Ставка на невинность (СИ)

Глава 28. Овощной день

Это что еще за заявления?

Я застываю и, как террористы на ликероводочном заводе, не могу внятно сформулировать свои требования.

— Чего застыла? Шустрее!

Охренеть!

Кто-то совсем берега попутал!

— Может, так справимся? Не раздеваясь? — мой голос сочится ядом. — Ты же говорил, у тебя обширный опыт.

— Ты это будешь надевать прямо на пальто? — изумляется Герман.

— Что это?

Честно говоря, у меня в этот миг перед глазами проносится калейдоскоп нарядов из секс-шопа: горничная там, медсестра, полицейская…

— Сама полюбуйся. Оно там, — и тычет пальцем в сторону комнаты.

Что ж, там такое?

Снимаю пальто и сапоги и, крадучись, иду на разведку, опасаясь подставы от Бергмана.

А в гостиной на огромном бежевом кожаном диване разложено реально Оно…

Хрень приковывает к себе все внимание, не позволяя даже секунду его уделить интерьеру.

Два очумительных свитера.

Огромные рыжие вязаные монстры оттенка бешеного апельсина с аппликацией на груди. На первом какой-то гном, а на другом — тыква. Подцепив последний на палец, я понимаю, что он ещё и тяжеленный нехило.

Шкура с жопы дракона, не иначе. В нём стрела лучника застрянет.

Я перевожу скорбный взгляд на Бергмана:

— За что?

— Не за что, а для чего, — ехидно поправляет меня он.

— И нах… гмх… и зачем? — тоскливо переспрашиваю я.

— Чтобы «соответствовать выбранной тематике». Там вся квартира в тыквах.

— Роза Моисеевна, — догадываюсь я.

— Нет. Подкидыш. «Я художник, я так вижу» …

Ну, я в этом участвовать не собираюсь и уверенно озвучиваю свою позицию:

— Я это не надену.

Хотя бы потому что оранжевый мне не идет ни в каком виде.

— Наденешь, — рявкает Герман. — Я не собираюсь один, как придурок, стоять в этой похабщине.

С самым грозным видом подходит и нависает надо мной. Авторитетом, блин, давит.

— То есть, если придурков будет двое, тебе станет легче? — закатываю я глаза.

— Естественно, меня заставила страдать Элька, а я заставлю тебя. Это справедливо. И потом твои парадные наряды не лучше. Чего стоит только бархатная плащ-палатка.

Уел.

Ладно уж. Позориться, так вместе. В конце концов, он на место поставил Лосева. Будем считать, отдаю долг.

Но надевать уродца на свой джемпер — это гарантированно получить тепловой удар. Отопительный сезон в разгаре, а свитерок явно предназначен для сна на снегу в безветренную погоду.

Вздохнув, я капитулирую.

— Где я могу переоде…

Слова застревают в горле, потому что Герман, не заморачиваясь, снимает водолазку, вызывая у меня при этом слюноотделение.

— Тут. В свою спальню я тебя не пущу, а то ты опять начнешь свои динамо-штучки, — склочничает Бергман.

Я аж давлюсь от такой наглости. Во-первых, обвинения откровенно несправедливые, а во-вторых, просто не надо ходить за мной в спальню, когда я там переодеваюсь! Похоже, такой вариант Гере в голову вообще не приходит.

— Ну без спальни я обойдусь, есть же ванная и ещё одна комната. Это же, очевидно, трёшка.

— Разведываешь? Или ты там опять голая? — взор Бергмана буравит джемпер на груди.

— Не голая, — фыркаю я.

— Тогда тут переодевайся. Я не верю тебе на слово.

Ах ты говнюк! Смутить решил?

Психанув, отворачиваюсь и стаскиваю джемпер.

— У тебя до сих пор следы от купальника, — задумчиво комментирует Герман, судя по всему и не подумавший отвернуться.

— Что тебя удивляет?

— Я думал ты на пляже в гидрокостюме загораешь…

— В следующий раз буду без купальника, чтоб тебя не смущать, — ржу я и тянусь за свитером.

— А мой подарок почему не носишь? — слышу я в недрах вязаного кокона.

Ну, писец вообще.

— Я чередую подношения поклонников, — рявкаю я.

Вопросики у него, конечно.

Бергман затыкается.

Натягиваю свитер, и меня почти прибивает к полу, как одинокую камышину.

Обернувшись к Герману я честно обещаю:

— Я сдохну.

Зверюга жутко колется, и от нее все чешется.

Поскрёбывая перси, я уныло смотрю на Бергмана, который в отличие от меня даже в этом ужасе выглядит охренительно. Такой себе суровый мамин пирожочек, который сейчас скинет шкурку, под ней… Ой. Об этом не будем.

— Мы быстро. Я не в том настроении, чтобы это все затягивать.

Пока Гера закрывает квартиру, из соседней двери высовывается давешний пацан.

Я к этому готова и с интересом жду его очередного пассажа.

Окинув меня взглядом, он пялится в район моей груди, которая благодаря свитеру выглядит, как будто я полродины вскормила.

— Какие тыквы! — искренне восхищается он.

— Так, — рычит Бергман. — Это мои тыквы, и я их ем. А ты по своей тыкве сейчас у меня получишь.

Ойкнув, пацан скрывается за дверью, и до нас доносится:

— Мам, Гера совсем плох. Он теперь сыроед!

Бергман медленно закрывает глаза, делает долгий выдох и под мое хихиканье толкает дверь к Розе Моисеевне.

Она не заперта, и нас сразу встречают вкусные запахи выпечки и специй.

Снует деловито Элька, похожая на мандаринку, в рыжей замшевой юбке и оливковой рубашечке, плывет нам на встречу Роза Моисеевна, тоже ограничившаяся скромным декором в виде кирпичного цвета шарфа.

— Хорошо, что хоть вы вовремя, — радуется она, пока я сверлю рыжую ненавидящим взглядом. Вот что я ей сделала? Все люди как люди, одна я как бахчевая грядка. — А то некоторые Федорасы так до сих пор и не приехали…

Эля, строя невинный вид, лишь молча разводит руками. Мол, ты попала под раздачу.

— Что за Федорасы? — шепотом уточняю у Бергмана.

— Раевский.

— Он же Олег, — удивляюсь я.

— Он многогранный.

Элька встревает, чтобы тему ее парня оставили в покое:

— Пока групповое фото откладывается, давайте я вас вдвоем пофоткаю.

— Не надо! — в один голос мы с Бергманом открещиваемся.

— Надо-надо, — Роза Моисеевна сверлит нас своим прищуром. — И что это мы упираемся? Неужели стесняшки?

Герман, как главная стесняшка, закашливается, а я покрываюсь красными пятнами, вспоминая нашу последнюю встречу.

— Идемте, — ржет уже в голос рыжая. — Я там кресло украсила, сейчас на нем и отснимем.

Переступая через тыквы, мы обреченно плетемся к фотозоне.

Кресло украшено шикарно: уютный плед, красивая думочка в осенних оттенках, на спинке кресла, распушив шерсть, сидит рыжий котенок.

— Мам, ты же говорила, у тебя аллергия, — ехидно вопрошает Бергман.

— Прошла, — невозмутимо отвечает Роза Моисеевна. — Вы пока сфотографируйтесь, а я нам чаю сделаю. С настоечкой.

А я все смотрю на кресло и понимаю, что настоечка мне необходима.

Оно слишком узкое для двоих.

Подтверждая мои подозрения, рыжая стерва командует:

— Дядя, садись в кресло и бери Яну на коленки…

— А может, он за спинкой встанет, — жалобно блею я.

— Тогда не будет видно красивый свитер, — злорадно пресекает мои надежды Эля, стремящаяся запечатлеть позор дяди.

И начинается наше мучение. Меня заставляют елозить на коленях Геры, который с каждой минутой сопит все сердитее, обнимать его за шею, Бергману приходится класть руки мне в разные труднодоступные места, прижиматься губами к моему виску…

В общем, через десять минут, когда на горизонте появляется Роза Моисеевна, мы с Герой взмыленные, злые и готовы начать убивать.

Роза Моисеевна же, ставя чашки на столик рядом с креслом, отвлекается на кота и неловко повернувшись, выплескивает чай на проклятущий свитер.

Я сначала взвизгиваю, потому что ожидаю кипятка, но то ли чай не так горяч, то ли свитер спасает от всего, так что обходится без травм.

— Деточка, прости старую. Я дам тебе сейчас рубашечку переодеться… — хлопочет Роза Моисеевна.

Элька за ее спиной ржет как конь, уронив лицо в ладони.

— Да не надо… — теряюсь я. — У меня джемпер есть…

— Ты соглашайся, а то опять, что-нибудь прольется, а так хоть будет в чем домой ехать, — завывает рыжая в обнимку с фотоаппаратом.

— Да-да… Мало ли, — поддакивает Роза Моисеевна. — Я в комнату занесу рубашку. Гера помоги девочке переодеться…

— Девочке уже много лет, она справится! — отзывается Гера, который безнаказанно щупает мокрое пятно на мне.

— Я могу помочь, — раздается внезапно откуда-то из угла комнаты.

Я приглядываюсь, а там скукожился прыщавый очкастый вьюнош лет девятнадцати, незамеченный мной ранее, по причине абсолютного слияния с интерьером.

— Я сам! — взвивается Бергман и под одобрительным взглядом матери тащит меня за руку в другую комнату, ворча: — Развелось охотников на чужие тыквы, блядь…

Это все так нелепо, что меня начинает душить смех. Я смеюсь всю дорогу до комнаты и даже тогда, когда Герман закрывает ее уже изнутри. Смеюсь и не могу остановиться.

Не сразу я замечаю, что Бергман разглядывает меня со странным выражением.

— Что? — все еще хихикая, спрашиваю я.

— Левина, а Левина…

— Да?

— Мне нужна компенсация. Прямо сейчас.