Сто причин родить от меня ребенка

Глава 1. Второй день лечебного голодания

Зоя Павловна

— Девушка, а девушка!

От неожиданности спотыкаюсь. Меня, что ли? Так, вроде, давно не девушка уже. Ни по возрасту, ни по комплекции. Оглядываюсь.

На ночной улице никого нет. Ни единой живой души. Может, глюки? Уже на второй день? Усмехаюсь своим мыслям. Трясу головой, бреду потихонечку дальше. Жадно вдыхаю морозный и чистый зимний воздух.

— Девушка, ну, куда же вы? Можно вас на минуточку?

Спотыкаюсь второй раз, начинаю вертеть головой. Точно же меня! И это не глюки. Голос мужской, хриплый. Веселый. На этот раз осматриваюсь тщательней. И опять никого не вижу! Времени половина двенадцатого ночи, все нормальные люди сидят за праздничным столом, провожают старый год и готовятся встретить новый. Все ненормальные люди гуляют. Чтоб вы знали, у нас тут не Москва. Короче, гуляю я в одиночестве. Из приоткрытых окон четырех облезлых пятиэтажек нашего поселка под «оригинальным» названием Лесной доносятся музыка и смех. Может, из ближайшего дома меня окликнули? Да не может такого быть, все местные меня знают в лицо и уважительно зовут Зоей Павловной. Уж никак не «девушкой».

Растерянно кручусь на месте, пытаясь сориентироваться. Я стою на окраине Лесного на дороге, ведущей к шоссе на Москву. Слева пятиэтажки, справа редкие елки и начинается огромный заснеженный пустырь. В советские времена начали здесь строить ни то исполком, ни то дом быта. Не достроили, бросили. Только бетонное основание ощерилось кусками арматуры, все остальное давно растащили. За пустырем немногочисленные домики частного сектора, остатки деревни. В крайнем левом домике я родилась.

— Эй, вы где? — кричу я в темноту.

Отклик неожиданно идет со стороны ближайшей елки.

— Я здесь.

Иду на голос и обалдеваю. Под тенью дерева в сугробе сидит какой-то незнакомый мне мужик неопределенных средних лет. Бородатый. Раздетый. То есть, конечно, не полностью, а частично. Между прочим, на улице уверенный минус. А он без ботинок, в носках только. Без куртки и без шапки, в каких-то штанах спортивных и в вязанном свитере. Сидит, значит, этот самый мужичок-боровичок под елкой и зубы мне скалит. Или пьяный, или обдолбанный. Придурок жизнерадостный.

Подхожу поближе. Не сразу, но получается его рассмотреть. Бородатая морда лица мне лично незнакома. Значит, неместный, приехал в гости Новый год отмечать. Я ведь всех у нас знаю, семнадцать лет в нашем поселковом детском садике младшим воспитателем отработала. Все местные жители, кто в возрастной категории «двадцать минус», под моим командованием дружно ходили на горшки. Кто «тридцать плюс», ходят или ходили ко мне на родительские собрания. Остальные просто мои одноклассники, друзья или соседи, обычно останавливаются со мной поболтать у местного магазина. Останавливались. Потому что со вчерашнего дня я в садике не работаю. И вообще меня в поселке два дня как бы нет. Я потому и выползла погулять ночью, чтобы меня никто не увидел. Хотела по-быстрому глотнуть свежего воздуха и обратно в норку забиться. Не вышло. Мужичок-боровичок все карты спутал.

Стою, смотрю на новогодний «подарочек», который сидит в сугробе, а в голове картинки из «Морозко»: «Тепло ли тебе, девушка? Тепло ли тебе, милая?» — «Тепло, батюшка, тепло, Морозушка, тепло».

— Девушка, а девушка. А поговорите со мной о смысле жизни.

— Чьей? — рявкаю я, подходя еще ближе, практически вплотную. — Вашей или моей?

— Общечеловеческой.

Мой громкий командный голос — тяжелое наследие моей затянувшейся педагогической карьеры. Незнакомые люди пугаются, знакомые уважительно внимают. А этому хоть бы хны. Пьяный, и причем сильно. Несет от него, не хуже, чем от нашего садиковского сторожа дяди Вани. Стою руки в боки и соображаю, как бы мне этот «подарочек» из-под ёлочки выкурить. Здоровый больно, сама его не вытяну. Такая репка мне не по зубам. И как назло, ни кошки рядом, ни мышки. Черт бородатый.

— К кому приехали? — спрашиваю, чтобы оценить степень его вменяемости.

— Так к вам же, — отвечает. Опять лыбится. Зубы у него аж в темноте светятся. Металлокерамика, не иначе.

Чур меня от таких гостей.

— А без куртки почему?

— Кровь горячая.

— От водки?

— От чувств. Ну, и от коньяка. Но в меру.

Хохочет и грозит мне пальчиком.

Знаем мы вашу «меру».

— Встать сможете?

Он вздыхает.

— Без вашей помощи вряд ли. Поэтому и позвал. Ноги занемели.

— Обопритесь на меня и попытайтесь встать. Упирайтесь спиной в елку. Меня Зоей Павловной зовут.

— Очень приятно, Зоя. Я Георгий.

— Он же Гоша, он же Жора, он же Гога? — с иронией спрашиваю я.

— Точно.

— А я не Зоя, а Зоя Павловна.

Мы вдвоем пыхтим в унисон, пытаясь придать его телу вертикальное положение. С третьей или четвертой попытки у нас получается. Я решительно отстраняюсь от мужика. Он отпускает меня неохотно. Прислоняется спиной к дереву, тяжко дышит. Опять скалится. Лицо его в тени плохо видно, весь он какой-то чернявый и косматый, смуглый. На нерусского похож. Но я его ни капельки не боюсь. Я вообще в своем поселке никого не боюсь. Это моя территория. За любое непочтительное движение в мой адрес ему тут пасть порвут, моргала выколят.

Надо решать, что с ним делать дальше.

— Сильно замерзли? Ноги чувствуете? Попробуйте пошевелить пальцами.

Вместо ответа опускает заснеженные ресницы вниз и смотрит на свои ступни. Морщится от напряжения. Не сразу, но у него получается пошевелить пальцами. Носки у него хорошие, из ангоры, теплые.

— Вы как под елкой без ботинок оказались? — спрашиваю строго. — Не пешком же пришли?

— Дед Мороз положил. Подарок я, — скалится.

— Чей подарок?

— Получается, что ваш. Вы же меня нашли.

— Телефон, документы, деньги с собой есть?

Хлопает себя по карманам штанов, смеется, просто заливается.

— Нету. Ничего нету.

— Просто супер!

Стою, пытаюсь активировать мыслительный процесс. Но другого варианта, кроме как тащить его к себе в квартиру, не вижу. Оставить его здесь точно нельзя. Замерзнет. На улице по-прежнему никого, пятнадцать минут до Нового года. Ночь у меня отоспится, утром вспомнит, с кем пьянствовал. Тогда и сдам этот «подарочек» по назначению.

— Идти можете? Тут недалеко.

Он задумчиво смотрит на свои ноги, потом на меня. Резко серьезнеет.

— Попробую.

— Давайте, держитесь за меня. Осторожненько. Не падайте только, я вас не подниму. И сама из-под вас не встану.

— Постараюсь.

До моего дома мы ползем, кряхтя, наверное, минут десять. Боровичок старается, держит равновесие. Кстати, заметно припадает на одну ногу. Пьяный, еще и раненый. Тяжелый, несмотря на худощавость. Хорошо, что я на первом этаже живу, на любой другой я бы его не затащила.

Мы вваливаемся в условно «мою» скромную хрущебу, боровичок отпускает меня, цепляется руками за стенку и тут же падает на пол. Нехорошо так падает, навзничь. Звонко бьется черепушкой. И тут же натуральным образом засыпает, начинает храпеть.

Я от души громко ругаюсь и закрываю входную дверь. Спокойно переступаю через него и иду на кухню попить водички. Пью жадно и много, мужик меня вымотал. Вот чего тебе, Зоечка, дома не сиделось, потянуло выйти прогуляться. Нашла приключений на свою голову. Притащила не пойми кого в дом. С другой стороны, не замерзать же бедолаге в сугробе. Человек все-таки, хоть и пьяный. Что он там меня спрашивал? Про общечеловеческий смысл жизни? Не знаю, в чем смысл жизни у других, а у меня он в том, чтобы влипать в истории. Ха-ха-ха, шутка. Наверное.

Почти одновременно от соседей сверху, сбоку и вообще отовсюду раздаются крики «Ура!» Наступает Новый год. Который как встретишь, так его и проведешь. Судя по всему, я его проведу, стаскивая штаны и носки с незнакомых мужиков. Потому что они у боровичка мокрые насквозь. Трусы тоже мокрые, но их я оставляю на месте. Еще чего не хватало, на гениталии чужого мужика любоваться. Слегка пощипываю и растираю ужасно волосатые ноги и огромные ступни. Признаков обморожения вроде нет. Тащить в комнату его, храпящего, для меня нереально, поэтому принимаю решение оставить его на полу в прихожей. Напяливаю свои шерстяные носки ему на ноги (еле влезли), под голову подкладываю подушку, накрываю толстым одеялом и иду спать в комнату.

Переодеваюсь в пижаму и долго таращусь в потолок, слушая бесконечные салюты за окном. Это первый мой Новый год, который я встречаю без своей семьи — сестры и племяшек, поэтому на душе откровенно паршиво. Никакого праздничного настроения. Телефон тренькает от поступающих поздравительных смс-ок. Долго тренькает, но я их не читаю. Не хочу. Умерла так умерла. Нужно привыкать жить одной. Телевизор смотреть тоже не хочется, там все едят и пьют. Про боровичка думаю мельком. Уйдет ночью — скатертью дорога, лишь бы дверь за собой прикрыл. Да и если не прикроет, не беда. Брать у меня нечего, да и не сунется никто ко мне. Уважают.

Ворочаюсь в чужой старой неудобной кровати и, наконец, засыпаю.

Георгий

Еле разлепил глаза. В голове бьет царь-колокол, не иначе. Сколько же я вчера у Мишки выпил, обмывая свой долгожданный отпуск? Литр, два? Надо отлить, и притом срочно. В задумчивости таращусь на потолок, соображая, где я нахожусь. Не сразу, но вспоминаю трассу на Москву и злую ругань Маргариты. Вот жучка, психанула и вытолкала меня из машины. Без телефона и документов. Взбесилась, когда на очередной заход по поводу нашей свадьбы я ответил ей категорическим «нет». Высказала все, что она про меня думает, и укатила в Москву забирать свои вещи из моей квартиры. Не удивлюсь, если всю обстановку квартиры вынесет, включая крупногабаритную мебель. Давно надо было с ней расстаться, да элементарно не было времени выяснить отношения. Вообще ни на что не было времени, вкалывал без выходных, как проклятый.

Напрягаю глаза в темноте и понимаю, что лежу на полу в тесной незнакомой прихожей, заботливо укутанный одеялом. Рядом приоткрыта дверь, очевидно, в санузел, там горит свет. Хозяйка оставила для ориентира. Приподнимаю одеяло. На моих ногах — колючие шерстяные носки. Такие когда-то давно вязала моя русская бабушка. Ноги теплые. Повезло, что остался жив и даже вроде бы здоров. Меня ж какие-то малолетки побили, когда я с московского шоссе вышел на дорогу, ведущую в неизвестный мне поселок. Налетели гурьбой, завалили, пару раз по шее и по коленной чашечке дали, ботинки и часы дорогие сняли. А больше при мне ценного ничего и не было, телефон в машине на зарядке остался. Потом с дороги отволокли и в канаву бросили. Пока я из этой канавы выползал, думал, все, замерзну. Ан нет, поживу еще. Отделался легким испугом. Снегурочка меня не испугалась и не бросила. На себе тащила в эту квартиру, дай Бог ей здоровья. Зоя Павловна — помню, помню. Хотя какая она Павловна, примерно моя ровесница.

После гигиенических процедур и жадного водопоя прямо из-под крана иду осматривать свое временное пристанище. Квартира абсолютно убитая, вся облезлая и обшарпанная. Мебели на кухне минимум, и та, которая есть, имеет жуткий вид и датируется серединой прошлого века. Такие квартиры обычно после старух в наследство остаются. В ней всего одна комната, в комнате старая-престарая железная кровать на пружинах. И спит в этой неуютной постельке моя спасительница, Зоя Павловна. Снегурочка. Спит мирно и безмятежно, словно не привела в дом чужого мужика. Поразительная беспечность. Рядом с ее кроватью на полу заряжается старая кнопочная нокия. У меня такая лет десять назад, наверное, была. Поднимаю нокию, смотрю на экран в мелких трещинах. Разумеется, никакого пароля, простая блокировка.

Четыре часа утра. Деревня, или пригород, или поселок — кто его знает, где я сейчас нахожусь, — потихоньку засыпает после встречи Нового года. Где-то далеко, в районе трассы на Москву, ухают запоздалые салюты.

А Москва, наверняка, еще и не думает спать. В ресторанах новогодние гуляния в самом разгаре.

Мои точно еще не спят.

Извини, Зоя Павловна, я уверен, ты не будешь возражать.

Выхожу на кухню, чтобы не тревожить сон моей хозяйки. Набираю на телефоне первый номер из тех, что знаю наизусть.

— С новым годом, с новым счастьем, дорогая сестрица, — улыбаюсь в трубку. — Здоровья тебе, счастья, красоты побольше и мужика постоянного! Чтоб любил тебя так, чтоб прям ууух! Племяшкам здоровья и хороших оценок! Мама там рядом с тобой? Скажи ей, что ее недостойный сын не смеет ее беспокоить, но неизменно любит ее, поздравляет и желает ей всего наилучшего!

В ответ сестра ругается на меня по-грузински. Так-то она отличная тетка, только вот уж больно эмоциональная. Ругается долго и со вкусом. В определенный момент слов ей перестает хватать, и она без малейшей запинки переходит на русский.

— Хоть бы мать пожалел! Эгоист! Бросил нас в такой ответственный момент, в самую жаркую пору! Мы все тут с ног сбиваемся, а ты там пьянствуешь и развлекаешься со своей подружкой! Подкаблучник! Променял семью на чужого человека!

Усмехаюсь, глядя в окно. Не посмела Маргариту обозвать, а ведь раньше бросалась бранными словами в ее сторону без всякого стеснения. Я отучил. Теперь-то понимаю, что зря. Сейчас и сам бы с удовольствием свою бывшую обозвал, и нелестные эпитеты в исполнении сестры послушал бы. На двух языках.

— Кать, — миролюбиво обрываю я сестру на полуслове. — Ты забыла, что я в отпуске? Какие ко мне могут быть претензии? Да я пять лет, как раб на галерах, на вас пахал! Замучили вы меня, не могу больше! А с Маргаритой мы расстались. Окончательно и бесповоротно. Она укатила обратно в Москву. Думаю, сейчас вещи вывозит. Знаю, ты сейчас в «Сулико», однако, очень тебя прошу, зайди ко мне в квартиру, как сможешь. Если найдешь кого-нибудь утром первого января и поменяешь мне замок на входной двери, буду вдвойне благодарен. Вдруг она к тому времени еще не все успеет выгрести.

Катя прерывается, пораженно молчит какое-то время, а потом начинает с новой силой:

— То есть как это расстались! Я в шоке! Как так можно! Ты встречался с Ритой больше года! Она приличная девушка! Это называется поматросил и бросил! В твои годы уже все нормальные мужчины семьями обзавелись, а ты один болтаешься, как …вно в проруби! Мама будет сильно разочарована!

Закатываю глаза. Вот это и называется «женская логика».

— Кать, очень на тебя рассчитываю. Маме скажи, что со мной все в порядке. Отдохну и с новыми силами в бой.

— Когда тебя хоть ждать обратно? Ты же у Егоровых сейчас? — подозрительно спрашивает она. — С чьего это ты номера звонишь?

— Нет, я не у Егоровых. Я в другом месте. У меня законный отпуск две недели, ты не забыла? Телефон потерял, симку восстанавливать буду. Пока если что, звони на этот телефон. Магазины откроются, новый себе куплю.

— В каком другом месте? У бабы, что ли? — Катя опять вскакивает на своего любимого конька. — Ты Рите изменил? А она тебя застукала? Поэтому и поссорились?

Что за нездоровый интерес к подробностям моей личной жизни!

— Все, Катя, отбой. Еще позвоню тебе. Мальчикам привет. Тётушкам и дядюшкам тоже пламенные приветы. Я знаю, они подслушивают наш разговор. Люблю вас всех и целую.

— Чтобы седьмого числа как штык в ресторане был! Бабник!

Улыбаюсь во все тридцать два зуба. Действительно люблю свою родных, и они мне платят взаимностью. Пусть это и выглядит со стороны странно. Но так уж заведено в моей большой грузинской семье. Я — паршивая овца, которая никому в руки не дается. Даже и грузином себя не считаю. А они не теряют надежды меня перевоспитать на «правильный» лад. Хоть мне уже тридцать пять почти. Так и живем. Они перевоспитывают, а я постоянно не оправдываю их ожидания.

Денег не стал просить привезти. Не хочу родных беспокоить в новогоднюю ночь. Пару дней перекантуюсь у своей Снегурочки. Проживание отработаю готовкой. Или натурой, если найдем общий язык. А что, я теперь парень свободный. А числа третьего кому-нибудь из друзей позвоню, они из Москвы привезут и паспорт, и деньги. Если, конечно, в разграбленной квартире найдут, что привезти.

Следующий звонок — на кухню «Сулико». Су-шеф привычно отчитывается передо мной о текущей обстановке. Все в штатном режиме, никаких накладок нет. Веселье в разгаре. Мой заместитель толковый мужик и замечательный профессионал. Вот почему в этот Новый год я спокойно бросил ресторан на него, чем и разозлил Катю. По ее мнению, в праздники я должен безвылазно пахать в нашем семейном заведении. Деньги превыше всего. А я взбрыкнул и уехал праздновать за город к своим друзьям. Не грузинам. Это важно, это отягчающее обстоятельство. Напился, устроил разборки с Маргаритой и в результате оказался именно там, где я сейчас есть. То есть неизвестно где. В какой-то Богом забытой дыре в облезлой квартире. Интересный у меня Новый год получается, необычный. И женщина мне интересная попалась. А я просто обожаю все необычное. Ненавижу скуку и рутину. Поэтому и сбежал.

Напоследок звоню Егорову. Отчитываюсь, что остановился по дороге в Москву у знакомой и в ближайшее время позависаю у нее. Временно без связи, но у меня все хорошо. Пусть не теряет меня. Мишка беспокоился, когда я, напившись и разругавшись с Маргаритой в хлам, решил срочно рвануть обратно в Москву. Уговаривал остаться. Потом настоятельно просил позвонить сразу, как доберусь домой. Хороший мужик и друг отличный. Мы с ним в Европе познакомились.

Маргарите не звоню, не о чем мне с ней, жучкой, разговаривать.

После этого шлепаю в своих нелепых колючих носках в комнату. Ставлю телефон опять на зарядку. Стою и разглядываю свою хозяйку, которая даже и не думает просыпаться. В который раз поражаюсь ее беспечности. Да я с ней что угодно сейчас могу сделать. Связать, изнасиловать. С чего-то в голову лезут «веселые» картинки.

Зоя Павловна реально хороша. Мой типаж. Лицо широкое, русское, длинные светлые волосы в косу заплетены. Ну как есть Снегурочка. Губы пухлые, и сама она вся — кровь с молоком. Люблю русскую красоту. Грузинок не люблю и никогда их в качестве своих подруг не рассматриваю, чем постоянно разочаровываю всю свою родню. Я Варламов, русский, и точка. Сестра-то моя с племянниками уже давно Давиташвили, под фамилией своего бывшего мужа живет. Мама после смерти моего отца тоже свою девичью, грузинскую, вернула, она Георгадзе. Бабушка и дедушка и дядюшки тоже Георгадзе. Так что я один в семье Варламов остался.

Как же ты, Снегурочка, не побоялась меня к себе домой привести? Или глупая, или крайне беспечная. Других вариантов нет. Ты же не могла знать, что я добрый и не обижу. У меня ж на лице не написано. Скорее, наоборот, борода и ухмылки делают меня подозрительным типом. Но женщинам я нравлюсь. Вот такой парадокс. А уж как начинаю их блюдами своего приготовления кормить, все сразу резко хотят за меня замуж.

Аккуратно присаживаюсь на край кровати, отчего она скрипит и прогибается, дотрагиваюсь до косы. Настоящая, не бутафорская. Ух ты. Красотища же.

— Руки убрал, — хриплым спросонья голосом командует Снегурочка. И лишь потом открывает свои серо-голубые глаза и смотрит на меня в упор.