Сто причин родить от меня ребенка

Глава 4. Пятый день лечебного голодания

Георгий

Катя позвонила мне ранним утром, когда мы с Зоей еще спали в нашей общей постели. Телефон стоял на виброрежиме, но я услышал звонок.

Снегурочка вчера уснула первой, а я еще долго лежал и любовался на нее. Она такая расслабленная и трогательная во сне. Мягкая. Тут же начала посапывать, потом полностью скинула с себя одеяло. Потом прижалась и забросила на меня ногу. Провокаторша. И делай с ней во сне, что хочешь.

Соврал я ей, что у меня все завяло и опало. Как стояло на нее, так и стоит. Хочу до умопомрачения. Это отпуск на меня, что ли, так действует? Смена обстановки, никаких стрессов, каждый день длительная прогулка. И мы вдвоем друг с другом 24 часа в сутки. Молодой здоровый мужчина и соскучившаяся по общению и ласке молодая женщина. Чем не повод устроить забег на длинную дистанцию? Блть, я бы ее с этого надувного матраца как минимум сутки не выпускал бы.

Но я знаю и вижу, какая она слабенькая от этой своей ужасной голодовки. Когда мы выходим гулять по заснеженным улицам, ее буквально покачивает, стоит лишь немного убыстрить шаг. У нее совсем нет сил, даже на то, чтобы держаться от меня подальше. Во всех смыслах этого слова. Она цепляется за мой локоть обеими руками, чтобы не упасть. Идет медленно-медленно. И все равно частенько спотыкается. Да в гробу я видел такое похудение.

Я даже уговорил ее начать пить чай с медом и лимоном. Чтобы она получше себя чувствовала. Ну, не могу я, хоть убейте меня, заниматься сексом с женщиной, которая обессилела от голода. Беспредел какой-то. В первый раз в жизни в такой идиотской ситуации. У меня все возможности есть, чтобы Зою своей сделать, а я ее шиповником отпаиваю и боюсь, что она в обмороки начнет падать.

Чтобы не будить Снегурку, выхожу на кухню и только там принимаю звонок Кати.

— Гоги, привет, ты как там? — обеспокоенно спрашивает меня сестра.

— У меня все в порядке, вы как там? Почему так рано звонишь, что-то случилось? С мамой все нормально? С мальчиками?

— Гоги, все хорошо, все здоровы, в ресторане тоже все в порядке. Меня тут невеста твоя бывшая сильно допекает, просит сообщить, где ты. Ты ее номер, судя по всему, заблокировал? Она не может тебе дозвониться.

— Катя, просто свози ее на мою квартиру и присмотри, чтобы она чего лишнего оттуда не прихватила, — прохладно отвечаю я. — Свои вещи она может забрать и без меня.

— Она тебя видеть очень хочет, а не твою квартиру.

— А я ее не хочу видеть. Катя, ты подалась в адвокаты дьявола? Не надо за нее заступаться.

— Гоги, вы больше года встречались! Просто увидеться и поговорить — это для тебя такая проблема?

Меня бесят настойчивые попытки сестры лезть в мою личную жизнь. Поэтому я неосознанно повышаю голос.

— Извини, но нам c Маргаритой не о чем разговаривать. Мы уже сказали друг другу все, что хотели. Ее так вообще было не заткнуть. Я встречаюсь с другой женщиной. В ближайшие дни в Москве быть не планирую. Можешь ей все это передать, чтобы она умерила свою прыть. Пусть договаривается с тобой и вывозит свое барахло из моей квартиры, иначе я просто выброшу все на помойку. Очень возможно, что после отпуска я вернусь домой не один. Еще что-нибудь? Ты из-за Маргариты позвонила?

— Почему из-за Маргариты? Гоги, дорогой, мы с мамой всерьез беспокоимся за тебя. Что это за другая женщина? Почему ты ее скрываешь? Как и когда ты с ней познакомился? Почему Вахтанг молчит, ничего не рассказывает? Она замужем, у нее дети? Она старше тебя?

Улыбаюсь. Моя сестра неисправима.

— Катя, передай маме, что я уже взрослый мальчик, не надо обо мне беспокоится. Со своей личной жизнью я точно в состоянии разобраться. Если мы вместе приедем в Москву, то я, естественно, вас с ней познакомлю. Так что потерпи немножко. Поцелуй маму и мальчиков за меня, Катя. До связи, пока.

Нажимаю отбой и усмехаюсь. После позавчерашнего моего демарша по телефону сестра даже не заикнулась, что ждет меня в ресторане. Давно нужно было уйти в отпуск. Сколько у меня там дней накопилось? Или, может, уволиться, получить компенсацию за неиспользованный отпуск, съездить в Грузию с Зоей, а уж потом решать, возвращаться в «Сулико» или нет?

Завариваю шиповник, чай с медом и лимоном и возвращаюсь в комнату. И тут же понимаю, что Снегурочка не спит. Хоть она и лежит с закрытыми глазами, и пытается дышать размеренно. Вот только опять полностью накрыта одеялом, ночью она так ни минуты не спала. А еще у нее мокрые щеки и прерывистое дыхание.

Вчера она целый день не плакала. Видно, накопилось.

Смешная такая. Думает, я не замечу. Или сделаю вид, что не замечу. Пытается держать дистанцию.

Ложусь на свою половину матраца, стаскиваю с нее одеяло. Какое-то время наблюдаю за ней. Зоя лежит ко мне лицом у стены, а еще она без маски. Та за ночь слетела с ее лица и где-то затерялась. Поэтому я просто закрываю своей ладонью ее рот, а потом наклоняюсь и целую ее. Сначала по очереди в закрытые глаза, а когда они распахиваются, — в лоб и в нос.

Она смотрит на меня с таким тоскливым выражением в глазах, что у меня холодеет в груди. Все романтическое настроение тут же развеивается без следа.

— Заяц, что-то случилось? Ты почему такая потерянная? Откуда слезы?

А они опять тут как тут, опять текут по щекам. И я пугаюсь всерьез. Вскакиваю, быстро иду на кухню за чаем. Заставляю вялую, грустную девушку подняться в постели, кладу ей в спину подушку. Настойчиво сую в руки чашку.

— Заяц, не надо меня так пугать с утра пораньше. Выпей. Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? У тебя что-то болит? Скажи что-нибудь, я же переживаю!

Она, обжигаясь, делает несколько глотков из чашки, а потом всхлипывает, уже не пытаясь таиться:

— Сестра тебе звонит, беспокоится, спрашивает… Это так трогательно… И мама тоже… О мне так давно никто не беспокоился… Мамы так давно нет…

Я выдыхаю одновременно и с облегчением, и с тяжестью на сердце. Смотрю на Снегурку — она окончательно расклеилась, шмыгает носом. Встаю еще раз, тянусь за ее нокией, которая, как обычно, лежит на полу на зарядке. Снимаю с блокировки телефон, захожу в журнал. Читаю вслух:

— Яночка, 9 неотвеченных вызовов. Последний: 2 января, 20.35. Машенька, 12 неотвеченных вызовов. Последний: 2 января, 21.15. Дашенька, 8 неотвеченных вызовов. Последний: 2 января, 15.03. Они тебе все по очереди звонят, Заяц. Тоже, наверняка, беспокоятся. Хочешь, я тебе их смс-ки вслух прочитаю? Смотрю, они неоткрытые все у тебя. Их тоже куча.

Чашка с горячим напитком летит на одеяло. Хорошо, что на меня не попало. А ведь эта фурия могла мне ее и в лицо швырнуть.

— Отдай сюда! — сердито кричит на меня Зоя и буквально вырывает из моих рук нокию. — Не разрешаю тебе копаться в моем телефоне! Это не твое дело! Ты чужой! Не лезь, куда не просят!

Это истерика, самая настоящая. Но мне от этого не легче.

— Ух ты, какие подробности-то всплывают! — ни на шутку завожусь я. — Интересное кино получается, Заяц. Чужой человек спит с тобой всю ночь, а утром еще и слезы вытирает, и целует, и чаем отпаивает! Как же так! Зачем же ты с чужим в постель легла? А родных даже и слышать не хочешь. Сама тут рыдаешь, а я еще и лезу? Ну-ну. Знаешь, что, Зоя Павловна, пожалуй, мне нужно прогуляться. Что-то день с самого утра не задался. Схожу проветрюсь.

Я быстро натягиваю джинсы и свитер, запрыгиваю в ботинки. Снимаю с вешалки куртку и выскакиваю за дверь, хлопнув ей от души. Зоя мне даже слова не успевает сказать. Ничего, пусть подумает над своим поведением.

Мне ужасно обидно. Действительно, зачем я лезу? Не общается она со своими — я же только в выигрыше. Она одна, она уязвима, я могу ее на что угодно уговорить, куда угодно увезти. Но не отвечать на звонки беременной сестры, это, на мой взгляд, просто за гранью. И неважно, какие между ними обиды. Семья есть семья. А вдруг с Яной какая-то беда? Вдруг она болеет, у нее какие-то осложнения? Сейчас Снегурочка обижается, а потом первая себе этого не простит.

Как она меня резво в чужие-то определила. А я тут планы на нее строю, сестре пообещал, что познакомлю. Истеричка. Никак не могу от злости избавиться, весь киплю и захлебываюсь в ней. Не лезть к ней. Блть, а я-то, идиот, нафантазировал себе что-то. Кудахчу над ней, как наседка. По душам разговариваю, голодаю вместе с ней. Сдерживаю свои плотские порывы, боюсь напугать, оттолкнуть. Чужой, блть. Стерва. Достала. Оттр@хать ее как следует и свалить, пускай сама свои проблемы решает.

Наматываю круги по утреннему непроснувшемуся поселку. Пытаюсь успокоиться и отвлечься, достаю телефон, просматриваю соцсети, читаю сообщения в мессенджерах. Ничего не получается, не могу ни на чем сосредоточиться. Может, и правда, плюнуть на все и уехать? Все равно ведь остыну к ней, перегорю. Какой смысл душевно вкладываться, если отдачи никакой нет, и уже и не будет? Она с родными вон как обращается, а я чужой. Какой смысл на что-то рассчитывать? Нет, надо валить из этого поселка, ничего путного с ней не получится. Бесполезно все.

Собрать вещи и вызвать такси.

Определившись со своими дальнейшими действиями, иду к дому. Издалека вижу, что Снегурочка сидит на лавочке у подъезда, обхватив себя руками. В незастегнутой куртке прямо поверх пижамы, без шапки. Выражение лица потерянное, как у маленького ребенка. Ее заметно потряхивает от холода. И от испуга за то, что мне наговорила, надеюсь, тоже.

Рядом с ней топчется по свежевыпавшему снегу баба Дуся. Куда же без нее-то! Машет руками, сердится, что-то громко втолковывает моей несостоявшейся возлюбленной. Та ее игнорирует, как будто в упор не видит. Почти голой попой на заснеженной лавке сидит, тонюсенький хлопок пижамы не в счет. Мне даже смотреть на нее холодно. Застудится, и плакали наши воображаемые дети.

Господи, да что же она такая проблемная, за что мне это счастье? Может, за то, что хороших женщин, в меня влюбленных, обижал и отталкивал своим равнодушием?

Смотрит своими глазищами, одним своим взглядом все внутри меня переворачивает. Ну, как так-то, а?

Опять злюсь, на этот раз на самого себя. Потому что понимаю, что никуда не уеду. Не сейчас, по крайней мере. Спасатель хренов.

— Гоги! — завидев меня, кричит баба Дуся. — Иди сюда скорей, с Зоечкой Павловной беда! На весь подъезд рыдала, тебя звала, меня разбудила. Потом раздетая на улицу выбежала. Что случилось, вы поругались с ней?

— Баба Дуся, попозже поговорим, хорошо?

Подхожу к Зое, рывком поднимаю с холодной лавочки. Застегиваю куртку, натягиваю капюшон на голову. Тащу ее за руку в подъезд. Эта дуреха входную дверь настежь распахнутой оставила. Мы заходим в квартиру, я сразу веду ее, как есть, одетую, на кухню. Усаживаю за стол, сую в руки чашку с шиповником. Сам стою над душой, прожигаю злым взглядом.

— Предупреждение номер один. Еще раз чашкой кинешься — больше заваривать не буду. Пей, ты замерзла.

Она послушно кивает и пьет. Зубы клацают о край чашки.

— Предупреждение номер два. Еще раз скажешь мне какую-нибудь гадость, я чужой, я не имею право и так далее, я тут же вызываю такси и уезжаю в Москву. Могу прям сейчас уехать, я еще пока не решил. Послушаю, что ты мне скажешь. Я, конечно, добренький дядя, но, когда мне так откровенно хамят, не люблю. И когда на меня кричат, тоже терпеть не могу. Тебе приз за самое быстрое доведение меня до кипения.

— Гоша, — жалобно смотрит на меня.

— Теперь Георгий Иванович. Слушаю вас, Зоя Павловна.

Она опускает голову.

— Гоша, прости меня, пожалуйста, не знаю, что на меня нашло. Я не хотела тебя обидеть. Ты не чужой для меня человек, а очень близкий. Не знаю, как так получилось.

Я усмехаюсь.

— Не знаешь, как получилось, что я близкий, а не чужой?

— Не знаю, как так получилось, что я на тебя накричала, — виновато шепчет она. — Гоша, я не в себе, прости меня.

— Если хочешь, чтобы простил, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как что? Тайны, блин, мадридского двора. Что такого между тобой, твоей сестрой и племянницами произошло, что ты с ними целый месяц не разговариваешь. У меня, честно говоря, версии одна ужаснее другой. Вы дядю Федора, что ли, все вчетвером не поделили? Спали с ним по очереди?

Зоя Павловна

Закрываю глаза и всхлипываю. Чувствую, что сейчас снова начну кричать. Любое упоминание о сестре вызывает бурю болезненных эмоций, разрывающих меня изнутри. И я никак не могу с ними справиться. Изнутри поднимается что-то безобразное, бесформенное, очень злое. Мне хочется бить наотмашь и крушить все подряд.

Когда утром услышала, как Гоша разговаривает со своей Катей, опять меня накрыло. Он любит свою сестру, это слышно по голосу. Да и Катя, наверняка, его любит, звонит почти каждый день. Меня же Яночка незамысловато так послала куда подальше. Как только она начала встречаться с Федором, сразу ее отношение ко мне резко изменилось. Стала дерзить и грубить. Почти так же, как я Гоше сейчас сгоряча нагрубила.

Видно, у меня так сильно изменилось выражение лица, что Гоша перестает ухмыляться. Крепко хватает меня за руки и прижимает спиной к себе. Он сильный, я даже пошевельнуться в его объятиях не могу. Сначала пытаюсь брыкаться, а потом просто обмякаю. Мне больно, мне очень больно внутри.

— Тихо, тихо, Заяц, — шепчет мне на ухо Гоша. — Успокаивайся.

После злости приходит сильная усталость и безразличие. Хочется закрыть глаза и просто забыть обо всем, как о страшном сне.

— Ты до сих пор влюблена в дядю Федора? — как сквозь туман, доносится до меня его спокойный голос.

— С ума сошел? Да мне на него наплевать. Он мне никогда и не нравился, — грубо говорю я.

— И ты с ним не спала?

— Нет.

— К девочкам он не приставал?

— Нет. Как ты мог такое подумать!

Гоша неожиданно утыкается носом мне в шею.

— Ладно, тогда пусть живет, — шепчет мне куда-то в волосы со смешком. — А то я уж напридумывал себе…

У меня начинает кружиться голова — то ли от голода, то ли от его теплого дыхания на моей коже. Чувствую его губы на своей шее. Он целует меня легко, почти невесомо, но меня ведет и от этого. Второй день подряд ведет. Я откидываю голову назад и наслаждаюсь его лаской. Кожа к коже. Господи, как же мне хорошо в его объятиях. Чувствую, что по моему телу прокатывается волна возбуждения. Ноги подгибаются подо мной, и я боюсь, что сейчас упаду.

— Гоша, пожалуйста, — прошу я.

— Я тебя еще не простил, — усмехается низким голосом мне в ухо. — Рассказывай про Яну. Что она сделала?

Я хнычу. При чем тут Яна? Пытаюсь повернуться к нему лицом, чтобы заглянуть в его глаза. Но он по-прежнему держит меня и не дает пошевелиться.

— Гоша, я тебя хочу.

Он опять тихонько смеется. Так, что по рукам у меня бегут мурашки.

— Зачетный ход, Заяц! Что, пробрало тебя? Я тебя уже который день хочу. Голодовка твоя, блть. Терплю, как видишь. И ты потерпишь. Быстро рассказывай мне про Яну.

— Гоша…

— Быстро, я сказал!

Вздыхаю несколько раз.

— Она мне сказала, что я свихнулась на контроле, дышать ей не даю. Что они хотят пожить без моей опеки.

Пауза.

— Дальше, дальше!

Я опять злюсь.

— Сказала, что я ей и ее дочерям не мамочка, и вообще я достала лезть к ней со своими поучениями. Чтобы занялась своей личной жизнью и нашла себе мужика. Девчонки ей поддакнули, что полностью согласны. И что больше не хотят жить со мной. Все, доволен?!

— Так ты поэтому меня с улицы домой притащила? А я-то думал…

Георгий отпускает меня и начинает смеяться. Внутри меня разбухает огромный ком, наполненный противоположными эмоциями: мне одновременно хочется и наброситься на моего сожителя с поцелуями, и расцарапать ему лицо. Не зная, что делать и как реагировать, я опять сажусь за стол и пью шиповник. Но ком все-таки лопается, и я отшвыриваю чашку в сторону и начинаю реветь.

— Тебе смешно, да? Тебе смешно? — кричу я сквозь слезы. — А мне знаешь, как обидно было! Мне тридцать четыре, а у меня ничего своего нет! Я все им отдала! А они… они…

На какое-то время погружаюсь в свое отчаяние, полностью перестав воспринимать внешнюю реальность. Снова и снова переживаю предательство своих близких и любимых людей. В ушах все еще звучат злые слова моей младшей сестры. Плачу, плачу, выплескиваю всю свою горечь. Становится легче, словно вместе со слезами из меня вытекает яд, отравляющий мою душу.

Когда немного прихожу в себя, обнаруживаю, что сижу на коленях у Георгия, уткнувшись ему в грудь. Он бережно обнимает меня и даже тихонько покачивает. А его свитер весь насквозь мокрый. Мне ужасно неловко, и я, шмыгая носом, поднимаю голову. Со смущением заглядываю ему в глаза. Ничего не скажешь, показала себя во всей красе перед своим будущим любовником. Истерика за истерикой.

— Ты как? — спокойно спрашивает меня Гоша. — Все? Наплакалась?

— Да, пожалуй, что хватит, — слабо улыбаюсь я. — Гоша…

— А теперь я тебе кое-что скажу, Заяц, а ты меня выслушаешь. А потом мы позвоним твоей Яне.

Георгий

Снегурочка моя оказалось вовсе не Снегурочкой. А вполне себе земной женщиной, из плоти и крови. Мои флюиды в ее сторону, наконец, достигли такой концентрации, что даже она их почувствовала. И отозвалась, да еще как! Держать ее в своих объятиях и чувствовать, как она плавится от встречного желания — ни с чем не сравнимый кайф. Жаль, что пока без продолжения. Но оно очень скоро последует, я в этом уверен. Баба Дуся оценит.

А пока надо разобраться в ее взаимоотношениях с родственниками. Чтобы у Снегурочки мысли в правильном направлении текли, нужно, чтобы у нее на душе было спокойно. Чтобы ничто ее не отвлекало от мечтаний обо мне. Яна посоветовала своей сестре завести мужика. Умно, свежо, креативно. Зоя ее совету последовала, так что можно считать, что конфликт исчерпан. Сестрам нужно мириться.

Разглагольствовать на тему важности семьи я могу бесконечно. По пьяни особенно. Но и по трезвому тоже иногда случается. Ну и что, что сам несемейный. Моя идеальная модель семьи происходит из моего детства. Сложно найти себе пару, когда родители так сильно и так долго любили друг друга. Еще сложнее со своей парой остаться, не разлюбить, не надоесть, не начать раздражаться из-за недостатков друг друга. А когда любимого человека рядом нет и не предвидится, кого нам остается любить? Своих родителей, бабушек и дедушек. Своих братьев и сестер. Своих детей, если имел счастье их родить, или детей своих братьев и сестер, если такого счастья не имел. Родных тебе по крови и по духу людей.

— Заяц, я понимаю, что ты обижена на сестру и племяшек. И у тебя есть для этого все основания. Но ты все-таки вот о чем подумай. У твоей сестры сейчас все новое — новая семья, новый ребенок на подходе, новая квартира, новый город. Она старается сделать все, как нельзя лучше, поэтому нервничает, психует, говорит что-то не то. Да банальные гормональные всплески никто не отменял. Ей обязательно нужна в ее новой жизни опора. И этой ее опорой, как ни банально, можешь быть только ты. Ты ее самый близкий, самый родной человек. Взрослый человек, который может выслушать, поддержать, что-то посоветовать.

— Муж у нее самый близкий человек, — резко отзывается Зоя, тем не менее, внимательно меня слушая. — Пусть на него опирается.

— Муж — объелся груш. По-настоящему близкие люди, Заяц, с нами с детства или с юности. Не один десяток лет. Бывает, конечно, что и во второй половине жизни посторонний человек очень быстро становится близким. Но это, скорее, исключение. Все-таки нужны года, чтобы банально притереться, ужиться, довериться друг другу до конца. Съесть вместе пуд соли, проверить друг друга в разных трудных ситуациях. Именно ты ее близкий человек, а не какой-то дядя Федор, — усмехаюсь я. — Разве с ним твоя Яна сможет поболтать о беременности так, как с тобой? Обсудить свои болячки, выбор коляски, кроватки, комплекта на выписку, что там еще? Да и неизвестно еще, что у них там происходит за закрытыми дверями. Может, они уже грызутся вовсю. Они сколько в браке, полгода, меньше? А тебя она знает столько лет, доверяет тебе, любит тебя. Названивает же тебе. Значит, хочет услышать твой голос, поговорить с тобой. Позвони ей, это не так уж и сложно.

Она смотрит на меня круглыми от удивления глазами. Видно, что-то в моей блестящей речи поразило ее до глубины души.

— Что такое? — усмехаюсь я.

— Это ты сейчас тактично намекаешь, что не веришь в долговечность любви между мужчиной и женщиной? — спрашивает Зоя.

Зависаю на секунду. Я что, прямо так явно это сказал? Черт. Осторожнее надо.

Опять начинаю тщательно подбирать слова.

— Я верю, что настоящая любовь годами проверяется, Заяц. А не несколькими месяцами совместной жизни. Ты же любишь Яну. Не меньше, чем дядя Федор. И ты нужна ей. Поэтому должна ей позвонить.

Снегурочка все так же испытующе смотрит мне в глаза. А еще ее руки лежат на моих плечах. А еще она сидит в тоненькой пижаме на моих коленях. У меня кровь в организме начинает закипать. Дистанция между нами давно сведена к нулю. А мы не то, что не любовники, даже и не целовались толком ни разу. Как я докатился-то до такой жизни?

Успокаиваю себя тем, что беру в руки ее косу и начинаю ее поглаживать. Длинные светлые волосы меня завораживают.

— А я вот верю в любовь, Гоша, — задумчиво говорит мне Зоя. — Именно в ту, которая между мужчиной и женщиной. Она перевешивает все. Все прежние кровные связи.

— Ты романтик? — усмехаюсь я.

— Да! А ты циник? — в ответ она сверкает на меня своими глазами. — Не верю!

Детский сад какой-то.

— Может, я реалист? — не могу сдержать улыбки. — Ну, что, сестре будем звонить?

Она смотрит на меня строго и серьезно. В противовес этому ее взгляду я кладу свои руки на ее попу и слегка сжимаю. Если честно, надоело уже болтовней заниматься. Я сегодня дважды пострадавший от женской истерики, должна же мне полагаться какая-то компенсация?

Зоя вздрагивает всем телом, но не сдается.

— Зачем ты со мной, если не веришь, что во второй половине жизни можно найти своего человека? — задает вопрос.

Мне не нравится, что мы обсуждаем мое отношение к любви. Начали-то с ее сестры, и непонятно куда скатились. С одной стороны, это хорошо. Я интересен своей Снегурочке, она хочет узнать обо мне как можно больше. Хочет залезть мне в голову. Но я этого совершенно не хочу. Не понравится ей то, что она там обнаружит.

— Может, я просто переспать с тобой хочу, — усмехаюсь я.

— Да без проблем. Давай, переспи. Я согласна.

— Я не согласен. Сначала поешь и помирись с сестрой.

— Ты заботишься так обо мне?

— О себе я, блин, забочусь! — я уже начинаю сердиться. — Хочу заниматься любовью с физически и психически здоровой женщиной, а не с изнеможденной истеричкой!

— И зачем ты тогда со мной? — повторяет она, мягко улыбаясь. — Где я и где психически и физически здоровая женщина? Почему ты в праздничные дни не со своими близкими? Не с сестрой, не с племянниками, не с мамой, а со мной? Может, это судьба, Гоша? Может, мы влюбимся друг в друга, доживем вместе до золотой свадьбы и умрем вместе в один день, окруженные детьми, внуками и правнуками? Может, нам повезет?

Она очень странная. Пожалуй, еще странней, чем я сам.

Тоже невольно начинаю улыбаться.

— Забавный у нас с тобой разговор, Заяц, не находишь? Ты так «вкусно» фантазируешь, что даже мне захотелось, чтобы все так и было. И я почему-то могу тебя представить через пятьдесят лет, как ты будешь выглядеть. Так что я согласен, давай влюбляться!

— Так все-таки почему ты не веришь? Тебя обижают женщины? Не любят тебя, пользуются тобой? У тебя кризис среднего возраста?

Оставляю ее вопросы без внимания. Пусть думает, что хочет. Вместо этого сижу, любуюсь ей и глажу ее попу. И она разрешает мне это делать. Снегурочка мне нравится, очень нравится. Первая неделя, всего лишь первая неделя.

— Я так понимаю, сестре ты не будешь звонить?

Снегурочка медлит. Хмурится, сидя у меня на коленях, напряженно размышляет. Смотрит на меня пытливо. Вздыхает.

— Я ей позвоню, Гош, обещаю тебе. Но не сегодня, можно? Яна ведь сейчас загрузит меня так, что у меня совсем не останется на тебя времени. А я все-таки хочу разгадать загадку твоего появления в моей жизни. Ты очень необычный человек. Но ты мне все равно очень нравишься. И что-то от меня ты ведь хочешь?

Зачем я вмешался в ситуацию ее конфликта с сестрой? Сам не знаю. По-хорошему мне надо было, наоборот, замыкать Зою на себе. Влюбить в себя, соблазнить, увезти в Москву, заделать ребенка. Я же этого от нее добиваюсь? Зачем тогда разгребаю ее проблемы? Чем я вообще занимаюсь в этой квартире? Все больше и больше удивляюсь сам на себя. Да, Снегурочка мне нравится до умопомрачения, но ведь она не первая и наверняка не последняя, в кого я влюблен. Чертов южный темперамент. Непонятно только, от кого мне такая влюбчивость досталась, мама прожила тридцать шесть лет с одним мужчиной, папа вообще никогда ни на кого, кроме нее, не смотрел. Или наследственность вообще тут не причем? Может, я просто избалован женским вниманием, и поэтому стал таким равнодушным? Маргарита в машине много мне гадостей наговорила про то, какой я. Что я жестокосердный, зацикленный на себе. Интересно, что бы эта сучка сказала про наше совместное проживание со Снегурочкой. По поводу того, что я с любимой женщиной в одной кровати сплю, и до сих пор еще с ней не занимался любовью. Не воспользовался ее уязвимым положением. Вместо этого поднимаю ей настроение, читаю лекции о важности и нужности семьи. Что-то я уже сам себя плохо понимаю. Что я хочу-то от Зои? Самому бы разобраться.

Смотрю на нее и говорю спокойно:

— Хочу, чтобы ты мне родила ребенка. Ты тетрадку, что ли, не читала?

Зоя Павловна

Говоря откровенно, Георгий ведет себя очень странно. Он по непонятной причине задержался у меня в квартире, вместе со мной ничего не ест, не пьет (он же наполовину грузин, разве грузины не пьют постоянно вино?), все свое время посвящает мне. Ну, ладно, я допускаю, что ему понравилась, не даром же он мою косу из рук не выпускает. Очень-очень надеюсь, что понравилась. Но почему же он не заходит дальше поцелуев? Ждет от меня приглашения, инициативы? Чего-то еще ждет? Сегодня, когда я накричала на него, в его глазах сверкнул такой гнев, что я поняла — уедет. И мне стало так страшно, что я больше его никогда не увижу, что со мной приключилась настоящая истерика. Не хочу я его терять. Не хочу, чтобы уезжал. Не хочу, не хочу. Побежала за ним полураздетая на заснеженную улицу, хорошо, хоть ботинки мне в прихожей под ноги подвернулись. А то бы и босая выскочила бы. По дороге напугала бабу Дусю и разбудила весь подъезд. Вернула. А потом он обнял меня так, что мне стало жарко от его рук. Сказал, что тоже меня хочет. Но опять словами ограничился. Это какая-то игра с его стороны? Он сбивает меня с толку своим противоречивым поведением. Не идет до конца, но и не уезжает. Не бросает меня.

Присматривается? Боится чего-то? Сомневается?

Неужели такой холодный внутри? Не верю. Иногда смотрит на меня так, что внутри меня, где-то глубоко-глубоко каждая жилка трепетать начинает. А потом он отворачивается.

А ведь я тоже не каменная. Я же привыкаю. Привязываюсь. Внимания его хочу. Ласки.

Не понимаю его до конца. Но очень хочу понять, что он за человек.

Мы сидим на кухне за столом, друг напротив друга, пьем чай с медом. Обмениваемся продолжительными взглядами, как соперники на дуэли. Он видный мужчина. Красивый, высокий, с хорошей фигурой. Сначала вроде и не очень понравился, а потом я к нему присмотрелась повнимательней. Он все умеет: и смотреть так, что тело откликается, и обнимать так, что ноги слабнут. И серьезно разговаривать, и смеяться. Я уверена, что и в постели он тоже все умеет. Не хочет спешить? А я не умею навязываться.

Мы с ним зависли где-то в безвременье. Он в отпуске, прячется от всех. Я вообще не определилась еще, как дальше жить буду.

— Ты кого больше хочешь, девочку или мальчика? — спрашиваю я спокойно, как будто мы о погоде разговариваем. А внутри дрожу вся от волнения.

Он немедленно вскидывает на меня свои черные глаза. Смотрит так, что меня торкает еще больше. Мурашки ползут по коже.

— Девочку. Светленькую, как ты. Голубоглазую, — отвечает с легкой улыбкой. Смотрит на мою косу, потом протягивает руку и дотрагивается до нее. Потом заправляет прядь волос мне за ухо. Его теплые пальцы касаются моей щеки. Ласково, приятно. Интимно.

— Мне кажется, от тебя все детки будут темненькие и черноглазые, — немного сипло отвечаю я, прикрывая глаза от удовольствия. — И мальчики, и девочки.

— Не факт. У меня сестра голубоглазая блондинка, в отца пошла, — его голос тоже ощутимо понижается, рука задерживается на моем лице. — А я в маму. Заяц…

— Что?

— Иди сюда.

— Зачем?

— Потискаю тебя.

Хватает за косу, ощутимо дергает и подтягивает к себе поближе. Айкаю от неожиданности, огибаю стол и плюхаюсь на его колени. В последний момент изворачиваюсь так, чтобы сесть спиной к нему.

— Не целуй меня в губы, я стесняюсь, — волнуюсь я. Опять отворачиваюсь.

Его губы и его дыхание где-то в районе моего затылка. Он тихонько смеется.

— С тобой все не как у нормальных людей. Я уже понял.

Он запускает свои руки мне под пижаму. Гладит мои соски, одновременно прикусывая шею и зализывая укусы. Я опять закрываю глаза. Мне нравится, как он ласкает мое тело. Кажется, Гоша неравнодушен ко мне сильнее, чем мне казалось до этого. Вся сдержанность слетает с него, как ненужная обертка.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Не хочу, чтобы он останавливался. Хочу быть с ним. И, разумеется, именно в этот момент раздается щелчок замка.

— О, нет, — разочарованно выдыхаю я. — Да что ж такое…

Гоша быстро поправляет мою одежду и напоследок чмокает меня в плечо.

— Вечером продолжим, — шепчет мне на ухо. Отсаживает меня, внимательно смотрит мне в глаза. И, очевидно, видит в них что-то такое, что ему безумно нравится. Потому что улыбается мне так, что у меня дыхание перехватывает.

Нагрянувшая баба Дуся взахлеб рассказывает нам какую-то потрясающую сплетню про жильцов со второго этажа. Кажется, сегодня ночью муж случайно спалил жену на измене. Или, наоборот, жена спалила мужа. Соседи в шоке, ситуация взята на карандаш всеми бабушками поселка. Гоша слушает внимательно, по обычаю, усмехается и кивает головой. А я в полной прострации. Не могу ни о чем думать, кроме как о мужчине, сидящем напротив меня. О его руках и горячем дыхании на моей коже.

— Кстати, вы-то помирились? — вдруг вспоминает баба Дуся. Смотрит на нас с подозрением.

— Мы и не ссорились, бабушка. Так, небольшие разногласия из-за ерунды, — подмигивает мне Гоша. И я краснею и отворачиваюсь.

Хочу быть с ним. Хочу родить ему синеглазую дочку.

Георгий

А дальше все идет наперекосяк. У меня звонит телефон, я с недоумением гляжу на высветившийся номер Леры Егоровой — это жена Мишки. Даже не знал, что у меня есть ее номер. Не помню, чтобы Лера мне хоть когда-то звонила.

— Гоги, дорогой, какой ужас, — рыдает она в телефонную трубку. — Мы в Москве попали в аварию, Миша серьезно пострадал, ему сейчас операцию делают. Врачи сказали, нужна кровь, много крови. Ты не мог бы…

Я пугаюсь очень сильно. Мишка — самый близкий друг за пределами моей семьи. Всю молодость мы с ним по заграницам протусили. Потом оба почти одновременно вернулись в Москву и остепенились: я стал шеф-поваром семейного ресторана и с головой погрузился в работу, а Мишка женился на дочке какого-то важного чиновника, родил двух пацанов и стал примерным отцом семейства.

— Лера, что случилось? Что с ним? Что врачи говорят? — быстро спрашиваю я, краем глаза замечая, как тревожно замерли мои собеседницы. — Он за рулем был? Ты сама в порядке?

— У меня только легкое сотрясение и пара царапин, а вот у Миши черепно-мозговая и предположительно разрывы внутренних органов, — я слышу по голосу, что Лера чудом удерживается от истерики. — В нас какой-то пьяный урод въехал. Мы в Склифе, ему операцию делают уже больше часа. Гоги, мне так страшно… Его родители сейчас в Таиланде, я даже не смогла им дозвониться… Гоги, нужна кровь, я всех обзвонила, кого могла…

Я в предшоковом состоянии тру рукой лоб. Блть, Мишка, ну, как так-то! К счастью, вовремя вспоминаю, что на другом конце трубки никак не может успокоиться Лера. Пугать ее еще больше я не собираюсь. Поэтому собираюсь и говорю твердо и почти спокойно:

— Лерочка, держись, моя хорошая, я очень надеюсь, что скоро буду. Не отключай телефон, как подъеду, наберу тебе. Если какие-то новости от врачей будут, сразу звони. Даже не переживай насчет крови, сейчас я кину клич, вся грузинская диаспора в Склиф приедет.

Вскакиваю из-за стола. Зоя сразу цепляется за мою руку.

— Я с тобой! Я тоже хочу помочь! Гоша, пожалуйста, возьми меня с собой!

В ее лице не кровинки, глаза темные и лихорадочные. Точно, у нее же родители в автокатастрофе погибли.

— Быстро собирайся, я такси вызываю. Нам в Москву ехать.

Она убегает в комнату, чтобы переодеться. У меня никак не получается попасть по клавишам айфона — руки трясутся.

Баба Дуся смотрит жалостливо, но не может удержаться от расспросов:

— Кто пострадал-то?

— Мой друг, — кратко отвечаю я. — Я у вас в поселке оказался только потому, что от него ехал. Так бы даже и не знал, что Лесной на карте существует. Евдокия Ильинична, давай потом поговорим, хорошо? Вернемся, все расскажем тебе. Сейчас нам очень быстро ехать надо.

— А и незачем вам сюда возвращаться, милый, — поджимает она губы в ответ. — Забирай Зоечку Павловну и доброго пути вам. Ключи у меня от квартиры есть, если покупатель приедет — я ему все покажу. Телефон Зоечки Павловны и Федора у меня тоже есть, если что нужно будет — позвоню. Вам-то тут зачем быть? Езжайте с Богом.

Сердечно обнимаю бабу Дусю.

— Спасибо тебе, дорогая. За все спасибо.

Та даже плачет от избытка чувств.

— И тебе спасибо, Гоги. За все спасибо. Береги Зоечку, не обижай ее. Хорошая она очень. На свадьбу-то позовешь?

Я все еще никак не могу вызвать такси, поэтому отвечаю машинально:

— Конечно, баба Дуся. Обязательно.

До Москвы тащимся часа два. Такое ощущение, что народу резко надоело пьянствовать, и все решили срочно выехать куда-нибудь развеяться. Всю дорогу молчим. Я одной рукой обнимаю свою спутницу, второй строчу сообщения общим знакомым в мессенджерах. Зоя ни о чем меня не спрашивает, лишь жмется ко мне и иногда еле слышно что-то шепчет.

— Что, Заяц? — смотрю на нее внимательно. Зоя не знакома с Мишкой, но переживает не меньше, чем я. Это заметно.

— Молитвы читаю, — она смотрит на меня, не отводя тоскливых глаз.

Бросаю айфон, резко выдыхаю и обнимаю ее двумя руками. Зарываюсь лицом в ее макушку.

— Господи, Зоя. Молитвы — это хорошо. У них двое детей маленьких. Спасибо тебе, что поехала со мной. Сначала в больницу, потом ко мне, хорошо? Я ступил, надо было чемодан твой с вещами забрать. Не отпущу тебя, ты нужна мне сегодня. Останешься у меня?

Она улыбается мне сквозь слезы. Ее губы дрожат от волнения.

— Конечно, останусь. Теперь уже и не выгонишь.

Зоя Павловна

В аварии, в которой шестнадцать лет назад погибли мои родители, пострадали еще двое мужчин. Была зима, сильный гололед, джип тех людей вынесло на встречку, в лобовое столкновение с жигулями моих родителей. Папа погиб на месте, мама умерла на операционном столе. У водителя встречной машины были травмы средней тяжести, его привезли в ту же клинику, что и маму, а пассажир джипа и вовсе отделался ушибами.

Узнав о случившемся, я сорвалась с институтской пары и помчалась из Москвы в больницу. Там меня тоже первым делом попросили сдать кровь для мамы. Когда я вышла из отделения переливания крови, медсестра на стойке регистрации сказала, что Лагутина умерла. Но тут же добавила: «А мужчина пока жив, операция продолжается. Вашу кровь перельют ему».

Первую сданную мной кровь перелили мужчине, который убил моих родителей. Так получилось. Потом я даже стала почетным донором… И никогда не спрашивала, кому перельют мою кровь. Не хотела этого знать.

В больницах меня всегда настигают тяжелые воспоминания. Стены давят. Шепчут. Свидетельствуют. Вся моя жизнь — какая-то пошлая мелодрама, написанная бездарным сценаристом.

Впрочем, думаю, каждый из нас так думает о себе…

Я сижу на кушетке и смотрю, как мой любимый в окружении других людей пытается успокоить жену своего друга. Лера — красивая молодая женщина. Стильно и хорошо одетая. Только сейчас она раздавлена горем. Гоша что-то внушает ей, наклоняется, заставляет смотреть ему в глаза, встряхивает за плечи. Она послушно кивает головой, как заводная кукла. А на самом деле, я уверена, не слышит ни слова из того, что он ей говорит.

Я знаю. Я помню.

Ни с кем не знакома из присутствующих, кроме Гоши. Сижу в сторонке, но так, чтобы он меня видел. Не мешаю ему. Молча поддерживаю.

Наконец, приезжают еще какие-то люди, родственники или знакомые. Они бросаются к Лере со слезами и словами поддержки. Гоша передает им заплаканную женщину с рук на руки и идет ко мне. Я вижу, что он сильно на взводе. Но пока держится.

— Теперь в отделение переливания крови, — берет меня за руку. Говорит отрывисто, без улыбки. Щека подергивается заметнее, чем обычно.

Хочется приложить к его щеке ладонь и не отпускать до тех пор, пока привычная ухмылка не появится на его лице.

Мы идем, почти бежим по столь ненавистным мне больничным коридорам.

— Узнал что-нибудь про Мишу? — рискую спросить я.

— Стабилен. Операция прошла успешно. Пока в реанимации. Ближайшие часы определяющие. Уже сегодня вечером будет понятно, что и как. Обязан выкарабкаться, у него нет другого выхода.

— Ты сам как, Гоша?

Он серьезно смотрит на меня. На ходу притягивает к себе.

— Я в порядке. Ты же со мной. Ведь со мной же, Заяц?

— Да, я с тобой.

Опять смотрит. Молчит, только сильнее сжимает мои пальцы своей рукой. И я молчу. Что говорить, и так уже все понятно. То, что происходит между нами, больше не нуждается в дополнительных объяснениях.

Пока нас оформляют в регистратуре, Гоша уже полностью переключается на меня. Я заполняю анкету донора, а он в это время медленно перецеловывает пальцы на моей левой руке. Стараюсь ничем себя не выдать, а на самом деле растекаюсь лужицей от такой незамысловатой его ласки. Таюсь от него изо всех сил. Задерживаю дыхание, опускаю взгляд. Никак не могу забыть, что мы с ним в больнице. Но и руку выдернуть из его захвата я не в силах. Гоша тоже старается быть сдержанным. Он просто показывает мне, как я ему сейчас нужна.

Не время и не место выяснять отношения.

Хотя что тут выяснять?

Люблю. Люблю. Люблю. Каждым своим взглядом, каждым поцелуем он забирается все глубже и глубже мне под кожу.

Терапевт дает мне «добро» на кровосдачу, несмотря на пятидневное голодание (о чем я, разумеется, умолчала), пониженное давление и пограничный гемоглобин. Также по результатам контрольного взвешивания я узнаю, что похудела примерно на шесть килограмм. Гоша же, судя по его обследованию, обладает таким могучим кавказским здоровьем, что его никакой голодовкой не перешибешь.

Проходим в столовую, там нам предлагают печенье и сладкий чай. На этом мое лечебное голодание бесславно и преждевременно заканчивается.

— Всего пять дней продержалась, — горюю я. — В следующий раз…

— Следующего раза не будет, — категоричным тоном перебивает меня Гоша. — Для меня ты и так хороша, а для кого-то другого худеть я тебе больше не разрешу. Пойдем.

Не спорю с его собственническими замашками. Потом, все потом. Еще будет время с ним пободаться.

В зале привычно ложусь на кресло, подставляю руку. Улыбаюсь медсестре, отворачиваюсь, чтобы не видеть момент, как в вену мне вставляют иглу. Чувствую укол и легкое головокружение. А потом внезапно проваливаюсь в темноту.

Прихожу в себя от резкого запаха нашатыря. Открываю глаза и первое, что вижу перед собой, — бледное, обеспокоенное лицо Георгия. Ох, неужели я потеряла сознание на сдаче крови? В первый раз со мной такое!

— Давление упало, — где-то далеко, на заднем плане ворчит медсестра. — Кофе выпить и большую шоколадку в обязательном порядке скушать. И два дня полный покой и отдых, никаких физических нагрузок.

А я только его одного перед собой вижу.

— Ты как? — тревожно спрашивает Гоша, помогая мне подняться. — Можешь встать? Не бойся, я тебя держу крепко. Не пугай меня так больше, Заяц.

Слабо улыбаюсь и обнимаю его за шею. Вздыхаю чуть слышно:

— Я в порядке. Ты же со мной.

Георгий

Веду измученную Зою к ожидающему нас такси, а в голове сами собой возникают и бродят странные мысли. А, может, я вообще ни разу в своей жизни не влюблялся по-настоящему? Может, сам обманывался и бывших своих обманывал? Принимал симпатию, физическое влечение за что-то большее? Может, не совсем я безнадежен для полноценных отношений?

Я ведь уже почти совсем разуверился, что у меня когда-нибудь будет такая же семья, как у родителей. Что у меня будут дети от любимой женщины, растущие в настоящей семье. Тяжело раз за разом разочаровываться в самом себе и в своих чувствах. Я ведь такой херни чуть не нагородил от этого самого разочарования. Чуть было страшный грех не совершил. Бог отвел. Хорошо, что я вовремя осознал и остановился. Покаялся.

А теперь вот и Снегурочку встретил.

С ней все по-другому, все не так, как с теми, с прошлыми. Все по-новому. Я не кидаюсь в омут с головой, а осторожничаю. Не спешу, как обычно, а сам себя придерживаю. Только все равно меня тянет к ней с каждым днем все сильнее. И эмоции от общения с ней, от присутствия рядом с ней, просто от одного ее вида такие, что бьют наотмашь. Не помню, что меня от кого-то раньше так же пробирало.

Может, я и не любил никого раньше, до нее? Просто игрался в любовь? Глупые теории сочинял, чтобы самого себя уговорить? А на самом деле ее ждал?

Сидит рядом со мной на заднем сиденье такси — чуть живая от усталости и переживаний, обескровленная, с синяками под глазами. Видно, что ее клонит в сон. И все равно взгляд не отводит, цепляется им за меня. Утешает, из последних сил поддерживает. Показывает, что рядом. Что полностью открыта и беззащитна передо мной. Мне кажется, я каждый удар ее сердца слышу, каждый вздох чувствую. Наваждение какое-то. Разве можно так чувствовать другого человека, как я ее чувствую?

Зоя, Зоя, что же мне делать с тобой? Как подступиться к тебе? Того и гляди, скоро начну, как прыщавый школьник, краснеть и заикаться в твоем присутствии.

Одно знаю точно — не отпущу. Рядом со мной теперь будет. И не в сексе дело совсем. А в том, что я любить хочу по-настоящему, без страха и оглядки на завтрашний день. А не заменителями любви перебиваться.

Видно, нужно мне было по голове от поселковой гопоты получить и в снегу хорошенько померзнуть, чтобы до этой здравой мысли своим умом дойти.

— Сейчас приедем ко мне, наконец-то тебя вкусностями всякими закармливать начну, — шутливо говорю ей, стараясь не выдать своего сильного внутреннего волнения. — Можешь пока подумать, чего бы тебе хотелось сладенького.

Она неожиданно усмехается кончиками губ.

— СпошлИть можно? — опять смотрит мне прямо в глаза. Неуверенно смотрит, как будто не знает, можно мне сказать или нет. Она тоже чувствует, что между нами что-то из ряда вон происходит. Потому что не чувствовать это невозможно. И тоже не знает, как на это реагировать.

— Заяц! — нарочно хмурю брови. — Слышала, что тебе сказали? Покой и отдых, никаких физических упражнений. Сегодня и завтра. Так что максимум, на который ты можешь рассчитывать, — горячая ванна, вкусный ужин моего приготовления и очередной новогодний концерт по телевизору. И пока все. Ну ладно, хорошо-хорошо, не смотри на меня так укоризненно. Согласен еще на массаж стоп. Но только если ты мне разрешишь расчесать твои волосы.

Такси плавно едет по московским дорогам. Глаза любимой моргают все чаще и чаще и постепенно начинают закрываться. Я меняю положение своего тела, чтобы ей было удобнее улечься у меня на плече. Привлекаю ее к себе поближе, расстегиваю куртку, заодно целую макушку, виски, плечи. Она неосознанно задерживает дыхание. Давно заметил, всегда так реагирует на мои прикосновения.

— А в тетрадке мне еще что-нибудь напишешь? — сонно спрашивает, не дождавшись от меня дальнейших поползновений.

Усмехаюсь. Неожиданно. Такой романтической чуши насочинял, а ей нравится.

— Заяц, я тетрадку не взял. В поселке она осталась.

Улыбается с закрытыми глазами.

— Я взяла. Напишешь?

— Если ты хочешь, конечно, напишу.

С каждой минутой паузы в нашем разговоре становятся все длиннее и длиннее. Устала моя Снегурочка. Вымоталась.

— Гоша, — совсем еле слышно. — Нам долго ехать?

— Недолго. Минут десять-пятнадцать.

— Гоша, можно я немного подремлю? Очень устала. Разбудишь, когда приедем?

Прижимаю ее к себе чуть крепче.

— Конечно, спи, сакварело *. Ткбил сизмребс гисурвеб, чемо эртад эрто мзид унахаво **, — ласково шепчу ей на ухо.

— Что ты сказал?

— Спи.

* Любимая (груз.)

** Желаю сладких снов, моя единственная красавица (груз.)

Зоя Павловна

Гоша живет в шестиэтажном кирпичном доме где-то в центре Москвы. Никаких многоэтажек, никаких многополосных дорог в пределах видимости. Тихий закрытый двор с шикарной детской площадкой, расчищенной от снега. Чистый подъезд с новым ремонтом.

После короткого сна в такси чувствую себя лучше. Только есть ужасно хочу. Стоило скушать в больнице несколько печенек и напиться сладкого чая, и все, одолел меня адский голод. Но я хорошо подкована в матчасти. Начну сейчас лопать все подряд — килограммы моментально вернутся. Золотое правило: сколько дней голодаешь, столько дней и выходишь из голодания. Сначала нужно пить только овощные соки и овсяный кисель, потом постепенно добавлять в рацион овощные салаты, фрукты, крупы, подсолнечное масло, нежирные мясо и рыбу. Если выходишь из голодания правильно, то и на этапе выхода можно еще килограммчик-другой скинуть. А для моей фигуры каждый сброшенный грамм на вес золота.

Усиленно забиваю себе мозги размышлениями о правильном питании, пока мы с Гошей поднимаемся по лестнице. Отвлекаю себя. Он цепко держит меня за руку (боится, что сбегу?) и ведет к себе домой. Не думала и не гадала, что приеду в столицу нашей необъятной Родины в таком неожиданном качестве. Боялась, что придется ехать бесплатной нянькой-приживалкой в новую семью сестры. Надеялась, что, может быть, получится найти хорошую работу и снять отдельное жилье. А по факту обстоятельства так сложились, что я буду жить в качестве почти любовницы шикарного мужчины в его квартире. Причем «почти» — это всего лишь вопрос времени. Если бы не баба Дуся, думаю, наши тисканья на кухне наверняка имели бы интересное продолжение. Мы с любимым люди взрослые, чего кругами вокруг кровати ходить.

Хорошее начало моей новой жизни. Позитивное.

Вздыхаю мечтательно.

И неважно, получится у нас с ним что-нибудь или нет. Заранее решила, что не буду расстраиваться и переживать. Шестнадцать лет своей жизни только этим и занималась, больше не хочу. Буду наслаждаться каждой минутой, проведенной с мужчиной моей мечты.

На третьем этаже Гоша тормозит у железной двери, достает ключи и поворачивается. Внимательно смотрит на меня со своей неизменной ухмылкой.

— Боишься? — спрашивает вкрадчиво.

Здесь, на своей территории, он уже другой. Более уверенный в себе. Нагловатый. С повадками бывалого обольстителя. Вот что с людьми Москва делает. У меня в поселке Гоша потише и поскромней себя вел.

Волнуюсь немного, конечно. Но уж точно не боюсь. Не из боязливых.

— А ты боишься? — отвечаю вопросом на вопрос. Изо всех сил прячу улыбку.

— Опасаюсь, — признается в ответ. — Не знаю, чего от тебя ожидать.

— А какие у меня варианты? — легкомысленно пожимаю плечами. — Все банально, буду спать с тобой за еду, раз уж приехала. А там по ситуации.

И в ту же секунду я вижу, как меняется выражение лица Гоши. Губы сжимаются, а крылья его великолепного горского носа, наоборот, гневно раздуваются.

Нет, ну а что я такого сказала? Я просто нервничаю, поэтому и ляпнула, что первое в голову пришло. Наверное, Москва уже и на меня начала влиять.

Он очень сильно злится. Прям очень. Шипит возмущенно:

— Ты. Со мной. Будешь спать. Только по любви.

Хочу спросить: «А ты со мной как?» Но благоразумно решаю не нарываться. На всякий случай согласно киваю головой.

Георгий открывает дверь и пропускает меня вперед. Заходит следом за мной, щелкает выключателем. Дааа, это не убитая хрущеба бабушки Степаниды. Высокие потолки, много света и пространства. На полу, судя по всему, настоящий паркет блестит темными квадратиками. Я его вживую никогда и не видела. И на этом паркете у самого выхода стоят красные женские ботинки.

Ничего не могу с собой сделать, смотрю на них. Дорогие, кожаные, очень женственные. Не сорокового размера, как у меня, а тридцать шестого-тридцать седьмого. Не ботинки, а мечта. Символ красивой жизни. Обладательница такой обуви, наверняка, изящная и миниатюрная девушка. И одновременно яркая. С высоким и худощавым Гошей они отлично смотрятся, не сомневаюсь в этом. И как его не ревновать? Сделать вид, что мне все равно? Только из меня плохая притворщица.

Почему все всегда так сложно?

— А она тоже по любви? — сдержанно спрашиваю я, кивая на ботинки.

— Блть, — эмоционально ругается он за моей спиной. — Заяц, раздевайся, проходи на кухню. Сделай нам кофе. Я сейчас. Мусор выкину. Прости, в квартире бардак. Катя так и не успела до меня доехать.

И у меня в голове тоже бардак. Сразу все хорошее настроение куда-то испарилось.

Что я там про Гошу сама себе придумала? Что его женщины не любят и обижают? Погорячилась.

— Она здесь жила? — спрашиваю деланно равнодушно.

Он прекрасно понимает, про кого я спрашиваю. Не про Катю.

— Нет. Иногда оставалась ночевать. Давай помогу тебе.

А дальше он быстро опускается на корточки, приподнимает мою ступню и начинает снимать с меня ботинки. От неожиданности я теряю равновесие и чуть не грохаюсь на пол.

— Эй, поаккуратнее, — возмущаюсь я.

Он все так же молча и быстро стягивает с меня пуховик, бросает его на пуфик и тащит за руку на кухню.

Кухня профессионального повара — просто вау. Нет, не так: ВАУ. По сравнению со светлой и немного безликой прихожей, эта часть квартиры радует сочными, теплыми красками. А еще я никогда не видела столько красивой посуды в одном месте, причем посуды этнической, глиняной. И еще столько всего, что глаза разбегаются. Какие-то кастрюльки, миски, сковородки необычной формы. Компактные электроприборы непонятного назначения. Даже настоящая барная стойка есть с красивыми бутылочками из черного стекла. На ней стоит что-то, напоминающее кальян. Но я не специалист, могу ошибаться. На широком подоконнике за красивой шторой прячется компактная кофемашина.

Везде просто стерильная чистота.

Честно говоря, сразу забываю про злополучные ботинки. Хочется сунуть свой нос в каждый шкафчик, рассмотреть все внимательно. Мне, как женщине, все это безумно интересно. Где еще я такую кухню вблизи увижу? Уж явно не в съемной квартире.

— Гоша, а посмотреть можно? А потрогать? Я аккуратно, — в восторге тяну руки к посуде. — Какая красота!

Он обнимает меня со спины и чмокает в щеку.

— Смотри и трогай. Только не исчезай никуда. Я быстренько.

Неужели в самом деле испугался, что психану и сбегу? Так мне некуда. Пока поживу. А там видно будет.

Верчу в руках изящные кувшинчики, очевидно, для молочных продуктов, одним ухом подслушивая, как Гоша хлопает дверцами шкафов в комнате. Потом негромко щелкает входная дверь. Переключаюсь на кофемашину. У нас в садике стоит похожая в кабинете методиста. Засыпаю зерна в специальный отсек, лезу в холодильник за сливками. Хочу сделать себе капучино. Кстати, холодильник почти пустой, а я есть хочу. И сливок нет. И молока нет. Придется пить черный. К счастью, в одном из кухонных шкафчиков обнаруживаю горький шоколад. Ломаю его на кусочки и выкладываю на тарелку. Обед готов. Приятного аппетита.

В окно вижу, как Гоша в наспех накинутой куртке тащит к контейнеру огромный мусорный мешок, набитый битком. Выглядываю в коридор — красных ботинок там уже нет. Неужели и они отправились на помойку? Дааа, Георгий, судя по всему, скор и крут на расправу.

Сижу на подоконнике и пью горячий кофе с шоколадкой. Слышу, как Гоша заходит в квартиру, раздевается. Идет прямо ко мне. Улыбается, но напряженно. Я сую ему в руку кружку.

— Отправил в мусорку очередную любовь? — не могу не понасмешничать. — Хорошо, что у меня с собой вещей нет, после меня выкидывать нечего будет.

Подходит ко мне вплотную, смотрит горящими глазами, но пока не трогает. Я чувствую, что кровь начинает разгоняться по жилам.

— Ревнуешь? — спрашивает вкрадчиво.

— А надо?

— Конечно, надо.

Я фыркаю, осуждающе качаю головой.

— Я просто поражена твоей эффективностью. Предыдущая еще вещи не вывезла, а ты уже следующую домой привел. Ты страшный человек, Гоша!

— А ты вообще пьяных мужиков с улицы домой таскаешь, — не остается в долгу он, ехидно улыбаясь. Отставляет кружку в сторону, обнимает меня, начинает трогать мои волосы. Это безумно приятно. Какое-то время мы пылко обжимаемся на подоконнике, как два перезрелых девственника. Но я как-то морально не готова идти дальше посреди белого дня.

— Гоша, а я есть хочу, — шепчу ему на ухо. — Кажется, мне кто-то обещал вкусняшек собственного приготовления.

Георгий

У меня дома нет фена. И это катастрофа вселенского масштаба.

Маргарита несколько раз говорила мне об этом, но я, кажется, пропускал ее жалобы мимо ушей. Еще пару раз, когда мы с ней собирались на какие-то светские мероприятия, она приносила из дома фен в своей сумочке. И, наверное, точно так же обратно унесла. Я всю ванну облазил — его нет. Единственную реально полезную вещь, которую Марго могла бы оставить в моем доме, она забрала. Зато предусмотрительно «забыла» в моей квартире свою обувь, одежду, включая нижнее белье, кое-какие украшения, косметику, средства ухода и еще кучу разных мелочей. Даже после расставания умудрилась подгадить по-крупному. Как я с ней протянул столько времени, с жучкой эдакой, ума не приложу.

Зоя посмотрела на красные ботинки бывшей с таким выражением лица, что я всерьез испугался, что сейчас сбежит. Или эти ботинки мне в лицо швырнет. Второе более вероятно. Она у меня девушка боевая, да и силы характера ей не занимать. И вместе с тем очень добрая, глубоко чувствующая, преданная. Ей морально очень тяжело было в больнице, я же видел это. Глаза были печальные-печальные. Но не бросила меня, поддержала, как могла. Сама попросилась, добровольно поехала. Я даже и не рассчитывал на такое к себе отношение. Кажется, подтаивает моя Снегурочка. Ни за что не отпущу. Моя. Со всем миром, если нужно, готов сразиться.

Но пока что я проигрываю это сражение, потому что у меня нет фена!

Сколько всего мне пришлось из-за его отсутствия выслушать, это просто уму непостижимо!

За окном стремительно темнеет. Длинный неприятный день, неужели он когда-нибудь закончится? Одно радует — любимая злючка со мной, в моей квартире. Завтра повезу ее по ресторанам, показывать наш семейный бизнес. Пусть отдает себе отчет, на что подписывается. Только надо исхитриться и так эту поездку организовать, чтобы не наткнуться на маму и Катю. Знакомить их всех я пока категорически не готов.

Слышу за спиной шорох и оглядываюсь.

Зоя стоит посреди спальни в моей футболке и в моих пляжных шортах. Мокрые волосы обернуты полотенцем. Пристально смотрит мне в глаза. Я отвечаю ей таким же взглядом. Потом опускаю глаза и медленно осматриваю всю ее с ног до головы. Я всего лишь мужчина, поэтому нет ничего удивительного, что в конце концов зависаю на ее голых ногах.

Я ей сто пар красных ботинок куплю.

— Ну как? — она смотрит то на меня, то на себя. Медленно поворачивается вокруг своей оси.

Судорожно сглатываю. Что значит «как»? А что, по мне не видно?

— Похудела хоть? — продолжает она испытывать мою стойкость.

Изображаю глубокую задумчивость.

— Ммм, дай-ка подумать. Кстати, что ты мне вчера сказала? — внезапно вспоминаю я. — Что у меня лишний вес?

Зоя смеется, подходит ко мне, обхватывает за шею руками. Провокаторша. Мои руки непроизвольно опускаются на ее бедра. Это не я, это они сами, честное слово.

— Гоша, я же шутила. Ты такой вредный, решил мне припомнить?

— У меня почему-то тоже появилась непреодолимое желание пошутить про твою комплекцию, — до последнего не сдаюсь я. — Я ужасно вредный, Заяц. Пощады не будет, не надейся. Я ничего не забыл.

Только вот тон, которым я произношу эти слова, чересчур мягкий.

— Гоша, а я есть хочу. Ты меня будешь сегодня кормить?

Мои руки уже давно живут своей отдельной жизнью. Вовсю гуляют по теплой женской спине и той части тела, что чуть ниже.

— Буду. Пока ты в ванной была, я заказал доставку из ресторана. Ты как себя чувствуешь? Голова больше не кружится?

— А ты мне хочешь что-то интересное предложить? — заметно оживляется. Прижимается ко мне теснее, смотрит завороженно на мои губы.

Так-так-так, Снегурочка уже не просто подтаивает, она того и гляди превратится в лужицу у моих ног. Не могу удержаться, самодовольно усмехаюсь.

— Предлагаю тебе поужинать и лечь отдохнуть. Мне Лера позвонила, Мишка оклемался после операции, его переводят в обычную палату. Хочу заехать к нему, ободрить. Тебя второй раз в больницу не потащу, у тебя и так сегодня тяжелый день. И синяки под твоими глазами мне категорически не нравятся. Так что давай-ка ты, красавица моя, — при этих словах громко хлопаю ее по попе, — иди в кроватку и набирайся сил. Чтобы больше никаких обмороков. А я тебе сейчас ужин в постель организую.

Зоя приоткрывает рот от удивления. Видно, что не этого от меня ожидала. Она сбита с толку и поэтому выглядит непривычно милой и растерянной. И невозможно очаровательной. Еще и стоит передо мной в моей одежде и с моими руками на ее мягком месте. Смотрю и чувствую, что переоценил свою выдержку. Меня ведет от созерцания такой красоты. Быстро наклоняюсь и наконец-то целую свою зазнобу в губы. Она на мгновение замирает, а потом с тихим стоном открывается мне навстречу.

Мы целуемся по нарастающей, и вот мне уже хочется наплевать на свое непонятно к чему придуманное благородство и сделать ей ребенка здесь и сейчас. Останавливаемся только потому, что в дверь кто-то настойчиво звонит.

Смотрим друг на друга дикими глазами. Оба тяжело дышим.

— Кажется, это твой ужин наконец-то приехал, — говорю я хриплым голосом.

— Мне уже и есть перехотелось, — медленно отвечает она. Чуть заметно улыбается и пытается опять ко мне прижаться.

У нее засосы на шее и плече. Совершенно не понимаю, как это могло случиться. Никогда такой фигней не страдал.

— Ну уж нет, в этой квартире ты голодать не будешь! — раздраженно хмурюсь я и иду открывать дверь курьеру. Слышу, что Зоя с громким разочарованным стоном плюхается на кровать.

Мне нужна передышка, иначе я сейчас воспламенюсь и сгорю заживо. А еще мне нужно подумать. О том, что это, черт возьми, было.

Зоя Павловна

Гоша меня опять бесит. Кормит меня в постели овощным салатом с необычной заправкой (это что-то из грузинской кухни) и овсяной кашкой на воде, поит свежевыжатым соком. Заботливый какой, надо же. Дал курьеру наличку, попросил дойти до ближайшего торгового центра, купить фен. Сам мне волосы высушил и заплел в косу.

Я так поняла, секса сегодня у меня не будет. Вместо него по расписанию овсяная кашка и невинный поцелуй от добренькой «мамочки» на ночь.

Бесит, бесит, бесит!

В отместку я с ним больше не разговариваю.

Георгий собирается уезжать в больницу, а я включила телевизор и старательно в него пялюсь, делая вид, что являюсь поклонницей Стаса Михайлова.

Блин, сейчас точно на прощание в лоб, как покойницу, поцелует!

Видно, у меня на лице все написано, потому что в последний момент Гоша останавливается, меняет траекторию и вместо лба целует мои сердито надутые губы.

— Не злись, красавица моя, — мягко улыбается он. — Отдыхай!

Ему еще и весело.

— Завтра, обещаю тебе, все будет завтра. И утренний кофе в постель, и рестораны, и все остальное тоже завтра.

И дальше еще что-то говорит нежное на чужом языке.

Опять тянется поцеловать, но я отворачиваюсь и из вредности сжимаю губы. Тогда этот гад ладонями стискивает мое лицо, насильно его приближает к себе и смачно чмокает несколько раз подряд. Заставляя мое бедное сердце опять разразиться приступом тахикардии.

После чего уходит. Заперев меня снаружи и не оставив ключей.

Нет, как все-таки Москва поразительно людей меняет!

Подхожу к окну и смотрю, как Гоша выходит из подъезда. Провожаю его взглядом. Он сразу чувствует мое внимание, оборачивается, машет мне рукой. Я улыбаюсь.

Кому рассказать, какой фигней мы, два взрослых человека, маемся, никто ведь не поверит. Запер он меня. А если пожар?

Пишу ему смс-ку на телефон: «Возвращайся пораньше, я буду тебя ждать».

Очень хочу добавить «Люблю тебя», но бью себя по рукам. Не буду первая признаваться, пусть он сначала скажет. И не по-грузински, а по-русски.

Он читает, посылает мне двумя руками воздушные поцелуи и уходит в темноту.

Сначала я просто смотрю телевизор. Потом начинаю себя жалеть. Мне скучно и грустно, и некому руку подать. Меня продинамили с сексом и оставили мучиться в одиночестве. Какая я бедная и несчастная, ну песец просто. Поэтому я решаю доесть овощной салат. Потом выскребаю кастрюльку с овсянкой. Хожу кругами по кухне, выискивая, что в ней есть еще съедобного. Но хитрый Гоша ничего не заказал, кроме овощей! Доедаю шоколадку. Думаю о том, как это меня угораздило на старости лет так влюбиться. Он сказал, что я в этой квартире голодать не буду? Отлично! Наконец-то я принимаю важное решение. Достаю все овощи, которые заказал Гоша с прицелом на завтрашний день, стругаю огромную кастрюльку салата и щедро заправляю его майонезом, обнаруженным мной в холодильнике. Поедаю эту горку вприкуску с куском засохшего черного хлеба. После прогревания в микроволновке хлеб очень даже ничего. Да и вообще, жизнь-то налаживается!

В комнате звонит забытый мной телефон. Бегу бегом, в уверенности, что это Гоша, и не глядя на экран, нажимаю кнопку приема вызова.

— Алло, сестренка, пожалуйста, не клади трубку! Мне очень плохо, ты мне так нужна!