Старое предание. Роман из жизни IX века

XXVII

Весть об избрании Пястуна в несколько дней обошла весь край, переходя из дома в дом. Чем дальше от Гопла, тем больше отклонялся от истины рассказ о необыкновенном прорицании и воле богов: слушая его, все диву давались… И все верили, что это было предопределение богов, которые вершат судьбы мира… Явились какие-то чужие, никому не ведомые люди, точно они для того лишь были ниспосланы, чтобы изречь слово, которому даже самые знатные не могли противиться, ибо тогда вече единодушно и единогласно вызвало из лесу старого бортника и, разыскав его, когда он бежал, заставило княжить.

Только Лешеки и их приверженцы, связанные с ними узами крови, не смели ничего сказать, но сильно приуныли. Они боялись, что всех, кто принадлежит к их роду, уничтожат из мести.

— Старый Милош, глава рода, больше не показывался на вече. Он заперся со слепым Лешеком в своём уединённом городище, выставил стражу, удвоил караулы — и от всего устранился. Жил он теперь лишь одной надеждой: дождаться внука от своего ослепшего дитяти и в нём вновь возродиться.

Лешеку нашли жену; старая мать стала нянчить двоих детей, неусыпно оберегая обоих. В жены ему дали пятнадцатилетнюю девочку, но и он, ослепнув, обратился в дитя, и, словно едва начиная жизнь, они играли подле матери под сенью старых дубов. Жена Лешека, которую звали Белкой, усевшись рядом со своим слепцом, пела ему песни, он играл на гуслях, а старая мать рассказывала им сказки о богатырях, и так понемногу шло время.

Порой отец тайком прислушивался к весёлому лепету скорбной четы, но не показывался и не вступал в разговор, боясь каким-нибудь неосторожным словом напомнить о перенесённых муках и горе. И он и мать хотели скрасить жизнь несчастному калеке, для которого весь мир теперь сосредоточился в одном голосе и одном сердце.

Незаметно, ничем не отличаясь, проходили день за днём; редко слышался у ворот голос чужого человека, ещё реже кого-нибудь впускали в городище. Бумир с другими старейшинами неоднократно пытался увидеть Милоша. Но только раз старик велел впустить их, сказал, что не желает ни во что вмешиваться, и с тем отправил, а когда они снова явились, надеясь настоять на своём, им даже не отперли ворот.

В один из первых дней после избрания Пястуна, когда Лешеки начали тревожиться за себя, кто-то громко постучался в ворота; было это в полдень.

Старый Милош лежал в стороне под дубом; под другим, прислонясь к толстому стволу, сидели Лешек и Белка; старая мать, как всегда, была с ними. К Белке стаями слетались голуби с деревьев, а она сыпала им зерно. Возле Лешека лежали его любимые собаки, и он часто их гладил, У ног старого Милоша вытянулся, урча, медведь, с которым он никогда не расставался, и скакали две ручные сороки. Когда послышался шум у ворот, голуби взлетели на дерево, собаки вскочили и залились лаем, медведь, не поднимая морды, зарычал, а сороки яростно застрекотали, то вприпрыжку бегая по земле, то присаживаясь на ветви.

Тем временем слуга поднялся на верхний помост посмотреть, кто приехал.

У ворот стояло двое людей, укутанных с головы до ног в поношенные епанчи, вид у них был убогий и жалкий. За минуту до этого стража, расхаживавшая по валу, видела, как они быстрым шагом вышли из лесу, где, должно быть, оставили лошадей.

Слуга не мог разглядеть лица пришельцев, но по движениям и голосам их догадался, что они молоды. Оба нетерпеливо требовали, чтобы их впустили поговорить с Милошем.

Страж отказал им.

— Князь болен, к нему никого не пускают.

Они продолжали настаивать и браниться, но тщетно.

Наконец, один из них, особенно рьяно осаждавший ворота, снял с пальца перстень и, показав его слуге, велел немедленно отнести господину.

Открыв глазок в воротах, слуга взял перстень или, вернее, половину перстня, державшегося только на цепочке, затем поплёлся к своему господину, лежавшему под дубом, и вручил его, низко кланяясь.

Милош поглядел, вздохнул, смахнул слезу, скатившуюся по лицу, крикнул жене, чтобы она увела детей в дом, и велел впустить этих гостей.

Сад сразу опустел, даже собаки ушли за Лешеком. Наконец, отодвинули засовы и отперли ворота: пришельцы медленно вошли во двор. Едва переступив вал, они преобразились: вдруг изменились их лица и осанка. Там они стояли, смиренно съёжившись, тут плечи у них расправились, поднялись головы и заблестели глаза.

То были Лешек и Попелек — сыновья Хвостека.

Презрительно поглядывая по сторонам, они направились к Милошу, который при виде их слегка приподнялся, но не встал им навстречу. Он только повернул голову, чтобы разглядеть их издали. Когда они встали перед ним, он приветствовал их движением руки, но ничего не сказал.

Тогда заговорил старший:

— Мы пробрались к вам, князь, с опасностью для жизни, ибо нас, законных наследников, травят здесь, как диких зверей. Между тем вы тут сидите взаперти, не желая защищать права своего рода… Пришли мы, чтобы принудить вас помочь нам и дать людей.

Милош грозно поглядел на обоих.

— Вы? Меня? Принудить? — медленно переспросил он.

— Да, — продолжал старший, — да, я унаследовал власть от своего отца… и хоть молод ещё, все же я господин этого края и ваш. А уж собственному роду и крови я ни в коем случае не позволю восстать против меня.

Милош слушал, время от времени глаза его загорались; медведь, лежавший у его ног, почуяв по голосу чужих, злобно рычал. Казалось, он только ждал знака, чтобы наброситься на них.

— Мы должны отвоевать, — говорил старший, — и нашу землю и городище. Все Лешеки обязаны идти с нами. А эту чернь, поднявшую голову, пора подавить, выжить отсюда, обуздать или уничтожить.

Он говорил медленно, поминутно останавливаясь и выжидая, не отзовётся ли Милош. Князь молчал.

— Мы оба пришли спросить вас, за кого вы стоите — за нас или за этот сброд и мужичьё?

Старый Милош, видимо, кипел яростью, но сдерживался и молчал. Только изредка вспыхивали глаза из-под набухших век, и он кусал свой сивый ус, а его огромная, исхудалая и костлявая рука, лежавшая на коленях, нетерпеливо подрагивала.

Последний вопрос, брошенный с вызовом, наконец вывел его из себя.

Рука его взметнулась.

— Ни за вас, ни за них! — крикнул он в гневе. — Вас я не знаю и знать не хочу. Вы тут стоите передо мной, оба живые и здоровые, а где мои сыновья?.. Как осмелились вы… вы… явиться сюда?.. Будто не ведомо вам, что по велению вашего отца один мой сын убит, а другой ослеплён? Вы явились напомнить мне о том, что кровь детей моих велит мне тотчас же одного из вас убить, а другому выколоть глаза и бросить их собакам.

Сыновья Хвостека вспыхнули и, невольно схватившись за мечи, испуганно переглянулись.

Старик вглядывался в их юные, цветущие лица, в блестящие их глаза, и все сильней овладевали им гнев и скорбь. Молодые князья молчали.

— Вы… мне… здесь, в моем же доме, смеете приказывать… меня принуждать! Вы… меня!..

Старший покраснел от гнева.

— Я имею на это такое же право, как отец! — вскричал он, топнув ногой и гордо вскинув голову. — Я призываю вас вступить в войну за наш и за ваш же род. Отец мой повелел убить вашего сына за то, что он восстал против него и бунтовал, а другой лишился глаз, оттого что вслед за братом поступал так же, как и тот… благодарите, что он оставил ему жизнь.

Милош вдруг поднялся с земли, выхватил из-за пазухи рог, поднёс его к губам и затрубил.

Со всех сторон во двор стала сбегаться челядь. Сыновья Хвостека, не зная, что их ждёт, слегка побледнели и, встав плечом к плечу, крепче сжали мечи.

Бежавший впереди старый слуга князя с ужасом глядел на своего господина. Милош, поднявшись во весь рост, трясся от гнева; показывая рукой на молодых князей, он вскричал сдавленным голосом:

— Связать обоих… и бросить их в яму! В яму!

— Нас связать? — загремел старший, бросаясь к Милошу. — Ты осмелишься?

— Вы сами шли на это, отдавшись в мои руки, чтобы я мог отомстить за моих сынов… Кровь, пролитая ими, требует вашей… Один из вас погибнет, и ослепнет другой.

Отвернувшись, он показал на них рукой сбежавшимся людям.

— Связать их!.. В темницу!..

Челядь ринулась на князей, которые, встав спиной друг к другу, выхватили мечи, готовясь защищаться. Вдруг один из слуг бросился на колени и, схватив за ноги младшего, повалил его наземь, остальные уже хватали их за руки.

Поднялся крик, шум. Через минуту оба лежали на земле со связанными руками.

На шум из дома выбежали женщины, слуги, во двор высыпали все, кто тут жил, заливались лаем собаки, и, встав на задние лапы, ревел медведь. Обоих князей повели в темницу.

То был не склеп, а тёмная обшитая толстыми досками яма, вырытая наполовину в земле, наполовину в валу, которую закрывала, как колодец, тяжёлая крышка. Узкий, длинный ход вёл вниз, в сырую пещеру.

Сыновья Хвостека отчаянно вырывались, наконец, то подталкивая, то волоча по земле, их потащили обоих и, несмотря на сопротивление, бросили в яму, поспешно задвинули крышку и завалили её тяжёлым камнем.

Шум сразу затих. Старый Милош, страшно стеная, разорвал на груди рубаху и, шагая по двору взад и вперёд, вздыхал, тёр лоб и ломал руки, а ветер развевал его длинную седую бороду.

Казалось, он боролся с собой. Минутами лицо его смягчалось, но потом вдруг искажалось дикой злобой, снова светлело и снова омрачалось печалью. Его обуревала жажда мщения, но те, кому он хотел отомстить за своих детей, были его внуками, сиротами без отца и матери.

Между тем как Милош метался, готовый позвать Гулю для исполнения приговора, в доме его, несмотря на тишину, всеми овладело беспокойство и страх.

Люди Милоша узнали сыновей последнего князя и, хотя, повинуясь приказу, учинили над ними расправу, были потрясены и ужасались тому, что пришлось им сделать.

В сердцах их пробудилась жалость.

Вся челядь Лешеков душой была на их стороне. Рабски повинуясь, они были рабски привязаны к своим господам. Необычный ропот слышался среди них, когда они издали поглядывали на Милоша, крупными шагами расхаживавшего по саду и разговаривавшего вслух с самим собой.

Гуля, которого звали также Обром, стоял неподалёку, чувствуя, что может понадобиться. Князь Милош и сам отличался огромным ростом и силой. В ту пору не один род славился ею, но палач Гуля всех превосходил ростом и мощью. Говорили, что был он потомком обров[67] которые некогда покорили дулебов и, глумясь над ними, впрягали их в возы для своих женщин, покуда потомки несчастных не одержали победу и не прогнали прочь своих покорителей. Гуля Обр был лишь получеловеком, скорей уподобляясь приручённому зверю, вроде медведя, всегда лежавшего у ног старого Милоша. Ни в одну дверь он не мог войти, не согнувшись пополам; воз с сеном поднимал на плечи и нёс, как другие охапку сена. Ни один зверь не мог его побороть, а людей он сминал в руке, как солому. С головы до ног он покрыт был густым волосом и почти не нуждался в одежде. Ел Гуля чаще всего сырое мясо, а зимой спал в снегу. Самые жестокие приказания исполнял он, как приятное развлечение. Когда с ним заговаривали, он отвечал хохотом и нечленораздельным мычанием. В городище Гуля заменял многих, оттого что ни взбесившийся жеребец, ни другие звери не были ему страшны, лишь бы он поймал их.

Князь уже несколько раз обращал к нему взоры, а Обр, беспокойно переминаясь, поглядывал на своего господина; ему было нужно лишь мановение руки, и его он ждал. Трижды Милош поворачивал к нему голову, но в последний миг слово замирало на его устах.

Вдруг в ворота громко постучались, и послышались крики каких-то людей, требующих, чтобы им вернули молодых князей.

Слуга, поднявшись на помост, увидел внизу вооружённую толпу, к которой поминутно присоединялись все новые отряды, выходившие из лесу. По одежде и оружию легко было узнать немцев, поморян и кашубов, а среди них домочадцев Лешеков, которые смешивались с войском. Все громче и нетерпеливей становились крики толпы, явившейся за князьями.

Милоша охватило желание приказать Обру удавить обоих и выбросить за ворота их трупы.

С минуты на минуту возрастала толпа, осаждавшая ворота: войско, скрывавшееся в лесу, по сигналу стягивалось к городищу и окружало его со всех сторон. Стоявшие впереди настойчиво требовали выдачи своих князей. Стража, высыпав на вал, что-то кричала в ответ, вступив в перебранку с врагами, как то было в обычае в ту пору. Старший дружинник, увидев войска, стоявшие у ворот, в ужасе бросился к Милошу донести о нашествии врагов и о том, что городище не выдержит их натиска. Однако старик нимало не испугался и с проклятием прогнал прочь верного слугу.

Прибежала жена, пришёл и слепой его сын, но никто не мог уговорить взбешённого старца. Приезд сыновей Хвостека, напомнив ему о несчастье собственных его детей, с особой остротой вызвал в нём жажду мщения. И все же он не отваживался отдать приказание, готовое сорваться с его уст.

Между тем наступил вечер, но и в темноте по-прежнему раздавались крики толпы, расположившейся лагерем возле городища. Ни с той, ни с другой стороны не решались ещё начать бой и пока воздерживались от нападения, только переругивались изрыгая непотребные слова.

. Настала ночь, тёмная до черноты, даже звезды не могли разогнать сгустившийся мрак. Князь ещё ничего не сказал, хотя и позвал Обра, который стоял перед ним, заглядывая ему в глаза.

Уже поздней ночью слуга подошёл к воротам и крикнул военачальникам, требующим выдачи Лешеков, что, если они осмелятся напасть на городище, тотчас же слетят головы у обоих князей.

Несмотря на темноту, вся стража в полном вооружении выстроилась на валу. То были люди, чьи деды и прадеды служили этому роду; родившись рабами Лешеков, они привыкли к ним и, взирая на то, что происходило нынче, сожалели о минувших временах. Челядь Милоша помнила отца Попелека и свою службу при его дворе.

Милош был суров, его боялись, и жизнь тут была нестерпимо тягостна. Ночью перебранка у ворот незаметно перешла в перешёптывания и подстрекательства к измене.

В то время как Милош, расхаживая вдали, терзался внутренней борьбой, раздумывая, отомстить ли сыновьям Хвостека, или отпустить их с миром, приверженцы Лешеков подкупали его людей, которые должны были отпереть ворота.

Под утро, когда все затихло и, казалось, обе стороны, утомлённые ночным бдением, уснули, ворота бесшумно распахнулись, и ворвался отряд вооружённых всадников, а за ними и вся толпа ввалилась в городище. Затрещали ворота под напором ломившихся войск, и этот шум разбудил Милоша.

Когда старый князь, окружённый кучкой верных людей, среди которых был и Обр, с копьём в руке двинулся к воротам, домом его уже завладели немцы и поморяне: с криком и шумом они разбежались по двору, наводнив городище. Кто-то отвалил камень с ямы, где томились в заточении молодые князья, и выпустил их из темницы.

Рассвирепевшие люди, охваченные мстительной злобой, бросились резать и убивать. Первым пал старый Милош, пронзённый копьём. Обр, стоявший подле него, схватив несколько человек, размозжил им черепа о стволы дубов, но подоспели поморяне, сбили его с ног и, кучей навалившись на него, задушили. Другие ворвались в терем и, перед тем как его поджечь, дочиста разграбили, поспешно хватая добычу, а заодно закололи всех, кто тут был, не пощадив ни женщин, ни детей.

Утро встало над кровавым побоищем, устланным трупами; даже изменников, открывших ворота, перебили озверевшие пришельцы, никого не оставив в живых.

Пьяные дикари горланили, радуясь своей победе.

Под сенью дубов, среди трупов, стояли бледные от ужаса сыновья Хвостека, потрясённые близостью смерти, от которой они едва спаслись, и несчастьем, вызванным их собственной дерзостью.

Только днём они заметили, что Бумир и остальные Лешеки, которые доныне им сопутствовали, покинули их и скрылись.

Они поняли, что эта победа и кровавая месть были их поражением.

Последние из родичей, в ком они находили поддержку, отступились от них. Сыновья Хвостека остались одни с горсткой немцев и наёмниками, которые в любую минуту могли наброситься и на них.

Двор являл страшное зрелище. Кучами валялись где попало ограбленные трупы. В стороне лежали седобородый Милош, старая жена его, слепой Лешек, а подле них — перебитые собаки, задушенный Обр и медведь, пронзённый несколькими копьями. На вершине дуба перелетали с ветки на ветку перепуганные голуби и стрекотали две сороки.

Остатки стражи забились по углам, но их выволокли во двор и связали. Белку кашубы оставили в живых и, скрутив её верёвкой, заплаканную, обрызганную кровью, привели в дар победителям. Несчастная упала наземь подле трупа Лешека и, закрыв руками лицо, страшно выла, голося по покойнику.

С весёлыми песнями дикари увязывали награбленное добро и, навьючив добычей лошадей, уводили их со двора.

Среди старых дубов пылал опустевший дом. Послышалась команда выступать, и войска, огибая вал, медленно залили равнину.

Длинной вереницей тянулись они из ворот и, входя в лес, скрывались в чаще. Впереди теснилась густая толпа, постепенно она редела, а в конце кучками тащился пьяный сброд и поодиночке шли разбойники, не желавшие делиться захваченной добычей.

Но вот и последний прошёл по проторённой в поле дороге и исчез в лесу.

С другой стороны из чащи вышел слепой гусляр с маленьким поводырём, который вёл его к валу. Ветер доносил с пожарища запах гари. Гусляр остановился в воротах, нащупал палкой лежавший на земле труп… Мальчик, дрожа, прижался к нему и заплакал.

— Старый Милош лежит с пронзённой грудью… слепой Лешек истекает кровью… труп на трупе… ни души живой…

Ноги подкосились у старца, он опустился на камень у ворот. Рука его сама тянулась к струнам, но не лилась сегодня песнь из его уст…

Он мог лишь причитать: