Стробоскоп Панова

Глава 6

Карету тряхнуло, и Айвен Джошуа Чемберс открыл глаза, но воспоминания накатывали волнами, будто продолжая сон...

— Ну всё, пора домой, — сказал тогда его пожилой тёзка.

— Но... куда? — Айвен растерянно оглянулся.

— Вот глупый, — фыркнула девочка. Ты глаза закрой — и иди. Глаза всегда что-то приметное ищут, какую-то указку. А если не ждать указок, то глаза не будут мешать выйти на правильную дорогу. Нет, ну ты посмотри на него, дед — не знать таких простых вещей! Он всё-таки дурачок-чок-чок!

И она рассмеялась.

Айвен послушался — закрыл глаза и отступил на шаг. Он хотел проучить девчонку, доказав, что ничего у него не получится, а она просто обманщица. Но как-то неуловимо изменился воздух и по лесу эхом покатились крики:

— Айвен! Айвен! Айве...

Как потом оказалось, его искали четыре дня.

Разговор с отцом смутил Айвена. Столь сурового выговора от барона он ещё никогда не получал.

— Мне стыдно за вас, юный баронет, — произнёс отец с презрением в голосе. — Мои люди прочесали весь лес на много миль вокруг. И не нашли, вы слышите, Айвен Джошуа Чемберс, не нашли ни рощи, ни старика. О доме, высотой в сто этажей я даже не хочу говорить. Более бессовестной лжи от моего наследника я не мог услышать. Итак, где вы изволили шляться четыре дня?

— В лесу, — пролепетал Айвен. Он был напуган. И тем, как с ним разговаривает отец, и тем, что не мог понять, куда делись четыре дня его жизни. Ведь его не было дома не больше четырёх часов.

— Не лги! — Отец в три шага пересёк кабинет и, схватив мальчика за плечи, сильно затряс. — Где ты был?!

— В лесу, — Айвен заплакал, и это ещё больше разозлилоотца. Барон буквально взбесился. Он ударил Айвена по лицу, и так сильно, что мальчишка откатился к открывшимся дверям, к ногам матери.

— Чарльз, что ты делаешь?!! — вскричала она, поднимая сына на руки. — Не смей бить ребёнка!

— Это мой сын, — злобно процедил барон, но жена спокойно смотрела в его пылающие ненавистью глаза. И ненависть угасла. Глаза стали тусклыми, мутными. Барон Чемберс повернулся к столу, налил в бокал виски и выпил так, как пьют воду после долгого пути по жаркой дороге — быстро и жадно.

Баронесса вышла, молча прикрыв за собой дверь кабинета. А Айвен для себя твёрдо решил, что обязательно найдёт своего старого тёзку и ту девчонку-танцовщицу. Найдёт и приведёт их к отцу, чтобы доказать свою правоту...

***

Карета остановилась у гостиницы, довольно неплохой для столь глухого места. Айвен улыбнулся — его будущий тесть уважает комфорт — но улыбка получилась тусклой, воспоминания разбередили душу, сердце сжалось в какой-то непонятной тоске. Будто случилось что-то необратимое. И Айвен Джошуа Чемберс подумал, что лучше было бы никогда не встречаться с той заносчивой девчонкой, и не слышать странных сказок её деда. Встречи с ними предшествовали трагическим событиям, разрушившим прекрасный мир маленького человека. Он больше не боялся чудовищ, но и прекрасные эльфы и быстрокрылые феи тоже погибли, не выжив в столкновении с реальной жизнью. В реальности мало что напоминало фантазии, в ней было столько горя, столько переживаний, что детское сердечко тогда не выдержало и перестало чувствовать. А разум почти забыл о старике-сказочнике и его вредной внучке, так же, как позабыл о волшебстве, о богах в летающих сандалетах, о глупых птицах, таскающих волшебные вещи в свои неопрятные гнёзда меж ветвей деревьев, а сами деревья перестали разговаривать, и с тех пор их шёпот стал для Айвена просто шелестом листьев и скрипом сучьев. Он двадцать с лишним лет жил спокойной, размеренной жизнью. Воспринимал окружающий мир сквозь призму ума, логика давала определение событиям и людям, и ничто не волновало его душу. Порой он даже забывал о том, что у него есть эта самая душа.

Но сегодня всё вернулось. Вернулись боль и отчаяние, надежда и желание любить. Желание всё забыть тоже вернулось, и Айвен не стал сопротивляться. Сняв номер в гостинице, первое, что сделал — заказал бутылку коньяка. Он не был любителем спиртного, но сейчас ему хотелось просто уснуть. Без снов, без воспоминаний и — без чувств.

Первый глоток напитка согрел его заледеневшее сердце.Тепло разливалось по телу,напряжённые мышцы расслабились,голова стала лёгкой. Налил ещё порцию и с сомнением посмотрел на большое блюдо с закусками. Сыр, оливки, тонкие ломтики бекона, хлеб... Надо бы поесть, но даже сама мысль о еде почему-то вызывала отвращение. Проклятый Роузвуд, проклятые воспоминания!

Айвен распахнул окно. На фоне предвечернего неба чёткий силуэт журавлиного клина. Опять журавли... Одним глотком допил коньяк, понимая, что душевная боль вряд ли так просто лечится.

Воспоминания детства, вытесненные когда-то глубоко-глубоко в подсознание, всплывали одно за другим. И коньяк, хороший французский коньяк не помогал Айвену забыться...

***

Вот он у дверей отцовского кабинета. Отец кричит матери, что та совсем избаловала мальчишку, и что он примет меры. Вот голос плачущей матери. Вот звук пощёчины...

Айвен вспомнил, как тогда едва успел отскочить от двери, как пытался спрятаться за портьерой. Мать сразу увидела его. Она ничего не сказала, просто взяла его за руку и вывела в сад. Присела на скамью и, обняв сына за плечи, прошептала:

— Смотри, сынок, журавли... Говорят, они приносят удачу...

А маленький Айвен смотрел на её щёку — ещё влажную от слёз, и видел, как на тонкой белой коже набухает синяк.

— Я всегда буду с тобой. — Очень серьёзно пообещал Айвен. — Всегда-всегда.

— У тебя своя жизнь, сынок, — тихо сказала мать, — и ты должен жить так, как тебе надо.

— Значит, я буду жить с тобой, потому что мне так надо, — ответил шестилетний Айвен таким тоном, будто был уверен, что его желание исполнится. И это естественно, ведь раньше все его желания исполнялись.

— Я загадал на журавлиный клин, — сказал он, обнимая мать. — Потому что я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, сынок, — женщина поцеловала ребёнка.

— Какая трогательная картина! — рявкнул неподалёку уже изрядно набравшийся отец. — Ты ему ещё платье одень.

Мать встала со скамьи.

— Иди в дом, сынок, — ласково сказала она, но Айвен почувствовал боль в её голосе. Впервые почувствовал чужую боль, будто свою. Это испугало мальчика, испугало ещё и потому, что причиной горя матери был отец. Его ненависть и злобу он тоже почувствовал...

***

Айвен плеснул ещё немного в бокал, но пить не стал, воспоминания об отце всегда отбивали желание напиться. Он взял графин с водой и сделал несколько глотков, не замечая, что вода льётся на галстук.

Проклятые журавли... Они только манят, и загадывать желания на журавлиный клин бесполезно.

***

Тогда, в тот роковой день он вдруг понял, что его отца подменили. Раньше мальчику было интересно с ним. Он всегда с радостью слушал его рассказы о рыцарях, о достойных и героических предках. У его отца не могло быть таких злобных, жутких глаз.

— Его захватил чёрт, — на бегу думал мальчик. Он нёсся по саду, к реке, спеша скрыться от чудовища, в которого превратился отец. — Или гоблин, или орк, или злой колдун.

Айвену казалось, что страшные рожи выглядывают из-за каждого куста роз, из-за статуй, украшавших парк, из-за стволов деревьев. Он закричал, но никто не ответил. И тогда мальчику захотелось оказаться в Весёлой роще, рядом с танцующей девочкой и её дедом. Почему-то Весёлая роща казалась в тот момент самым светлым и безопасным местом в целом мире. Он пробежал по мосту, но лес — такой знакомый и привычный, вдруг ощерился миллионами острых зубов, оскалился, вздыбился и поплыл навстречу. А ведь Айвен был всего лишь маленьким мальчиком, которому недавно исполнилось шесть лет. Обессилев, он упал, в ужасе вжался в траву и зашептал:

— У...уходите... ч... черти... — только сейчас маленький баронет понял, о чём говорил пастор на проповеди. Священник рассказывал о страшном месте, которое называлось адом, и куда попадали грешники. И Айвен поверил, что он в таком месте. А, поверив в ад, он вдруг вспомнил о боге. Представил распятье, висевшее над его кроватью и начал молиться — по-детски, неумело, но от всей души — о том, чтобы рядом появилась Джипси и её дедушка, у которого с ним одинаковые имена.

— Чертей не бывает, — раздался совсем рядом знакомый голос.

— Джипси? — прошептал испуганный малыш.

— Джипси, Джипси, — передразнила девчонка. — Ты чего ревёшь?

— А может чёрт вселиться в человека? — спросил Айвен,тут же успокоившись. Он вытер слёзы, сел, потрогал руками траву, будто хотел убедиться, что он действительно перенёсся в Весёлую рощу. Почему-тознал, что здесь с ним не может случиться ничего плохого.

— Легко, если человек в это верит, — ответила юная рационалистка. — Видишь ли, здесь вопрос веры встаёт на первое место. Чёрт — или демон — это просто нечто, чего какой-то человек не может себе объяснить. И он начинает совершенно нерационально использовать эмоции, вместо того, чтобы обстоятельно изучить феномен, который в силу собственного невежества считает чудом.

— Как это? — мальчик не понял ни слова.

— Ну, вместо естественной любознательности вдруг возникает страх.

Эта фраза была простой, но Айвен всё равно не понял, какая любознательность может возникнуть рядом со злобным существом, в которого превратился его отец? И причём здесь чудо? Чудом в понимании Айвена, было что-то прекрасное, а разве черти или демоны могут быть прекрасными?

— Видишь ли, чудо трансцендентально, — продолжила девочка менторским тоном. Она была лет на семь старше Айвена, и сейчас показалась ему гувернанткой, а гувернанток и учителей мальчик привык слушать внимательно. Правда, у них он спрашивал, что означают непонятные слова, но Джипси спрашивать не стал. Просто запоминал — и всё. — Оно имеет личностный характер, — не умолкала та, — и тогда на фоне этого искажения субъективной реальности у человека вырабатывается какое-то переживание, которое становится постулатом веры. А если чудо имело быть предметом наблюдения масс, то это уже предпосылка для массового психоза.

— И это ты рассказываешь мальчику, которому всего шесть лет, и который живёт в мире, где дамы носят кринолины? — К ним подошёл старик, которого тоже звали Айвен Джошуа Чемберс. Он внимательно посмотрел на внучку и, улыбнувшись, заметил: — Тебе бы тоже не помешал кринолин.

— Почему ты в нижней рубашке? — спросил Айвен. — Разве можно приличной девушке ходить без платья?

— Вот дурной совсем, а это что по-твоему? — она покружилась, подол белым облачком взлетел почти до талии. Айвен покраснел. Странные они тут какие-то, подумал он, смущаясь. Его учили, что одежда должна скрывать, а у Джипси всё наоборот.

— Кэтрин, ты совсем запутала нашего гостя, — ласково пожурилдед.

— Мы сегодня проходили психологию толпы, — девочка насупилась, искоса посмотрела на старика и вдруг спросила:

— А что такое кринолины?

— Ага! — Обрадовался Айвен. — Не знаешь! Это такие обручи, на которые крепится подол платья, чтобы было красиво.

— Фи, какая уж тут красота, — сморщилась Джипси, — это же так неудобно! Попробуй покататься на велосипеде в таком платье на распорках, или залезть в кабинку колеса обозрений? А метро?! Прикинь, ты в час пик в вагоне, а у тебя вместо юбки раскрытый зонтик!

— Ничего подобного, — возразил Айвен. — За порядком в метро следят констебли и всех дерзнувших нарушить правила приличия препровождают на свежий воздух. В метро грубиянам и бузотёрам делать нечего. И потом, приличные дамы на метро не ездят, только служанки или работницы. Думаю, ещё гувернантки могут воспользоваться метро — они носят скромные платья без кринолинов.

Джипси всплеснула руками и, закатив глаза, звонко расхохоталась.

— Ага, значит гувернантки неприличные женщины? А как же им тогда разрешают учить и воспитывать детей, а?! Ой, умора!!!— Девочка вытерла выступившие от смеха слёзы. — Весело с тобой, но у меня сегодня дел полно, — и, присев перед Айвеном в шутовском реверансе, понеслась прочь.

— Она какая-то странная, — заметил Айвен. — И красивая. Как будто напудрилась, что ли?

— У неё сегодня свидание. С молодым человеком, которого зовут Сол. Вообще-то его зовут Сильвер, но сейчас молодёжь предпочитает то, что в моё время называли кличками.

— В моё — тоже, — важно заметил Айвен. — Джипси — это ведь тоже прозвище? — догадался он.

— Да, на самом деле мою внучку зовут Кэтрин. Кэтрин Сесилия Чемберс. Её назвали так в честь бабушки, — ответил старик и, внимательно посмотрев Айвену в глаза, спросил:

— Тебя что-то испугало, малыш?

— Кто-то прикинулся моим отцом. Я думаю, это орк или гоблин... или даже... чёрт... ох-х...

— И он сделал что-то с тобой?

Айвен помолчал, но потом заставил себя сказать правду:

— Он заставил меня сбежать.

— Он заставил или ты сам сбежал? — уточнил старик, обнимая мальчика за плечи.

— Сам... — покраснел Айвен.

— Всегда правильно разделяй ответственность, чтобы точно знать, что твоё, а что чужое. Порой так сложно разобраться в этом.

— Простите, сэр, но я не понимаю.

— Ничего, подрастёшь, поймёшь. Научишься. Или сам, или жизнь научит. Да ладно, это я о своём, — старый Айвен Джошуа Чемберс тяжело вздохнул, а маленький Айвен, тоже вздохнув, подумал о странной перемене, случившейся с отцом.

— Твой отец пьёт?

Мальчик кивнул.

— Что он обычно пьёт?

— Воду, сэр, ещё чай. И другие напитки.

— А коньяк или виски?

Айвен снова кивнул, опустив голову, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы.

— Вот это и есть тот чёрт, что вселился в твоего папу. Это виски превращает человека в существо неузнаваемое, безумное. Но — ты не переживай, взрослые сами разберутся. Это не твоя ответственность.

Они сидели на траве, на самом краю рощи. Дул лёгкий ветерок и Айвен, уже совсем успокоившийся, услышал странный звук. Будто кто-то выл. Или скулил. Так тихонько и неприятно.

Мальчик сжался, но старый человек, успокаивающе похлопав его по плечу, сказал:

— Это гусеница плачет.

— Гусеницы не умеют плакать, — теснее прижимаясь к своему тёзке, прошептал мальчик, — а если и умеют, то их всё равно не слышно. Они же маленькие. И зачем им плакать, ведь они обязательно станут бабочками, и будут летать. — Айвен любил уроки естествознания. — А ещё они едят листья на деревьях.

— Эта другая гусеница, малыш, — с грустью, будто он говорил о себе, произнёс старик. — Она никогда не станет бабочкой. Хочешь, расскажу о ней?

— Хочу, — и мальчик, прижавшись к костлявому плечу, приготовился услышать ещё одну интересную сказку. Рядом с этим человеком было спокойно и хорошо, он чувствовал себя защищённым от всех невзгод. И дедушка вертлявой надоеды Джипси уж точно никогда не превратится в чёрта сам, и не подпустит никакихчудовищ к Айвену. Мелькнула и пропала мысль: «Меня будут искать». О встрече с так странно и страшно изменившимся отцом думать не хотелось...

***

— Посмотри, — начал рассказ старик, — вот роща. Обычно деревья стараются расти поближе друг к другу. Это естественно, ведь осенью созревают семена, которые падают на землю, недалеко от родительского дерева. Именно так вырастают тенистые рощи и густые леса. Но иногда ветер, разыгравшись, относит семена в сторону, раскидывает их далеко-далеко, ни мало не заботясь о том, как тяжело потом будет расти молодому дереву без мудрого совета старших собратьев — дубов, ясеней, берёз.

Эта сказка о таком вот дереве, которое выросло на склоне холма, в стороне от весёлой и шумной рощи. Дерево так привыкло к одиночеству, что, казалось, даже гордилось своим обособленным положением. Но это только казалось. Одинокое дерево прислушивалось к песням птиц, к писку птенцов и тяжело вздыхало. Оно слушало, как шелестят листьями соседи, но само в разговор никогда не вступало.

— А разве деревья разговаривают? — удивился Айвен. — Я никогда не слышал, чтобы дерево говорило.

— А шум листвы ты слышал? — Улыбнулся старик.

— Конечно! Листва всегда шумит, когда ветер. Даже когда ветра нет, её слышно, она тихонько шелестит. Листья никогда не замолкают.

— Это и есть разговор деревьев, вот только люди разучились понимать их язык. Да-да, деревья разговаривают! Они очень разговорчивы, а иногда и просто болтливы. Так вот, наше дерево, в отличие от своих шумных родственников, было неразговорчивым. Дерево думало, что с ним что-то не так, поэтому оно одиноко. Ещё наше одинокое дерево боялось, что если даже докричится до соседей, то его просто поднимут на смех.

— Вон их сколько, — горестно шептало дерево, — зачем им беседовать со мной, ведь им так хорошо вместе.

— А почему дерево так думало? — спросил Айвен. На руках у старика ему было тепло, уютно, клонило в сон, и он бы уснул, если б не интересная сказка.

— Мы не будем искать, по какой причине дерево так думало, — ответил старик, — только заметим, что деревья в роще и не подозревали о переживаниях одинокого соседа. Ну, подумаешь, характер такой! Ну, нравятся соседу тишина и покой, зачем же мешать?

Так и жили, бок о бок, не подозревая, как мучается одинокое дерево, слушая шум и гам весёлой рощи.

— Даже птицы, — шептало дерево, — не желают вить гнёзда на моих ветвях! Конечно, роща тениста, а какую защиту птенцам могу дать я? Как мне защитить их от непогоды и пернатых хищников?

Но однажды случилось чудо. Как-то утром одинокое дерево вдруг увидело на самой тоненькой ветке удивительное существо — маленькое и беззащитное.

— Кто ты? — спросило дерево, но в ответ послышался только тоненький писк.

— Так ты ещё совсем малыш, — прошептало дерево, прикрывая длинное зелёное тельце приёмыша листьями.

На соседнюю ветку присела любопытная птица. В другое время дерево бы с удовольствием поговорило с ней, а если бы птица решила свить гнездо, то оно с радостью предоставило бы ей любую ветку.

Но сегодня всё изменилось.

— Птица такая большая, а зелёный червячок такой маленький, — ужаснулось дерево, представив, как незваная гостья находит беззащитного малыша.

И встряхнуло ветвями.

— Как некрасиво! — возмутившись, птица полетела в рощу. Там всегда радовались гостям.

А дерево любовалось зелёным червячком...

Тут мальчик снова перебил старика:

— Это гусеница! — воскликнул он. — Точно, это была гусеница! Мне недавно гувернантка рассказывала о насекомых. Вообще-то про всяких букашек ещё раньше рассказывал наш садовник, Джонни, но слушать мисс Бэти интереснее.

— Молодец, Айвен, ты правильно догадался и многое знаешь, но деревоэтого не знало. Я упоминал, что ни одна птица, ни одно насекомое раньше не опускались на его ветки

— Его что, это дерево, отравой опрыскали? — поинтересовался маленький баронет, все летние месяцы проводивший в саду. — Так всегда делают, когда хотят избавиться от вредителей.

— Нет, его никто не поливал отравой, — старый человек тепло посмотрел на Айвена, погладил мальчишку по тёмным волосам, вздохнул. — Нет, молодой чемодан, дело не в отраве. Просто дерево привыкло к тоске, к одиночеству, и ничего не делало, чтобы изменить это... Все чувствовали, как неуютно на ветвях, как веет тоской от листвы, да и сама листва не такая свежая, как у других деревьев. Поэтому дерево смотрело на длинное, пушистое тельце приёмыша и радовалось.

— Ты кто? — снова спросило дерево, чувствуя что-то странное, какую-то особую, щемящую нежность.

— Я — гусеница, — пропищал малыш и, потеряв равновесие, сорвался вниз.

— Осторожно!!! — воскликнуло дерево, но маленькая гусеница оказалась очень ловкой — она зацепилась за нижнюю ветку.

— Уф, — с облегчением вздохнуло дерево и сказало:

— Так дело не пойдёт! Ползи ближе к стволу. Там, на самом верху, между самых толстых ветвей безопасно.

— Хорошо, — пропищала малышка гусеница и послушно поползла вверх.

Дерево впервые в жизни почувствовало себя счастливым. Весь день оно посвящало заботам о малыше: кормило, в жару укрывало от солнца, помахивая ветвями, словно веером, а в холодные ночиприкрывало выемку меж ветвей самыми толстыми листьями, чтобы малышка не простудилась.

Гусеница подрастала. Она научилась ловко ползать по веткам и даже перепрыгивать с одной на другую.

— Я тоже умею лазать по деревьям, — гордо сообщил мальчик.

— Молодец, — похвалил ребёнка старик. — И перепрыгивать с ветки на ветку тоже умеешь?

— Нет, но когда я первый раз влез на яблоню, все перепугались, и никто не обрадовался.

— Но ты же не гусеница, и мог упасть. А для гусеницы естественно прыгать по веткам, — старый Айвен улыбнулся мальчику. — И поэтому дерево обрадовалось...

— Посмотрите! — радостно воскликнуло дерево, даже не заметив, что впервые заговорило с соседями. — Посмотрите на мою малышку! Она такая ловкая, такая красивая!

— Действительно, — согласились деревья из рощи, радуясь новому собеседнику. — Да, из неё вырастет прекрасная бабочка!

— Бабочка?! — удивленно переспросило дерево и вдруг вспомнило, что бабочки — это такие красивые, лёгкие создания, которые кружатся в воздухе, перелетая от цветка к цветку.

— Но... как... — Дерево умолкло и грустно посмотрело на своего пушистенького питомца.

Оно не смогло продолжить фразу, но деревья в роще поняли, что так обеспокоило одинокого соседа. Перебивая друг друга, принялись рассказывать, как гусеницы делают тёплый кокон, как долго спят в своём домике, как потом вылезают из него, и, превратившись в прекрасную бабочку, взлетают с ветвей.

— Это значит, что скоро я снова останусь в одиночестве, — прошептало дерево и посмотрело на маленькую гусеницу. Гусеница старательно грызла листочек, уже третий за последние несколько минут.

— Может и случится то, о чём говорят соседи, может, у моей малышки и отрастут крылья, но это будет не скоро! — подумало дерево, успокаиваясь.

— Глупое дерево, — снова подал голос мальчик,- ведь если у гусенички появятся крылья, то она станет прилетатьв гости.

— Ты прав, малыш, но дерево было в этом неуверенно.

— Значит надо всегда быть уверенным, — прошептал маленький Айвен, засыпая. Старик грустно улыбнулся и продолжил: кто знает, может, он рассказывал эту сказку для себя?

— Итак, дерево растило и лелеяло гусеницу, стараясь не думать о будущем.

Гусеница подросла. Она уже не могла ползать по тонким веточкам, на которых, как правило, листья были особенно сочными и нежными. Тонкие ветки могли обломиться, и заботливое дерево строго-настрого запретило ей отползать далеко от ствола. Та выемка, в которой оно когда-то приютило малышку, превратилось в небольшое дупло.

— Не выглядывай слишком часто, — беспокоилось дерево. — Тебя может клюнуть шумная сойка или озорной воробей. Если это случится, то я умру от горя!

Гусеница любила дерево и старалась не причинять ему страданий. Она послушно сидела в дупле, питаясь жёсткой корой близлежащих веток.

— А у нас радость!!! — шумели деревья, что росли дружной рощей. — Гусеницы стали куколками и скоро превратятся в прекрасных бабочек. Какое это счастье — наблюдать за их полётом!

Дерево ничего не ответило, подумав о том, какие всё же жестокие у него соседи. Надо же — радуются предстоящей разлуке?!

— А как ваша питомица? — не унимались соседи. — Она уже стала куколкой?

— Рано ей ещё, — ответило дерево любопытным соседям и умолкло. А вдруг малышка проснётся и услышит то, что ей совсем не следовало знать?

Но гусеница всё-таки узнала о предстоящем превращении.

— Я хочу стать бабочкой, — сказала малышка, выползая из дупла. Она огляделась, выбирая ветку покрепче, чтобы прицепить к ней кокон.

— Я тоже хочу стать бабочкой, — сквозь сон прошептал маленький баронет, — тогда у меня будут крылья, и я улечу далеко-далеко. И маму с собой возьму... А дерево, наверное, обрадовалось?

— Нет, — старый человек тяжело вздохнул. — Дерево очень боялось одиночества...

— Тебе ещё рано, воскликнуло оно.

— Но мне пора отращивать крылья и учиться летать! — воскликнула гусеница, впервые возражая дереву.

— Ты хочешь поскорее оставить меня?! — скорбно прошелестело дерево. — Ты плохая гусеница! Ты не любишь меня... Вот как ты отблагодарила те бессонные ночи, что я проводило в заботах о тебе! Конечно, зачем теперь тебе сидеть в моей поредевшей кроне и слушать, как скрипят мои сухие ветви.

— Я очень люблю тебя, но... мне надо... — со слезами в голосе прошептала гусеница. — Я благодарна за твою доброту, но и ты тоже пойми меня — я ведь появилась на свет для того, чтобы летать!

— Хорошо-хорошо, разве же я против? Лети куда хочешь, можешь отрастить не одну пару крыльев, а целых пять, но только тогда, когда я буду уверено, что с тобой ничего не случится.

— А когда ты будешь уверено? — в голосе гусеницы зазвучала надежда.

— Когда ты вырастешь, — ответило дерево. — Когда научишься видеть опасность и прятаться от врагов.

— А кто такие враги?

— Все, кроме меня, — ответило дерево и, вдруг рассердившись, прикрикнуло: — А ну марш в дупло!

Дереву даже не стало стыдно — оно искренне считало, что его ложь пойдёт малышке на пользу. Если бы дерево хорошо подумало, то оно бы поняло, что заботится только о своих интересах — ведь теперь оно не могло даже представить, что останется в одиночестве!

А послушная гусеница, мечтая получить разрешение стать бабочкой, с энтузиазмом принялась за еду.

Дерево не могло нарадоваться, глядя на свою любимицу. Какое счастье — наконец-то малышка хорошо кушает и не высовывается из дупла.

Иногда гусеница всё-таки выглядывала наружу, спрашивая, когда же она станет большой и сильной.

— Рано ещё, — отвечало дерево, — а ну марш в дупло, тебя продует на сквозняке,ты заболеешь!

Или:

— Немедленно спрячься, я вижу птицу! Я не переживу, если она клюнет тебя!

И гусеница послушно пряталась. Она всё реже и реже выглядывала наружу и скоро совсем перестала показываться.

Дерево этому только радовалось. Наконец-то глупое дитя забыло свою вредную мечту о крыльях.

Гусеница действительно забыла, что хотела летать. Ещё она забыла, что когда-то ей нравилось греться на солнышке и играть, перепрыгивая с ветки на ветку. Как вкусны зелёные листья, гусеница тоже забыла, она привыкла питаться жёсткой древесиной ствола. Дерево так увлеклось воспитанием гусеницы, что не заметило, как пролетело время. Оно даже перестало замечать рощу.

Но однажды соседи радостно зашумели.

— Смотрите! — шелестели деревья, хлопая листьями. — Смотрите, какие они красивые!

— Тихо! Вы разбудите мою малышку! — возмутилось дерево, стоящее на отшибе, но прекрасное зрелище заставило его умолкнуть: над рощей кружился рой бабочек.

Они взмахивали крыльями, переливаясь в солнечных лучах всеми цветами радуги.

— Какие они красивые! — слышалось вокруг.

— Мелковаты, — скептически заметило дерево. — Когда моя гусеница станет бабочкой, то она будет намного крупнее и ярче ваших питомцев!

— А когда она станет бабочкой? — поинтересовались соседи.

— Скоро, — ответило дерево и представило, как все замрут в восхищении, увидев какую огромную бабочку оно вырастило.

В глубине ствола раздался громкий хруст и чавканье. Дерево прислушалось: звуки доносились откуда-то снизу, почти от самых корней.

— Какой же она стала большой и сильной, если прогрызла такое глубокое дупло! — воскликнуло дерево и посмотрело на свои сухие ветви. Листья пожелтели, сморщились и медленно опадали, хотя до осени было ещё далеко.

— Малышка, ты уже большая, и я разрешаю тебе отрастить крылья. Вылезай, я расскажу, как это сделать.

— Не хочу, — послышался из глубины дупла грубый голос.

— Но ты уже выросла, тебе пора учиться быть самостоятельной, — настаивало дерево.

— Зачем? — спросила гусеница.

— Чтобы летать!

— Ты ещё помнишь эти глупые сказки о крыльях? — гусеница расхохоталась — резко и неприятно.

— А ну-ка немедленно вылезай! — рассердилось дерево и привычно начало стыдить гусеницу:

— Ты плохая гусеница, потому что снова расстраиваешь меня.

— Ну уж нет, — возмутилась гусеница, — я хорошая! Я много ем, не высовываюсь на улицу и умею прятаться от врагов. Я всё делаю для того, чтобы ты не беспокоилось обо мне.

И снова раздались громкие чавкающие звуки. Дерево прислушалось и похолодело. Оно с ужасом поняло, что питомица добралась уже до самых корней. Дерево пошатнулось и взмолилось:

— Пожалуйста, скорее становись бабочкой и улетай! Я больше не могу кормить тебя!

— Если я вылезу, то меня может клюнуть птица. Или подует холодный ветер, и я простужусь. Это расстроит тебя, и ты будешь страдать, а я не хочу причинять тебе боль!

И гусеница продолжила свой непрекращающийся обед. Один за другим она перегрызала корни. Дерево шаталось, но молчало. Оно уже не могло говорить — не осталось сил. Опали на зелёную траву последние листья.

— Что с тобой? — обеспокоено шумела соседняя роща. — Чем мы можем помочь?!

Но в ответ раздался только тихий стон. Гусеница перегрызла последний корешок, и дерево медленно завалилось на бок.

А гусеница вдруг обнаружила страшную вещь — ей больше нечего есть! Она вспомнила, что недалеко растёт целая роща молодых и сочных деревьев.

— Там есть маленькие и тоненькие деревья с нежной листвой, есть большие и сильные, с огромными кронами, — мечтательно произнесла она скрипучим голосом и сглотнула слюну. — Столько вкусной еды в одном месте! Пора выбираться из дупла.

Поползла вверх по стволу, но вдруг с ужасом поняла, что дупло гораздо меньше её огромного, рыхлого тела. Она попыталась вонзить зубы в ствол, но мёртвое дерево стало твёрдым, словно камень.

— Мне плохо, — закричала гусеница, — помоги мне, дерево!

Дерево уже ничего не могло сказать. Единственным ответом на мольбу был треск сухих ветвей.

А над соседней рощей по-прежнему кружились бабочки, в густых зелёных кронах пели птицы, дружно подрастали молодые тонкие деревца. Роща разрослась почти до самой реки.

И только у подножья холма, там, где лежало сухое дерево, не выросло ни одного побега. Даже озорной ветерок, который так любил играть созревшими семенами, не уронил ни одного из них рядом со странной сухой корягой, внутри которой кто-то стонал и плакал...

***

— Такая вот грустная сказка, — вздохнул старик.

— Странное дерево и неправильная гусеница, — прошептал мальчик. Он давно проснулся и слушал, не пропуская ни слова. — Мне кажется, просто свершилась большая ошибка. Это из-за страха. Дерево просто боялось остаться одно. Сэр, вы придумали такую сказку, потому что сами совершали ошибки? — Детским умом он понял то, чего часто не могут понять загруженные сотнями проблем взрослые люди.

— Да, — ответил старик. — У меня было поместье, — он кивнул в сторону высокого здания, — но я соблазнился большими деньгами и продал всю землю. Это на ней сейчас стоит Институт Высоких Энергий. Как потом я узнал — единственное место в нашем мире, где работают их установки. Никакое другое бы не подошло. Если бы я отказался от продажи, предотвратил бы много зла. Но я думал только о себе.

— Зачем же вы тогда продали землю, если сожалеете об этом поступке? — поинтересовался Айвен.

— Нужно было заплатить за обучение детей, их у меня трое. Ещё вот Джипси — онасирота, я ей заменил и отца, и мать, погибших при крушении поезда. И моя Кэтрин Сесилия, — старик заметил непонимание в глазах мальчика и добавил: — Джипси. Я тебе уже говорил, что её полное имя — Кэтрин Сесилия? — маленький Айвен кивнул. — Так вот, она тоже учится в престижной школе. А ещё, я как то дерево из сказки боялся, что дети разлетятся и забудут старика. Боялся отпустить их. Я не сожалею о продаже, — сказал старик, как-то забыв, что разговаривает с маленьким мальчиком. — Просто в душе постоянно живёт ощущение большой ошибки.

— Не переживайте, — утешил его юный баронет. — Я сегодня тоже ошибся. Я пообещал маме, что всегда буду с ней, а сам испугался и сбежал.

Айвен вскочил, губы его сжались в тонкую линию, брови сошлись к переносице.

— Мне надо домой. Срочно! Может, я ещё успею исправить ошибку... — добавил он совсем тихо.

— Ты знаешь, как это сделать, — ответил старый тёзка мальчика, имея в виду обратный путь. — Закрой глаза, прислушайся к своему сердцу и сделай шаг назад.