Стихи 1984 – 2016

1 (Совпадение дат напоминает второе причастие...)

Совпадение дат напоминает второе причастие.

Первое было как за день до чуда, которого не произошло,

а последующие проходят с ощущеньем участия

в безнадежном мероприятии. Тебе вручают весло

и ты каменеешь на год и другой, тем не менее,

слепо шагая, как библиотекарь среди броненосцев и обезьян,

ощущая течение времени, но не изменения

внутри, и, пожалуй, глубже. Такая уж нам стезя.

В тебе все тот же ребенок. Он прослушал курс биологии,

а его мама и папа - адвентисты седьмого дня.

Ему холодно, жарко, он заложник стоматологии,

а Бог - это тот человек, что любит тебя и меня.

До известной степени, разумеется. Так, несколько раз в год,

напоминая, что он присутствует, как приходящая медсестра,

Господь простирает ладони и провозглашает: "Вот!"

И ты ощущаешь - да, это так. Ура.

1996

2 (Мясо брата)

Проснешься поутру, начертишь пару рун

потом идешь в поля, в карманах трупов шаришь.

Сожжешь посад-другой, загонишь в храм табун,

и к очагу. И мясо брата жаришь.

Вдруг - вот те на! - Христос. Ведь срам аж не могу.

А он уже идет, и в комнату заходит,

благословляет всех, садится к очагу,

берет с огня кусок и разговор заводит.

И так вот до утра.

1996

3 (Никогда я не буду себя ревновать...)

Никогда я не буду себя ревновать,

и, целуясь с тремя, засыпая с четвертой,

точно знаю одно: есть трава-мурава,

под которой мы встретимся мордою к морде.

И я буду сидеть, как Кызыл-Оглы-бей,

Попивая чаи, озирая просторы -

не снаружи просторы, а где-то в себе -

девы, ветер и жизнь. И неблизкие горы.

1996

4 (Я слышал - малый сон сродни большому сну...)

Я слышал - малый сон сродни большому сну.

Сну, от которого не ждешь ни пробужденья,

ни сновидения. Но лезешь под косу,

а там - увы! - не смерть, а новое рожденье.

Вот так и малый сон. Когда ложишься спать

с одною женщиной - рискуешь встать с другою.

Да это еще что! - иной раз она та,

но только ты не тот, а некто с бородою.

Или без бороды, но все равно другой,

и перед зеркалом с внезапным старшим братом

тебя ты слышишь вдруг, как мертвый, молодой

ты рвешься из него, но падаешь обратно.

А потому не спи, чтоб не рождаться вновь.

Ведь каждый новый мир все гаже и печальней,

все Уже голова, все зеленее кровь,

и пресловутый путь все дальше от начала.

1996

5 (Я чувствую ветер, я чувствую тьму...)

Я чувствую ветер, я чувствую тьму, я открываю глаза.

Это существование. Это падение прямо

вниз, как игральная карта. Я вряд ли успею сказать:

- Не рожай меня, мама.

Но метаболизм изменяется - и изменяется мир,

становясь протяженностью с женщиной посередине.

Становясь некой сферою с женщиной где-то внутри,

с ощущеньем возникшего вместо копейки алтына.

Но алтына хватает на хлеб и отнюдь не хватает на хмель:

регистрация фактов наличия или отсутствия света,

положения звезд, появления хлеба в суме...

Достоверность теряется. Дом превращается в ветер.

1996

6 (Сверни ладонь трубой и посмотри на тьму...)

Сверни ладонь трубой и посмотри на тьму

и посмотри еще раз, без ладони,

и вздрогни вновь, увидев что к чему,

как дева юная, читающая сонник,

вдруг содрогается, узнав о чем мечтала,

и смотрит в зеркало, чего ли нет в глазах.

А пресловутый путь, чем дальше от начала,

тем пресловутее, но так же

путь назад.

1996

7 (Настанет день. И ты не ешь из рук...)

Настанет день. И ты не ешь из рук,

не дышишь рядом, и глаза твои - не очи,

ты не кричишь "Ау!", а говоришь "не вдруг", -

А вот Христос воскрес и заповедал прочим.

Возьми свое лицо и посмотри на свет.

Оно уже не кровь,

но золото и зелень.

И смерть уже прошла. А видимый ответ

Приходит просто так, как кошка в новоселье.

1996

8 (Иные женщины как телескоп ужасны...)

Иные женщины как телескоп ужасны.

С известным вызовом заглянешь ей в глаза -

но видишь не ответ, а некое пространство,

ночную тьму и незнакомый зодиак,

и некая рука несет тебя, сминая,

и ставит в этот круг, чтоб жить не так как жил -

нагим, дрожащим и подверженным влияньям

несуществующих в прошедшем мире сил.

1996

9 (Охотник спит. Во сне он видит небо...)

Охотник спит. Во сне он видит небо

и перелетных птиц, и Бога, и грозу.

Но жизнь еще не превратилась в эпос,

а превращается.

Когда же я проснусь

стоящим в воздухе меж ведьм и цеппелинов,

между тобою - и другой тобой,

меж Богом и грозой, сосною и осиной,

толкающим под бок себя - само собой

охотник (тоже я), очнувшись от скольженья

в неведомую даль, приличную копью -

не человеку, скажет с сожаленьем:

"Я победил. Я больше не пою." -

и превращение закончится. Отныне -

пляша, охотясь, бдя - я знаю, что уйти

из сна уже нельзя.

Но бдя и в той картине

я больше не пою - я победил.

1996

10 (Апрель - сними пальто или одень пальто...)

Апрель - сними пальто или одень пальто,

но март уже прошел, а май все за лесами,

и как-то все не так, и номера лото

мы называем вслух, как старцы, приосанясь.

Послать бы это все, и, скинув лет 500,

вновь ставшую тобой безумную старуху

расцеловать во все, пока кровавый рот

мне шепчет номера в разинутое ухо.

И дай Бог помнить вновь: мы ветер и огонь -

ни жалости к себе, ни жалости к другому,

ты выжигаешь плоть, я разрываю сон -

и мы стоим как дым над разоренным домом.

И в общем все равно, какая плоть горит,

чья выкипает кровь, кто жарится на сале -

взглянув издалека, Свидетель говорит:

- Я вижу ясный свет - такой же, как в начале.

1996

11 (Проснешься ночью - рядом никого...)

Проснешься ночью - рядом никого.

И заорешь, и свет зажжешь в квартире,

и обойдешь ее, дрожащий и нагой -

но никого. Тогда, на счет четыре,

подскочишь к зеркалу. Там тоже никого.

Нет, кто-то есть, но далеко, как в тире

темнеет силуэт, а ты, сказав "огонь"

издалека, как из другого мира -

бабах! - и я в стекле, чудесно не разбитом,

взираю на себя, без малого убитый

(или убитый), легкий и пустой,

без биографии, в неведомом сегодня,

не нужный никому, ни для чего не годный,

и, стало быть, бессмертный - как и до.

1996

12 (Любимая, цо-цо!...)

Любимая, цо-цо!

В каких иных краях

ты говоришь "вот-вот", идя на запах крови,

какой сейчас козел с цветами на рогах

идет куда ведешь, не чувствуя дурного?

Зачем тебе козел. Приди назад и пей.

Ведь это не пустяк, - и нам, как паразитам,

живущим друг на друге, по себе

не будет врозь. Так грустно быть забытым

и видеть те же сны на тех же простынях,

про то как наконец - или в конце концов -

услышу звук ключа, услышу шум в сенях

и прыгну в темноту:

Любимая, цо-цо!

1996

13 (Молчание. Полет. Пустые облака...)

Молчание. Полет. Пустые облака.

Простые сны. Отсутствию сюжета

все проще выглядеть движением песка,

происходящим в результате ветра.

Трехчасовая ночь, когда дневной ландшафт

вдруг вносят в комнату и сразу же выносят,

и бледный свет, оставшийся лежать

на некоторое время, произносит:

- Стой где поставлен, но не продолжай.

Вопроса не было, но, в качестве ответа:

вживаясь в роль сверкучего ножа,

не помнишь разницы меж Богом и туалетом.

1996

14 (На пасху ты приснишься мне - нагая...)

На пасху ты приснишься мне - нагая

или одетая - но ты приснишься. Вся

не то чтоб прежняя, не то чтобы иная,

а лишь далекая, как журавлей косяк,

летящий жрать лягух в неведомых болотах

и лепетать сквозь сон на старом языке -

всегда умышленном - без времени и рода,

где все как было, и, без линий на руке,

с лицом, рисуемым за завтраком к обеду

и за обедом к ужину, опять

стирающимся к вечеру - не ведать,

что происходит, продолжая спать.

1996

15 (Война окончена. Войска отведены...)

Война окончена. Войска отведены,

но население, подавшись в партизаны

все целиком, простор чужой страны

уже освоило. Чужими голосами

(для конспирации) друг с другом говоря,

живет чужим манером и порою

глядит как родина - а там живет, борясь,

иное населенье. И герои

уже задумчивы - вернуться бы назад.

Но завтра сабантуй, а детям в школу скоро.

И лишь войска, волнуясь и глазам

не доверяя, нервно сушат порох.

1996

16 (С того света на тот продвигается некий герой...)

С того света на тот продвигается некий герой.

Он мужчина. Он женщина. Он существо без обличья.

Он один, его несколько. В зеркало глядя, порой

сомневаешься в том, что ты весь здесь присутствуешь лично.

Взять тебя и меня - помещенные в ветхий ландшафт,

открываем глаза в тот момент, когда цепь разрушений

превращает все в прах, и движение праха назад,

в никуда, ощущаем как время и как продвиженье

с того света на этот, не помня, что некая ночь

никогда не кончается, но, относя себя к праху,

мы пытаемся вслед, чтобы время не двигалось, но

как любое движение вспять - все кончается крахом,

или все же победой, поскольку мы все еще здесь,

предстоя другу друг на пространствах неведомой ночи

без мозгов, гениталий, но с алым бантом на хвосте

на том свете, на этом и на многочисленных прочих.

1996

17 (В обычном туловище столько скрыто тайн...)

В обычном туловище столько скрыто тайн.

Вот кровь поет, пока течет без цели,

приобретая вид горящего куста,

и Бог рычит в кусте - ну а на самом деле

никто не победит, поскольку нет войны,

и мы идем скучать, покуда не герои,

не обескровлены, не вознаграждены

в почти все тот же путь - но вроде и порою.

А кровь молчит и ждет, чтобы сказать, но вне,

что эпос сформирован, что раненья

и промелькнувший мир тем краше и страшней,

и тем былиннее, чем дольше путь в забвенье.

1996

18 (Онемелые руки текут сквозь горящую плоть...)

Онемелые руки текут сквозь горящую плоть,

но, идя друг сквозь друга, и, при наложении кадров,

наблюдая картину, в которой добро или зло,

и почти достоверную, вдруг ощущаешь отраду:

так примерный герой, выживая по фабуле - для

оживленья пейзажа и для ожиданья, что будет -

не сгорает в огне, его не принимает земля,

а вода покалечит, и вынесет прочь, и забудет.

1996

19 (В медленном небе всплывает звезда о семи хоботах...)

В медленном небе всплывает звезда о семи хоботах.

Расступается почва. Земля выцветает как старый рисунок.

Воздух больше не держит и птица, оставшись в руках,

улетает в себя, оставаясь в руках словно сумма

тела вместе с полетом, полета и крови. Маршрут

пролегает над гаснущей и исчезающей твердью

неизвестной земли, но наверно домой - в пустоту

где полет превращается в кровь,

превращается в воздух и ветер.

1996

20 (Пусть электричество, сжигая темноту...)

Пусть электричество, сжигая темноту,

вновь восстанавливает комнату в деталях,

известных со вчера, но многого скоту

уже не повторить - вновь проходя по стали,

по алюминию, по меди, и, слепя

глаза стеклом с картинками иного,

оно уже не вспомнит ни тебя,

ни нас с тобой, ни многого другого.

1996

прозревая во тьме

Окончание дня порождает ужасные вещи -

завывая, по рельсам железная скачет изба,

и хрипящий народ - ненакормленный, нервный, зловещий,

из избы выпадая, уходит куда-то туда,

простирая ладони во тьму, взбудораженный крайне,

прозревая во тьме безусловные всем калачи,

прозревая во тьме добряки, невозможные ране,

над которыми пляшут во тьме золотые лучи,

опасаясь наезда, побоев, коррупции, Бога,

опасаясь найти под кроватью чужие носки,

как безумный, народ прибегает к родному порогу,

запирается дома и рвет там себя на куски.

1992-2012

чуть левее

Англичанин, оскалившись, нюхает чай,

пляшет с жалобным криком румын.

Чуть левее, зовя на подмогу врача,

тихо галлюцинируем мы.

Средь приснившихся зданий, заборов, затрат,

обстоятельств, начальств и трудов,

среди мнимых Ивана, Кузьмы и Петра,

среди выдуманных городов,

где Кузьме неминуемо снится Иван

и Ивану приснившийся Петр,

и он сам, у Петра возникающий в снах,

и так далее, и до тех пор,

пока врач появившийся звуком трубы

коллективный их сон не прервет,

и о чем-то заплачет небритый румын,

и надменный британец всплакнет.

1992-2012

хвост

Выйдешь, волнуясь, на Красную Пресню -

Пресня вся красная. Люди кричат.

Это не крик - это гордая песня,

это заветный Ильич и свеча.

Это не только свеча, но и польза.

Польза народу - известно кому.

Давеча он только мекая ползал,

нынче же бьет по затылку Фому.

Что же не верил ты в ум населенья,

в то, что возьмет да отвалится хвост?

Тут же Фома ощущает волненье

и подтверждает, что это Христос.

1992-2012

время мечты

Страшно состариться - будешь старик.

Страшно быть в яме с безумцем оставленным.

Страшно попасть под большой грузовик

и умирать в настроенье подавленном.

Страшно знамения видеть огни.

Страшно проклятую видеть осину.

Страшно, когда кровожадной свиньи

мокрый пятак упирается в спину.

Страшное, скушное время мечты.

Старые сны населению снятся.

Перекликаются ночью посты,

лают собаки, и дети боятся.

1992-2012

666. пырей и крапива

Настанет день.

Люди перестанут изображать улыбку лицом.

Перестанут жаловаться, ныть и сутулиться.

И, ломая деревья, огромное чертово колесо

покатиться вниз по безумно орущей улице.

Во всех ларьках прекратится продажа пива.

Люди замечутся, покрывшись мурашками или в поту

Тротуарные плиты взломают пырей и крапива,

и оттудова аспиды будут впиваться в пяту.

И большие надежные люди, идущие с женщиной на руке,

станут подобны орущей и прыгающей тени.

И предреченные всадники, расплескивая паркет,

с грохотом въедут в коридоры учреждений.

Вначале будут орать, но потом будет только визг.

Потом - скулеж, беспомощный,

как у щенка с обожженной безглазою мордой.

Молитвы будут сгорать в полете и золою сеяться вниз,

а потом останется невероятная тишина.

И тишина будет мертвой.

1992-2012

завтра сабантуй

Война окончена. Войска отведены,

но население, подавшись в партизаны

все целиком, простор чужой страны

уже освоило. Чужими голосами

(для конспирации) друг с другом говоря,

живет чужим манером и порою

глядит: что ж родина? - а там живет, борясь,

иное населенье. И герои

уже задумчивы - вернуться бы назад.

Но завтра сабантуй, а детям в школу скоро.

И лишь войска, волнуясь и глазам

не доверяя, нервно сушат порох.

1992-2012

сельский пейзаж после третьей мировой

Прах, немота, кошмар послесвеченья.

Гигантские сурки насилуют крестьян.

Однообразна ночь, перемещенья

забытых армий. Некий доберман

назначен старостой. Кал, пепел, недород,

явленья в облаках, дрейфующие нормы.

Сурки перевелись, зато теперь народ

зубаст, когтист, мохнат и весь уже по норам.

1992-2012