Отныне теней вопрошанье и шарпенинг. Свет
превращается в то, что скорее плагин фотошопа,
чем зачахшая оптика. Взгляд и угрюм и базед,
анимашнен - а солнце уже переходит на шепот -
напирают ябри, белки нижут на бусы покой
из багрового ландыша, зелень в рыжьё переводит
идиотская сила, ландшафт уже залит водой.
Ты стоишь в этих бусах и, фыркая, смотришь на воду.
2006
Развернешь некий свиток - а это опять небеса
от забытой земли, вавилонской смолою залитой,
и уже никого, ни козлища уже, ни овца,
ни какой-нибудь твари, в каком-нибудь омске забытой.
Вавилонское зеркало после сезонных дождей:
в нем одна синева, где нет ангелов, птиц... лишь случайный
повздыхает свидетель - все это ничье, и нигде,
и уже никогда - и закончилось слишком печально.
2006
- Хороши ль Ваши бубны?
- Весьма хороши наши бубны.
С ними нас пропускают живыми в то ЦПКО,
где колеса и лодочки, девы целуются в губы,
но являются реками, или одною рекой -
золотистым беспамятством, официальною тиной,
где кончаются странствия - но побубни в бубенец,
в бубена, то есть в бубны (они хороши!) и картина
не изменится, но разорвется, но хлынет свинец
раскаленных морей, за которыми все-таки будет
возвращенье в истории, незавершенное здесь,
в золотистую осень/весну - ни тоски, ни капута.
Бубенцы, поцелуи и бусы из мелких костей.
2006
Мы читали с тобой про рояль, что убил четверых
или больше прохожих - прекрасное валится с целью.
А любовь... что любовь? - плавники магматических рыб
разрезают спокойную землю.
Нет, скорее огромная белка - она разгрызет
мою бедную голову, и я пожалуй не буду
ни смеяться ни плакать, пока она тихо поет:
"ох, нема изумруду."
2006
на даче холодно, ни солнца, ни грибов,
грызутся псы и околела сойка.
с утра был дождь, и бусы из плодов
ребенок нижет. сбитая настройка
дает лишь вопрошать песок и тени на
экране, шорохи мешаются с шипеньем
эфира, и дрожит сосна, забор, стена,
и в глубине колодца ходят тени.
2006
Лишь ужас отдирает от земли
домашних птиц. Любовь поет с насеста,
что счастье есть, да светятся вдали
глаза болот. Так дует из контекста
промозглой жутью, что уже сказать
возможно: я и есть та дверь, что настежь.
А в ней туман, болота, их глаза,
и счастие поёт серебряною пастью:
- Чив-чив, не улетай. Ни в алый день внутри,
ни в белый шум, ни в синий свет снаружи,
ни с птицею вон той, которая горит
из года в год дотла, как кто-то обнаружил.
2006
куст полон птиц и мглы, как булочка - изюма.
как самолетов - лимб. как лимфа девы - душ
когда-то выпитых. как жёлтый дом - безумных,
свистящих чушь.
куст крыльев полон, звуков. подключичной дрожью
возникнет эхо, растекаясь в глубину
свистящей диким чащи, где, держась за ножик,
идешь по дну.
2006
Зачитай до дыр семь железных книг -
что они молчат да о чем молчат,
чьих имен там нет, словно не про них
да и не про нас. Стало быть прощай,
слюдяной ландшафт да в заречье дом.
Скриб, тяни черту, замыкай нас в: жить
с золотою кровью и чудом, в том -
в том, что мы - кудель, нифига не нить.
2006
всех в гербарий, часы на час,
синева из последних сил.
остановки, где ча-ча-ча
да бореи, да крокодил
белый, инистый, вот-вот съест
то ли солнышко, то ли всех
завсегдатаев этих мест,
не объеханных на козе.
2006
каждый раз удивляешься: вот
охрененная вещь это тело.
плачь, пляши - а оно все живет:
вот прошлось, почесалось, поело,
и ни думы его не берут,
ни слова, ни музЫка, ни клятвы.
улетаешь - а все еще тут,
в утлом доме, на цепке звенчатой.
2006
деревянная книга весны и песчаная лета,
а теперь только прутик - рисуй что-нибудь на грязи
человеколюбивое, без привлечения этой
декадентской фигни, что вполне и без нас просквозит.
верещащею бусиной, дрожью в воздушном зазоре,
из горсти выпер свист, и, соткавшись в летучую мышь,
с металлической лесенки хлынул голодный дозорный
в оцинкованный ветер, в холодный и мокрый то бишь.
2006
глянь на погоду, на народ,
на всю вселенну.
пусть Афтар выйдет и убьет
сибя апстену.
но чото шепчет: есть предел
любым посылам.
когда-то он уже хотел,
да ниасилил.
2006
Холод. Луна дымится над темной, квадратной башней.
Очень плоская, белая, мало меняющаяся земля.
По одной из теорий мир - это прямоугольный ящик
с нарисованным небом и далями нарисованными - гуляй.
Очень хочется думать, что это кончается где-нибудь.
Или может быть выключенным словно поленом - мысель.
Потому-то и смотришь в небо как на панель в гробу,
и еще говоришь "звезда", хотя видишь лишь битый пиксель.
Очень хочется верить, что кто-то старался, чтоб
я тоже бежал, молился: обязательно должна быть звезда.
А вот взять космонавта потолще, засунуть в железный гроб,
и пульнуть в стеклянную крышу, и глянуть - а что тогда.
2006
у симона
ключ евойный
у фомы разумный страх
у ивана
зверь в кармане
сны на иноязыках
где за блядью
конь в помаде
дево в яростной листве
в лоне
солнце вавилонье
отвердевший воздух смерть
этим тварям
даны хари
у творца же хари нет
он безвиден
глянь и выйдет
глазки лопнули привет
2006
ниже корней деревьев, каверн, марианских ям,
ниже пустых адов светится темно-красным
каменный воздух с птицами из медленного огня,
не поющими, горькими, выгорающими напрасно.
а над головою, где вОды, куда ни илья, ни хабл,
от края до края тянутся сны, саламандры, рыбы,
и трещит эфир, и шипит, как люля-кебаб,
да напрасная звездочка падает в глаз раскрытый.
пусть уж ушки врастут под череп, а глазки обратно в мозг,
ляг в слепой зверятый клубок под корнями древа,
что, вот сволочь зеленая, тянется аж до звезд
из трясин шевелящихся, огненных, как в день первый.
2006
Дождь пахнет рыбьей чешуей.
Льет так, что облачная мелочь
способна плавать над землей,
стоять у окон в шуме белом.
И тучи, полные воды,
сверкучих тварей, рыб, цветущих
земель и парусов седых -
смотри, когда проходят тучи,
опять лишь холод, ночь ября,
и вдруг неоновые змеи
горят в залитых фонарях,
к утру, конечно же, тускнея.
2006
растлишь ли мажоретку в сумрачном готеле,
произнесешь ли вслух как колесничный серп
в шуршащей темноте в осыпавшемся теле
с папирусом во рту с луною на ущерб
ну выйди ну скажи когда я отвернусь
то дикая вода продолжит притворяться
вещами и людьми и небом наизусть
и даже мной самим и можно не бояться
2006
идешь в семи мирах и шепчешь скушно бес
настолько пыль что истинны все восемь
включая даже тот откуда по трубе
в девятый жуткий ангелы выносят
2006
- Щас ты здохниш, - грозит литгерой врагу,
- Неувидиш ты завтрева, сволочь, зарежу тибя я силой.
- Ну и хуле, - смеется враг, - я и вчерашнего не смогу
увидать, а еще меня не было вовсе
дольше, чем как-то было.
А потом закрывает книгу, и вечно стоит герой
за картонною дверкой с ножом из свинца и дыма,
в тишине слоящейся, нумерованной, туго про-
шитой нитками. Насмерть зачитанный, мнимый.
Слышишь, визг гимназиста, не ушедшего от небес,
продолжается свистом эфира, шипеньем смолы на коже,
песней диких селян, эгегеем в стальной трубе...
Перевернешь страницу и - опа! схлопочешь ножик.
2006
смотреть в себя, слегка охуевать,
и как ильич подписывать листовки
забытым именем: я адонай твой бог,
я горький плод, кулак где он раздавлен,
я черный сок, я гнев текущий в пыль.
несбывшийся не ведает печали
исчезновения и музыки идти
по дикой улице, растрескавшимся миром -
таким же ветхим, как багряный лист
в одной из книг, почти тысячелетний,
среди угроз на мертвом езыке.
и фиг бы с ним, но мы такая тварь,
что золото возможно из любой
тоскливой литеры, календаря, потери.
возможен свет. возможна пустота,
где - да, неволей - будут только крылья
и клёкот, и далекая земля.
2006
когда случилось предопределенье,
я (спал)/(был пьян), и долго знать не знал,
что перечислен, втиснут в уравненье,
что я деталь несущейся по снам
арбы железной - рукодельной рыбкой
из капельницы - глупая, висит
на зеркальце, качаясь - и не гибнет,
как и просил.
2006
свет музЫка пенье ууу
месмер в фосфоре и пухе
ток срывается в дугу
а дуга уходит в ухо
а потом горят глаза
зуб шатается от гула
буквы круглые скользят
хоровод мышей у стула
приподнять за тонкий хвост
рассмотреть и кинуть в танец
в каравай под паровоз
э ю я и вышел заяц
2006
наша жизнь уже словно не наша
а не страшно считай хорошо
помнишь брат композитную машу
утонувшую в баке с борщом
помнишь белый колпак ее синий
сладкий рис сухофрукты и хлор
зимний сад с жарким жалом осиным
осень с красным отсюда до гор
за забором где ходят солдаты
низкий дом где стреляет кино
под сгорающим облаком ватным
что себе никогда не равно
2006
сквозь горящие в воздухе камни,
стекла, капища, очи, хрусты,
головою в хрустальном стакане
с крупноколотым светом - остынь,
и исчезнешь молиться в подвалах,
думать в лист и кошмариться впрок.
видишь - книжка себя написала,
только стерла тебя как мелок.
2006
утром проснешься в сияющей плоти
дети убили кота
милые дети вы не живете
больше нигде никогда
дымом поднимешься эхом настанешь
ангел детишек сожрал
котинька милый давай-ка ты встанешь
скажешь ему чтоб не жрал
тенью простелешься вспорешь когтями
дым полыхание звук
непостижимые твари горстями
пьют неостывшее вдруг
2006
людоедские счеты, абак из сушеных голов,
позволяющий вычесть, сложить или просто
покатать единички, подумать, взглянуть как легло,
да и вычесть, а то и сложить, или бросить
это гиблое дело, хотя муравей муравью
говорит: что-то мысль велика, но для нашей
не последней из куч - одолима, хотя бы вничью.
знать бы только о чем распремудрая пляшет.
знать бы только о чем, что нас думает, думает что.
о вселенския смерти? о неких немыслимых бабах?
или слиться в одно, заорать и проснуться, где дом,
с верещащими счетами в лапах.
2006