Стратегемы

Интерес к Полиэну как писателю II века ограничивается преимущественно тем, что его главный труд «Стратегемы» сохранил для нас фрагменты утраченных сочинений, свидетельства о военных событиях классического и особенно эллинистического периодов, большинство исторических свидетельств для которых утеряно. Рассматривая «Стратегемы» только в качестве огромного репозитория источников, исследователи относятся к этому труду как к чисто компилятивному и, таким образом, второстепенному с точки зрения развития греческой историографии. Автор «Стратегем» сам по себе, и как один из писателей эпохи Парфянских войн (161-166 гг.), и как профессиональный судебный оратор, пробивавший свою карьеру в столице империи, и как представитель греческой культурной identité, для современных историков кажется малоинтересным. Внимание к нему, за немногими исключениями, проявляют только те, кто занимается изучением античной военной теории. Именно они воздают ему заслуженную хвалу как автору, оказавшему заметное влияние на последующее развитие западной военной мысли.

В свою очередь, внимание филологов к труду Полиэна сосредоточено на изучении текстологических особенностей дошедших кодексов и анализе лексико-грамматических параметров сочинения. В праве же представлять греческую литературу в период Второй софистики «Стратегемам» обычно отказывают: Полиэна или просто пропускают в фундаментальных курсах по истории греческой литературы или, если и упоминают, то вскользь, замечая при этом, что его сочинение отличается неупорядоченностью и отсутствием настоящего аттического стиля, который считался образцом среди писателей этого времени.

Таким образом, с одной стороны, Полиэну отводится роль заурядного компилятора, в сочинении которого отсутствуют какие-либо литературные достоинства, с другой — автора «Стратегем» порицают в том, что он не был последователен в поиске исторической истины. Не слишком ли много обвинений для одного писателя, стремившегося по-своему, пусть и не всегда успешно, но представить читателям такие примеры событий прошлого, из которых можно было извлечь практическую пользу для настоящего, писателя, который посредством своего сочинения пытался достичь подобающего места в литературной и социальной иерархии своего времени.

Время односторонней оценки сочинения Полиэна прошло, и ниже мы намерены показать, что этот писатель II века, не входя в плеяду известных авторов Второй софистики, отразил в своем сочинении «Стратегемы» идеи и проблемы, волновавшие греческих интеллектуалов в эпоху Антонинов.

Полиэн: проблемы биографии и творчества

Те немногочисленные сведения о жизни Полиэна и его творчестве, которые донесла до нас позднейшая традиция, противоречивы и ненадежны. Так, византийский лексикон Суда (X век) упоминает некого Полиэна — македонского оратора, автора ныне утраченных сочинений о Фивах (Египетских) и «Тактик» в трех книгах. Этого Полиэна обычно отождествляют с автором «Стратегем», несмотря на то, что сочинение о Фивах другой византийский автор — Георгий Синкелл (конец VII — начало VIII вв.) приписывает Полиэну из Афин (Syncell. F. 1 (FGrH. Т. III.639), а «Тактики», скорее всего, невозможно ассоциировать с обещанным Полиэном трудом о парфянской кампании Луция Вера (VI, prooem.). Имя Полиэна появляется у Стобея (V век), который приписывает этому автору три фрагмента прозы, представляющих, скорее всего, эксцерпты из исчезнувшей ныне речи от имени македонского союза.

Хотя Стобей не указывает этническое происхождение этого Полиэна, целый ряд исследователей отождествляют и его с автором «Стратегем». Наконец, весьма примечательно, что Суда там же упоминает еще одного Полиэна, чья карьера настолько напоминает жизненный путь автора «Стратегем», что можно предположить смешение различных версий. Согласно Суде этот Полиэн происходил из Сард и во времена Юлия Цезаря, будучи софистом и судебным оратором, написал, кроме всего прочего, сочинение о Парфянском триумфе в трех книгах (!). Таким образом, в дошедшей до нас традиции появляются несколько писателей, носивших имя Полиэна, которых с большей или меньшей долей вероятности можно отождествить с создателем текста под названием «Стратегемы». Подобная противоречивость традиции вынуждает рассматривать ее только в качестве дополнительного материала, который может говорить как в пользу, так и против избранной интерпретации данных. Ответ на вопрос, кем же являлся создатель сочинения «Стратегемы» (или, скорее, кем он хотел бы казаться читателю), остается искать только в самом тексте. Через анализ повествования, изучение авторского дискурса, представляется возможным дать характеристику Полиэну как литературной фигуре и исторической личности.

Практически все сведения биографического характера, которые могут быть извлечены из текста, основываются на анализе предисловий писателя к своему сочинению. Исходя из некоторых авторских ремарок, делаются обычно следующие выводы: к моменту начала Парфянской войны (161-162 гг.) исторический автор (Полиэн), находясь уже в преклонных годах, все еще выступал как адвокат в имперских судах в Риме и именно там, за довольно короткий период, написал сочинение в восьми книгах о военных хитростях под названием «Стратегемы» или «Стратегика», посвятив его двум совместно правившим императорам Марку Аврелию и Луцию Веру (I, prooem. 2; II, prooem.). Эти сведения вроде бы явствуют из текста и, как правило, не подвергаются сомнению, поскольку не оказывают принципиального влияния на изложение материала в данном труде. Что касается всего остального, что Полиэн (или его литературный alter ego) говорит в предисловиях к своим книгам, вызывает определенные вопросы и может рассматриваться, во-первых, только в контексте особенностей самопрезентации греческих писателей в период Второй софистики и, во-вторых, на основе восприятия событий Парфянских войн 161-166 гг. греко-римскими писателями. Выяснение этих моментов невозможно без общей характеристики как исторической обстановки, сложившейся ко времени создания текста, так и литературной среды II века, где господствующее положение в то время занимало направление, более известное под названием «Вторая софистика».

Римская империя эпохи Антонинов и Парфянская война 161-166 гг.

Созданная предшественниками Антонинов империя достигла в царствование этой династии одной из вершин своего благосостояния. Процветание городов и упорядоченное функционирование административной системы держались на знаменитом Римском мире (Pax Romana), который, как считают некоторые исследователи, никогда не был так совершенен — ни до, ни после этой эпохи. Между тем именно в этот долгий период мира и успокоения появились признаки будущего упадка — начало разложения и гибели Римской империи. Если Антонину Пию еще удавалось сохранять мир в течение своего царствования, то им не были созданы условия, чтобы империя могла бы существовать так же и дальше, как немедленно показали события после его смерти.

События эти развернулись на восточной границе империи, где главную опасность давно представляло Парфянское царство, с агрессии которого против Армении собственно и началась Парфянская война 161-166 гг. Конечно, этот новый конфликт был лишь продолжением давнего противостояния Рима и Парфии. Когда римская армия под командованием Красса была наголову разгромлена парфянами при Каррах в 53 г. до н. э., стало ясно, что на востоке у Рима появился могущественный враг. Впрочем, впоследствии, даже несмотря на отдельные военные демарши с той и другой сторон, обе империи ориентировались скорее на создание буферной зоны, образованной зависимыми и полузависимыми царствами, чем на полномасштабные действия по расширению своих границ. Армения представляла как раз именно такой тип государства, и со времен Марка Антония политика поддержки проримских династов в этом царстве продолжалась всеми наследниками Августа вплоть до масштабных войн Траяна.

После успешной кампании на востоке в 114 году Траян провозгласил Армению римской провинцией. Он организовал систему лимесов, аннексировал Адиабену и всю территорию в бассейне Тигра и Евфрата. Хотя римлянам удалось взять даже Ктесифон (117 год), Траян был вынужден его оставить, равно как и прекратить осаду Хатры, а вскоре после он умер от болезни.

В результате очередная попытка раздвинуть империю на восток оказалась малоуспешной и уже нереалистичной для наследника Траяна — Адриана, который отказался от политики аннексии клиентских царств и продолжал укреплять систему лимесов в сирийской пустыне и верхней Месопотамии.

В царствование Адриана парфяне не проявляли какой-либо активности на западе. Когда же при Антонине Пие парфянский царь Вологез III (или IV; 147-192 гг.) попытался сменить утвержденного в 140 году на армянском престоле проримского ставленника, конфликт все равно не дошел до открытых боевых действий. Несмотря на временное затишье Антонин Пий предчувствовал назревавшую войну, и с целью организации военной экспедиции против парфян в Сирию был отправлен Луций Нераций Прокул (ob bellum Parthicum: SHA Marc, 8.6), однако поход в конце концов не состоялся. Чувствуя невыполнение своего долга по спасению государства, Пий на смертном одре в бреду гневался на каких-то царей (SHA Pius, 12,7). Это вполне могли быть цари за Евфратом, от которых он мог ожидать нападения.

Когда со смертью Антонина Пия 7 марта 161 года вся полнота власти перешла к двум императорам — Марку Аврелию и Луцию Веру (SHA Marc, 7,6), парфянский царь Вологез III, принимая решение о нападении на римские территории, рассчитывал, вероятно, на период внутренней слабости империи, наступившей в Риме, как он полагал, опираясь на традиционный опыт Аршакидов, после передачи власти при отсутствии единственного и законного наследника. Взяв инициативу в свои руки, Вологез совершил нападение на Армению и, установив контроль парфян над страной, посадил на трон Пакора, происходившего из аршакидского рода. Одновременно парфяне подготовились к военному столкновению и на границе по Евфрату, о чем свидетельствовали последующие военные действия против Сирии.

Отвечающий за надзор над Арменией каппадокийский легат, опытный галльский консуляр Марк Седаций Севериан, найдя подтверждение в позитивном ответе оракула Александра из Абонутейха, вторгся со своим войском в конце лета — начале осени 161 года в Армению. Однако этот поход оказался трагичным для римлян, ибо при Элегее легион был окружен и совершенно истреблен парфянами под руководством полководца Хосроя. Ответственный за этот провал Севериан покончил с собой. Парфяне же использовали ситуацию, чтобы двинуться на Каппадокию (Dio, LXXI,2,1; Lucían. Hist, conscr., 21; 25-26; Fronto. De Bel. Parth., 2; Fronto. Princ. Hist., 6; SHA Verus, 6,9).

Вторгшийся весной 162 года через Евфрат в Сирию, Вологез смог повергнуть в бегство наместника Л. Аттидия Корнелиана и осадить укрепленные города в восточной части провинции (Dio, LXXI, 2,1; SHA Marc, 8,6). Военное командование на востоке было передано более молодому императору Луцию Веру, который вместе с сопровождающими его опытными военачальниками отправился из Рима через Грецию и Малую Азию в Сирию. Тогда же на восточный фронт были посланы крупные подкрепления с тем, чтобы стабилизировать положение в провинции. На место Севериана в каппадокийское наместничество был назначен испытанный консуляр М. Стаций Приск Италийский, а в Сирии Корнелиана сменил в 163 году Гн. Юлий Вер, которому и была поручена организация действий войск на сирийском этапе Парфянской войны. Прибытие Вера в Антиохию растянулось на девять месяцев — он долго путешествовал через всю империю, сопровождаемый музыкантами и певцами и останавливался в известных своими развлечениями городах Азии (SHA Verus, 6,8-7,1). Устроив в 163 году свой двор в Антиохии, Вер, не выказывая особого желания отправиться на фронт военных действий, производил из своей ставки формальное руководство и принимал (видимо, по согласованию с Марком Аврелием) основные решения о ходе римских операций. Фактическая организация продвижения войск проводилась его штабом. В первую фазу — Армянскую войну, Марк Стаций Приск вторгся в 163 году в Армению, захватил и разрушил ее столицу — Артаксаты (SHA Marc, 9.1; Franto. Ad Verum Imp., 11,1,24), основав на их месте совершенно новый город Кайнеполь (Dio, LXXI, 2,3). Аршакидский царь Пакор был смещен и отправлен в Рим, а царем Армении в 164 году был коронован римский протеже Сохем из Эмесы. Титул Армянский (Armeniacus) был тогда присвоен обоим Августам.

Затем наступил следующий этап войны, преимущественно парфянский. В результате боевых операций и победы под Сурой парфяне были совершенно вытеснены из восточной части Сирии. В 165 году римские войска под командованием Гая Авидия Кассия смогли захватить несколько ключевых городов в Месопотамии: Никефорий на Евфрате, Эдессу, Нисибис, а после победы над великим царем около Дура-Европос (Dio, LXXI, 2,3) перед римлянами открылся путь к основным метрополиям парфян: Селевкии на Тигре и Ктесифону. Царский дворец Вологеза в Ктесифоне сравняли с землей, а Селевкию, открывшую ворота римлянам, отдали на разграбление и тоже разрушили (SHA Verus, 8, 3-4).

Несомненно, завоевание парфянской столицы стало для современников центральным событием побед империи на востоке. Луций Вер получил титул Парфянский (Parthicus Maximus: SHA Verus, 7,2), который должен был возвысить его над Траяном и компенсировать отсутствие у него титула pontifex maximus. Марк Аврелий принял этот же титул год спустя.

Последнюю фазу Парфянской войны составляли операции Авидия Кассия в Месопотамии и Мидии. Продвижение римлян в самое сердце Парфянской империи, особенно перед лицом быстро распространявшейся эпидемии, заставило парфянского царя просить перемирия, на которое императоры решили согласиться. Во второй половине 166 года оба Августа приняли расширенную титулатуру победителей Armeniacus Parthicus Maximus Medicus (SHA Verus, 7,2; 9). После победоносного завершения войны Авидий Кассий отвел своих солдат, страдающих от эпидемии и недостатка провианта назад в Сирию (Dio, LXXI, 2,4).

Каковы же были результаты Парфянской войны для Рима? Успешные действия римских войск способствовали упрочению (правда, недолгому) проримских позиций в Армении и укреплению системы лимесов по Евфрату; оккупация северной Месопотамии облегчила развитие торговли за пределами империи; провинция Сирия была расширена до Дура-Европос, и Луция Вера чествовали как propagator imperii. Было достигнуто также и мирное соглашение с Парфией, которое сохранялось даже тогда, когда можно было поддержать восстание Авидия Кассия против Марка Аврелия в 175 году. Однако быстрое падение Кассия и приход римских войск на восток для урегулирования дел с местными правителями вместе с послами от Вологеза III только укрепили мир, который продолжался и в царствование Коммода (180-192 гг.).

Никакие шаги, однако, не были предприняты, чтобы аннексировать Вавилонию или Месопотамию, хотя последняя и оказалась в сфере влияния Рима. Негативным последствием войны следует назвать тот ужасный и печальный факт, что римские войска способствовали распространению эпидемии (оспа, сыпной тиф или бубонная чума) в Италию и на Запад. В результате многие районы империи обезлюдели, и, возможно, эпидемия стала одним из факторов будущего упадка империи.

Литературная среда. Вторая софистика

Если событием, побудившим Полиэна к написанию сочинения о военных хитростях, стала Парфянская война, то форма, стиль и риторические топосы, взятые автором для воплощения своих идей, были почерпнуты из греческой литературной среды, в которой в этот период было распространено множество различных литературно-философских течений. Наиболее важным и известным среди них была Вторая софистика, идеи которой так или иначе повлияли на сочинения почти всех писателей этого времени.

Стоит задуматься над тем, почему представители этого направления завоевали такую популярность, что все образованные люди II-III вв. стремились попасть на их общественные выступления? Какую литературу создали софисты, если их время иногда называют новым ренессансом греческой культуры? Какие отношения складывались у софистов с римской элитой и императорами?

Дав ответы на эти и другие вопросы, мы сможем позже иначе взглянуть на Полиэна и его сочинение, начиная постепенно узнавать автора через созданный им текст.

Термин «Вторая софистика» довольно условен и был введен в обращение литературной критики знаменитым учеником не менее знаменитого софиста. Так, эта Вторая софистика, согласно Флавию Филострату («Жизнеописания софистов» III в.), начинается с Эсхина и отличается от риторики Горгия тем, что, отказавшись от анализа абстрактных тем, переходит к изучению исторических топик и характеров (VS, 480-481). Обращение к Эсхину и упоминание Горгия вместе с другими представителями Первой софистики имеет целью связать риторическое направление римского периода с классической эпохой, ибо континуитет культурной традиции всегда был предметом гордости греков.

Как известно, ораторское искусство играло важную роль в жизни древнегреческого общества. Но со времен политических трансформаций эллинистического периода в греческом риторическом образовании написание речей на вымышленные темы стало несколько большим, чем просто частью риторики. Такие речи — декламации объединили в себе панегирик и памятное обращение. Со временем эти декламации стали частью общественных представлений и ко второй половине I века выдвинулись в первый ряд культурной деятельности. Люди, устраивавшие такие представления и собиравшие огромные аудитории не только в своих родных городах, но и по всему греческому миру, приобрели беспрецедентную популярность и повысили свой общественный престиж. Статус ритора был в этот период весьма высок, а софисты, судя по замечанию Галена (14,627 Kühn), были теми из риторов, чье искусство достигло такого уровня, который позволял им делать общественные выступления. Таким образом, софисты I-II вв. являлись не настоящими философами, а этакими шоуменами древности, которые, вдохнув новую жизненную силу в мифы и историю греческого прошлого, выступали скорее соперниками популярных фигур классики.

Большинство софистов были богатыми греками из городов Греции и Малой Азии, особенно из Афин, Смирны и Эфеса. Софисты нередко путешествовали с чтением своих речей, а также, занимая административные должности, отправлялись в качестве посланцев своих провинций и городов и осуществляли благотворительную деятельность. Высокий статус и внушительные состояния открывали софистам доступ к самым верхам римского правящего класса. Близость к императорскому двору, к самому императору, позволяла им (и городам, в которых они жили) получать значительные привилегии. Некоторые были советниками и доверенными лицами императоров. Представления софистов были заполнены почитателями, а их школы посещала интеллектуальная элита греческого мира. Оставаясь тесно связанными с греческим прошлым, они тем не менее легко входили в новый космополитический мир их времени, играя значительную роль в экономической, социальной и политической жизни Римской империи.

Главный вклад представителей Второй софистики — литературный. Общеизвестно, что все они выступали как поклонники стиля и языка классических афинских писателей. Они сознательно подражали или стремились подражать самым известным прозаическим авторам V-IV вв. до н. э. — Платону, Фукидиду, Ксенофонту, Демосфену и Лисию. Поступая так, они намеренно архаизировали свою речь, которая сильно отличалась как от устных форм языка (койне), которым пользовалось большинство населения, так и от письменного — литературного языка, построенного на принципах стиля и композиции, разработанных в школах восточногреческого мира в эллинистический период (Азианизм). Представители Второй софистики рассматривали азианизм как проявление упадка, последовавшего за потерей греками независимости. Будучи строгими консерваторами, пуристами (Аттикизм), они ратовали не больше не меньше как за возврат к литературным формам и лексике аттического языка, бытовавшего на 300-400 лет ранее.

Поскольку единственный путь достижения литературного совершенства писатели Второй софистики видели только в подражании манере и идиомам классических писателей, то все их письменное наследие, включающее речи, рассуждения, трактаты, панегирики и письма, передает эту архаизирующую тенденцию стиля и содержания. Главные темы брались из мифологической традиции и исторического прошлого Эллады: фигуры хитроумного Одиссея или удачливого Александра, славная история городов — Афин или Спарты — вот что являлось наиболее популярными темами сочинений софистов. Однако даже при всем стремлении к подражанию сюжеты не механически копировались, а творчески перерабатывались — подвергались новой трактовке, новому прочтению. Уже одно это позволяет, на наш взгляд, отойти от той негативной оценки литературного наследия II века, которая до сих пор преобладает среди критиков, считающих, что не отличавшаяся ни оригинальностью, ни живостью мысли, ни искренностью чувств греческая литература II века была порождением бессильного мира уставших интеллектуалов. Выявление и акцентирование негативных (с современной точки зрения) сторон греческой литературы не дает нам ничего, чтобы понять интеллектуальную культуру II века. Оригинальность в литературе, следовавшей, как мы знаем, принципу мимесиса (подражанию), как в этот, так и в предшествующий период не рассматривалась в качестве достоинства самими греками. Определение «искренности» представляется не слишком подходящим критерием для творчества ритора или софиста. Архаизирующая тенденция стиля многих писателей II века не свидетельствует еще об умирании живости изложения. Наконец, даже несмотря на то, что вдохновителями и выразителями идей Второй софистики были преимущественно представители элитарных слоев общества, тематическое содержание их сочинений, практика достижения аудитории через общественные чтения и различного рода визуальные средства передачи позволяют предполагать, что и обычные граждане греческих городов были не пассивными свидетелями-слушателями, а полноправными участниками литературного коммуникативного процесса.

Дошедшая до нас литература имеет полное право иллюстрировать культурные устремления эпохи, в числе которых и осуществление античного идеала совмещения интеллектуальной, художественной и практической деятельности в работе одного человека. Способность этих поздних софистов завоевать одобрение слушателей как в театре, так и в суде, добиться высокого социального статуса в обществе и обратить преимущества своего положения к процветанию и украшению родных городов может служить лучшим подтверждением их популярности и власти над умами не только среди римско-греческой элиты, но и обычных граждан.

Результатом литературного и эстетического воздействия Второй софистики является и то, что в период I-III вв. практически все греческие писатели творили в духе культивировавшегося этим течением архаизма. И хотя многие из них не причисляли себя к софистам, мы, по скудным биографическим свидетельствам, можем предполагать, что в реальной жизни, в личной карьере они вели себя подобно софистам, путешествовали, выступали с речами, работали адвокатами и занимали посты на императорской службе. Нам известен целый ряд таких греческих интеллектуалов, которые соответствуют этой характеристике. Среди них, например, мы находим историков — Аппиана, получившего благодаря дружеским связям с Фронтоном место прокуратора; Арриана, сделавшего сенаторскую карьеру и достигшего консулата при Адриане, а затем ставшего правителем Каппадокии; Диона Кассия, дважды консула, правителя Африки, Далмации и Паннонии; и, наконец, Полиэна, также, возможно, добившегося под конец жизни благоволения императоров и последующей синекуры (Strat., V, prooem.). Хотя все они явно стремились преуспеть в своей карьере, именно их литературное творчество является для нас визитной карточкой эпохи софистов. Уцелевшие сочинения этих авторов свидетельствуют, что по языку и стилю, форме и содержанию они следовали тем канонам, которые были к тому времени утверждены аттикистами.

Проблемы жанра стратегем: историография, биография или коллекция примеров?

Главный вклад, сделанный софистическими писателями, представлен прозаическими сочинениями, написанными в самых различных литературных формах, среди которых для нас наиболее интересны следующие жанры, а именно историография, биография и коллекция примеров (жхра 5г(уиш: а). Литература II века, конечно, этим не ограничивается, но мы выделяем именно эти три жанра потому, что они, по нашему убеждению, послужили основой для появления другого жанра — стратегем, или собрания военных хитростей в том виде, как он представлен трудом Полиэна «Стратегемы». Конечно, утверждая это, мы предвидим вероятные возражения, потому что еще лет за 80 до Полиэна труд под названием «Стратегемы» был написан римлянином Фронтином на латинском языке. Однако, на наш взгляд, сочинение Полиэна имеет ряд особенностей, которые позволяют нам предполагать, что коллекция стратегем этого греческого автора была написана в совершенно противоположном труду Фронтина духе, а именно на основе нового жанра, соединившего в себе элементы историографии, биографии и коллекции примеров. «Стратегемы» представляют коллекцию примеров военных хитростей отдельных личностей и народностей, обладающую характеристикой всеобщей истории — ее универсальность. Кроме военных хитростей различных народов, автор конструирует и собственную стратегему, нацеленную на достижение своих личных целей, скрытую в тексте, но уловимую для искусного в софистических приемах читателя. Чтобы, однако, дать объяснение жанровой новизны сочинения Полиэна, кратко охарактеризуем три отмеченных направления.

Выбор историографии не случаен — именно она дает нам лучшие образцы софистической прозы, прекрасными примерами которой являются труды Аппиана, Арриана и Диона Кассия. Однако эти историки интересны еще и потому, что они все представляют нам новый тип всеобщей истории.

Появление всеобщих историй в греческой исторической мысли на исходе эллинизма считается достаточно характерным явлением 4. Этот тип историографии, начало которого возводят еще к Тимею из Тавромения (350-260 гг. до н. э.), появился в период консолидации во II-I вв. до н. э. мировой Римской империи, когда первым из греческих авторов, сделавшим возвышение Рима центральной темой своего сочинения, стал Полибий (200-120 гг. до н. э.)5. В дальнейшем это направление было представлено такими известными греческими авторами, как Посидоний (135-51 гг. до н. э.), Тимаген из Александрии (вторая половина I в. до н. э.), Николай Дамасский (64 г. до н. э. — начало н. э.), Страбон (64 г. до н. э. — 27 г. н. э.), Диодор (вторая половина I в. до н. э.) и Дионисий Галикарнасский (вторая половина I в. до н. э.). Созданные ими сочинения тематически охватывали историю самых различных народов и империй, которая продолжалась с возвышением Рима, а хронологически изложение доводилось до периода, почти современного их авторам. Такие требования к жанру соблюдались до начала I века, но к II веку оказалось, что данный тип историографии претерпел существенные изменения. Во-первых, мировая история превратилась в историю Римского государства. Это недвусмысленно следует из «Римских историй» Аппиана и Диона Кассия. Во-вторых, хронологический предел такой истории отодвинулся в прошлое и стал редко доходить до периода современности. Большинство греческих историков в духе утвержденных идей аттикистов стремились к созданию сочинений, походивших на образцы политической истории периода классики, и редко поэтому делали события недавнего прошлого предметом своих сочинений. Если примеры таких сочинений и встречаются, то они освещают события исключительно с римской точки зрения.

Этим двум особенностям греческой историографии II века есть свое объяснение. С одной стороны, исторические труды такого типа создавались людьми, которые уже не просто пытались понять свое место в новой политической и административной системе огромной римской империи, а они были теми, кто представлял эту самую империю, входил в имперскую администрацию и рассматривал греческие провинции неотъемлемой частью Римского мира. Для них Рим был единственным центром движения мировой истории. С другой стороны, историография как таковая согласно установленному в классический век канону (который так почитался софистами и находившимися под их влиянием писателями во II веке) должна была описывать политическую историю независимых городов и государств, а нынешнее подчиненное положение греков, включенных в огромную империю, не способствовало появлению у них стремления создавать истории такого типа.

Когда труд Полиэна относят к жанру историографии, когда его помещают среди сочинений периэгетической литературы и коллекций мифов, то ставят в один ряд с Аппианом, Курцием Руфом и Помпеем Трогом. С одной стороны, это лишний раз доказывает, что сочинение Полиэна не укладывается в традиционные рамки исторического жанра, а с другой — все-таки указывает на близость текста к историографии, которая придала «Стратегемам» универсальную перспективу.

Следующим жанром, который получил особое развитие в период I-II вв., можно назвать биографию. Хотя как таковой жанр биографии имеет долгую историю развития (первые его образцы представлены уже в «Истории» Геродота в форме микробиографий, а также известен целый биографический роман Ксенофонта «Киропедия»), только в период литературной архаизации он наконец приобретает ту форму, которая лучше всего нам известна по «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха. Главное отличие биографий Плутарха от предшествующих образцов классического и эллинистического периодов состоит в том, что они представляют пример биографии не литературной, а политической, которая заставляет с большим вниманием относиться к проблеме истинности описания. Именно подход к этому последнему вопросу одновременно и объединяет, и разделяет биографию и историографию. Судя по определению Плутарха, эти два жанра концептуально различаются. Так, если биографии следует сосредотачивать свое внимание на человеке и его характере, то задача истории описывать великие деяния; биография должна быть по возможности краткой и охватывать пусть не большой, но значимый в жизни индивидуума период, тогда как история нацелена на как можно более широкий охват материала; биография стремится описывать отдельные признаки, которым надлежит выразить душу человека, истории же остается воспевать значительные действия (битвы, осады, руководство огромными армиями) (Plut. Alex., 1.1-2).

Теоретически, опираясь на такое представление о жизнеописании, биограф-моралист может достаточно избранно подходить к своему материалу. Не ставя своей целью представить последовательное описание деяний отдельной личности, он может отдать предпочтение таким деталям частной жизни человека, которые, будучи тривиальными для истории, могут иметь, однако, важное значение с моральной точки зрения. Ведь главная цель такого описания заключается в том, чтобы представить моральный урок, который будет тем скорее воспринят аудиторией, если для уверенности облегчить его понимание посредством усиления некоторых наиболее выразительных сторон характера, пусть исторически они и весьма сомнительны. В результате трактовка образа может вести к его упрощению и схематизации. Желание представить пример для подражания, моральную парадигму вынуждает биографа изображать портрет личности скорее идеализированный, чем соответствующий жизненной правде.

Эта характеристика до некоторой степени может быть отнесена и к «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха, однако, как показывают исследования текстов, этот писатель, даже допуская порой фактические искажения в рассказе, всегда старался держаться в строгих рамках, не придумывая новые ситуации и не приписывая своим героям поведение, которое бы противоречило их характерам. Это служит ему оправданием как историку. Однако как биограф-моралист, он, следуя за Аристотелем (Arist., Poet., 1451а, 36), говорил не только то, что действительно случилось, но и то, что могло бы случиться или чему следовало бы произойти. Таким образом, он представлял читателям пример идеальной истины, с которой можно было согласиться и последовать ей или, в противоположном случае, ее отвергнуть.

Полиэн как риторически образованный человек должен был прекрасно знать литературную традицию и ориентироваться в жанровых особенностях биографии, оценивая ее двоякое отношение к проблеме истинности описания, при котором для достижения морального эффекта возможно было пренебречь реальными деталями событий. Можно предположить, что Полиэн воспользовался сочинениями Плутарха не только для изложения материала о доблестных женщинах и римлянах, но рассматривал его труды как образец искусного обращения с исторической традицией для достижения своих целей.

Наконец, третий жанр, который безусловно был воспринят Полиэном в добавление к биографии, — это коллекция примеров (παραδείγματα). Они входят в категорию дидактической литературы, к которой, по всей видимости, относились также трактаты по военному искусству, риторике, праву, сельскому хозяйству и прочим отраслям технического знания. Все они содержали не только теоретическое изложение и объяснение предмета, но претендовали также на роль практических руководств. Неизвестно, правда, насколько они в действительности были востребованы, а если пользовались спросом, то в какой мере применялись именно на практике. Есть, например, мнение, что римляне, используя греческие трактаты по военному искусству, были больше заинтересованы в теоретическом знании, а не в примерах, тогда как именно с помощью последних греки пытались доказать, что они обладают не только великой культурой, но и владеют искусством ведения войны и политики. Вместе с тем сборники таких примеров содержат не только советы практического характера, они, как историография и биография, представляют рассказы о славных деяниях знаменитых мужей прошлого и выстраивают на их основе модель идеальной личности, которой следует подражать.

Итак, мы видим, что в каждом из этих трех прозаических жанров есть элементы, которые их всех если не объединяют, то по крайней мере связывают. Выбирая форму, в которую следовало облечь свое сочинение, Полиэн выделил и соединил их таким образом, чтобы они наиболее подходили для выполнения его собственных целей. Это одновременно и универсальный охват темы, и детальность ее освещения, внимание к исторической истине и пренебрежение ее в случае необходимости, создание образца поведения полководцев или народов, которому можно следовать или отвергать в зависимости от моральных принципов читателя. В результате на свет появилось сочинение, совершенно непохожее на предшествовавший ему труд Фронтина. Не являлось оно и по-настоящему историческим сочинением, биографией или сборником примеров. Ведь если для историка вопрос достоверности повествования был в числе приоритетных, то для автора, поставившего своей целью представить такие παραδείγματα военных хитростей разных народов, которые должны были привлечь наибольшее внимание читателя, быть удивительными в своей исключительности и стать действенными в своем моральном воздействии, принцип исторической точности был не так важен. Проблема же теперь состоит, однако, в другом — если даже Полиэн и намеревался создать такое сочинение в новом по-своему жанре, то преуспел ли он на этом пути? Судя по тому труду, что мы имеем перед собой, — задача оказалась ему непосильной, и в результате первоначальный замысел оказался нарушенным — порядок следования материала менялся уже на ходу, в спешке и не был в дальнейшем исправлен. Почему это произошло — другой вопрос.

«Стратегемы»: тема и композиция

Труд Полиэна «Стратегемы» дошел до нас в незаконченном виде. Он состоит из восьми книг, каждую из которых предваряет предисловие. Исходя из некоторой внутренней несогласованности изложения, можно предполагать, что книги «публиковались» постепенно, по одной, в течение Парфянской войны. В дальнейшем сочинение не подвергалось какой-либо переработке и корректировке, так что первое впечатление от его прочтения — это ощущение хаотического нагромождения материала, который не сходится друг с другом. Однако это впечатление обманчиво, и за явными огрехами, вызванными, видимо, поспешностью в написании этого труда, проступает первоначальный замысел автора. Все-таки невозможно заподозрить Полиэна — человека, получившего хорошее риторическое образование, в полном небрежении к композиции своего труда. Судя по расположению материала, образующего эти восемь книг, согласно первоначальному авторскому замыслу каждая книга должна была охватить какую-нибудь центральную фигуру — полководца или народа, но с течением времени, по ходу написания сочинения туда вкрались многочисленные ошибки и несоответствия, которые и исказили первоначальный авторский план.

Рассматривая сочинение Полиэна в целом, мы можем представить, что данный автор намеревался создать труд, охватывавший примеры военных хитростей всех времен и народов, — составить своего рода универсальную коллекцию стратегем. Взяв в качестве отправной точки мифологическое прошлое, автор доводит изложение в первой книге до возвращения Десяти тысяч. Вторая книга начинается с главных героев IV в. до н. э. — спартанцев и фиванцев, за которыми следует описание военных хитростей дорийцев, живших в разные эпохи. После этого какой-либо хронологический порядок теряется. Третья и четвертая книги посвящены соответственно афинянам и македонянам. Следующие книги можно считать наихудшими с точки зрения организации материала. С помощью сохранившихся извлечений из Полиэна («Эксцерпты») очевидно, что пятая книга должна была освещать стратегемы из сицилийской истории, а шестая охватывать этнографический материал — стратегемы различных народов — коринфян, карфагенян и других. В двух последних книгах можно заметить стремление к некоторому упорядочению материала. Так, седьмая посвящена военным хитростям варваров иранского происхождения — мидянам, персам, скифам, восьмая же почти поровну разделена между стратегемами римлян и женщин.

По сравнению с сочинением Фронтина, где стратегемы сгруппированы по категориям, Полиэн намеренно распределил приемы таким образом, чтобы каждая книга содержала бы самый разнообразный набор хитростей. Хотя многие из них представляют собой клише, которые вставлены в текст с целью показать читателю примеры лучшего, с точки зрения морали, поведения, а также для того, чтобы доставить ему эстетическое удовольствие, все стратегемы соответствуют общей теме — использованию хитрости, предвидения и изобретательности в сложных военных ситуациях. Приводимые примеры военных хитростей показывают, что возможно не только защитить свою армию, но даже одержать победу над врагом, который превосходит тебя численностью или находится в более выгодном положении. Целый ряд стратегем иллюстрирует приемы, с помощью которых врага можно обмануть в битве, внушив ему ложное представление о планах, силе и расположении собственных войск, и, используя неожиданную атаку, совершить нападение из засады (1,14-15; 20,2; 23; 27,2; 28,1-2; 29,1-2; 30,5; 32,3; 33; 34,1; 35,1; 37; 38,4; 39,2; 40,4; 41,2; 42,2; 45,1-2; 46,1; 47,1; 49,2; 11,1,10; 12; 16-17; 23-25; 27; 2,6-7; 3,7; 14; 4,1; 5,2; 10,1; 23; 38,2; 111,1,2; 9,5-6; 18-20; 50; 53; 11,6; 13,3; IV,2,14; 3,9; 6,8; 19; 8,1; 4; 9,2; 4-5; 11,4; 12,1; 13; 15; 18,1; 19; V,2,5; 7; 9; 10,3; 5; 16,2; 4; 44,4; VI,4,2; VII,6,10; 18,2; 21,6; 27,1; 2; 28,2; 36; 39; 43; VIII,10,2; 16,1; 17; 20; 23,7; 10; 12); как провести безопасное отступление (111,9,50; 11,15; IV, 18,2; VII,8,2; 33,3); как использовать естественные ресурсы и выбрать правильный момент для нападения (1,40,7; 111,9,13; VIII, 10,3; 23,4); как переправляться через водные препятствия (11,2,1; 4,2; IV,7,12; VII,21,3); как вести осаду (VI.3; VII.6.8; 11,5; VHI,23, H); как способствовать поднятию боевого духа армии (11,1,3; 6-8; 3; 4; 8,11-12; 15; 111,9,34; IV,3,3; 9, 6; 14; 20; V,12,3; 24; 25; VII.21,7); как можно остановить вражескую конницу (11,2,9; 111,10,7; VII, 14,3); как важно продуманное поведение полководца (IV,11,2; VIII,16,6).

«Стратегемы»: подход к источникам

Ранее мы уже отмечали, что сочинение Полиэна интересно для современных исследователей не само по себе, а главным образом потому, что оно содержит различные данные о военных событиях эпохи классики и особенно эллинизма, почерпнутые этим автором II века из ныне утраченных или сохранившиеся в немногочисленных фрагментах сочинений древнегреческих историков. Именно выяснение принадлежности отдельных рассказов авторам, известным нам только по историографической традиции, и составляет большую часть работы современных исследователей над изучением источников сочинения Полиэна. Фактически такой разбор «источников» основывается на изымании из сочинения Полиэна отдельных пассажей с целью сопоставления их с первоисточником — базовым текстом, который, как правило, отсутствует или сохранился во фрагментах. Такая практика исследования, возможно, и оправдана, но только не в отношении самого Полиэна, принципы работы которого с доступными ему текстами как раз и выпускаются при подобном подходе. Происходит подмена одной исследовательской задачи другой — намерение проанализировать принципы работы Полиэна с текстами историков прошлого превращается в работу по реконструкции этих сочинений на основе материала «Стратегем», а вовсе не в опыт объяснения роли предшествующих текстов в процессе создания нового произведения. Получаемый вывод, даже при достижении определенного результата в процессе атрибутации того или иного описания отдельному историку, оказывается почти всегда негативным по отношению к Полиэну и его сочинению — лишнее напоминание всем и вся, что данный греческий автор, не внеся в греческую историографию чего-либо достойного упоминания, бездумно копировал свои источники, повторяя за ними их ошибки. При этом он умудрился еще и исказить сведения настолько, что современные комментаторы «Стратегем» поставлены перед нелегкой задачей идентификации отдельных личностей, перечисленных в тексте, с известными нам из исторической традиции царями и полководцами. Признавая всю трудность подобной работы, мы, однако, считаем такой суровый приговор труду Полиэна предвзятым и односторонним и убеждены, что единственным способом защиты этого автора от нападок критики может быть изменение исследовательской позиции при оценке роли предшествующих текстов в создании «Стратегем».

Однако к чему же пришло традиционное источниковедение в вопросе установления источников Полиэна?

Главная трудность в этом вопросе заключается, конечно, в том, что Полиэн никогда не указывал ни автора, ни сочинение, в котором он нашел ту или иную стратегему. За исключением материала, который можно сопоставить с известными текстами вроде «Истории» Геродота или Фукидида, все остальные выводы основываются только на предположениях о том, что такой-то материал мог быть взят из одного или другого автора.

Со времени опубликования критического текста «Стратегем» Вельффлина-Мельбера, а также фундаментального исследования последнего об источниках Полиэна, появилось несколько работ, авторы которых рассматривают проблему использования Полиэном предшествующих исторических текстов. К сожалению, почти все эти исследователи при изучении данного вопроса, следуя принципам традиционного источниковедения, ставят своей целью установить происхождение и соответствие отдельных книг «Стратегем» определенным первоисточникам, чтобы на этом основании затем определить надежность Полиэна как историка, и поэтому почти не затрагивают проблему значения используемых автором текстов в создании нового сочинения.

Общеизвестно, что Полиэн использовал большое количество самых разнообразных текстов. Основу его источников составляют сочинения греческих историков — Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Эфора, Филиста, Тимея, Иеронима, Феопомпа, Филарха, Дуриса, Динона, Аристобула, Неарха, Николая Дамасского, Арриана. Помимо этого Полиэн использовал также ряд неизвестных нам сочинений — своего рода промежуточных источников.

При составлении некоторых книг, например восьмой, Полиэн определенно многое почерпнул из сочинения Плутарха «О доблестях женщин» (Mulierum virtutes), а другое крупное произведение херонейского писателя — собрание биографий «Сравнительные жизнеописания» — могло послужить ему как источник информации о римлянах. Некоторые исследователи полагают, что латинские источники были недоступны Полиэну из-за незнания языка, однако это утверждение не встречает поддержки среди других ученых, которые справедливо указывают на заявление самого Полиэна о работе адвокатом в римских судах (II, prooem). Предполагается, что Полиэн мог воспользоваться сочинениями Курция Руфа, Светония, Помпея Трога и Аппиана. Можно не сомневаться, что Полиэн был знаком и с предыдущими коллекциями военных хитростей, среди которых важное место занимают «Стратегемы» Фронтина, написанные лет на 80 раньше, однако нельзя говорить об обширном заимствовании этим греческим автором материала своего предшественника. Более того, как показывают Н. Хаммонд и Э. Уилер, есть основания предполагать, что Полиэн, включая тот или иной рассказ, известный нам также по сочинению Фронтина, не механически повторял факты, а подвергал их исправлению. Считают также, что Полиэн почти дословно воспроизводил сообщения используемых сочинений (и именно поэтому его так ценят историки), однако, не утруждая себя сверкой различных версий событий, повторял вслед за своими источниками их ошибки в хронологии и характерах.

Несмотря на определенные успехи в деле установления источников Полиэна, приходится согласиться с мнением Д. Льюиса, что за исключением атрибутации еще каких-нибудь новых пассажей существенного прогресса в этом направлении ждать не приходится. Для того же, чтобы изменить существующее положение в изучении «Стратегем» Полиэна, необходимо сменить всю парадигму исследования, ибо за выявлением чисто филологических и исторических особенностей сочинения нередко теряется сам текст и его автор. Это, в частности, происходит и потому, что исследователи, придерживаясь методов историографии «ножниц и клея», стремятся не к объяснению самобытности сочинения, а лишь выделяют из него то, чем оно обязано предшествующим текстам. Восприняв же идею интертекста, согласно которой любое произведение представляет собой не сборник цитат, фраз, пассажей, заимствованных из чужих сочинений, а пространство пересечения различных дискурсов, под влиянием которых и возникает текст как диалог автора и читателя, мы, наконец избавившись от негативизма в оценке источников Полиэна, можем рассматривать данный текст как законченный и совершенный продукт своего времени. Это, в свою очередь, позволит нам выяснить, как и почему появилось такое сочинение — «Стратегемы» Полиэна.

Концепция «Стратегем» и стратегема Полиэна

Итак, исходя из всего вышесказанного, очевидно, что характеристика «Стратегем» и личности их автора получается неоднозначной и противоречивой. Лишь на первый взгляд текст кажется ясным и не вызывает особых сомнений у критиков, привыкших оценивать это сочинение с позиций традиционной историографии. На самом же деле как жанровая принадлежность данного сочинения, так и его главные идеи до сих пор остаются неопределенными и побуждают к многочисленным вопросам.

Что же нам пока удалось выяснить по поводу сочинения Полиэна «Стратегемы»? Первым стоит отметить то, что тематические и композиционные особенности сочинения не позволяют отнести его ни к одному из известных прозаических жанров (историографии, биографии или коллекции примеров), поскольку «Стратегемы» представляют по сути новый, в чем-то даже эклектичный жанр, в рамках которого автором была предпринята попытка соединения элементов различных литературных форм, получивших свое распространение в период Второй софистики. Текст Полиэна в результате представляет собой не связное повествование, а сборник отдельных, довольно разнородных рассказов о разнообразных стратегемах, которые тематически сконцентрированы вокруг того или иного из тех многочисленных персонажей, которые собраны в восьми книгах «Стратегем». Характерной особенностью изложения материала следует признать почти полное отсутствие в рассказах авторской речи, которая, помимо небольших по объему предисловий, возникает в тексте только в форме коротких ремарок, позволяющих связывать отдельные, часто неоднородные элементы текста. Второе, что следует подчеркнуть, относится к проблеме главной идеи «Стратегем», которая вроде бы заключается лишь в том, чтобы представить примеры всех стратегем древности и таким образом дать знание императорам, как одолеть варваров на Востоке: есть некоторые основания сомневаться, что задача, которую поставил себе автор «Стратегем», ограничивается только этим. Третья характеристика «Стратегем» возникает из признания очевидного факта, что автор сочинения не смог последовательно выполнить те композиционные, тематические и концептуальные задачи, которые сам же поставил. А это, в свою очередь, лишь усложняет исследовательскую задачу по изучению труда Полиэна.

Между тем концепция «Стратегем» может быть открыта посредством анализа текста. Мы считаем, что данное сочинение могло быть написано не только для того, чтобы восхитить императоров своими знаниями и таким образом помочь им в войне против парфян, но и для того, чтобы улучшить свой социальный статус и удовлетворить ущемленное самолюбие. Предисловия автора «Стратегем» указывают на то, что этот человек, несомненно риторически образованный, считал себя явно недооцененным, поскольку был вынужден вплоть до преклонных лет трудиться только в качестве адвоката в римских судах.

Обратимся к анализу предисловий, которыми начинается каждая из восьми книг «Стратегем». К эпохе Второй софистики форма предисловия к сочинению, где автор называл свое имя, этническое происхождение и определял тему и цели своего труда, уже давно стала распространенным риторическим топосом. Что изменилось в форме предисловий к этому периоду, так это то, что греко-римские писатели стали посвящать свои произведения прямо императорам. Теперь, когда отношение и суждение одного человека стало приоритетным, авторы, желавшие упрочить свое материальное положение, изменить социальный статус и, часто уже не заботясь о будущем, старались, чтобы их сочинения были бы одобрены императором. Именно этого и старался добиться Полиэн, посвятивший свое сочинение двум совместно правившим императорам — Марку Аврелию и Луцию Веру в самом начале Парфянской войны. Автор, обращаясь к императорам, объясняет, как он, несмотря на свои преклонные года и постоянную занятость в качестве адвоката в римских судах, может реально помочь им в ведении войны против варваров на востоке (I, prooem., 2; II, prooem.). Даже при всей формальности такого посвящения все авторские высказывания в предисловиях заставляют усомниться в полной искренности намерений создателя текста. Так и Полиэн, чтобы повысить авторитет своего сочинения, следует широко практиковавшемуся многими авторами периода Второй софистики топосу анонимности и не называет ни своего имени, не дает полной информации о своем происхождении. Автор «Стратегем» говорит о себе только, что он по происхождению македонянин (ἐγὼ δὲ Μακεδὼν ἀνήρ Ι, prooem., 1), и тут же вот таким образом уточняет, почему именно ему пристало говорить о помощи императорам в военных действиях на востоке: поскольку от своих отцов он унаследовал способность побеждать персов в войне (πάτριον ἔχων τὸ κρατεῖν Περσῶν πολεμούντων δύνασθαι I, prooem., 1), то и в этой войне против парфян он может дать им знание, как побеждать врагов без риска (I, prooem., 2-3). Можно по-разному интерпретировать эту фразу. Например, Э. Уилер считает, что Полиэн лишь происходит из семьи, имеющей македонских предков (возможно, в одном из городов Малой Азии), а на самом деле все эти заявления — только маскарад, типичный для авторов эпохи Второй софистики. Несмотря на такое смелое утверждение, эта гипотеза имеет право на существование, поскольку мы знаем ряд примеров, когда авторы называли себя другими именами, чтобы повысить значимость своего сочинения. Так появились все сочинения, которые мы знаем теперь как «псевдо». Тем более среди приемов, характерных для самопрезентации греческих писателей в это время, обращение к славному эллинскому прошлому стало общим местом, позволявшим подчеркнуть свое культурное и даже военное превосходство, которое они унаследовали от ушедших в историю знаменитых афинян, спартанцев и македонян. Выступая в качестве македонянина, Полиэн попытался провести в своем сочинении и собственную стратегему, дальней целью которой было достижение благосклонности императоров.

Кроме того, о многом говорит и та поспешность, с которой Полиэн написал свое сочинение. Если первый том появился, видимо, в середине осени 161 года, то за последующие девять месяцев Полиэну удалось написать целых шесть книг (на это косвенно указывает предисловие к шестой книге), а оставшиеся две были дописаны в самом ближайшем будущем. Можно задаться вопросом, к чему нужна была такая спешка? То ли он боялся, что война может закончиться до того момента, как он завершит свое сочинение, то ли сомневался, что сможет обрести обещанную награду. Это неизвестно, и нам остается только гадать.

Одно очевидно, что в тексте «Стратегем» заложена определенная авторская «стратегема», имевшая своей целью осуществить две задачи. С одной стороны, показать императорам достойный образ для подражания, а с другой — довести до их сведения, что человек, сумевший в опасный для империи момент помочь им одолеть варваров, достоин поощрения.

Уже в начале первой книги Полиэн говорит, что выбрал из истории действия, которые должны показывать, как следует стратегу вести войну против общественных и личных врагов (I, prooem., 13). Затем, на протяжении последующих книг, приводя примеры военных хитростей и уловок воинов древности, Полиэн постепенно конструирует модель идеального стратега. Для Полиэна неважно, кем он может быть по происхождению — грек, римлянин или варвар. Важно лишь то, чтобы он соответствовал таким качествам стратега, какими обладал хитроумный Одиссей, который появляется как первый пример такого типа в сочинении Полиэна (I, prooem., 8-12). Среди подобных личностей Полиэн изображает также других великих полководцев греческого и римского прошлого — Агесилая (ΙΙ, 1;1-33) и Ификрата (ΙΙΙ,9,1-63), Александра (IV, 3, 1-32), Дионисия (V. 2. 2-23), Ганнибала (VI. 38. 1-10) и Цезаря (VIII.23.1-33). Таким образом Полиэн приглашает своих коронованных читателей последовать образцу великих полководцев прошлого.

Очень важно, что Полиэн берет все свои примеры из очень отдаленного прошлого, совершенно игнорируя события истории империи. Этот пропуск слишком бросается в глаза, чтобы быть случайным. В соответствии с представлением Полиэна о достоинствах идеального стратега его главным качеством является хитроумие. Вот почему он пытается и сам придерживаться этого правила. Понимая, что неразумно напоминать своим высокородным читателям о недавнем разгроме римлян при Элегее, он лишь намекает на это событие, представляя его в закамуфлированной форме посредством аналогии: единственная парфянская стратегема приводится как анекдот, намекающий на римское поражение при Каррах (VII,41).

Этим он предупреждает своих коронованных читателей против недооценки их восточных противников. Как он говорит, варвары находят больше удовольствия в обмане и хитростях, чем в военных делах (VII, prooem.). В то же самое время Полиэн пытается донести до императоров и послание особого рода — последуйте моему совету, и тогда вы возвыситесь над всеми своими предшественниками и встанете в один ряд со знаменитыми героями древности — Одиссеем и Александром.

Трудно сказать, достиг ли Полиэн с помощью своего сочинения исполнения мечты улучшить свое социальное положение: поскольку его сочинение дошло до нас в незаконченной форме, можно предполагать, что он умер еще до окончания конфликта на востоке (166 год), потому что его книга о парфянских войнах никогда не была написана.

В заключение можно сказать, что личные амбиции Полиэна настолько тесно переплетаются с его собственным сочинением, что мы не вправе разделять эти две определяющие характеристики, которые, дополняя друг друга, ведут нас к более глубокому пониманию автора и его текста.