Студент 3

Глава 16

Лена изменилась в лице.

— Это кто? — произнесла она шепотом. — Королева?

— Похоже на то.

Люба еще раз крепко долбанула в дверь, после чего раздался неясный голос из коридора, на который прозвучал Любин ответ:

— Да, похоже, нету никого… А я к Ваське Родионову хотела зайти, есть у меня к нему одно дельце. Ну, нет — так нет. Потом зайду!

И послышались удаляющиеся шаги.

Лена сердито смотрела на меня.

— Ну и что это значит?

— Что? — я постарался сделать взгляд невинным.

— Не придуривайся!

Она вскочила. Одеяло слетело, предъявив мне все телесные драгоценности, сохранявшие позолоту сочинского загара.

Мне показалось, что за эти дни Лена еще немножко округлилась, еще чуть-чуть — и станет «пончиком», чего не надо бы. Но сейчас ее женская прелесть достигла такого очарования, что голую Леночку — условно, конечно, говорю — можно было использовать для проверки мужского сексуального здоровья. Что я мигом и объявил:

— Елена Игоревна, ты поосторожнее! На тебя ведь и у мертвеца встанет. Я могу и не выдержать… Вернее, он.

Я взглядом показал — кто «он».

— Ты мне зубы не заговаривай!

Лена вякнула это грозно, но я-то видел, что попал в точку. Душенька моей возлюбленной вся облилась медом и розовым маслом… В прекрасных глазах поплыла сладкая нега.

— Умаслить хочешь?..

— Конечно, хочу. Но говорю правду. Если б я был художник! Эх, если бы я был художник!.. Слушай!

Тут меня абсолютно внезапно осенила мысль странная и захватывающая.

— Слушай! А у вас дома фотоаппарат есть?

Она как бы мысленно споткнулась. Удивленно уставилась на меня:

— Есть. ФЭД. А что?

Фотоаппараты в СССР, в чем-то подобно автомобилям, выстраивались по ранжиру. Самыми простенькими и недорогими были «Смена» и «Зоркий» — для начинающих фотолюбителей. «Зенит» и «ФЭД» (Ф еликсЭ́дмундович Д зержинский) — средний класс, ЛОМО, «Киев» — профессиональные или почти профессиональные аппараты… Разумеется, разница была в том числе и в цене. Конечно, ФЭД вполне мог бы оказаться в неопытных руках, но тогда качество снимков оставляло желать лучшего.

Ляпнув «А что?», Лена через несколько секунд сообразила — что. И первым делом обратно потянула на себя одеяло. Это было так смешно и трогательно, что я не выдержал, сдавленно захихикал… и она не выдержала, прыснула.

— Это что за мысли у тебя? Сфотографировать меня в неглиже?

— Именно! Такая красота должна быть запечатлена навеки.

Лена призадумалась. Вот прямо видно, как идея зашла. Конечно, пока она еще кажется чопорной девушке безумной, но уже пробивается ручеек мысли: а ведь в этом, кажется, что-то есть…

— Хм, — произнесла моя Венера неопределенно. — Я вот представляю себе, как если бы мои папа с мамой увидели такую фотографию…

— И что? По жопе отлупили бы?

Она вздохнула задумчиво:

— Не удивилась бы, если б такое случилось… Ну, это я утрирую, ясное дело. Меня вообще никогда не били. В угол ставили, было дело.

— За что?

— Да уж и не помню. Но помню, что стояла. Плакала. И штукатурку лизала языком. Вкус такой странный, но тогда казался интересным…

Тут она спохватилась, увидев, что сильно отклонилась от темы.

— Да! Так почему эта… артистка погорелого театра так упорно к тебе лезет?

— Что-то я не замечал, чтобы лезла, — покривил душой я.

— Как же! Все у нее к тебе какие-то разговоры.

— Ну, это не значит — лезет. А разговоры… Смею думать, что я неплохо разбираюсь в учебной программе. За помощью часто обращаются, — я повел рукой, разумея многих обитателей общежития.

Лена старалась смотреть строго, и это было уморительно в сочетании с ее прехорошеньким личиком.

— Да?..

— Конечно, — я сразу ощутил уверенность и ловко переехал на нужные рельсы: — Так насчет фотосессии подумай, серьезно говорю. Если уж Бог дал тебе такую красоту, такое роскошное тело, ну как не сохранить память об этом?..

Красавица моя разнежилась, закатила глазки, видимо, воспарив к каким-то необычайно приятным мыслям о своей обворожительности.

— Да… — хрустальным голоском прожурчала она и неожиданно открыла шлюзы философской мысли: — Ты знаешь, я вот думаю иногда… Ведь юность так недолговечна! Правда?

— Увы!

— Вот именно… Что с нами будет через двадцать лет! А? Ты знаешь?

— Кое-что знаю.

— Что? — Лена застыла. Глаза округлились.

— Насчет всех сказать не берусь, а вот у некоторых…

И я сделал артистическую паузу.

— Что? Ну начал, не тяни! Что у некоторых?

— Увы, — скорбно повторил я. — У некоторых титьки до пупа отвиснут…

…Лена смогла заговорить лишь через полминуты беззвучного хохота:

— Васька! Ой… Ну почему я на тебя сердиться не могу⁈ Такой хулиган! Вот скажи мне кто другой такое, так от злости перевернулась бы. А тут… только вот ржу как дура…

— А я разве о тебе говорил? Я сказал — у некоторых.

— Болтун!..

— Диалектик, — поправил я и взглянул на часы. — Однако, дорогая моя упитанная и воспитанная, пора нам собираться…

— Да… — Лена вздохнула. — Ты только отвернись, я стесняюсь.

Странный, конечно, народ женщины…

Стали собираться. Час пролетел так стремительно, что показался нам минутой. Сумерки овладели миром, привычно и таинственно изменив его…

— Ой, — воскликнула Лена, — чулок порвался!..

Чулок действительно прохудился на большом пальце правой ноги, отчего хозяйка всего этого имущества приуныла — дескать, плохая примета.

— Чушь, — я отмахнулся. — Идем, я тебя домой провожу.

Честно говоря, меня слегка напрягало то, что в коридоре опять мы можем наткнуться на Любу — вот и будет плохая примета… Ну да здесь уж ничего не попишешь, придется положиться на судьбу. Как карта ляжет.

Легла нормально. Мы прошли по коридору, спустились — общага жила бойко, куролесисто, некоторые парни с любопытством зыркали на Лену, впрочем, тут же деликатно отводили взгляд.

На вахте дежурил полузнакомый старичок, я его предупредил — вот, дескать, провожу одногруппницу, которая приходила к нам позаниматься…

— Не опаздывайте, молодой человек, — старец не упустил случая проскрипеть это с назиданием.

— Постараюсь.

Почти совсем стемнело, водители включили фары, а городские службы — фонари. Мир теней и света!.. Ветер негромко гулял в облетающих кронах, листья падали с легким шорохом. Когда мы проходили мимо огромного старого тополя, вдруг налетел ветреный порыв, ветви зашумели, листопад хлынул на нас.

Я поднял голову, окинул взглядом чернильный, с розово-сиреневым размывом на западе небосвод. Мимолетно почудился запах далеких еще ливней, где-то там, за горизонтом… Да! Осень есть осень. Очень скоро эти гости из-за горизонта будут и у нас.

Лена тоже вскинула подняла взор, провела им по небу.

— Красиво, — вынесла она вердикт и неожиданно спросила: — А у тебя когда день рождения?

— Весной. В марте. А у тебя?

— В июле.

— Не скоро…

Так мы и шагали, не очень спеша, и я чувствовал, что в душе моей спутницы идут сложные процессы. Нелегко, наверное, признаться родителям в утрате девственности, да еще и в беременности, кто знает! Конечно, Лена по глупости, вернее, по юной зеленой неопытности совершенно не соображает, что такое для женщины беременность. То есть какое это и физическое и моральное испытание. Дурочке кажется, что это праздник какой-то, а это тяжелейший труд… Да, это я все к тому, что болтовня болтовней, а очень может быть, что этот самый бутончик-эмбриончик уже и завелся, и прекрасно себя чувствует. Он, конечно, совсем еще крошечный, если есть… но уже есть. И в уютном мамином тепле ему живется припеваючи.

Я незаметно окинул взглядом прелестную Ленину фигурку, в который раз убеждаясь, что Бог создал женщину здоровой, сильной, полнокровной: такой линзой, вбирающей в себя энергии природы…

Ага, незаметно. Как же. Все заметила.

— Ты что так смотришь?

— Ну что! Любуюсь тобой. Радуюсь. Досталось же такое сокровище!

— Ну… — она смущенно потупилась, — вот поправилась немного, мне кажется. Надо бы чуть похудеть.

— Не удивительно. На почве, извините, секса… Жрешь, должно быть, за троих.

— Балабол! Язык без костей! — она шутливо ткнула меня кулачком в бок. На что я обхватил ее левой рукой, притиснул к себе, и она так доверчиво прижалась ко мне, и я ощутил идущее от нее тепло…

Но вот и арка.

— Я тебя до подъезда провожу?

— Конечно, — храбрясь, ответила Лена, хотя я видел, что она немного трусит. А ну как родители увидят с кавалером, и объясняй потом… Да уж, и родителей, конечно, понять можно. Узнать, что твой бесконечно любимый ребенок живет уже половой жизнью с каким-то совершенно незнакомым кренделем… Ну да, это естественно, кто бы спорил. Но психологически-то! Психологически мир перевернулся, и это нужно понять, принять, пережить. Представить, что твоя дочь, еще вчера девочка в бантиках с наивными детскими глазками — сегодня взрослая женщина со своей тайной, неведомой тебе жизнью, что ее, обнаженную, обнимает, целует взазос какой-то чужой мужчина… Да уж, непросто жить на свете, товарищи!

Естественно, я ощутил, как Лена напряглась, когда мы вошли во двор, но выпрямилась браво, как солдат.

— Ну… пока? — сказала она, берясь рукой за мою руку. Ладошка такая горячая, такая шелковая!..

Лена взбежала на крыльцо, махнула рукой и вошла в подъезд. А я побрел обратно, уже почти по ночному бульвару, под светом редких фонарей, впав в лирическое настроение… И тут память подогнала Любу. Даже не Любу как таковую, а ее настойчивое желание поговорить со мной. Что-то ведь надо ей от меня! Сейчас зайти?..

С этой мыслью я и дошел до общежития.

Старикан вновь что-то пробурлил — не знаю, одобрительно или нет, я не понял, да это и не важно было. Поднимаясь, уже на втором этаже решил: зайду к Любе! И пошел.

Еще на подходе долетел до меня знакомый гитарный перебор: наука уступила место искусству. Люба в темпе наяривала удалую минусовку «А я еду за туманом» знаменитого советского барда Юрия Кукина — каковая мелодия, говорят, была переделкой чрезвычайно популярной в 50-е годы композиции «Далла страда» (она же «Анжелина) итальянца Вирждилио Пандзутти, которую кто только не исполнял в разных аранжировках, включая всемирно известного трубача Эдди Кэлверта… Хотя, на мой взгляд, сходство 'Тумана» с «Анжелиной» очень условное — ну да, что-то есть, но никак не на уровне плагиата. Ну и, разумеется, исполняла Люба так мастерски, что душа готова была развернуться и обратно завернуться, как выражался один киноперсонаж.

Я невольно заслушался, остановившись у двери. Черт! Слушал бы и слушал.

С лестничной площадки вывернул незнакомый мне парень. Сразу все понял, рот растянулся до ушей:

— Любаша лабает?

— Ну а то кто же, — улыбнулся и я. — Она одна у нас такая.

Он приостановился, вслушался.

— Да уж! Талант, ничего не скажешь. Только дура!

И расхохотавшись, двинул вдаль по коридору.

А я дослушал композицию до конца. Конечно, Люба не дура. Слишком простодушная, сумбурная и много чего ляпает не думая — да. Но это же не глупость. А вообще говоря, она девчонка сообразительная, толковая, и главное, есть в ней вот такая лихость, душевный вихрь, который заменяет многое.

Финальный аккорд — и комната за дверью взорвалась аплодисментами. Мне показалось, что присоединились к рукоплесканиям обитатели соседних комнат.

И на этом фоне я громко постучал в филенку.

— Да! — воскликнули сразу несколько девичьих голосов.

— Здравствуйте!..

Я выразил совершенно искреннее восхищение музыкальным номером, и видно было, насколько это Любе приятно.

— Я старалась, — сказала она скромно.

— Ты, Люба, профессионал, — ответил я серьезно и без пафоса. — Заходила ко мне? Есть вопросы?

— А ты откуда знаешь? — стремительно спросила она.

— Ребята передали.

— А они откуда знают?

Вот и говори, что Люба дура! Все она смекает быстро.

— Не знаю, — усмехнулся я. — Но ты первый день здесь?.. Информация же растекается как в ком… как в ЭВМ! Если не быстрее.

Чуть не брякнул «как в компьютере», позабыв, что слова такого в русском языке тогда не было.

— Это точно, — легко признала Люба. — Да! Заходила.

Лицо ее на миг стало задумчивым. И она решительно отложила гитару.

— Я ненадолго, девчонки, — предупредила она и встала, сунув ноги в тапочки.

Естественно, была она в каких-то невыразимых трико и лоснящейся клетчатой рубахе… Ну да я уже говорил, что разгильдяйства в нашей артистке было выше крыши.

— Давай выйдем, — предложила она, — поговорим.

— Идем, — я отшагнул в коридор. — А куда?

— Куда?.. Да хоть бы в кухню пошли, навряд ли там сейчас кто есть.

— Разговор тет-а-тет? — я усмехнулся.

— Да. С глазу на глаз.

В кухне и правда никого не было. И свет погашен. И прохладно. Форточка открыта.

Включив свет, Люба зябко поежилась, захлопнула форточку:

— Однако! Давай газ включим.

И зажгла пару конфорок.

— Осень, — сказал я.

— Осень, — согласилась она со странной интонацией. — Ты знаешь, странно… Почему-то мне казалось, будет легче…

А я вдруг догадался, о чем речь. То есть, речь-то еще не началась, Люба жмется и мямлит, что на нее не похоже. Но я понял, что сейчас начнется.

— Слушай, Люб, — сказал я по-дружески, — давай я тебя избавлю от лишних забот. Мне кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать.

Она взглянула на меня опять же с робостью:

— Догадался?

— Вроде бы. Встретила своего?.. Первую любовь.

— Да, — вздохнула она. — Умный ты парень, Василек.

— Не столько умный, сколько чуткий. Но это неважно. В данной ситуации.

Люба пожала плечами:

— Может быть, и так.

И поведала историю последних дней.

Суть в том, что секретарь комсомольский секретарь университета позвонил Хафизу — своему коллеге — и попросил конкретно Любу для небольшого «закрытого» концерта. К ним в универ прибывало какое-то начальство-полуначальство из Москвы, не суть. Кого-то осенило сделать гостям культурную программу, а о Любови Королевой слава местного масштаба уже расплылась в узких кругах… Ну, вот так ее и взяли в аренду. Сыграть и спеть в малом зале перед избранной публикой. Не она одна, еще двое, в том числе пресловутый победитель конкурса туристической песни, который на Любу подействовал как красная тряпка на быка.

Она и сейчас с удовольствием его обматерила:

— П…дарас! Извини, конечно.

— Да ничего.

Но признала, что выступил он неплохо. Правда, она сама все-таки лучше. Что исполняли?.. Ну, самый ходовой бардовский набор: Визбор-Высоцкий-Окуджава. По заказу публики. Она, публика, осталась довольна. Люба тоже. Сценическое вдохновение, азарт исправно пришли к ней во время концерта, она это ощутила безошибочно — ну и выдала шикарные номера.

Потом, упоенная собой и авансами, которые ей навыдавали местные комсомольцы, она победно шла по коридору, гитара за спиной, как снайперская винтовка…

И наткнулась на него.

Конечно, они вмиг узнали друг друга.

Люба расчувствовалась, заговорила искренне, распахнула душу:

— Вот как будто сдуло все те годы! Ну, конечно, не больно много-то их и прошло… а иной раз вдруг покажется — Господи! Вечность тому назад… А тут — как вчера расстались. Хотя он изменился.

Видно было, что жизнь как-то так прокатила его на черных шарах, жестко взъерошила против шерсти. Вчера самоуверенный уездный шевалье, сегодня он выглядел присмиревшим, даже приниженным. Любе неимоверно обрадовался. А она…

Сперва, призналась она, ее захлестнуло мстительное чувство.

— Ну, думаю, сейчас выскажу! По чьей милости я в абортарий прогулялась?.. Тебя бы говнюка, туда! А он… А потом…

А потом Любе по причине ее беззлобности и сердобольности стало до боли жаль облезлого мажора. Слово за слово… Пошли гулять по улицам, прошлое стало воскресать с неодолимой силой…

— Уже и отпихнулись, что ли? — не удивился я.

Искренне говорить, так искренне.

Люба смущенно отвела взгляд и зачем-то стала чесать задницу.

— Так это дело хорошее, — вспомнил я Толика. — И полезное!

— Это вам полезное, — огрызнулась она. — А нам потом пузо таскать. И думать, что с ним делать…

— Ладно, это вопрос другой. Меня ты зачем решила проинформировать?

Люба опять сунулась было чесать ягодицу, но отдернула руку. Взглянула на меня. В скверном свете слабой, без плафона лампочки глаза ее показались почти чернильными.

— Зачем?.. А вот зачем.