Старое предание. Роман из жизни IX века

XXIII

Посланные вернулись с донесением, что немцы уже близко: подкравшись ползком, они слышали и даже видели их, но подсчитать не могли.

Немцы, наступая, угоняли людей и скот, сжигали избы и грабили всё, что можно было утащить, а уходя, оставляли после себя пустыню и пепелище.

Надо было выступать немедля, чтобы преградить им дальнейший путь, ибо каждый день стоил многим жизни и достояния. Но люди страшились борьбы с вооружённым противником: против такой силы кучки челяди было недостаточно. Поэтому Добек решил бесшумно подобраться к их ночевью и напасть врасплох на спящих.

Тихо и осторожно они стали продираться сквозь лесную чащу, а вправо и влево Добек разослал лесных людей, умеющих лазать по деревьям и красться ползком по земле: они должны были разведать, где стоит неприятель и как его лучше окружить.

На другой день в глухой чащобе они наткнулись на целое стойбище женщин с детьми, стариков и больных; тут же находился скот и всё, что успели захватить, когда бежали из дворов и хат, чтобы спрятаться от врагов в неприступных урочищах.

Вопли и плач оглашали лес. Сидя на земле, беглецы голосили и стонали, прижимаясь друг к другу при малейшем шорохе и выдавая себя криками.

Они рассказали, что уже многих увели в плен и мало кому удалось вовремя убежать и спастись. Леса, ивняк и камыши над водой служили пристанищем беглецам, но и там их настигали собаки, которые стаями шли с поморянами.

Немцы и поморяне опустошали край огнём и мечом, молодых они связывали лыком и угоняли с собой. Вели вражеское войско князья Попелек и Лешек, мстившие за родителей.

Особенно беспощадны они были к кметам, хватали их и вешали на первом же дубе.

Крик женщин, плач детей, жалобные вопли старцев пробудили в людях Добека жажду мщения.

Беглецы с ужасом рассказывали о людях, с головы до ног закованных в железо, с металлическими щитами, от которых отскакивали стрелы. Даже палицы не пробивали этих щитов, воины стояли за ними, как за железной стеной.

Гневом и отвагой наполнили сердце Добека рассказы о том, как, грабя дворы, немцы пьянствовали и обжирались, а ночами валялись, как свиньи, и храпели, опьянев до бесчувствия… Если застигнуть их в это время, останется лишь связать их и перебить.

Среди беглецов, встреченных в лесу, нашёлся старик, который взялся показать дорогу к немцам. До сумерек пролежали здесь, но, едва стемнело, кметы потянулись по опушке леса, двигаясь на север. Луны не было, пасмурная ночь окутала их тёмным покровом.

Долго они шли, сворачивая то влево, то вправо, наконец, сквозь деревья увидели вдали разбросанные по лесу догорающие костры.

Добек высунулся вперёд — посмотреть расположение костров, чтобы по ним определить силы неприятеля. Но их было столько, что он бросил считать, ему уже не терпелось рубить. Ни немцы, ни поморяне не ожидали, видимо, что кто-нибудь посмеет выступить против них, и беспечно отдыхали. Густой лес, закрывавший с одной стороны долину, в которой раскинулся лагерь, позволил кметам подкрасться к нему почти вплотную.

Припав к земле, люди неслышно ползли. Лагерь поморян был бы заманчивой добычей, даже если бы они не награбили здесь всякого добра. Народ у них там собрался со всего вендского побережья вплоть до устья Лабы — разбойники и мошенники, каких свет не видал. У поморян, одновременно воинов и торговцев, было все, чего только душа пожелает. В Винеде они меняли свой янтарь и шкуры на железо, мечи, сукна и другие товары, что привозили с юга, востока и запада. Речь поморяне сохранили славянскую, но сердца их стали немецкими: ради корысти они готовы были служить каждому, идти против своих, жечь и убивать хоть родных братьев. На это толкали их жадность и по-звериному дикие нравы.

Они уже прошли немалую часть страны, оставив за собой выжженную пустыню, смели с лица земли несколько поселений и разграбили множество дворов, а теперь, разыскав в лесу безопасное место, разбили лагерь. Тут защищали их озеро, глухая чаща и тянувшиеся вокруг болота. Они отдыхали, даже не выставив часовых. В котлах варилась еда, мечи и щиты валялись на земле где попало. Воины сбросили с себя железные доспехи и сняли пояса, чтобы легче было дышать.

Развалившись вокруг костров, они горланили дикие песни, которые сливались с страшными криками и воплями пленных.

Безжалостно издевались они над женщинами и детьми, захваченными по дороге. Пленники находились неподалёку от лагеря: голодные и избитые до крови, они лежали на земле, связанные верёвками и лыком, и никто не бросил им куска хлеба. Стая собак с лаем бегала вокруг них. Несчастные не смели даже стонать, потому что слабых убивали. Женщины прижимали к груди трупики своих детей. Живые и мёртвые лежали вместе.

Люди Добека подползли ближе и с ужасом увидели среди пленных немало полян — сердца их закипели. Поодаль стояли кашубы и немцы — этих было немного. Отлично вооружённые саксы, которых дед особо приставил к внукам, стояли в стороне, охраняя молодых князей. Сами князья беспечно отдыхали в шатре на пригорке.

Лагерь оглашали взрывы смеха, гоготанье и песни. Время от времени, повздорив, разбойники вскакивали и схватывались врукопашную; сцепившись, они валились наземь и продолжали драться, катаясь по траве. Другие насмехались над ними. Случалось, кто-нибудь вставал и, подойдя к пленным, испытывали на них свой лук.

У полян было достаточно времени, чтобы как следует оглядеться и подумать. Поморяне лежали совсем близко от них: ни о чём не подозревая, они горланили песни и орали так, что не могли слышать их приближения. Пение и завывание ветра заглушало треск ломающихся ветвей и шорох шагов. Добек со своими людьми подкрался к самой опушке леса. Теперь лишь несколько шагов отделяло его от врага.

Лошади их паслись невдалеке на лугу. Добек, привыкший осматривать свои борти, ловко лазал по деревьям: взобравшись на вершину сосны, он рассмотрел, как расположен лагерь, и отдал приказ, прежде чем ударить на врага, окружить его, как зверя на облаве, и отрезать пути к бегству.

Так и сделали; только со стороны поля нельзя было зайти, не вспугнув неприятеля раньше времени, однако по условному знаку люди Добека должны были наброситься и с этой стороны, чтобы ни один не ушёл живым.

Добек выделил часть отряда, которая тотчас же подползла к пленным и перерезала на них путы. Они тоже должны были напасть на поморян и помочь перебить их.

Когда все было готово, хитроумный Добек выступил с мечом вперёд и, достав из-за пояса рог, дал знак ринуться на врага.

При звуке рога в лагере никто не пошевелился: полагая, что трубят свои, поморяне не всполошились. Гомон голосов и взрывы смеха становились все громче.

Вдруг из лесу высыпали поляне: стремительно налетев, они с тыла обрушились на поморян, не дав им опомниться и взяться за оружие.

Страшный крик, в котором слились сотни воплей, как гром, прокатился по лесу, и началось жестокое побоище. Пленные, вооружившись головнями и кольями, тоже с криком двинулись на врага: доведённые до отчаяния женщины вцеплялись поморянам в глотки и многих передушили, прежде чем те успели вскочить на ноги.

Только лежавшие поодаль встали, но в смятении и ужасе, позабыв об оружии, побежали, давя друг друга, к озеру или в лес, где путь им был преграждён.

Напав на лагерь сразу со всех сторон, ни Добек, ни люди его все же не успели вовремя добежать до холма, где стояли князья и немцы.

Закованные в железо люди увидели с горки, что бьют поморян, и схватились за мечи, но поздно. Поморяне, зажатые со всех сторон, беспомощно метались, падая под ударами секир и копий. Иные уползали в заросли и погибали по дороге, другие, лёжа на земле, тщетно молили о пощаде.

Кашубы, тоже стоявшие вдалеке, сразу схватились за оружие, но на них, как буря, обрушилась огромная толпа и с поля боя через тела убитых и раненых погнала к лесу, где их уже ждали другие.

Небольшая горстка немцев обступила Попелека и Лешека и, усадив их на коней, привязанных возле шатра, вместе с ними во весь опор поскакала в поле. Тёмная ночь благоприятствовала побегу. Добек и ещё человек пятнадцать верховых пустились за ними в погоню, но немцы летели с такой быстротой, что догнать их было невозможно.

Вскоре Добек возвратился — в надежде на то, что, скитаясь по опустошённой стране, все они будут захвачены или перебиты.

Побоище в лагере было возмездием за страшные злодеяния. Мало кто ушёл оттуда живым. Поморян убивали их же мечами, валявшимися на земле, а заготовленным ими лыком вязали тех, что молили о пощаде, обещая за себя выкуп.

Пленники, за минуту до этого стенавшие в путах, не надеясь уже увидеть родной дом, словно заново родились на свет: обезумев от радости, они целовали ноги своим спасителям или, как пьяные, добивали раненых на поле боя.

Победа была огромная: мало кто успел бежать не только из поморян, но и кашубов, которые сразу показали спину; этих тоже большую часть перебили по дороге.

К полуночи все было кончено; великая радость изливалась в песнях, разносившихся по лесу. Добек, лёжа под дубом, утирал пот со лба. Тотчас же он приказал водрузить на поле боя копья со священными хоругвями и разжечь костры, а трупы, сняв с них одежды, сложить в кучу и предать огню.

Пленники принялись таскать сучья и подкатывать бревна. Тела убитых бросали в озеро или жгли на кострах, и огненные холмы, вздымавшиеся на поле брани, далеко вокруг заревом возвестили победу. У костров расположились люди Добека, распевая песни.

Всевозможной добычи — мечей, луков, ножей и секир, щитов, обтянутых шкурами и обитых листами железа, — было такое множество, что их свалили, как груду дров. Женщины, старики и дети, освобождённые из плена, толпясь вокруг огней, рассказывали о перенесённых муках и благодарили своих заступников. Казалось, мало кого из врагов оставили в живых, однако захваченных в плен набралось свыше сотни. Их сразу же крепко связали верёвками или лыком и гурьбой погнали на то место, где недавно ещё, стеная, лежали свои.

Когда все успокоилось, старейшины подошли к пленным посмотреть, не скрывается ли среди них кто-нибудь из знати или военачальников. Но они лежали лицом вниз, и приходилось за волосы поднимать им головы, чтобы взглянуть в глаза. Поморяне были диким народом, не привыкшим смиряться и просить пощады. Закрыв руками лоб и глаза, они лежали, не издавая ни единого стона, хотя верёвка до крови впивалась им в тела и раны кровоточили.

Не один заупрямившийся пленник, когда его насильно заставляли поднять голову, в бешенстве вскакивал и откусывал палец победителю, хоть и знал, что его немедля пронзят насквозь копьём.

Пленных осматривали Добек, Людек, сын Виша, и Больно Каня: они шли, пиная ногами не желающих встать, как вдруг Людек заметил в стороне рыжего человека, связанного верёвкой, который вскинул на него глаза и поспешил спрятаться за спину товарища. Мигом его за ноги выволокли из толпы, а Людек, увидев его испачканное лицо, гневно вскричал:

— Вот! Это он, верно, привёл их сюда, разузнав заранее дорогу! Он немец, я его знаю, зовут его Хенго; под видом торговца он ходил по домам, был и у моего отца, ломал с нами хлеб, а когда разведал местность, привёл сюда немцев, которым служит против нас…

— На сук негодяя! — запальчиво крикнул Добек.

Но Людек его удержал.

— Нет, дайте его мне, я набью ему на ноги колодки и впрягу в соху, здоровьем он крепок, будет работать вместо вола. Пусть живёт, он был нашим гостем, и я не хочу, чтобы он умер по моему навету.

Подбежала челядь Людека, чтоб его увести, но Хенго, повалившись в ноги, заплакал, прося пощады. Он клялся, что был неповинен в измене и что князья силой его захватили, зная, что он бывал у полян, но дороги он им не показывал, а шёл с ними под страхом смерти. Однако никто ему не поверил, и в путах его увели прочь.

Ликующие дружины собрались на поле брани и расположились отдыхать, возложив благодарственные жертвоприношения богам за дарованную победу.

В костры, на которых сжигали трупы, подкинули дров, и они ярко разгорелись — ночь стала, как день. Вокруг трепетали, словно облитые золотом, леса, алели заревом поля, а громадные столбы пурпурного дыма, выросшие над бором и холмами, разносили далеко вокруг ужас одним и предчувствие победы другим.

Снова кипели котлы, жарили и варили пищу, военачальники уселись перевязывать раны, рассказывая о сражении, а челядь тем временем сваливала добычу — отдельно щиты, отдельно одежду и мечи. Тут было из чего выбрать и что поделить. Враги, грабившие поселения, тащили с собой множество всякого добра — о такой богатой добыче тут никогда и не слыхивали. Оттого-то столь велика была радость челяди…

О погоне за остатками кашубов и немцев никто уже не помышлял, кметы говорили, что князья, устрашившись поражения, второй раз не отважатся совершить набег и не найдут так скоро поморян и кашубов себе на подмогу, а немцев не смогут привести в такую даль.

Теперь в лагере всего было в изобилье: вражеские войска, разорявшие все на своём пути, везли с собой даже бочки меду и пива, а на опушке леса в засеках стояли угнанные стада. Часть скота забили, чтоб накормить людей, и празднество с жертвоприношениями затянулось на всю ночь.

К утру после весёлой, изобильной трапезы все перепились, и если бы в это время на поле брани возвратилась горстка кашубов, она могла бы легко одержать победу над пирующими полянами.

Только освобождённые полянами пленники, едва начался день, поблагодарили спасителей и, отыскав в стаде принадлежавшую им скотину, стали расходиться по своим сожжённым дворам. Остальные, выставив охрану, так и уснули прямо на земле.

Солнце уже высоко стояло, когда они понемногу начали просыпаться, но к этому времени все проголодались, а принявшись за мясо, пиво и мёд, снова пропировали до ночи.

Когда их застигла темнота, уже поздно было трогаться в путь, все чувствовали себя усталыми — и снова заночевали на поле брани. Здесь донимал их, правда, зловонный запах гари от сожжённых трупов. Но они улеглись подальше от костров, подкинув сучьев в огонь, чтоб тела сгорели дотла.

Вечером Людек велел привести к нему Хенго, из жалости накормил его и вместе с Добеком стал допрашивать. Немца подозревали в том, что он знал больше, чем признавался. Но, несмотря на угрозы, почти ничего не удалось у него выведать. Он только уверял, что у деда молодых князей, который жил за границей на Лабе, достаточно вооружённых людей, чтоб отомстить за дочь и помочь внукам, и что он готов на все. О самих князьях Хенго сказал, что они тоже крайне ожесточены и отважны, а потому, если не смогут вернуться к себе в вотчину, будут непрестанно беспокоить полян. Дал он также понять, что примирения нетрудно будет достигнуть, стоит только постараться.

С тем и отослали его назад. Добек пошёл совещаться с военачальниками, что предпринимать дальше: идти ли на границу мстить поморянам за непрестанные набеги, или расходиться по домам. Окрылённые победой, все готовы были идти хоть на край света и воевать: порешили по крайней мере опустошить рубежи и попугать врага на его же земле. Выступить должны были на заре. Лишь Людек и Доман, которым вверили пленных поморян, возвращались назад, чтоб сопровождать их и как невольников раздать кметам. Рано утром войско выступило в поход, взвились знамёна, конники сели на коней, выстроилась пехота. Челядь Людека, которая должна была вести пленных, бросилась хлестать их бичами, чтоб заставить встать с земли. Страшное зрелище являли эти доведённые до отчаяния дикари, которые, не желая смириться со своей участью, выли, рвались и метались, пока их бичом, как стадо, не заставили идти. Гнали их пешком, со скрученными назад руками, связав всех вместе и оцепив верховыми. Они шли, не имея возможности не только убежать, но даже шевельнуться, не увлекая за собой остальных. Полуголые, оборванные, раненые, они плелись, падали и выли. Самых упорных привязывали к конским хвостам. Хенго вёл на постромке сам Людек, боясь, что он ускользнёт.

В то время как Добек шёл к границе, сын Виша возвращался с пленниками и добрыми вестями, раздавая в усадьбы по нескольку невольников, что к жатве было очень кстати.

После ночного зарева, навеявшего ужас на всех, вестника победы везде встречали с великой радостью. Люди сбегались посмотреть на пленных разбойников, осыпали их проклятиями и ударами. Оставшимся набили колодки, чтоб они не могли сбежать.

Однако старейшины завидовали победе Добека, быть может опасаясь, что, имея в своих руках войско, он захватит власть. Их тревожило и то, что он не скоро возвратится и что выборы князя снова откладываются.

Недовольно брюзжа, они повторяли прорицание, которое повелевало им выбрать смиренного, малого и бедного.

Мышки и Лешеки снова объезжали своих. И те, и другие часто останавливались перед усадьбой Пястуна, требовали совета и упрекали его в том, что своими пчёлами он дорожит больше, чем общим делом.

Старик, улыбаясь, отмалчивался.

— Если бы мог я помочь, — говорил он, — с великой охотой приложил бы руку. Но что могу я, бедный человек, если вы при своём могуществе ничего не в силах сделать? Тут надо просить богов, а не людей, чтоб они нам помогли. Да, легче было свергнуть плохого, чем согласно выбрать хорошего.

Лешеков никто не хотел, боясь, что они будут мстить за свой род. Мышков тоже страшились, полагая, что они станут преследовать своих недругов и противников. Спокойствие, которое временно обеспечивала победа, позволяло передохнуть и подготовить новое вече.

Знатные кметы уже почувствовали, что никого из них остальные не допустят к власти. Прорицание тоже ни у кого не шло из головы, рождая мысль об избрании такого, который по смирению и бедности своей из благодарности за честь и возвеличение был бы им покорён. Оставалось только подыскать подходящего.

Но на каждое имя приходилось больше тех, что были против него, нежели желающих его поддержать.