Станция плененных (СИ)

Воспоминание десятое — Сбор

Шух. Шух. Шух.

Интересно, тот, кто желает своей смерти, но при этом, когда она наступает на пятки, изо всех сил старается от нее убежать, нормальный человек? Наверное, нормальный. Кто-нибудь умный обязательно ответит на это вопрос так: «Человек — существо из животного мира, а любому животному, даже жалкой букашке, свойственно до последнего сражаться за свою жизнь». Что ж, согласен.

Поэтому, наверно, я все еще жив.

Шух. Шух. Шух.

Думать о том, каким чудом нам с Тохой удалось добраться до лагеря в кромешной темноте и сколько при этом патронов мы потратили, не хочется. Но не думать о том, что кроме нас двоих никто больше не вернулся, я не могу. Со сбоя прошла неделя, система вновь вернулась в норму. Что случилось с теми двумя, имен которых я даже не удосужился у кого-то спросить, я не знаю. Мурат был убит «горожанином» неподалеку от лагеря, его крики до сих пор оглушают меня по ночам, возвращая в тот кошмар.

Шух. Шух. Шух.

Но это ночью, а сейчас день. Что толку лежать и размышлять о прошлом, пусть и совсем недавнем, когда в лагере творится непонятно что? Может Тоха этого и не замечает, или только делает вид, что не замечает, но с последнего сбоя прошла уже неделя, а напряжение все еще ощущается в каждом уголке этого места. Что-то грядет. Что-то нехорошее. И это не очередной сбой, нет. Что-то другое.

Шух. Шух…

Что-то другое.

Шух…

В лагере тихо. Настолько, что кажется, будто люди вокруг и сооружения не более чем декорации для меня одного. Словно я на сцене, где все вокруг — актеры второго плана, а я — солист. Это мое шоу. Мой спектакль. И только мне позволено делать что-то, что выходило бы за рамки прописанного заранее сценария.

Ну что за нарцисстичные мысли?

Брожу по лагерю невзрачной тенью, думая, чем бы занять освободившееся время. Теперь, когда выходить за периметр лагеря запрещено и заняться абсолютно нечем, потому что внутренними делами лагеря заведуют те, кто хоть что-то в том понимает, часы тянутся такой резиной, что хоть поджигай, хоть топором руби. Вглядываясь в лица других, понимаю, что подобные тяготы не только у меня. Люди пытаются не думать о том, что все мы уже похоронены под метровыми слоями металла и земли, что никто из близких не знает о том, где мы и что с нами. И что выхода отсюда, возможно, уже нет. Если бы только Князь… Если бы он только вышел ко всем и успокоил. Да, я понимаю, Князь многим ненавистен, он наш тюремщик, у него ключи от наших оков, но… Пары слов хватило бы, чтобы внести в происходящее хоть какую-то ясность.

Но Князь молчит уже на протяжении недели. И как по мне, своим молчанием он лишь подливает масло на сухие деревяшки, пока кто-то другой готовится поджечь спичку и бросить ее, охваченную оранжевым пламенем, прямо туда, в разлитое масло. И если этот костер вспыхнет, то потушить его уже не удастся никому. Это мое скромное мнение. Ничем не обоснованное, ничем не подкрепленное, но все же… Это чувство тревоги, повисшее камнем на шее, тянет меня к земле, упав на которую я уже не смогу подняться.

Дует ветер, гул от лопастей большого вентилятора на мгновения оглушает, и жизнь в лагере замирает. Но как только становится тише, все возвращаются к своим делам. Я поднимаю взгляд к небу, оно свинцовое, как поздней осенью, где-нибудь в ноябре. Когда все птицы уже улетели, а листья на деревьях, иссохнув, облетели с веток. Когда воздух настолько влажный, что тело мерзнет, будто его сбросили в Ледовитый океан и оставили, наблюдая за тем, как оно медленно тонет.

Мир вокруг меня тонет.

— Какого черта ты тут стоишь? — слышу я со стороны начало чужого разговора, отвлекающего меня от моих депрессивных мыслей.

Необдуманно прячусь за так кстати оказавшимися на пути ящиками и прислушиваюсь к незнакомым мне голосам.

— Да вот… думаю.

— Думает он. Все уже собрались.

— Как же все, если ты тут?

— Поговори мне еще. Пошли, а то без нас начнут.

— А ты уверен, что нам стоит там находиться?

— В смысле?..

— Ну… понимаешь?..

Недолгое молчание.

— Если трусишь, то сиди в своей канаве и головы не показывай. А я это терпеть больше не намерен.

Не знаю почему, но столь короткий диалог привлекает мое внимание.

Я не знаком с этими двумя, может, видел их пару раз, но в памяти их лица не отложились. Сейчас они спешат в противоположную от меня сторону, и сам не понимая своего поступка, я следую за ними. У меня такого обычно никогда не бывало — чтобы я бездумно следовал за кем-то хвостом. Ведь это, по меньшей мере, странно. Но внутренний голос подсказывает, что я должен следовать за ними, потому что в том месте, куда они спешат, я что-то узнаю. И это «что-то» будет очень важным. Важным в первую очередь для меня.

Я еще не знаю, что именно это будет, может и ничего. Может мне настолько скучно, настолько осточертело сидеть в четырех стенах и ничего не делать, что я готов на что угодно, лишь бы не бросаться на стены от снедающего меня чувства безысходности.

Пусть так.

Этим я успокаиваю себя и тенью следую за ними.

Очень быстро сердце в груди начинает учащенно биться, холод расползается по телу изнутри, сковывая движения. Страх. Я словно шпион, следящий за вражескими агентами. Нет, не так. Я — разведчик, а шпионы — они. И мое задание выяснить, что они задумали, не попавшись им на глаза. Это оказывается легко, они больше сосредоточены на своем разговоре, чем на том, чтобы оглядываться. И это при условии, что мы вышли за пределы лагеря. Мне даже не нужно стараться оставаться незамеченным, в городе множество препятствий и преград, за которыми можно спрятаться. С одной стороны, это здорово, ведь эта слежка в конце концов оказывается успешной, и я дохожу до двухэтажного дома, больше похожего на небольшой склад, за дверьми которого они и скрываются.

С другой же стороны, думаю я, оглядываясь по сторонам, за мной могут следить точно так же. Из такого же неприметного укрытия. Даже из окон ближайших домов.

Мотаю головой из стороны в сторону, словно сбрасывая с себя тяжесть подобных мыслей, и гуськом пробираюсь к складу. Окон в его стенах немного, но они расположены близко к земле, и они достаточно большие, пусть стекла и мутноватые, для того чтобы я смог хорошо разглядеть начавшееся внутри действие. Но благо, что одно окно чуть приоткрыто. Я все слышу. Кто-то взбирается на ящик и его окружают люди. Все это походит на сбор революционеров в начале прошлого века. Да, наверное, именно так будущие вожди пролетариата собирали своих сторонников вокруг себя и дули им в уши воодушевляющие лозунги о лучшей жизни. Почему только лучшая жизнь обязательно должна была идти путем крови и убийств остается для меня загадкой. Наверное, так было быстрее.

Интересно, для чего они собираются? Хотя, это ведь и так понятно. Во всяком случае, я почти уверен, что они не члены какого-нибудь книжного клуба, собирающиеся по четвергам в отдаленных от лагеря местах, чтобы почитать новинки местных авторов, подверженных цензуре княжеской тирании. Кстати говоря… а какой сегодня день недели?.. Может, вовсе и не четверг, а вторник или суббота. Я отмечаю прошедшие дни, но совершенно не озадачен тем, какой именно сегодня день. Можно было бы сказать, что с моей стороны это серьезное упущение, если бы подобное знание могло хоть на что-то повлиять.

Но мысли об этом отвлекают меня от главного, а именно от происходящего внутри.

— Я знаю, в ваших сердцах пылает ненависть к тому, что происходит! — начинает оратор, и я прислушиваюсь к его агитации. — Я знаю, что вы чувствуете, ведь так же, как и все вы, я заперт здесь не по своей воле.

Народ ободряюще гудит.

— Знаю-знаю, все мы заодно. Князь и его приближенные изо всех сил старались стравить нас в борьбе за жетоны, но я хочу сказать: «Хватит!» С нас хватит! Мы не хотели здесь быть! Мы не хотим здесь быть!

Народ вновь загудел.

— Каждый здесь пережил столько страха и боли… незаслуженных страха и боли, что если бы это место ими питалось, то у него случилось бы несваренье. Потому что нас запихнули сюда… заглотили, не пережевывая, и продолжают варить в ненависти друг к другу… и делаю они это специально! Ведь нас больше! Нас больше, чем их… кем бы они на самом деле не были!

«Верно!».

«Правильно!».

— Последние события показывают, что на самом деле хозяева этого места слабы! Они не способны справиться с внештатной ситуацией! Нам урезают питьевую воду, урезают еду!.. И это учитывая, что мы здесь не по своей воле!

Толпа вновь вскидывает вверх руки, хлопает, топает ногами. Как может, выказывает свою поддержку.

— Знаете, какой их шаг будет следующим? — Оратор замолкает, обводя всех взглядом. И мне кажется, что ненадолго его взгляд задерживается на мне. — Они начнут урезать нас! Мы для них такой же ресурс как вода или еда! Мы для них не люди! Зверье! Подопытный скот!

На этот раз гул презрительный.

— Но скот опасен своей численностью! Стадо способно затоптать хищника, убить его!..

Оратор уже не церемонится, не подбирает слова и активно размахивает руками, призывая толпу к решительным действиям. Держится он уверенно, осанка прямая, ни одного лишнего движения. Возможно, я становлюсь свидетелем зарождающейся революции, и в моей груди начинает расползаться страх. Я не должен был этого увидеть…

Но поздно.

Позади меня раздается хруст. Спиной я ощущаю присутствие рядом с собой кого-то еще. Оборачиваюсь, а дальше… вспышка боли и темнота.

Из беспамятства меня выдергивает резкий запах. Ноздри начинает жечь, к горлу подкатывает комок тошноты, и я открываю глаза. Мир вокруг меня плывет. Несколько голосов сливаются в монотонный гул, и я снова закрываю глаза. Становится не намного, но легче.

— Реакция есть, значит, жить будет, — различаю я слова, относящиеся к моему состоянию. — Но… мы ведь вроде договаривались?..

Наверное, задавший этот вопрос человек смотрит на кого-то другого, не на меня, и выжидает ответную реакцию. Но ее нет. Поэтому я не могу понять, кто и о чем договаривался и при чем здесь я?

— Клянусь, я его не приводила. — Знакомый голос. Образ девчонки с веснушчатым лицом всплывает в моей голове. — Наверное, он пришел сюда, за кем-то проследив.

— За кем?

— А мне откуда знать?! — Вика нервничает, и потому слегка огрызается на беспочвенные обвинения. — Ну правда, я правил не нарушала!

Интонация ее голоса меняется, последнее она говорит кому-то другому.

Интересно, что это за «правила» такие? Наверное, что-то вроде: «Все, что происходит в книжном клубе, остается в книжном клубе». Или что-то в этом роде. Но голос у Вики дрожит. Он боится нарушить эти неизвестные мне правила. Или же боится, что кто-то подумает, будто она их нарушила. Приходится вновь открыть глаза, на этот раз мне это удается быстрее и без неприятных ощущений.

— Она меня не приводила, — говорю я, не узнавая собственного голоса. — Я вас сам нашел.

— Костя!

Я лежу на широких досках деревянного поддона, такие используют в строительстве для хранения материалов. Они отсыревшие, поэтому не скрипят подо мной. Вика садится рядом, в ее глазах неподдельное беспокойство.

— Все нормально, — говорю я ей и оглядываюсь. Я попал внутрь. — Что это за место?

— А кто ты такой, чтобы задавать вопросы?

Сразу понятно, кто мне здесь не рад.

Вика поджимает губы, но вставать на мою защиту не спешит. Мне действительно здесь не рады. И я действительно стал свидетелем чего-то, чего не должен был видеть.

— Ну, я тот, кого приложили чем-то тяжелым, — произношу я, глядя на недовольного человека.

На вид он чуть старше меня, среднего роста, сальные черные волосы собраны на затылке в короткий хвост. Как и у многих здесь людей его кожа нездорового серого оттенка, под глазами залегли тяжелые мешки. В руках он сжимает кусок белой ватки. Только сейчас до меня доходит, что мне дали нашатырь, чтобы привести в чувства.

— И мне это не понравилось, — добавляю я.

За что тут же получаю порцию недовольного фырканья.

— Успокойся, — говорят с другой стороны. — Это и в правду может быть совпадением.

Я смотрю на еще одного мужчину. Волосы у него светлые, короткостриженые. Пряча руки в карманах безразмерного пальто болотного оттенка, он стоит чуть поодаль, но всем своим видом показывает, что он — центр этой маленькой Вселенной.

— Оставьте нас, — обращается он к остальным. — Яхочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Вика ободряюще сжимает мою руку, но уходит, как ей и было сказано.

Я же поднимаюсь, опуская ноги на пол. Теперь, приняв вертикальное положение, я начинаю чувствовать всю силу удара, вложенную неизвестным, чтобы вырубить меня. Голова раскалывается на две части, если кости в моей черепушке остались целыми, значит, не зря я в детстве доедал кашу и пробовал в школе мел на вкус.

— Стоило бы извиниться за такой ненадлежащий прием, — произносит оставшийся со мной оратор, на моих глазах поднимавший толпу к восстанию против Князя, — но ты сам виноват, что явился без приглашения. В нашем деле анонимность очень важна, понимаешь?

— Полагаю, что бить меня не входило ни в чьи планы, так что забыли.

— Вот и хорошо. К слову, что ты здесь делал?

К слову, кто ты такой?

Я задаю этот вопрос вместо ответа на заданный мне.

— Можешь звать меня Пастухом.

Видимо все мои чувства отражаются на моем лице, потому что если главный революционер — «пастух», то кто же для него все остальные революционеры?

— Я понимаю, как иронично это звучит, но здесь, на наших собраниях, мы не используем имена. Мне кое-что о тебе рассказали, пока ты изображал спящую красавицу на этом строительном ложе, поэтому, думаю, ты уже догадался о том, чем мы здесь занимаемся.

А рассказала, я так понимаю, Вика. Интересно, какое у нее имя на этих собраниях?

— Или ты все еще в раздумьях?

— Вы собираетесь восстать против Князя, — говорю я.

И Пастух кивает.

— Ты ведь должен был заметить, что после сбоя кое-что в лагере изменилось.

— Распределение ресурсов.

— И не только это. — Пастух ухмыляется. — Князь начал бояться. Поэтому не выходит из своего кабинета. Его авторитет тает на наших с тобой глазах. И если мы не возьмем ситуацию в свои руки, пока Князь и его сторонники не знают, что делать, то так и останемся под землей. А я хочу наверх.

Вот только есть проблема, верно?

Никто из нас не знает, как вернуться в верхний город.

— И что ты предлагаешь? Захватить власть в лагере и выпытать у Князя, как выбраться отсюда?

— Это одна из составляющего нашего плана. Но ты ведь должен понимать, какой Князь человек. И что он из себя на самом деле представляет.

Что на самом деле из себя представляет?

Откуда мне знать? Я не так уж тесно с ним общался, чтобы знать обо всех его тараканах. Нет, конечно, кое-какое представление о нем я могу составить, но насколько оно окажется соответствующим действительности? Может Князь и не самый худший персонаж всей этой истории? Да, не ангел и не добродетель, но не монстр. Хотя… если учитывать то, в какой передряге мы оказались…

— Князь самовлюбленный человек, дорвавшийся до власти. И поверь мне, нет человека страшнее, возомнившего себя лучше других, — говорит Пастух. — Особенно когда он ничем не лучше. Мы собираемся с силами и готовим восстание.

— И многие ли его поддержат? — вставляю я свой вопрос.

— Мне не нужны многие. — Пастух качает головой. — Мне нужны лучшие из нас. Те, у кого есть голова на плечах. Кому не нужно будет повторят дважды и кто, что самое главное, не потерял веру в то, что все это рано или поздно закончится. Замечал ли ты, какая атмосфера царила в лагере в последнее время? Апатия. Никто ничего не хочет делать. А знаешь почему?

Догадываюсь.

— Потому что многие сдались. Сбой стал для них отрезвляющим щелчком, после которого они приняли за правду тот факт, что им не выбраться. Но я не такой. И те, кто был здесь сегодня, не такие. И ты не такой, — последнее он добавляет чуть тише. — Раз пробрался сюда, вышел за пределы лагеря, хотя Князь запретил. Я вижу это в твоих глазах, ты хочешь сдаться, ничего не делать, но твой бойцовский дух противится такому исходу. Тебя так воспитали — добиваться поставленной цели. Нашему делу нужны такие, как ты. Если согласишься помочь, то знай, что скоро ты вернешься домой.

— А если не соглашусь? — спрашиваю я, но, если честно, ответ на свой вопрос слышать не хочу.

— Тогда ты отсюда не выйдешь. — Выражение лица Пастуха становится безразличным. — Ничего личного. Без обид. Даже если будешь клясться, что никому нечего не расскажешь… человеческий фактор штука страшная. Я не могу так рисковать людьми, которые мне доверились. Надеюсь, ты это понимаешь.

Понимаю.

И на его месте поступил бы точно так же.

— Поэтому ты либо с нами, — говорит он, — либо против нас. Других вариантов нет.

Делать выбор всегда непросто. Особенно когда не знаешь, какая сторона выйдет из конфликта победителем. И все же, выбирая между медленной смертью от бездействия и призрачной надеждой на выживание, я рискну испытать удачу.

— Правильный выбор, — говорит Пастух, протягивая мне руку для рукопожатия. — У нас все получится.