Сто причин родить от меня ребенка

Глава 2. Третий день лечебного голодания

Георгий

Смотрит так, что меня просто до печенок продирает. Прожигает взглядом. Не боится ни капельки. А я почему-то чувствую себя нашкодившим пацаном, хотя всего лишь ее волосы потрогал.

— Снегурочка, извини, — смеюсь я и поднимаю руки ладонями вверх. — Больше не буду. Только если разрешишь.

— Отсядь от меня вон в то кресло, — хозяйка по-прежнему не отводит от меня подозрительного взгляда. — И не приближайся ко мне ближе, чем на метр. И меня Зоей Павловной зовут.

Эх, а ведь мог же воспользоваться. Полапать хотя бы. Упустил момент. Вместо этого вздыхаю, отсаживаюсь на пионерское расстояние и демонстрирую свою безобидность. Мне интересно, что она мне скажет. Вижу, что сейчас допрос учинит. А еще мы с ней как-то легко и незаметно на «ты» перешли.

Я, как грузин, верю в судьбу и в то, что все встречи в нашей жизни не случайны, а посылаются Богом.

Как мужчина, люблю длинноволосых блондинок.

Как русский, понимаю, что обстоятельства моего появления в этой квартире нелепы и подозрительны.

Но я же хотел вырваться из рутины? Посылал запрос в космос? Получите и распишитесь.

Зоя продолжает сверлить меня своим пристальным взглядом. В комнате темно, свет мы не включаем. Но блеск ее глаз я вижу отчетливо. Я вообще в темноте неплохо ориентируюсь. А еще я заметил, что ниже пояса Зоя избегает на меня смотреть — я по-прежнему в трусах и шерстяных носках, штаны мои сушатся на батарее в совмещенном санузле. Смущаю я свою спасительницу. Она, судя по всему, тоже в темноте отлично видит.

А вот зря, Снегурка. Поверь, там есть, на что посмотреть.

Кутаясь в старушечью шерстяную шаль, приподнимается в кровати. Допрашивает меня, как нашкодившего мужа. Сурово и бескомпромиссно. Сам не зная, почему, оправдываюсь и даже чувствую непонятную вину под требовательным блеском ее стальных глаз.

— С кем пил?

— С Егоровыми.

Щурится, вспоминая.

— Это из тридцать восьмой? С Валеркой?

— Это из коттеджного поселка «Озерный». С Мишкой и его гостями. Километров пятьдесят отсюда.

— Далековато. А как здесь очутился?

— С девушкой поругались, поехали обратно, она меня из машины выкинула.

Не уточняю, что из МОЕЙ, блин, машины.

— Без ботинок?

— Почему? В ботинках. Ваши местные шпанята их с меня сняли. И часы тоже. Еще и отлупили от души. Я ж не совсем трезвый был.

— Сколько их было? Возраст, особые приметы? — быстро спрашивает, оживляясь. — Во что одеты?

Мисс Марпл. Почему-то уверен, что мисс, не миссис. Ишь, забавная какая. Командирша.

Пожимаю плечами.

— Не помню.

Помню отлично, но сдавать их не буду. Потом сам найду и потолкую. Это мужские дела, еще мне не хватало в свои разборки женщин впутывать.

— А ты сам кто?

— Георгий Иванович Варламов из Москвы. По профессии повар. Приятно познакомиться.

Непонятно вздыхает, смотрит на меня почему-то разочарованно.

— Повар? Небось, в палатке на вокзале шаурму заворачиваешь? Не похож ты на москвича. И на Варламова не похож. На чурку похож, если честно.

Зоя Павловна жжёт напалмом. Не знаю, то ли сердиться, то ли смеяться. Все правильно она сказала. Я лицом пошел в мать: такой же черноглазый, смуглый и черноволосый, как она. Еще и нос с горбинкой. Но себя считаю русским. Катя, наоборот, похожа больше на нашего русского отца: голубоглазая и русоволосая, с курносым носом. Но себя считает грузинкой. Красит, дурочка, светлые волосы в черный цвет. По-грузински со мной разговаривает.

Решаю все-таки не обижаться на правду. Смеюсь.

— Я повар, Зоя Павловна. Очень хороший повар. И русский. Паспорт бы показал, да он в машине остался. И готовить не только шаурму умею. Хочешь, такой стол праздничный тебе сейчас накрою, пальчики оближешь. Всех твоих соседей позовем, устроим пир на весь мир. Только мне надо посмотреть, что у тебя в холодильнике есть из продуктов.

Вздыхает еще горше. Отводит глаза, отвечает грустно.

— Ничего нету. Холодильник пустой. Я на голодовке. На лечебном голодании.

Все-таки везет мне на странных женщин. Такие чудички мне еще не встречались. Чем же я ее теперь очаровывать буду?

С другой стороны, если свою мочу не пьет, значит, не все так плохо. Шансы есть.

Зоя Павловна

Георгий-псевдо-Иванович-ни-фига-не-Варламов беспрестанно ухмыляется, разглядывая меня. Как какую-то диковинку, честное слово. Подбешивает. Красивый, смазливый, уверенный в себе. На бомжа не похож. Почему-то чем больше смотрю на него, тем сильнее крепнет внутри меня ощущение, что на этот раз я серьезно вляпалась. Повар он, как же. Видали мы таких поваров. Проходимец какой-то. Турецкоподданный.

— Кто же тебя, Зоечка, так сильно обидел, что ты себя голодом решила заморить? — спрашивает со снисходительной улыбочкой. Рррр, я сейчас его загрызу от злости. Я и так-то с мужиками не особо добрая. А после того, как пошли уже третьи сутки, и вовсе готова на людей бросаться.

— С чего взял, что обидели? Я для здоровья! — огрызаюсь я.

— Для здоровья, Зоечка, кушают всякие вкусности. Овощи, фрукты, мясо нежирное обязательно, правильно приготовленное. Запивают все вкусным грузинским вином. Песни поют, жизни радуются. А ты в новогоднюю ночь сидишь взаперти одна, с пустым холодильником. От людей прячешься.

— Спасибо на добром слове, подарочек, — злюсь я. — Все сказал? А теперь штаны надевай и выметайся из моей квартиры, пока я соседей не позвала.

Он опять зубы скалит. На редкость жизнерадостный тип. Даже удивительно. В его-то ситуации.

— Не надо, не надо соседей. Не обижайся на меня, Зоя Павловна. Я же по-хорошему с тобой. Ты же меня, как ни крути, спасла. Из сугроба вытащила. Домой привела. Правда, не накормила и не напоила, сразу спать уложила. Но это мелочи. Я тебе добром за добро отплачу. А уйти пока никак не могу. Нога болит, — он картинно хватается за коленку. — Да и штаны мокрые. Отморожу свое хозяйство, а я еще детей не успел настрогать.

Еще и клоун. Господи, когда же я поумнею-то!

— Слушай, Георгий, он же Гоша, он же Жора, он же Гога. Давай я тебе такси до самой до Москвы вызову, оплачу сразу. Любые деньги заплачу, чтобы ты только съипался от меня. Тебе что тут, медом намазано?

Смотрит на меня озадаченно. Заходит с другой стороны.

— Зоя Павловна, меня ведь тоже никто дома не ждет. И на работе не ждут. Я же в отпуск отпросился, с любимой девушкой хотел праздники провести. А она меня пьяного из машины выкинула. Я лучше у тебя здесь посижу, о смысле жизни подумаю, можно? Не хочешь есть — не ешь. Я даже приставать к тебе с разговорами не буду, если не хочешь со мной говорить. А если наоборот, выговориться надо, то мои уши к твоим услугам. Хочешь, используй меня как рабочую силу. Вон у тебя квартира какая убитая. Давай ремонт сделаем?

— Не моя это квартира, чужая, — недовольно бурчу я. — Продать ее должна по доверенности. Покупателя жду. Сказал, сразу после праздника приедет. Что ты привязался-то ко мне, зачем я тебе нужна? Скрываешься, что ли, от кого? Ищут тебя? Надеюсь, никого не убил? Может, мне сразу в полицию позвонить?

Пытается смотреть серьезно, проникновенно даже. Но уголки губ все равно подрагивают. Сдерживает усмешку изо всех сил. Не хочет меня лишний раз раздражать. И правильно!

— Зоя Павловна, разреши мне остаться. Мне только недельку перекантоваться. А я тебя потом в свой ресторан приглашу. Потом — это когда ты голодать закончишь.

При мысли о еде во мне опять вскипает злоба.

— В чебуречную на Ленинградский вокзал? Спасибо, я такое не ем.

— В ресторан, Зоечка, в самый настоящий отличный ресторан в центре Москвы.

Не верю ему ни на грош.

— Кстати, скажи мне пожалуйста, зачем ты вообще голодаешь? У тебя такая фигура женственная. Тебе это не нужно.

Гад и подхалим. Игнорирую.

— Кушать полезно и для здоровья, и для хорошего настроения, Снегурочка. Вон ты какая сердитая, когда голодная. А поела бы, глядишь, и подобрела, — опять старательно гасит ухмылку.

Еще и издевается, сучёныш! Ну, все, сам напросился!

Вскакиваю с кровати с явным намерением придушить засранца, и в тот же самый момент слышу, как скрипит входная дверь. Я ее вчера на закрыла, что ли?

— Зоечка Павловна, ты дома? — слышу громкий шёпот соседки, страдающей бессонницей. — Я услышала, что ты с кем-то разговариваешь. Ты спишь, что ли? Чего темно у тебя? Ты не одна?

Бабе Дусе хорошо за семьдесят, но она шустрая старушка. Свои розово-фиолетовые волосы она закалывает в пучок, да так, что ни одна прядка не выбивается. Но ее любопытном носу неизменно громоздятся очки. Баба Дуся всегда в курсе того, что происходит в поселке.

Вот и сейчас явилась, не запылилась. Как унюхала, что в квартире что-то интересное происходит.

Баба Дуся на ощупь находит выключатель и врубает свет. Картина маслом: я в пижаме и в шерстяном платке жмурюсь посреди комнаты. Кровать расстелена, а на кресле стеснительно жмется «подарочек» в свитере, трусах и шерстяных носках.

Она внимательно осматривает место преступления. Я вижу, как за стеклами очков шустрят ее глаза, впитывая малейшие подробности представшего перед ней пейзажа. А потом соседка улыбается мне ободряюще.

— Ой, Зоечка Павловна, к тебе жених приехал? Тот, который с сайта знакомств? Француз, значит, или американец? А я почему-то решила, что ты в Москву к своим уехала.

Облегченно вздыхаю. Точно, жених же. Я весь декабрь развлекала бабку пересказами анкет интересных мужиков с сайта знакомств. Для эпатажа парочку иностранцев выдумала. Мол, подумываю уехать замуж за границу.

Пристально смотрю на гада, внушая ему взглядом информацию. Он отличный телепат, потому что тоже явно расслабляется и опять усмехается.

— Я жених, да. Здравствуйте. Меня зовут Гоги, и я грузин.

Вооот, уже похоже на правду. А то русский, русский.

Но баба Дуся разочарована.

— Не американец, значит? Жалко. А то у Зоечки Павловны американец в фаворитах, интересный такой, она мне фото показывала. Актер с Голливуда. Богатый. А я баба Дуся, соседка, получается, ваша. Услышала бу-бу-бу за стенкой, думаю, вроде Зоечка Павловна на праздники уезжать собиралась. Надо зайти и проведать, значит, чтоб не воры. А ты, милок, с серьезными намерениями к ней или как?

«Подарочек» радостно кивает головой, как китайский болванчик.

— С серьезными, с серьезными.

— А по профессии ты кто, мил человек, будешь? — продолжает расспрашивать баба Дуся, цепко поглядывая на «жениха».

— Ресторатор я, владею ресторанами в Москве. Грузинскими.

Владелец заводов, газет, пароходов, одним словом. Его вранье постоянно обрастает новыми подробностями. Я пожимаю плечами и задумчиво смотрю на потолок. Думаю о еде. Когда Георгий, он же Гоша, он же Жора, он же Гога, он же грузин Гоги полез меня в постель трогать, мне снилась колбаса. Аппетитная такая, с жиром. Свиная. И взволновала меня не на шутку. Эх, такой сон мне испортил своими похотливыми ручонками. А еще поваром назвался. Гад.

— И как же называются твои рестораны? — баба Дуся настроена на редкость подозрительно. Гоги растерянно смотрит на меня. Что ж не продумал такую мелочевку? Или из грузинских слов только «Киндзмараули» и «Боржоми» знает? — Зоечка Павловна?

— «Рыцарь в тигровой шкуре», — с ходу выдумываю я самые типичные, на мой взгляд, грузинские названия. — «Тбилиси». «Сулико». «Шота Руставели». «Старый Тифлис».

Понятия не имею, существуют ли такие грузинские рестораны в Москве или нет. Надеюсь, что существуют, настырная соседка ведь наверняка в интернет проверять полезет.

Гад смотрит на меня, склонив голову набок, и ослепительно улыбается. Аж светится весь по непонятной мне причине.

— Нет, «Старый Тифлис» и «Тбилиси» не мои. Остальные мои. Кстати, баба Дуся, я уже пригласил Зоечку в «Сулико». И вас тоже приглашаю. Это мой лучший ресторан, и я там шеф-повар. Рад, что ты наслышана про мои рестораны, Зоечка.

— Как жаль, что я на голодовке, — издевательски тяну я. — Никак не смогу прийти.

— Не месяц же ты будешь голодать? Я подожду, — усмехается липовый ресторатор и липовый грузин.

— Ой, Зоечка Павловна, ты что же, и не угостила, что ли, жениха ничем? — переполошилась баба Дуся. — Как же так можно? Не по-людски это. Праздник же. Хотя ой, что это я. Понимаю, вам не до еды было. Понимаю, понимаю, сама молодой была.

Многозначительно смотрит на трусы «подарочка» и подмигивает мне двумя глазами. Георгий опять лыбится. Спелись. Закипаю, но при бабе Дусе стараюсь сдерживаться.

— А нечего без приглашения заявляться, — бубню я невежливо себе под нос. — Не ждала я его. И вообще, любовь прошла, завяли помидоры. Я актера люблю американского. Киану Ривза. Вот. А этот… так.

— В «Тиндере» с ним познакомилась? — опять усмехается Георгий. — А Йохансон там не было? Я бы тоже познакомился.

Предпочитает блондинок?

— Так, может, ко мне? — радуется одинокая баба Дуся. — У меня картошечка вареная, курочка жареная. Оливьешечка. Селедочка есть, ну и водочка. Куда же без нее, родимой? По стопарику, Зоечка Павловна, а? Молодому человеку твоему похмелиться нужно, по цвету лица вижу. Ну и силы подкрепить, — опять подмигивает. — Для любовных, значит, утех.

Я пожимаю плечами.

— Я на голодовке, баба Дуся. Спасибо, но нет. А вот если ты Геор… то есть Гоги покормишь, очень тебе признательна буду. У меня ведь в холодильнике шаром покати. И правда, некрасиво это. Ты пригласи его к себе в гости, а я пока посплю. Устала я очень, — преувеличенно зеваю. — От утех.

Спровадить его с глаз долой, авось от бабы Дуси не скоро вырвется. Она бабулька цепкая.

Радостная соседка кивает головой, выключает свет и уводит моего растерявшегося «жениха» к себе в квартиру. Прям как был, в труселях. Тот покорно плетется за ней, как баран на веревочке. Беспрестанно грустно на меня оглядывается. Иди-иди, милый, покушай и бабу Дусю развлеки. А я свой сон досмотрю. Про колбасу.

Ослабленный голодовкой организм вырубается моментально. И снится мне почему-то мой «подарочек», танцующий в тигровой шкуре около ресторана с надписью «Сулико». А над ним в воздухе летают аппетитные куски свиной колбасы с жиром.

Сквозь сон я чувствую, что чьи-то руки опять лапают мои волосы. Но сил просыпаться и возмущаться уже нет. Я вяло отмахиваюсь, переворачиваюсь на другой бок и крепко сплю дальше.

Пусти, гад. Я спать хочу. И есть.

Георгий

Баба Дуся не только накормила-напоила меня, но и все-все про Зою рассказала. С того самого дня, как Зойкины родители принесли ее из роддома в крайний левый дом в частном секторе. И рассказ этот меня, честно говоря, нокаутировал. Даже не ожидал, что все так плохо в этом мире. Если родные и любимые люди могут так подло и жестоко с тобой поступить, то ради чего вообще жить?

Счастливый человек никогда не будет себя голодом морить. Это я вам как профессиональный повар говорю. Голодает он в одном случае — когда подсознательно хочет умереть, исчезнуть. Это вам и любой психиатр наверняка подтвердит. Аннорексики — их профильные пациенты.

Вот и Зоечка Павловна Лагутина, как оказалось, не просто так от людей прячется. И это она еще очень даже ничего держится. Не замкнулась в себе, не озлобилась до конца. Меня вон из сугроба вытащила.

Мне даже опять напиться захотелось, так мне стало не по себе после рассказа бабы Дуси. А я ведь не пьяница от слова «совсем», пью очень редко, от силы пару раз в год. Когда или ну очень хорошо, или ну очень плохо.

Если расскажу историю жизни Зоечки Павловны маме и Кате — они слезами зальются и примут ее в свои объятия. Поэтому и рассказывать не буду ни в коем случае. Лучше их подальше от Зои держать. А то наговорят всякого обо мне. Из лучших, разумеется, побуждений. Мне потом до конца жизни перед ней не оправдаться. А она и так волком на меня смотрит.

Никакой я не бабник, наоборот, однолюб. Просто я ищу одну-единственную. Ту самую. Мой отец встретил мою маму, когда ей было двадцать, а ему уже тридцать два. До нее он даже не встречался ни с кем. Влюбился за один день в студентку-красавицу и через неделю увез ее из Тбилиси в Москву. Вот это скандал был! Почти международного масштаба. Родственники мамы потом почти пять лет с ней не разговаривали, не хотели признавать этот брак. Только когда я родился через три года после Катьки, сменили гнев на милость. Начали подтягиваться в Москву и оседать в ней. Благо, добряк отец никому не отказывал в помощи и поддержке, всех пускал на первых порах в нашу «двушку», помогал с работой, с жилплощадью. Всю большую грузинскую семью на закате Союза в Москву перетащил. Святой человек был, очень сильно нас всех любил. Маму особенно.

Мне уже почти тридцать пять, а я все надеюсь, что однажды мне повезет так же, как повезло отцу. Ну, а что я с разными женщинами встречаюсь и сплю — так я же не монах! Я всего лишь мужчина, и женщин очень люблю. И тоже, как отец, влюбляюсь за один день. Но примерно со второй недели близкого знакомства, увы, долго и мучительно разлюбляюсь.

А в глазах сестры и мамы я легкомысленный и поверхностный. Но это потому, что считаю себя русским и разговариваю по-русски даже в грузинском ресторане. И не хочу менять после смерти отца его русскую фамилию на грузинскую фамилию мамы.

И жену тоже русскую хочу.

Жуткие националисты эти грузины. По себе знаю.

Задумчиво смотрю на спящую Зою, опять глажу ее косу. Не могу удержаться. Нравятся длинные светлые волосы, и все тут. Это мой фетиш. Так редко косы встречаются у современных девушек. Жаль, что Снегурочка на голодовке. Я бы ей такой завтрак в постель приготовил, что она бы сразу передумала умирать от разбитого сердца. А так сиди, Гоги, придумывай способы, чем спасительницу отблагодарить. Чем можно поразить девушку на ее территории? Когда денег нет, машины нет, что-то сделать по хозяйству тоже возможности нет, потому что хозяйство чужое. Про натуру сразу можно забыть. Хозяйка моя сама по себе женщина строгая, в жизни и семье разочарованная, так еще и голодная. Она меня скорее съест (в прямом смысле этого слова), чем к себе подпустит.

Остается разве что развести ее на задушевный разговор, попытаться поднять явно заниженную самооценку и по-дружески надавать кучу позитивных советов. Но есть вероятность за такую бесцеремонность и по морде получить. Потому что Зоечка Павловна у нас — дама боевая, и, по словам бабы Дуни, биты ее тяжелой рукой многие поселковые мужики. А я для нее даже и не сосед, а так, никто, враль из подворотни. Не поверила мне, что повар и русский. И что ресторатор и грузин, тоже не поверила. Хотя с хожу угадала три из четырех названий наших семейных ресторанов. Я ушам своим не поверил! У моей семьи в собственности есть и четвертый, называется «Царица Тамара». Но, если бы и его еще угадала, это была бы мистика, что-то нереальное. Вместо этого назвала два действующих грузинских ресторана, принадлежащих моим конкурентам. Потрясающий кругозор для девушки, всю жизнь проработавшей нянечкой в детском саду. И последние почти два десятка лет не выезжавшей за пределы своего умирающего поселка.

Ее бы в Москву да в «Сулико» администратором. У нас ведь и детское меню есть, и мероприятия для детишек. А Снегурочка детей любит. Двух племянниц с пеленок в одни руки вырастила, на себя, свою карьеру и личную жизнь забила. Своего кавалера сестре уступила. А будущий зять взял сестру и племянниц, деньги от продажи отчего дома сестер тоже взял, и увез их в Москву. Только Зою не взял. Сказал, что она им больше не нужна. Оставил ее в поселке продавать никому не нужную убитую квартиру его бабки.

От такого не то, что голодать начнешь, вообще жить не захочется.

Эх, встретить бы мне сейчас этого Федора, я бы ему объяснил доходчиво, что он не прав.

Я уже всю голову сломал, кому бы эту ужасную жилплощадь впарить. Хочется же чем-то Зоечке Павловне полезным быть. Надо ее в Москву вытаскивать любой ценой. Здесь у нее шансов на нормальную жизнь нет.

Но эта хрущоба, да еще и на первом этаже, да еще и в убитом поселке за 80 км от Москвы, реально никому не нужна.

Знаю, что у меня комплекс спасателя, но ничего с собой поделать не могу. Несправедливость меня вымораживает. Беспомощные девушки, попавшие в трудное положение, — это моя специализация. Особенно если у них длинные светлые волосы. Проблемы брюнеток почему-то не трогают меня так, как проблемы блондинок. Хотя, каюсь, бывало, что и за брюнеток вписывался.

А Зоя меня первой спасла. Должен же я ей добром за добро отплатить.

— Господи, да отстань ты от моих волос, — бурчит Снегурочка спросонья, но глаз не открывает. Вместо этого отворачивается к стене. — Что тебе надо от меня, вот же навязался на мою голову! Изыди!

Много чего мне от тебя надо, Снегурочка. Я тебя здесь не брошу. Готовься.

Я ж тоже не просто так в разгар праздников из своего ресторана сбежал. У меня тоже свой жизненный кризис. Надо делать выбор и дальше двигаться, а куда двигаться — непонятно. Поэтому задержусь. Чувствую, что пока я здесь больше всего нужен. Тебе нужен.

Остаток праздничной ночи я досыпаю, скрючившись в ужасном старом кресле, которому место на помойке. Завтра же выброшу. То есть уже сегодня.

Зоя Павловна

Проснулась я днем от того, что кто-то трогает мою косу. Даже глаза открывать не надо, чтобы понять, кто. Приходит четкое осознание, что я приютила извращенца. За что мне это испытание?

— Заяц, я тебе шиповник заварил. Мы с бабой Дусей на ее компе погуглили, когда голодаешь по методу Николаева, надо шиповник обязательно пить для поддержки иммунитета. Просыпайся, пошли чаевничать.

Шепчет где-то у самого лица. Шарахаюсь, пытаюсь отвернуться, зажимаю ладонью свой рот. От меня мерзко пахнет ацетоном. Особенность метаболизма во время голодания. Если я сама свой запах изо рта чувствую, представляю, как для других я воняю. Зубная паста не помогает, вообще ничего не помогает. Злобно таращусь на склонившегося к моей подушке Георгия. Хочется рыкнуть, но для этого нужно открыть рот. А я стесняюсь.

Вчера по этой причине держалась от него на расстоянии. Когда тащила, старалась не разговаривать и дышать в сторону. Но вчера еще не так сильно пахло. Сегодня с утра просто ужас-ужас.

А он смеется и, как нарочно, наклоняется еще ниже. Целоваться хочет. Точно извращенец. Но не на ту попал.

— Вставай, соня.

Резко вскакиваю, как солдатик, с кровати, по пути весьма неслучайно заехав своему «подарочку» локтем в грудь. Он ойкает и отшатывается. Несусь в ванну втирать в свой несчастный голодный рот самую убойную из всех имеющихся в запасе зубных паст. Потом долго тру себя мочалкой. Напоследок мою шампунем волосы два раза, ополаскиваю бальзамом. Убиваю время в ванной, отвлекаю себя от мыслей о еде. Выползаю на свет Божий, вся благоухающая, завернувшись в полотенце. В комнате лезу в чемодан, где лежат собранными мои немногочисленные личные вещи. Надеваю мешковатый спортивный костюм. Подумав, надеваю на рот медицинскую маску. Эх, жаль, противогаза нет, я бы и его напялила.

Георгий, он же Гоша, он же Жора и далее по списку сидит у стола на кухне со скучающим видом. Что удивительно, в штанах. Но без свитера, в обычной футболке. Меня ждет, без меня чай не пьет. Увидев, весь расцветает в улыбке и двигает к моему краю стола большую чашку. Уж не знаю, в глубине какого шкафа он ее, такую красивую, откопал. Это не моя чашка.

Молча пью горячий и душистый настой шиповника. На душе становится спокойно и как-то даже приятно. Я два дня только воду пила. Где-то в ширине моих глубин зарождается улыбка, и я позволяю уголкам своих губ задрожать и даже приподняться на пару миллиметров.

— А клизмы ты делаешь? — прихлебывая чай, спокойно и даже доброжелательно спрашивает Георгий. — В статье про голодание написано, что нужно их делать обязательно утром и вечером. Ты же по Николаеву голодаешь? Мы с бабой Дусей правильно поняли?

Давлюсь чаем, щедро и шумно выплескиваю горячую жидкость на стол и себе на грудь. Кашляю и опрометью бегу в санузел умываться.

— Мы с бабой Дусей погуглили! — кричит мне вслед довольный «подарочек». Хам и гад! — Если что, я умею, в смысле, клизмы ставить! Могу устроить обучающий мастер-класс!

Даже не хочу знать, где и при каких обстоятельствах он мог ЭТОМУ научиться!

Надо было его оставить мерзнуть в том чертовом сугробе!

Рыча, несусь обратно из ванной в кухню, чтобы сказать и показать этому гаду, что со мной такие заигрывания не прокатывают. Останавливает меня звонок телефона. Заворачиваю в комнату, все еще злобно пыхтя. На экране — незнакомый номер, в трубке — неизвестный голос. Женский, очень приятный и мелодичный, без акцента.

— Гамарджоба, калбатоно. С Новым годом, с новым счастьем. Мира и благоденствия вашему дому, вашим родным и близким. Георгия можно услышать?

Иду на кухню и молча даю трубку ухмыляющемуся, по обыкновению, «подарочку». Сюрприииз — он и правда Георгий, а еще, судя по всему, грузин. Не во всем соврал, оказывается.

Демонстративно беру кружку с шиповником и возвращаюсь в комнату, чтобы показать, что я не подслушиваю. Но Георгий говорит громко, четко и по-русски, словно подчеркивает, что ему нечего от меня скрывать.

— Да, Катюш. Спасибо тебе большое. Не успела вывезти даже свою одежду? Да ладно! Наверное, машину не смогла в новогоднюю ночь найти, а на моей побоялась. Не надо, я соберу и по почте отправлю. Документы и портмоне? И даже телефон?! Я был уверен, что выбросила все в первый же мусорный контейнер. Ага, без денег, документов и без связи, Катюш. Приютила одна добрая женщина. Русская. Какая разница? Нет-нет, не я в этот раз спас, а меня спасли, представляешь, какой нестандарт? — гогочет. — Не обязательно сегодня, давай завтра или послезавтра. Зураба попроси или Ваху. Как выезжать будут, пусть на этот номер звонят, я на трассе встречу. Зачем тебе самой-то ехать? Далеко, километров восемьдесят. Да не знаю я точный адрес. Ааа, познакомиться хочешь! Нет, Катя, извини, но знакомить я вас не буду. Не ругайся. Ну или хотя бы по-русски ругайся. Катя!

«Добрая женщина» в его исполнении звучит обидно и мерзко. Бесполо. Ну и ладно, ну, и не очень-то хотелось. Цежу шиповник с независимым видом.

Наконец, он заканчивает разговор, передавая бесконечные приветы всем родственникам, заходит в комнату и с ухмылкой протягивает мне нокию. Поразительный человек, всегда гримасничает и ухмыляется. Смотрю на него с опаской, ожидая очередного подвоха.

— Зоечка Павловна, пойдем гулять? Мы с бабой Дусей погуглили…

Бесит, бесит. Бесит!!!

Георгий

Снегурка злится очень сильно, поэтому бросается на меня неожиданно. Я даже пропускаю пару ударов в голову. Баба Дуся не соврала, рука у спасительницы и правда тяжелая. Но ведь бьет — значит, любит? Так быстро?! Я неотразим, черт меня возьми!

Блокирую ее руки, но она все никак не может успокоиться. Остервенело пинает меня в поврежденную коленную чашечку. Я громко вскрикиваю и хватаюсь за больное колено. Зоя все так же молча вцепляется ногтями в мою бороду. Она настроена более чем решительно.

Приходится азартно заваливать ее на пол и фиксировать руки какой-то весьма кстати подвернувшейся веревкой. За этим интересным занятием нас и застает баба Дуся. Блть, я что, не закрыл дверь, когда пришел? Закрыл! Что, у бабки ключи есть?!

— Гоги, а я тебе лапшички свежесваренной принесла, чтобы ты пообедал как следует, — умиленно говорит старушка, внезапно возникнув на пороге комнаты с кастрюлькой в руке. — Ой, а что это вы делаете?

— Сексом занимаемся, баба Дуся, — ляпаю я, не моргнув глазом. — Игры у нас такие. Эротические. Вы смотрели «Пятьдесят оттенков серого»? Сейчас мода такая, надо обязательно руки вязать.

Зоя с тихим стоном закатывает глаза и с отчаянием несколько раз бьется затылком в пол, заливается краской стыда. А вот нечего было мне лицо царапать. Достала меня, чуть без коленки не оставила. Кошка дикая.

Киваю на Зою.

— Видите, баба Дуся, ей уже хорошо.

— А что ж, нынче, что ли, при этих трах-тибидохах не раздеваются? — въедливая бабка опять сомневается.

— Раздеваться не обязательно. Главное — руки связать.

— Как, как ты сказал? «Пятьдесят оттенков серого»?

Уходит к себе, осторожно передав мне в руки вкуснопахнущую кастрюльку и бормоча название себе под нос. Зоя провожает бабку взглядом, полным слез. Потом переводит глаза на кастрюльку. Шумно сглатывает.

— Знаешь, а я ведь могу пытать тебя едой, — задумчиво говорю я. — Ну что, будем дальше драться? Или обедать сядем? Зоя, я серьезно говорю. Давай поедим, хватит ерундой страдать.

Зоя отворачивается в сторону и начинает плакать. Тихо и безнадежно. Я тяжко вздыхаю и развязываю ей руки. Не выношу, когда женщины плачут. Да и черт с ней, с коленной чашечкой, в крайнем случае, на одной ноге по кухне попрыгаю.

— Снегурочка, ну, ты чего? — пытаюсь поднять ее с пола и обнять за плечи. Отворачивается, вырывается. Сильная, блин. — Зоечка, перестань! Ну, прости меня. Хочешь, пойдем к бабе Дусе и восстановим твою честь и достоинство? Я ей все как на духу расскажу, что я тебя принуждал, даже связал, а ты мне не отдалась!

— Господи, да что тебе от меня нужно! — сквозь слезы причитает Зоя. — Что ты вообще понимаешь в моей жизни! Мне тридцать четыре года, тридцать пять скоро! На мне пятнадцать килограмм лишнего веса! А я замууууж хочу и ребенка! А кто меня, такую толстую, возьмет? Да я даже забеременеть с лишним весом не могу!

— Зоечка, ты только не плачь. Ну, что за бред! Ты что, ко врачу ходила? Хочешь, я замуж возьму? В благодарность за то, что в сугробе не бросила?

— Издеваешься? Ну, ты и сволочь, — опять горько плачет. — Господи, зачем я вообще вышла вчера на улицу! Замерз бы, туда тебе и дорога! Гад! Придурок! Ненавижу!

Я молчу, не перебиваю. Потому что высказать все, что на душе накипело, — это ведь тоже важно и нужно.

— И прекрати меня лапать своими руками! Ненавижу, когда ко мне чужие прикасаются! И в лицо ко мне не лезь, у меня изо рта плохо пахнет, ацидотический криз, понятно? Иди и погугли с бабой Дусей! Чего ты пристал ко мне! Ты шизик что ли? Или просто дурак? Звони быстрей своей ненаглядной Кате, пусть приезжает и забирает тебя!

Зоя глядит голодными глазами на кастрюльку и решительно отворачивается. Всхлипывает тоненько и жалобно. Решительно хватаю чертов суп и тащу его в санузел. Выливаю в унитаз. Вот до чего я докатился — хорошую еду в канализацию спускаю. А ведь это у нас, у поваров, страшным грехом считается. Мысленно прошу прощения у бабы Дуси и у бога вкусной готовки. Возвращаюсь в комнату, осторожно обнимаю девушку за плечи со спины. Она качает головой и опять отворачивается. Я не настаиваю.

— Ну, хватит, Заяц, давай, успокаивайся, — шепотом говорю ей в макушку. — Как же мне может не быть до тебя дела, ты же мне помогла, и я тоже тебе помочь хочу. По мне, ты совсем не толстая. Но если считаешь, что надо обязательно голодать, то и я с тобой голодать буду. Для моральной поддержки. А Катя мне сестра. Старшая. А не то, что ты подумала.

Затихает, потом опять качает головой. Смотрит мельком и опять отворачивается.

— Ты больной, Георгий, ты просто больной. Мне обязательно похудеть в ближайшее время надо, понимаешь? Иначе так и останусь одна. Мне зять сказал: спасибо, Зоя Павловна, что заботились столько лет о моей жене, что выучили ее. И что девочек вырастили, тоже спасибо. Только теперь я сам о них позабочусь, теперь они — моя семья. Мы сами по себе теперь. А вам пора о себе подумать, для себя пожить. А я же не умею для себя-то! У нас родители в мои восемнадцать разбились, мне пришлось с первого курса института в академ уйти, чтобы все бумажки оформить, тела перевезти, похоронить. Только я пришла в себя — Яночка беременная! В десятом классе, непонятно от кого, еще и двойней! Когда мне надо было для себя жить, скажи мне, пожалуйста! Мне всех троих нужно было на ноги ставить! На работу устраиваться, опекунство оформлять! А сейчас, видишь, не нужна я уже им! Вежливо за дверь попросили! Да я и сама себе тоже не особо нужна! Ни жилья, ни семьи, ни котенка, ни ребенка! Восемьдесят пять кило! Чего ты прицепился ко мне, не пойму! Блондинок, что ли, в поселке мало?!

Я у нее почему-то ассоциируюсь с ее зятем, который ей гадостей наговорил. Думает о нем, а высказывает все мне. Похоже, в ее глазах я грехи всего мужского пола олицетворяю. В конце своей речи Зоя опять кричит, а я молчу. Не хочу спугнуть этот ее порыв. Пусть выговорится до конца. Нарыв прорвется, и ей потом легче будет.

— Ты не думай, он хороший мужик, Федор-то. Серьезный, обстоятельный, непьющий. Не местный, в этой квартире его бабка жила, Степанида, царствие ей небесное. Ему эту квартиру оставила. Он и приехал этим летом в поселок, в наследство вступать. Видный, красивый. Тридцать лет, женат не был, детей нет. В Москве машинистом метро работает. Завидный жених. У нас в поселке такие на вес золота. А Яночка у меня знаешь, какая? Стройненькая, как тростиночка, глаза красивущие. Волосы еще гуще и длиннее, чем у меня. Тебе бы понравилась. На бухгалтера в Москве отучилась, уж я в лепешку расшиблась, чтоб она у меня с вышкой была. Федор и залип на нее. Сразу замуж позвал. Девочек, говорит, на себя запишу. У них же отец прочерк, так и не призналась мне сестра, от кого залетела. Да теперь и неважно уже это, красоткам моим уже по пятнадцать исполнилось. Умненькие девочки, хорошие. Что им в этом поселке делать? В Москву им надо. Федор сказал: продам бабкину однушку, возьмем ипотеку и купим «трешку» где-нибудь поближе к Москве. Мы ж с Яночкой тоже копили понемногу, тоже чтобы поближе к столице перебраться. Сели мы все вместе, посчитали деньги. Что так, что эдак, ерунда получается. Не хватает. Да и желающих на эту клетушку все не было и не было. А тут Яночка мне сказала, что от Федора беременная. Мальчика ждут. Я сама и предложила наш с Яночкой дом продать. На дом-то наш всегда желающие имелись. Его мой дед строил, отец обновлял. Земли много. Быстро мы его продали и за хорошую цену. Сразу они в Москву уехали, взяли ипотеку, купили трешку в Химках. Девочки в школу устроились, к экзаменам готовятся. У них уже своя взрослая жизнь. Малыш весной родится. Куда мне к ним? Стеснять только, под ногами болтаться. Ни к чему это. Вот и сижу в этой квартире, покупателя жду. Тоже хочу уехать, с работы вон уволилась. Я же так ничего и не закончила, ни института, ни колледжа даже. Нянечкой в яслях работала, с года девочек туда таскала. Жить-то надо было на что-то, пока Яночка училась. Вот так и получилось, что я одна здесь.

— Уже не одна, а со мной, — говорю деланно спокойно, а сам внутри весь киплю от несправедливости происходящего. Эту «потрясающую» историю я уже услышал от бабы Дуси, так что нового мне Зоя ничего не рассказала. Наоборот, кое о чем умолчала. Например, о том, что весь такой распрекрасный и положительный Федор сначала за ней приударил. А она, недолго думая, на свидания с ним Яночку начала таскать. Чтобы, значит, этого телка на «правильную» сестру настроить. В итоге Яночка сейчас с пузом и муженьком в химкинской квартире обживается, а ее сестра в убитой чужой конуре все в том же поселке от людей прячется. С маниакальным желанием умереть от голода. Исключительно в лечебных целях.

Отлично все устроились. Зашибись просто. Зла не хватает.

Нельзя ей сейчас одной. Никак нельзя. Чревато нехорошими последствиями.

Так что не поеду я никуда. У меня отпуск, между прочим. Самому надо отвлечься, перезагрузиться. Не зря я в этой квартире очутился. Значит, так нужно.

Зоя пытается вырваться из моих объятий, но я держу ее крепко.

Она вздыхает и опять чуть поворачивает голову. Мельком смотрит на меня, опять отворачивается. Спрашивает устало:

— Георгий, блин, да ты вообще кто такой?

А вот сейчас по-настоящему обидно.

— Я же уже сказал тебе. Почему не веришь-то? Георгий Иванович Варламов, тридцать четыре года. Родился и живу в Москве. Повар в грузинском ресторане. Женат не был, детей нет. Мать у меня грузинка, поэтому я — Гоги. Есть старшая сестра Катя, двое племянников. Отец умер, мать жива. Куча грузинской родни, все в ресторанном бизнесе. Взял отпуск, поехал со своей девушкой к другу Новый год отмечать, там я напился, мы с ней поругались. Сели в машину, поехали обратно. Она за рулем была. Опять поругались, она разозлилась и выкинула меня на трассе пьяного и раздетого на обочину. Сама уехала. Я увидел поворот на поселок, дома, пошел напрямик через поле на огни. Нарвался на малолеток каких-то, они отделали меня, отобрали часы, ботинки сняли. Я дополз до елки, сел и сразу тебя увидел. Честно, Заяц, я бы замерз там. Кроме тебя, никто бы меня не притащил домой. Ты мне жизнь спасла. Спасибо тебе огромное. Конец истории.

Вот теперь чувствую, что поверила. Хорошо я сказал, убедительно. Молодец я.

— Ладно. Я рада, что помогла хорошему человеку. Только почему ты домой не едешь? Чего тебе от меня надо, Георгий Иванович Варламов? Тебя дома сестра и мама ждут. А ты тут со мной.

Вопрос не в бровь, а в глаз. Раскусила ты меня, Зоя Павловна.

— Заяц, а роди мне ребенка, — опять ляпаю, не подумав.

Зря, конечно. Не так сразу надо было.

Зоя Павловна

Гад. Насмешливый гад. Шизик, придурок полный. Разве можно так издеваться? Ненавижу. Пожалела мужика, называется, подобрала в канаве. Как в анекдоте: «Чей мужчинка? Ах, ничей мужчинка? Такси, такси!» Клиническая идиотка. Надо сразу было убиться об стену, когда Яночка с девочками уехали. Чтоб не мучиться.

Он мой ровесник. Если б разглядела его повнимательней в темноте, ни за что бы не привела домой. Думала, пенсионер какой перепил и загибается.

Вырываюсь из его длинных рук, подхожу к окну и вглядываюсь в бесконечную снежную равнину невидящими глазами. Снег и мороз на Новый год — вот чудо чудное и диво дивное в наших краях-то! Надо бы и правда выйти прогуляться. Отвлечься от глупых разговоров. Не могу больше с ним в замкнутом помещении находиться. Задыхаюсь от бешенства просто. Боюсь, что глаза выцарапаю. Зачем-то про Яночку ему наболтала. Кто меня за язык тянул с ним откровенничать?

Молча иду в прихожую. Там в небольшой кладовке еще со времен бабушки Степаниды стоят старые кирзовые сапоги огромного размера и висит плащ-палатка. Когда делала предпродажную уборку, хотела деду Вите отдать, он рыбак. Но почему-то не отдала. Как чувствовала, что пригодятся.

Машу рукой гаду.

— Иди, одевайся.

— Зачем? — искренне недоумевает он.

Придурок. Еще и тупой, как валенок.

— Гулять ты в носках собрался? Одевайся, кому говорят. Дело есть.

Он странно смотрит на меня, неизменно ухмыляется и молча влезает в сапоги.

Идем в соседний подъезд и поднимаемся на третий этаж. Дверь открывает Борька в майке-алкоголичке и в развеселом настроении. Мой одноклассник. Приходит в восторг и лезет обниматься.

Из квартиры нестерпимо пахнет жареной курицей.

— О, Зоя Павловна! Сколько зим, сколько лет! С Новым годом, с новым счастьем! Заходи, чего в дверях стоишь, как неродная!

— Я к Сане, — строго говорю я. Отодвигаю пылкого одноклассника плечом.

— Сашка, а ну, подь сюды! — кричит Борька вглубь квартиры. — Чего он натворил-то?

— Надеюсь, что ничего.

Оглядываюсь на гада — тот смотрит на меня напряженно. Укоризненно качает головой. Знаю, что сам хотел разобраться. Это с ботинками спешки нет, никуда они из поселка не денутся. А вот часы нужно срочно выручать, пока шустрые деточки их в скупку не отвезли.

Санька, тринадцатилетний пацаненок, увидев меня, с ходу делает большие и честные глаза, как у кота из Шрека. Мельком мажет взглядом по Георгию. Оборачиваюсь и тоже смотрю на гада. Тот опять качает головой, мол, нет, не он.

— Не участвовал вчера? — голосом прокурора спрашиваю Саньку.

Тот, несмотря на честные глаза, сразу понимает, об чем речь.

— Нет, что вы, Зоя Павловна! — он даже руки к груди прижимает, чтобы лишний раз подчеркнуть свою правдивость. Ну и актер!

— Но слышал, — веско говорю я.

И Санька виновато опускает взгляд.

— Серый хвастался ночью, что приезжего пьяницу обули на часы и на ботинки. "Обули", в смысле, разули.

— Малеев?

Санька молчит. Не сдает товарища. Но мне уже и не надо никаких подтверждений. Я сразу на Малеева подумала. У нас в поселке такими подленькими делишками только он со своими прихвостнями занимается. Саня сидит за одной партой и дружит с Аней Малеевой, младшей сестрой Серого. Поэтому они вроде как родственники. Я была уверена, что если нападение — дело рук Серого, то Санек обязательно в курсе.

Борька, ни в чем не разобравшись, дает сыну звучного леща. Привычно орет, брызгая слюной.

— Сколько раз тебе говорит, чтобы не путался с этой семейкой!

— Эй-эй, Боря, полегче! — осаживаю я одноклассника. — Ни в чем твой сын не виноват. Он хороший мальчик. И Аня хорошая девочка. И тоже ни в чем не виновата. Не порти детям жизнь, а? Пусть у вас все хорошо будет в новом году. Татьяна где?

— Так она с младшим в деревню поехала мать навестить.

Грожу ему пальцем.

— Холостякуешь, значит? Смотри, Борька, чтоб без залетов мне! Я тебя перед женой покрывать не буду!

Он аж трезвеет от испуга.

— Зоя Павловна, да ты что! Ты что! Даже и не думал! Я с Ромычем посидел культурно, и все! Я вон сыну обещал на каток сегодня сходить, в хоккей поиграть.

— Обещал — значит, собирайся! Саня, иди коньки доставай! — командую я.

— Ух ты! Пап, а можно, я с собой Аню приглашу? Она на коньках умеет!

— Можно! — отвечаю я. Борьке ничего другого не остается, и он тоже кивает.

Повеселевший парнишка заныривает внутрь квартиры. Прощаюсь с Борькой, и мы с гадом медленно идем в частный сектор.

Я уже могу относительно спокойно на него смотреть. Он тоже кидает на меня внимательные и задумчивые взгляды.

— А ты всем девушкам предлагаешь от себя ребенка родить? — цежу я сквозь зубы. Все никак не могу переварить его слова. Снова и снова к ним возвращаюсь. Достаточно ли я безумна, чтобы родить от первого встречного из сугроба? Достаточно ли он безумен для того, чтобы предлагать мне это всерьез?

Он усмехается.

— Нет, только красивым блондинкам с длинными волосами.

— Толстым доверчивым уродинам, которым можно лапшу на уши можно навесить.

Недовольно качает головой.

— Не говори так про себя, Заяц. Не надо. Ты не толстая. А сейчас постройнеешь, совсем конфеткой будешь. Сколько собираешься голодать? Семь или десять дней?

Он сбивает меня с толку своими расспросами. С чего бы мне ему что-то рассказывать? Но я почему-то отвечаю.

— Неделю. Я хотела в санаторий поехать, там это делать. Да Федор некстати меня своим покупателем напряг. Пришлось отказаться от поездки. Хотя я вообще подозреваю, что он этого покупателя придумал, лишь бы я к ним в новую квартиру на праздник не заявилась. Я же скучаю. Решила дома голодать, раз настроилась. Сегодня третьи сутки уже. Знаешь, даже есть особо не хочется, — неохотно говорю я. — Только слабость и небольшая головная боль.

Я иду все медленней и медленней, а слова произношу все быстрее и быстрее. Нервничаю. Если честно, ужасно боюсь Малеева. Он уже не подросток, а здоровый бугай семнадцатилетний. Озлобленный, не нужный своим родителям-пьяницам. Неприкаянный. Рецидивист. Вроде в прошлом году после девятого класса поступил в какое-то ПТУ в райцентр. Уехал в общежитие жить. Весь поселок вздохнул с облегчением. Но весной опять вернулся. Выперли его за прогулы и неуспеваемость. И он продолжил беспредельничать.

Перед калиткой его дома я останавливаюсь. Нерешительно и сумрачно смотрю на своего спутника. Собираюсь с духом. Оттягиваю момент. Дергаюсь.

— Малеев — высокий рыжий парень. Когда-то мой воспитанник. Он гарантированно зачинщик. Твои ботинки и часы у него. К сожалению, я даже не знаю, как до него достучаться, как с ним разговор построить. Он из неблагополучной семьи. Местного, может, и побоялся бы разуть, а ты приезжий. Я боюсь, такими темпами он до мокрухи быстро докатится и сядет. И дружков своих за собой утащит. Если добровольно не вернет, пойдем заявление на него писать. Ты как, готов?

И вот тут «подарочек» меня в очередной раз удивляет. Говорит решительно:

— Слушай, Заяц, а не хочешь меня здесь подождать? Давай я сам с ним поговорю. Без свидетелей.

Я аж дар речи потеряла.

А он продолжил:

— Ну, что ты ему сделаешь? Пальчиком погрозишь? Если он такой, как ты сказала, он в глаза тебе посмеется, и все. А мы с ним по-пацански потолкуем. Как ни крути, терки-то это не твои, а его и мои. Короче, стой здесь, воздухом дыши, я быстро.

И, прежде чем я успела как-то среагировать, он толкнул калитку рукой и решительно подошел к двери. Нажал дверной звонок.

— Гоша! — испуганно вскрикнула я. И тут же прикусила язык.

Он оглянулся и весело подмигнул.

— Не волнуйся, Заяц, все будет хорошо.

Открыл дверь и зашел внутрь. А я осталась заламывать руки снаружи, в надежде, что Малеева нет дома.

Вышел Георгий минут через десять. В кожаных ботинках. Я буквально затряслась от облегчения. Да ладно?!

— Заяц, все в порядке, — привычно ухмыльнулся он. — Махнулись не глядя. Я Серому кирзовые сапоги, он мне ботинки и часы.

— Я не Заяц, а Зоя Павловна, — только и сумела выдавить из себя.

— Да неужели? — смеется он. — Что-то поздновато ты спохватилась!

Я по-прежнему пребываю в шоке.

— Гоша, а расскажи, что ты ему такого сказал?

Лукаво щурится.

— Не ты одна подростков строить умеешь. И вообще, меньше знаешь — крепче спишь. Пошли лучше еще немного погуляем. При голодании важно как можно дольше находиться на свежем воздухе.

— Это вы с бабой Дусей погуглили?

Улыбается.

— Точно!

Георгий

Рыжий Малеев с вызовом смотрит на меня.

— А вы ничего не докажете, — цедит он сквозь зубы. — И в доме у меня ничего не найдете.

— А зачем мне чего-то доказывать? — равнодушно спрашиваю я. — У меня к тебе вообще никаких претензий нет. Ты ж не знал, что я не чужой, а к Зое приехал. А она к тебе, между прочим, очень лояльно относится. Рассказала мне, что ты ее воспитанник, что у тебя сестра очень добрая и хорошая. Санька сейчас ее на каток поведет, Зоя за нее Санькиному отцу замолвила словечко. Так что ты, получается, ее доброе мнение о тебе сам же и перечеркнул. И ради чего? Ради пары поношенных ботинок и китайской подделки? Еще и сестру свою подставил. Зоя что, насолила тебе как-то? Обижала? В садике, что ли, в угол чаще других ставила?

— Что ж вы к невесте приехали, а сами напились, как сапожник, — Серый явно злится. Зацепил я его, получилось у меня. — Хорош жених! Откуда же я мог знать, что вы именно к ней приехали! Да она единственный в поселке человек, которого я бы не стал трогать ни при каких обстоятельствах! Если вы ее действительно из поселка увезете, я только рад буду! Это же не местность, а дыра на карте! Бермудский треугольник, где люди погибают! Тьфу!

Эмоционально плюет на пол.

— Давай так с тобой договоримся. Ты мне возвращаешь ботинки и часы, а я Зое скажу, что произошло недоразумение. Что я пьяный сам их в канаве потерял, а ты заметил и припрятал, чтобы не пропали.

— Мне деньги нужны, — угрюмо смотрит Малеев. — Косарь хотя бы дайте!

— Нет у меня денег, Серега! Да и были бы — не дал. Ты же взрослый лоб, иди и заработай! Ты же в ПТУ поступил, хоть чему-то тебя там за год должны были научить?

Серый скалит зубы в едкой усмешке.

— Где заработать-то? Работы нет, а если есть, то платят копейки, а то и откровенно кидают. На поваренка я учился, мать по знакомству засунула. И то за плохое поведение вытурили. Чему меня там научить-то могли?

Смотрю на парня и не верю своему везению. Аллилуйия, сегодня точно мой день.

— Слушай, Серго, а ты знаешь девичью фамилию своей мамы?

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.

— Иванова.

— Не Иванова, а Иванишвили. Тебе когда восемнадцать? Я тебе сейчас один московский телефончик дам. Ты только там не говори, что вытурили. Скажи, что первый курс закончил, а потом академ взял по семейным обстоятельствам. И что в следующем году обязательно восстановишься. По деньгам не беспокойся даже, не обидят.

Зоя Павловна

Мы молча гуляем под ручку с Георгием по поселку. Лесной потихоньку просыпается после новогодней ночи. На катке не только Борис с Саней и Анютой, но и еще куча людей. Все мне улыбаются, кивают и желают счастливого Нового года. Зовут в гости, но я вежливо отказываюсь. Мотивирую тем, что занята. Все уже в курсе, чем: баба Дуся успела поделиться пикантными новостями со всеми подружками. Земляки с интересом оглядывают моего жениха-грузина. А что, в отвоеванных ботинках выглядит он солидно.

Окидываю Гошу придирчивым взглядом.

— Вот только плащ портит всю картину, — размышляю я вслух. — Ни к селу, ни к городу он.

Гоша усмехается. Я ловлю себя на мысли, что уже привыкла к необычной мимике его лица и, кажется, начинаю различать эмоциональные оттенки его ухмылок. Сейчас он доволен и собой, и мной. И вообще он на редкость позитивный человек. Это… странно. В нашем поселке не принято так много улыбаться. И вообще излучать жизнерадостность.

— А ты всем скажи, что это элемент национальной грузинской одежды. Вот увидишь, прокатит.

Он сам в начале прогулки взял мою руку и засунул под свой локоть. А второй рукой еще и мою ладонь накрыл и придерживает, чтобы я не вырвалась. Сама бы я так и шла от него на расстоянии метра. Пофиг, что весь поселок гудит, что мы вместе провели ночь и средь бела дня связывали друг друга. Все четыре пятиэтажки гудят, и частный сектор тоже. Все активно обсуждают, что я уволилась, должна была уехать, предположительно к сестре в Москву, но не уехала. Жениха ждала. Теперь вот дождалась, выгуливаю его по Лесному и светски раскланиваюсь со знакомыми.

Ловлю завистливые улыбки. Ведь не какого-то местного алкаша типа Борьки подцепила, а почти иностранца, блин. Вот-вот отбываю в далекую Джорджию.

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

И еще: «По камням струится Терек, плещет мутный вал...»

Ой, нет, Терек — это же в Чечне...

Я, конечно, из вредности руку все-таки дернула пару раз, но Гоша настороже и ладонь мою не выпустил. Ну, и ладно, дадим очередной повод для сплетен, мне не жалко.

Маску я с лица так и не сняла. Надеюсь, от меня не сильно пахнет.

— Ничего, что я тебя Гошей зову? — как можно равнодушнее спрашиваю «жениха».

Он смотрит на меня с интересом. Ну, или искусно изображает, что с интересом.

Тоже играет на публику? Так мы вроде в данный момент гуляем вдали от скопления людей.

— Ничего. Зови, мне нравится, — пожимает он плечами. — Меня все по-разному называют, но Гошей, кажется, никто еще не звал. Теперь эта форма моего имени будет за тобой закреплена.

И он медленно проводит своей рукой по моей оккупированной ладони. И это приятно.

Или просто с голодухи у меня крыша едет…

Георгий

Зоя боится, что от нее плохо пахнет. На самом деле я сам тоже далеко не благоухаю. В ее квартире у меня нет ни бритвенных принадлежностей, ни сменного комплекта белья. Вторые сутки в одних и тех же труселях по однушке дефилирую. И денег, чтобы купить все нужное, тоже нет. Да и магазины пока что не работают.

Так что я тоже испытываю дискомфорт.

Вечером заметно осунувшаяся с лица, уставшая от длинной прогулки Снегурочка дремлет у телевизора. А я с кухни звоню сестре, чтобы уточнить, во сколько завтра приедет моя скорая финансовая помощь. Диктую Кате список, что нужно привезти. Он получается неожиданно внушительным.

— Ты что там, решил навеки поселиться? — эмоционирует сестра. — Забыл, что седьмого числа ты обещал быть в «Сулико»? Как ее зовут хоть?

Начинается.

Катя никак не может понять и принять, что мой новогодний загул — не случайность, а давно назревшая необходимость. И дело не в Маргарите и не в Зое. Дело-то во мне.

Я не хочу больше так жить. Я устал. Я хочу попробовать что-то новое.

Тихо шиплю в нокию, стараясь не разбудить Зайца:

— Катя, побойся Бога, когда и кому я такое обещал? Что за рабовладельческие замашки?!У меня законный отпуск до пятнадцатого числа! Законный, я подчеркиваю! В рамках трудового законодательства нашей страны! Подписанный директором ресторана, то есть лично тобой!

Она не сдается:

— Ты же знаешь, какой наплыв народа у нас в это день! Повара зашиваются, кто-то обязательно заболеет, а ты будешь прохлаждаешься не пойми где! Это же Шоба — Ахали цели, великий праздник! Службу тоже пропустишь? В монастырь не поедешь?

Грузины очень набожны, после праздничной службы у нас принято посещать какой-нибудь монастырь с подарками.

Очень сильно хочется материться, но при сестре я сдерживаюсь изо всех сил.

— Я, Екатерина Ивановна, не прохлаждаюсь, я свое законное право на отдых реализовываю! И да, ты права, пытаюсь хоть как-то свою личную жизнь реанимировать! Может она у меня в принципе быть? Сами с мамой меня терроризируете, что семьи нет и внуков нет, а потом сами же меня на амбразуру бросаете! Такими темпами их и не будет! Все! Надоело! Женюсь, кучу детей рожу и буду готовить только дома, и то по большим праздникам! Да пойми ты, ну, не могу я больше! Не дадите отпуск отгулять, мамой клянусь, напишу заявление по собственному! В Макдональдс пойду бургеры лепить!

Сестра обалдевает от такой моей ответки. Никогда я с ней раньше так не разговаривал. Все эти пять лет беспрекословно служил семейному делу, приходил в ресторан первым, уходил последним. Торчал на кухне по двенадцать часов. Варикоз в свои тридцать четыре года на ногах заработал. Зачем нужны деньги, достающиеся ценой собственного здоровья и личного счастья?

— Эй-эй-эй, Гоги, полегче! — пытается смягчить мой напор Катя. — Что там за чудо-девица такая, что ты о женитьбе и о детях заговорил? Никогда от тебя такого не слышала! У вас все серьезно? Ты с ней на какой стадии находишься: еще влюбляешься, или уже разлюбляешься? Первая неделя знакомства, или уже вторая?

Блть, чтоб я еще! Хоть раз!! С сестрой о своей личной жизни откровенничал!!!

Просто сбрасываю ее звонок. Тоже в первый раз в жизни.

Что хочу сказать. Голодать непросто. Я вон всего половину дня от еды воздерживаюсь, и уже поссорился с Катей. Внутри меня кипит раздражение.

Усилием воли привожу себя более-менее в спокойное состояние и иду в комнату. Зоя постелила мне на полу рядом со своей кроватью. Ложусь на жесткое ложе и мрачно размышляю о том, чем буду заниматься в жизни, если все-таки придется уволиться.

С деньгами проблем нет, денег у меня навалом. Я их тратить не успеваю. Помимо зарплаты шеф-повара, у меня есть доли в уставном капитале каждого из четырех ресторанов с ежеквартальными выплатами. Прожить вполне можно. Можно тряхнуть стариной и устроиться в какое-нибудь кафе барменом на вечерние часы. Именно с этой должности семнадцать лет назад я начал свою трудовую деятельность. Три года отработал. Потом во мне внезапно проснулся интерес к кулинарии, я закончил несколько профессиональных курсов, поездил по Европе, посетил пару мастер-классов в Париже, и пошло-поехало. Шеф-поваром, правда, не сразу стал. Даже моя собственная семья меня долго не воспринимали, как профессионала. Поставили шефом в «Сулико» от безысходности, больше года никак не могли хорошего спеца найти. А я «Сулико» за пять лет из скромной забегаловки в ресторан экстра-класса превратил.

А можно вообще плюнуть на все и поехать путешествовать. Я у бабки с дедом в Грузии шесть лет не был. Как стал на свою семью пахать, так и перестал ездить.

— Гош, — тихо шепчет мне со своей кровати Зоя. — Ты спишь?

После разборок с Малеевым она не знает, как ко мне относиться. Видно, что озадачил я ее. Все еще не верит мне, подозревает в чем-то, но немного оттаяла. Все-таки правильно я сделал, что позволил ей выплакаться, поделиться своей обидой. Ей физически и психологически легче стало, хоть она этого сама пока не осознает. Даже голос изменился, стал мягче и тише. С другими она по-прежнему неосознанно разговаривает командным рыком. А со мной под ручку сегодня гуляла. Красота. Того и гляди такими темпами скоро и детей делать будем. Шутка. Наверное.

Первая неделя, чувства на подъем. Я влюбляюсь.

— Не сплю. Выключить телевизор?

— Выключи. Давай поболтаем? Я тут подумала, я совсем про тебя ничего не знаю.

Ух ты, какой прогресс! Раздражение моментально уходит, я улыбаюсь. Мое внутреннее чутье насчет женщин меня никогда не подводит. Может сколько ее душе угодно драться и обзывать меня, все равно не может скрыть свой интерес. И он, надо сказать, взаимный.

— Что ты хочешь про меня знать, Заяц?

Она мнется.

— Извини, если вопрос покажется грубым, но… Почему ты постоянно ухмыляешься? Ты, даже когда в сугробе сидел, все время ржал. Это так дико смотрелось, как будто ты под наркотой был. И мимика часто у тебя очень странная.

Смеюсь.

— Все очень просто, Заяц. У меня было воспаление лицевого нерва. Остались небольшие тики, подергивания щеки и уголка губ. Когда лицо расслаблено, выглядит это немного жутковато. А когда я усмехаюсь, вроде и незаметно. Все мои знают и давно уже привыкли. Мимика странная, потому что даже когда я улыбаюсь, один уголок из-за подергиваний получается выше, чем другой. Улыбка выходит кривая. Ты присмотрись завтра при свете дня ко мне повнимательней, сама увидишь. Вот и приходится корчить из себя шута горохового, чтобы внешнее уродство не так было заметно.

Она поражена и поэтому молчит. Видно, что такое ей и в голову не приходило. Думала, что просто я идиот жизнерадостный.

Решаю воспользоваться моментом.

— Дай руку.

Она опускает вниз руку. Я немного приподнимаюсь с пола и кладу ее руку себе на правую сторону лица. На ощупь мои тики очевидны — по лицу каждые десять секунд словно пробегает рябь.

Зоя огорченно вздыхает.

— И что, никак нельзя вылечить?

Вместо ответа я, как кот, трусь щекой об ее руку. И еще и губами прикасаюсь.

— Попробуй, вдруг у тебя получится.

Флиртую. Впрочем, совершенно безобидно, в рамках приличия.

Она одергивает руку, как ошпаренная. Сразу начинает кричать на меня.

— Блин, Георгий, вот что ты за человек, а! Я к тебе по-человечески, а ты! Сказала же, что не люблю, когда чужие лапают!

Уже забыла, что сама мне руку дала!

Ее предсказуемость и вместе с тем уязвимость так очевидны мне, что я начинаю смеяться.

Моя реакция ее обескураживает.

— Чего ржешь? — грубо спрашивает она.

— По-человечески? — хохочу я. — Ты ко мне по-человечески? А по-женски совсем никак? Какая же ты потешная, Заяц. Тебе почти тридцать пять лет! А ребенка ты делать как собираешься, тоже по-человечески? Ляжешь со смиренным видом и будешь следить, чтобы мужик до тебя не дай Бог не дотронулся лишний раз?

Она злится. Очень сильно злится.

— Тебе-то какое дело? Ты что, всерьез рассчитываешь, что я С ТОБОЙ ребенка буду делать?

— А почему бы не со мной? А с кем? С Борькой? Еще с кем-нибудь из этого поселка? Или в Москве встанешь с плакатом на вокзале: «Ищу донора спермы для рождения совместного ребенка»? Посмотри на себя со стороны, ты же дикая! Даже прикоснуться к себе не даешь! Мужчины тебя боятся, по имени и отчеству называют! Зоя Павловна! Полный абзац! Какие у тебя шансы лечь в постель хоть с кем-то? Чем я-то тебе плох? А я ведь и обидеться могу, кстати! Все, уже обиделся!

Отворачиваюсь на другой бок и делаю вид, что сплю.

— Придурок ты! — ругается она.

— Придурок — разве что потому что при дуре! — не выдерживаю, огрызаюсь.

Обменялись любезностями, называется.

Ворочаюсь. Не могу уснуть вот так.

— Прости, Заяц, что обозвал тебя. Я сгоряча. Спокойной ночи.

Зоя тоже долго ворочается на своей скрипучей кровати. Потом все-таки не выдерживает. Я чувствую, как ее рука нерешительно ложится на мой затылок и треплет мои волосы.

— Гош, а Гош! — шепотом зовет она.

— Чего тебе? — отвечаю я.

Чуть грубее и недовольней, чем надо. Спокойней, спокойней, не надо ее пугать.

Она теряется. Замолкает. Но ненадолго. Руку отдергивает и несколько раз вздыхает.

— Гош, ну ладно я. Со мной все понятно. Тяжелый случай. А тебе зачем ребенок?

Долго молчу. Очень тщательно обдумываю каждое слово, прежде чем его произнести. Врать не хочу, но и всей правды, разумеется, не собираюсь говорить.

— Грузины очень сильно ориентированы на семью и продолжение рода. Я не исключение. Я очень семейный человек. Всегда хотел детей, да все как-то не складывалось. И с женщинами у меня все сложно. Я влюбчивый, быстро загораюсь, но потом так же быстро остываю. А пресловутые часики тикают. Хочется же успеть побыть молодым отцом. Последние пять лет в работу ударился, теперь и к работе остыл. Перегорел. Думаю, может, пора пересмотреть приоритеты? Мать с сестрой пилят, что я несерьезный. А мы бы с тобой, Заяц, поладили. Я вообще комфортный для совместной жизни человек. И покладистый. Женщины меня никогда первыми не бросали.

Боже, какой я бред несу. Сам себя с трудом всерьез воспринимаю. Но я импровизирую. Не был готов к этому разговору.

— А как же любовь? — строго спрашивает Зоя. — Разве можно без нее?

Блин, какие сложные вопросы задает. Но я и сам часто их себе задаю.

— А если любовь так никогда и не придет? Совсем? Что тогда делать? В одиночестве умирать? — поворачиваюсь к ней я. — Любовь — слишком непредсказуемая вещь, чтобы строить свои жизненные планы, надеясь на ее появление. Ведь и вы, женщины, часто «для себя» рожаете, когда тот самый человек так и не появляется в вашей жизни. Не очень удачно у меня любови складываются, Заяц. А вот ребенка своего, который плоть от моей плоти, кровь от моей крови, частичка души моей, я бы очень сильно любил. И женщину, которая бы это чудо мне подарила, ценил и уважал. Полностью ее обеспечивал бы. Для нее были бы одни плюсы, никаких минусов.

Нарочно говорю абстрактно. Пусть поразмышляет на эту тему.

Вижу, что зацепило ее. Молчит, переваривает.

— А ты предложи своей девице родить тебе ребенка. Я почему-то думаю, она согласится.

— Маргарите? Мы с ней давно уже перестали понимать друг друга. Я просто все никак не мог вырваться с работы, чтобы нормально с ней поговорить и расстаться по-человечески. Пришлось в дороге разговаривать. Сама видишь, что получилось.

— Какие же плюсы? — все-таки не выдерживает. Ведется. — Хоть несколько причин мне назови. Вот, предположим, чисто теоретически. Вдруг я соглашусь от тебя ребенка родить.

Я усмехаюсь.

— Почему же несколько? Я тебе могу сто причин привести, что от меня родить намного лучше, чем от кого-то еще.

Она, конечно, сомневается.

— Так уж и сто? Ну, это ты загнул.

— Спорим? Я тебе сто причин сформулирую, а ты всерьез обдумаешь мое предложение.

Зоя молчит.

Я опять отворачиваюсь и пытаюсь заснуть.

— Гош, а Гош.

— Заяц, отстань от меня. Я спать хочу. Я теперь тоже голодающий. Мой организм в шоке и хочет поскорее отключиться.

— В письменном виде сто причин мне сформулируй, без повторов. Мне просто интересно почитать, что ты там придумаешь. Не ради спора, — неуверенно говорит она.

— Да ради Бога. Тетрадочку специальную заведу. Мне несложно.

Я улыбаюсь. Смешная она. Строгая, неприступная, но любопытная. А любопытство, как известно, сгубило кошку.

— Хочешь пять причин прямо сейчас? Чтобы тебе было над чем поразмышлять на досуге? Только руку мне дай.

— Зачем? — подозрительно спрашивает она.

— Для вдохновения. Я же фантазирую про нашего общего ребенка. Хочу тебя романтично держать за руку. Не дашь — спать буду.

Она какое-то время раздумывает, медлит, а потом протягивает руку.

— Хорошо. Внимательно тебя слушаю.

— Первое. Если ты решишься родить ребенка от меня, тебе не нужно будет сидеть здесь и продавать эту ужасную квартиру. Мы просто соберем вещи и уедем в Москву. Пусть твой зять сам со своим проблемным наследством возится. А то больно ловко устроился. Из первого следует второе. Если ты решишься родить от меня, тебе не нужно будет искать жилье в Москве, снимать квартиру, брать ипотеку, проситься пожить к сестре. Мы сразу поедем жить ко мне. Потом, когда ребенок родится, я или куплю тебе жилье сам, или перепишу на тебя одну из двух моих московских квартир. Матери моего ребенка не нужно будет заботиться о том, где жить. Из второго следует третье. Если ты станешь матерью моего ребенка, ты никогда не вернешься в этот поселок. Четвертое. Ты никогда не будешь нуждаться в деньгах, я буду полностью вас двоих обеспечивать до того времени, когда мой сын или дочь станет самостоятельным. Если будет необходимо, я даже юридическое соглашение готов буду подписать. Ну, что ты на это скажешь, Заяц?

Подношу ее прохладные пальцы к своим губам, дышу на них, грею, легонько целую. Но Зоя настолько поражена, что до сих пор не замечает, что я уже перецеловал по одному разу все пальчики на ее руке и пошел на второй круг.

— Черт побери, как заманчиво-то, — пораженно шепчет она. — Только если все это правда. И если ты не гастарбайтер, приехавший из Таджикистана, чтобы заработать денег для своих семерых детей и жены, а действительно тот, за кого себя выдаешь.

Я хмыкаю, оставляю в покое ее руку и отворачиваюсь.

— Спокойной ночи.

Она меня будто и не слышит.

— А пятая причина, Гош? Ты сказал, что пять причин!

Я пожимаю плечами.

— Какие могут быть причины родить от гастарбайтера из Таджикистана?

— Ну, Гош, ну, не обижайся. Это же просто рассуждения вслух, мы с тобой просто болтаем ни о чем. Ну, скажи пожалуйста, мне интересно.

Надо же, она знает слово «пожалуйста»! Говорю очень спокойно:

— Когда ты забеременеешь от меня, ты очень быстро помиришься со своей семьей. Потому что они перестанут воспринимать тебя как угрозу. Ты плачешь, переживаешь, почему они так быстро вычеркнули тебя из своей жизни, не понимаешь, что такого плохого ты им сделала. Мне кажется, что все очень просто — они ревнуют. Федор ревнует, что его молодая жена уважает и слушается тебя так, как не уважает и не слушается его, хотя теперь он глава семьи и добытчик. Яна прекрасно знает, что Федор изначально хотел тебя, и тоже, мне кажется, в глубине души ревнует. А еще они оба ревнуют девочек к тебе. Много лет семья строилась вокруг тебя, и новая семья тоже создалась только благодаря тебе. Теперь они пытаются научиться жить без тебя. Но им тяжело, Яна и девочки наверняка сильно скучают, а Федор психует.

Когда ты заведешь свою семью, они поймут, что у тебя все хорошо, ты не претендуешь на девочек, не претендуешь на Федора, не собираешься контролировать и опекать Яну, как раньше. Спокойной ночи, Зоя Павловна.

В который раз отворачиваюсь и честно пытаюсь заснуть. В голове целый вихрь эмоций и мыслей. Обидно, конечно, что Снегурка мне не верит. Что поделать, вот такой она человек. Но этим она мне и нравится. Своей основательностью и разумностью.

Я еще какое-то время лежу, отвернувшись от нее. А потом вдруг слышу негромкие всхлипывания, доносящиеся с кровати. Пытаюсь делать вид, что ничего не происходит, но, увы, у меня нет никаких шансов.

Вздыхаю, поднимаюсь с пола. Сажусь на кровать и глажу Зою по голове и спине.

— Перестань, Заяц. Не плачь. Ты же сама сказала, что это ничего не значащая болтовня. Зоя! Хорошо-хорошо, я неправ, прости меня. Не нужно было мне вообще с тобой заговаривать на эту тему. Успокаивайся давай. Принести тебе отвар шиповника?

Она кивает, я иду на кухню. Голодный, расстроенный и усталый. Это был какой-то сумасшедший день, и завершается он тоже по-идиотски. Баба Дуся в очередной раз, уже без всякого стеснения открывает ключами наш замок и, стоя на пороге комнаты, смотрит, как я на скрипучей кровати обнимаю Зою, отпаиваю ее шиповником и вытираю ей слезы.

— Гоги, я посмотрела «Пятьдесят оттенков серого», — потрясенно заявляет она, фанатично блестя в темноте глазами. — Обсудим?

Тяжко вздыхаю.

— И как? Понравилось? А я так и не посмотрел. Идите спать, баба Дуся. Утро вечера мудренее. Завтра обсудим. И пусть вам ночью обязательно приснятся самые пикантные сцены.