когда отпираешь замки и вырываешься наружу. Что-то говорят друг другу, хихикают, ну прям как подростки.

– А что смешного? – окончательно растерялся Лексус.

– Да все это сплошной смех. Мама обычно недовольна и все время пилит папу: то без дела сидишь, то поздно пришел, то мало денег. Но чаще – всё сразу. Накрутит себя и замыкается в своих обидах и страданьях. А сейчас – пришел он поздно, она ему поесть предложила, а потом заявила, что все деньги мира не заработать. Я вообще, конечно, в осадок выпала, ушла к себе, пусть, думаю, сами разбираются. А то болтаюсь между ними как дерьмо в проруби.

– А отец что? – с интересом спросил Лексус.

–У папы другая особенность. Он не радуется жизни. И у него на это куча причин: то его детство было не таким, как хотелось бы, то люди вокруг неблагодарные, то мама неугомонная, ну и всеобщая несправедливость. Там много всего. А сейчас – про работу маме рассказывает и оживляется, глаза светятся, как у кота в темноте. Над коллегами с ней вместе подшучивают. Сидят хихикают, как будто без развода так нельзя было.

Лексус ничего не говорил, но вроде как все понимал. Он как-то признался Фрейе, что сам вообще не собирается жениться потому, что не может ни с кем рядом находиться дольше чем два часа в сутки. Да и этого уже было многовато. Видимо, эта черта «не задерживаться» очень привлекала девушек, Лексус притягивал их своей независимостью. Фрейя представила, как он поднимает на них свои небесные глаза и говорит: «Мне пора». И ничего ты не сделаешь. Хоть тресни.

– На Хэллоуин будет вечеринка, – монотонно сообщила Фрейя. – Обычно получается классно.

– Круто! Развлечёшься. – Лексус уставился в правый угол монитора.

– Я не пойду.

– Ок, не иди.

– А что ты не спрашиваешь, почему?

– Наверное, потому что ты не хочешь идти, – предположил он.

– Нет, – вздохнула она, – я собиралась идти с Козлиной. Мы даже костюмы подобрали. Он будет Мастером, а я Маргаритой. Стильно, готично. Лицо Лексуса осталось невозмутимым. – Ты читал такую книгу?

Лексус пожал плечами, словно припоминая.

– Из мастеров я знаю только Йоду, но книгу не читал и Маргариту не помню.

– Жаль, – грустно сказала Фрейя

– А что, нельзя без Козлины обойтись? Пусть будет одна Маргарита.

– Не-е, не хочется. Он с этой своей явится. Не удивлюсь, если она Маргаритой вырядится. Хотя у них уже тоже не так все клево, как было раньше. Она все время куксится.

– Это что ещё такое?

– Ну злится, в общем. Ей главное было у меня его отобрать, а так он ей не больно-то сдался.

– Ну, может, она кинет его скоро, и он к тебе вернется.

– Как ты себе это представляешь?

– Да запросто. Подошел, заглянул в глаза. Извинился, сказал, что ты лучшая и красивая. Если это не сработает, добавить: «Я не понял, ты похудела, что ли?»

– Козлина никогда такое не скажет, ему врать тяжело. И потом он меня никогда не простит.

– За что это?

Фрейя замялась.

– Я этой подруге своей рассказала кое-какие подробности о нем.

– Какие такие подробности? – Лексус подозрительно прищурился.

– Ну про звуки.

– Звуки?

– Сказала, что во время этого самого, он много разных звуков издает, а меня его саундтрек раздражает!

– У-у, – загудел Лексус. – Вот это ты зря. Такое и я бы не простил.

– Я не подумала, – вздохнула она.

– Ну правильно! Зачем думать? – съехидничал Лексус – Фрейя совсем сникла, и он неожиданно предложил: – А хочешь, я с тобой на вечеринку пойду?

– Ты серьезно? – искренне удивилась девушка. Она так смутилась, что не могла понять: нравится ей эта идея или нет.

– А чё, посмотрю и на твоего Козлину, и на его Козу.

Фрейя долго молчала.

– Почему ты со мной возишься? – тихо спросила она. – Зачем я тебе?

Лексус на секунду замялся. А потом так же тихо ответил:

– Без тебя хуже было.

Фрейя недоверчиво посмотрела на Лексуса, но не смогла сдержать радость:

– Тогда я костюм тебе подготовлю.

– Какой еще костюм? – насторожился Лексус. – При всем уважении к Йоде, в его облике я не пойду, – категорично заявил он. – Рост не тот. Сам себе что-нибудь выберу.

– Зря, у меня хороший вкус, – недовольно буркнула Фрейя.

– И кроткий нрав… – саркастически добавил Лексус.

– Ты хочешь сказать, что у меня ужасный характер?

– Ничего такого я не хочу сказать, но если бы ты была красавицей, запертой в замке с чудовищем, то смелые рыцари шли бы в замок спасать чудовище.

Фрейя захохотала. Лексус прислушался. Ее смех звучал чисто без фальши на коротких высоких нотах. Как колокольчик в рождественскую ночь. Лексус вдруг обнаружил что никогда раньше не слышал ее смеха. И удивился.

– Тебе надо больше смяться. «Смех удлиняет жизнь», – деловито произнёс Лексус.

– А слезы?

– А слезы – укорачивают.

– Выходит, я полжизни уже проплакала. Вот возьму и умру.

– Ты умрешь, как же… – беззлобно отозвался Лексус. – Только обещаешь…

Они замолчали. Они часто вот так подолгу молчали. Каждый по свою сторону экрана, глядя куда-то внутрь себя и слушая дыхание друг друга.

Антуан

– Анте, что случилось? – Микаэла озабоченно смотрела на побледневшего Антуана. – Тебе нехорошо?

Антуан покачал головой и залпом выпил стакан воды.

– Душно стало. – Он прыснул из ингалятора в горло.

– Я не знала, что у тебя астма. Это может быть из-за дыма от печи. Хочешь, уйдем отсюда?

Дверь в кафе широко отварилась, и ввалилась шумная компания молодых людей. Антуан низко опустил голову и уставился в тарелку. Микаэла с изумлением следила за его поведением.

– Простите, у нас нет свободных столиков, – долетело до его слуха. – Пицца только на вынос.

Молодежь что-то обсудила между собой и, как показалось Антуану, собралась уходить. Он осторожно посмотрел в их сторону и тут же встретился глазами с девушкой. Её брови под разноцветной челкой взметнулись вверх, а на квадратном лице появилась неприятная улыбка.

«Она! – Сердце Антуана бешено забилось. – Выследила меня. Зачем?» Он резко отвернулся, но боковым зрением видел, что она движется к их столику. Антуан лихорадочно перебирал возможные причины ее интереса к нему, чувствуя, как на затылке выступили капельки пота.

– Добрый вечер, – раздался низкий голос. – Я Ким Мадсен, журналистка. Собираю о вас материал. Статью писать буду. – Она сверлила Антуана выпуклыми черными глазами.

«Статью?» – Антуан непроизвольно вздрогнул. Неужели его неудачный эксперимент получил огласку? Это конец! Теперь его точно отстранят от работы, дисквалифицируют и сожгут на костре. Антуану показалось, что язычки пламени уже касаются его тела. Пот струйкой стекал по спине. Микаэла растерянно хлопала глазами. Видимо, пыталась сообразить, какой интерес может представлять молодой ученый для представителя прессы.

– А о чем статья? – вежливо спросила она.

– Я пишу о неординарных людях Швеции. Считаю вашего спутника одним из них. Вы же неординарный? – Антуану показалось, что она надсмехается над ним. – Простите, что я вот так, сходу. Увидев вас здесь, так близко, решила воспользоваться случаем. Может, я задам вам пару вопросов? – Не дожидаясь ответа, она отодвинула стул.

– Уходите отсюда! – голос Антуана звучал спокойно и холодно. – Я не буду с вами ни о чем говорить.

Девушка понимающе кивнула.

– Что ж, в следующий раз, – сказала она скорее самой себе, чем ему. И тут же отошла от столика.

Какое-то время Микаэла и Антуан сидели молча.

– Такой день испортила, – Антуан не скрывал раздражения.

– А кто это? – в глазах Микаэлы явно читалось любопытство. – Но, если не хочешь, не говори, – тут же добавила она, видимо заметив, как Антуан поморщился.

– Да я понятия не имею, кто она, – признался Антуан. – Выскочила из ниоткуда. Тоже мне, нашлась Дора Маар!

– При чем тут Дора Маар? – В голосе Мики слышалось замешательство.

– Взгляд у них похожий, – он неопределенно помахал рукой перед лицом ладонью, – да и ноздри одинаковые.

– Ноздри?

Антуан тяжело вздохнул.

– Эти люди пытаются вставлять мне палки в колеса. Не дают работать. Понимаешь, с тех пор как я начал свое исследование, – он понизил голос, – они будто сговорились. И всячески пытаются меня остановить. Более того – уничтожить. Как будто я представляю для них угрозу. Они боятся чего-то.

– Кто они? – выделив интонацией последнее слово, так же тихо спросила Микаэла.

– Я точно не знаю. – Он глубоко вздохнул. – Те, кто не заинтересован, чтобы мое открытие состоялось. Они ходят за мной, вынюхивают, высматривают, копаются в моих вещах. И ждут, ждут, когда я ошибусь. – Антуан сделал короткую паузу, набирая воздуха в лёгкие. Он и сам понимал, что его слова звучат как паранойя, но всё равно продолжил: – Я живу как на вулкане. Не зная, что готовит мне завтрашний день. Это невыносимо. Так невозможно жить.

Он замолчал, насупившись.

– А не надо думать о завтрашнем дне, – спокойно посоветовала Микаэла, казалось, ничуть не смущенная его эмоциональным всплеском.

– Что? – не понял Антуан.

– Не надо думать о будущем. Это единственный способ жить. Будущего не существует, – пояснила она. Антуан снял очки и внимательно посмотрел на Мику. – Самое сложное – научиться жить, не концентрируясь на проблемах, и не ждать от судьбы подвоха. Конечно, нельзя делать вид, будто препятствий нет, но и постоянно думать о том, что может случиться, не нужно. Это как с моей болезнью. Хотела я того или нет, она есть, и ничего нельзя сделать. Она мешает мне жить, но я все ещё живу. Так почему бы не попробовать пройти свой путь достойно? Поверь, Анте, физическая боль – это куда хуже, чем каждодневные проблемы, которые, я знаю, тоже доставляют страдания. Только твои страдания – это твой выбор. Зачем так мучить себя?

– Не понимаю, – еле слышно произнёс он.

– Вот ты говоришь, все эти люди мешают тебе жить. А ты наплюй на них. По-настоящему. Ты это можешь. Иначе ты погубишь себя. Я читала, что потерпевшие кораблекрушение гибнут не столько от голода и жажды, сколько от страха, что пищи и воды не хватит. Ведь ты сам утверждал, что мозг не различает действительное и воображаемое. Ты создаешь свою реальность. Стоит только подумать, что проиграл, и в тот же миг наступит поражение.

– Поражение, – эхом повторил Антуан, – но, если тебя лишают главного смысла жизни, как тогда жить и для чего? Твоя миссия окончена. Всё.

– Вовсе нет, – возразила Мика. – Существует простой и достоверный тест по определению того, закончена твоя миссия на земле или нет. Если ты жив, значит, твоя миссия ещё не закончена. Так сказал мой психолог.

– Всё не так просто, – запротестовал Антуан.

– Еще бы, – согласилась Мика, отщипывая кусочек от остывшей пиццы. – Я с детства знала, что больна и с моей болезнью долго не живут. Но категорически не была согласна с этим и искала способы изменить свою судьбу. Выцарапать у жизни побольше лет. Одно время решила не шевелиться совсем. Лежать себе. Ну, думаю, не сломаюсь – не умру. Да я тебе уже об этом рассказывала. А потом устала лежать и поняла, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Хотя, может быть, на том свете не так и ужасно. – Микаэла задумалась. – Ведь уже столько людей поумирало, и никто ещё не вернулся пожаловаться. – Антуан слабо улыбнулся. – Короче, мне стало жалко тратить свою жизнь на выживание. Есть же придел безумию. Я смирилась с реальностью и решила по-другому менять свою историю. Заняться чем-нибудь ещё. Тогда я и надумала стать художницей. Но! – Микаэла подняла палец. – Это не значит, что я освободилась от страха. Как только он приходит, я говорю: «Стоп!», – она выставила вперед ладонь, – «Не туда!» и разворачиваю свой корабль в другую сторону. Тревога не избавит меня от завтрашней беды. Она только забирает радость сегодняшнего дня.

Микаэла умолкла, глаза её ярко блестели, а во взгляде читалась мудрость и знание чего-то такого, что Антуану было неведомо. Ему внезапно стало неловко. Он просто не мог понять, как умудрился позволить себе пожаловаться на свою жизнь ей, хрустальной девушке. «Вот дурак! А ведь она права. Со мной ничего ужасного не произошло и может вовсе не произойти. А я…» Кровь прилила к лицу. Нужно просто продолжать свое дело и довести его до конца. Антуан докажет всему миру, что его теория работает, и вылечит миллионы людей. Ему вдруг стало хорошо. Он снова видел свой путь, который вёл через цветные врата рая прямо к свету. Антуан надел очки и непроизвольно заулыбался. Но Микаэла ничего этого не заметила. Она старательно отковыривала вяленные помидоры от своего куска.

– Не знаю, зачем они их кладут, – негодовала девушка. – Их же не прожевать.

– Ну да, – с улыбкой согласился Антуан. – В следующий раз закажем без помидоров.

Микаэла одобрительно кивнула и мечтательно посмотрела в зал:

– А вообще, конечно, жаль, что ты прогнал журналистку. – Антуан вопросительно поднял бровь. – За разговором ты мог бы упомянуть и обо мне. Так мол и так, подающий надежды художник. Глядишь, кто-нибудь и купил бы мои картины. Я их выставила в интернете, но пока – мимо. Никто даже не заглядывает. Но я не отчаиваюсь, препятствия создают большие возможности. Когда ты всем удовлетворен – роста не будет. Хотя мне так нужды деньги!

– Для чего, если не секрет? – Антуан сам немного смутился своего вопроса.

– Для полного счастья, – просто ответила она.

– Ну это да, – не стал спорить он.

– А ученным много платят? – полюбопытствовала Мика.

– Ну как сказать… – Антуан заколебался. – Ученые – самые высокооплачиваемые среди оплачиваемых «так себе».

– Вот и художники так же. Но, может, мне повезет, и я ко дню своего рождения продам какую-нибудь картину.

– А когда у тебя день рождения?

– Скоро. Первого января. Мне исполнится целых двадцать лет. Когда-то мне казалось, что это глубокая старость. Оказалось – показалось. – Мика засмеялась, и Антуан невольно заразился её весельем. – Кстати, я недавно прочла, что дни рождения полезны для здоровья. Британские ученные доказали, что те, у кого было больше дней рождения жили, как правило, дольше.

– Удивительное открытие, – сквозь смех сказал Антуан. – Эти британцы ими прямо сыпят.

Они вышли из музея, и свежий воздух умытого дождём города коснулся их своим влажным дыханием.

– Еще недавно здесь росли цветы, – заметил Антуан, глядя на пустые мокрые клумбы.

– А теперь здесь растут лужи, – важно сказала Микаэла и поехала дальше.

«Мика, Мика, все у нее просто. Конечно, у нее талант. Несомненный талант – умение жить, умение наслаждаться моментом. Она выбирает для себя быть счастливой и не обращает внимания на несовершенства». Антуана оглушило смятение, завладевшее всем его существом. «Наверно, это и есть любовь», – ошарашенно подумал он.

Антуан взял с подлокотника руку Микаэлы. Их пальцы сплелись. Он встречал разных девушек. И очень умных, и очень красивых, и веселых, и серьезных. Но встречи с ними были мимолетными, больше походя на бегство от самого себя, на заполнение пустот. Он и не искал ничего другого.

С Микой все выходило иначе. Беседы с ней – как глоток свежего ноябрьского воздуха. Она возвращала его к жизни, словно устраняла поломку внутреннего механизма, генерирующего счастье. Все проблемы отходили в прошлое и как будто больше не касались его. Жизнь снова била ключом.

Он поднес её ладонь к своим губам. Глаза Микаэлы сияли, она была прекрасна. Ему вдруг захотелось многое сказать ей, но по обыкновению он не мог найти нужные слова. Да и что тут скажешь, когда тебе возвращают тебя? Мика легонько потянула его к себе и поцеловала. От нее пахло кофе и еще чем-то очень знакомым.

– Все будет хорошо, – заверила она. – Я точно знаю.

– Ты сильная, – прошептал Антуан.

– Я хрупкая иллюзия твердости, – отшутилась Мика.

– Я люблю тебя.

– И я тебя.

Ночь казалась волшебной. И словно материальное свидетельство творящегося чуда над ними закружились первые снежинки.

***

На следующий день Алекс снова сидел напротив Пегги в том же женевском бистро. Аккуратно резал стейк и слушал историю любви, стараясь не обращать внимание на грубоватую речь собеседницы.

– С Пьером мы не расставались, прилипли друг к другу намертво, – в резком голосе Пегги звучала злая гордость. – В его квартире торчали. Свечи, ароматы разные… Мебель чёрная, здоровая кровать с зеркалом на спинке.

Алекс представил эту картину: отблески пламени в зеркалах, смешение духоты и приторных ароматов.

– Представляешь, мы сразу поняли – это судьба. Правду бабка моя говорила, суженого на коне не объедешь! – Пегги громко хохотнула, заставив пару за соседним столиком обернуться.

Алекс промокнул губы салфеткой. Стейк был суховат, но зато – никакой крови. Вид крови Алексу был физически неприятен, хотя он никогда не показывал этого.

– Я на актёрском учусь. Драматическая актриса, – Пегги скривила губы. В её тоне прорезалась горечь. – Каждый год грозятся выгнать – таланта нет, видите ли. А Пьер меня на репетиции увидел – и всё, звезда! Вот она, любовь по-настоящему, – в её голосе звучала железная уверенность. – Он ходил на все спектакли, даже когда я в массовке играла. Цветы таскал каждый раз. А эта девка… Ну, ничего, разберёмся. – Она стукнула кулаком по столу и снова вспомнила про злосчастный случай с бутылкой. – Надеюсь, я его не слишком сильно разозлила. Он был так недоволен…

Алекс медленно с удовольствием потягивал грейпфрутовый сок, по мере насыщения ощущая, как вчерашняя неприязнь к Пегги окончательно уходит. Из услышанного им рассказа оставалось непонятным, в какой момент страстной любви появилась новая девушка. Но Алекс не спрашивал – его интерес к повествованию был близок к равнодушию.

Сохраняя видимость безупречного внимания, он наблюдал за Пегги: «Интересно, что стоит за этим образом? Провокация или защитная реакция? За показной развязностью может скрываться неуверенность». Как человек начитанный, он отдавал себе отчет, что у людей часто за внешней агрессией прячется страх.

Пегги продолжала говорить – громко, напористо, будто пыталась заглушить голос внутри себя.

Извини за вчера, – вдруг сменила она тему, и голос её на секунду стал почти нормальным. – Я неблагодарная скотина, знаю. Но ничего с собой поделать не могу.

Алекс махнул рукой, мол, бывает…

– Хотя я не ожидала от тебя, – прищурилась она, – ты не похож на тех, кто впадет в ступор от моих словечек. Постараюсь следить за собой. Да, нелегко теперь будет возвращать Пьера.

– Зачем ты облила ту девушку? – поинтересовался Алекс.

– А что она Кэти и Мелани кивнула, а на меня глянула как на пустое место! —взорвалась Пегги.

Алекс поднес палец к губам, предлагая говорить тише. Пегги послушно притихла и подалась ближе к собеседнику, но глаза её горели злым огнём.

– Может, она их знала? – предположил Алекс.

– Конечно, знала! Учится с ними, – огрызнулась Пегги. – Но опускать меня при всех я не позволю!

Алекс промолчал, жалея, что задал вопрос. Пегги неожиданно робко уточнила:

– Ну что, завтра в четыре? В чайной?

Эта внезапная перемена тона заинтересовала Алекса. Он кивнул, размышляя о том, как любопытны подобные метаморфозы человеческой натуры.

Антуан

В ту ночь Антуан не спал. Его усталый взгляд бесцельно устремился в окно, за которым падал мягкий пушистый снег. Душа впервые пребывала в благостном спокойствии. Антуан думал, что, если сравнивать людей со снегом, то он – ничем не примечательная снежинка, а Мика – сказочная метель.

За работу он сел лишь на рассвете. Несмотря на бессонную ночь, Антуан чувствовал бодрость и силу. Ближе к обеду он закрыл ноутбук и взял его с собой на кухню. Поставил медную турку на индукционную панель. Пока закипал кофе, Антуан рассматривал морозные узоры на стекле. Он налил кофе в тонкую фарфоровую чашку и, попивая ароматный напиток, продолжил прослушивать аудиозаписи своей работы с Фру Юзефсон, сверяясь с заметками в дневнике. Информации было много, Антуан уже многократно перечитал её, комментарий за комментарием. По графику состояния пациентке с каждым днем становилось все лучше и лучше. Линия стремительно шла вверх. И вдруг – резкое падение. Почему? Он глотнул кофе и рассеянно пролистал дневник еще раз в полной уверенности, что ничего нового уже не откроется. Внезапно Антуан почувствовал, что устал разгадывать причину смерти Юзефсон. – Она умерла от рака, – сказал он вслух. – Мой метод не спас её, но улучшил качество жизни. Это хороший результат. – Антуан захлопнул дневник и, допив кофе, вернулся в кабинет.

Не зная, чем себя отвлечь, он взял с полки первую попавшуюся книгу и открыл её ближе к середине. «Путешествие в Икстлан», – увидел он название книги, напечатанное мелким шрифтом в правом верхнем углу. Страница сорок три. «Если ты что-то решил, нужно идти до конца, – сказал он, – но при этом необходимо принять на себя ответственность за то, что делаешь. Что именно человек делает, значения не имеет, но он должен знать, зачем он это делает, и действовать без сомнений и сожалений».

Антуан резко захлопнул книгу и поставил её на место. Посмотрел, не горит ли свет у Микаэлы. Окна гостиной ярко сверкали. Внутри комнаты быстро двигалась тень. «Она танцует», – догадался Антуан. Любовь и нежность переполнили его сердце. Он представил, как Мика в спадающей с худенького плеча футболке с надписью «Я хрупкая» носится в коляске под звуки музыки в окружении художественных полотен. Эта картина разволновала его.

Он сел за стол и вновь открыл дневник. Неясное ощущение, будто он пропустил нечто важное, не уходило. Догадка мелькала и ускользала. Даже волосы на голове приподнялись от предчувствия открытия, словно кто-то шептал ему на ухо неразборчивые слова. Просмотрев дневник, страницу за страницей, задерживаясь на каждой записи, Антуан увидел пометку, сделанную за две недели до резкого ухудшения состояния пациентки. Его собственной рукой было написано всего одно слово: «Дочь». И дважды подчеркнуто. В груди застучал барабан тревоги. За последние месяцы Антуан научился доверять своей интуиции.

Он не сразу расслышал стук в дверь. Кто бы это мог быть?

– Пустишь? – Сияющая Микаэла, не дожидаясь ответа, заехала в прихожую.

– Мика? – Опешил Антуан, отступая назад. – Ты же только что… – Он не договорил, заметив макушку поднимающегося по лестнице соседа-музыканта. Быстро закрыл дверь и прилип к глазку. Парень с взлохмаченной головой, одетый в зеленый пуховик, не вышел на улицу, как ожидалось, а осторожно подошел к двери и прислонил к ней ухо. Антуана бросило в жар. Трясущейся рукой он попытался провернуть ключ, чтобы открыть дверь, но недавно замененный замок не слушался. Наконец дождавшись щелчка, Антуан с силой толкнул дверь, готовый наброситься на соседа.

Но в подъезде уже было пусто и тихо, плохо закрытая парадная дверь пропускала холодный воздух.

Алекс

– Черного «Бугатти» на стоянке нет, – раздражённо бросила Пегги. – Зато у меня сплошная черная полоса.

– Значит, он у тебя из богатеньких? – с легкой усмешкой спросил Алекс.

– Он сын владельца «Г-банк». Но это не главное, – Пегги закатила глаза. – Главное, что он человек хороший. И какая разница, на каком он «Бугатти»? – Пегги остановилась у входа, скептически разглядывая через витрину публику в чайной. Изящные дамы с идеальными прическами, джентльмены в костюмах. – Что за музей восковых фигур, – хмыкнула она, засунув руки в карманы джинсов. – Они там что, все под копирку делали причёски? Спорим, они даже чихают с оттопыренным мизинцем.

– Шоу будет то ещё. – Хохотнув, Алекс открыл дверь.

– Ладно, – бросила Пегги. – Как говорила моя бабушка, от проблем не убежишь, они бегают быстрее…

Внутри пахло бергамотом и ванилью. За одним из столиков дама в жемчужном ожерелье церемонно держала чашку. Пегги выбрала уютное местечко в углу, присела за стол и раздраженно смяла крахмальную салфетку. Алекс только сейчас заметил её прикид – простой свитер оверсайз и потертые джинсы. Уверенным движением вытащив резинку, Пегги тряхнула рассыпавшимися по плечам волосами. От этого вид её лучше не стал. Она открыла меню в кожаном переплете, и её брови поползли вверх. Три страницы пирожных, пять видов эклеров, многоэтажные торты со сливками, и это не считая шоколадного раздела. Алекс заметил, как она споткнулась взглядом о цены. Не удивительно, они больше походили на телефонные номера.

– И чё я сюда приперлась? – пробурчала Пегги, захлопывая меню. – Я же вроде как на диете… А тут, похоже, калории даже из воздуха впитываются.

– Я угощаю, – великодушно предложил Алекс.

Хмурое лицо Пегги прояснилось, и она снова взяла меню.

– Так, это бла… бла-ман-же… Они что, специально придумывают названия, чтобы язык сломать?

Очень вовремя подошедший официант помог им сделать выбор и принял заказ. Вскоре на столе появились канапе, миниатюрные пирожные и фирменный чай в изящных чашках. Пегги заметно оживилась при виде угощений. Алекс тоже приступил к дегустации с явным удовольствием. Он заметил, что Пегги украдкой наблюдает за ним. Алекс куда больше, чем она, подходил к пафосной обстановке этого заведения. Его осанка выдавала человека, прекрасно чувствующего себя в атмосфере роскоши. Светлый кашемировый джемпер подчеркивал загорелую кожу и яркие голубые глаза. Безупречно уложенные волосы и искрящаяся улыбка дополняли образ уверенного в себе человека.

– Слушай, а в Швеции белые медведи водятся? – неожиданно спросила Пегги с искренним любопытством.

Алекс приподнял брови.

– Если они там и есть, то мне об этом ничего не известно, – отозвался он.

– А какая она, Швеция? Мама как-то была в Стокгольме. Рассказывала, что шведы до тошноты правильные. Будут идти вдоль пустой дороги километр, пока не найдут пешеходный переход. И только на зеленый свет! На красный не пойдут, даже если придется стоять часами.

– Они совсем не такие нудные, как может показаться, – не сдержал улыбки Алекс. – Со шведами всё просто. Хочешь найти общий язык – Поговори о погоде, пожалуйся на транспорт, расскажи анекдот. Главное помнить – простота не порок.

Пегги быстро проглатывала пирожные. Она незаметно спустила молнию на джинсах, освобождая больше места для дессерта. Алекс отметил, что их пара становится объектом всеобщего внимания. Посетители чайной высокомерно поглядывали на его спутницу и перешептывались. Пегги делала вид, что не замечает чужого любопытства.

– Здесь принято растягивать удовольствие, – мягко сказал Алекс.

– Я голодная! – громко огрызнулась Пегги, отправляя в рот ещё кусок.

– А ты думаешь, они не голодные? —улыбнулся он.

– Без понятия, – буркнула она. – Я здоровая, а они бледные как моль. – Алекс снова улыбнулся, посмотрев на ее руки. – Что? – Она еще крепче сжала приборы.

– Похоже, ты собралась забить овцу.

Пегги упрямо подняла подбородок.

– Слушай, Алекс, это ты постоянно ошиваешься в таких местах, вот и соблюдай все положенные штучки. А у меня эти снобы вот где сидят. Когда я плачу деньги, то веду себя так, как мне удобно. – Её глаза чуть сузились. – Хотя, когда не плачу – тоже. А что делаешь ты – это уж твое дело.

Алекс улыбнулся. В этой простодушной дерзости было нечто освежающее.

Колокольчик над дверью звякнул, и в чайную вошла компания молодых людей. Щёки Пегги вспыхнули румянцем. Алекс не успел опомниться, как она вскочила, с грохотом сдвинув стол, и прилипла поцелуем к его губам. Ощутив вкус её помады и приторную сладость остатков пирожного, он от неожиданности дёрнулся, чуть не упав со стула. Но Пегги крепко держала его за плечи. В следующее мгновенье она уже как ни в чём не бывало сидела на своём месте и фальшиво улыбалась.

– Это не входило в план… – Алекс выглядел обескураженным.

– Зато все смотрят! – с триумфом ответила она.

Посетители с недоумением пялились на них.

– Вон тот, в синем, – прошептала Пегги, едва шевеля губами.

Алекс присмотрелся к Пьеру. Худощавый и сутулый, с легкой щетиной на лице, он не производил впечатления пожирателя женских сердец. Однако его взгляд излучал ту особую уверенность, что присуща владельцам роскошных автомобилей. Когда Пьер заговорил, его неожиданно глубокий голос напомнил Алексу дикторов центральных каналов.

Официант поставил на стол хрустальные вазочки – в прозрачной воде плавали нежно-розовые лепестки. Пегги, увидев, что Пьер наблюдает за ней, одарила Алекса преувеличенно восхищённым взглядом и, элегантно приподняв вазочку, сделала глоток. – Что-то совершено безвкусное… – произнесла она.

Пьер ухмыльнулся. Девушки за его столом как по команде демонстративно закатили глаза. Пегги догадалась, что сделала что-то не так.

– Стоп! Это нужно снять! – неожиданно предложил Алекс. В его голосе звучало столько искреннего восхищения, что купол паники, накрывшей Пегги, начал рассыпаться. – Дорогая, это бесподобно! Давай-ка на камеру! – Он небрежно достал телефон.

– Это же Алекс Берг! – раздалось в зале.

Пегги, не совсем понимая, что происходит, настороженно взглянула на посудину. Алекс озорно подмигнул.

– О! Это что-то новенькое… – Пегги картинно подняла вазочку, поворачивая её в лучах света. – Такой необычайно прозрачный напиток. И эти лепестки… Прямо чувствую, как освежаюсь!

Она отпила и театрально прикрыла глаза. Невероятная безвкусица. Посетители за соседними столиками достали телефоны – кто украдкой, а кто и в открытую. Пьер и его компания изо всех сил сохраняли невозмутимость, но то и дело бросали короткие взгляды в их сторону.

Пегги, войдя во вкус, сделала ещё глоток. И тут же поперхнулась – розовый лепесток предательски прилип к нёбу. Она попыталась элегантно от него избавиться, но лепесток только прицепился крепче. Пегги издала сдавленный звук, нечто среднее между кашлем и смешком, отчаянно пытаясь сохранить достоинство.

– Кх-кх! Кха… Ещё никогда… – она склонилась над столом, с усилием выплевывая лепесток на белоснежную скатерть. Прокашлялась, тщетно пытаясь придать голосу светскую небрежность. – Еще никогда… Не чувствовала себя настолько… Свежей. Теперь понятно, почему эту гадость никто не пьёт! – выпалила она, смахивая выступившие от кашля слёзы.

Алекс хохотал.

– Вот это контент! Вполне натурально, – выдохнул он сквозь смех. – Давно так не смеялся. У тебя точно талант!

К их столику подошёл хозяин заведения с серебренным подносом.

– Позвольте угостить вас нашим фирменным десертом и особым сортом чая. – Он с улыбкой поставил угощение перед ними. – Ваш… Нестандартный подход к чайным традициям определённо заслуживает особого внимания.

Видео моментально разлетелось по сети, угрожая установить новый рекорд просмотров. Подписчики восхищались и оригинальной идеей Алекса, и талантом Пегги. Никто не заподозрил истинной подоплеки происходящего. Пегги была счастлива, купаясь в лучах неожиданной славы, хотя сама по-прежнему ничего не понимала.

– Знаешь, – заметил Алекс, когда они вышли на улицу, – для человека, далёкого от чайных церемоний, ты выступила блестяще.

– А что это вообще было? – поинтересовалась Пегги.

– Это называется «finger bowl» – пиала для омовения пальцев. Их подают между блюдами или после еды. Окунаешь кончики пальцев и вытираешь салфеткой, – просто объяснил Алекс.

– Погоди… Так это была вода для мытья рук?! – простонала Пегги. – И ты вынудил меня её пить! На камеру!

– Вообще-то, это была твоя идея, – парировал Алекс. – А вышло, как задумано.

– Теперь ты мне крупно должен!

– Учту, – рассмеялся он.

***

– Ничего себе! – восхищалась Микаэла, выписывая круги по просторной гостиной Антуана. – А ты богач. Тут можно устраивать конкурсы танцев или балы. Может, раньше так и было? – серьёзно предположила она, указав на идеально отциклеванный старинный паркет.

– Да какие там балы, – смутился Антуан. – Это квартира моей бабушки. Когда-то ее семья действительно была зажиточной, но потом… – он махнул рукой. – Остатки былой роскоши.

– Сомневаюсь, что во времена твоей бабушки делали дизайнерский ремонт. У тебя тут хайтек. – Она разглядывала встроенную в стены современную мебель с led-подсветкой.

– Это Алекс, мой старший брат. В один из своих приездов он решил, что самое время сделать ремонт. Я был категорически против. Но с ним бесполезно спорить, – Антуан сморщил нос. – Он сказал: «Чтобы построить что-то новое, нужно снести что-то старое – такова цена прогресса».

– У него тонкий вкус. – Микаэла осмотрела искусно подобранные по цвету подушечки на диване и расставленную в витрине буфета посуду.

– Это так, – согласился Антуан, – он во всем стремится к идеалу. И в работе, и в жизни. И девушка у него очень красивая. Если кто действительно умеет жить, так это мой брат.

– Вы с ним близки? – с интересом спросила Мика.

Антуан на секунду задумался.

– И да и нет. Мы во многом расходимся во взглядах. У Алекса все просто, по принципу «хочешь – бери». Я не всегда разделяю эту позицию. Он, бывает, очень раздражает меня. Но стоит нам не общаться какое-то время, я начинаю по нему очень скучать. Смешно, конечно, скучать по человеку, с которым то и дело споришь. Но не знаю… С другой стороны, хорошо, когда у тебя есть кто-то, с кем в любой момент можно поругаться.

– Еще как хорошо, – согласилась Микаэла. – Большая удача, когда у тебя есть с кем разделить свои мысли. А где он сейчас?

– Он в Швейцарии живет. Я как раз к нему на следующей неделе собираюсь. Он там учился, а после учебы решил остаться.

– Он говорит по-немецки?

– Он живет в Нионе, это недалеко от Женевы, во французской части. Но немецкий знает. Он свободно говорит на пяти языках, – с гордостью рассказывал Антуан, – французском, немецком, итальянском, английском и шведском.

– Круто! – восхитилась Микаэла, подъезжая к книжным полкам, где было более трёхсот книг, и примерно половина – мировая классика.

– А сюда он часто приезжает?

– Не очень. И всегда останавливается в этой комнате.

– В гостиной?

– Только тут. На этом диване. В спальне ему, как он сам говорит, не мечтается. Она, видите ли, слишком маленькая.

– Это да. Чтоб мечтать о чём-то большом, нужно пространство, – с пониманием кивнула Микаэла. – У тебя тут целая библиотека. Флобер, Пруст, Золя, Толстой, Стриндберг, Лагерлёф. Ты всё это читал?

– Не-е, – признался Антуан, – я даже свою научную литературу не успеваю прочесть. А классика – это то, что люди предпочитают иметь, а не читать.

– Зачем тебе тогда все эти книги?

– Это книги Алекса. Мой брат как раз исключение из правил, он их читает. Он журналист-блогер и очень много знает.

– Интересный, наверное, тип. – Личность Алекса явно заинтриговала Мику.

– Очень, – согласился Антуан.

– Познакомишь?

– Конечно, – улыбнулся он, польщенный ее вниманием к брату.

– А почему ты не отвечал на телефон? – вдруг вспомнила она. – Я с одиннадцати часов набираю.

Антуан взял трубку со стола и глянул на экран. Три пропущенных звонка.

– Звук был выключен. – Антуан нажал кнопку громкости. – Я, когда работаю, всегда выключаю его.

– Я так и знала, что ты весь в делах. Ты ел?

Антуан задумчиво поправил очки.

– Еще не успел.

– И это я знала. Подай-ка пакет, – скомандовала она.

Антуан снял пакет с ручки инвалидного кресла и передал Микаэле.

– Жизнь – это не только работа, но еще и отдых. Чем больше отдыха, тем лучше, – важно сказала она и направилась на кухню, стягивая одной рукой свой черный пуловер. – Я суп приготовила. Куриный. Садись, будешь обедать, – она вытащила из пакета термос.

– Куриный? Я вроде не болен, – Антуан скривился как от зубной боли.

– Вот и побалуй себя. Для этого вовсе не нужно болеть. – Мика открутила крышку, и кухню заполнил аромат бульона со свежей зеленью.

– Ничего так пахнет, – смиренно сказал Антуан и сделал маленький глоток.

Суп оказался пресным, отдавал луком и куриным жиром. Антуан выдавил из себя улыбку и благодарный кивок.

– Я так и знала, что тебе понравится, – самоуверенно заявила Микаэла. – Готовка – это моя тема.

– А я думал, ты все-таки больше художник, – быстро глотая суп, сказал Антуан.

– Приготовление пищи и написание картин – два очень похожих вида искусства, каждое действие наполнено интенцией и страстью, – пафосно заговорила девушка. – Оба процесса требуют особой чувствительности к материалу, будь то овощи и специи или краски и холст, и оба способны преобразить обыденное в экстраординарное. Можешь спокойно съесть всё, – великодушно разрешила она.

– Все? – Антуан заглянул в темную глубь термоса, играющую отражением жидкости на зеркальных стенках. – Здесь слишком много, – запротестовал он, решительно отодвигая от себя термос и плотно закручивая крышку. – При всем восхищении, столько страсти в меня не влезет.

– Лузер, – Мика не скрывала разочарования.

– А ты не умеешь готовить.

– Точно лузер! – Лицо ее вспыхнуло злобой. – У тебя… – Она прищурилась, подыскивая слова. – У тебя даже девушка, которая не умеет готовить. – Щеки ее пылали.

– Ничего, справимся. Этот ее недостаток я как-нибудь переживу. – Антуан смотрел, как меняется выражение лица Микаэлы, и мучительно вспоминал то ускользающее нечто, которое вот-вот выплывет и прольёт свет на тайну слова «Дочь», выделенного им в дневнике.

Микаэла резко отвернулась и положила ладонь на широкий подоконник. Антуан подошел к ней сзади и нежно взял за плечи.

– Не сердись, – виновато сказал он. – Я действительно не был голоден.

Она не отвечала. Ее молчание действовало на Антуана угнетающе. Он заглянул ей в лицо и не поверил своим глазам. Уголки ее рта подпрыгивали, глаза искрились. Поймав его взгляд, она расхохоталась, звонко и беззаботно.

– Что, что? – недоумевал Антуан.

– Да ничего, – хохотала она. – Кроме того, что я действительно горе-повар.

Антуан облегченно выдохнул.

– Ты самый лучший повар, – ласково сказал он, целуя ее в висок. – По крайней мере, я лучше никого не знаю. – Смотри, – он ткнул пальцем в стекло, – видишь, вон твои окна. Вечерами они ярко горят, и я вижу тебя.

Она помолчала, поджав губы.

– Мой дом похож на четырёхъярусный сэндвич.

Антуан посмотрел на нижний этаж, где висела вывеска «Булочная», и согласился.

– Ну, а остальные этажи это что?

– На первом – масло. Семья Свантенсонов, они его просто обожают. На втором – копченая колбаса. Диксоны, похоже, только ее и едят. У Фоков – сыр.

– Они его любят? – Антуан удивился Микиным познаниям о вкусах соседей.

– Не знаю. Но они такие крысы, он у них точно найдется. И еще тетя говорила, что у них вся квартира пропахла плесенью.

Антуан отчетливо представил Фоков. И брезгливо дернул плечами.

– Ну и Эгершельды, – продолжала Мика. – У них только салатный лист. Они вегетарианцы.

– А как же мансарда? Там, наверное, тоже кто-то живет?

– Корнелл-младший, по прозвищу Кетчуп.

– Откуда такое прозвище? – Антуан недоумённо вскинул брови.

– По наследству. Когда-то здесь жили его родители. И папу его, из-за того, что он все время краснел, прозвали «Помидор». Из сына получился «Кетчуп».

Антуан прыснул.

– А вот я с соседями не знаком, хоть и живу здесь всю жизнь.

– Странно, вы ведь наверняка часто сталкиваетесь. Тебе никогда не хотелось узнать, кто эти люди?

Антуан вспомнил о Лексусе, невольно поморщился и отрезал:

– Нет. И вряд ли захочется.

– Интереснее наблюдать за ними из глазка, – многозначительно сказала Микаэла.

Антуан густо покраснел.

– Ты неправильно поняла. Есть здесь один ненормальный. Считает себя музыкантом и сочиняет разную муть. Но это еще полбеды. Хуже всего то, что он любит ночами исполнять это на весь дом. В эти минуты я готов его прибить.

– Соседолюбие из списка твоих достоинств вычеркнуто, – хихикнула Микаэла.

Антуан наклонил голову и вдохнул аромат её волос. От них пахло свежестью, как будто он опустил лицо в только что выпавший снег.

– Я сегодня поймал себя на мысли о Сигрид Йертен. – Антуан достал из шкафа упаковку кофе в зернах. – Будешь?

Микаэла кивнула.

– Я же тебе говорила, что у нее особенные работы. Проникновенные.

– Да нет, – перебил Антуан, – мне стало интересно, как психическое расстройство повлияло на ее творчество? – Микаэла изумленно уставилась на Антуана. – Насколько безумным надо быть, чтобы преуспеть в искусстве? – Он нажал на кнопку кофемашины, и та зажужжала на всю кухню. – Ты говорила, эта художница была ученицей Матисса. Неужели он не видел ее странности?

– У Анри тоже были проблемы. Он страдал от депрессии и бессонницы, иногда рыдал во сне и просыпался с воплями. Однажды без всякой причины у него появился страх ослепнуть. Он даже научился играть на скрипке, чтобы зарабатывать себе на жизнь уличным музыкантом, когда потеряет зрение. – Микаэла задумчиво посмотрела в окно. – У Сигрид Йертен другое – у ей просто не хватало сил быть всем и сразу: художницей, матерью, женой. Это изматывало ее. Пока муж ездил по выставкам, она оставалась одна с ребенком и своими картинами. Холсты становились все более эмоциональными, в них отражалась ее внутренняя борьба. – Антуан внимательно слушал. – В тридцать втором она не выдержала. Начала лечиться в психиатрической клинике. Хотя именно тогда она создала множество работ, переосмысливая свои прежние картины. Даже успела провести ретроспективу в Стокгольмской академии. А потом развод, больница и смерть после лоботомии.

Антуан поставил на стол чашки с свежесваренным кофе и пачку печенья.

– Ван Гог, Матисс, Сигрид Йертен… Интересная тема для исследования, – пробубнил он себе под нос. – Извини, Мика, я все о своем да о своем.

– Обычное дело. – Микаэла насыпала сахар в чашку. – Моя знакомая нутрициолог по натюрмортам изучала рацион художников-импрессионистов. Потому что среди них нет толстяков. А моя мама, дизайнер интерьеров, ходила на выставки подсмотреть готовые палитры для оформления помещений. В искусстве каждый находит свою тему. То, что ему ближе всего. А вообще, каждое творение, картина, скульптура, книга, всё что угодно в самой глубине своей сути – автопортрет.

– Ну не знаю… – Антуан с сомнением посмотрел на Микаэлу. – Глядя на твои картины, тебя в них не узнать. Они, конечно, оригинальные, но схожести мало, то есть совсем нет. И кстати, почему ты изображаешь людей с закрытыми глазами?

– Только спящие лица бывают настоящими, – пояснила художница. – В бодрствовании лицо искажается эмоциями, памятью и притворством.

– Ты – как мой брат, – усмехнулся Антуан. – Он тоже считает, что мы все не настоящие, носим маски, изображая кого-то. Он призывает человечество быть самим собой, чтобы стать действительно свободным.

– Быть собой – пожалуй, одна из самых нежизнеспособных идей, – возразила Микаэла. – Люди переоценивают уникальность собственной личности. Я стараюсь не воспринимать себя слишком серьезно. Если разобраться, я всего лишь набор отражений в зеркалах людских глаз, просто коллекция ролей и масок. Так какую же из них мне назвать «собой»? Дочь, племянницу, художника, инвалида или, быть может, ту субстанцию, что остается в одиночестве? Как говорит мой психолог, мы обретаем собственную идентификацию исключительно при взаимодействии. А если все они – мама, тетя, врачи— соберутся вместе, в кого тогда превратится мой образ? – Антуан молчал. – В универсальный социальный лик, где соблюдены какие-то нормы? Кстати, «быть действительно свободным» – тоже сомнительный тезис. Это вообще как? – Она задумалась. У нее сделалось такое выражение лица, будто она решала в уме сложную задачу. – И что делать с этой свободой? – спросила она скорее саму себя.

– Можно выбрать не зависеть ни от кого, – предложил Антуан.

– Не зависеть ни от кого – значит, беспросветно зависеть от себя. А еще это означает одиночество. Кстати, самая страшная пытка – одиночная камера. Но ты прав, у нас есть право выбора, и это величайший дар. Мой психолог утверждает, что главное не отказываться от этого права.

– Ты часто ходишь к психологу?

– Она сама ко мне приходит. Раз в неделю. Сегодня как раз такой день. Так что я скоро пойду.

– А что еще она говорит?

– Задает разные вопросы, я отвечаю, потом мы обсуждаем мои ответы. Через них и я, и она лучше узнаем меня и мое состояние в данный момент.

– Интересно.

– Очень. Хочешь, попробуем?

Антуан замялся.

– Да ладно, давай, – она хлопнула его по плечу. – Представь, что тебе дали конверт, внутри которого написано, когда ты умрешь. Ты бы его открыл?

– Ни за что, – замахал руками Антуан.

– Я тоже отказалась.

– И что это означает?

– Это показывает, как человек относится к жизни и насколько ему свойственен фатализм. Мы с тобой фаталисты. Или вот еще… Есть ли что-то, что ты делаешь не так, как все люди?

– Всё, – Антуан засмеялся. – Мне вообще кажется, что я – не как все.

– Значит, ты очень креативный, – пояснила Мика.

– Ну конечно, – иронично согласился он.

– Еще вопрос. Ты бы подружился с самим собой?

– Без раздумий.

– Ого, у тебя очень завышена самооценка.

– А ты бы что, не подружилась?

– Ни за что! – отрезала Микаэла, будто ничего естественнее и быть не могло.

– Отчего же? – Антуан приподнял бровь.

– Ты не будешь смеяться, если я расскажу?

– Я подумаю.

– Ну ладно, слушай. Я как-то попыталась сходить на свидание с собой. – Её голос звучал немного смущенно. – Боже, это было худшее свидание в жизни! Такая капризная. Там не садись, туда не ходи. И жадина такая. Зажала денег на плюшку и кофе. Слишком дорого ей показалось. Ещё ворчала всю дорогу, что коляска на брусчатке трясётся. Все понять не могла, почему мы вообще в коляске едем. С головой у нее конкретные проблемы. Не поговорить нормально, не посоветоваться. Это было наше первое и последнее свидание.

Антуан захохотал.

– Прости, прости, но это очень смешно, – он тщетно пытался успокоиться.

– Мне так хорошо, – неожиданно сказала Мика.

Антуан мгновенно посерьёзнел и в растерянности уставился на девушку. В её глазах мерцали отблески желтого света, заливавшего квартиру. От Мики исходило такое нежное тепло и близость, что у Антуана защемило сердце. Его руки мелко задрожали. А что, собственно, произошло, он не мог сообразить. Она произнесла всего три слова. Но как! Он вдруг понял, как много значит для другого человека. И кому-то хорошо только от того, что он рядом.

Антуан придвинулся ближе к Мике и коснулся коленом ее колена. Руки перестали дрожать, сердце забилось тише. Они сидели рядом, расслабленные, умиротворённые и очень счастливые. «И ведь, действительно, как хорошо, – думал Антуан, – так просто сидеть на кухне. Лицом к лицу, коленка к коленке. Так можно жить».

Антуан

Ночью лютовала метель. Сгибала деревья и засыпала всё вокруг снегом. Ветер яростно бился в стекла, грозя разнести их вдребезги. Антуану казалось, что до утра ничего не уцелеет. Природа словно отражала его внутреннее состояние – такой же хаос бушевал и в его мыслях.

Однако утром он обнаружил, что все осталось на своих местах и в окна заглядывает яркое солнце. Снежинки медленно падали, кружась в размеренном танце.

Антуан принял душ и отправился на кухню готовить завтрак. После вчерашнего разговора с Микаэлой пришло твердое решение выкинуть из головы навязчивые мысли о поджидающей повсюду опасности и сосредоточиться на своем исследовании.

Доставая свежий хлеб для тостов, Антуан вспомнил, с какой особой заботой Мика относится к еде. Часами колдует на кухне, создавая что-то, может, не самое вкусное, но обязательно красивое, раскладывает по тарелкам нарезанные фрукты и ягоды, как художник, выстраивающий композицию натюрморта. «Любопытно», – отметил про себя Антуан, вспоминая недавно прочитанное исследование о том, что около девяноста процентов серотонина вырабатывается именно в кишечнике. Возможно, интуитивно Мика давно поняла то, что подтверждают последние исследования: состав микробиома кишечника напрямую влияет на работу нейромедиаторов, регулирующих наше настроение и когнитивные функции. Антуан усмехнулся – кто бы мог подумать, что её кулинарные эксперименты имеют такое серьезное научное обоснование.

Аромат свежезаваренного крепкого кофе наполнил кухню уютом спокойного утра. Антуан неспешно намазал малиновый джем на теплый тост, поджаренный до золотистой корочки. Давно простой завтрак не доставлял ему такого удовольствия.

Через полчаса, застегивая пальто в прихожей, Антуан бросил взгляд в окно. Снежинки уже не кружились безмятежно. Ветер снова набирал силу. Антуан вздохнул, нащупал в кармане флешку и, поправив шарф, вышел из квартиры.

Выехав из гаража на улицу, он оказался в совершенно другом мире. На замерзших улицах Стокгольма пушистый снег превратился в серую слякоть. Её месили сотни спешащих ног. Толпы прохожих, кутаясь в шарфы и пряча лица от колючего ветра, торопились к теплым вестибюлям метро. В городе полным ходом шла уборка снега.

Выйдя из машины, Антуан сразу понял, что оделся неправильно. Ледяной ветер словно острым лезвием пронизывал тонкое пальто, заставляя ежиться и втягивать голову в плечи. Антуан укрывался от ветра, перебегая от одной припаркованной машины к другой, но мороз всё равно пробирал до костей. «Как же хочется спрятаться, закутаться, исчезнуть». Облако теплого дыхания мгновенно застывало в воздухе, рассыпаясь крошечными льдинками. До входа в институт оставалось не меньше пятидесяти метров открытого пространства – настоящее испытание в такую погоду.

Наконец оказавшись под защитой стен родного института, Антуан прокрутил в голове планы на предстоящий день и запланировал несколько интересных опытов с мышами. Но едва он успел разложить на лабораторном столе необходимые материалы, как его вызвали в кабинет профессора ван Херша. Пришлось отложить дела и быстро собираться на встречу.

Антуан торопливо задвигал ящик стола, когда к нему подошел Томас. «Вот, держи», – сказал он, протягивая тонкую бежевую папку, подписанную печатными буквами: «Медицинская карта Фрекен Юзефсон». Антуан молча кивнул и, вновь открыв ящик стола, аккуратно положил в него папку. Затем методично собрал бумаги в стопку, убрал канцелярские принадлежности и, оставив рабочее место в идеальном порядке, направился к профессору.

Просторный и величественный кабинет ван Херша символизировал ум и достижения профессора. Почти всю комнату занимали высокие стеллажи, заставленные книгами и научными трудами. Тома стояли ровными рядами, разложенные строго по тематикам: нейробиология, психиатрия, анатомия и многое другое. Многие из этих книг написал сам профессор.

– Я смотрю, ты совсем не появляешься в лаборатории. – Профессор остановил строгий взгляд на небрежно застегнутом халате Антуана. – В научке, что ли, сидишь?

– Везде понемногу, – уклончиво ответил Антуан.

– Ты это видел? – ван Херш взял со стола свежий номер «New Scientist». Профессор иногда любил просматривать научно-популярные журналы, отслеживая, как мир воспринимает последние открытия в нейронауках.

На обложке красовался человек в белом халате, в руках он держал подопытного зверька. Подзаголовок гласил: «Крыса, которая умнее большинства людей: российский стартап представляет новую технологию нейроинтерфейса».

– Нет, – помотал головой Антуан.

– Так посмотри, – профессор толкнул журнал, и тот заскользил по столу. – Страница восемь. И не стой уже, – ван Херш сделал приглашающий жест, указав на стул.

Антуан бегло прочитал статью и вернул журнал.

– Ну, и что скажешь? – прищурился профессор.

– Интересный маркетинговый ход. – Антуан обратил внимание, как едва заметно приподнялись брови профессора. – По сути – это модифицированная технология биофидбека, но представленная как революционный прорыв для привлечения инвесторов. Однако сама идея синтеза ИИ и нейростимуляции… – он сделал паузу, собираясь с мыслями.

– Продолжай, – поторопил ван Херш.

– Если искусственный интеллект может подсказывать правильные ответы через стимуляцию мозга, то теоретически в нашем случае эту технологию можно адаптировать для терапии психических патологий. Например, для лечения фобий или тревожных расстройств.

– То есть, – прищурился профессор, – перепрограммировать восприятие?

– Именно. Можно создавать нейронные ассоциации, подавляя негативные реакции и усиливая положительные. Мозг учится заново, словно идёт по натянутому канату, но на этот раз с поддержкой нейросети.

Профессор медленно улыбнулся:

– Вот именно, Антуан. Стартапы часто забегают вперед со своими обещаниями, но их настойчивость заставляет нас задуматься о новых подходах. Нейростимуляция в сочетании с машинным обучением… – Профессор постучал пальцем по журналу. – Здесь есть над чем работать.

– А еще… – Антуан от возбуждения заерзал. – ИИ поможет подобрать или создать уникальную музыкальную композицию, которая воздействует на конкретные нейронные сети мозга. Определённые ритмы, частоты и тембры могут стимулировать нужные нам мозговые зоны.

Профессор пошевелил белесыми бровями, и глубокие морщины на лбу пришли в движение.

– Живет мысль. – У ван Херша это считалось высшей оценкой. Антуан просиял. – Герр Берг, заканчивай свою диссертацию поскорее. Нас ждет новый совместный проект. И еще на конференцию в Париж поедешь со мной.

В лабораторию Антуан возвращался, не чувствуя под собой ног. Общий проект со всемирно известным светилом! Разве он мог об этом мечтать? Нобелевская премия сама прокладывала путь к Антуану.

Подойдя к своему рабочему столу, Антуан внезапно ощутил тревогу. Стопка бумаг чуть перекосилась. Один лист слегка выбивался из пачки. Ящик письменного стола оказался не полностью задвинут, хотя Антуан был уверен, что закрыл его, когда полчаса назад покидал лабораторию… Минуту Антуан стоял неподвижно, прикидывая, можно ли доверять собственной памяти. Но лишь всё яснее понимал, что кто-то порылся в его бумагах.

Антуан посмотрел вокруг. В лаборатории никого – все ушли на обед. В ящике все как будто лежало на месте. Но это зыбкое «как будто» и беспокоило. Факт оставался фактом – кто-то из коллег копался у него на рабочем месте. Возникало два вопроса: кто это был и что он искал? Антуан снова обвел взглядом лабораторию, представляя лица аспирантов, одним из которых был этот кто-то.

«Кто он? Чьи пальцы осмелились прикоснуться к моим мыслям?»

Лексус

Мобильник трезвонил настойчиво, без умолку. Лексус выскочил из душа и машинально посмотрел на часы. «Без четверти девять. Интересно, кому я понадобился в такую рань?» Он потянулся за сотовым, поскользнулся на кафеле и грохнулся на пол.

– Твою мать! – вырвалось у него.

Лексус заранее возненавидел звонившего, и, поднимаясь, грубо рявкнул в трубку:

– Алло!

– Могу я услышать господина Лексуса? – вежливо поинтересовались на другом конце.

– Господин слушает, – съехидничал Лексус, которого покоробило дурацкое обращение.

– Доброе утро, прошу прощения, если я вас разбудил. Я предположил, что вы еще и не ложились спать. Молодые музыканты в это время только возвращаются домой.

Лексус насторожился.

– Кто вы?

– Петер Саундборг. Вы заходили ко мне в офис и оставляли запись вашей песни. Ведь так?

– Да, – неуверенно ответил Лексус, – но ваша секретарша сказала, что вы и слушать не будете!

– А я взял и послушал, и приглашаю вас ко мне. Хотелось бы обсудить ваше творчество подробнее.

– Обсудить что? – Лексуса охватило невероятное волнение. Слишком сильно втянув воздух, он зашелся в удушающем кашле.

– Ваше творчество, вашу музыку, – терпеливо повторил Саундборг, позволив Лексусу откашляться.

В трубке повисла тишина. Лексус судорожно переваривал услышанное. Самый известный музыкальный продюсер Швеции зовет его к себе обсудить песни. Фантастика! Лексуса била мелкая дрожь.

– Это что, прикол такой? —растягивая слова, чтобы справиться с волнением, спросил он.

– Отнюдь. Жду вас сегодня к десяти, не опаздывайте. – Саундборг отключился.

Лексус еще несколько секунд смотрел в невидимую точку. Окончательно околев, он отправился обратно в горячий душ.

***

Офис Петера Саундборга располагался в шестиэтажном стеклянном здании по улице Регерингсгатан. Комната для переговоров, куда Антуана сопроводила сильно накрашенная секретарша, удивительно напоминала гостиную из фильма «Назад в будущее». Два коричневых дивана в стиле восьмидесятых стояли строго друг напротив друга. Между ними красовался черный журнальный столик на трех изящных ножках. Допотопный телевизор доживал свой век на такой же старой деревянной тумбе. Лексус ничего подобного в жизни не видел. Атмосфера незнакомого ему прошлого завораживала. В каждой детали здесь ощущался дух старых денег, но без капли претенциозности или наносного лоска. Верность ушедшим временам подкупала, создавая впечатление подлинного богатства.

Секретарша принесла кофе в высокой оранжевой чашке в белый горох, мимолетно улыбнулась и вышла. В ту же минуту в комнату вошел Петер Саундборг и протянул руку. Лексус подскочил, ответил на рукопожатие и остался стоять.

– Садись, Лексус, – уже знакомым голосом сказал продюсер, указывая глазами на диван и переходя на ты.

Лексус послушно сел, чувствуя нарастающее волнение. Все в этом месте казалось нереальным, но самым нереальным был человек, разглядывающий Лексуса в упор. Саундборг, высохший невысокий мужчина с большой головой и тонкими ногами, напоминал насекомое, но Лексус не припоминал какое.

– Лексус, я уверен, что ты способен на большее, – начал Саундборг— И я могу помочь тебе развить твой талант. Мне нравится идея взять свежий материал и поработать с ним. Я думаю, у нас получится.

– Но вы же не видели ни одного моего выступления. – У Лексуса пересохло во рту. – Может, я вам не подойду.

– Чтобы понять, хорошо вино или нет, достаточно глотка. Мне необязательно смотреть твои выступления. Я прослушал твою песню. На таланты у меня чутьё! – Лексуса накрыла волна ликования. – Я возьмусь за тебя, но только при одном условии: ты будешь в точности выполнять то, что я тебе скажу. Лень, пьянки, капризы, опоздания я органически не выношу. И церемониться не буду, сразу поставлю точку. У меня нет времени на разгильдяйство.

– Да, я понимаю. – Лексус еле сдерживался, чтобы не встать и не завопить во весь голос: «Ура-а!»

Аудиенция быстро закончилась. Лексус вышел из комнаты, но услышав за спиной голос Саундборга, едва не вернулся обратно. Продюсер говорил с секретаршей.

– Сто двадцать тысяч подписчиков меньше чем за неделю, – гремел довольный голос Саундборга. – Восторженные отзывы. Уже давно ничего подобного не происходило в инфополе. Выглядит он, конечно, так себе – немыслимый пиджак, взлохмаченные волосы. Но я чувствую, что можно сделать из этого любопытного сочетания предельной вульгарности и истинного таланта сильный персонаж.

Недослушав разговор, Лексус на цыпочках отошел от двери и покинул здание. Он ликовал. Останься Лексус сидеть возле Саундборга, взорвался бы от счастья. Восторг так и распирал его. Он пошел быстрее, а потом и вовсе побежал. И даже не заметил, как оказался на набережной.

Ноябрьское море встретило его беспокойством. Темная вода, впитавшая серость низких облаков, шумно накатывала на берег. Ветер, словно пытаясь вернуть Лексуса с небес на землю, хлестнул его в лицо пронизывающим холодом. Музыкант поежился, но не мог оторваться от волнующих картин своего грядущего успеха. Окончательно продрогнув, он отправился к ближайшей станции метро.

Вечером его бил озноб. Поднялась температура. «Выходит, и от счастья можно заболеть. Счастливый стресс», – удивился Лексус. Он выпил две таблетки аспирина и обессиленный свалился на диван. Закрыл глаза и прислушался к звукам засыпающего города. Приглушенный гул последних автобусов, словно колыбельная, убаюкивал его воспаленное сознание. Стук каблуков припозднившейся соседки эхом разнёсся по двору, а следом тихо скрипнула и захлопнулась дверь подъезда. Лексус подумал о матери. Вот она сидит в кресле, задумчиво смотрит на перебирающего струны Лексуса, потягивая вечерний кофе. Лексус ощущает ее взгляд на себе, но головы не поднимает, потому что знает, глаза ее снова скажут ему: «Выучись на плотника. Все равно музыканта из тебя не получится». Нет, мама, ты не права. Петер Саундборг говорит что у меня талант, а он в музыкантах разбирается лучше тебя.

***

«Говорят, самое сложное – сделать первый шаг. Но никто не предупреждает, что каждый следующий может оказаться ещё труднее. В отражении ночной витрины я искал себя прежнего, того, кто умел мечтать и верить. Но видел лишь силуэт, очерченный неоновым светом города, – призрачный и зыбкий.

Дождь барабанил по козырьку над входом в отель, размывая огни вечернего города в акварельные пятна. В кармане пиджака лежал потёртый игральный кубик – маленький артефакт из прошлого, хранящий память о том дне, когда судьба решила сыграть со мной в свою игру. Бросаешь кубик, поднимаешься, снова бросаешь, и вдруг не та цифра отбрасывает тебя назад – к самому началу. Только теперь ты другой, и начало тоже другое.

Пришло время сыграть снова. Ведь иногда, чтобы двигаться вперёд, нужно набраться смелости и бросить кубик, даже если это означает потерять всё. В конце концов, только так и можно узнать, что ждёт за поворотом судьбы…»

Алекс медленно отстранился от экрана компьютера и перечитал написанное. Так художник со стороны разглядывает своё полотно, положив несколько мазков. Алекс провёл рукой по колючей щетине, проступившей за ночь. «Плохо, катастрофически плохо», – мысль прозвучала в голове с безжалостной ясностью. Конечно, творческие кризисы случались с ним и раньше, но никогда ещё они не были такими глубокими. Книга – та, что должна была стать книгой его жизни – упрямо не желала рождаться. Алекс встал и медленно прошелся по кабинету, аккуратно поправил предметы на столе.

– Если я провалю это, вина будет не только моя, – произнёс он, застыв у окна. – Но и твоя, мой гений. Я стараюсь, а ты? Ты покинул меня в самый неподходящий момент, когда я наконец решился рассказать миру свою историю. Я делаю свою часть работы, а ты халтуришь. – Он прислонился лбом к холодному стеклу. – Выбери, на что ты готов замахнуться прямо сейчас. Если откажешься… – Алекс замолчал, вспоминая, сколько раз становился свидетелем падения человека, лишь на миг позволившего себе стать смешным. Он отдавал себе отчет, что репутация в его среде – субстанция метафизическая, неповторимая и невосстанавливаемая.

Алекс сел в кресло и закрыл глаза. «Тревога и сомнения преодолеваются только действием, а упущенный шанс будет напоминать о себе всю жизнь» – где он это прочитал?

Телефон негромко завибрировал, разрывая паутину размышлений. На экране высветилось: «Анте».

– Алекс, где тебя носит? – обрушился на него взволнованный голос брата.

– Я убиваю время, ожидая, когда жизнь осыплет меня смыслом и счастьем, —процитировал Алекс любимого Билла Уоттерсона.

– Алекс, они устроили на меня охоту… – в голосе Антуана слышалась тревога.

– Кто?

– Мои враги, они следуют за мной по пятам. И это не моя фантазия. Их много, сосед Лексус – тоже один из них.

– С чего ты взял? – беспокойство за брата смешалось с горькой иронией.

– Я видел, как он стоял у моей двери и подслушивал.

– То есть ты за ним подглядывал?

– Я ни за кем не подглядывал, это моя дверь, между прочим. И я имею полное право смотреть в глазок – для того он и существует.

– Да брось, Анте. Я шучу. Ты каждый раз считаешь себя обязанным объяснить свои поступки, будто тебя кто-то в чём-то обвиняет.

– Ничего я не объясняю! – вспыхнул Антуан.

– Да-да, – перебил Алекс, стараясь скрыть раздражение, – это всё то же чувство собственной важности.

Повисла пауза.

– Может, мне стоит позвонить в полицию? Этому надо положить конец.

– Почему нет? У тебя же есть железное доказательство – наблюдение в глазок.

В трубке раздались короткие гудки. Не успел Алекс отложить телефон, как тот снова ожил.

– Привет, милый! Как ты там? – голос Лолы звучал устало. – Эта галерея меня с ума сводит, уже третьи сутки толком не сплю.

– Ты справишься, – Алекс откинулся в кресле. – У тебя всегда всё получается.

– Ох, не знаю… – протянула она. – Сегодня выходной, а я места себе не нахожу. Уже полчаса думаю, чем заняться. То ли вымыть голову, то ли сходить в музей, то ли размяться в зале, то ли вызвать массажистку… Или просто на ком-нибудь сорваться.

– У меня есть идея получше, – в голосе Алекса появились игривые нотки. – Пять проверенных способов снять стресс: сон, солнце, спорт, секс и смех.

– М-м, секс звучит заманчиво, – Лола тихо рассмеялась. – Я могла бы… – она перешла на волнующий шёпот.

– Лола! – притворно возмутился Алекс. – И не стыдно тебе пробуждать во мне такие фантазии?

– Ни капельки. Ты против?

– Что ты, я хочу тебя даже на расстоянии тысяч километров. Ты моя секс-дива.

– А ты болтун.

– Так совпало, – в его голосе слышалась улыбка. – Но сейчас тебе правда лучше выспаться.

– Ты прав. – Лола зевнула. – Пойду прилягу. Люблю тебя.

Едва Алекс положил трубку, как телефон снова зазвонил. Алекс тихо вздохнул – день превращался в бесконечную череду звонков.

– Алекс! – выпалила Пегги. – Наконец-то! Я уже… Я почти набрала Пьеру!

– Нет, Пегги. Держи себя в руках. Дай ему время.

– Чертовщина какая-то! – в её голосе звенела отчаянная решимость. – Любить человека и быть вынужденной это скрывать! – Алекс, скажи, как мужчина, Лола тоже строит из себя недотрогу? Она тоже использует это как способ соблазнения? Если я не предприму что-то, возвращение Пьера так и останется мечтой.

– Пегги, – мягко перебил он, – твое желание может исполниться тысячей других способов. Не ограничивай Вселенную.

– Опять философствуешь? – Пегги не скрывала раздражения.

– Сейчас мода на мудрость, – рассмеялся Алекс. – Еще раз говорю, не торопи события. Все будет окей.

– Ладно, еще немного потерплю, – без энтузиазма уступила Пегги.

Алекс вернулся к компьютеру. Пробежал глазами набранный текст и в который уже раз за день недовольно поморщился. «Мне нужно физическое движение, а то характер портится», – подумал он, вставая с кресла. Накинув пиджак, он направился к выходу. Вечерняя прогулка всегда помогала ему привести мысли в порядок.

Антуан

Антуан сел в машину и влился в плотный поток транспорта на вечерней улице. В этом, казалось бы, обычном движении машин его снова накрыло тревожное предчувствие: кто-то неотвязно следует за ним. Он крепче сжал руль, пытаясь взять себя в руки. «Всё хорошо. Всё под контролем», – повторял он про себя, как детскую считалку, тщетно пытаясь успокоить разгоняющееся сердце. Что там говорила Мика? Что-то важное, что-то об избавлении от страха, но слова её всплывали неясными обрывками. Нужен этот чертов русский нейрочип. Антуан вдохнул полной грудью. «Все хорошо», – в очередной раз мысленно повторил он и выдохнул, с усилием выталкивая наружу свой страх.

Стокгольмские ранние сумерки обнимали трассу, мокрый асфальт отражал рассеянный свет, превращая его в зыбкие отблески.

Домой Антуан вернулся вполне спокойным. Быстро осмотрелся. Всё на своих местах. Выключил камеру наблюдения и прошёл на кухню. Сварил кофе, сел за стол, достал потёртую картонную папку с историей болезни Микаэлы.

На первой же странице взгляд упёрся в жирно выделенную отметку врача: «Кардиомиопатия. Хроническая сердечная недостаточность. Проведение анестезии сопряжено с крайне высоким риском летальности». Антуан задержал дыхание, перевернул страницу и увидел согласие на операцию. Внизу знакомая подпись – та же летящая, стремительная «М», которую он столько раз видел на её картинах. Только здесь линии дрожали.

«Она знает… И всё равно идёт на это». Антуан быстро листал страницы, выхватывая глазами записи: снижение фракции выброса левого желудочка, гипоксия миокарда. Листки анализов шуршали под пальцами. На ЭКГ – острые пики аритмии. Эти зубцы на кардиограмме были мучительно знакомы – похожий рисунок ЭКГ он видел в истории болезни Йенса Брюгге. Тогда доктора не успели даже начать операцию.

Когда Антуан дошёл до рентгеновских снимков, руки дрогнули. На чёрно-белой плёнке тень сердца выходила далеко за привычные границы, силуэт расплывался по краям. Сколько раз он держал в руках такие снимки, но сейчас… Микаэла… Выраженная дилатация левого желудочка. Гипертрофия миокарда. Риск остановки сердца под нагрузкой. Сухие термины скрывали за собой то, что он боялся произнести даже мысленно.

– Это самоубийство, – прошептал он, едва удерживая дрожащую чашку. – Её надо переубедить любой ценой. Почему этого не сделала её мать? В памяти всплыло что-то неясное – кажется, фру Юзефсон говорила об этом на одном из последних приёмов. Что именно она сказала?

Пальцы нащупали в кармане флешку. Антуан рывком вставил её в ноутбук, и нервно прокрутил записи. В динамиках – тишина, только тяжёлое дыхание фру Юзефсон. Долгая пауза. Антуан промотал запись. Теперь из динамиков звучал его собственный голос – твёрдый, уверенный:

– А почему вы не в наушниках? Вам нужно слушать подборку, которую я вам записал.

Перед глазами встало лицо пациентки: потухший взгляд, болезненная бледность кожи.

– Я хочу, чтобы это скорее закончилось, – глухо произнесла фру Юзефсон.

– Оно и закончится, если вы будете следовать моим рекомендациям. Мы добились огромных успехов.

Шорох ткани – фру Юзефсон поправила сползающий платок. Скрип кровати – отвернулась к окну. – Моя дочь… Сложно всё… Мы пришли к финишу. У меня нет больше сил спорить с ней.

Антуан остановил запись. Значит, Мика упиралась. Он с силой потер виски. Придется найди способ достучаться до неё.

Он снова нажал на воспроизведение. Его голос в записи стал жёстче:

– Где ваши наушники? Сейчас же наденьте их, иначе мы прервём лечение.

И тут из тишины возник другой голос – спокойный, низкий. От него даже сейчас, в пустой квартире, воздух стал тяжёлым и густым:

– Время приёма лекарств, фру Юзефсон.

Внутри всё оборвалось. Этот голос… Почему он раньше не обратил внимания? На записи слышно, как стихли шаги в коридоре, как щёлкнула дверь. Когда медбрат Йохансон успел войти? Что он слышал? Сердце заколотилось, во рту пересохло. Тишина в комнате нарушалась только слабым треском динамиков.

Антуан выключил запись, но ощущение чужого присутствия осталось, будто низкий голос медбрата Йохансона затаился здесь, в комнате.

Антуан долго сидел за столом, перебирая в голове события последних двух месяцев. Его разум цеплялся за каждую мелочь, складывая детали как кусочки сложной мозаики. Одно было ясно наверняка: если бы у Йохансона имелись доказательства, Антуана давно бы арестовали. Но доказательств у медбрата не было. Пока. Собрать их – вот чего не хватало, и для этого Йохансон пойдёт на всё. Медбрату, с его свободным доступом ко всем уголкам клиники, не составит труда выполнить грязную работу. В палатах повсюду устройства для вызова медсестры, датчики мониторинга – любой из них можно незаметно заменить на «умную» версию с микрофоном. А можно просто оставить включенный телефон рядом с кроватью пациента.

Антуан знал, что медбрат недолюбливает его. Лишённый морали и этики, Йохансон легко использует любую уловку, чтобы поймать Антуана в ловушку. Шантаж? Почему бы и нет. А после, скорее всего, передаст его полиции, наслаждаясь победой.

Антуан задумался о странной журналистке, которая, как он думал, следила за ним. Появление этой персоны казалось подозрительным совпадением. Не её ли руками действовал медбрат? Мысли роились в голове Антуана, одна мрачнее другой. Наконец, он вздохнул и медленно поднялся из-за стола.

– Ничего я не могу с этим сделать, – пробормотал он. – Надо быть предельно осторожным. – Но Микаэла… Её я обязан спасти.

Он снова сел, открыл историю болезни и сосредоточился. Каждая запись, каждая цифра требовала тщательного анализа. Четыре часа спустя, закончив кропотливую работу, он поднял трубку телефона и набрал номер Алекса.

В трубке долго звучали гудки. Наконец заспанный голос брата спросил:

– Что-то случилось?

– Микаэла может умереть, – выпалил Антуан.

На том конце раздался долгий зевок, и последовало ленивое:

– Да все могут. И ты, и я.

– Нет, ты не понимаешь, – голос Антуана дрогнул. – Её операция… Там нет шансов. У неё больное сердце. Она не переживёт наркоз.

– Ну так пускай откажется, – равнодушно хмыкнул брат.

– Она не откажется. Она упрямая. Она хочет ходить. Даже если придётся заплатить за это жизнью.

На секунду повисла тишина.

– Знаешь, а она мне нравится, – в голосе Алекса мелькнуло восхищение.

– Алекс…

– У твоей подружки есть дедлайн, – спокойно сказал брат, как будто рассуждая о чем-то обыденном. – Таймер тикает. Она хочет прожить свою жизнь, пока звонок не прозвенел. Не мешай ей, – слова Алекса звучали твёрдо и серьёзно. – Жизнь – это не стремление укрыться от ветра, а умение кружиться в его объятиях, даже если каждый порыв может стать последним.

***

Дни стремительно неслись. Лексус репетировал и репетировал. Каждый день брал уроки вокала, сценического движения и танца. К вечеру голос садился и в теле ныл каждый мускул. Но музыкант не жаловался, всё это было частью большого плана «Звезда по имени Лексус».

Фрейя тоже сидела на его репетициях. Внимательно слушала, вникала и делала наброски в блокноте. Лексус представил ее Саундборгу как своего персонального дизайнера-стилиста. И она вдохновенно исполняла доверенную ей роль.

Начались пробные концерты в клубах, выступления на разогревах у известных музыкантов. Лексус не мог поверить, что он стоит рядом, говорит, работает со знаменитостями. Этого не было даже в его самых смелых мечтах – банкеты, пресса, призы.

Параллельно шла запись нового альбома. Песни лились потоком, как дождь со снегом в эту холодную осень. Лексус слышал их постоянно, только успевай записывать.

Его заключительное выступление в этом сезоне прошло с оглушительным успехом в Annexet – легендарном концертном зале стокгольмского Globe City. Ещё недавно он выступал перед горсткой случайных посетителей в маленьком баре «Мэджик» на окраине Сёдермальма, а теперь – на одной из самых популярных площадок для рок-концертов, где выступали мировые звёзды. Три тысячи зрителей!

Зал единодушно аплодировал, вопил, выкрикивал его имя. Первые настоящие фанаты Лексуса! Он стоял на сцене, и волны любви накрывали его, наполняя новым, незнакомым чувством. Лексус повторил «Индийскую страсть» на бис и убежал за кулисы. Заперся в гримерной, подпер дверь стулом и, не сдержав эмоций, заплакал.

***

– Я договорился с менеджерами Sunburn, – довольно улыбался Саундборг, – на фестиваль в Индию, поедешь ты. До выступления осталось мало времени. Придется попотеть.

«Попотеть?» – Лексус обалдел. Да ради Sunburn он был готов не есть, не спать и расшибиться в лепешку.

– Я надеюсь, вы не шутите, – осторожно спросил он, не смея поверить в услышанное.

– Мне не до шуток, Лексус, – серьезно ответил продюсер. – Фестиваль в Индии – это топовое мероприятие, и мы должны быть к нему готовы. Да, «мы», – повторил он. – Ты – это мое лицо. Так что надо постараться.

– Конечно, – еле слышно сказал Лексус. – Я все сделаю. Я не ударю в грязь лицом.

После разговора с Саунборгом Лексус тут же позвонил Фрейе.

– Мы едем в Индию, – объявил он. – Можешь начинать лепить лапшу, чтобы повесить ее на уши своим родителям.

***

Лексус и Фрейя начали работать над новой программой. Лексус репетировал песни, разучивал танцевальные движения. А Фрейя не покладая рук занималась костюмами.

Музыкант уже давно заметил, что, когда Фрейя придумывала новый «лук», ее больше ничего не интересовало. Она долго вынашивала идею в голове, затем уверенно, мастерски рисовала набросок. Часами ходила по магазинам и по тканевым рынкам, скрупулезно выбирая подходящую материю. Фрейя этим жила. Весь остальной мир в эти моменты переставал существовать для неё. Ей было все равно, что кто-то бросился под колеса поезда в метро, а кто-то получил нобелевскую премию.

Костюм для песни, которой Лексус завершал концерт, оказался для Фрейи самым сложным. Финальный – значит, особенный. Фрейя ломала голову, в какую сторону двигаться. Все, что приходило на ум, казалось куцым и скудным.

– Извини… – Фрейя не находила себе места.

– За что? – не понял Лексус.

– Я ничего не могу придумать.

– Может, это из-за моей песни, – предположил Лексус. – Она действительно непростая.

Из колонок лился энергичный бит электронной музыки. Пульсирующий басовый ритм сливался с искрящимися мелодиями синтезатора, создавая праздничное настроение. Мощность и драйв то нарастали, заполняя всё пространство, то затихали до лёгкого музыкального шёпота.

– Нет, – хмурилась Фрейя. – Дело не в ней.

Они сидели в баре «Ван Гог» и соображали уже втроём. Эрик нажал на пульт телевизора, и на большом экране появился «Кот в сапогах», сражающийся с чудовищем-людоедом. Эрик хотел переключить, но Фрейя остановила его.

– Подожди, – тихо сказала она, уставившись на экран. – Нужна накидка. Точно! Это будет правильное решение.

– А чё! – Лексус представил себя на сцене. – Мне нравится, к ней и шляпа моя подойдет.

– Осталось найти сапоги, – важно добавил Эрик.

Все рассмеялись.

Фрейя, загоревшись идеей неожиданного аксессуара, снова начала накидывать варианты. Для нее это было первое серьёзное задание. Начало начал. Девушка часто повторяла, что от дебюта зависела её дальнейшая творческая судьба, и выкладывалась на все сто. Иногда Лексус и Эрик заглядывали в её блокнот и одобрительно посвистывали. В такие моменты она расцветала, казалась даже красивой.

– Ладно, пойдемте домой, поздно уже, – устало сказал Лексус.

– А что торопиться, хочешь песню еще раз дома прогнать?

– Да какой там, – вздохнул Лексус. – Мой занудный сосед и пикнуть не даёт. Даже когда я под нос себе напеваю, он начинает барабанить по потолку или стучит в дверь. Это жутко сбивает. Он вообще мою музыку терпеть не может. Вчера заявил, что у меня ни слуха, ни голоса. Достал уже. Завтра в студии отработаю. Спать умираю как хочу.

***

– Где ты был вчера вечером? – Неуверенный тон Лолы выдавал её смятение.

– В чайной. Работал. – Алекс подавил зевок.

– Да? А я думала, развлекался. Ролик уже повсюду разошёлся.

– Какой ро… А, ты об этом…

– Об этом? Это всё, что ты можешь сказать? Зачем ты её целовал?

– Ну, это громко сказано. Вообще-то, я выполнял задание. Твоё.

– А тебе не пришло в голову, что мне это может не понравиться?

– Честное слово, всё, о чём я в тот момент думал – как под ее напором не оказаться на полу.

– А почему ты полночи не отвечал на звонки?

– Уснул. День был тяжёлый, дорогая.

– А я глаз не сомкнула… Была уверена, что вы поехали куда-то обмывать успех.

– Успех? – повторил он и засмеялся.

– Ты один?

– Лола! Я оставил толстушку у дверей её дома через полчаса после ухода из чайной. Ну что, прекращаем дуться?

Лола не выдержала и рассмеялась в трубку.

– Слушай, а ролик действительно классный получился. Я посмотрела – столько лайков набрал!

– У неожиданных решений гораздо больше шансов на успех, чем у тщательно продуманных.

– Ладно, Алекс, заканчивай с этими приключениями. Я, конечно, люблю Пегги, но тебя больше… Ой, опять Нолан звонит! А сколько сейчас?.. Чёрт, я же опаздываю!

– Ну беги, – хмыкнул Алекс. – Да, кстати, если увидишь Нолана, дай ему в морду. Скажи, что от меня.

В трубке раздался короткий смешок Лолы, и пошли гудки. В глазах у Алекса потемнело, ноги ослабли. Он тяжело опустился на стул и обхватил голову руками. Постепенно дурнота отступила.

«Этого еще не хватало, – подумал Алекс. – За последние дни я измотался больше, чем за все годы работы». Трясущейся рукой он налил себе воды. Кое-как, держась за стену, добрался до ванной. Голова все еще кружилась. Он пустил воду на полную мощность и встал под холодные струи. Тело сразу отозвалось – мышцы стали упругими, как после хорошей тренировки.

Выключив воду, Алекс присел на край ванны и прикрыл глаза. От усталости не осталось и следа, только приятное ощущение свежести и силы во всем теле.

Антуан

Антуан вышел из дома около шести. Ледяной ветер свистел, закручивая снежные хлопья в беспорядочные вихри. На противоположной стороне улицы притаился маленький магазин. На его витрине, среди гирлянд и праздничной мишуры, мерцал электронный циферблат. Четырнадцать дней до Рождества. Антуан остановился, щурясь от порывов ветра. Красные цифры расплывались в снежной пелене, и на мгновение показалось, что за стеклом горит другая цифра – шесть. Шесть дней до операции. Антуан сглотнул ком в горле и медленно выдохнул, собирая разбегающиеся мысли. Мало. Ужасающе мало. Стиснув зубы, Антуан заставил себя повторить вслух:

– У нас всё получится. Обязательно получится.

Он закутался плотнее в пальто и пошёл против ветра к дому напротив. Подойдя к двери, он глубоко вдохнул, набираясь решимости для разговора.

– Проходи, – позвала Микаэла из гостиной. – Я жду тебя со вчерашнего дня. А теперь у меня в животе эти… Как их там?

– Бабочки, – подсказал Антуан, стягивая пальто и аккуратно вешая его на крючок.

– Какие бабочки! Там целый зоопарк, когда ты рядом! – фыркнула она.

Антуан остановился в дверях и на мгновение задержал дыхание. Она сидела в кресле, ноги укутаны в плед, кисточка в руке, а перед ней – почти готовая картина. Мика склонила голову, внимательно вглядываясь в холст. Одно точное движение и композиция обрела дух завершённости.

Всё в её движениях было естественным и живым. У Антуана сжалось сердце. Он подошел к Микаэле. Она повернулась, и кисточка с синей краской мазнула по его белой рубашке, оставив широкую полосу.

– Ой! – вскрикнула девушка, прикрыв рот рукой. – Прости, какая я неуклюжая! Эти краски… Они же не отстирываются!

– Отлично! – Антуан не отрывал взгляда от Микаэлы. – Оставь на ней свой автограф. В скором времени она улетит с аукциона.

Мика удивлённо подняла брови. Антуан и сам понимал, что редко балует её комплиментами.

– Ты мокрый, – сказала Мика, потрепав его волосы.

– Снег валит, – он поёжился, – зима пришла.

– Ты такой небритый и усталый, тени под глазами, – заметила Микаэла. – Это на тебя зима так действует? А я люблю зиму. Нет этих ужасных комаров.

– От них легко избавиться, – оживился Антуан. – Знаешь, что помогает? Дабстеп. Исследования доказали, что желтолихорадочные комары меньше кусают под Scary Monsters and Nice Sprites от Skrillex. Представляешь? Самки теряют интерес к питанию и даже реже спариваются. – Он счастливо улыбнулся, но вдруг осознал, как глупо звучит. – Прости, я зануда.

– Ты мой любимый зануда, – ответила Микаэла, обнимая его. – Ты ругаешь мою стряпню, исправляешь ошибки, ворчишь на журналистов, но я не могу без этого жить.

– Мика… Я не должен был…

– Должен был, – перебила она. – Мне это так нравится. Наконец-то в моей жизни есть тот, кто открыто выражает свои мысли. С тех пор, как я узнала тебя, я поняла, что живу и что на меня не смотрят с этой вечной жалостью, не поддакивают и не врут. Ты чудо!

Он молча стоял в растерянности, глядя на неё.

– Какая красивая картина, – наконец сказал он, заглянув через её плечо. – Что это?

– Хрустальная сказка, но она ещё не готова. – Микаэла ловким движением накрыла полотно тканью.

– Ты целый день рисовала?

– Нет, я ещё виртуально посетила музей Дали в Фигерасе. Решила сверить его сигналы со своими.

Антуан растерянно улыбнулся.

– А я не знаю работ Дали.

– Знаешь, – сказала Микаэла, хитро щурясь. – Этикетку от чупа-чупса видел? – Он кивнул. – Вот, – рассмеялась она. – Это он. Финальный образец хозяин фирмы получил на обрывке газеты. – Микаэла хихикнула. – А ты что делал? Опять работал всю ночь?

Антуан достал из кармана металлическую флешку.

– Здесь музыка. Слушай её каждый день до операции. Она укрепит твоё сердце, – выпалил он.

Микаэла подъехала к столу и бросила флешку на бумаги, её лицо стало серым, отстранённым.

– Это всё? – холодно спросила она.

– В смысле? – Антуан смутился. Он думал, они поговорят об операции, и надеялся, что сможет переубедить её. Но она закрыла эту тему, не открывая, как отрезала:

– Больше ничего не случилось?

Слова застряли в горле.

– Да так, небольшие неприятности на работе, – выдавил он наконец.

– Всё те же? – Микаэла развернулась к нему лицом. Антуан потупил взгляд. – Пойдем, – тихо сказала она, беря его за руку и подводя к дивану. – Садись поудобнее.

– Зачем?

– Я считаю, что лучший способ облегчить душу – рассказать всё, что у тебя внутри.

Она плавно подкатилась к выключателю и погасила свет. Теперь только уличные фонари заполняли гостиную мягким, рассеянным светом.

– Рассказывай, – шепнула Микаэла.

Антуан чуть было не рассмеялся. Сколько раз он присутствовал на сеансах психотерапии, наблюдая за пациентами, но никогда не думал, что окажется в их роли. «Почему бы и нет?» – подумал он, усаживаясь на диван. Усталость навалилась на него тяжёлым грузом, веки налились свинцом.

– Мне кажется… Нет, я уверен, что за мной кто-то следит, – произнёс он, подбирая нужные слова.

– Расскажи мне всё, Анте. Вдвоем мы что-нибудь придумаем.

Голос Микаэлы звучал так уверенно, что Антуан впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности. Он глубоко вздохнул и рассказал о последних днях, обо всех странностях и страхах, которые терзали его. Постепенно он забыл о присутствии Мики, просто выплёскивал всё, что столько времени носил в себе.

Когда он закончил, Микаэла покачала головой:

– Да, действительно есть над чем подумать.

– Мой брат считает, что у меня паранойя, – устало добавил он.

– А что думают другие члены твоей семьи?

– У меня никого нет. Я жил с бабушкой. Родители давно умерли.

– А какие они были? – с искренним интересом спросила Микаэла.

– Маму я совсем не помню. – Антуан вгляделся в темноту. – Она умерла, когда я был совсем маленьким. Алекс говорит, что она была чудесной женщиной. Отчим вспоминается смутно… Только день его похорон. Он лежал в гробу со странной улыбкой, а мы с бабушкой и Алексом стояли рядом в темных костюмах. В комнате было тихо, только печаль витала в воздухе. – Антуан замолчал и поморщился, восстанавливая в памяти тот момент. – И вдруг я заметил, что Алекс… Он едва сдерживал смех. Представляешь? Я так испугался. Это было бы совершенно неуместно – смеяться над телом отчима в окружении семьи.

– А что его рассмешило? – осторожно спросила Микаэла.

– Ему на ум пришла какая-то считалка. Сейчас, подожди… – Антуан прикрыл глаза, вспоминая. – Лис по свету плутал, след за следом считал, до норы едва добрался и усталый улыбался. – Микаэла хихикнула. – Прямо беда с моим братцем. Ему всегда бывает смешно некстати. Сколько раз я ему говорил, что так нельзя! А он: «Нельзя испытывать отрицательные эмоции, – Антуан заговорил, подражая бархатному баритону Алекса. – Всё, что приятно, – всё можно».

Мика рассмеялась.

– Интересный у тебя брат. Может, это такой знак протеста?

– К депрессиям Алекс точно не склонен. Он удивительный. – Тепло разлилось в душе Антуана. – У него всегда всё под контролем. Он живёт для себя, берёт от жизни всё и никогда не оглядывается назад.

– А это хорошо – жить только для себя?

– Ему нравится. Но надо знать Алекса… Он особенный. – Антуан уже привык в разговорах с Микой смело выражать свои мысли, не утруждаясь объяснениями. Он знал, что она поймет.

– Значит, твой брат никого не любит?

– Меня он любит, – ответил Антуан без колебаний. – Всегда заботился, защищал, иногда, правда, и подзатыльники выдавал. – Он усмехнулся. – Удивительно, конечно… Ничего толком не помню из детства, кроме него. Я рано научился писать и вёл дневник. До сих пор где-то хранится. Там всё: как мы с Алексом в солдатиков играли, катались на велосипедах, ходили к соседке за плюшками – она его просто обожала. Даже про паучков писал. И про такое, о чём сейчас рассказывать стыдно. – Он замолчал. – А вот о маме… ни слова.

– Леонардо да Винчи, – неожиданно сказала Микаэла.

– Что?

– Леонардо да Винчи тоже вёл дневники. Всё записывал: события, мысли, детали. Но когда умерла его мать – ни словом о ней не упомянул. Точнее, написал о чулках, которые были на ней в тот день, и о расходах на похороны. Но не о своих чувствах.

Антуан пожал плечами.

– Ну вот… Я вообще странный был. После похорон отчима долго не мог понять, почему он не возвращается. Со временем бабушка унесла куда-то его вещи, и я понял, что он больше не придёт. Перестал ждать.

Он замолчал, взгляд его затуманился. Микаэла тяжело вздохнула. Воспоминания всколыхнули её собственные раны.

Когда позвонили из больницы и сообщили, что её мамы больше нет. Такой обыденный звонок. Без эмоций, лишь холодное: "Сожалеем". Они с тётей долго смотрели друг на друга, не веря, что это возможно. Потом тётя начала звонить в больницу, умоляя не делать вскрытие. Надеялась, что ещё не всё. А если разрежут, будет всё.

Затем понадобилось опознание. Микаэла видела, в каком жутком состоянии была тётя, и решила поехать сама. Одна.

Её провели в холодный, стерильный зал, где всё заливал ослепляющий синюшный свет. Выдвинули ящик. На сером фоне проступил знакомый профиль.

– Мама… – сказала она, чувствуя, как дрожит голос.

Её вывели из морга, и вдруг она засомневалась: а она ли это?

Микаэле пришлось вернуться второй раз. Только после этого, доехав до дома, она наконец признала: мамы больше нет.

Но стоило ей зайти в квартиру, как реальность снова дала трещину. На вешалке висел мамин плащ, на обувнице стояли её туфли. Она стала метаться по всей квартире с криками: "Мама, мама!" Вот тогда её и накрыло по-настоящему.

Микаэла заерзала в кресле.

– А твой брат Алекс? Как он пережил потерю отчима?

– Легко, – отозвался Антуан. – Будто его в нашей жизни и не было.

– А ты говорил, у брата есть девушка? Он её любит?

Антуан засомневался, что знает ответ.

– Не думаю… У него нет той слабости, которая нужна… – Он вздохнул. – Я всегда завидовал ему, а теперь особенно.

– Ты завидуешь, что у него нет слабости любить? – удивилась Мика.

– Я завидую тому, что он лучше меня, – признался Антуан.

– А я думаю, что любовь – это не слабость, – возразила Микаэла. – Это необыкновенная сила. Она может осветить всё вокруг, даже самую тёмную ночь.

Антуан опустил глаза.

– Но перед ней мы бессильны, – сказал он, словно разговаривал не с ней, а с самим собой. – Он приподнялся на локтях. – Ну что, сеанс окончен?

– Не совсем, – Микаэла выглядела сосредоточенной. – Подытожим… Ты думаешь, что медбрат хочет обвинить тебя в смерти человека. Моей мамы. Но у него недостаточно доказательств, и он пытается их найти. Тебя преследует страх разоблачения. – Антуан кивнул, чувствуя себя маленьким ребёнком. – На его действия мы повлиять не можем. Но с твоим страхом можно попробовать что-то сделать. Я сейчас дам тебе парочку советов.

– О нет, – запротестовал Антуан, вставая с дивана. – Мне уже легче. Может, включим свет?

– Хочешь, чтоб в жизни стало что-то иначе, надо её иначить, – строго сказала Микаэла, не двигаясь с места.

– Иначить? – иронично переспросил Антуан.

– Именно. И я тебе помогу.

– И не только мне, а всему шведскому народу своим вкладом в шведский язык.

– Анте, ты думаешь, я случайно появилась в твоей жизни? Вовсе нет. Каждого человека мы встречаем именно тогда, когда больше всего нуждаемся в уроке, который он с собой несет. Поэтому тебе стоит меня послушать.

– Интересная теория, – Антуан прикусил нижнюю губу. – А какой урок принес я?

Мика с минуту поколебалась.

– Ты показал мне, что есть люди, которым тяжелее, чем мне. И для этого вовсе не надо болеть. – Антуан внутренне напрягся. Будь в комнате светло, она заметила бы, что он сгорает со стыда. – Мой психолог, – продолжала ничего не подозревающая Микаэла, – однажды посоветовала нарисовать свой страх. Вот так просто, и для этого не нужны кисти и краски. Обычного листка и карандаша хватит. Вот и ты попробуй. Представь свой страх, какой он? В какой части тела живет, чего хочет. Потом порви рисунок и выбрось в ведро или сожги. Это помогает. Честно. Я делаю чуть иначе – превращаю его во что-то хорошее, добавляя краски, улыбки, шапки. И страх становится вроде как и не страхом. Помнишь, как у Экзюпери: «Вот тебе ящик. А в нем сидит такой барашек, какого тебе хочется». Точно так же ты можешь повернуть свою реальность, перерисовав её заново. Ведь страх – это просто эскиз, его можно или стереть, или раскрасить, превратив во что-то совсем иное. Всё в твоих руках. То есть все в твоих мозгах.

Антуан машинально обвел взглядом висящие вокруг картины. В темной комнате вырисовывались только нечеткие контуры. Но он никогда еще не видел их так ясно. Каждый холст, каждый мазок обрели смысл – в них скрывались Микины страхи. В геометрических фигурах пряталось её одиночество, в искажённых телах – страх перед болезнью, в ликах святых – отчаянная мольба о спасении. Всё, что она не могла произнести вслух, всё, что копилось годами внутри, выплёскивалось на эти полотна. Сердце сжалось. Антуан вдруг почувствовал прилив нежности. Он аккуратно подхватил Мику и отнес на диван. Он целовал её, как никогда раньше… Ласкал, грел своим телом, умер бы за неё.

– Я люблю тебя, – шептал он. – На всю жизнь. Навсегда. Сильней, чем ты можешь представить. Ты мне веришь?

– Я знаю, – тихо сказала она. – Только тот, кто любит, способен быть рядом с больным человеком.

По её лицу текли слезы счастья, а за окнами медленно падал снег. Ветер подхватывал снежинки, и они кружились в воздухе, впервые не прячась, а танцуя.

***

Звонок телефона застал Алекса за бритьем.

– Это становится дурной традицией. С самого утра покоя нет! – проворчал Алекс, глядя на пенную бороду в забрызганном зеркале. Он наскоро умылся, накинул халат и взял трубку.

– Месье Берг, извините за беспокойство, с вами хочет поговорить мадемуазель Санчес. – Мелодичный голос секретарши слегка развеял раздражение Алекса.

– Санчес? – удивился он. Никого с такой фамилией он не помнил.

– Дайте сюда! – прорвался в трубку знакомый голос.

– Алло! – Пегги почти кричала, как обычно делают люди, неуверенные в качестве связи.

– Пегги, я тебя прекрасно слышу.

– Я внизу, – уже тише сказала она. – Меня не пускают наверх.

– Сейчас спущусь. Дай мне минут пятнадцать.

В ресторане отеля витал аромат свежесваренного кофе. Перед Алексом стоял дымящийся омлет с сыром, «Мадемуазель Санчес», отодвинув уже пустую тарелку, сидела напротив – бледная и потерянная, рассеянно глядя в телефон.

– Что стряслось? – спросил Алекс.

– Все ужасно! – выпалила она. – Пьер так вчера и не позвонил. А когда я набрала сама, он сбросил вызов. Это так на него не похоже…

– Что именно? – в голосе Алекса сквозило легкое раздражение.

– Чтобы он увидел меня с другим, ничего не сделал, а потом еще и на звонок не ответил, – она стукнула по столу мобильником. – Он же… Он говорил, что я особенная. Заставил поверить, что я могу всё, что я рождена стать великой актрисой. А теперь… – Она судорожно вздохнула. – Теперь он словно отправляет меня в стойло. Мол, знай своё место, детка, не замахивайся на звёзды. – Она провела пальцем по краю чашки. – Он же гордился мной, повсюду кричал: «Я люблю эту девчонку!» А теперь смотрит на меня как на прокаженную.

– Он тебе действительно нравится? – вырвалось у Алекса.

– Я люблю его, – убеждённо заявила Пегги.

– После двух месяцев знакомства? – Алекс недоверчиво приподнял бровь.

– Так я же тебе говорю – любовь для меня единственный смысл жизни, я без неё не могу, – она заёрзала на стуле. – Алекс, скажи, что мне делать? Ты лучше разбираешься в психологии мужчин.

– Дай ему время. – Он устало потёр переносицу, скрывая накатившую волну раздражения. – Пусть соскучится.

– Ты с ума сошёл! – она всплеснула руками, едва не выбив поднос из рук проходящего мимо официанта. В глазах вспыхнул вызов. – Он же забудет меня! Мужчин нельзя отпускать, нужно быть рядом, чтобы они чувствовали твоё присутствие. Чтобы привыкли, втянулись. Неважно, хотели они этого изначально или нет.

– Смотрю, ты и сама неплохо разбираешься в мужской психологии. – Алекс неспешно отправил в рот кусок омлета.

– Алекс, – её голос дрогнул, – скажи честно, в чём моя проблема? – Хотя я знаю, что ты скажешь. Родители мало любили в детстве, да? Или что там ещё?.. Была страшненькой в школе, теперь компенсирую? А может, у меня просто этот … Как его?.. Нарциссизм? Только честно, ты ведь об этом сейчас думаешь?

– Нет, – он отпил кофе. – Всё куда проще. Ты слишком много говоришь.

Она вздрогнула, словно от пощёчины, и тут же расправила плечи.

– Мотор гудит, когда работает! – огрызнулась она, помолчала секунду, глядя в проход между столиками, и заговорила тише: – Ну хорошо, я действительно слишком много болтаю. И всё о нём да о нём. Почему я так зациклилась на Пьере?

– Думаю, всё дело в скуке. – Алекс вытер губы салфеткой и внимательно рассмотрел масляные пятна на ней. – С любовной драмой хотя бы понятно, чем себя занять. А вот со скукой…

– Издеваешься? – Пегги презрительно сощурилась.

– Ни капли.

– Я, кажется, поняла, что с тобой не так. – Глаза ее зло сверкнули. – У тебя раздутое самомнение. Думаешь, ты особенный? И все должны перед тобой стелиться? Классическая звездная болезнь – считаешь, что весь мир у твоих ног. – Алекс невозмутимо долил кофе в свою чашку, глотнул и крякнул от удовольствия. – И всё? Даже не возразишь? – Пегги постучала пальцами по столу. – Тебя вообще можно хоть чем-то задеть?

– Я знаю массу болезней пострашнее звездной. – он расправил плечи и потянулся, улыбаясь. – Например, гастрит или идиотизм.

– Ты хочешь сказать, что я идиотка?

– После такого прекрасного завтрака я вообще не хочу говорить ни о болезнях, ни о больных.

– Алекс! – голос Пегги дрогнул, глаза заблестели. – Помоги мне, я не знаю, что делать.

– Предоставь ему возможность позвонить самому, – ответил Алекс.

– А если он не позвонит? – в её голосе звучало отчаяние.

– Но ты же не стала бы встречаться с ним, зная, что инициатива исходит только от тебя, правда?

– Почему бы и нет? Хотя…

– Вот именно, – мягко перебил Алекс. – Для него ты сейчас как прочитанная книга. Исчезни. Растворись. Пусть поломает голову, что с тобой происходит. – Пегги впилась в него взглядом. – Делай то, чего он от тебя не ожидает. Поменяй имидж. Покажи, что у тебя в жизни есть что-то кроме него. Хобби, любимое занятие. Понимаешь, Пегги, мужчинам не очень нравится быть единственным смыслом жизни женщины. Независимые дамы их больше привлекают.

– А что я умею? – она растерянно пожала плечами. – Играть на сцене. Больше ничего в голову не приходит.

– Так сыграй! Сыграй счастливую, уверенную в себе девушку. Хотя хобби всё-таки не помешает. – Алекс задумался. – Как там твои социальные сети?

– Пара сотен подписчиков…

– Поработай над их числом. Для актрисы это важно. Твой вчерашний ролик, кстати, завирусился.

– Ну так это потому, что его снял сам Алекс Берг! – Глаза девушки загорелись надеждой. – Может, ты еще раз меня снимешь? Мы, например, можем снять мое перевоплощение!

– Я не могу, Пегги. – Алекс заказал ещё кофе. – Я в Женеве пробуду еще два дня, и они расписаны по минутам. Да и для перевоплощения нужно время. Но я уверен, что ты и сама справишься.

– А когда ты вернешься? – не отступала она.

– Не раньше конца ноября.

– Идеально! – Я как раз успею слетать в Мексику к известному магу. Он может сделать так, чтобы я похудела. А то с такой складкой под подбородком перевоплощения не получится.

– Некоторые вещи, Пегги, достигаются простой дисциплиной. – Алекс сделал маленький глоток.

– Стилист! У тебя должен быть хороший стилист? – выпалила Пегги, явно радуясь своей идее.

– Найдется.

– Тогда Пьер у меня в руках! – хищно улыбнулась Пегги. – Эх, дорогой я еще выйду за тебя замуж, вот увидишь! – Она продолжала улыбаться, видимо, представляя себя миссис Пьер Рено. – А ты, Алекс, будешь другом невесты! – Она подняла руку и крикнула официанту: – Можно мне такой же омлет? Сейчас вернусь, – она подмигнула Алексу и тяжёлой походкой направилась в сторону дамской комнаты.

Алекс надул щёки, прерывисто выдыхая, и посмотрел на часы. Пегги отсутствовала минут пять. Как раз принесли её заказ.

– Чем займёшься в свои последние денечки в Женеве? – Она плюхнулась на стул, и Алекс невольно задержал взгляд на её колышущейся пышной груди.

– Буду писать. Материала накопилось прилично.

– Ну, чтоб писать, наверное, нужно вдохновение? – Пегги принялась аппетитно жевать. Он утвердительно кивнул. – А что ты делаешь, когда его нет?

– Пишу без вдохновения. – Безразлично ответил Алекс.

Пегги посмотрела на него изучающе.

– Скажи, Алекс, ты вообще когда-нибудь что-нибудь испытываешь? Эмоции, переживания? Хоть иногда злишься?

– Мне нравится, как ты ловко переводишь разговор на меня, – отшутился он.

– Нет, правда, иногда кажется, будто тебе всё все равно. Словно в твоей жизни нет ничего и никого по-настоящему важного. – Она набрала воздуха в грудь и смягчила тон: – Послушай, я говорю это как друг. Если ты действительно хочешь быть с Лолой, не относись к ней, как ко всем остальным. Я ее очень хорошо знаю. Она классная. И возле нее всегда крутятся разные Ноланы.

Алекс осторожно поставил пустую чашку и поднялся.

– Мне пора.

Пегги схватила его за рукав.

– А если он так и не вернется? Если всё это бесполезно? – в ее голосе слышался холодок сомнения.

– Все всегда заканчивается хорошо. Если пока не хорошо, значит, это еще не конец. Не мои слова. Пауло Коэльо. – Алекс отдёрнул руку и вышел из ресторана.

Антуан

Белокурые волосы Микаэлы сливались с белизной подушки, словно продолжение света, мягко струившегося из окна. Девушка чуть повернула голову, глаза её блестели.

– Я ещё никогда не была так счастлива, – прошептала она. – Хочу, чтобы этот миг никогда не заканчивался.

Антуан посмотрел на неё с нежностью.

– А я… – Он запнулся. – Мне нигде не было так хорошо, как у тебя. – Он откинул голову на подушку. – Всё здесь необыкновенное: и эта комната, и твои картины.

Микаэла провела рукой по его щеке.

– Это потому, что ты здесь. Все тут теперь по-другому…

– Я здесь и буду здесь, – прошептал он, взяв её руку. – Всё у нас получится, Мика. И операция твоя пройдёт хорошо. Только слушай мою подборку. Она поможет.

– Ты действительно так веришь в чудо музыки?

– Не в чудо, —Антуан стал серьёзным, – в её психофизиологическое воздействие. Музыка – это ритм. А человек – часть системы ритмов. У нас есть ритм сердца, ритм дыхания. Когда они нарушены, человек становится вялым, теряет энергию. А музыка возвращает ее, зажигает. Человек – как музыкальный инструмент. Скрипка сама не играет, ей нужен музыкант. А варган… Ты знаешь, варган даже не слышно, пока ты не станешь для него резонатором – своим телом, полостью рта, черепной коробкой.

Микаэла тихо рассмеялась.

– Я даже не знаю, что такое варган, а черепная коробка – это звучит… так романтично.

– Это правда, – заверил Антуан. – А еще музыка – источник дофамина и серотонина, гормонов счастья. Музыка – это счастье. Совсем другая энергия. Она лечит.

Микаэла приподнялась на локте, свет из окна осветил её лицо и плечи, и они засияли тёплым золотом.

– А почему тогда столько несчастных людей вокруг?

Антуан задумался, не зная, как лучше выразить свою мысль.

– Музыка должна быть своя, подходящая тебе. Она должна биться в такт твоему сердцу.

– Интересно…

– В Японии, например, высокий уровень суицида. Стресс, много работы. Знаешь, как они борются с этим? Поют. Кабинки караоке – это их способ снять напряжение, снизить уровень кортизола. Они лечатся пением и, кстати, экономят на психотерапевтах.

Микаэла улыбнулась.

– Это удивительно. Я обязательно буду слушать твою музыку.

Антуан обвёл взглядом картины на стенах.

– И ничего не бойся. Забудь свои страхи.

– У меня есть только один страх, Анте, – голос Микаэлы стал тихим и чуть дрожащим. – Я боюсь потерять тебя.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Лицо её было совсем близко, открытое, взволнованное, полное страсти.

– Я никуда не денусь, – ответил Антуан будто во сне. – Я буду с тобой всегда. Буду держать тебя за руку. Ты даже удивишься.

Микаэла коснулась его лица.

– Правда?

Вместо ответа он мягко прижал её к себе и поцеловал. Его губы едва ощутимо скользнули к шее, и там, где пульс бился под тонкой кожей, он вдруг услышал, что их сердца стучат в унисон. От Мики пахло ванилью и чем-то неуловимо родным. От этой близости у Антуана закружилась голова.

– Я так люблю тебя… – прошептал он, вдыхая в каждое слово всю свою нежность.

– Ой! Неожиданно вскрикнула Микаэла

– Что такое? – Антуан отпрянул.

– Ты, кажется, только что сломал мне бедро, – произнесла она, сделав болезненную гримасу.

– Что?! – У Антуана сжалось сердце. – Нет, только не это!

– Шутка! – расхохоталась Микаэла.

Антуан откинулся на подушку и недовольно буркнул:

– Очень смешно.

– Ага, обхохочешься, – захихикала Мика и снова потянулась к его губам.

Алекс

До вылета в Париж оставался час с небольшим. Алекс сидел в кафе аэропорта. Губы всё ещё хранили улыбку от случайно подслушанного разговора. За соседним столиком седовласый мужчина делился с внуком историей своей первой любви:

– Она работала в библиотеке во время учёбы. Красивая такая, с зеленными глазами. Как-то раз я обнаружил в книге её записку: «Стр. 47 – лучшие строки о море, что я читала». Открыл – и действительно. После этого начал находить похожие записки и в других книгах. С каждой найденной запиской она словно становилась ближе. Я влюбился без памяти, но никак не решался пригласить её на свидание. А потом случайно услышал, как она рассказывала коллеге про свой дипломный эксперимент – исследование влияния таких заметок на интерес читателей. А я-то думал…

Алекс достал ноутбук. Эту историю он не станет записывать – он никогда не использовал «подсмотренные» моменты в сыром виде. Они сначала вызревали, изменялись, становились частью чего-то большего. Он создал новый документ и начал быстро печатать:

– Так в чём же секрет? – спросила она, смеясь.

– В краже, – ответил я просто. – Я собиратель моментов, которые заставляют сердце замирать. Когда вижу кадр в кино, от которого мурашки по коже – присваиваю его себе. Слышу на улице фразу, которая бьёт прямо в сердце – добавляю в свою коллекцию. Я не размениваюсь на пустяки. Присваиваю только то, что цепляет за живое, что не отпускает. Потому что без этой искры, без этого внутреннего толчка даже самая гениальная находка превратится в пыль. Многие стесняются заимствовать. Прячутся за словом «оригинальность». А я? Я делаю это с удовольствием. Потому что знаю – важно не то, что ты позаимствовал, а то, что ты с этим сотворил. Из этих подмеченных кусочков жизни я создаю свой мир. И он подлинный, потому что каждый его фрагмент когда-то отозвался в моей душе. И знаете что? В этом искусстве кражи моментов я, кажется, нашёл свой путь к свободе.

Едва последнее слово легло на экран, как объявили посадку на парижский рейс. Алекс захлопнул ноутбук, спрятал его в сумку и поспешил к нужному выходу.

Лексус

Лексус остановился у входа в офис Сандборга и вглядывался в огромный, во всю стену, рекламный щит с анонсом: «Лексус 20 декабря». Имя красовалось на щите огромными черными буквами, которые даже на расстоянии казались гигантскими.

Лексус подошел поближе, чтобы насладиться минутой славы, посмаковать прекрасный момент. Вдруг тело покрылось липкой испариной. Вместо рекламного щита перед Лексусом возвышалась могильная плита с высеченным на ней именем и датой смерти – двадцатое декабря 2022 года. «Что за идиотская шутка!» – Охваченный ужасом, Лексус попятился и оказался на дороге. Последнее, что он услышал, – резкий скрип тормозов. Лексус закричал и проснулся, горло пересохло от страха. На столе громко разрывался телефон.

– Ты спишь? – заговорила трубка голосом Фрейи.

– Уже нет, – тяжело выдохнул Лексус, унимая бешеный стук сердца.

– С тобой все в порядке?

– Да, сон странный приснился.

– И мне, – оживилась Фрейя. – Всю ночь снилось, что я опаздываю на первый урок. Открыла глаза, смотрю – на часах девять. Проспала. Сон вещий оказался. – Лексус молча слушал. Неприятный осадок сна никак не хотел рассеиваться. – Слушай, я забегала в студию за зонтом, забыла его вчера. А там какой-то чувак репетировал, нас перевели, что ли, куда-то?

– Какой чувак? – Лексус похолодел.

– Не знаю, помятый, неопрятный, будто его прямо с постели туда притащили.

Лексус резко нажал на отбой и набрал номер Петера Сандборга. На том конце долго не отвечали. Наконец раздался раздраженный голос продюсера:

– Алло?

– Я переведен в другую студию? – спросил Лексус, не здороваясь.

Саундборг помедлил пару секунд, затем спокойно произнёс:

– Мы решили на время приостановить твою программу.

– Как это? – опешил Лексус.

– До Нового года мы не будем этим заниматься.

– А Индия? А фестиваль?

– На фестиваль поедет другой музыкант. Комиссия так решила. У него больше опыта, программа готова. Мы вернемся к твоему проекту позже. А пока пиши новые песни. – Сандборг положил трубку.

Лексуса будто сшибли с ног. Петер Сандборг, похоже, разочаровался в нем и отказался от сотрудничества. Все мечты рухнули в одночасье. Лексус упустил свой шанс. Сандборг знал толк в талантах, среди его клиентов были лучшие музыканты. Если он решил отказаться от Лексуса, значит… Лексуса затошнило. «Нет, я не могу все так оставить. Нужно просто поговорить с Саундборгом, выяснить, что я делаю не так. Я все исправлю».

***

Старая винтовая лестница в баре «Gamla Krogen» вела на второй этаж, где располагались бильярдные столы. Её потёртые деревянные ступени поскрипывали под ногами посетителей. Медбрат Линус Йохансон спускался, пошатываясь и громко напевая.

– Эй ты, чего пялишься? – рявкнул он, заметив поднимающегося навстречу мужчину. – Прочь с дороги!

Тяжёлый запах перегара распространился в узком пространстве лестницы. Человек остался неподвижным, только холодно смотрел на пьяного. Медбрат, покачнувшись, вцепился трясущимися пальцами в кожаную куртку стоящего напротив.

– Ну что, урод? Все-таки напросился!

Посетитель попытался высвободиться, но медбрат практически повис на нём. Короткое резкое движение – и Йохансон отшатнулся. Его ноги, неуверенно балансировавшие на узкой ступеньке, потеряли опору. Глаза расширились от внезапного страха, руки беспомощно взметнулись в воздух.

Тело Йохансона покатилось тряпичной куклой вниз по крутым ступеням. Глухие удары эхом разносились по коридору бара. Когда оно наконец замерло у подножия лестницы, повисла оглушительная тишина.

Антуан

Антуан вышел от Мики и остановился возле подъезда. Зима преобразила все вокруг. Окна старинных зданий, как замерзшие глаза, смотрели на мир сквозь тонкий слой инея. Город под снегом выглядел уставшим, но красивым. Он словно на мгновение замер в хрупкой зимней тишине перед очередным дневным вихрем дел и забот.

Возле дверей булочной стоял фургон. Двое грузчиков, кутаясь в куртки, выгружали коробки с безалкогольными напитками. Пар от их дыхания смешивался с ночным морозным воздухом.

Антуан следил за этим обычным, но сегодня волнующим его зрелищем. Он поднял глаза на дом Микаэлы. «Дом-сэндвич, вот тебе и напитки», – он мысленно улыбнулся. Сэндвич. Надо же такое придумать.

Антуан медленно побрел к своему дому, унося с собой едва уловимый аромат ванили. Открыв дверь своей квартиры, Антуан обнаружил, что стрелки часов подошли к одиннадцати.

– Как так? – удивился он. – Я ведь полагал, ещё и восьми нет.

Он задумался. А действительно… У Микаэлы почему-то не прозвучала её восьмичасовая напоминалка. Это была неизменная часть ее жизни: каждый день ровно в восемь маленький звоночек тихо тренькал в глубине её квартиры. Этот звук невозможно было пропустить. Но сегодня его не было.

На сердце стало легко, и Антуан снова улыбнулся. Снег за окном всё падал и падал, укутывая улицы мягким покрывалом. Зима будто обещала, что впереди всё будет хорошо.

Лексус

Секретарша уже в сотый раз терпеливо объясняла Лексусу:

– Сожалею, но герр Саунборг не принимает никого без записи. У него расписан весь день.

– Послушайте, – уговаривал Лексус, – я не займу больше пяти минут.

Она посмотрела на него устало, но решимость в его глазах говорила, что он от своего не отступит. Секретарша поднялась и зашла в кабинет своего босса. После недолгого отсутствия она снова предстала перед Лексусом.

– Он уделит вам пять минут, когда они у него будут. Идите в переговорную и ждите.

Лексус хотел расцеловать ее, но вместо этого просто кивнул головой. Он поднялся на нужный этаж и медленно побрел к переговорной. Еще совсем недавно он прилетал сюда словно на крыльях. А теперь от этих воспоминаний в груди неприятно заныло.

Лексус поравнялся с дверью своей студии. На табло уже не светилось его имя. Теперь там красовалось имя «Грег». Осторожно приоткрыв дверь, Лексус увидел растрепанного парнишку. Тот раздраженно кричал на оператора и между криками жадно пил воду – явный признак похмелья. Рядом на сцене стоял целый ящик минералки.

Лексус никогда не позволял себе такого поведения. Неужели поэтому его место занял другой? Судьба больше любит тех, кто нарушает правила.

Оператор, проходя мимо, заметил Лексуса и как показалось ему, посмотрел с сочувствием. Мол, что поделать, место занято и ничего не поменять. Но Лексуса не интересовало ни место Грега, ни место кого-нибудь еще, ему нужно было его собственное место. Он хотел работать. Хотел творить. А его подстрелили, не дав расправить крылья.

Лексус прождал в переговорной почти весь день и уже собирался снова спуститься к секретарше, думая, что про него забыли, но в этот момент вошел Сандборг.

– Тебе что-то нужно? – спросил он равнодушно, глядя сквозь Лексуса.

– Да! – Лексус вскочил. – Я хочу понять, что пошло не так, чтобы исправить ошибки. Мне очень важно ваше мнение. Я докажу, я справлюсь, у меня все получится. Герр Саундборг, «Sunburn» – это моя мечта, покажу, на что способен, вы не пожалеете, – горячо умолял музыкант.

Но ни один мускул не дрогнул на лице у продюсера.

– Ты спрашиваешь, что у тебя не так? – с нескрываемым раздражением начал он. – Так слушай. Твои выступления – это самодеятельность, и сам ты дилетант. Твоим песням нужна доработка, в первозданном виде они ниже всякой критики. Ты меняешь стили как перчатки – то в индийских нарядах поёшь, то в перьях. Какой образ ты хочешь создать? Кто ты, Лексус? А твои танцы?.. – Он устало вздохнул. – Это отдельная тема для обсуждения, на которую у меня абсолютно нет времени. – Он демонстративно взглянул на часы. – Лексус, ты еще слишком сырой материал. Над тобой еще работать и работать. А для этого нужно время, которого у нас, увы, нет.

– Да, но вы же сами говорили… – окончательно сбитый с толку, Лексус не мог подобрать слов. Было очевидно, что Саундборг уже всё решил и не отступит. Он поманил Лексуса наверх лакомым куском, а потом беспощадно сбросил вниз. Досада и гнев сдавили горло. Руки непроизвольно сжались в кулаки.

В комнату заглянула секретарша.

– Вас ждут, – сообщила она. Саундборг вышел, не оглядываясь.

«Все это происходит не со мной, – подумал Лексус. – Мне все это мерещится. Еще вчера я был подающим большие надежды музыкантом, а теперь – заблудший самозванец».

Всю ночь Лексус не спал, решая, что же теперь делать и как жить дальше. Люди снова ломали его, внушали, что он ни на что не пригодный. Но Лексус и не думал сдаваться. «Как бы не так, – с ненавистью шептал он, – вы еще очень сильно пожалеете об этом».

На следующий день Фрейя разузнала о Греге Апкарьяне. Он оказался сыном одного из самых богатых людей Швеции, который взял на себя затраты на фестиваль. Лексус ухмыльнулся: «Значит, Саундборга купили. А расплатой за это стал мой несостоявшийся успех, ненаступившая слава и разбитая вдребезги мечта.

Но не это мучило Лексуса, его остро задело то, как его заживо похоронили. Даже не потрудившись сыграть на похоронах траурный марш.

***

Из окна поезда я смотрел на пустую платформу. – Алекс вдохновенно стучал по клавишам ноутбука. – Она сняла туфли и шла босиком по желтой предупредительной полосе, балансируя как канатоходец. Я прижался к стеклу, не понимая, почему вдруг стало трудно дышать.

Состав пронесся мимо, поток воздуха взметнул её волосы. На миг наши глаза встретились, и я увидел в них свободу. Что-то дрогнуло внутри – будто треснуло стекло, за которым я так долго прятался. И теперь я не мог перестать думать: бывают ли случайные встречи? Или каждая из них – возможность изменить свой путь, нужно только решиться сойти с привычной колеи?

Поезд Париж-Женева прибыл на женевский вокзал Карнавен. Алекс закрыл ноутбук и убрал его в дорожную сумку. План был прост: заселиться в отель, переодеться и присоединиться к Лоле и Пегги у стилиста Джонни, обещавшего феерическое преображение Пегги. Алекс взялся заснять всё для социальных сетей. Целый месяц Джонни работал над новым образом Пегги, пока Лола, помогая подруге, попутно обновляла и свой гардероб. Сегодня настал день икс – Пегги должна переродится.

Такси домчало Алекса до отеля «Four Seasons». Швейцар услужливо распахнул дверь. Алекс поблагодарил его кивком и вошёл внутрь. В холле его встретил консьерж с неизменной широкой улыбкой. Вестибюль утопал в роскошных дизайнерских цветочных композициях из белых орхидей и нежно-розовых пионов. В воздухе витал тонкий аромат свежих цветов, смешанный с древесными нотками сандала – фирменный парфюм отеля.

– Как прошла поездка, месье Берг? – учтиво поинтересовался консьерж.

– Как одно мгновение – три с половиной часа пролетели незаметно.

– Ваш ключ, – служитель протянул карту. – Вас проводить?

– Спасибо, я тут как дома.

– Позвольте забронировать для вас столик на ужин? – консьерж сделал приглашающий жест в сторону своей стойки.

– Не сегодня, – Алекс покачал головой. – У нас съёмки, думаю, затянутся допоздна. – Он достал из кармана купюру и, пожимая руку консьержу, незаметно передал её. – Спасибо, Николя. Если что-то понадобится, я позвоню.

Консьерж изобразил легкое смущение, убирая купюру в карман жилета.

– Всегда к вашим услугам, месье Берг, – произнёс он с легкой улыбкой и вернулся за стойку.

В студии Алекса встретил радостный возглас Лолы:

– Алекс, мы тут! – Она помахала рукой и кинулась ему навстречу. Стройная, высокая, с рассыпанными по плечам золотистыми волосами, девушка была чудо как хороша.

– Как поживаешь, моя Ло? – Он обнял её и нежно поцеловал.

– Хорошее слово – «поживаю». Именно поживаю, а не живу… – она артистично закатила глаза. – Всё из-за Пегги…

– Что-то случилось? – с улыбкой спросил он, прекрасно зная ответ.

– К слову, она немного расстроена.

– Удивительно, – его улыбка стала ещё шире.

Лола легонько стукнула его по руке:

– Издеваешься!

– Лола, где модель? Я готов! – окликнул их фотограф Джером, приятель Лолы. Заметив Алекса, он приветственно поднял руку. Алекс кивнул в ответ и тихо спросил:

– А он тут зачем?

– Пегги захотела фотосессию. Раз уж показ мод, пусть будет полный комплект.

– А где сама виновница торжества?

Не успела Лола ответить, как из примерочной прогремел грубоватый голос Пегги:

– Мне не нравится!

– Этот костюм просто создан для твоего типа фигуры! Жакет с баской подчеркнёт талию… – увещевал Джонни.

– Какую талию? – фыркнула Пегги. – Я в нём как колбаса в перевязке! И рукава жмут!

– Я же говорила – она немного расстроена, – прошептала Лола.

– Я бы назвал это явным преуменьшением.

– Вдохни! – командовал дизайнер. – Нет, нет, глубже! Как ты собираешься произвести впечатление в мешковатом наряде? И вообще, современные девушки не горбятся. Они держат осанку. А теперь не двигайся, я попробую застегнуть замок…

– Не-ет! – отчаянно завопила Пегги. – Господи, да лучше я навсегда останусь одна!

В примерочной что-то с грохотом упало, послышалось тихое шипение и возня.

– Тогда примерь это, – теряя терпение, предложил Джонни. – Это платье-футляр тебя стройнит!

– Ага, как же, – огрызнулась Пегги. – Оно меня не стройнит, а душит.

– Необходима корректировка размера в области талии… – крикнул Джонни молоденькой ассистентке, стоявшей возле приоткрытой двери примерочной. Та быстро записала требования стилиста в блокнот.

– Это невозможно! – снова загремел голос Пегги. – В этой юбке-карандаш я не то что шагнуть – сесть не смогу! Как в ней на учёбу ездить? На руках, что ли?

– Клиентка выражает обеспокоенность функциональностью гардероба… – педантично диктовал стилист.

– Да при чём тут функциональность? Эти вещи мне малы!

– И кто виноват, что за этот месяц ты набрала четыре килограмма вместо того, чтобы сбросить обещанные пять? – вспылил Джонни.

– Думаешь, я не старалась?

– Живот не становится плоским от того, что на нём лежишь!

– Я, между прочим, в зал ходила! – плаксиво выкрикнула Пегги. – Купила абонемент! А моя инструктор оказалась такого же размера, как я. Я поняла – это безнадёжно.

– Пегги, примерь хотя бы этот синий комплект с запáхом, – не сдавался Джонни.

– Ох, запах тут точно будет… Моего пота, – проворчала Пегги.

Лола нетерпеливо постучала по дверце примерочной:

– Пегги, хватит уже там прятаться! Выходи давай!

Из-за двери донеслось приглушённое ворчание, и, наконец, Пегги сообщила, что готова. Алекс тут же направил на неё камеру. Лола заняла позицию в центре студии и с театральным пафосом провозгласила:

– А теперь – внимание! Очередное чудесное преображение от студии Джонни Риверса! Встречайте новую Пегги!

Дверь примерочной приоткрылась, и оттуда показалась Пегги в облегающем чёрном платье. Немыслимые шпильки добавляли ещё роста к её метру семидесяти восьми, а с таким количеством макияжа её сейчас вряд ли узнала бы даже собственная мама.

– Ой, у нас что, свет вырубили? – Пегги неестественно широко распахнула глаза. – А, нет, это мои новые ресницы устроили персональное солнечное затмение. Прямо как в фильмах ужасов, знаете, когда жертва в последний раз открывает глаза перед тем, как её настигает монстр? Вот прям один в один. – Пегги робко сделала первый шаг, и её лицо покраснело: – Так… – пыхтела она. – Помните тот момент из «Бэмби», когда олененок впервые встаёт на ножки? – Она опасно покачнулась. – Я сейчас точь-в-точь как он, только в сто раз менее грациозно. И, что обидно, без милых лесных зверушек, готовых подхватить меня в любой момент.

Лола поддержала подругу за локоть, помогая ей пройтись по студии. Разглядывая своё отражение, Пегги состроила страдальческую мину: – А это платье… – Она попыталась глубоко вдохнуть. – Я наконец-то поняла, почему манекенщицы всегда такие худые и почему они никогда не улыбаются. – Пегги осторожно опустилась на велюровый пуф. – Кажется, я только что рассталась со способностью нагибаться. И чихать. И, возможно, дышать… Но зато какая фигура!

– Потрясающе! – воскликнула Лола. В её улыбке читалось беспокойство. – Пегги, может, поделишься советом с нашими подписчиками?

– О, конечно! – Пегги поднялась и подмигнула в камеру, чуть не потеряв равновесие. – Если вам кажется, что пора что-то менять в жизни – начните с ресниц! По крайней мере, их всегда можно отклеить.

***

Из здания Саундборга вышли последние работники. Охранник закрыл дверь, погасил свет и, включив сигнализацию, закрылся в комнате видеонаблюдения. Шесть этажей погрузились в темноту, в помещении, где ежедневно происходили записи и гремела музыка воцарилась тишина.

Внезапно темный коридор пронзил луч телефонного фонарика, освещая путь к широкой двойной двери. Свет на мгновение выхватил из тьмы табличку с надписью «Грег» и скользнул внутрь.

***

– Чёрт возьми, поскорее бы уж выйти замуж! – Пегги с досадой воткнула вилку в спагетти. – Невыносимо вечно придуриваться и не делать того, что хочешь.

Вечер в «Шез Филипп» разворачивался по знакомому сценарию. Пегги, как всегда, стала центром внимания – её пронзительный смех разносился по залу, она громко приветствовала знакомых, пока Джонни, подтрунивая над ней, то и дело подливал шампанское в её бокал.

Лола и Алекс наперебой подбадривали её, восхищаясь нарядом, но стилист продолжал придирчиво осматривать свою протеже. Не выдержав критического взгляда Джонни, Пегги развернулась к нему:

– Хватит! Достало притворяться, будто я клюю как птичка! Достало ходить, будто палку проглотила, когда хочется нормально двигаться! – она звонко поставила бокал на стол. – И делать вид, будто у меня голова кружится от бокала вина, хотя могу перепить любого пьянчугу! – Она перевела дыхание. – А эти восторженные «Как изумительно!» в ответ на чушь от какого-нибудь олуха, у которого мозгов вдвое меньше, чем у меня! И вечно изображать круглую дуру, чтобы мужикам было приятно просвещать меня и чувствовать себя умниками! Я хочу оставаться собой! Сохранить свою индивидуальность! – заключила она, сминая салфетку.

Джонни медленно опустил бокал и посмотрел на её руки:

– Для начала неплохо было бы эту индивидуальность иметь. Если только она не в отсутствии маникюра. – Он поморщился. – Как вообще можно рассчитывать произвести впечатление с такими обломками? В карманах руки держать?

– Да кто на это смотрит? – огрызнулась Пегги.

– В прошлый раз было «надену длинные рукава», до этого «там будет темно», а ещё раньше – «буду держать руки под столом», – передразнил дизайнер. – Уверенная в себе женщина всегда безупречна, даже если собралась в поход!

– Пусть смотрят мне в глаза! – Пегги демонстративно хлопнула тяжёлыми ресницами, откидываясь на спинку стула.

– Господи, дай мне терпения! – простонал Джонни.

Алекс и Лола, улыбаясь, переглянулись. Воспользовавшись паузой в перепалке, Алекс негромко обратился к Лоле:

– Кстати, через две недели Амазон устраивает благотворительный банкет в Женеве. Составишь компанию?

– Пегги, слышишь? – тут же оживилась Лола, хватаясь за возможность разрядить обстановку. – Нас на банкет зовут! Вот где мы повторим попытку перевоплощения. Все заснимем. После неё Пьер у тебя в кармане. – Алекс промолчал, а Лола запоздало спохватилась: – Они ведь не будут против?

– Думаю, что нет, – пожал плечами Алекс.

– Да, сегодня с перевоплощением не сложилось, – вздохнул Джонни, – но к банкету будем во всеоружии. Правда, Пегги?

Пегги безучастно ковыряла в тарелке, словно не слыша их разговора.

– Похоже, эта идея ей не по душе, – заметил Алекс, наблюдая за Пегги.

– Да идите вы со своими идеями! – внезапно взорвалась она. – За весь месяц Пьер так и не позвонил!

– Пегги, ты всё правильно сделала, – Алекс старался говорить умиротворяюще.

– Знаешь что! – она резко развернулась к нему. – Прибереги свои советы для другой дурочки. Я послушалась тебя и осталась ни с чем! Я всё слишком затянула. Если бы позвонила ему раньше, сейчас он бы уже привык ко мне. – Она покачала головой, закрыв глаза. – Боже мой! Всю жизнь со мной так. Вечно получаю пинки под зад!

Словно в ответ на её слова, к их столику подошёл элегантно одетый молодой человек. Он пожал руку Алексу, вежливо поздоровался с остальными и отошел, оставив за собой шлейф дорогого парфюма.

– Ничего себе красавчик! – присвистнула Пегги, мгновенно забыв о своих горестях. – Кто это?

– Ник Лауренс.

– И кто этот Ник Лауренс? – она подалась вперед, не сводя глаз с удаляющейся фигуры.

– Владелец одного из лучших домов моделей в Нью-Йорке. – Джонни даже не пытался скрыть волнение. – Безумно богат. И такой вкус! Алекс, откуда ты его знаешь?

– Я писал о нём когда-то, – небрежно бросил Алекс.

– Познакомь меня с ним сейчас же! – потребовала Пегги, забыв о недоеденных спагетти.

– Я думал, ты влюблена… – Алекс сыграл удивлённого простака.

– С такими деньгами полюбить его будет нетрудно, – отрезала она.

– Пегги, это слишком вульгарно, – поморщился Джонни. – Хотя да, женщины материальнее мужчин. Мы делаем из любви что-то возвышенное, а они… – Он снова уставился на её руки. – Я лично провожу тебя в салон, пока ты не сбежала как подросток.

– Почему ты не ешь? – Лола указала взглядом на нетронутую порцию Пегги.

– Я не могу есть спагетти в этом костюме. Он настолько узкий, что, если я вдохну поглубже, пуговицы станут оружием массового поражения, – проворчала Пегги и решительно оттолкнула тарелку: – Хватит! Не могу больше ждать! – Она выхватила телефон из сумочки. – Я позвоню Пьеру прямо сейчас и пожелаю спокойной ночи… Пусть увидит меня во сне!

– Пегги! Ни в коем случае! – всполошилась Лола. – Сейчас уже поздно. Ты разбудишь его!

В этот момент телефон в её руках неожиданно ожил. На экране высветилось: «Пьер».

***

Что взрослым кажется хаосом, для школьников – волшебный карнавал. Актовый зал на первом этаже школы преобразился к Хэллоуину до неузнаваемости. Старшеклассники превратили его в настоящий замок Дракулы. Они задекорировали стены паутиной и завесили их самодельными плакатами с мрачными фресками, стилизованными под готику, в центре которых мерцали зловещие глаза пауков. Внутри огромных тыкв с вырезанными угрожающими гримасами сияли свечи, создавая мистическую атмосферу. Столы, покрытые черными скатертями, были уставлены безалкогольными напитками, но под столами прятались и бутылки кое с чем покрепче. Музыка гремела, молодежь, переодетая ведьмами, вампирами и призраками, отрывалась, позабыв о школьных проблемах.

Эрик и Фрейя стояли в вестибюле и уже больше часа ждали Лексуса. Фрейя переминалась с ноги на ногу. Она отказывалась садиться на стул, опасаясь помять свою короткую черную юбку из органзы. Эрик в костюме Чумного доктора вынужденно стоял рядом.

– Может, зайдем уже в зал, – осторожно предложил он. – Почти восемь. Он наверняка уже не явится.

– Нет, будем ждать здесь, – строго сказала Фрейя. – Если мы зайдем внутрь, он нас там не найдет. Разве ты не видишь, сколько народу?

На самом деле Фрейя загадала, если они останутся стоять тут, Лексус обязательно появится, а если зайдут без него, то он не придет. Она снова набрала его номер. Вне зоны доступа.

К девяти часам Фрейя уже названивала Лексусу каждые пять минут. Она нервно ходила по холлу, а Эрик украдкой поглядывал на ее изящные ноги.

– Слушай, – не выдержал он, – Лексус не придет. Ему сейчас очень фигово. Было бы странно, если после всего, что с ним произошло, он захотел бы повеселиться.

– Он бы меня предупредил, – упрямо возразила Фрейя. – С ним точно что-то случилось, – мрачно озвучила она свои опасения. – Пошли к нему, ну к черту эту вечеринку.

Эрик тяжело вздохнул и двинулся за Фрейей к выходу, снимая белый колпак. Дверь распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся Лексус в роскошном атласном костюме Дьявола, с гитарой на плече.

– Это ты? – не поверила глазам Фрейя.

– Это я, – подтвердил он. – Я – Воланд.

– Воланд? – удивленно уточнила Фрейя.

– Да, он мне нравится больше, чем Мастер. Крутой роман, я его на той неделе дочитал.

– А гитара зачем?

– Так мы ж на бал.

– Ну да, – улыбнулась она.

Лицо Лексуса осунулось, он выглядел усталым и взъерошенным, как путник, блуждавший в густом лесу и наконец нашедший дорогу. У Фрейи поднялось настроение. Она скинула кожаную куртку и осталась в коротком топике, сверкнув бриллиантовой искоркой на пупке, расправила пышную юбку и залетела в зал. Эрик онемел, он не мог глаз оторвать от Фрейи.

В зале царило веселье с налетом таинственности и мистицизма. Танцевальная площадка была заполнена мрачными персонажами, движущимися в такт ритмичной музыке, а бармен смешивал необычные коктейли с загадочными названиями. Подвыпивший Эрик принялся ухаживать за Фрейей. Ей было смешно, но приятно: раз кто-то ухаживает, значит, не все так плохо.

Один из одноклассников Фрейи узнал Лексуса и вытащил его на сцену. Лексус не возражал. С тех пор как он начал давать концерты, люди нередко узнавали его на улице. Школьники окружили его, многие из них были пользователями «Мюзикинтернациональ». А некоторые оказались подписчиками самого Лексуса. Они с обожанием смотрели на своего кумира, не отрывая глаз. Лексус запел, и все стали подпевать. Они знали его песни, они любили его и не скрывали этого.

В перерыве между песнями Лексус танцевал с Фрейей. Одноклассники смотрели на неё с удивлением и завистью.

Козлина тоже ошивался рядом, поедая Лексуса глазами фанатика и заискивая перед Фрейей. Под конец вечера он даже попросил у Лексуса автограф. Фрейя смотрела и не могла поверить: «Неужели из-за этого ничтожества она столько страдала? Хотя при чём тут он? Она сама выдумала любовь, в которой он её бросил». Фрейя давно не ощущала себя такой свободной.

Ульрика, подруга Фрейи одиноко стояла в углу. Лексус оценивающе оглядел её: чрезмерно накрашенная и растерянная, коротком в чёрном платье, не прикрывающем крупные как блюдца колени. На голове у Ульрики нелепо торчала корона.

– Мне больше не наливай, у меня что-то с ногами, – попросила Эрика разгорячённая Фрейя.

– Что, раздвигаются? – понимающе кивнул нетрезвый Лексус.

– Нет, подкашиваются.

– А ты классно танцуешь, – сделал ей комплимент Эрик.

– Не старайся, я знаю, что танцую плохо.

– Зато ржачно, – снова пьяно влез Лексус и громко засмеялся.

Из толпы показался Козлина и вытащил Фрейю на танцпол. Лексус и Эрик смотрели, как эта парочка дергается, то и дело выбиваясь из ритма.

– Я, кажется, влюбился, – признался Эрик.

– Хорошенько подумай, – посоветовал Лексус. – Может, ты просто трахаться хочешь?

Эрик послушно задумался.

– А что теперь делать?

– Для начала избавься от этого Козлины, – Лексус ткнул пальцем в сторону танцпола. – Потом проводи её до дома, поцелуй… А если дойдёт до «этого», нормальный саундтрек подбери.

Смех и музыка переполняли актовый зал. В этом мрачном антураже все чувствовали себя легко и приятно. Беспечное счастье молодости витало в воздухе и дышалось им легко и приятно. Разошлись поздно.

***

Лола вышла из ванной в пушистом гостиничном халате.

– Ну что, мы сегодня славно повеселились… – она растягивала слова и довольно хихикала.

– Один из лучших вечеров в моей жизни, – не отрывая взгляда от экрана ноутбука, удовлетворенно кивнул Алекс. Он сидел в одних трусах, с профессиональным интересом рассматривая фотографии картин на экране. Судя по лукавому прищуру Лолы, вид Алекса её забавлял.

– Что там у тебя такое? – спросила она, обняв его и заглянув через плечо. Его обдало свежим ароматом её шампуня. – Ого, интересные работы! – она села Алексу на колени. – Дай-ка взгляну, вдруг что-то для моей галереи присмотрю: Микаэла Юзефсон, шведская художница, – прочла она. – Что, очередная восходящая звезда, которую ты собираешься представить миру?

– Эта, увы, не взойдет.

– Почему?

– Времени у нее нет. Болезнь хрустального человека.

– Жаль, работы необычные, – задумчиво произнесла Лола. – Как ты на неё вышел?

– Не я. Антуан. Это его девушка.

– Боже, он у тебя … – Она помолчала, теребя сережку в ухе. – Представляю, как ему тяжело. Вот она, настоящая любовь – такие страдания!

– Мы почему-то всегда измеряем любовь уровнем страдания, – задумчиво произнес Алекс. Его пальцы легко скользили по спине Лолы. – А по мне, здоровая любовь – это про то, насколько ты счастлив.

– А он с ней несчастлив?

– Трудно быть счастливым, когда твоя любимая умирает.

Алекс закрыл ноутбук и притянул девушку к себе, осторожно целуя.

– Слушай, а из того, что ты сегодня отснял, можно собрать ролик для Пегги?

– Надо посмотреть.

– Как думаешь, почему Пегги не ответила Пьеру? – Лола нежно провела ногтем по шее Алекса.

– Не знаю, думаю триумфа она не испытала. Теперь Пегги знает – всегда найдется какая-нибудь Милли или Мегги, чтобы омрачить её счастье… Но есть и плюс, всякий раз это будет все менее болезненно. А потом и вовсе не останется ничего – ни боли, ни любви.

Лола тихо вздохнула.

– Жаль, что он всё испортил. Было же так хорошо.

– В любви всегда согласие и лад, но букву зачеркнуть – и выйдет ад! Лопе де Вега. Пошли спать, это был долгий вечер. Раздевайтесь, девушка, – велел Алекс с докторской интонацией.

– Ой, я такая стеснительная! – игриво заупрямилась Лола, в её голосе зазвучали бархатные нотки. – Не могли бы вы осматривать меня при выключенном свете?

– Конечно, —Алекс протянул руку и щелкнул выключателем. Комната погрузилась в темноту.

– Но я не вижу, куда положить одежду… – шепот Лолы едва слышался.

– Кладите на стул, рядом с моими брюками…

Они оба рассмеялись. Махровый халат упал с мягким шорохом.

***

В детстве мне казалось, что мечты похожи на воздушные шары – яркие, манящие, но такие неуловимые. Теперь я вижу иначе: мечты – это не то, что витает в облаках. Они прорастают сквозь трещины в броне наших привычных убеждений.

Мечты – это не красивые картинки будущего, а та неуловимая суть, которая ведёт нас вопреки логике и здравому смыслу. Настоящая свобода не в том, чтобы достичь желаемого, а в способности отпустить всё, что мешает дышать полной грудью.

Вчера я выбросил ежедневник с расписанными на год вперёд планами. Странное чувство – будто выпустил из клетки птицу, которую сам же и поймал. Интересно, куда она теперь полетит?

Алекс сидел на краю кровати и печатал, сгорбившись над ноутбуком, будто боялся, что его вот-вот застанут за постыдным занятием. Стук клавиш разбудил Лолу. Она приоткрыла глаза и сонно пробормотала:

– Алекс, ты уже встал? Который час?

Он оторвался от экрана, положил ноутбук на пол и, откинув покрывало, привлек Лолу к себе. Время растворилось в томной утренней неге. За окном шумел пробуждающийся город.

– Ты все время работаешь. Неужели тебе это не надоедает? – Голова Лолы все ещё расслаблено лежала на груди Алекса, но мыслями они оба уже были готовы погрузиться в дневные заботы.

– Знаешь, я и сам недавно начал серьёзно задаваться этим вопросом, – Алекс осторожно отвел прядь шелковистых волос девушки от своего лица. – Хочу ли я продолжать писать статьи, вести блог?.. Я вдруг понял, что вообще ничего не знаю наверняка. Знаю только одно – не хочу жить по шаблону. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Видишь ли, я никогда и не хотел становиться блогером. Я мечтал о писательстве. А потом пришёл успех, деньги… Затянуло, а я и не заметил. Сейчас что-то внутри требует перемен. Я хочу написать книгу. И да, я вполне отдаю себе отчет, что впереди слишком много неопределенного.

– А в твоей книге будет обо мне? – голос Лолы звучал заискивающе.

– О тебе нужно писать отдельную книгу. Я мог бы в каждой строчке говорить о том, как ты прекрасна. – Он нежно погладил её волосы.

Лола прижалась к Алексу.

Их уединение нарушил стук в дверь. Официант вкатил десертный столик с завтраком. Алекс накинул халат и вышел подписать чек. Лола бросила взгляд в окно. День опять, похоже, выдался серый. Внизу, на улице, мужчина боролся с порывами ветра, удерживая капюшон, девушка на остановке переминалась с ноги на ногу, кутаясь в тонкий шарф. Глядя на них, Лола почувствовала прилив нежности и щемящей жалости – эти люди и не подозревали, какое оно – настоящее счастье.

«Милые мои, – думала она. – Для вас это просто хмурое утро, а для меня – самый счастливый день. Здесь, в этом номере, находится самый замечательный человек на свете. И он принадлежит мне!»

Лексус

В дверь позвонили, как только Лексус уселся завтракать. Он недовольно поморщился, поставил кружку на стол и пошёл открывать.

Фрейя залетела в коридор словно фурия. Она была в черной водолазке и короткой потертой джинсовой юбке. На плече у девушки висела школьная сумка, в руках она держала черную кожаную курточку.

– Вот скажи, зачем тебе телефон, – накинулась Фрейя на Лексуса, – если он у тебя все время отключен?

– За последнее время он не принес ни одной хорошей новости, – спокойно ответил Лексус, наливая девушке кофе и придвигая стул. – Что там у тебя?

– У меня? Это у тебя. Тебя все утро разыскивает Петер Саундборг. Он даже мне позвонил.

– Сам лично?

– Именно. Сказал, если я тебя увижу, передать, что он тебя ждёт.

– А больше ничего не сказал? – Лексус отхлебнул горячего кофе.

– Н-нет… – На лице Фрейи отразилось сомнение.

– Интересно, что ему еще понадобилось, он мне вроде все уже сказал, —криво улыбнулся Лексус. – А ты что, опять школу прогуливаешь? – Он внезапно переключился на Фрейю. – Они же тебе испытательный срок дали. А ты что творишь?

– Да пошел ты! Несешься ради него как угорелая, а он мне нотации читает. У меня нет сегодня первого урока. А чтобы не опоздать на второй, мне надо прямо сейчас уйти. Так что чао, па!

Она выпорхнула из кухни, и секундой позже хлопнула входная дверь. «Стихийное бедствие, а не девчонка, – подумал Лексус. – Она, интересно, в детстве в куклы играла? Сдается мне, что скорее с мальчишками по дворам гоняла и из трубочки пульками плевалась».

Лексус вылил в раковину нетронутый Фрейей кофе, тщательно вымыл посуду и только после этого взялся за телефон. Там он обнаружил шестьдесят восемь пропущенных звонков, большинство из них были от Фрейи, но тринадцать раз звонили из офиса Петера Саундборга. На автоответчике слезный голос секретарши просил Лексуса срочно зайти.

«Черт с вами! Еще одни помои, вылитые на меня, я как-нибудь переживу». – Лексус схватил пачку сигарет со стола и вышел из дома.

В офисе Саундборга творилось невероятное. В приемной сидели полицейские. Секретарша, бледная как лист бумаги, металась от одной двери к другой. Увидев Лексуса, она чуть не лишилась чувств.

– Слава богу, вы здесь. Пожалуйста, заходите, он ждет вас с самого утра.

Ничего не понимающий Лексус толкнул белую пластиковую дверь.

Саундборг, казалось, постарел на несколько лет после их последней встречи – с позавчера. Голубые глаза ввалились и посерели, лицо осунулось, на коже проступили глубокие морщины.

– Твои репетиции начинаются в восемь утра, а сейчас почти полдень, – зашипел он. – Я же говорил тебе, что не переношу опозданий.

– Мои… Что? – Лексус изумленно уставился на продюсера.

– Ты к тому же еще и оглох. Вся команда ждет тебя на площадке. Быстро в студию. До фестиваля времени в обрез.

Лексус почувствовал, как у него отвисла челюсть.

– Но вы же мне сказали, что я не еду, мой проект заморожен… – он умолк на середине фразы, уже и сам не уверенный в том, о чем говорит.

– Как? Разве тебе не звонила София? – Раздражение Саундборга нарастало. Лексус пожал плечами. – Курица, а не секретарша. Все приходится делать самому! Ты снова включен в график. Приступай к репетициям.

По телу Лексуса побежали мурашки восторга. После отчаяния последних дней жизнь возвращалась к нему, наполняя душу ликованием. «Какое счастье, что Саундборг не продался, – думал Лексус. – Продюсер точно знает: есть нечто такое, чего не купишь за деньги. Талант, про который он говорил».

– После обеда к тебе зайдет Майк Нильсон, – вспомнил Саундборг. – Нам повезло, он согласился создать тебе образ.

– Но у меня уже есть стилист…

– Ты про эту? – Продюсер поморщился как от зубной боли. – Только не начинай. Все, иди работай и не теряй ни минуты, дел невпроворот.

Лексус кивнул и направился к выходу.

– А этот другой, как его там, Грег? – остановился он на полдороги. – С ним что?

– Этот идиот вне игры. Он с утра вместо минералки выпил метиловый спирт. Хорошо жив остался, но петь он больше не сможет и вряд ли заговорит.

– Спирт? – еле слышно переспросил Лексус.

– Да. Какой-то идиот принес его в студию. А Грег с похмелья отхлебнул, не разобравшись. Ты что, не видел, сколько полицейских в здании? Выясняют, как так вышло. В любом случае Грег в прошлом, теперь твой выход, покажи им всем, на что ты способен.

Вот, оказывается, в чем дело! Лексус вышел в приёмную. Услышанное не вмещалось в голове.

Сначала вылетел Лексус, теперь – Грег, потом вылетит еще кто-то, а быть может, опять Лексус, и так без конца по кругу.

Потрясенный, он вдруг понял, что для Саундборга все они марионетки и ему на них глубоко наплевать. Лексуса передернуло.

Стало трудно дышать. Вот и сейчас продюсер ни о чем его не спрашивал, не выказал ни грамма сожаления за то, что так гнусно с ним поступил. Он просто приказывал, что делать. Саундборг – великий недочеловек. Он едва смотрит на Лексуса, чувствуя безграничную власть над ним. Вот он держит его у себя на ладони, как мошку, и может, если захочет, оборвать крылья и лапки, или раздавить, и ему за это ничего не будет. Лексус почувствовал, как закипает.

«Ах ты, кузнечик хренов! – мысленно выругался Лексус, наконец-то поняв, кого именно ему напоминает Саунборг.– Плохо ты меня знаешь. Я, Лексус, в гробу видал и тебя, и всю твою кузницу звезд». Он ухмыльнулся и направился к выходу.

Покинув здание, Лексус оказался на широком оживленном перекрестке и остановился. Куда теперь? Он не знал. В груди разливалось непривычное чувство свободы – он был волен идти на все четыре стороны. Мимо спешили прохожие, проносились машины, а он стоял, вдыхая прохладный воздух, и вглядывался в каждое направление, открывавшееся перед ним. У него больше ничего не было. Ни репетиций, ни Тора с Саундборгом, ни злости. У него не было больше мечты. Его жизнь сейчас походила на замерзшие осенние листья. Ветер кружил их в воздухе, то подхватывал в вихре и уносил в небеса, то бросал на землю, то капризно гонял из стороны в сторону, то осторожно касался, заигрывая.

– И чем ты будешь заниматься? – спросила Фрейя, когда Лексус рассказал ей о том, что произошло. – Ты же не можешь без музыки.

– Не знаю. – Он смотрел в сторону, медленно выпуская сигаретный дым. – Буду играть в барах, собирать концерты, по миру прокачусь. Всегда хотел попутешествовать. Музыка – это мое, а шоу-бизнес – нет. Знаешь, я даже пугаюсь, когда меня узнают на улице. Уставятся, таращат глаза, как будто привидение увидели. А еще больше пугаюсь, когда не узнают, думаю: «Эй, вы куда смотрите? Вот я!» Короче, сплошной стресс. Ну а если надоест музыка, я готов сменить профессию.

– На какую?

– Может, плотником стану. Мама советовала.

– Это серьезная перемена, а перемена – всегда разгром. А как ты думаешь, в чем смысл жизни? – Фрейя испытующе смотрела на Лексуса.

– Какой еще смысл? – насторожился Лексус, ожидая подвоха.

– Каждый человек должен искать смысл жизни. Знать, для чего живёт, хотеть чего-то, – снисходительно разъяснила она.

– И чего хочешь ты? – с легким сарказмом поинтересовался Лексус.

– Наверное, стать дизайнером. Вот закончу школу и в Констфак учиться пойду. Мама говорит, оттуда много известных дизайнеров вышло. А пока буду работать над своим брендом, я ему даже уже название придумала.

– Да ну! Какое?

– Фрейя Рейн.

– Рейн? Дождь?

– Дождь, – повторила Фрейя, глядя на удивленное лицо Лексуса. – С ним умирать не хочется, – пояснила она. Лексус задумался. – Кстати, я начала работать над своей первой коллекцией, к рождеству, думаю, будет готова. Придешь?

– Куда?

– Эрик сказал, что я могу устроить показ в «Ван Гоге». Он теперь мой парень.

– Кто, Ван Гог?

– Эрик, – Фрейя глянула на Лексуса как на придурка.

– А как же Козлина? – Лексус сделал вид, что удивлён.

– А зачем мне козел? – раздражённо вопросом на вопрос ответила Фрейя. – Лексус не нашелся что ответить и отвел взгляд. – Хотя, если подумать, все мужчины козлы. Эрик наверняка мне тоже изменит.

– Скорее всего, – согласился Лексус, прикуривая очередную сигарету, – это норма жизни. Чтобы не надоесть мужчине, женщина меняет платья, а чтобы не надоела женщина, мужчина меняет женщин. Народная мудрость, на стене в метро прочитал.

Фрейя, казалось, даже не расстроилась.

– А ты что больше всего на свете любишь? – спросила она.

Лексус озадачился.

– Наверное, все-таки мясные фрикадельки: лук, поджаренный до золотистой корочки, немного сливок, пряности и легкая панировка. Бабушка хорошо их готовила.

– Ой, я тоже их люблю, – улыбнулась Фрейя. – Только я не об этом. Не о еде.

– Ну тогда музыку, – легко определился Лексус.

– Тоже не то, – запротестовала Фрейя. – Музыка не может человека сделать счастливым, так же, как и еда.

Лексус никогда об этом не размышлял и растерялся:

– Ну не знаю. А счастье, по-твоему, это что?

– Как что? Когда тебе радостно, когда тебя любят, когда тебя кто-то где-то ждет. Счастье оно больше, чем музыка… Понимаешь?

Лексус не понимал, он искренне не представлял, что на свете может быть больше, чем музыка. Если все шло наперекосяк, он слушал хорошую песню, и она помогала. Под грустную – грустил, а под веселую пел.

– Может и так, – неопределённо сказал он. – Только я еще не готов променять свою музыку на вот это твоё «счастье».

Фрейя молча смотрела на экран. За ее спиной, в глубине квартиры, раздавался грохот и слышались оживленные голоса.

– Весело у тебя, – отметил Лексус.

– Да, не соскучишься.

– А чё это они?

– Решили что-нибудь поменять в жизни. Теперь мебель передвигают.

– Ну да, перемена – это всегда разгром. А еще говорят, что молодость – самое счастливое время.

– Это говорят старики, которые давно забыли, что это такое. Молодость —трагическое состояние, когда тебя никто не понимает, и сам ты не понимаешь, зачем живешь.

Фрейя замолчала надолго. Лексус поглядывал на неё сквозь сигаретную дымку, и ему казалось, что девушка просто забыла о нём.

– Я всегда думала, что ты станешь звездой, – неожиданно призналась она.

– С чего бы это вдруг? – смущаясь, пробубнил он.

– Есть в тебе что-то необычное. Свет, вроде северного сияния, так не объяснишь, – Фрейя снова углубилась в себя.

– Слушай, а ты сможешь придумать мне костюм? – Лексус, казалось, вспомнил, о чем то . – Только необычный, женский.

Фрейя моментально ожила. Лексус быстро изложил ей идею. Девушка минуту морщила лоб и шевелила губами.

– Сколько? – спросила она наконец.

– Десять крон.

Фрейя закатила глаза.

– Времени сколько?

– Пять дней.

– Думаю, что успею. – Она схватила блокнот и принялась рисовать.

Лексус курил и разглядывал Фрейю, словно видел ее в первый раз. Была тощая – стала тонкая, была диковатая – стала уверенная в себе. Лохмы причесала, косметики поубавила.

– А ты ничё так, симпатичная. – Лексус сам удивился новому звучанию своего голоса.

– Ну да, конечно, врёшь ты все. – Она отложила набросок и театрально нахмурилась.

– И почему, когда говоришь правду, тебе никто не верит?

Фрейя слабо улыбнулась. И вдруг спросила:

– Я что, тебе нравлюсь?

Лексус оторопел. Больше ни один человек на земле не вгонял его в ступор, как это делала Фрейя.

– Да нет, я просто так сказал.

Девушка часто захлопала ресницами.

– А что, у тебя ко мне чувства? – спохватился он, глядя на ее напряженное лицо.

Фрейя помотала головой.

– Тогда что?

– Вот думаю, нам с тобой всё-таки кое-что удалось.

– Что?

– Доказать, что между парнем и девушкой бывает дружба.

– Выходит, бывает…

– Слушай, а ты правда в детстве муравьев ел? – Лексус сделал брезгливую гримасу. – Я так и знала. А я ела, они такие кисленькие.

– Фу, – поморщился Лексус.

– Я предупреждала, что странная.

– Странная? Сказала бы сразу: «Я долбанутая».

Где-то звучала музыка. Не быстрая и не медленная, не современная и не индийская, а другая, непонятная, но под неё хотелось петь.

***

Антуан проснулся позже обычного. Утро казалось долгим и вязким, будто сама реальность замедлила ход. Хотя Антуан и опаздывал в институт, он все же решил принять душ. Горячие струи обжигали кожу, прогоняя остатки сна.

Сквозь равномерный шум воды Антуан различил странный звук. Негромкий, приглушённый, словно кто-то открыл и закрыл дверь. Дыхание перехватило. Антуан резко выключил воду. Тишина. Холодная, настораживающая.

Проклятая паранойя! Он медленно обмотал полотенце вокруг бёдер и осторожно вышел из ванной. Оглядел спальню. Всё как обычно. Но беспокойство только усилилось.

– Опять моё идиотское воображение, – пробормотал он, успокаивая себя.

Воздух в квартире казался пропитанным чужим присутствием. Антуан вышел в коридор. Дверь заперта изнутри, цепочка на месте. Подошел к рабочему столу. Взгляд метнулся к ноутбуку, и кровь застыла в жилах. Пропала флешка с заметками и аудиозаписями встреч с Фру Юзефсон.

Антуан с лихорадочной быстротой натянул первое, что попалось под руку и стал стремительно открывать шкафчики, вытряхивать содержимое из карманов, заглядывать в углы. Флешка словно испарилась. К горлу подкатила тошнота. Желудок свело судорогой. Антуан порывисто втянул в легкие воздух.

– Боже, значит кто-то влез ко мне, пока я был в ванной. Только как? – он схватил непослушными пальцами бутылку воды с тумбочки и отпил несколько глотков. – Я никогда не узнаю, кто это был, ведь камеры не работали. – Хаотичные мысли стучали в висках. Кто мог знать о камерах? Кто мог знать, что он выключает их, будучи дома? Даже брат не знал об этом.

«Может, сам куда-то задевал флешку и забыл? – предположил Антуан. Мысль показалась нелепой, но он с надеждой ухватился за нее. – Нет, просто обманываю себя…» Он выскочил на кухню. Холодный свет резанул глаза. Антуан распахнул холодильник. Продукты на месте. Вор в этот раз обошел их стороной.

– И на том спасибо… – Горькая усмешка тут же сменилась яростью. – Какое к черту «спасибо»! – голос сорвался. – Тебе конец, идиот, конец! – Антуан в отчаянии швырнул бутылку в холодильник. Она отскочила, глухо ударилась об пол и откатилась под стол. Антуан кое-как накинул пуховик и выбежал на улицу.

Зимний воздух обрушился ледяной волной, но не принёс успокоения. В голове пульсировал один вопрос: «Кто?» Город, недавно казавшийся уютным и красивым, теперь выглядел враждебным и чужим. Антуан почти бежал, не замечая, как ноги опасно скользят по обледеневшим тротуарам.

Холод пробирал до костей, но прояснял мысли. Искрящаяся белизна снега и дневной свет ослепляли. Антуан тяжело дышал, ему казалось, что он ощущает тошнотворный запах собственного страха. Мысли метались, выстраивая цепочку подозрений. Кто мог знать о нем так много? Медбрат? Нет. Может, Алекс? Аспиранты? Кто-то из проекта? Список короткий, но никто в нём не казался способным на такое. И всё же кто-то зашел слишком далеко. Не думать. Просто бежать. Вдох. Выдох. Раз-два-три. Люди шарахались от него, но он не обращал на это внимание, только отсчитывал шаги. Вдох. Выдох. Раз-два-три.

Постепенно хаос в голове рассеялся. Каждая мысль теперь выстраивалась четко как формула. Кто-то проник в квартиру. Кто-то знал про камеры. Кто-то забрал флешку. Антуан резко остановился. Легкие горели, но в голове впервые за утро прояснилось. Нужно вернуться и проверить записи. Все записи. До последней секунды.

Антуан вошёл в квартиру и прислушался к царящей вокруг тишине. Быстрым взглядом обвёл комнату, убедился, что никого нет. Затем подошёл к столу и включил компьютер. В чёрном экране отразилось его напряжённое лицо. Задержав дыхание, Антуан открыл записи с камеры наблюдения.

– Начнем с последней недели, – пробормотал Антуан, осторожно прокручивая запись назад.

Голова гудела. Тот, кто проник в дом, явно бывал здесь раньше. Он хорошо знал здешний распорядок и систему безопасности. Возможно, оставил подслушивающее устройство, чтобы выбрать идеальный момент для вторжения. Только как он вошёл в квартиру? Может, через окно? Гость должен был попасть в объектив.

Понедельник, 8:32 Антуан вышел из дома. 22:27. Вернулся. Никаких посторонних движений. Вторник, среда, четверг – то же самое. Камера не зафиксировала ничего подозрительного. Челюсти сжались от напряжения.

Пятница, 8:03. Антуан вышел с папкой в коридор, вернулся в комнату, взял ключи и ушёл. Долгие часы экран показывал пустую комнату. И вдруг, в 16:27, на экране мелькнула тень. Антуан напрягся. Быстро отмотав запись, он прищурился, чтобы лучше разглядеть. Нет, ему не показалось. Тень двигалась по комнате. Её обладатель ловко укрывался от камеры, будто точно знал угол обзора. У Антуана вспотела спина, ладони стали липкими.

Тень мелькнула ещё раз, и на экране появился глаз. Огромный, сверлящий объектив взглядом. Антуан отпрянул, едва не опрокинув стул. Перевёл дыхание, осознавая увиденное. На экране появилась взлохмаченная голова и клочок меха. Звериного меха. «Это что?!» – сиплый голос едва пробился через спазм в горле. Сердце колотилось так, что, казалось, оно вот-вот сломает рёбра.

Фигура мелькнула в кадре ещё раз и пропала. Антуан сидел неподвижно, не в силах оторваться от экрана. Только указательный палец машинально крутил колёсико мышки.

Суббота – весь день тишина. Антуан решил, что больше ничего не увидит. Стало ясно, что преступник обнаружил камеру. Но кто он? Зачем приходил? Если бы Антуан не был ученным, он поверил бы, что к нему наведался оборотень.

В 21:07 на записи снова появилась тень. У Антуана засосало под ложечкой. На этот раз камера поймала руку. Человеческую. Антуан нажал на паузу. Пальцы слегка согнуты, мышечная ткань натянута, как будто хозяин руки напряжен. Антуан не мог оторвать взгляда от экрана. Дыхание сбилось. Рука исчезла из поля зрения, а спустя несколько минут в кадре появился силуэт мужчины. Он двигался спиной к камере, неторопливо, даже расслабленно, как будто находился у себя дома.

Силуэт скользнул к столу, открыл верхний ящик, осмотрел содержимое. Затем взял что-то небольшое, спрятал в карман и как ни в чём не бывало направился к окну. Постоял, всматриваясь в то, что находилось за стеклом. Его уверенность обескураживала Антуана. Злоумышленник явно не спешил и не боялся, что его поймают.

По затылку Антуана потёк пот. Мужчина на видео, так и не показав лица, шагнул в сторону гардеробной и скрылся за дверью. Незнакомец растворился в тени, оставив за собой холодную тишину. Гардеробная вдруг стала казаться живым существом, таящим в себе угрозу.

Антуан с трудом поднялся из-за стола. Вспомнил, как много раз спокойно заходил в свою гардеробную, ничего не подозревая. Теперь это место пугало до ужаса. Казалось, что из-за двери доносится тихий шорох. Антуан отступил назад. Позвоночник обожгло холодом.

– Там кто-то есть…

***

Алекс стоял у входа в «Лозанн Палас», где проходил благотворительный гала-вечер от Амазона. Он ждал Лолу и Пегги, рассеянно наблюдая за подъезжающими автомобилями. Среди череды машин его внимание привлек черный «Роллс-Ройс», плавно остановившийся прямо перед ним. Портье молниеносно распахнул дверь, и неожиданно из машины выпорхнула Лола. У Алекса перехватило дыхание. Она была ослепительна. Короткая меховая шубка небрежно распахнулась, открывая белое платье, расшитое мерцающим хрустальным бисером.

– Мне просто страшно, – прошептал Алекс, обнимая красавицу и вдыхая знакомый аромат.

– Не думала тебя напугать, – рассмеялась Лола.

– Это твой блеск – он сжигает меня дотла.

– Болтун, – улыбнулась она, явно довольная его реакцией. Алекс взял Лолу за руку и повёл к дверям, но она остановила его. – Подождем Пегги. Она сейчас подъедет.

– Две минуты, – отрезал Алекс. – Мы не будем ждать как в прошлый раз. У Пегги свой часовой пояс – она живет где-то между «сейчас подъеду» и «уже выхожу».

Словно в ответ на его слова, к отелю подкатило такси. Пегги не столько вышла, сколько выгрузила себя из машины. Она на мгновение застыла посреди двора, вдыхая свежий зимний воздух. Выглядела Пегги так, будто не вполне понимает, зачем она здесь.

– Пег! – радостно взмахнула рукой Лола.

Пегги заковыляла в их сторону широкими неуверенными шагами, явно не справляясь с высокими каблуками. Алекс отвел взгляд, не желая становиться свидетелем ее падения. Но Пегги благополучно добралась до них и тут же возмущенно сообщила, что Джонни заставлял ее переодеваться несколько раз.

– Ты классно выглядишь, – искренне отметила Лола.

«Браво, Джонни», – мысленно отметил Алекс, признавая, что образ определенно удался. Черный брючный костюм с шелковым топом, украшенным тонкой вышивкой, и элегантный плащ смотрелись безупречно. Черный цвет стройнил девушку, каблуки выгодно удлиняли силуэт, а полупрозрачный топ эффектно подчеркивал пышные формы.

Войдя в банкетный зал, гости окунались в теплое сияние хрустальных люстр, освещавших богато украшенный интерьер и разодетую в пух и прах публику. Алекс не успел осмотреться, как к нему подошли двое приятелей. Они рассыпались в вежливых комплиментах дамам. В глазах Пегги мелькнул огонёк узнавания.

– Эй, ты же тот самый, – прогремела она, – с кучей бабла, модельным агентством, охренительным вкусом и все такое. Алекс, как его зовут?

– Ник Лауренс, – представился парень, широко улыбаясь. – Список моих недостатков куда интереснее. Я и не знал, что обо мне уже слагают легенды.

– Все ты знал, – фыркнула Пегги. – А я Пегги, актриса, – добавила она с присущей ей прямотой.

Вскоре все устроились за столиками. Кругом царило оживление – звон бокалов, смех, разговоры.

– Ой, Нолан! А он что тут делает? – посреди разговора внезапно воскликнула Лола.

– Видимо, папина квота на благотворительность, – сухо бросил Алекс, остановив взгляд на высоком стройном брюнете, сидящем в небрежной позе за соседним столом.

– Нолан! – заорала Пегги, размахивая руками.

Нолан огляделся, увидел Лолу с Пегги, встал и направился было к ним. Но, заметив Алекса, резко остановился, приветственно помахал в ответ и ретировался обратно за свой столик.

– Зачем ты его позвала? – тихо упрекнула подругу Лола.

– А чё такого? – искренне удивилась Пегги.

– Извини, – шепнула Лола Алексу.

– За что? – он отпил белого вина. – В нашем кругу даже неприятные встречи – часть хорошего тона.

Ладонь Лолы легла на его бедро. От её прикосновения у Алекса закружилась голова – такого он не испытывал ни с одной женщиной. Теплая волна поднялась по спине и затуманила голову. В ушах зазвучала долгая нота, словно взятая искусным невидимым флейтистом.

– Ни фига себе, – выпалила Пегги своим трубным голосом, перекрывавшим шум зала. – Это же Пьер со своей …

Пьер сидел через два стола от них. Увидев Пегги, он будто окаменел, только таращился на неё, не моргая.

– Говнюк, – смачно выразилась Пегги и залпом осушила бокал вина. Официант моментально наполнил его, пока сидящие вокруг с недоумением поворачивали головы в ее сторону. – Это мой парень, вон тот, с телкой, – громогласно пояснила Пегги окружающим.

– Ты однозначно особенная! – засмеялся Ник, поднимая бокал. – За тебя, Пегги! – За столом дружно поддержали тост.

Знакомство Пегги с Ником походило на сказочный фейерверк. Они смеялись, шутили, выпивали и снова наполняли бокалы. К их столику то и дело подходили фоторепортеры, оркестр играл знакомые мелодии. Даже Лола, обычно такая сдержанная, хохотала над пошловатыми шутками подруги.

– Пегги, ты супер! – восхищался Ник. – Она говорит то, что думает. В ней нет ни капли фальши.

– Иди и скажи это моему бойфренду, который удрал от меня как заяц, – парировала Пегги, вызвав новый взрыв смеха у Ника. Довольная произведенным эффектом, она поправила волосы и внезапно оживилась: – Ой, чуть не забыла! Мне дали главную роль в выпускном спектакле!

– Да ладно! Это же потрясающе! – Лола искренне обрадовалась за подругу. – Ты же так об этом мечтала.

Пегги рассеянно повертела в руках бокал.

– Вообще-то, роль должна была играть Хелен Рана, но она перевелась в RADA – это театральная академия в Лондоне. Вот им и пришлось взять меня, – пожала плечами Пегги.

– Почему «пришлось»? – Ник явно заинтересовался.

– Да потому, что больше некому. Я единственная подхожу по комплекции, – хмыкнула Пегги. – Так что, Алекс, мое счастье, что я не похудела. – Ник переводил взгляд с одного на другого, пытаясь уловить суть разговора. – А, это долгая история, – отмахнулась она. – Хотели сделать из меня Дюймовочку, – она засмеялась хрипловатым баском.

Алекс слушал вполуха. Его больше интересовало не что говорит Пегги, а как она это делает. Жесты, мимика, интонации показывали, что стресс от ухода Пьера ушел. Пьер продолжал бросать на Пегги осторожные взгляды, явно не готовый окончательно разорвать с ней отношения, а Ник определённо настроился их начать.

«Забавно, как всё складывается, – подумал Алекс. – И то, что Пьер оказался здесь именно сегодня, и то, что Пегги пришла… Судьба, она такая – кого-то делает сильнее, а кого-то ломает. Главное, наверное, просто не мешать ей. Хотя это, черт возьми, иногда требует реального мужества – отпустить ситуацию и дать предназначенному свершиться.

– Знаешь что, Пегги, – предложил Ник. – Давай-ка закатим праздник в честь твоей роли. Уверен, ты станешь известной актрисой.

Пегги словно подменили. Улыбка ее стала застенчивой, и девушка произнесла непривычно мягким, хотя и хриплым голосом:

– Ох, Ник, было бы круто! Бабка моя говорила: «На словах как на дрожжах – главное, чтоб не перекисло!»

– Потанцуем? – Ник протянул ей руку.

– Сейчас, только переобуюсь. Лол, пойдёшь со мной? – Лола встала и направилась с подругой в дамскую комнату.

По дороге Пегги не могла сдержать эмоций.

– Ты видела? Пьер глаз с меня не сводит. Придурок! Похоже, уже и забыл, что пришёл с этой курицей, – в её голосе смешались злость и удовлетворение.

– Единственное, что мне было нужно – это любовь, – с неожиданной горечью призналась она. – А он что наделал?.. Я вообще поняла – он меня никогда не любил. Мы просто совпали травмами.

– Какими травмами? – Лола остановилась перед зеркалом.

– У него крыша поехала от бабла, а у меня – от его отсутствия. Короче, мы поняли друг друга.

– Совместимость по психическим проблемам гораздо интереснее, чем по гороскопу, – философски заключила Лола, доставая из сумки пудреницу.

– А вообще, нужно научиться любить себя и только себя, – задумчиво продолжала Пегги.

– Мне Алекс как-то сказал, что любовь к себе приходит через усталость от того, что пытаешься понравиться кому-то. Когда наконец-то доходит, что надо и свои чувства учитывать, понимаешь? Как будто собираешь все свои поломанные кусочки как пазл. И вместо того чтобы швырять их в кого-то, склеиваешь, холишь и лелеешь. Если не получается любить себя, значит, недостаточно устал.

– Умный он у тебя… Даже слишком, – буркнула Пегги.

– Ага, – с гордостью подтвердила Лола.

– Кстати, его видео «Как не нужно преображаться», сделало меня знаменитой. Я уже со счёту сбилась, сколько у меня подписчиков. Удивительно, как у него получается создавать такой вирусный контент.

Пегги с явным облегчением переобулась в разношенные балетки.

– Ты их с собой принесла? – удивилась Лола, глядя на подругу в зеркало.

– А ты думала, я совсем сдурела – весь вечер на этих ходулях стоять? Щас! – довольно усмехнулась Пегги. В её глазах заплясали озорные искорки.

***

Антуан схватил стоящую в углу швабру и осторожно приоткрыл дверь в гардеробную. Сердце ушло в пятки. Было невыносимо страшно сделать шаг. Он прислонился к двери, борясь с тошнотой. С большим трудом заставил себя осторожно заглянуть внутрь. В просторной гардеробной никого не было. Зеркала, установленные дизайнерами на шкафах, отражали его собственное безумное лицо. В руках дрожала швабра – жалкое оружие, на которое смешно было надеяться.

Едва уловимый шорох прошёлся по нервам, как скрип ногтей по стеклу. Антуан медленно открыл дверцу шкафа. Пусто. Открыл следующую. Тоже никого. Одну за другой он отворял створки, ощупывая взглядом каждый угол, водил шваброй по тёмным местам. В гардеробной все выглядело обычным, но в этой обычности что-то было не так.

И тут Антуана как молнией ударило. Здесь должен быть тайный проход. Иначе как этот человек мог исчезнуть?

Антуан вновь принялся проверять шкафы и стучать по стенам. Смотрел в ящиках, заглядывал под полки. Чуть не сорвался вниз, забираясь на антресоль. Всё впустую. Он обессиленно опустился на пол и обхватил голову руками. Так легко эту загадку не разгадать. Кто-то чрезвычайно хитрый шел против него. Этот кто-то решил его уничтожить, и теперь Антуан у него в руках.

С трудом заставив себя подняться, Антуан зацепился взглядом за край коврика, заметив едва различимую складку на персидской дорожке. Он подошёл ближе, разглядывая каждую нить, каждый стежок – что-то было не так в плавном узоре. Красные линии сплетались с синими, золотые нити мерцали в ворсе, этой складки там точно не было. Антуан тяжело сглотнул и опустился на колени. Тело не слушалось. Пальцы скользнули по ворсу. Антуан начал скручивать ковёр в рулон. Тёмная древесина паркета открывалась медленно, доска за доской. В тусклом свете проступали царапины, потёртости. Внезапно он увидел в полу ровный квадратный вырез с маленькой металлической скобой на петлях. Люк. Волосы на затылки зашевелились.

Пальцы сами потянулись к скобе. Крышка поддалась слишком легко. В нос ударил резкий запах моющих средств. Внизу зияла чернота, и в ней угадывались очертания узкой лестницы.

Руки тряслись, но Антуан включил фонарик на телефоне и направил его вниз. Лестница уходила в тёмный подвал. Дрожащий свет выхватил старую стену, на ней висел бойлер, а под ним стояла стиральная машинка. Антуан боялся пошевелиться. Мысли путались. Нужно вызвать полицию. Он стоял, сжав телефон так, что пальцы побелели. Хотелось бежать и кричать. Но он шагнул вперёд. Сначала одна ступенька, затем другая, третья…

Алекс

Алекс стоял возле белоснежной мраморной колонны и беседовал с отцом Нолана, импозантным пожилым мужчиной, оказавшимся на удивление приятным собеседником.

– Это отец Нолана, – шепнула Лола, не скрывая удивления. – Странно, я и не знала, что они знакомы.

– А вот и сам Нолан, – Пегги кивнула на идущего им навстречу парня.

Заиграла медленная мелодия. Пары на мраморном полу плавно перестроились, и среди них Алекс увидел Лолу с Ноланом. Тот слишком интимно прижимал к себе ее, придерживая за талию. Они кружились в танце естественно и непринуждённо, словно делали это уже сотни раз.

Алекс вернулся к опустевшему столу. Гости рассеялись по залу – одни танцевали, другие прогуливались, разглядывая друг друга. Официант бесшумно поставил перед ним бокал мартини. Музыка отвоёвывала пространство, сдвигая гул оживленных разговоров все дальше в углы просторного зала.

Рассеянно поправляя безупречно завязанную бабочку, Алекс думал, что всё вокруг напоминает страницу глянцевого журнала: сверкающие хрустальные люстры, официанты с шампанским на подносах, светские беседы. Он достиг всего, к чему стремился. Результатом выверенного пути стали нужные знакомства, членство в престижных закрытых клубах, квартира в историческом центре и солидный банковский счет. Каждое решение становилось очередным кирпичиком в фундаменте его новой жизни.

Взгляд машинально отмечал идеально уложенные волосы, приклеенные улыбки, отточенные жесты. Мужчины в смокингах от одного и того же портного, женщины в платьях от именитых дизайнеров. Алекса поразило осознание – все они походили друг на друга, словно манекены в витрине элитного бутика. Даже их смех звучал одинаково – приглушённый, сдержанный, будто отрепетированный перед зеркалом.

В глубине зала раздался хриплый заразительный хохот, совершенно неуместный в этом храме благопристойности. Алекс скользнул взглядом к барной стойке. Точно, Пегги! Она стояла в своем небрежно-элегантном костюме и, запрокинув голову, безудержно смеялась. Её смех разрезал зал как луч солнца – живой, настоящий.

Алекс почувствовал, как его собственная улыбка, отточенная месяцами, соскальзывает с лица. Он поймал своё отражение в зеркальной стене – та же идеальная причёска, тот же наклон головы, то же выражение вежливого интереса. Когда это случилось? Когда он стал одним из них – очередным экспонатом в этой галерее восковых фигур?

Ему стало душно. Он больше не хотел быть частью тщательно срежиссированного спектакля. Годами собиравшийся образ идеального представителя высшего общества трескался как фарфоровая маска. Через трещины проглядывало нечто давно забытое, тщательно скрываемое, но все еще живое – он сам. Всю жизнь он гнался за этим блеском, как собака за своим хвостом. Догнал. А зачем?

Глаза Алекса и Лолы встретились, и они долго смотрели друг на друга сквозь мелькание кружащихся пар. В глазах Лолы читался блеск торжества. Она явно была уверена, что заставляет Алекса ревновать. Он взял свой хрустальный бокал и жестом показал, что поднимает тост за нее.

Желание покинуть это место становилось все сильнее. Алекс решительно подошел к танцующей паре и слегка улыбнулся, словно извиняясь за вторжение.

– Мне пора, еще нужно поработать. Нолан, позаботься, чтобы она благополучно добралась домой.

– Ты уходишь? – Лола натянуто улыбнулась.

– Брось, Лол, – устало выдохнул Алекс, не желая продолжать эту игру. Легко коснувшись губами её щеки, он направился к выходу.

***

Антуан медленно спускался по лестнице в гардеробной, держась за стену. Сердце колотилось в горле. Луч фонарика дрожал, метался по стенам, освещая то потрескавшуюся штукатурку, то чёрный коридор. Навстречу хлынул холодный воздух. Облизнув пересохшие губы, Антуан на секунду замер, затем снова двинулся вперед. Кровь стучала в висках. Вдруг впереди глухо хлопнула дверь. Антуан резко остановился. Телефон дрогнул в его руке и с грохотом ударился о ступеньки. Подвал погрузился в темноту.

– Чёрт… – прошептал Антуан. Его сковала паника.

«Бежать. Надо бежать». – Он захлебывался страхом. Ноги словно приросли к полу, не давая сделать шаг. Собрав остатки воли, Антуан опустился на колени и беспорядочно пошарил по холодному влажному полу. Пальцы наткнулись на телефон. Антуан резко включил фонарик, и свет упал на деревянную дверь.

– Ты не зайдешь туда! – в полном отчаянии приказал себе Антуан. Но непреодолимая сила словно подталкивала его. Сила, перед которой даже страх, до боли сосущий нутро, был ничтожен.

Дерево поддалось с лёгким скрипом. Антуан оказался в крохотной комнате-студии с небольшим окном, наглухо закрытым ставнями.

Горький запах застарелого табачного дыма ударил в ноздри. Антуан поморщился и направил фонарик вперед. Тонкий луч света прорезал темноту, выхватывая из мрака фрагменты комнаты.

Потёртый диван. Антуан повёл по нему лучом – на потрёпанной обивке лежали две гитары. Одна – старая, чёрная, с характерной трещиной на деке. Рядом – новая электрогитара. Луч скользнул дальше. По углам проступили тёмные силуэты колонок, словно существа, притаившиеся под серым покровом пыли.

Дрожащей рукой Антуан направил фонарик в сторону. На краю светового конуса проступил письменный стол. Антуан шагнул ближе. Бутылки с водой, пачка молотого кофе, зеркальный термос… Поднеся фонарик ближе, Антуан различил на боку термоса тускло блеснувшие выцарапанные буквы: «АБ».

– Это же мой… – голос Антуана дрогнул.

На стене висела его пропавшая толстовка. Выше темнели корешки бабушкиных пластинок. Чуть ниже стоял монитор – тот самый, который Алекс выбросил месяц назад.

– Кто-то крадёт мои вещи… – прошептал Антуан. По спине побежал холодный пот.

Луч света метался по комнате. Куда бы он ни падал, везде обнаруживались знакомые предметы, будто кто-то методично собирал здесь частички жизни Антуана.

– Кто это? Что ему нужно от меня? Должно быть, он настоящий псих.

Антуан резко распахнул ставни. Перед ним открылся вид на соседний дом. В ярко освещённой комнате напротив мелькнул знакомый силуэт.

Антуан перестал дышать: «Значит, это жилище находится прямо подо мной».

– Лексус! – прошептал он. – Этот чокнутый музыкант, который шастал по этажу и подслушивал у моих дверей. Надо звонить в полицию.

Антуан хотел захлопнуть ставни, но их заело. В щели окна задувал ветер. Антуан тщетно провозился несколько минут и оставил это занятие. На столе, возле монитора, лежала кучка красных медиаторов в форме сердца. Тех самых, что странным образом оказались у него на пороге. А потом таким же странным образом появившихся в рекомендованных покупках на рабочем компьютере Антуана. Он поднял их и увидел под ними свою серебристую флешку.

– Что… Что здесь происходит?! – натужно просипел он. – Зачем Лексус устроил охоту на меня?

Антуан затолкал флешку в карман. За дверью раздался скрежет. Кто-то дернул за дверную ручку. Антуан затаил дыхание. Ручка снова дернулась. И снова.

Сердце Антуана колотилось так, что, казалось, грудная клетка вот-вот разорвётся. Медленно, дрожа от страха, он попятился. Задел термос, но успел поймать его, прежде, чем тот грохнулся на пол.

Антуан рванул к выходу. Его шаги гулко раздавались в тишине. Он мчался наверх по предательски крутой лестнице, спотыкаясь и падая. Люк захлопнулся с такой силой, что все вокруг задребезжало. Не теряя времени, Антуан схватился за тяжеленный комод и с усилием передвинул его, заблокировав люк. Поверх комода он выстроил баррикаду из стульев и только тогда выдохнул. Руки дрожали. Антуан жадно схватил стакан воды и одним глотком осушил его. Поспешно вытащил флешку и вставил в компьютер. Монитор загорелся, проглатывая мрак комнаты. Файлы были на месте. Антуан с облегчением закрыл глаза.

– Теперь можно вызывать полицию. – Он вздохнул полной грудью.

Но успокоение быстро улетучилось. А что, если Лексус скопировал файлы и теперь вывалит всю эту информацию полицейским? «Да, Лексус вломился в мою жизнь. Да, украл кое-что. Но кто знает, как всё повернется? Вдруг полиция решит, что у Лексуса были веские причины? Особенно если раскрутить историю про эксперименты над людьми…» – последние три слова молотком ударили по вискам. Антуан поморщился и вдруг вспомнил про свои вещи. Зачем Лексусу понадобилось это старье? Замкнутый круг.

***

Гостиничный номер встретил Алекса прохладой и тишиной – идеальное место для размышлений. Устроившись в кресле у окна, он открыл ноутбук и начал печатать:

Глядя на ночной город, я думал о том, как долго играю роль, созданную мной самим. Весь вечер я наблюдал за собой в зеркалах бального зала. Успешный бизнес, признание людей, достижения, о которых многие только мечтают – всё это стало моей защитной маской. Однако, страх несоответствия – он со мной повсюду. В переговорных комнатах, на важных встречах, в моменты триумфа. Я прячусь за идеальной прической, дизайнерскими костюмами и выученными фразами. Молодость и успех не защищают от этого страха, а лишь помогают совершенствовать маску. А что я, на самом деле, так отчаянно прячу?

– Открой дверь страха, и ты увидишь, что за ней никого нет, – говорили мудрецы.

А что, если мой страх боится меня больше, чем я его? Что если страх – это тоже мой выбор?

Телефонный звонок разорвал тишину.

– Да! – Алекс взял трубку.

– Почему ты не берёшь мобильный? – голос Лолы звенел раздражением.

– Честно говоря, даже не знаю, где он, – ответил Алекс равнодушно. – Наверное, в кармане пальто лежит, на беззвучном.

– Ты не хочешь извиниться за свой уход? – спросила она.

– Нет, – сухо ответил он.

– Значит, ты считаешь это нормальным – пригласить меня, и оставить в середине вечера?

– Мне показалось, ты прекрасно проводила время.

– Алекс, так и скажи, что ты приревновал.

– Сказал бы, если б это было так.

– Алекс! – в голосе Лолы звучало отчаяние. – Я пришла туда ради тебя! Ты же знаешь, как много для меня значишь?

– Конечно, – сказал он равнодушным тоном. – Но это еще не значит, что мы прикованы друг к другу. Ты мне не принадлежишь.

– Но Алекс! Я хочу принадлежать тебе… полностью. Я люблю тебя. Я хочу разделить с тобой всё. Алекс, пойми – я хочу быть только твоей!

– Моей и еще Нолана, – подчёркнуто уточнил Алекс.

– Причем тут он? – её голос прозвучал глухо.

– Знаешь, иногда лучше держать дистанцию. Такую, чтобы никто не пострадал.

Повисла тишина.

– Кто причинил тебе боль, Алекс?

– Не понимаю, о чём ты.

– Тот, кто никогда не страдал, не боится боли. Ты словно выстраиваешь между нами стену из-за того, что кто-то когда-то ранил тебя.

– Нет, Лола. Никто меня не ранил. Я мог бы придумать красивую историю о разбитом сердце, но это была бы ложь. У меня были отношения, но никем я не дорожил так, как тобой.

– Почему же тогда ты открываешься лишь наполовину? И заставляешь меня делать то же самое?

– Не знаю. Правда, не знаю. Возможно, интуиция подсказывает, что без этой защитной стены, как ты её называешь, я стану уязвимым. Знаешь, как в боксе, открылся – получил, – он усмехнулся. – Хотя, может быть, за ней ничего и нет.

– Ты пробовал когда-нибудь её убрать?

– Именно это я сейчас и делаю, – спокойно ответил он. – Потому что хочу, чтобы ты меня поняла. – Лола молчала, осмысливая его слова. – Лола, – продолжил он, – я действительно ценю тебя и восхищаюсь тобой, потому что вижу, что у тебя тоже есть своя защитная стена. Ты красивая, целеустремлённая, самодостаточная. Я бы не смог быть с девушкой, для которой являюсь единственным смыслом жизни.

– Знаешь, что, Алекс? Я устала от этих полумер. Либо ты решаешься на настоящие отношения, либо мы заканчиваем вот это всё. Я не собираюсь быть твой удобной девочкой. Либо ты прямо сейчас говоришь, что готов быть со мной по-настоящему, либо мы закончили. Навсегда. Решай. Я жду. – Её голос звучал твёрдо. – В трубке повисла тяжёлая тишина. – Что ж… – выдохнула она и нажала отбой.

***

Ночью Антуан не спал. Он вновь задумался о том, какую паутину сплел Лексус вокруг него за последние несколько месяцев. Мозг работал без остановки: «Кто такой Лексус? Сумасшедший музыкант? Почему он выбрал меня? А может, его кто-то нанял?»

Антуану остро захотелось обсудить эту версию с Алексом. Схватив с тумбочки телефон, он набрал номер брата. Алекс ответил мгновенно, будто ждал звонка. В трубке играла музыка, громкая и напряженная.

– Не спится? – посочувствовал Алекс.

– Судя по всему, и тебе тоже, – невесело отозвался Антуан.

– Что стряслось?

Антуан колебался. На языке вертелись сотни слов, но ни одно не казалось правильным.

– Этот Лексус… Помнишь, мой сосед снизу?

– Еще бы, – хохотнул Алекс. – Как его можно забыть?

Знакомый легкомысленный смешок брата вызвал раздражение.

– Он… – начал Антуан, но запнулся. «Может, это была ошибка – звонить», – думал он, нервно кусая губу.

– Он что? – Алекс ждал.

– Он украл мои вещи, – выдохнул Антуан, чувствуя, как его слова повисают в воздухе. – Все старое барахло… Толстовки, винилы, даже монитор, который ты выбросил.

Алекс хмыкнул.

– Пришли его ко мне. У меня тоже кое-что для него найдется. Отдам всё сразу.

– Алекс, как ты думаешь, зачем он это делает?

На том конце повисла пауза.

– Традиционная, добытая «тяжелым трудом» философская мудрость гласит, что у всего, что делает человек, нет иного смысла, кроме того, которым он сам свое действие наделяет.

– Что? – не понял Антуан.

– Спроси у него.

В трубке послышались голоса, потом связь оборвалась. Антуан недоуменно уставился на телефон. В комнате воцарилась мертвая тишина. А за окном выл ветер.

***

Она танцевала под дождём в парке, а я стоял под зонтом и считал минуты.

– Иди сюда, – позвала она, протягивая руку. И на миг я почти решился сделать этот шаг из безопасного укрытия навстречу дождю, навстречу ей. Почти.

Странно, как незаметно мы учимся быть разумными. День за днём прячемся за зонтами привычек, укрываемся в коконе комфорта, пока жизнь проходит мимо – юная, страстная, желанная. Я ведь тоже умел танцевать под дождём, не боясь промокнуть до нитки. Теперь, глядя на мокрый асфальт, я думаю: что если мой зонт отгораживает меня от жизни?

Алекс вздрогнул от стука дверей и поднял голову. Вокруг царила тьма – он заснул за столом в своей квартире, даже не заметив этого. В темноте тускло светился циферблат часов: «19:31». За окном плыл тяжелый зимний вечер, и стекло запотело изнутри, будто квартира дышала.

«Нужно встать и убраться отсюда», – пронеслось в голове, но тело, будто налитое свинцом, не слушалось. Он знал, что сейчас начнется.

В первый раз это случилось в ночь переезда. Он ходил по комнатам, рассматривал свое новое жилье и никак не мог отделаться от странного ощущения – будто уже был здесь раньше. Не просто был – жил. Ерунда, конечно. Обычное дежавю. Разбирая коробки, нашел среди вещей снимок своего школьного выпуска. Достал его, машинально протер стекло рамки, поставил на стол у лампы. А потом была гроза. Вспышка молнии залила комнату мертвенно-голубым светом, как на засвеченной фотографии, и в этот момент он увидел своё лицо на снимке. Оно исказилось, поплыло, будто кто-то наложил один снимок на другой. Голова закружилась, Алекс прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд. Но фотография не становилась чётче. А потом появились тени. С тех пор каждый вечер, ровно в девятнадцать тридцать две, всё повторялось, и каждый раз он чувствовал одно и то же —внутри разрастается пустота, пальцы немеют, подступает тошнота. Вот и сейчас желудок свело, вчерашняя бессонная ночь давила на веки, но о сне не могло быть и речи. Несмотря на прохладу в комнате, его бросило в жар.

Пошатываясь, Алекс встал и распахнул обе форточки. Порыв ледяного воздуха ворвался в комнату, всколыхнув занавески. Из окна открывался вид на террасы Ньона, спускающиеся к озеру. В сумерках гладь Женевского озера казалась тёмной, почти чернильной. На противоположном берегу вырисовывался силуэт савойских Альп. Снег, выпавший час назад, укрыл черепичные крыши и узкие улочки города тонким белым покрывалом.

Удар церковного колокола прокатился по комнате густой медной волной, тяжёлый и властный, как тот, который был слышен в квартире отчима. Отчим… Алексу снова двенадцать, и он считает удары, лёжа без сна. Один. Два. Три.

– Вот ты, Алекс, сильный, не то, что Анте-слабак. – Голос отчима царапает память, и горечь этих слов до сих пор отдается болью глубоко внутри. Он никогда не был сильным, он просто лучше умел прятать свои страхи. И только раз маска треснула…

В тот день, когда не стало отчима, его захлестнула дикая, постыдная радость. Не просто облегчение – ликование, смех взахлеб, который он с трудом заглушал ладонью. Он тогда впервые испугался самого себя.

А Анте плакал… Алекс сжал кулаки так крепко, что хрустнули суставы. Анте вчера писал, спрашивал, всё ли в порядке. Алекс так и не ответил. Что написать? Что все вокруг кажется ему осколками? Что в его идеальной квартире каждый вечер реальность трещит по швам? Что он видит то, чего не может быть? Или что каждый вечер, в семь, он уходит из квартиры в свой номер «Four Seasons» и возвращается лишь утром, когда солнце уже высоко?

Первые тени появились под потолком. «Надо уходить», – снова пронеслось в голове, но он сидел. Нет, никуда он не пойдёт. Не сегодня. Пора прекратить бегство из собственного дома. Пришло время посмотреть страху в глаза. Пусть это будет точка невозврата. Останавливать себя он больше не станет. Он чувствовал, что подобен лунатику на краю крыши. Окликнешь – погибнет. Предоставишь судьбе – есть шанс, что уцелеет. Алекс знал: всё уже предопределено, и назад отыграть невозможно. Можно лишь довериться пути.

В углах комнаты всё сильнее сгущались тени. Как чернила в воде. Расползались по стенам, извивались как живые. И было в их движении что-то жадное, выжидающее. Мерный ход часов становился всё громче – тик-так, тик-так. С каждым ударом пустота в груди разрасталась, словно часовой механизм выстукивал свой собственный ритм, чужой и холодный.

В глубине квартиры что-то скрипнуло – тихо, почти неразличимо. Алекс застыл, вслушиваясь в темноту. Воздух сгустился до осязаемости. Алекс потянулся к бутылке с водой – рука прошла сквозь стекло, как сквозь туман. Он почувствовал, как сама его плоть становится прозрачной, истончается, и он сам превращается в призрака.

Резко встав, он схватил ключи от машины и выбежал. Сел за руль. Нельзя оставаться одному. Лола. Она ему так нужна сейчас!

Снег падал крупными хлопьями, когда Алекс подъехал к ее дому. В окнах горел свет. Он вышел из машины и остановился, услышав скрип открывающейся парадной двери. Он быстро зашел за столб. Лола вышла на крыльцо, огляделась и направилась к белому мерседесу. Дверь ей открыл Нолан.

«Самый большой осколок – это я, – подумал Алекс, глядя им вслед, – а к нему, то есть к себе, я пытаюсь приклеить все остальное. Хватит, пора ехать домой, к брату.

***

Антуан забылся сном под утро. Ему снилась Мика. Она сидела у окна и играла белокурой прядью волос. Лицо её было спокойным и нежным, но глаза смотрели мимо Антуана. Он хотел привлечь ее внимание, помахать ей, сказать: «Я здесь», показать, что всё хорошо. Поднял руку, но та лишь дёрнулась и снова упала. Антуан попробовал снова. Ничего не вышло. Он с удивлением посмотрел на свою руку. Пальцы выгнулись в неестественной судороге. Антуан сосредоточилась на руке, но она не слушалась, хаотично двигалась, извиваясь и напрягаясь, словно не имела к нему никакого отношения.

«Лексус! Это он!» – догадался Антуан и вскрикнул, пытаясь захватить непослушную руку другой рукой, оторвать от плеча, но рука слишком крепко приросла к нему. Внезапно она рванулась к шее Антуана, пальцы вцепились в горло железной хваткой. Антуан захрипел, заметался, хватая воздух. А в отражении окна за ним пристально следили глаза, знакомые глаза, и рука… Он вдруг понял… Это не Лексус.

Антуан вскрикнул и проснулся. Сорвавшись с постели, он, шатаясь, двинулся к компьютеру. Дрожащими пальцами включил записи с камеры наблюдения. Перемотал запись. «Суббота, 21:07». На записи появилась рука. Антуан, как и накануне, нажал на паузу.

«Пальцы слегка согнуты, мышечная ткань натянута…» Он приблизил изображение. Зум, еще зум, еще… Антуан застыл, сердце сжалось от ужаса.

– Не может быть…

Перед глазами вспыхнул белый свет, и сознание рухнуло во тьму.

Часть вторая. Втроем

Антуан открыл глаза. Теплый свет от настольной лампы растворил остатки туманных обрывков сна. На мгновение Антуану показалось, что он дома, но холодный кожаный подлокотник и терпкий запах старых книг быстро вернули его в реальность. Кабинет профессора ван Херша. «Интересно, почему я тут», – Антуан привстал. Профессор подал ему стакан с водой.

– Спасибо! – чтобы удобнее было пить, Антуан сел. Стенки стакана оказались ледяными на ощупь.

Взгляд профессора настораживал. Но Антуан предпочёл ничего не спрашивать. По крайней мере, пока не выяснит, который сейчас час и какое нынче число. Вопросами о времени доктора сразу определяют, насколько человек включен или выключен из реальности.

Может, ничего особенного не случилось, незначительная поломка памяти. Незачем профессору об этом знать. Антуан быстро нашел глазами электронные часы: «19:09». Настенный календарь показывал двенадцатое декабря. День был тот же, только непривычно быстро пролетел. И все-таки зачем я наведался к профессору и как оказался на его кушетке?

Ван Херш смотрел выжидательно. Ждал, наверное, вопроса: «Что случилось?» Но Антуан помалкивал.

– Вы знаете, где находитесь? – наконец не выдержал профессор. Он слегка хмурил брови и говорил низким голосом.

– У вас в кабинете, – с деланым спокойствием ответил Антуан, отчаянно роясь в памяти.

Профессор подождал, пока Антуан допьет, и убрал стакан. Потом подошел к окну и остановился спиной к Антуану. За окном уже стояла ночь – звёзды усыпали черное небо, а редкие фонари бросали тусклые круги света на пустынные тротуары. Над темными силуэтами домов время от времени вспыхивали огни пролетающих самолетов.

– Вы помните, как сюда попали?

Антуан смутился.

– Сам пришел. Я хотел поговорить, посоветоваться, – ответил он, точно зная, что больше ни для чего он к профессору не мог прийти.

– Значит, посоветоваться? – Антуан не видел лица профессора, но почти физически чувствовал его напряжение.

Ван Херш обернулся. Его взгляд, тяжелый и прямой, словно выталкивал из Антуана то, что тот упорно не хотел вспоминать.

– Разговор будет серьёзным. – Голос профессора звучал ровно, но слова тянули за собой необъяснимое беспокойство. – Вы когда-нибудь слышали о диссоциативном расстройстве идентичности?

«Ах вот в чем дело», – Антуан с облегчением выдохнул. Профессор решил устроить ему тест перед тем как окончательно решить, брать его в свою команду или нет.

Антуан слегка улыбнулся.

– Диссоциативное расстройство идентичности, ДРИ – состояние, при котором в одном теле могут уживаться несколько совершенно разных личностей. Обычно все начинается в результате перенесенной в детстве психической травмы. Больной старается отсечь неприятные воспоминания и отгораживается от них, придумав себе другое «я». Иногда таких «я» бывает великое множество. Некоторые из них глупы, другие обладают блестящим умом. Они даже говорят на разных языках и имеют разнообразные вкусы. Это кажется просто невероятным. – Ван Херш крякнул, соглашаясь. – Первым случай диссоциативного расстройства личности описал в шестнадцатом веке швейцарский врач, философ и алхимик Парацельс. В его трудах сохранились записи о женщине, которая считала, что у нее кто-то ворует деньги, однако на самом деле деньги тратила ее вторая личность, о которой первая ничего не знала. Так же был случай Билли Миллигана – у него диагностировали двадцать четыре разные личности. Кристин Бошам – три основные личности. Сибил Изабель Дорсетт – шестнадцать личностей, Ким Ноубл – сто. Сегодня в мире насчитывается около сорока тысяч человек с подобным недугом.

– Вы хорошо осведомлены, – профессор приподнял бровь, словно ждал другого ответа. Не было похоже, что он впечатлён познаниями Антуана.

– Эта тема меня всегда интересовала. – В волнении, Антуан попытался подняться.

– Сидите, – остановил его профессор, вновь озадачив Антуана. – Попробуйте всё-таки вспомнить, зачем вы ко мне пришли.

Антуан снял очки и начал тщательно протирать стекла о штанину, мысли в его голове лихорадочно метались. «Накануне в институте я беседовал с Томасом. Нет, я был у Мики. Точно. Вернулся домой… Флешка… У меня пропала флешка. Камеры… Я помчался к профессору. А затем низкий голос Ван Херш мягко спросил:

– Вы позволите загипнотизировать себя, герр Берг?

– Да, – прошептал Антуан, покорно закрывая глаза. »

***

– Что со мной, профессор? – в волнении выдавил Антуан.

– Дорогой друг, кому-то другому я не стал бы отвечать прямо, – мягко произнёс ван Херш. – Но вы, я думаю, сможете принять неприятную правду.

Антуан чувствовал, как внутри разливается тошнотворный холод. Пока профессор собирался с силами, чтобы озвучить диагноз, в голове Антуана возникали версии, одна страшнее другой. Ранний Альцгеймер? Психическое расстройство? Опухоль мозга?

Профессор заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– В вашем сознании, Антуан, существуют другие личности. У каждой из них есть свое имя, возраст, характер. Вы даже не осознаете, когда они появляются.

«Что за бред? Так вот почему ван Херш спрашивал про расщепление сознания».

– Это такая шутка? – Антуан недоверчиво улыбнулся.

– Увы, мой друг, это не шутка. И наш сеанс гипноза подтвердил моё предположение.

– Профессор, вы не представляете, через что мне пришлось пройти последние месяцы… – голос Антуана сорвался. – Вы же знаете, перевозбуждённый мозг способен порождать галлюцинации, которые кажутся реальными! Но это не значит, что у меня деперсонализация.

– Антуан, мне удалось вызвать ваших «заместителей» и поговорить с ними.

Антуан не верил своим ушам. Каких еще «заместителей»? Одно дело – читать о таком в научном журнале и совсем другое – оказаться в эпицентре подобной клинической истории. Все происходящее походило на какой-то затянувшийся дурной сон или бред.

– Ну и кто они? – выдавил он с ноткой сарказма.

Профессор, немного поколебавшись, начал перечислять:

– Доминирующая личность – Александр. Вы его называете Алексом. Он живет в Швейцарии. Выступает вашим защитником. Другой – Лексус. Молодой музыкант, он отказался разговаривать.

Антуан скептически слушал профессора. «Один из нас двоих точно безумен, – думал он. – И это точно не я. Похоже, возраст берёт своё. Плюс профессиональная деформация. Да, возможно, во время сеансов я упоминал и Алекса, и Лексуса – это нормально, пациенты часто говорят под гипнозом о близких и знакомых людях. Но это не повод записывать меня в душевнобольные. Старик просто выжил из ума». Антуан растерялся, не зная, что делать.

– Антуан, вы же понимаете, вам требуется лечение. Причем срочное, – строго заключил ван Херш.

– Доктор, – Антуан намеренно назвал так профессора, словно соглашаясь с ролью пациента, – но есть мнение, что данное расстройство следует считать не заболеванием, а вариантом нормы. Это просто некое экзистенциальное состояние множественной личности, которое не является дискомфортным, не вызывает социальных последствий. Личности, соответственно, не обращаются за помощью, поэтому не подлежат недобровольному лечению.

Ван Херш нахмурился и пожевал губами, подбирая слова.

– Дело в том, Антуан, что одна из ваших личностей похоже представляет опасность. Алекс обвинил меня в том, что я не защитил вас от некой «профессорши», и ему пришлось сделать это самому. – Профессор сделал паузу, видимо, давая словам глубже проникнуть в сознание Антуана. – Увы, ваше состояние несёт потенциальную угрозу для общества. Вам необходимо лечь в психиатрическую клинику, или мне придётся вызвать полицию. Но зачем вам полиция? – Тон профессора стал увещевательным. – Вам нужна квалифицированная медицинская помощь. Я уже связался со своей клиникой, доктор Шемеш готов предоставить вам все условия. Лечением займусь лично я. Антуан, вы серьёзно больны. Вы побледнели… Вам плохо?

Плохо? Антуана словно со всей силы ударили ногой в живот. В груди кипела ярость, ему хотелось завопить, броситься на профессора, встряхнуть его, убедить, что он не сумасшедший. Но это была ловушка, ведь именно так обычно поступают те, кто и вправду болен, пытаясь убедить врачей в своей нормальности и не осознавая, что теряют последний шанс. Антуан не раз становился свидетелем таких сцен в психиатрической клинике.

– И много я совершил преступлений? – стараясь казаться спокойным, спросил он.

– Пока трудно сказать, за один сеанс многого не узнаешь. – Антуан сокрушённо кивнул. – Доверьтесь мне, – уговаривал профессор. – Вам придется смириться с реальностью. В том, что произошло, нет вашей вины. Мы ведь с вами знаем, человеческая психика – очень тонкая штука. Она может справляться с болью, стрессом лишь до определенного предела. Когда же боль становится невыносимой, наша психика прячется в тайники сознания, которые мы еще только стараемся отыскать.

Несмотря на шок, Антуан ясно понимал: профессор делает вид, что предоставляет ему выбор, а на самом деле загоняет в угол. Чувство беспомощности сжимало внутренности ледяными клешнями. От мысли, что его отправят в клинику, в душе Антуана нарастал ужас. Сердце колотилось так сильно, что гул в ушах заглушал все звуки. Грудь сдавило, дыхание сбилось. Паническая атака подступала как цунами, грозя вдребезги разнести рассудок. «Только не сейчас», – молил Антуан. Он начал напевать про себя мелодию «Зимы» Вивальди, хватаясь за ритм, чтобы удержаться на краю пропасти.

Ван Херш не сводил с него внимательных глаз.

– Я вас понял, профессор, – справившись с собой, твердо начал Антуан. – То, что со мной происходит, ужасно. И, как вы понимаете, очень для меня неожиданно. Я сделаю так, как вы говорите. Очень благодарен вам за то, что вы готовы лично взяться за мой случай. – Во взгляде профессора мелькнули искры одобрения. Вдохновленный этим, Антуан продолжил: – Однако мне нужна хотя бы неделя. Мне необходимо закончить некоторые дела. – Он заметил, как брови профессора сошлись к переносице, и поспешил пояснить: – Если я уйду вот так, без объяснений, это вызовет вопросы. Меня могут начать искать. – Он чуть не упомянул брата, но вовремя спохватился. – Мне нужно сходить в институт, забрать вещи, оформить академический отпуск. Есть еще банальные мелочи: забрать белье из прачечной и так далее.

Антуан видел, что ван Херш колеблется. Нужно было дожимать профессора, найти убедительные аргументы. Залитый адреналином мозг работал с потрясающей чёткостью.

– За одну неделю я не причиню обществу вреда. Но если я внезапно исчезну, кто-нибудь обязательно узнает, почему. Это вызовет куда больший резонанс. Уже представляю заголовки в газетах: «Сумасшедший нейробиолог». – Антуан говорил убедительно и видел, что каждое слово попадает точно в цель. Скандал не был выгоден никому. Антуан осознавал, насколько сокрушительным для профессора мог стать такой удар. Любимый ученик, человек, о совместном проекте с которым ван Херш только что объявил на ученном совете, внезапно оказывается душевнобольным. Профессор, гордость университета, ведущий психиатр – и вдруг такая оплошность.

Ван Херш медленно прошелся по комнате. По затянувшейся паузе Антуан понял, что тот готов повременить с вердиктом. Профессор продолжал мерить шагами кабинет. Он напоминал Антуану шахматиста, увидевшего на доске совершенно новую комбинацию и борющегося с искушением сделать необычный ход.

– Хорошо, – наконец-то произнес он. – Но я настаиваю, чтобы вы дали мне серьёзное обещание. Без уловок, без отговорок!

– Я обещаю, – уверенно кивнул Антуан. – Девятнадцатого декабря я буду в клинике.

***

Первые несколько шагов по ночной улице дались Антуану с большим трудом. После пережитого стресса накатила слабость, мышцы задеревенели. А так хотелось бежать. Быстро, без оглядки, по-звериному путая следы. Преодолевая сопротивление тела, Антуан побежал по темным улицам, словно стараясь оторваться от самого себя.

Влетев в квартиру, он несколько раз повернул ключ в замке и измученно выдохнул. Перед дверью в комнату Антуан помедлил. Рука дрожала на ручке, а воображение рисовало самые нелепые и пугающие картины.

Осторожно отворив дверь, он зашел внутрь. Сердце билось часто и гулко. Антуан огляделся. В комнате было темно и пусто. Привычная обстановка казалась незнакомой, будто была частью чужого мира.

Антуан прошёл на кухню, опустился на стул и беспомощно сжал виски ладонями. «Мой Бог, неужели это все действительно происходит?» Он пытался представить, каково это – жить с расстройством личности, носить в себе чужие голоса, характеры, воспоминания. Шею свело от самого предположения о такой двойственности – нет, множественности! «Профессор ван Херш ошибается, – упрямо твердил себе Антуан. – Ошибается!.. Ошибается!..» Но в дальнем уголке сознания уже поселилось сомнение: а что, если он всё-таки прав?

Голова шла кругом, а стены кухни казались размытыми. Антуан нажал кнопку кофемашины, и в чашку неторопливо потекла тёмная горячая струя. Внешний мир продолжал исправно функционировать, когда внутри все разлеталось на куски. Горький вкус эспрессо позволил Антуану ощутить свою связь с этой надежной, стабильной, не пытающейся никуда ускользнуть реальностью. Появились ясность мыслей и готовность действовать.

Антуан вернулся в комнату и сел за стол. Вытащил из ящика листок бумаги и ручку. Внутренний хаос можно победить только при помощи порядка и логики. Вверху листа Антуан написал крупными буквами:

1. Наблюдение: В сознании сосуществуют три разные личности.

2. Вопрос: «Я – это только Я?»

3. Факты:

– Признания под гипнозом.

– Провалы в памяти.

– Шрам Лексуса на видеозаписи похож на мой.

4. Противоречия:

– Брат живёт в Швейцарии.

– Лексус – музыкант, выступающий перед молодёжью.

– Как я могу быть в нескольких местах одновременно? Как успеваю совмещать проявления всех личностей?

5. Гипотеза: допустим, моё сознание разделяется на несколько личностей из-за психических факторов. Например, под воздействием гипноза, стресса или психического расстройства. Это объясняет провалы в памяти и признания профессору.

6. Эксперимент: необходимо провести исследования. Например, установить личности Лексуса и Алекса.

7. Сбор и анализ данных: сравнение признаний под гипнозом с реальными событиями.

8. Выводы: подтвердить или опровергнуть.

– Итак, начнём с Алекса, – произнёс Антуан вслух, снимая очки. – Думаю, не составит особого труда доказать, что он существует.

Антуан заёрзал на стуле и на секунду задумался: «Так… Мне нужны семейные фотографии». Он отпил теплого кофе, припоминая, куда мог спрятать старые снимки. «Тумбочка в коридоре, внутри неё всегда пахнет старыми бумагами».

Отыскав коробку с фотографиями, Антуан смахнул с крышки пыль, вернулся в комнату и уселся на пол, поджав под себя ноги. Одну за другой он разложил фотографии вокруг себя. Вот он совсем маленький, ползет по газону возле дома бабушки, где они жили до переезда в Стокгольм. А это в детском саду. Это он в нелепом костюме дерева на школьной сцене…

На одном из снимков у Антуана на руках примостилась белоснежная персидская кошка по кличке Мэрилин, так напоминавшая свою знаменитую тёзку. Следующая фотография запечатлела выпускной, ещё одна – день, когда Антуан поступил на факультет нейробиологии. Попалось и фото с ван Хершем. Профессор тогда пожелал Антуану удачи: «Берг, у вас блестящий ум, – сказал он, – вас ждет прекрасное будущее». Сердце неприятно екнуло. «Как из другой жизни», – с горечью подумал Антуан. А вот Фрида… Нет, Фрейя, его рыжая подружка… Нет, все-таки ее звали Фрида. Он танцевал с ней в тот вечер дважды. «Где это было? – Антуан покрутил фото в руках. – Валентинов день. Вечеринка в клубе». Снимки из института запечатлели Антуана с Томасом и Путаной после удачно проведенной операции. «Путана… – Антуан сглотнул. – Зря мы ее так прозвали. Путаны обычно хорошо не кончают».

Дальше шли снимки, сделанные в Швейцарии.

– Ну вот, – с облегчением выдохнул Антуан, разглядывая красивые горные пейзажи, где-то тут должен быть Алекс.

Воспоминания вспыхнули с неожиданной чёткостью. Вот Антуан стоит на фоне гор, освещённых мягким, призрачным светом. Брат спокойным бархатным голосом говорит о свободе, о высоте, о вечном снеге, покрывающем вершины. В нос бьёт терпкий смолистый запах хвои с едва уловимыми горьковатыми нотками, перемешанными с прохладой горного воздуха. У Антуана перехватило дыхание. Он ясно видел рядом Алекса, указывающего на ослепительно белые пики.

Но в кадре, кроме самого Антуана, никого не оказалось.

– Это ещё ни о чём не говорит… – процедил Антуан, стиснув зубы. – На фотографиях ведь нет ни мамы, ни бабушки, или они тоже плод моей фантазии? – Не с луны же я свалился. Алекс забрал все снимки себе! – вдруг догадался Антуан. – Он всегда любил перебирать семейные архивы.

Недолго думая, Антуан схватил телефон и торопливо выбрал номер брата, прикидывая, стоит ли сразу рассказать ему о случившемся или лучше повременить?

– Номер не существует, – сообщил безжизненный автоответчик.

Антуан упрямо повторил попытку. Тот же результат.

– Номер… Что? – паника сдавила грудь. – Как же так? Я сотни раз звонил брату. – Голова гудела от напряжения. Антуан не понимал, что происходит. Номер, который должен был связать его с братом, не существовал.

Пробегая глазами по списку контактов, Антуан задержал взгляд на имени «Лола». «Подружка Алекса! – вспомнил он – Если кто и знает, где брат, то это она». В профиле Лолы висело фото красивой девушки с дерзкой надписью в статусе: «Тот, кто говорит, что деньги не главное, просто никогда не имел их в достаточном количестве!» Антуан усмехнулся и тут же озадачился. Что он ей скажет? С чего начнет разговор? Они ведь никогда не общались. В ту поездку, когда он гостил у Алекса, Лола была в отъезде с родителями.

«Ладно, другого выхода нет, – решился Антуан и нажал кнопку вызова. Гудки шли и шли, ответа не было. – Что ж, перезвоню позже». Но телефон тут же завибрировал, уведомляя о новом сообщении. Это была Лола. «Я просила тебя не звонить, – писала она. – Так будет лучше». Антуан перечитал текст и нахмурился. «Когда она успела попросить меня об этом? Вроде я никогда ей и не звонил. Я даже не помню, как её номер оказался в моих контактах».

Собравшись с мыслями, Антуан решил извиниться перед девушкой и расспросить о брате. Нажал на кнопку «Ответить». В тот же миг на экране появилась длинная вереница сообщений. Антуан вздрогнул. Кровь отхлынула от лица, в комнате будто сразу стало холоднее.

«Откуда это у меня? – лихорадочно соображал Антуан. – Как переписка брата попала в мой телефон? Нет, я не должен её читать!» Но его взгляд уже скользил по строчкам.

Вторник.

Лола: Знаешь, это правда работает! Я начала пить по два литра воды в день. Кожа лучше, вес не набираю, в общем, чувствую себя бодрее.

Ответ: Ха, а у меня пока один результат – бегаю в сортир каждые полчаса.

– «Нашел что ответить, остряк», – раздраженно ухмыльнулся Антуан, вспоминая тот вторник. Утром он сидел в кафе с профессором ван Хершем.

– Представьте себе, – говорил профессор, помешивая остывший кофе, – мой пациент искренне верит, что его жена изменяет ему с его кузеном. Но кузена нет. И никогда не было…

Антуан рассеянно кивал, думая о своём. А после обеда… Что было после обеда? Он помнил только, как проснулся вечером в своей квартире с жутчайшей головной болью.

Четверг.

Лола: Хочу ринопластику.

Ответ: Зачем?!

Лола: Чтобы быть красивой.

Ответ: Ты серьезно? Ло, ты и так красотка.

Лола: Да ну…

Ответ: Ты единственный человек в мире, кто не видит, какая ты красивая.

Лола: А ты единственный, кто видит.

Ответ: Ты даже не представляешь, насколько!

Лола: Ты единственный, кто может это представить.

На мгновенье Антуан усомнился: «Это вообще Лола пишет?» Антуан вспомнил безупречный профиль девушки с фотографии. «Никогда бы не подумал, что она так не уверена в себе», – Антуан поморщился.

Пятница.

Лола: Эй, ты что меня заблокировал?

Ответ: От твоего номера шёл спам!

Лола: Какой ещё спам?

Ответ: Что-то вроде: «Как насчёт секса втроём? Я сверху, ты снизу, а он сбоку». И всё это на ломаном шведском!

Лола: Ох, чёрт… Google Переводчик меня подвёл.

Антуан иронично поднял бровь. «Весело живёшь, брат», – подумал он, но на душе становилось всё более муторно. Вдруг закралось подозрение: «А если Лола решила, что всё это писал ей я, поэтому и попросила не звонить?» Сердце снова заухало голодным филином. «Господи, Алекс, что за тупой розыгрыш? Что за игру ты затеял?» – мысли разбегались как стая диких обезьян. Лицо Антуана пылало, с каждой секундой росла тревога.

Среда.

Лола: …но когда люди любят друг друга, они обычно женятся.

Ответ: Ничего подобного. Чаще всего они почти совсем не видятся.

Лола: У тебя всегда всё грустно…

Ответ: Зато честно. И потом, на каждый день я не гожусь. На каждый день у тебя есть Нолан.

Лола: А кто есть у тебя?

Антуан перестал дышать. О чем это Лола? Алекс никогда не говорил, что у него есть кто-то еще! Он оторвался от телефона, охваченный паникой, все еще не способный до конца осознать, что происходит.

Суббота.

Лола: куда ты вечно пропадаешь, то ты есть, то тебя нет…

Ответ: Я есть.

– Где? Где ты есть? – в отчаянии спрашивал Антуан. В памяти всплыло уведомление от Лолы – длинное сообщение на шведском, которое он машинально удалил. «Надо проверить даты. Все-все даты», – повторял он про себя, но уже знал, что он там увидит.

Воскресенье.

Лола: Я тебе не нужна. Тебе вообще никто не нужен.

Ответ: Не вынуждай меня учувствовать в этом скучном разговоре.

Лола: Да иди ты! И не звони мне больше…

Ответ: Я пошел…

На этом переписка обрывалась.

– Зря я так с ней … – вырвалось из еле-еле разлепившихся губ.

И в эту секунду Антуану всё стало ясно. Дыхание остановилось, словно в комнате закончился кислород. Телефон едва не выпал из дрожащих рук, ноги подкосились, и Антуан невольно привалился к стене.

– Алекс не существует. Он – это я. Больше доказывать нечего. Профессор ван Херш прав. – Мысль оказалась настолько ужасной, что Антуан прижал руки к голове и зажмурился.

Только сейчас он осознал, как сильно надеялся связаться с Алексом, доказать, что он существует в реальности. Но нет… У Антуана свело живот. «Разве я когда-нибудь боялся?» – мелькнуло в голове. Весь пережитый за последние дни страх казался пустяком по сравнению с теперешним ужасом.

– Все! – еле слышно прошептал Антуан. – Это конец.

***

Микаэла нанесла последний мазок на «Хрустальную сказку» и отошла на пару шагов, разглядывая своё творение. С легкой улыбкой она удовлетворённо выдохнула:

– Ну вот, теперь всё. – Её мысли тут же перенеслись к Антуану: «Представляю, как он удивится, когда увидит, что я уже закончила. В этот раз ему картина точно понравится».

Но стоило ей снова взглянуть на полотно, как в голове прозвучал любящий, но критический голос. Микаэла прищурилась, напряжённо ища изъян. Но даже под воображаемым придирчивым взглядом Антуана картина оставалась хороша. Микаэла лишь хмыкнула и с удовольствием принялась отмывать кисти.

Закончив дела, она выглянула в окно. Из-за плотных штор в здании напротив пробивался слабый свет. Антуан был дома. Но почему не отвечает? Микаэла взяла телефон – ничего. Два дня ни единого сообщения. Последний раз он был у неё в среду, а теперь уже пятница. Она посмотрела на горящий экран. Нет, не пятница. Суббота.

– Как суббота, а куда делась пятница? – удивлённо прошептала Микаэла, вновь посмотрев на дату в телефоне.

С тех пор как она встретила Антуана, время мчалось с сумасшедшей скоростью. Из недели выпала пятница – может, это и есть счастье, когда выпадают целые дни? О, Антуан бы с этим никогда не согласился. У него на счет счастья есть собственное мнение – научное, дофаминово-серотониновое. Микаэла фыркнула себе под нос.

Беспокойство не отпускало. «Надеюсь, ты не заболел», – мысленно обратилась она к Антуану.

Микаэла переоделась, вымыла руки, включила музыку, полила цветок… Лишь бы не стоять на месте. За эту неделю её музыкальная терапия оживила подсохшее растение. Оно заметно преобразилось, и, как обещал Антуан, потянулось к колонке. А Сила, к удивлению Микаэлы, в восторге летал по комнате, выписывая всё более замысловатые фигуры. Она радостно хихикнула: «Разве это не чудо?»

Антуан, конечно, нашёл бы рациональное объяснение и чуду, связав его с вибрацией звуковых волн. И, как всегда, переубеждать было бы бесполезно. Микаэла улыбнулась, думая, как они оба научились принимать особенности друг друга. «Жить жизнью любимого человека, учитывая все его изгибы и странности, – еще одно чудо, еще одно счастье».

Музыка плавно перетекала из одной мелодии в другую, вдохновляя Мику до озноба. Она закружилась по комнате, выписывая виражи и вспоминая дни с Антуаном – весёлые, сумасшедшие, когда они смеялись до упаду. Теперь она смеялась одна, громко, искренне, не сдерживаясь. И старалась не думать о том, что его так долго нет. Она была счастлива здесь и сейчас. Её душа, как и Сила, парила под потолком, а с высоты полета все тревоги кажутся меньше. Музыка влекла за собой. И не было ничего лишнего. Только её комната, новая картина и Антуан – совсем близко, за окном соседнего дома.

***

Антуан лежал на кровати, уткнувшись лицом в стену. Третий день он не выходил из дома и почти не покидал своей комнаты. Его разум словно застыл во мраке, Антуан больше не доверял себе. Каждый шаг мог стать ошибкой, а мысль – ступенькой, ведущей к неведомым, непредсказуемым поступкам. Страх перевоплотиться, снова стать кем-то другим разрывал его изнутри. Одна мысль об этом приводила его в ужас, боль пронзала как нож, и в теле сотрясалась каждая жилка. Антуан чувствовал, как чья-то ледяная рука сдавливает ему горло, заставляя хватать воздух ртом и тяжело кашлять. Он не выпускал небулайзер из рук.

Ему казалось, что Алекс и Лексус следят за ним. В темных уголках сознания они подкрадывались все ближе и ждали момента, чтобы влезть в его шкуру, украсть его жизнь. Каждый шорох за окном, каждое мерцание света на стенах заставляло вздрагивать. Антуан закрыл глаза и снова увидел их лица. Они преследовали его, не давая покоя.

Комната, обычно аккуратно прибранная, теперь олицетворяла хаос в его душе. На полу валялись книги – одни раскрытые, другие с загнутыми страницами. Он не мог вспомнить, читал ли их сам или это следы присутствия Алекса? Карандашные пометки на полях, сделанные его почерком, но чужой рукой, заставляли Антуана в ужасе отбрасывать очередную книгу. На столе стоял недопитый остывший чай – может быть, вчерашний, а может, и позавчерашний, время потеряло смысл.

Осознание того, что Алекс – это он, переворачивало душу. В голове не укладывалось, как больной разум может создавать настолько яркие образы, настолько реальные картинки. Алекс был полон жизни. Умен, начитан, жаден до новых впечатлений. Он наслаждался каждым мгновением. Эти качества, прежде восхищавшие Антуана, теперь его пугали до жути.

Лексус же, наоборот, не вызывал отторжения. Антуан не сопротивлялся его существованию внутри себя. В этом хаосе безумия становиться Лексусом казалось вполне логичным. Быть чокнутым, сбившимся с пути, но живым – в этом имелся некий трудно выразимый смысл.

Целыми днями Антуан пытался понять, что с ним произошло. Он искал ответ в памяти, но она не отвечала. Это началось, вероятно, ещё в детстве. Но что именно? Постоянное напряжение выматывало Антуана. Сон приходил, но больше походил на забытье – побег от самого себя. Глаза слезились от бессонницы, в висках стучало, рубашка липла к взмокшей спине.

Антуан перебирал воспоминания. «Профессор Ингерман, её протеже – медбрат, красный «Пежо» с Дорой Маар, дохлая крыса… Кто-то ведь убил бедного зверька. Или это тоже сделал я? Который из моих «я»?» Антуану хотелось выть.

Когда кризис отступал, он убеждал себя, что нужно принять чудовищную данность. Но это означало – смириться с жизнью в больнице. А он слишком хорошо знал, что происходит за стенами таких клиник. Там и здоровый человек может сойти с ума от стерильной белизны и бездушных движений персонала в белом. Не говоря уже о самом «лечении». Антуану вспомнилась печальная судьба математика Нэша. Его годами держали в психиатрических лечебницах, пичкали инсулиновыми шоками и экспериментальными препаратами, превращая блестящий мозг в подобие каши. А писателю Хемингуэю в клинике Мейо искалечили память электросудорожной терапией до такой степени, что он не мог больше писать.

Где-то Антуан читал, что люди с расщеплением личности остаются в больницах годами. «А что будет со мной? Каким я вернусь? Я вообще вернусь? – Антуан больно укусил себя за палец. – Мозгу конец… Что от меня останется? Это тупик!»

От бессилия он зарылся в подушку и заплакал навзрыд. Всё, что он когда-то знал, стало бессмысленным. Расщепленный разум, неспособный справиться с загадкой самого себя, застыл в немом отупении. Был человек – и нет человека. А он ведь даже не умер.

***

Телефонный звонок разорвал тишину квартиры, настойчиво требуя внимания. Антуан с трудом вытащил себя из постели, открыл дверь в кухню, вошёл и тут же запер ее за собой, отгораживаясь от внешнего мира. Сбросил вызов, даже не взглянув на экран.

В холодильнике, среди пустых полок, одиноко стоял пластиковый контейнер с сэндвичем. Антуан вытащил бутерброд и, не ощущая вкуса, съел. Выпил чашку крепкого кофе. Энергии немного прибавилось. Он перешёл в гостиную и тяжело опустился в кресло, ощутив привычный уют. «Какой сегодня день?» – задумался он. Пятница? Уже пятница? Хотя в том, что идет именно пятый день недели, Антуан был вовсе неуверен. В вязкой тишине квартиры, казалось, даже время умирало и тонкой пылью осыпалось на полки, с великими классиками. Скоро, похоже, придётся покинуть родные стены и отдаться на волю докторов. «Там тебе и место, – с сарказмом подумал он. – Каждому зверю своя нора. А такому зверю как ты – своя клетка». Оказаться в изоляции лучше, чем бесконечно бороться с хаосом окружающего мира, когда таинственные зловещие процессы в разуме не позволяют жить нормальной жизнью.

Антуан огляделся вокруг. В просторной гостиной его любимый модульный диван, где он привык читать, забравшись с ногами, теперь выглядел по-другому – слишком правильным в своей выверенной геометрии. Свет торшера больше не создавал уютный полумрак. Он только подчеркивал стерильную пустоту комнаты. Светлый ковер с идеально расчесанным ворсом превратился в выставочное полотно. Гостиная стала чужой и враждебной. Антуан осознал, что уже никогда не сможет чувствовать себя здесь как прежде. Вглядываясь в пространство комнаты, он снова погрузился в бездну отчаяния, видя все меньше смысла в своем существовании.

– Хочу то – не знаю что, иду туда – не знаю куда. Оригинально для ученного, разгадывающего загадки ума… – Антуан сделал паузу и повторил уже менее меланхолично: – Разгадывающего загадки ума!

И вдруг – щелчок. Вспышка. Яркий свет ударил, словно молния, растворяя темноту внутри.

– Если это я включил голоса в своей голове, значит, могу работать с их настройками. Сердце бешено забилось – в нём зажглась маленькая искра надежды.

***

Микаэла проснулась от легких колючих прикосновений к ее щеке. Девушка открыла глаза. Сила ходил по ее лицу. Наглец, конечно, но сегодня она не прогнала его. Было воскресенье, и ее сердце наполнилось трепетной уверенностью: Антуан обязательно придет. Он ведь никогда не пропускал воскресений.

В ванной она задержалась дольше обычного. Уложила волосы, нанесла легкий макияж, вроде небрежный, а на самом деле – безупречно выверенный рукой художника. Она вытягивала из шкафа платья одно за другим, гадая, какое из них больше понравится Антуану. Остановилась на голубом. «То, что нужно», – прошептала она, проведя рукой по тонкой шелковистой ткани.

Приятное волнение предвкушения встречи захватило разум, и мысли больше ни на чем не останавливались. В девять часов Микаэла сидела в спальне перед трюмо. «Я красивая. Никогда в жизни я не выглядела лучше», – вдохновенно думала девушка. Она любовалась своей красотой без тщеславия. Лишь по-детски радовалась, что сделает приятное своему Анте.

До знакомства с ним Микаэла запрещала себе подолгу глядеться в зеркало. «Разглядывание себя к хорошим мыслям не приводит, – считала она. – Да и зачем это мне. На меня все равно никто без жалости не смотрит».

Рядом с Антуаном все изменилось. Она чувствовала себя цветком. Красивым и редким. Любимой женщиной. Он подарил ей крылья, впустил в ее сердце музыку. Он стал для нее целым миром, ее собственным миром, и Микаэла знала, что большего ей и не нужно. Любовь – это редкий подарок судьбы, когда двое встречаются в стремительном потоке людей. Могли бы и разминуться. Она считала, что ей необыкновенно повезло.

К двенадцати часам дня Антуан все еще не появился. Микаэла набрала его номер. Гудки. Она стала звонить каждый час. К шести вечера от него всё ещё не было никаких вестей. К восьми часам у нее сдали нервы.

– Нужно ехать к нему, – отчаянно решила она.

Микаэла долго сидела под дверью Антуана, слушая шаги внутри. Стучала, звала его, умоляла, но он не открыл.

Вернувшись к себе, измотанная Микаэла положила телефон на колени и заснула. Проснулась она с рассветом. Все тело одеревенело от холода. Платье, которое она так тщательно выбирала, помялось, и с него свисала пуговица на одной нитке. Микаэла тут же проверила сообщения. Ничего. Она привела себя в порядок и подъехала к окну. Свет у Антуана так и горел. Похоже, не выключался всю ночь.

Следующие два дня Микаэла сидела одна в квартире, пытаясь понять, отчего все так изменилось. Она перестала различать ритм времени. День и ночь слились воедино. Ела она мало, по инерции.

Микаэла заехала на кухню и заварила в чашке кофе. Через два дня операция. Уже завтра она поедет с Анной в больницу. А потом…

Негромкий стук отвлек ее от мыслей. Сила, её вечный спутник, ударился об стекло. С тех пор как он начал летать, с ним такое часто случалось. Она быстро подъехала к птице, погладила по головке: «Больно, Сила. Знаю». Микаэла легонько чмокнула синицу. Сила встрепенулся, дрожа желто-золотистым горлышком, и улетел. Микаэла тяжело вздохнула. Он, как и она, тянулся к свету за окном – одновременно близкому и недосягаемому.

Девушка медленно поехала в спальню. Посмотрела в зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа и оцепенела. Ни следа от вчерашней красавицы. Губы дрогнули.

– На кого же ты стала похожа? Куда делось твое самолюбие?

Голос прозвучал неузнаваемо уныло. Она протянула руку, словно хотела прикоснуться к своему отражению, найти в нём хоть тень прежней себя. Но девушка в зеркале не отвечала. Самолюбие – это любить себя. А она любит его, Антуана.

Микаэла резко отъехала назад. В душе поднялась волна невыносимой ненависти к себе. Ненависть сжигала изнутри, заполняя каждую клеточку. Внезапно девушка остановилась, как будто ударилась о невидимую стену.

– Чего из этого ты не знала? – прошептала она с отвращением. – Что тебя ждет разочарование? Обида? Предательство? Или ты думала, что это навсегда? Ты совсем ум потеряла! Вот и получай! – Мика закружилась на кресле, приговаривая: – Так тебе, так тебе!

И вдруг остановилась. Эта ярость, эта злость… Откуда они? Неужели всё оттого, что она больная, ломкая, неполноценная? От ущербности, в которой она сама себе боится признаться?

Собственное поведение показалось Микаэле приступом болезни. Не зная, за что хвататься, девушка перебирала в памяти свою жизнь. Смерть мамы, сгоревшие эклеры, смех, радость, поцелуи, музыка – когда дух захватывает. Музыка! Вот в чем дело! Микаэла похолодела от простой истины. Антуан ученный, доктор, а она – его научный эксперимент.

Микаэла закрыла лицо ладонями. Раньше ей казалось, что она подготовила себя ко всему, застраховалась. Но это только кажется, будто мы готовы к ударам судьбы.

Всю жизнь болезнь учила Микаэлу преодолевать, терпеть, сражаться. Болезнь – это беда. Несчастье. А добило Микаэлу – счастье. И теперь оно ломало ее волю, выворачивало наизнанку душу. А это гораздо болезненнее любого перелома костей.

Сила вновь подлетел к стеклу и замер в немом ожидании. Микаэла, не раздумывая, распахнула окно настежь, впуская в комнату холодное дыхание улицы. В этом порыве было все её отчаяние – отпустить, дать свободу, облегчить их общую с птицей долю. Сила подался вперед… Прыгнул на подоконник… На раму… Над ним раскинулось бескрайнее зовущее небо. Но он не взлетел, потому что у него были подрезаны крылья.

***

В квартире стояла тишина, но Антуана не покидало ощущение, что он не один. Он поёжился, вытер пот со лба и удивлённо взглянул на ладонь, не понимая отчего, та сделалась влажной.

– Ну, где вы? – хрипло выкрикнул Антуан в пустоту.

Ответа не последовало. Он медленно обошёл комнаты – спальня, ещё спальня, кабинет, кухня. Свет уличных фонарей едва проникал сквозь окна. По углам прятались плотные тени, воздух в квартире казался вязким и густым.

– Надо включить свет, – прошептал Антуан, но не притронулся к выключателю. Волнение нарастало. – Алекс, Лексус, я знаю, что вы здесь!

В ответ – лишь тишина и скрип паркета под ногами. В гостиной стояла кромешная тьма, задернутые шторы не пропускали свет. Антуан пошарил рукой по стене в поисках выключателя.

– Да где же этот выключатель? – раздражённо рявкнул он.

– Здесь, – раздался знакомый голос.

Щелчок. Вспыхнул свет. Антуан отскочил назад. В кресле сидел Алекс, невозмутимо листая журнал. Рядом, на диване, в мягком свете лампы Лексус тихонько перебирал струны гитары.

Антуан хотел закричать, но дыхание перехватило. Сердце ухнуло вниз и, кажется, остановилось. Он попятился и уперся в стол. «Это невероятно! Их здесь нет! Нет!» – Антуан жмурился и мотал головой. Но ни Лексус, ни Алекс не исчезали.

Только сейчас до Антуана дошло, что он затеял слишком опасную игру. Погружаться в дебри своего нездорового сознания без поддержки доктора – это прямой путь к сумасшествию. Человеческая психика – материя тонкая, и её ничего не стоит порвать. «Я зашёл слишком далеко, – пронеслось в голове. – Балансирую на краю пропасти. Надо остановиться…»

Но любопытство учёного одерживало верх над здравым смыслом. Оно пересилило страх. Антуан сжался от напряжения и вцепился в край стола, как в спасательный круг.

Алекс и Лексус не обращали внимания на Антуана. Аккуратно причёсанный Алекс, одетый в дорогой домашний кашемировом костюм, неторопливо взял новый журнал. Лексус в растянутой футболке, потертых джинсах и дырявых носках наигрывал невнятную мелодию. Совершенно разные, они ярко контрастировали, глаз не отвести.

Антуан следил за жестами и мимикой своих «гостей», разглядывал детали их одежды с тем жадным, почти гипнотическим интересом, который заставляет человека сосредоточиться на мелочах, чтобы отвлечься от главного. Когда страшно думать о сути, нам проще сконцентрироваться на чём-то внешнем, поверхностном.

Алекс переглянулся с Лексусом и в своей привычной, хорошо знакомой Антуану манере подмигнул. Антуан почувствовал острую неприязнь к раздолбаю-музыканту с отросшими ногтями на одной руке. Но ещё сильнее его поразило понимание, что прежний ужас перед Алексом растворился. Вместо страха пришло подозрительное спокойствие. Присутствие Алекса стало якорем, внушавшим уверенность, что всё не так уж плохо. Антуан фиксировал эти перемены в себе, но не мог объяснить их.

– Можно подумать, на тебя взвалили все тяготы жизни, – произнёс Алекс, скользнув взглядом по Антуану.

Антуан огляделся, словно хотел убедиться, что обращаются именно к нему.

– Ты это мне?

– Других депрессменов здесь нет.

– Даже так? – возмутился Антуан. – Ну да, наверно у меня на это нет причин.

– Было бы желание, а причина найдётся. – Губы Алекса тронула саркастическая улыбка.

– Может, тогда ты посоветуешь, как мне с этим справиться?

– Я тебе всегда говорил: один в поле не воин.

– Прекрати! – Антуан раздражённо махнул рукой. – С вами двоими, можно подумать, я целая армия. Ты посмотри, во что превратилась моя жизнь. Один сплошной кошмар.

Алекс перестал улыбаться.

– Люди неординарные всегда сталкиваются с трудностями. Другое дело дураки и посредственности. У них все проще. Они не знают вкуса побед, но зато и горечь поражений им неведома. Они – никакие. Но у них мало тревог. А ты… Твой гений, какой бы он ни был, – с ним придется страдать.

– Но я не хочу страдать! – отрезал Антуан. – И не хочу быть не таким, как все!

– Забавно… Океан пытается стать лужей.

– Лужей? – Лицо Антуана пылало. Он впился в Алекса злым взглядом. – Да, пытаюсь! Безумно пытаюсь! До одури пытаюсь! Ты даже представить себе не можешь, как это невыносимо – ощущать себя «океаном», с собой, с тобой… И вот с ним. – Лексус, перебиравший струны, поднял голову и на мгновение застыл, но тут же вернулся к своему занятию. – Алекс, это помешательство. Я не принадлежу себе. Как жить дальше?

– Любой творческий человек не принадлежит себе, – Алекс глядел Антуану прямо в глаза. – Он пленник. Его влечёт собственный демон.

– У этого плена есть диагноз, – простонал Антуан.

– Жил же ты с этим диагнозом до сих пор.

– Да, но только потому, что не знал об этом! А теперь меня отправят в психушку!

– Я бы не драматизировал, – Алекс, пожал плечами и вышел на кухню. Антуан и Лексус последовали за ним. Алекс включил кофемашину.

– Я драматизирую? – Антуан схватился за голову и заметался по кухне. – Когда я, черт возьми, драматизировал?! – орал он, стараясь перекричать кофемашину.

– Вот прямо сейчас. – Алекс взял чашку и невозмутимо отхлебнул кофе.

Антуан остановился.

– Ты видел драму хуже этой?

– Ты действительно так считаешь? – Алекс развел руками. – Между тем, что ты говоришь, и тем, что ты чувствуешь, большая разница.

– Я чувствую себя сумасшедшим, – выпалил Антуан.

– Сумасшествие – это просто слово. Ты сам знаешь, оно не имеет смысла с медицинской точки зрения. Для психики норма – это способность адаптироваться к окружающей среде. Если мы не можем этого сделать, то либо прячемся от реальности, либо ставим себя над ней, превращаясь в особенных людей, не подчиняющихся общим законам. Ты не должен томиться в психушке.

– Люди не терпят тех, кто ставит себя над реальностью, – возразил Антуан. – Их запирают. И как потом выбраться?

– У тебя три пути: удрать, пойти на компромисс или напасть.

– Напасть? На кого? На профессора? На общество? На весь мир? О чем ты, Алекс!

Лексус лениво развернул обёртку жвачки и засунул пластину в рот.

– Ещё ты можешь договориться… Или просто смыться, – подсказал он.

Антуан стиснул зубы и зло процедил:

– А ты вообще заткнись, кретин! Твое мнение меня совершенно не интересует! Алекс, мне нужно, чтобы вы оба замолчали! Оставили меня раз и навсегда. Иначе мне крышка.

– А ты уверен, что дело в нас, Анте? – вкрадчиво спросил Алекс. – Ты посмотри на себя. В последнее время ты действительно напоминаешь душевнобольного, живущего в мире, где обычные действия превращаются в бесконечный ужас. – Он задумался и добавил: – То у тебя слежка, то кражи из холодильника, то красный «Пежо».

– Какой еще «Пежо»? – оживился Лексус. – Баба с красной челкой? Моя фанатка! – С гордостью сообщил он. – Я посвятил ей сингл «Красная зебра».

Антуан презрительно уставился на Лексуса, но тот лишь ухмыльнулся.

– Вот именно, Анте. А ты себе всякого навыдумывал. Это больше похоже на паранойю, чем на расщепление личности.

– Я не параноик.

– Конечно, нет. Но ты ищешь не там. Ты загнал себя в угол, завалил работой. И твои неудачи говорят о том, что ты пытаешься превзойти самого себя.

– Ты хочешь сказать, что я не совсем здоров и не очень умен?

– Я хочу сказать, что ты слышишь только то, что хочешь слышать.

– Да, я не хочу слышать вас, – резко бросил Антуан.

– Хочешь… – эхом отозвались оба.

Телефон внезапно зазвонил, заставив Антуана вздрогнуть. Он уставился на экран. Цифры хаотично прыгали, как на сломанном секундомере. Он сбросил вызов. Кухня опустела.

***

Антуан стоял под душем. Ледяная вода стекала по спине. Голова продолжала гудеть. «Они запутали меня… Мне надо подумать… О Господи, лучше не думать…» Из глубин сознания поднималось что-то новое, незнакомое. Голоса Алекса и Лексуса разбудили внутри него то, что раньше молчало. Антуан сел за стол и открыл блокнот. Рука машинально записывала:

«Боюсь быть собой.

Навязчивые идеи.

Неудачи – попытка превзойти самого себя.

Слышать голоса – мой выбор.

Удрать, пойти на компромисс или напасть.

Один в поле не воин».

Антуан почеркнул слово «один». «Что он имел ввиду, говоря, будто один я не справлюсь?» Антуан положил ручку и напрягся. Было что-то еще. Телефонный звонок! И тут же в сознании возникла картинка – прыгающие цифры. Он посмотрел на телефон. Всё работало как обычно.

– Это надо проверить, – сказал он вслух.

До встречи с ван Хершем оставалось совсем немного времени. Всё нужно было понять сейчас.

Антуан перевернул лист и задумчиво вывел в центре страницы: «Я». Справа написал: «Алекс», слева – «Лексус». Под именем «Алекс» добавил слово «защитник», вспомнив, что именно так назвал его профессор.

«Защитник. – Антуан прикрыл глаза. – Что это значит? От чего он защищает меня? Когда Алекс впервые появился в моей жизни?» Проведя линию, соединяющую «Я» и «Алекс», Антуан поставил вопросительный знак. Он помнил Алекса с самого детства. Тот всегда был рядом, словно тень. Вспомнился образ детской комнаты с голубыми обоями. Маленький Антуан с высокой температурой лежит в постели. Боль режет горло, слёзы катятся по щекам. Алекс сидит рядом. Рассказывает истории и корчит смешные рожицы. Его голос, спокойный и тёплый, уносит Антуана в мир далёких стран и весёлых приключений. Грёзы о сокровищах, затерянных городах и бескрайних океанах прогоняют боль лучше лекарств.

Вот Антуан уже подросток. Он сидит над тетрадью, не в силах написать ни строчки. Алекс подсказывает нужные слова, направляет мысли. И неуклюжее сочинение, как по волшебству, превращается в связный текст.

Первое свидание тоже не обходится без Алекса. Он предлагает надеть свою рубашку, не слишком яркую, но, как он шутливо замечает, «добавляющую уверенности». А когда наступает момент первого поцелуя, Алекс будто шепчет: «Сейчас». И всё проходит гладко, без неловкости.

Перед вступительными экзаменами Алекс напутствует Антуана: «Пусть радуются, что ты выбрал их. Берг их прославит». Даже в самые напряжённые минуты его голос звучит уверенно и спокойно. А потом происходит смерть Юзефсон… И Алекс снова рядом. Это он не дал Антуану сломаться – одним своим присутствием. Не выспрашивал, не лез с советами, просто был.

Там, где начинались сомнения, страхи или боль, где Антуан не мог справиться с ситуацией, всегда возникал Алекс. Но почему? Почему он, Антуан, не мог справиться сам? Почему Алекс принимал удар на себя?

Антуан вспомнил работы Юнга о психологических типах личности. У каждого из нас есть своя Тень. Архетип, представляющий относительно автономную часть личности, складывающуюся из личностных психических установок, которые не могут быть принятыми из-за несовместимости с сознательным представлением о себе. Алекс явно был его Тенью. Той частью, что совершала поступки, на которые сам Антуан никогда бы не решился.

Антуан сосредоточенно раскручивал и закручивал ручку. Вопросов по-прежнему было больше, чем ответов.

Так, теперь Лексус. Антуан снял очки. С Лексусом всё иначе. Он заявил о себе совсем недавно. Антуан восстановил в памяти день, когда провалился эксперимент с крысой по имени Тори. Вентиляция в лаборатории работала плохо. Ему вспомнился резкий запах хлорированного раствора. Антуан устал, голова шла кругом, но добравшись домой, он снова сел за работу. Его терзали мысли о неудаче, и он был полон решимости разобраться в причинах провала. Вдруг снизу раздались тяжёлые басы. Музыка гремела, словно намереваясь пробить стены. Антуан, не в силах сосредоточиться, спустился к соседу, чтобы попросить его убавить звук. Но тот просто не открыл дверь, и вместо этого увеличил громкость. Ошеломлённый наглостью соседа, Антуан вернулся к себе ни с чем. Внутри кипела злость, не находя выхода. В тот день за работу он больше не садился. Все мысли заняло вызывающее поведение Лексуса.

Так продолжалось и дальше. Лексус включал музыку в самые неподходящие моменты, будто посмеиваясь над Антуаном, мешая ему сосредоточиться. Антуан изо всех сил пытался сформулировать свои идеи, и внутренние муки вырывались наружу бурными песнями Лексуса.

«Психика создает альтернативные личности как защитный механизм», – всплыли в памяти слова профессора Патнэма. Получалось, что Лексус появлялся в моменты сильного стресса, когда накопившееся напряжение требовало выхода.

Антуан помассировал виски. Напряжение нарастало. «М-да… Только это всего лишь теория, – вздохнул он. – Надо добраться до сути». Отложив ручку, он с тоской уставился на мертвенный свет диодных ламп и в очередной раз проклял того, кто окрестил его «дневным».

«Нужно спровоцировать другие мои идентичности на откровенность, чтобы найти ответы на вопросы о причинах их появления. – Антуан снова записывал. – Построить психологическую цепочку. Оценить, насколько я зависим от них. Выяснить, есть ли связь с текущими проблемами. И главное – понять, что натворил Алекс». Антуан решительно закрыл блокнот и поднялся. В комнате висела напряжённая тишина, пропитанная ожиданием.

– Найдём первопричину, – Антуан обращался одновременно к себе и к своим альтер эго, – и тогда вы станете мне не нужны.

Сквозь тень усталости на осунувшемся лице Антуана проступала уверенность. У него родился план – научный, логичный. И полный неизвестности.

***

Антуан прилег на диван и неожиданно для самого себя уснул. Его разбудил едва слышный скрип паркета. Кто-то осторожно ходил по квартире. Антуан повернул голову, чутко уловив движение в кухне. Он внутренне сжался как пружина. По телу прошла холодная волна страха. Антуан щёлкнул выключателем торшера, и яркий свет залил комнату. Чувства обострились. Антуан прикрыл глаза, потому что стал отчетливо видеть даже пылинки, кружащиеся под лампой. «Это ОНИ», – мелькнуло в голове. Он бесшумно встал и направился к дверям, но внезапно остановился. Телефон!

Антуан нашёл мобильник и быстро поставил будильник на ближайший час. В прошлый раз именно звонок вывел его из глубокого погружения в себя и распугал эту парочку, претендующую на его место в сознании. Хлипкая, но хоть какая-то подстраховка, чтобы не застрять навечно в своём собственном мире. Антуан крепко зажал телефон в кулаке: «Пусть руки тоже будут заняты – так легче скрыть волнение».

Из кухни доносились приглушённые голоса. Сквозь полумрак Антуан различал две фигуры.

– А ты классный чувак. Ты мне сразу понравился, и эта твоя музыка, – уютно журчал баритон Алекса.

– Ты даже представить себе не можешь, как мне помог, – отозвался Лексус. – Если б не ты…

– Да брось, ерунда, – отмахнулся Алекс. – В конце концов оказалось, что я помогал сам себе.

– Странная фигня, конечно.

– И не говори. О, гляди-ка, – Алекс кивнул в сторону окна, – Это она. Сюда смотрит. Ты вообще что-нибудь о ней слышал?

– Она? – Лексус чуть приподнял штору, выглядывая наружу. – Однажды я видел их вместе ночью. Снег валит, холодно, а она в своей коляске пируэты выписывает, будто на коньках скользит. Такая грациозная, плавная, как настоящая фигуристка. Я прям залюбовался. Потом коляска в сугроб угодила – на этом «представление» закончилось. Наш учило её вытаскивать принялся, но не справлялся, а она только смеялась, хрустальным таким смехом. В конце концов всё же вытащил. А теперь она вон ждёт его.

– По-моему, самое паршивое чувство – когда человек, с которым ты каждый день общался, вдруг совершенно о тебе забывает, – заметил Алекс с тенью грусти.

– Поэтому я и не лезу в отношения, – донеслось в ответ. – Не люблю эти дурацкие «американские горки»: то взлёты, то мордой об асфальт.

– Аналогично. На любовь решаются только самые бесстрашные.

– Бесстрашные… – скептически повторил Лексус. – Ботан – трус и слабак, он шарахается собственной тени. И к ней поэтому не идёт.

– Не знаю. Думаю, это стыд…

– Стыд – то же самое, что и трусость, – перебил Лексус, – просто звучит лучше. Ничего, она скоро отмучается… – Не успел он закончить фразу, как взбешённый Антуан влетел в кухню и вцепился в его мятую футболку.

– Не смей так говорить! – он едва сдерживал ярость. – Мика не умрёт, понял? Она справится.

– Ох, точно… Забыл про твою «магическую» музыку, – насмешливо парировал Лексус, отталкивая Антуана.

– И что? Моя музыка прекрасно работает! – возмутился Антуан.

– Ой, только не грузи, – Лексус скривился, как от боли. – На ком она работает? На крысах? Да кого ты ею вообще вылечил? – Антуан побагровел, но промолчал.

– Вот именно, – протянул Лексус с усмешкой. – Нельзя привести другого туда, куда сам ещё не дошёл.

– А ты? Сам-то ты что собой представляешь? – Антуан театрально взлохматил волосы и состроил жалостливую мину. – Встречаем «индийскую страсть»!

– Я хоть телок перед смертью не бросаю, – злобно огрызнулся Лексус в ответ.

– Заткнись! Она не умрёт. И я не бросил её!

– Ну а че тогда не идёшь к ней?

– Прийти и сказать что? Здрасьте, я Антуан, у меня раздвоение личности. Я то занимаюсь наукой, то пишу, то пою всякую чушь. Меня скоро отправят в психушку, но знай, что я буду любить тебя вечно? – Антуан так сжал телефон, что пальцы побелели.

– Ого, зарядил! – хмыкнул Лексус. – Ты же учёный, мог бы что-нибудь более правдоподобное сочинить.

– Ты это о чём? – нахмурился Антуан.

– О том, что с такой фуфильной историей к ней лучше не соваться. Надо же, додумался! Человек с «раздвоением» взял и «расстроился»! Раздвоение – это от слова два, а никак не три, светило ты наш, – фыркнул Лексус.

Антуан вытаращился на него, как будто в первые увидел.

– Гос-по-ди, – Он принялся нервно мерить шагами узкое пространство между холодильником и плитой, то и дело задевая локтем приоткрытую дверцу кухонного шкафа. – Да с кем я вообще разговариваю? Сам с собой! Ну чем не сумасшедший? – Алекс тихо прокашлялся. – А ты не вздумай смеяться! – взорвался Антуан, – Это совсем не смешно!

Алекс поднял руки вверх:

– Даже не собирался.

Но Антуан уже вновь метался по кухне, заламывая руки и чуть ли не крича.

– О Боги, да как это возможно?! Как, скажите на милость, можно принять, что он – это я? Это же дикость! Он не может быть мной, не-мо-жет!

– Да и слава богу, – язвительно процедил Лексус. – Всегда мечтал быть слабаком и занудой. – В его взгляде вспыхнул недобрый огонёк.

Антуан кинулся к нему с кулаками, но Алекс вовремя перехватил его руки.

– Лексус прав, – тихо сказал он, – она действительно заслуживает объяснений.

– Каких именно? – зло рассмеялся Антуан. – Что я безнадёжный псих? Ван Херш уверяет, что вернёт меня к нормальной жизни, но я ему не верю. Он просто хочет подбодрить меня. Не скрою, иногда врать самому себе проще, чем не врать. – Он остановился, судорожно втянув воздух. – А реальность такова: вместо учёного, разгадывающего тайны мозга, я рискую превратиться в подопытного хомячка. Я не хочу в психушку.

– А почему бы и нет? – хмыкнул Лексус, доставая из кармана сигарету. – И психи, и врачи находятся в одной и той же больнице. Только у пациентов больше шансов оттуда выбраться.

– Последний раз говорю, замолчи! – рассвирепел Антуан. – И брось сигарету! У меня астма, я сейчас задохнусь!

– А у меня ее нет, – нагло ответил Лексус и жадно затянулся. Он развалился на дизайнерском стуле у кухонного острова. На чистой поверхности стояли две банки пива и наспех свёрнутая из фольги пепельница. Глянцевые фасады отражали свет панорамного окна.

– Как это «нет»? – Антуан даже забыл, что секунду назад собирался вцепиться Лексусу в глотку. – Она у меня с детства!

– Ничего не знаю. – Лексус продолжал безмятежно дымить.

Антуан перевёл взгляд на Алекса.

– А у тебя? У тебя ведь тоже нет астмы?

Алекс отрицательно мотнул головой. «Неужели психосоматика», – опешил Антуан. Он знал, что симптомы астмы часто возникают как проявление психологических конфликтов. Похоже, астма стала его реакцией на подавленные эмоции, тогда как ни Лексус, ни Алекс не испытывают этих ограничений.

– Это что получается, из нас троих только я один бракованный? – Антуан растерянно опустился на стул, чувствуя, как внутри досада борется с абсурдностью происходящего.

– Да брось! Нашел из-за чего переживать. – Алекс похлопал Антуана по плечу.

– А я не переживаю, – холодно ответил Антуан. – Понять не могу, как это возможно… Все это…Ты, он. Ладно, ты всегда хорошо влиял на меня. Но этот, – он кивнул в сторону Лексуса, – зачем он мне понадобился?

– Во-первых, никакого «хорошего влияния» не существует, – перебил его Алекс. – С научной точки зрения любое влияние безнравственно.

– Это ещё почему? – прищурился Антуан.

– Потому что влиять на другого значит навязывать ему свои идеи. – Алекс иронично взглянул на Антуана. – Он начнёт думать твоей головой, хотеть того, чего хочешь ты. Превратится в эхо чужой мелодии и будет играть навязанную роль. А весь смак – самовыражение.

– И это ты мне говоришь? – ухмыльнулся Антуан. – Хочешь, чтобы я от тебя избавился?

– Вчера ты сам сказал, что хочешь этого, – невозмутимо напомнил Алекс.

– Да, хочу, – Антуан провёл рукой по лбу, стирая капли холодного пота. – И ещё хочу понять, зачем я тебя, чёрт возьми, позвал.

– Есть мнение, – Алекс слегка улыбнулся, – что самые важные события происходят в нашем мозге. И только там, в глубине наших мыслей, можно найти ответ на всё. Зачем ты мог меня позвать?

– Это вопрос, а не ответ.

– Ответ ты знаешь.

– Защищать…

– Именно так! – воскликнул Алекс, просияв. – Но это следствие. Чего ты хотел изначально, что руководило тобой?

В течение нескольких секунд Антуан стоял без движения, размышляя.

– Непонимание, разлад с обществом, страх… – тихо перечислил он.

– Нет.

– Что же тогда?

– Ты хотел чего-то недозволенного. Хотел быть собой, но не позволял себе этого. Ты лишал себя главного – самовыражения. Я уже говорил, что в самовыражении человеческая суть.

Антуан машинально потер переносицу. Самовыражение – это сложный нейрохимический процесс. Серотонин, дофамин, норадреналин – целый коктейль нейромедиаторов активируется, когда человек реализует себя. При подавлении самовыражения нарушается работа лимбической системы, возникает дисбаланс… Возможно, эти двое – защитный механизм мозга, пытающегося восстановить нарушенное равновесие.

– Я позвал тебя помочь мне самовыразится?

–Ты нашёл замену себе. Нашёл того, кто своими руками исполнит твои желания.

– Какие желания? – Антуан напрягся. – Ван Херш сказал, что ты совершил что-то ужасное и опасен. Вернее, опасен я. Что ты такого сделал, Алекс? – Сердце Антуана тревожно сжалось.

Лексус с любопытством уставился на них, не вступая в беседу. Он выпускал кольцами сигаретный дым прямо в сторону задыхающегося от беспокойства Антуана.

– Теперь этого уже не изменить, – пожав плечами, обронил Алекс.

– Чего «этого» ?.. – напряженно переспросил Антуан. – Ты кого-то убил? – Алекс молчал. – Нет, только не это… – пересохшими губами прошептал Антуан. – Скажи, что это не так! – Но взгляд Алекса говорил сам за себя. – Что ты натворил? Антуан вскочил со стула.

– Ты сам все знаешь…Ты знаешь свои желания и знаешь, кого убил.

– Я никого не убивал! – взвыл Антуан, охваченный ужасом. – Я лечу людей, продлеваю им жизнь. Я хочу спасать человечество. Постой… – Он похолодел внутри от пришедшей в голову догадки. – Так это ты?.. Ты расправился с фру Юзефсон? – Антуан хватал ртом воздух. – Как? Что ты с ней сделал?

– Дал послушать твою музыку, – отмахнулся Алекс.

Лексус хихикнул, но Алекс метнул в его сторону предупреждающий взгляд. Антуан же продолжал испытующе таращиться на Алекса.

– Ничего я ей не сделал. Я не знаком ни с какой Юзефсон. Только с твоих слов, – с легким раздражением произнёс Алекс.

– Тогда кого? – пробормотал Антуан. Он закрыл лицо руками и тут же вскрикнул: – Нет! Не может быть. Неужели ты прикончил Путану? Кулаки судорожно сжались, он задрожал с головы до ног.

– Путану? – теперь Лексус вытаращился на Алекса, удивлённо приподняв бровь. – Вы не поделили Путану?

– Я не трогал твою крысу. – Алекс смотрел на Антуана в глубочайшем изумлении. Таким Алекс еще никогда Антуана не видел. – Может, она сдохла из-за того, что ты клетку уронил? Ты же сам говорил – она тогда сильно ударилась.

Антуан растерянно заморгал.

– Погоди-погоди, – встрял Лексус. – Ты назвал свою крысу Путаной? – Он брезгливо скорчился.

Антуан пропустил слова Лексуса мимо ушей. Он быстро ходил по кухне и лихорадочно соображал, кто ещё мог стать жертвой Алекса. Вспомнились исследования Шнайдера: «При расщеплении личности воспоминания могут быть доступны не всем альтер-эго». «Значит, я могу вообще никогда не вспомнить». – От этого простого вывода щёки Антуана вспыхнули.

– Ладно, – выдохнул он, останавливаясь и стараясь успокоиться. – Я пас. Выкладывай.

– Ты знаешь свои желания, ты знаешь, кого убил. Не хмурься, Анте. Это так. – Алекс отвернулся, словно не хотел встречаться с его взглядом.

– Прекрати это повторять. Я должен знать, за какие «подвиги» сяду в психушку и что мне там светит.

– Я знаю, – уверенно вставил Лексус, прикурив от окурка новую сигарету. – Это Фру Блом из двенадцатой квартиры. – Я её однажды встретил в подъезде, она так хвалила мою музыку! А ты, – он ткнул пальцем в сторону Антуана, – прятался за дверью, я тебя слышал. На прошлой неделе её похоронили. Её он и убил.

– Что за бред! – искренне возмутился Алекс. – Зачем мне убивать всех этих женщин и зверьков?

– Зачем вообще убивать? – съехидничал Лексус.

– Как бы там ни было, Фру Блом умерла не от моих рук.

– Тогда кто? – выпытывал Лексус.

Алекс не отвечал. Антуан снова стал ходить по кухне, глубоко задумавшись, перебирая в голове возможные имена.

– Герр Ларсон, герр Чельстрем? Фру Гранквист ? – выкрикивал Антуан, угадывая, кто еще мог войти в число его врагов.

Алекс отрицательно мотал головой.

– Ты не хочешь думать, Анте. Это уводит тебя в сторону и не имеет ничего общего с ответом на вопрос. – Тень досады пробежала по его лицу.

Но Антуан продолжал перечислять имена. Нашлось приличное количество людей, которые тем или иным образом перешли Антуану дорогу и по неизвестным причинам недавно скончались. Антуан, сел, откинулся на спинку стула и вздохнул с облегчением: «Всё, больше никого не осталось»

Однако лицо Алекса по-прежнему оставалось мрачным.

– Помнишь Мэрилин? – с вызовом спросил он.

– Бабушкину кошку? – Антуан удивленно поднял глаза. – Конечно, ее не забыть.

– Трагическая судьба…

– Трагическая, как у Путаны? – хихикнул Лексус.

– Она жутко обгорела, – сказал Алекс.

– Как? – Лексус перестал скалиться.

Антуан молчал. Он был девятилетним мальчишкой, когда в бабушкином доме появился очаровательный белый пушистик. Он быстро вырос в утончённую кошку с виляющей походкой Мэрилин Монро. Мэрилин представлялась Антуану безупречным созданием – сплошная грация и аристократические манеры. Кошка никогда не мяукала и не скребла дверь. Если хотела выйти из дома, просто всем своим видом давала это понять. Антуан обожал белоснежного питомца.

– Можешь представить, – начал Алекс, – какой был шок, когда однажды Мэрилин вошла в кухню, держа во рту трепыхающегося полуживого птенца.

Антуан тотчас мысленным взором увидел так потрясшую его картину. Кровь на белой кошачьей шерстке неестественно алела, а в воздухе остро пахло медной сыростью. Мэрилин бросила добычу на пол и равнодушно стала гонять умирающего птенца между лапами. Отточенным движением это ангельское создание вспороло когтями дрожащую птичью грудку. Кровавые капли брызнули на морду. Антуан смотрел на свою любимицу так, будто видел её впервые. В ярости он кинул в Мэрилин башмаком. Она отскочила и запрыгнула на полку, задев хвостом горящую свечу. Вспыхнула искра, запах опалённой шерсти смешался с дымом, и кошка, охваченная огнём, бросилась прочь, истошно вопя.

Антуан содрогнулся от нахлынувшего воспоминания. Тогда, глядя на объятую пламенем кошку, он в оцепенении думал лишь одно: «Заслужила».

– Бр-р, жуть, – поморщился Лексус, слушая рассказ Алекса о произошедшем.

– Да, ужасное зрелище, и такое потрясение… – на последнем слове Алекс сделал особый акцент.

– Причем тут Мэрилин? – раздраженно оборвал его Антуан. – Я и не думал причинять ей боль. Просто хотел спугнуть, чтобы она оставила птицу в покое. – Воспоминания сжимали сердце, он не хотел ни думать, ни говорить о них. – Ты специально путаешь меня, переходя с темы на тему.

– Иногда нужно вернуться в начало, чтобы понять конец, – назидательно произнес Алекс.

– Жаль, что ты не можешь просто рассказать мне всё, – расстроенно выпалил Антуан.

– Не унывай, – подбодрил его Лексус, криво улыбаясь, – посмотри, какой у нас прогресс. Мы уже ответили на два важных вопроса. Куча твоих недоброжелателей добровольно избавили тебя от своего присутствия. – Улыбка исчезла с лица Лексуса. – И мы точно знаем, что кого-то ты все-таки замочил. – Он иронично усмехнулся.

– Тебе смешно? – презрительно выплюнул Антуан. – Ты зачем нарисовался в моей жизни, шутник? – Антуан вплотную подошел к Лексусу. От того исходил едва уловимый аромат недорогого парфюма, смешанный с горьковатым запахом сигарет. Воздух вокруг наэлектризовался.

– У меня тот же вопрос. – Лексус не отступил. – Если Алекс помог мне с карьерой, то ты нафиг мне не сдался.

– Я тебе не сдался? – Антуан слышал собственное хриплое дыхание. – Без меня не было бы тебя!

– С чего ты взял, что без меня был бы ты? – Взгляд Лексуса стал презрительным. – Может, это не ты меня выдумал, а я тебя. Чтобы было кому книжки почитать и с крысами поразвлекаться. – Он брезгливо поморщился. – Я музыкант и всегда стремился играть. Все вокруг только и делали, что мешали мне. Говорили, что слуха нет, голоса тоже, но я забил на них, хоть это было непросто.

В голове Антуана зазвучали голоса прошлого.

– Мальчик, – мать говорила ровно и холодно, как всегда, – у тебя нет слуха. Это факт. Сколько можно тратить время? В консерваторию тебя не возьмут, только деньги на ветер.

– Опять бренчишь? – Отчим выключил телевизор и заорал: – Марш за уроки! Я твою математичку встретил. Говорит, скатился до тройки. И гитару тут оставь!

– Эй, лабух! – голос из школьного коридора, Антуан не помнил, чей именно. —Спой нам что-нибудь, поржём! Ты, говорят, дома перед зеркалом репетируешь? – Гогот. Удаляющиеся шаги.

– Ты должно быть помнишь, каково это – когда тебя унижают, – продолжал Лексус. – Но я выстоял, выстою и теперь. А вот что будет с тобой, большой вопрос.

– Бред! – Антуан махнул рукой, будто хотел прогнать Лексуса, как муху. —У меня есть документы, диплом, публикации.

– А у меня – фанаты и концертные записи, – усмехнулся Лексус. Антуан прикусил губу, не зная, что ответить. – Кстати, о концертах… Школьный концерт помнишь? – Лексус вопросительно поднял бровь. – Когда мне инструмент испортили. Я тогда не смог сыграть свою мелодию. А весь зал смеялся. – Его голос наполнился горечью.

– Какой концерт? – Сбитый с толку, Антуан наморщил лоб: – Алекс, ты был там?

– Был, но помню только начало. Все сидели, сложив руки на коленях, так обычно ждут начала церковной службы. Больше ничего.

– А как в школе меня с лестницы спустили, – в голосе Лексуса смешались злость и отчаяние, – тоже забыл?

– Меня никто не спускал! – Антуан испугался, что просто не помнит всей правды.

– А откуда шрам на локте? – Лексус показал на руку Антуана.

– Это велосипед. Мы с Алексом упали. Алекс, скажи! – Алекс молча отвернулся к окну. – Разве это не так?

– Олаф сбросил меня с лестницы. Я месяц очухивался. Но когда оправился, мы с ним поквитались. – Лицо Лексуса немного смягчилось.

– Ты убил его? – Антуан дернул себя за воротник, словно тот душил его.

– Нет, сломал. Он меня до сих пор помнит. Сейчас мы почти что друзья, – Лексус улыбнулся, явно довольный собой.

– Я ничего не помню… – Антуан был в шоке.

– То-то же! – Лексус барабанил пальцами по столешнице, выбивая рваный ритм. – Поэтому нечего тут выяснять, что было первым – яйцо или курица. Я жил! Пока ты в своем мире с велосипеда падал. – Единственное, что говорит пока в твою пользу, – Лексус сделал нарочито серьезное лицо, – так это то, что я до сих пор не понял, какой бес попутал меня выдумать тебя такого. Может, я тогда перебрал спиртного, а может, просто со скуки… Я в этом смысле, конечно, нужнее тебе. Он закурил очередную сигарету.

– Нужнее? – Антуан говорил холодно, почти презрительно. – А что в твоей жизни такого, что может быть мне нужно? Сигареты? Ты выкуриваешь одну за другой. У тебя зависимость.

– Со мной полный порядок, – возразил Лексус. —Я не такой слабак, как ты. Брошу, когда захочу,

– Так брось.

– А я не хочу.

– Не хочешь… – процедил Антуан, открывая форточку. Дым не угнетал его. Но раздражало то, что этот его «альтер» дымил как паровоз, пока он сам мучился астмой. – Курение убивает. Хотя не знаю, зачем я это говорю. У тебя в мозгу одна извилина, и та едва работает. Может, я затем и создал тебя, чтобы изучить пустой череп?

– Я не понимаю, зачем нужна жизнь, в которой ни души, ни страсти, одни только мозги. Игра ума какая-то. Мне нравится моя жизнь без твоих мозгов. А вот тебе твоя, похоже, совсем не нравится. – Лексус дерзко вскинул подбородок. – Я пишу музыку. Мою музыку любят. У меня есть фанаты.

– Фанаты? – хмыкнул Антуан. – Эта оголтелая разношёрстная толпа? Они устроили на меня охоту. Целыми днями гонялись за мной, не давая покоя. И эта нелепая деваха поймала меня в кафе.

– С чего она вдруг «нелепая»? Потому что слушает музыку и не режет крыс?

– Да одна её челка…

– Сдалась тебе эта чёлка, – раздражённо перебил Алекс. – Как будто нам больше не о чем печалиться.

В кухне воцарилось молчание. В плотной, почти осязаемой тишине Антуану послышался шёпот Алекса:

– Ты знаешь, кого убил…

А следом донеслось собственное дрожащее эхо:

– Заслужила…

Антуан вздрогнул, словно пробуждаясь от сна.

– Что ты сейчас сказал, Алекс? – просипел он.

– Я сказал, что у нас много забот.

– Нет, до этого… Про журналистку.

– Сдалась тебе эта чёлка, – послушно повторил Алекс.

– Ингерман…– Судорога свела лицо Антуана.

Он стоял один в темном углу парковки, вглядываясь в слабо освещённый автомобиль профессорши. Воздух пропитался запахом сырости и машинного масла. Надо было действовать. Пряча лицо под капюшоном, Антуан осторожно обошёл парковку. Никого. Беззвучно подойдя к машине, он обнаружил, что она не заперта – одной проблемой меньше. Антуан едва сдержал вздох облегчения.

Он просунул руку под руль и нащупал нужный рычажок. Тихий щелчок – и капот открыт. Вокруг ни души. Только холодные бетонные стены дышат в спину. Антуан ослабил и сместил хомут на одном из тормозных шлангов. Сердце билось учащенно. На мгновение в голове мелькнула мысль о последствиях. Может, не стоит этого делать? Но, вспомнив агрессивно настроенную профессоршу, он быстро отринул сомнения. «Это её не убьет, – убеждал он себя. – Тормоза откажут не сразу, она успеет среагировать, съехать на обочину… Но испугается и, может, кое-что всё-таки поймет».

Дальше всё прошло как во сне. Антуан услышал справа шум мотора. Захлопнул капот и метнулся к выходу. Ослепительный свет фар пригвоздил его к стене. Антуан боялся пошевелиться. «Это конец!» – пульсировало в висках. Автомобиль затормозил. В салоне машины слышались голоса.

– Едем дальше, – со смехом командовала женщина, – мое место там, за столбом. По крайней мере, было там сегодня.

Мимо Антуана проехал чёрный кадиллак. Освещенный фонарями бульвар был совсем рядом, и Антуан что было сил бросился туда.

– Вот и всё, – прошептал он, ощущая странную смесь облегчения и ужаса от содеянного.

Антуан долго блуждал по улицам, убеждая себя, что тот, кто не следит за машиной и уничтожает других, заслуживает такой участи. Но душу заполняла невнятная тоска.

***

Антуан открыл глаза и не сразу понял, где находится. В воздухе стоял запах табачного дыма: Лексус затягивался, не вынимая изо рта очередную сигарету. Алекс откинулся на спинку стула, закинув руки за голову.

– Я не рассчитал свои действия, – хрипло произнёс Антуан. – И кошка, и Ингерман пострадали слишком сильно. Психушка с принудительным лечением… – едва слышно добавил он.

– Лучше бы это была Путана. – Лексус с непривычно серьёзным лицом выпустил облако дыма.

Алекс и Антуан синхронно кивнули.

– А я, идиот, считал, что произошедшее с профессоршей – чистое провидение, – пробормотал Антуан. – Сила мысли.

– Это ещё не всё. – Голос Алекса прозвучал устало. – Помимо Ингерман был медбрат… Ну и твой блатной дружбан. – Он взглянул на Лексуса. – А еще раньше…– Это неважно…

Антуан вздрогнул, недоверчиво уставившись на Алекса.

– Что произошло с медбратом?

– Ничего особенного. – Алекс скрестил руки на груди, словно защищаясь от собственных слов. – Случайно столкнулись на лестнице в баре, он нажрался вдребадан. Вцепился в меня, понёс чушь. Я двинул ему по роже, а он оступился и полетел вниз по винтовой лестнице. Когда я спустился – там уже толпа собралась… Выглядел он не слишком живым… Я не стал задерживаться. Знаешь, мне не нравится вид крови…– поморщился Алекс.

– А блатной? – прищурился Лексус. – Я никого не просил вмешиваться.

– Ты – нет. Этот хмырь запретил охране пускать Антуана в студию. А он там записывал терапевтическую музыку для пациентов. – Алекс пожал плечами. – Я зашел поговорить. Поздно вечером, думал, застану его. Не повезло – там никого не было, только тряпка на стуле да бутылёк с изопропиловым спиртом. Я положил его в ящик с бутылками воды и ушёл. Шанс был один из шести, что он перепутает бутылку. Да ещё и запах резкий…

Антуан едва сдерживал гнев. Он испытывал такое чувство, какое испытывает человек, когда, получив вдруг сильный удар, с досадой и желанием мести хочет кинуться на виновного, и вдруг понимает, что он сам нечаянно ударился, что злиться не на кого и надо вытерпеть боль.

– Психушка с принудительным лечением и смирительная рубашка… – пробормотал Антуан, стоя посреди кухни. – Он ведь тоже мог умереть.

– Иногда смерть – единственный выход из ситуации, – философски произнёс Алекс.

– Как ты можешь так рассуждать? Чем ты только думал? – взвыл Антуан.

– Жиром, – просто сказал Алекс.

– Каким жиром? – Лексус поперхнулся дымом.

– Тем, что в мозгу. – Алекс постучал себя по виску.

– Там ещё есть белое и серое вещество! – Антуан подскочил, размахивая руками и с размаху впечатался локтем в острый угол кухонного стола. Боль прошила тело, словно насмешливое эхо его недавних мыслей об ударе. Он зашипел, потирая ушибленное место.

– А я думал, одним только жиром.

– Алекс, ты хоть понимаешь, как ты опасен, ты погубил людей. Кто станет следующей жертвой?

– Знаешь, в чем твоя проблема, Антуан? – Алекс говорил очень тихо, почти шептал. – Ты слишком много думаешь о последствиях, но совсем не видишь причин. Ты слеп к самому главному. И да, я действительно опасен. – Он медленно повернулся. Моей следующей жертвой станешь ты. Да, ты. Это очевидно и неизбежно. – Его отстраненность и спокойствие вызывали ужас.

– Этого не будет, – взвился Антуан.

– Будет. Потому что я, Анте, и есть ты. И если ты не примешь это, то уничтожишь себя… Уничтожишь всех нас.

Лексус слушал внимательно, словно что-то соображая, а потом неожиданно выдал:

– Я недавно в метро прочёл, что человек на девяносто процентов состоит из воды.

– Так и есть. Только это тут причем? – огрызнулся Антуан.

– Значит мы по сути… – Лексус развел руками, – просто очень нервные огурцы?

В дверь позвонили.

– Это, должно быть, уже за тобой, – еле слышно прошептал Лексус.

– Не будем открывать, – Антуан с трудом сглотнул.

Алекс на цыпочках подошёл к двери и заглянул в глазок.

– Это Мика, – сообщил он, вернувшись.

Две пары глаз требовательно впились в Антуана.

– Ни за что, – отрезал Антуан, чувствуя, как каждое слово отдается болью в висках.

Тишина… За дверью послышался удаляющийся скрип резины. Алекс и Лексус с грустью смотрели на Антуана.

– Че уставились?! – рявкнул он и тотчас вздрогнул от пронзительного звонка будильника.

Антуан выключил его дрожащими пальцами. Неужели прошло меньше часа? Казалось, что пронеслась целая жизнь. Антуан тяжело поднял глаза – никого. Он осторожно подошел к окну, держась подальше от света. Он видел, как Микаэла подъехала к двери, открыла ее и исчезла в подъезде. Никогда еще Антуан не чувствовал себя таким одиноким.

***

Анна сидела у кровати Микаэлы и нервно поправляла одеяло, тщетно отгоняя тягостные мысли. Микаэла казалась спокойной, даже радостной. Глаза ее горели. Она смотрела на тётю ликующим взглядом.

– Не бойся, – шептала Микаэла, протягивая к Анне руки, – всё будет хорошо.

Анна сглотнула, сдерживая слезы.

– Ох, не знаю, как у тебя это получается… – еле выдавила она, вглядываясь в румянец на впалых щеках племянницы.

– Очень просто, – засмеялась Мика. – Нужно раздуть свои радости до размеров проблем.

– Не знаю… – Анна не находила нужных слов.

– Это не моя мудрость, – Мика заёрзала в кровати, устраиваясь поудобнее. – Кто-то сказал, а я запомнила.

В палату вошел доктор и попросил Анну выйти.

– Ну что, готова? – широко улыбнулся он, обнажая белоснежные зубы. Микаэла чуть пожала плечами, словно он спрашивал о чём-то обыденном. – Скоро запрыгаешь как кузнечик.

– Конечно, – саркастически ухмыльнулась она.

– В нашем деле главное верить, – серьезно сказал врач. – Если не верить, то лучше от операции отказаться.

– Нет уж, я все уже решила, – твердо произнесла Микаэла.

– Всегда можно изменить свою позицию.

– Особенно когда твоя жизненная позиция оказывается несовместимой с жизнью, – натужно хихикнула она, чтобы скрыть равнодушие.

– Мне нужно, чтоб ты верила в наш с тобой успех. Операция сама по себе, в отрыве от больного, не существует. Это всегда тандем пациента и хирурга.

– Я верю, – тихо произнесла Микаэла.

***

Антуан лежал на диване в гостиной и смотрел в потолок. В темноте медленно колыхались тени от старой липы за окном, время от времени их разрывал скользящий свет фар проезжающих машин. Антуану казалось, что в игре света и тени то и дело мелькает лицо. Его собственное? Лексуса? Алекса?

Реальность рассыпалась осколками зеркала, в каждом – новое отражение. Профессор Сеченов говорил: «Мозгу всё равно, имеет ли он дело с реальным миром или с тем, что он вспоминает и думает…» Эта теория теперь звучала издевкой. Именно так Антуан и жил – на грани между явью и вымыслом.

«А что, если Лексус прав? Что если это я – его выдумка?» – Мысль вонзилась в сознание острым осколком. Лексус… Его неуместные шутки, дикий оскал, вечный хаос в голове и растрепанные волосы. Как можно поверить, что Лексус – это тоже Антуан? Но что-то присущее Лексусу отражалось в душе Антуана, что-то пугающе знакомое.

Глаза слипались, но сон не шел. Для сна нужен покой ума, доверие к жизни. Разум Антуана не мог расслабиться, придавленный грузом осознанной жуткой реальности. Старая мантра, что мозг можно перестроить, что любая деятельность создаёт новые нейронные связи, больше не утешала. Вытащить себя за волосы из этого болота невозможно.

Даже если когда-нибудь жизнь наладится, всё произошедшее останется с ним – шрамом на сердце, отпечатком в душе. Никакие теории не могли оправдать совершённого преступления. «Почему? —бился в висках вопрос. – Почему я сделал такой выбор? Зачем позвал помощников? Неужели только из-за того, что меня пугала сама жизнь? Или, как сказал Лексус, я просто слабак? Слабак – всего лишь слово. Но отчего оно так меня задело? Может, от того, что в нем заключалась горькая правда?»

Поток мыслей унёс Антуана в прошлое. Темная галерея воспоминаний развернулась перед ним чередой лиц и голосов. Вот он, двенадцатилетний мальчик, на продавленном диване. Пальцы дрожат на струнах гитары. Музыка – единственное убежище, единственный способ спрятаться от реальности.

– Марта, останови этот шум! – голос отчима сочится раздражением. – У мальчика совсем нет слуха.

– Антуан, прекрати. Иди делать уроки. – Мать стоит в дверях, гитара замолкает.

Следом память услужливо подбрасывает и другие, более страшные звуки: глухие удары, всхлипы, шёпот боли. Отчим «учит его уму-разуму». Антуан жалуется матери, но натыкается на непробиваемую стену её доверия к мужу.

– У Антуана синяк под глазом. Он говорит, это ты.

Отчим спокойно намазывает маслом булочку.

– Знаешь, Марта, меня это не удивляет. И с лестницы в школе его тоже я спустил. Этот подросток совершенно испорчен, он врёт, не моргнув глазом. Если не обидишься, я позволю себе заметить: дурные люди обычно плохо кончают. Глубокий вздох матери звучит приговором. В тот момент Антуан понял – он совсем один в этом мире.

День после похорон матери. Антуану пятнадцать. Гроза за окном. Солёный вкус крови во рту. Лицо горит от ударов. Перед глазами всё плывет, но он замечает телефон на подоконнике – свой последний шанс. Только бы доползти… Локти сдираются об пол, каждое движение отдается болью. Рука цепляется за подоконник. Встать. Нужно встать. Дрожащие пальцы нажимают на клавиши. Один гудок…

– Что ты делаешь? – от злобного окрика стынет кровь. Шаги за спиной – медленные, тяжелые. Звяканье пряжки ремня. – Дай. Сюда. Трубку. – Антуан в ступоре. – Я сказал… – Шаг. – Дай… – Еще шаг. – Трубку!

Рука поднимается будто чужая. Сжимает телефон так, что костяшки белеют. И вдруг… Взрыв внутри. Рука делает резкое движение – телефон летит через открытое окно. Секунда оглушительной тишины. Отчим бросается к окну, наклоняется.

– Прощай, «папа», – шепчет бархатный голос Алекса.

Короткая борьба. Откуда только взялись силы? Раскат грома проглатывает крик. Молния освещает упавшее тело. Антуан не может отвести взгляда. Смерть внизу притягивает его. Он кричит и кричит, но гроза грохочет громче.

Вспышка. Софиты режут глаза, рев толпы бьет по ушам, гитарный рифф разрезает воздух. Лексус на сцене выкрикивает слова припева, его голос пронзает пространство, как когда-то крик отчаяния. Пальцы летают по струнам, как молнии в грозовом небе. Публика неистовствует, заглушая песню, дышит в унисон, и в этом дыхании исчезают детские слезы Антуана, утешающий шёпот Алекса, грохот грома и пронзительный крик падающего отчима.

Здесь, на сцене, под звездным дождем, перед океаном поднятых рук, он наконец-то настоящий. Свободный. Живой.

«Каждому свое спасение», – думает Антуан.

– Каждому свое безумие, – смеется Лексус.

– Каждому своя свобода, – шепчет Алекс.

***

Сквозь дрёму Антуан услышал за дверью подозрительный звук. «Это ветер гудит в водосточной трубе», – решил он, не открывая глаз.

Лексус припал к замочной скважине.

– Что ты там высматриваешь? – спросил Алекс.

– Смотри-ка, поднялся, – прошептал Лексус с нескрываемым злорадством. – Я знаю этот взгляд. Сейчас полезет за таблетками.

– Дай, я посмотрю, – Алекс мягко отстранил Лексуса и занял его место.

В тусклом свете ночника Антуан метался по комнате, хватаясь то за голову, то за грудь. Он шагал широко и неровно, будто земля уходила из-под ног. Останавливался, упирался лбом в стену, и снова начинал свой странный рваный танец.

Антуан оглядывался вокруг дико, затравленно, словно зверь, загнанный в угол. И вдруг резко развернулся к двери. Его глаза впились в замочную скважину, встретившись со взглядом Алекса.

– И кто здесь подопытная крыса? – злобно выплюнул Антуан. Его губы искривились в усмешке. – Думаете, много увидите в эту щель? – Всё по Фрейду. Психика как замочная скважина. – Он истерически рассмеялся. —Только кто по какую сторону двери? – Он резко ударил кулаком по косяку.

Алекс отпрянул от двери и попятился к стене.

– Ну! Ну! Сейчас, сейчас… Я же говорил! – Лексус тут же метнулся к замочной скважине.

– Ты ошибаешься, – тихо возразил Алекс, но в его голосе не было уверенности.

– Ну, давай же, давай! – Лексус едва сдерживал возбуждение. – Открывай свой ящик, ботан. Наконец-то избавимся от этого лузера!

– Тебя это радует? – Алекс внимательно наблюдал за Лексусом.

– А то! Представляешь, никаких больше крыс и бесконечных драм… Как же он достал! – Лексус победно вскинул руку. – Ха! Что я говорил? Точно за таблетками полез!

– А ты не боишься исчезнуть вместе с ним? – перебил Алекс.

– Не-а. Я-то точно останусь. Без этого нытика только легче станет.

– Ну если так… – Алекс заметил, как дрожат руки Лексуса.

Антуан подошёл к рабочему столу, стоящему под высоким занавешенным окном. Пальцы лихорадочно перебирали разбросанные коробочки.

– Таблетки. Он их нашел! – завопил Лексус, врываясь в комнату и сбивая Антуана с ног. Они оба покатились по полу. Опрокинули стул, и его ножка врезалась Лексусу под ребра. Лексус зашипел от боли, но только крепче вцепился в Антуана, выкручивая его руку с пузырьком. Антуан не сдавался, осыпая Лексуса ударами.

Алекс наблюдал за происходящим, привалившись к дверному косяку. Картина исполнилась абсурда – тот, кто минуту назад жаждал смерти Антуана, теперь отчаянно боролся за его жизнь.

– Зачем мне эта жизнь?! – выл Антуан.

– Да полно причин, – пыхтел Лексус, не ослабляя хватки.

– Назови хоть одну!

– А ничё, что у меня концерт через три недели? Все билеты распроданы. Люди ждут!

Антуан замер, тяжело дыша.

– А-а… Значит, без меня ты не сможешь… Значит, ты знаешь, что настоящий здесь я! – Он с новой силой вцепился в Лексуса.

– Знаешь, что, – прохрипел Лексус, удерживая извивающегося Антуана, – я понял – неважно, кто из нас настоящий. Важно, что мы все ещё можем сыграть нашу общую мелодию. Наша песенка ещё не спета, даже если сегодня она звучит как похоронный марш. – Он вдруг замолчал, вглядываясь в лицо Антуана. В его глазах мелькнула то ли усмешка, то ли усталость. Лексус медленно разжал руки, стряхнул напряжение с плеч и привычным жестом взлохматил волосы. – А, к черту, – он уже говорил совсем другим тоном – небрежным и веселым. – Чё с тобой возиться. Я думал, ты хоть как ученый что-то из себя представляешь, но для ученого у тебя недостаточно любопытства. У меня внизу, в тумбочке, есть ещё пузырек, если тебе не хватит. – Он развернулся и вышел из комнаты.

Алекс последовал за ним. Антуан обмяк. В наступившей тишине только глухо позвякивала баночка с таблетками, выписывая кривую дугу на пыльном паркете.

***

Ночь Микаэла провела без сна. Ее одолевали самые разные мысли, но все они приходили к одному – к смерти. Смерть, неизбежный конец всего, в первый раз так ясно предстала перед ей. То, что раньше кружило вдалеке, теперь нависало в опасной близости.

Микаэла посмотрела на часы. Три утра.

«Время – это изобретение ума», – как-то сказал ей Антуан. Значит, оно не может закончиться. Мысли об Антуане нагнали ещё больше грусти. Где он сейчас? Она надеялась, что из профессионального любопытства он появится в больнице. В коридоре царила тишина, мягкий свет ночных ламп скользил по стенам. Больные спали в палатах. Жизнь задержала дыхание, застыв, как вода в прозрачном сосуде.

На рассвете пришли медсестры готовить Микаэлу к операции. Она кинулась причёсываться.

– Волос всё равно видно не будет, – заметила одна из медсестер, подавая ей шапочку.

– Ничего, пусть под шапочкой будет аккуратно, – ответила Микаэла, ловким движением зачесывая волосы наверх и закрепляя их заколкой. – Хочу очнуться при полном параде.

Умом она понимала, что вряд ли уже проснется. Но если Антуан все-таки придет, пусть видит ее красивой. «Хоть бы еще раз увидеть его». – В сердце снова забилась мучительная мольба.

Когда вошёл доктор, она уже была готова. Он бережно поднял её слабую руку и послушал пульс.

– Микаэла! – произнёс он доверительным тоном. – Ну пожалуйста…

Она понимающе кивнула.

– Доктор, у меня будет одна просьба, – тихо сказала она. Он наклонился ближе. – Пусть во время операции звучит эта музыка. – Она достала из-под подушки флешку и вложила ему в руку. – Мне это очень важно.

Доктор кивнул, чуть задержав её руку в своей.

– Сделаем всё, как ты хочешь, – он потряс кулаком с зажатой флешкой.

В 7:50, за десять минут до операции, Микаэла услышала голоса. Кто-то за дверью оживлённо говорил с доктором. У Мики затрепетало сердце. Это он. Должен быть он. Антуан пришел, чтобы увидеть её. Он не мог поступить иначе. Ей тоже нужно увидеть его. Только на мгновение. Просто знать, что он рядом.

Дверь открылась. Вошли анестезиолог и медсестра с инструментами в руках. Микаэла смотрела им за спины, взгляд метался в поисках Антуана, но коридор был пуст.

Медбратья осторожно переложили Микаэлу на каталку. Волна страха накатила на девушку, размывая последнюю надежду. Микаэла вспомнила маму. Та лежала в забытьи и тихо стонала. Только однажды очнулась и произнесла:

– Я была ТАМ.

– И как там? – с тревогой спросила Мика.

– Иначе, но хорошо.

Мама больше ничего не сказала. Микаэла запомнила эти слова навсегда. Это «там» пугало неизвестностью, но главное – оно было. Скоро и она окажется ТАМ. С мамой. Микаэлу пробила нервная дрожь.

Анестезиолог подключил капельницу. Свет операционных ламп слепил глаза. Доктор натянул перчатки, медсестры подготовили инструменты.

– Дышите глубже. – Анестезиолог опустил маску на лицо Микаэлы.

Она вдохнула. «Вот она, точка, где творится судьба». Доктор подмигнул, подбадривая, мол, держись, прорвёмся! Микаэла попыталась улыбнуться, но губы лишь дрогнули, из глаз полились слёзы. А из динамиков грянул Бах.

А дальше – густая тьма. Перед глазами всплыл черный квадрат. Ровный, четкий квадрат. «Вот что такое квадрат Малевича – портал…»

***

– Алекс, а ты правда со Стингом знаком? – Лексус подтянул колени к подбородку, устраиваясь на широком подоконнике в гостиной.

– Ага, – усмехнулся Алекс, – занесло как-то на одну богемную тусовку.

– Обалдеть, – Лексус присвистнул, – выходит, я знаю Стинга.

–И Дэйва Грола, и Мэттью Беллами… Я с Билли Джо как-то текилу пил в баре в Лос-Анджелесе.

– А я-то думал, что социопат конченый. Только с одним дизайнером и общался.

– Я тоже много чего думал… – взгляд Алекса растворился в темноте за окном.

– А что будет дальше?

– Антуана ждет разбитое сердце.

– Почему?

– Хрусталю суждено разбиться.

– А с нами?

– С нами? – Алекс пожал плечами. – Без понятия. Из нас троих гений – он. Ему и решать.

– Ага, он решит… – Лексус хмыкнул, отстукивая пальцами нервный ритм по колену. – Знаешь, я всегда знал, что рано умру – все рок-звезды так уходят. Но не настолько же!

– А я книгу не дописал, – посетовал Алекс.

Лексус вытащил из кармана джинсов мятую пачку сигарет, закурил. Дым серой лентой поплыл к потолку.

– Слушай, – он понизил голос до шепота, – я ведь так хотел от отчима избавиться… Духу не хватило. А ты смог. – Лексус с детским восхищением уставился на огонек сигареты.

– Всё у тебя хватило, – Алекс опустился на диван.

– Вообще-то да…

В комнате повисло молчание.

– Почему он такой… – Лексус выдохнул дым.

– Какой?

– Реальность была невыносима – потому что реальна. Теперь невыносима нереальность – потому что нереальна. Ему не угодишь.

– Дай сигарету, – Алекс протянул руку.

– Ты куришь? – Лексус удивлённо вскинул бровь.

– Глядя на тебя, думаю, что да, – Алекс пустил дым кольцами.

– Да уж… Странная фигня, конечно, – Лексус криво усмехнулся,

– Как фильм ужасов…

***

Антуан обернулся к окну. Над крышами старого Стокгольма занимался рассвет. Облака горели золотом. У поворота на бульвар водители застрявших в пробке грузовиков топтались у машин, выдыхая белый пар в морозный воздух. Консьерж в бордовой форменной куртке расчищал дорожку, его лопата мерно скребла по асфальту, разбрасывая свежевыпавший снег.

Из гостиной доносились звуки гитары. Мелодия была знакомой – трек того самого Тима Берглинга, который в свои двадцать лет под псевдонимом Avicii перевернул мир электронной музыки. Антуан помнил, как город скорбел в апреле восемнадцатого, когда Тим умер. Тогда весенние улицы заполнились цветами – их несли к дому на Эстермальм, откуда и начался путь простого стокгольмского парня к мировой славе.

Дерзкий задорный бит прорезал тишину квартиры:

– Говорят, что я застрял во сне. Жизнь пройдет, если я не открою глаз. А по мне, так всё отлично…

Чем беззаботнее пел Лексус, тем эффектнее звучала каждая фраза. Слова обретали совершенно иной смысл теперь, когда их автора больше не было в живых.

Натиск музыки нарастал.

– Жизнь – игра. Для всех. И приз в ней – это любовь. – За этой строчкой стояла судьба человека, который под оглушительные овации стадионов медленно сгорал изнутри. На пике славы он просто шагнул в пустоту. – Я всё искал в этом мире ответы, не зная, что потерялся где-то в пути.

Антуан сел на край кровати, глядя на заснеженный Стокгольм – город, где одинокий парень когда-то включал драм-машину в своей комнате, мечтая изменить мир музыкой. Здесь, среди северных улиц, его пронзило острое чувство близости с судьбой человека, которого он никогда не знал.

***

Антуан вошел в гостиную. Лексус заканчивал куплет, Алекс выстукивал ритм ногой.

– Что будем делать? – голос Антуана звучал глухо, надломлено. – Время вышло.

– Забыть прошлое и жить дальше, – произнес Алекс с той спокойной уверенностью, с которой мудрые люди произносят простые истины.

–То, что произошло в этом месяце, ты называешь прошлым? – Антуан провел рукой по лицу.

– А при чём тут время? – Алекс слегка нахмурился. – Человек может годами ходить по кругу, рассматривая свои раны. А может сделать шаг в сторону и увидеть новую дорогу.

Антуан тяжело опустился в кресло.

– Мне надо лечиться. Вы должны меня понять.

– Доктора лечат болезни, Анте. Но твой дар – это не болезнь, – в голосе Алекса зазвучала тихая грусть. – Дорогой мой, ты хоть понимаешь, что такое твой мозг? Он в прекрасной форме, переполнен знаниями, ты годами учился, чтобы сделать его таким. Он только начинает выдавать действительно оригинальные идеи. И ты хочешь отдать его на растерзание врачам? Зачем ты себе лжешь?

– Я сам не смогу… – У Антуана пересохло во рту

– Сможешь, – уверенно кивнул Алекс.

– Нет.

– Да.

Лексус переводил взгляд с одного на другого.

– Блин, как в анекдоте, – нервно усмехнулся он. – Что-то подсказывает, что надо к психиатру, а кто-то подсказывает – что не надо.

Антуан невольно улыбнулся.

– Очень смешно.

– Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха, значит, ты не понял шутки, – Лексус криво улыбнулся. – Это я на баннере в метро прочитал.

– Как?.. Как ты себе это представляешь? – Антуан повернулся к Алексу. Тот молча изучал паутину на люстре.

– Знаешь, в чем красота паутины? – он задумчиво потёр висок. – Каждая нить кажется такой хрупкой, но вместе они создают невероятно прочную структуру – единое целое, совершенное и неразрывное. Твой ход, Антуан. Решать тебе.

– Я знаю, что делать, – уверенно вставил Лексус, вскакивая с места. – Ты, – он указал на Алекса, – перестаешь мочить людей, а ты, училo… – он запнулся. – А ты наконец-то соберешь себя в кучку.

– В кучку? – Антуан недоуменно поднял брови.

– Создавать лекарства, писать рассказы, сочинять музыку – это всё еще не делает тебя мастером. Настоящее искусство – научиться играть не отдельные ноты, а всю симфонию целиком. Вот где высший пилотаж – познать себя и сделать это осознанно. – Алекс с интересом поднял на него глаза. – Вот мы, – продолжал Лексус. – Вместо одного уникума получилось трое… хм… талантов. – Он почесал затылок и озадаченно спросил: – Слушайте, а это вообще оптимизация или перерасход материала?

Антуан прыснул, Алекс закашлялся, пряча улыбку, а сам Лексус так и сидел с озадаченным видом, словно действительно ждал научного ответа на свой вопрос.

– Возвращаясь к нашему разговору, – Алекс выпрямился в кресле. – За себя я ручаюсь. Я тоже много что за это время передумал. Убийства – это не мое, слишком примитивно. Есть куда более тонкие способы влиять на реальность. Да и никого я не убивал, так получилось. – Но ты, Лексус, забыл сообщить нам, что будешь делать ты?

– Я? – Лексус удивленно приподнял бровь. – Я постараюсь смириться с вашим присутствием.

Он опустился обратно на стул. Тишина заполнила комнату. В воздухе висел тяжёлый табачный дым. Антуан машинально потянулся к оконной ручке, приоткрыл створку. За окном просыпался город. Отчетливо слышался скрип шин по снегу, редкие гудки автомобилей, звон трамвая на дальней улице.

– А профессор ван Херш? – слова Антуана упали тяжелым камнем. – Он всё знает. Завтра ждет меня у себя. – В комнате стало холодно. – Вот и все, – тихо добавил он и резко захлопнул окно.

Звуки города отдалились, став частью другого, недосягаемого мира. Лексус бросил на Алекса взгляд, полный отчаянной надежды. Но лицо Алекса осталось непроницаемым.

– Может, ты убежишь? – Неуверенно предложил Лексус.

– И потом все время бегать? – пожал плечами Антуан.

– Бегать лучше, чем лежать…

– Да и куда я побегу… Нет, я дал слово. Я пойду к нему, поговорю. Я все-таки тоже ученный…

– Не смеши, – перебил Алекс. – Ты же понимаешь, как это будет? «Какой интересный клинический случай». Твой профессор уже видит в тебе не коллегу, а материал для изучения. Для него ты пациент под таким-то номером, клинический случай с редким и интересным диагнозом «Диссоциативное расстройство».

Лексус кивал, испуганно поглядывая на Алекса. Было видно, что он полностью разделяет его позицию. Антуан напряженно прокручивал в голове одну мысль. Он ухватил тонкую, едва заметную нить идеи.

– Подожди… – медленно произнес он, его голос звучал тихо, но напряженно. – Если я докажу профессору, что контролирую себя и свои личности, то проблема разрешиться. – Антуан ходил по комнате, всплескивая руками от нараставшего внутреннего возбуждения. Он заговорил быстро, захлебываясь словами: – Представьте! Я предложу профессору редкий случай взаимодействия личностей. У Лексуса особый музыкальный дар – он воспринимает эмоции через музыку и может точно передать их в звуках. Алекс обладает уникальным мышлением – он хорошо анализирует сложные идеи и может объяснить их практическое значение. А я, благодаря научному образованию, могу замечать и документировать особенности нашего взаимодействия. Мы не просто отдельные личности – мы система, где каждый развил определенные навыки. – Глаза Антуана горели лихорадочным блеском. Он полностью погрузился в свои мысли, забыв о присутствии других.

– Мы уже достигли необычайного уровня осознанности и взаимодействия, хотя всё ещё есть пробелы с памятью. Это не идеальная интеграция, но она показывает, как травмированная психика находит путь к функциональной адаптации… – Антуан резко остановился и повернулся к Алексу и Лексусу. В его голосе звучала непоколебимая убежденность: – Я должен попытаться! Мне нужно поговорить с профессором. Спокойно и аргументированно, как ученый с ученым. Объяснить все с научной точки зрения, опираясь на факты и личный опыт. Я сумею доказать, что не представляю опасности. Ван Херш не сможет просто отмахнуться от моих доводов.

– Анте… – Алекс покачал головой. В его взгляде читалась почти отеческая жалость. – Ты лучше всех знаешь, что из этого ничего не выйдет. Даже в своих рассуждениях о нашем взаимодействии ты уже выдаёшь желаемое за действительное. А профессор… Он увидит нестыковки в первую же минуту. С психиатром изначально трудно говорить. Ты ему – аргумент, а он тебе – диагноз.

– Пожалуйста, – с нажимом произнес Антуан, обводя собеседников пылающим взглядом. – У меня получится.

– Анте, судьбу не просят – её берут за горло. – голос Алекса прозвучал неожиданно громко, – Ты не сможешь его переубедить.

– Мне нужно, чтобы вы мне доверились. Я знаю, что я скажу, он услышит. Но… – Антуан прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Когда он вновь посмотрел на Алекса и Лексуса, его лицо было спокойным и сосредоточенным. – Говорить буду только я. Вы должны замолчать.

– Что это значит?

– Когда он введет меня в гипнотическое состояние и попытается поговорить с вами… Вы должны молчать. Никаких голосов, никаких проявлений. Иначе… – Антуан замолчал.

Повисла тяжелая пауза. Алекс вздохнул отвел взгляд.

– Хорошо, – глухо произнес он, – делай, что должен. Забавно, когда пациент идёт объяснять психиатру природу своего расстройства… Да, Антуан, для него ты пациент. И не говори потом, что я не предупреждал.

Лексус переступал с ноги на ногу, обхватив себя руками.

– Только вот без этого, учило, никаких смирительных рубах… – пошутил он, но в голосе звенел страх.

– Спасибо, – Антуан с жаром потряс над головой сцепленными ладонями. – Без вас я не справлюсь.

Алекс грустно улыбнулся и покачал головой. Комната погрузилась в глубокий покой, будто в вечность. Они стояли втроем и смотрели в глаза друг другу, боясь нарушить это хрупкое безвременье. На перекрестке трех судеб, где их жизни сплелись в тугой узел, только от одного зависела их жизнь. В этой залитой призрачным светом гостиной они впервые были вместе и заодно – такие разные, но неразрывно связанные между собой.

Антуан медленно двинулся к двери. Лексус потянулся к стоящей у стены гитаре. Его пальцы коснулись струн, и снова полилась мелодия Avicii. Алекс протестующе положил ладонь на гитару. Струны затихли.

– Анту…– Алекс осекся на полуслове. Молчать! Нужно привыкать молчать. Его губы вытянулись в тонкую линию.

В груди Антуана защемило. Он глубоко вдохнул и шагнул за порог. Дверь с тихим щелчком закрылась за ним.

***

Около семи утра Антуан припарковал машину на почти пустой стоянке для посетителей госпиталя. Стокгольм всё ещё тонул в предрассветной мгле, лишь слабый отсвет на востоке намекал на скорый рассвет.

Шаги эхом разносились по вестибюлю госпиталя. Горел только дежурный свет. В воздухе висел привычный запах хлорки и кофе. За стойкой регистратуры сидела медсестра в голубой маске. Антуан сразу понял – она из ночной смены, глаза выдавали усталость после долгих часов дежурства.

– Извините, я ищу пациентку по фамилии Юзефсон. – Антуан откашлялся, прогоняя хрипоту.

Медсестра повернулась к компьютеру, пальцы застучали по клавиатуре.

– Как вы сказали, фамилия? – голос сестры звучал механически.

– Юзефсон, Микаэла, – повторил Антуан.

Секунды тянулись бесконечно. Медсестра хмурилась, вглядываясь в экран. Свет экрана мерцал в такт сердцебиению Антуана.

– Минутку… – пробормотала она. Наконец её лицо прояснилось: «Палата триста семнадцать, прямо и налево.

Коридор казался бесконечным. Сердце колотилось всё сильнее с каждым шагом. «317». Антуан толкнул дверь и сразу увидел пустую кровать. Постель аккуратно заправлена. Нетронутая тумбочка. Безжизненная чистота больничной палаты. Он перестал дышать.

– Вы кого-то ищете? – раздался голос за спиной. Молодая медсестра с участием смотрела на него.

– Юзефсон… Здесь должна быть… – пробормотал он.

– А её перевели вчера вечером. Она в палате триста сорок восемь, в другом крыле, – улыбнулась медсестра.

Не поблагодарив, Антуан побежал в указанном направлении. Как в тумане мелькали бесконечные белые стены, медперсонал, любопытные взгляды. Он рванул дверь и увидел Микаэлу. Её светлые волосы разметались по голубой подушке. Она казалась почти прозрачной, её хрупкость завораживала, как таинство зимы и нежность первого снега. Антуан подошел к ней и сел на кровать.

– Анте… – Она слегка привстала.

– Мика, слава богу. – Он старался унять прерывистое дыхание. – Я так испугался…

– Ты пришёл, – в её голосе слышалась улыбка. – Ты правда пришёл.

– Прости, что так долго.

Она бережно поцеловала его, словно боялась, что он внезапно исчезнет. Ее губы были прохладными.

– Тебе не холодно? – забеспокоился Антуан, накрывая её ладонь своей. Микаэла покачала головой, и её волосы мягко скользнули по плечам. – Мика, я… – начал он, но она мягко приложила палец к его губам.

– Ничего не говори, я знаю, где ты был, – тихо сказала она. – Ты искал мою мечту. Мне показали твой подарок, как только я проснулась. – Она посмотрела в сторону.

Антуан проследил за её взглядом. На дверце шкафа висел прозрачный чехол с костюмом для фигурного катания – небесно-голубой комбинезон, покрытый серебристой вуалью. Над ним поблескивали новые коньки.

– Когда я его увидела, я всё поняла, – её голос стал совсем тихим. – Ты всегда знал, что я справлюсь. Ты делал меня сильнее. И эта музыка, она действительно творит чудеса. – Она помолчала. – Анте, мне нужно отдохнуть. Я очень устала. – Глаза её закрылись.

Он слушал, как её дыхание становится ровнее. Бесшумно подошел к двери и обернулся. На стуле небрежно висел её любимый желтый жакет, на полу у кровати лежали теплые синие носки, а на тумбочке стояла та самая кружка ее мамы. Антуан смотрел на эти вещи и проникался ощущением близости, которое пробуждают вещи любимых людей.

***

Антуан приехал в институт без четверти восемь. До встречи с профессором оставалось около часа – достаточно, чтобы заскочить в лабораторию, просмотреть заметки Томаса о проведенных экспериментах и проведать подопытных грызунов. В коридоре он едва не столкнулся с доктором Шемешем. Антуан замедлил шаг. Он не ожидал увидеть здесь психиатра из клиники ван Херша.

Два года назад, когда Антуан проходил у него практику, доктор Шемеш практически жил в больнице. Его рабочий день длился с раннего утра до поздней ночи. Он редко покидал территорию клиники даже по выходным. «Зачем он здесь?» – нахмурился Антуан.

Лаборатория встретила его стерильной чистотой и мерным гудением приборов. Флуоресцентные лампы заливали помещение холодным светом, отражаясь в стеклянных поверхностях лабораторных шкафов. Антуан надел белый халат, сел за своё рабочее место и открыл коричневый конверт, оставленный Томасом. Только взял в руки первый лист, как голос над головой заставил вздрогнуть:

– О, что-то интересненькое!

– Майк? – удивился Антуан. – Что ты здесь делаешь?

– С сегодняшнего дня я включен в группу Томаса. Пришел пораньше освоиться. Майк стоял, небрежно опершись на лабораторный стол. В ярком свете ламп его лицо казалось неестественно бледным

– Как это? Разве ты не занимался другой темой?

– Профессор ван Херш взял меня под крыло. Теперь я работаю здесь. Над вашим проектом.

– Странно… – Антуан пытался осмыслить услышанное. – А Томас об этом знает?

– Ещё нет, это мой первый день. – Майк отвел взгляд. Возбужденный блеск в его глазах внушал Антуану дурные предчувствия.

– Почему нас никто не предупредил? Мы уже далеко продвинулись, распределили обязанности. Что конкретно ты будешь делать?

– Заменять тебя. – Майк странно улыбнулся. – Профессор дал понять, что у тебя… другие планы. Можно? – Он бесцеремонно взял бумаги со стола Антуана и ушел к соседнему столу.

«Так вот кто рылся в моих бумагах!» – осознание ударило как гром с ясного неба. Антуан ошеломлённо смотрел Майку вслед. «Значит, профессор уже всё для себя решил», – безнадёга пробежала холодом по спине. Антуан чувствовал себя круглым дураком. Он ведь так верил в эту встречу, думал, что нашёл выход. Был готов принять новую реальность, ходить на сеансы, справляться со своим состоянием. Он доверился профессору – иначе никогда не пришёл бы к нему сам. Стерильный воздух лаборатории внезапно наполнился ложью и предательством.

Всё сложилось. Шемеш в коридоре – не случайность. Ван Херш позвал его, чтобы сразу отправить Антуана в клинику. Сердце билось так часто, что мешало дышать. Антуан взвесил свои шансы на переговоры. Выходило, что они равны нулю. Никаких разговоров, никаких объяснений. Всё уже решено. Он повержен. Капкан захлопнулся.

Антуан машинально начал собирать вещи, но они выпадали из рук. И вдруг его захлестнула злость – чистая, отрезвляющая, она вытеснила страх и растерянность. Он резко смахнул вещи в ящик стола и закрыл глаза. Вдох. Выдох. Медленно. Глубоко. Он ждал. Ждал, когда стихнет ярость. Вдох. Выдох. Медленно… Злость уходила волнами, оставляя прохладную пустоту. Ту самую, с которой можно вступать в битву.

Антуан встал. Его голос прозвучал ровно и холодно:

– Ну что ж, профессор! Пришло время проверить силу моего разума. Докажите, что Антуан Берг нездоров. Посмотрим, как у вас это получится!

***

Золотые буквы на табличке «Профессор ван Херш. Руководитель отдела нейропсихиатрических исследований» тускло поблескивали в полумраке коридора. За окном часы на башне стокгольмской ратуши гулко пробили девять. Антуан, как приговоренный к смерти, глотнул воздуха и потянулся к ручке. В этот момент дверь распахнулась. Антуан отшатнулся, едва не столкнувшись с Марией, ассистенткой профессора.

– Анте! – девушка испуганно отпрянула, прижав руки к груди. Ее светло-русые брови застыли на лбу. – Господи, я тебя везде ищу! Где ты пропадал? Почему не отвечал на звонки?

– Плохо себя чувствовал, – выдавил он.

– Да уж вижу… Ты такой бледный! Поэтому и на панихиду не пришел?

– Панихиду? – У Антуана что-то оборвалось внутри. «Значит, все-таки Ингерман…»

– Анте… – Мария посмотрела на него с тревогой. – Ты как неживой. Может, тебе воды принести?

– Мне нужно туда, – он кивнул на дверь кабинета, едва ворочая языком.

– Ой, Анте, – Мария взяла его за руку, глаза ее неожиданно наполнились слезами. – Лучше не ходить. – Она всхлипнула. – Там его нет. Там… Там всё на месте, понимаешь? Все вещи. А его больше нет. Никогда не будет. Целая эпоха ушла…

Антуан часто заморгал, поправляя очки.

– Что случилось? – осторожно спросил он, достав из кармана салфетку и протягивая девушке. Мария громко высморкалась.

– Арахис. Подавился. Он его всегда ел после обеда… Такая нелепая смерть…

Руки Антуана задрожали, и он поспешно спрятал их в карманы.

– Он был один? – просипел он, торопясь проверить страшную догадку.

– Нет, дочь была рядом. Профессор пытался себе помочь, сжимал горло рукой… И скорую сразу вызвали, но… – Мария снова разрыдалась.

– А с нами теперь что? – Антуан машинально протянул ей вторую салфетку.

– Вас с Томасом передали профессору Зельдову. А тебя отправляют от института в Нью-Йорк на конференцию. Я оставляла тебе сообщение…

– Меня? – неуверенно переспросил Антуан. Пальцы в кармане нащупали что-то твёрдое, продолговатое… Оловянный солдатик Алекса, тот самый – «на удачу». Антуан почувствовал, как быстрее забилось сердце.

– Да, сам Дэвид Абри потребовал твоего участия, профессора единогласно одобрили твою кандидатуру… Только представь, Анте, человек сел поесть. Ничего не подозревая, строил планы. Работал. Творил. Ему бы еще жить и жить… Но нет… И где он теперь?

– Где-то, наверное, есть. – Антуан обнял Марию за дрожащие плечи. Он с трудом унимал бешеное сердцебиение, радость поднималась горячей волной, перехватывала дыхание, смешиваясь с неожиданной горечью воспоминаний – лекции профессора, его приятный голос, мудрые глаза… Антуан глубоко вздохнул. Но какое избавление! Когда всё рушится и обломки падают на голову, чудеса случаются только в сказках. А тут вот оно – чудо, и не фея принесла его вовсе, а ассистентка по имени Мария. Он не смог не улыбнуться.

– Слушай, я на лестнице встретил Шемеша, – вспомнил Антуан. – Ты не знаешь, что он здесь делает?

Мария вытерла лицо и прошептала:

– Профессор перед смертью звонил ему. Сказал, что один из аспирантов… – она оглянулась по сторонам, – болен. И может быть опасен. Шемеш должен был сегодня его забрать. В клинику. Но фамилию профессор не назвал. И никто пока не объявился.

– Любопытно… – Антуан изобразил задумчивость. – И кто бы это мог быть?

– Загадка, – вздохнула Мария.

– Слушай, – Антуан заговорщически понизил голос, – я сегодня Майка видел у нас в лаборатории. Он нёс какой-то бред, что профессор якобы взял его в проект вместо меня.

– Да ну? – её глаза округлились.

– Ага… Хотя, может, он просто с похмелья, – небрежно махнул рукой Антуан. – У него бывает.

***

Солнечные лучи струились через неплотно закрытые шторы. Комната Микаэлы наполнилась нежным ароматом белых роз.

– Анте, они просто восхитительные! – девушка с восторгом смотрела на роскошный букет. Антуан улыбался, тихо наблюдая за её искренней радостью. – Как хорошо наконец-то оказаться дома, – Микаэла уютно устроилась на кровати, подтянув к себе вазочку с печеньем. – Кажется, я не была здесь целую вечность.

В углу комнаты стоял мольберт с новой картиной. На холсте невероятно красивая девушка скользила по льду внутри хрустального шара. Вокруг неё кружила жёлтая птица, а с небес сыпался искрящийся снег. Антуан невольно подался вперед, завороженный тем, как художница передала хрупкую, воздушную красоту. Микаэла украдкой следила за его реакцией и улыбалась.

– Это твоя лучшая работа, – тихо произнёс он. – Лучшее из всего, что ты написала.

– Потому что я показала в ней тайну своей души, – просто ответила она.

– Тебе стоит выставить её в галерее.

Микаэла покачала головой:

– Нет, она уезжает в Швейцарию.

– Зачем?

– Её купили. Меценатка-миллионерша, поддерживающая молодые таланты.

– И ты её отдала?

– Не хотела, но она предложила чертову кучу денег, – прыснула Микаэла. – Я решила, что глупо отказываться.

Антуан ещё раз посмотрел на картину.

– И жаль, и не жаль… – Он вдруг заметил, что в квартире стоит непривычная тишина. – Слушай, а где Сила?

– Сила улетел… Где-то в небе познаёт прелесть мира. – Она помолчала. – Анте, я не знала, что твой профессор умер. Мне очень жаль.

– Не буду лгать, что я сильно расстроился, – признался Антуан.

– Как это?

– Бывают ситуации, из которых единственный надежный выход – смерть. Это была одна из них.

Микаэла удивленно вскинула брови:

– Странно слышать это от тебя, человека, который хочет спасти весь мир.

Антуан медленно подошёл к стулу, на спинке которого висел голубой костюм для фигурного катания. Провёл рукой по ткани, отмечая про себя, как искусно вшит специальный поролон, смягчающий удар при падении, и пробормотал:

– Надо же, какое интересное приспособление.

– Она просто гениальная – эта твоя дизайнер. Где ты её нашёл?

– Я? – Антуан удивленно посмотрел на Микаэлу.

– Имя на этикетке. Я нашла её страницу в соцсетях. Она создаёт невероятные вещи. И представляешь, ей всего восемнадцать! Поверь, скоро вся Швеция заговорит о Фрейе Рейн.

Рука Антуана, скользившая по костюму, застыла. Он медленно обернулся:

– Фрейя… Как ты сказала?

– Фрейя Рейн.

– Рейн… – он прикрыл глаза, вспоминая. – Дождь… Потому что с ним умирать не хочется, – слова всплывали в памяти, словно тихо падающие капли.

– Точно не хочется! – улыбнулась Мика.

– Ладно, я пойду, – Антуан смахнул воспоминания. – Вечером ещё загляну. – Он наклонился и поцеловал её. – Чуть не забыл! Тебе нравится рок-музыка? – Мика пожала плечами. – Пойдёшь со мной на концерт?

– Как? – Мика показала взглядом на ноги.

– К тому времени ты уже встанешь. Должно быть неплохо. Билеты сразу же расхватали.

– А кто выступает?

– Сюрприз. – Антуан смущено улыбнулся.

– С тобой, Анте, хоть на регби, – засмеялась Микаэла.

В дверях он снова услышал её голос.

– Анте! Вечером, когда позвонишь в дверь, посчитай до десяти и только потом заходи! – крикнула она.

– Зачем? Ты же не рисуешь.

– Нет, но не хочу, чтобы ты случайно застал меня верхом на судне.

***

Антуан шел по широкому, торжественно освещенному рождественскими огоньками бульвару. Мороз приятно пощипывал нос. В наушниках звучал божественный концерт Вивальди «Зима». Снег плавно кружил крупными хлопьями и таял, едва касаясь земли. «Красотища!» – Антуан прищурился от удовольствия.

В богато украшенной витрине он заметил силуэт молодого человека. Высокий, с гордо посаженной головой, в дорогом кашемировом пальто, с повязанным на французский манер шарфом, он шёл по центру города уверенной походкой человека, твёрдо знающего свое предназначение. Чёрные кожаные ботинки на грубой подошве оставляли за ним рельефные следы.

Антуан разглядывал своё отражение, отмечая каждый жест, каждое движение. Возле киоска он остановился. В стекле отразилось его лицо – ясное и спокойное.

– Вы что-то хотели? – спросила продавщица.

– Nature Neuroscience, пожалуйста. – Он помедлил, разглядывая витрину. – И вон ту пачку сигарет с золотистой полоской. Никак не могу запомнить название.

В кармане резко завибрировал телефон. Пришлось взглянуть, кому понадобилось его беспокоить. «Я все о тебе знаю…» – зловеще высветилось на экране. Антуан задержал взгляд на незнакомом номере. Внутри неприятно дрогнуло, но лишь на мгновение. «Интересно, – подумал он. – Кто-то всё обо мне знает. А я до сих пор только начинаю познавать себя».

Он удалил сообщение и забрав покупки отправился домой.

Эпилог

Я наконец понял: наши страхи – всего лишь тени в клетке разума. Нужно просто открыть дверцу и сделать шаг к свету. Увидеть мир заново – с его бескрайним небом, хрустальными каплями росы на листьях, теплом встреч и горечью разлук. Принять себя. Принять свои ошибки как часть пути. И влюбиться – в каждый рассвет, в каждый вдох, в саму жизнь. А любовь… Любовь – это не пункт назначения. Это дорога домой.

Антуан откинулся на спинку стула и перечитав последний абзац, поставил финальную точку.

– Теперь действительно всё, – тихо произнес он, закрывая ноутбук.

На краю стола в боевой стойке стоял солдатик в парадном мундире.