Старая Франция

XXVI. Думы священника

Сумрак захватывает мало-помалу двор священника. За настаиванием ромашки и под эгидой святого Антония мадемуазель Верн, при содействии мадемуазель Массо и мадам Сикань, только что помирила Селестину с мадам Кероль.

Наверху у себя в комнате священник ходит, жестикулируя, взад и вперед, от кровати к камину и от стола к молитвенному креслу. Его нервный недуг не позволяет ему молиться на коленях.

В полуоткрытое окно доносится до него резкий голос мадам Кероль:

— Если бы вы только знали, что он рассказывает им на уроках под видом преподавания ботаники!

— Школа без Бога! — вздыхает мадемуазель Верн.

Селестина повторяет за нею в ужасе:

— Школа без Бога!

Потупив глаза, припав подбородком к груди и скрестив руки, священник пытается сосредоточиться:

— Боже мой, прости мне мое малодушие. Я задыхаюсь в этой пустыне… Я знаю, что делателям, призванным в Господень виноградник, задача назначена не всем одна и та же; что многие из них не изведают радостей сбора плодов; и тем больше будет награда их, что дожидались они ее с верой и без ропота… Но я стражду… Я плохо покоряюсь жребию, который ты избрал мне. Мне подобало бы любить ближнего моего, а я нахожу в себе менее добра, нежели горечи… Помоги мне возлюбить род сей безбожный, род сей неблагодарный, изгнавший Тебя из домов своих, не оставивший Тебе места ни в жизни своей, ни в сердце своем. Безумцы! Они живут так, славно суждена им вечность, не предвидя ни бездны, ожидающей их в конце пути, ни того, сколь этот путь к бездне будет краток!.. Мне подобало бы жалеть их. А я только и могу, что осуждать их — и ненавидеть!.. Боже мой, прости меня… По какому праву я строже Тебя, сказавшего: «Жаль мне народа»? И сказавшего также: «Прости им, ибо не ведают, что творят…»

Внизу продолжается тайный собор благочестивых жен:

— Я заходила к ней купить щавелю, — рассказывает мадемуазель Массо. — В двенадцать часов постели были еще не прибраны!

Мадам Сикань наддает:

— Мне видно их из моего окошка: вообразите себе, она до того ленива, что по утрам мужу приходится первому вставать, чтобы кофе варить.

— Она кокетка, расточительница, — заявляет мадам Кероль, — все, что муж зарабатывает, все на спину себе напяливает!

— Да, это не то, что ее сквалыга-сестрица, — вставляет мадам Сикань. — Та всегда одета точно нищенка!

— Зато уж, — заключает мадемуазель Верн, — обе одинаковые гадюки злоязычные! Про всякого-то сумеют плохое сказать.

— Да, обе — гадюки злоязычные! — повторяет Селестина.

Священник ходит по комнате и вдруг преклоняет колени перед распятием:

— Боже мой, какой дам ответ, когда Ты потребуешь от меня отчета о моем служении? Как простишь мне мою безуспешную проповедь? Чья вина, что ничто не всходит на этой неплодной земле? Без сомнения, иной пресвитер, более достойный, сумел бы возрастить доброе семя!.. Если бы ревность моя была более велика, более достойна Твоего доверия, Твоей любви, она сдвинула бы, без сомнения, эти горы нечестия, она сумела бы разжечь в этих угасших душах ту искру, которую Ты заложил в сердце тварей Твоих… Ибо во всякой твари Твоей, Боже мой, есть же отсвет божества Твоего…

Со двора доносится свистящий голос мадемуазель Верн:

— У пророков предсказано: когда повозки поедут сами собой, и люди залетают по воздуху, и женщины захотят жить по-мужски, тогда мир будет предан осуждению. И конец его будет близок!

Священник поднимается с колен и тихонько затворяет окно в этот мир, преданный осуждению.