Студент 3

Глава 23

Ну и что все это значит?.. — мелькнуло у меня.

Беззубцев побледнел. Видно было, что он лихорадочно пытается сообразить, как повести себя в данной ситуации.

— Э-э, простите, — с глубоким достоинством начал было он. — Здесь, очевидно, недоразумение…

Если недоразумение и было, то вмиг рассеялось.

Все-таки КГБ была необычайно серьезной организацией. Не без грехов, ошибок и недосмотров, кто бы спорил. И даже не без изменников. Но это есть везде. А плюсов в ней было гораздо больше. Все перечислять не к чему, а сейчас речь о подготовке кадров. Учили там если не всему, то многому, а главное — скорости мышления и действия. Эффективной скорости, конечно. Ведь баламутная спешка — это не скорость, а бестолочь.

Я глазом не успел моргнуть, как к РАФу с двух сторон — сзади и спереди — подлетели «Жигули». «Трешка» и «двушка»-универсал. Хэтчбек, как говорят сейчас. И оттуда вылетели люди в штатском, без всяких слов и выкриков блокируя всю грешную компанию. И профессора, и лже-чекистов. Единственное, что прозвучало:

— Спокойно! Без глупостей.

Все замерли. Шок.

Но один из крепких ребят все же решил сделать глупость. Он резко рванул с места. Стартовая скорость у него была похвальная, даже отличная. Возможно, даже был у него шанс удрать. Но все-таки это был рывок отчаяния.

Он бросился как раз в мою сторону, и я скорее машинально, чем осознанно поддел его классической подсечкой сбоку, а в этом случае уж если попал, то попал, никакой спортсмен не устоит. И то надо отдать ему должное: подкошенный, он отчаянно попытался удержаться, совершил гигантский скачок, но тем самым подвернул голенностоп. И грохнулся на асфальт с воплем:

— С-сука!..

Не знаю, кого он имел в виду. Может, и меня. Ну да мне это было до лампочки.

К упавшему вмиг подлетел один из штатских. В руке у него зловеще блеснула вороненая сталь:

— Руки! Руки за спину!..

И с поразительной ловкостью и быстротой на запястьях лежащего защелкнулись наручники. То же самое и с такой же скоростью проделали с Кузьминым и другим фальшивым КГБ-истом. Беззубцева оставили без браслетов — наверное, в том был известный психологический расчет.

Кузьмин скользнул по мне взглядом не столько враждебным, сколько задумчивым каким-то. Это был один миг, а затем опера совершенно разумно решили использовать трофейный РАФ:

— В машину!.. Все. Тихо! Без глупостей!

Жуликов затолкали на заднее сиденье, наглухо заблокировав там. Три человека держали их под жестким контролем. Травмированный кривился, морщился… Возможно, ему хотелось бросить на меня злобный взгляд, но он не решался. А что-то произнести — тем более.

Беззубцева же усадили отдельно, с особым почетом, можно сказать. И с ним занялись двое. Видимо, старших в данной группе. Я пристроился рядом. Возражений не было.

— Итак, — веско молвил один, человек лет тридцати пяти с тонким интеллигентным лицом, ну прямо доцент какой-нибудь. — Малопочтенный профессор! Мы ждем от вас правдивого… Я подчеркиваю: правдивого! Рассказа о вашей враждебной деятельности. Скрываться, отпираться бесполезно, как вы понимаете. Вы человек умный… хоть и поганый. «Извините» не говорю. Погань — значит, погань. Однако ума у вас никто не отнимет. Пока, по крайней мере. Что будет потом, неизвестно, может быть, и одуреете. Не исключено. А пока…

«Зачем он эту пургу погнал?..» — подумал я, но промолчал, естественно.

Беззубцев по ходу саркастической речи снабжал лицо надменной мимикой. Когда же опер, замысловато поговорив, умолк, профессор отверз уста с не менее изысканной едкостью:

— Ждете, говорите?.. Не дождетесь. Хотя я, в отличие от вас, воспитан хорошо, и в необходимых случаях извиняюсь. Извините, я приму таблетку валидола…

Наверное, сотрудники спецслужбы смекнули суть не хуже меня, но я сидел ближе. Рывок — и я вцепился в левую руку профессора:

— Ребята, держите! Это суицид! Хочет с собой покончить! На тот свет собрался!..

Свирепое отчаяние придало Беззубцеву силы. Я с огромным трудом удерживал его руку, чувствуя судорожную силу не ахти каких, но запредельно напряженных мышц. Пальцы вцепились в белую таблетку мертвой хваткой. И все же одному из парней удалось ловким движением выбить яд из цепкой клешни.

— Ф-фу!.. — перевел дух старший.

Другой хотел схватить упавшую таблетку, но я воскликнул:

— Осторожней! Яд может через кожу проникнуть!

И опер с проклятием отдернул руку.

Впрочем, у многоопытных парней нашлись и перчатки, и полиэтиленовый пакет, и таблетка была помещена туда. А обессилевший профессор, растрепанный, потерявший очки и высокомерно-лощеный вид — был профессионально обыскан, утратив шансы на добровольный уход из жизни.

— Не пытайтесь избавить от работы соответствующие инстанции, — наставительно молвил чекист-интеллектуал. — Отправляться на тот свет вы теперь должны с санкции государства.

Беззубцев тяжело дышал, откинувшись на спинку сиденья. Он сразу постарел лет на десять.

— Государство… — произнес он, постаравшись вложить в это слово максимум язвительного презрения. — Государство ваше — исчадие ада! Это раковая опухоль мира… это социальный вампир, пьющий кровь из человечества…

— Ага, ага… — с обманным сочувствием закивал мастер риторики. — А вы, конечно, благородный дон… гондон! Решили вырваться за железный занавес, вдохнуть воздух свободы? Осчастливить жителей свободного мира чудо-зельем?..

К этому моменту профессор более-менее отдышался.

— Послушайте, — сказал он, — вы все неудачно острите… тупо, как все делается в вашей стране. А потому что по ограниченности своей просто не можете представить, как живут нормальные люди в нормальных странах…

— А наша страна ненормальная?

— Ха! Глупый вопрос. Я повторяю, я готов еще раз, и еще раз повторить: вы, запертые здесь, в вашей клоаке… вы не пробовали ничего слаще морковки, и даже не знаете, что есть на свете замечательные овощи и фрукты. Надеюсь, иносказание понятно? Ваша тупость, ваш узкий кругозор… Вы живете в идиотском самодовольстве, даже не желая знать, как должны жить люди! А вы живете как скоты. Да ведь и то сказать, к чему стадам дары свободы⁈.. Ну и судите сами: зачем я буду работать на вас, на вашу гадкую власть? Да, разумеется, лучше я все свое отдам нормальному обществу!..

— Солженицына начитался, — вдруг сказал один из молчаливых оперов. — В самиздате!

А еще один ровным тоном молвил:

— Юрий Андреич, дай я этой гниде врежу. Он что-то смелый очень.

Лицо интеллектуала изменила ехидная усмешка:

— Успеется. Заперты мы, значит… — произнес он таким тоном, когда говорящий готовится начать словесную многоходовку.

— В хлеву, — озлобленно подтвердил Беззубцев. — На скотном дворе! И валяетесь в навозе. И хрюкаете: это наша родина!..

— Зато у нас гимн хороший… — загадочно протянул главный.

— Вот и утешайте себя этим. А по правде говоря, и гимн ваш — дерьмо!..

— Не ваш, а наш, — улыбка Юрия Андреевича стала невыносимо вежливой. — Вот кстати! Похоже на анекдот, но это быль. Вы же знаете, кто автор слов гимна? Нашего.

— Я не хочу отвечать на ваши идиотские вопросы!

— Не хотите — не надо. Отвечу сам. Это — Сергей Владимирович Михалков…

— Старый лизоблюд!..

— Вот-вот, о том и речь! Быль такова: один сильно выпивший поэт в узком кругу набросился на Михалкова. Ты и такой, и сякой, и перед властью гнешься, да и стихи твои, правду сказать, дерьмо!.. Вот прямо как вы сказали, так и тот.

— И правильно сказал! Мне это нравится!..

— Нравится-не нравится — соси, моя красавица. Значит, этот алкаш шумит: говно твои стихи, Михалков! А тот в ответ очень спокойно: говно-не говно, а слушать будешь стоя… Понятно, к чему я?

— И понимать не хочу!..

— Так придется! К тому, что страна какая ни была, а работать ты будешь на нее. Не за совесть, конечно, а за страх, но будешь. Может, ты и предпочел бы на тот свет отчалить, да не вышло… И раз так, значит потрудишься на советскую страну.

Юрий Андреевич перешел на «ты» и интонация речи стала грозовой.

— Вы уверены? — гордо вздыбился Беззубцев.

— Сто процентов. Ты потому и дерзкий такой, что знаешь: ничего тебе не будет. Слишком ценный кадр. Не удалось продаться буржуям, так продашься здесь. И купят, это верно. Да ты и так уже согласен, потому что сам-то по себе ты жидкий, бздливый. И что на Лубянке любого до жопы расколют, это ты знаешь. А ты и родился с трещиной… Поэтому, Илья Аркадьич, цыц! Мы с тобой партнеры. Готов к работе в секретной лаборатории? На благо родины!.. Не слышу ответа?

— Я вам отвечать не обязан!

— Но должен. Валера!

И КГБ-шный Цицерон сделал неуловимый жест.

Валера — тот самый, что поминал «гниду», рослый длиннорукий парень — привстал и без замаха, профессионально, с вложением массы врезал этой самой «гниде» под дых.

Диссидент содрогнулся, изо рта вырвалось:

— О-о!.. — со страдальческим оттенком. И тут же Юрий Андреевич левым каблуком от души пнул Беззубцева по голени, по самой костяшке. Тоже умело и очень больно.

— У-у!.. — звук изменился, а градус страдания на лице усилился.

— Ну что ж вы так, профессор, — с удовольствием пособолезновал мастер душевных монологов. — Осторожнее надо! Ваши знания и опыт нужны родной стране!..

На том допросчик оставил несчастного и перешел к жулью. Выяснилось, что удостоверения — довольно неплохая подделка; Кузьмин спокойно, в подробностях поведал, где и как их изготовили. Перешли к другим темам, и здесь он пустился в откровенные, да еще с таким достоинством, с важной осанкой рассказы… Сливал и сдавал всех напропалую. Зазвучали фамилии, и видимо, это были фамилии людей значимых, поскольку Юрий Андреевич как-то посмурнел, видимо, соображая, что рисуются такие взрослые расклады, в которые мелкой рыбешке лучше не лезть. Обратил я и внимание на то, как двое подручных Кузьмина косятся на него хмуро, не рискуя ничего говорить, но внутренне протестуя. По их пацанскому кодексу чести, конечно, это было явное «западло»: фигурант закладывал подельников налево и направо, и хотя те сами были барыги и чинуши — «преступники в белых воротничках», то есть всякое жирное говно с точки зрения босяцкой братвы… Но все равно, сдавать своих, хоть и таких!.. Не, реальное западло.

Картина выяснялась, поникший Беззубцев сидел понурый, еще более постаревший, дышал очень осторожно: похоже, каждый вдох-выдох давался ему болезненно, а не били его, наверное, со времен первых пионерских отрядов. Кузьмин, напротив, выглядел спокойно и уверенно, если не нагло. Он, должно быть, считал, что будучи носителем ценной информации, сможет удачно сыграть в мутной игре, вырулить на безопасный курс. Не знаю, не знаю… На мой взгляд, это было чересчур самоуверенно, но дело не мое.

— М-да, — наконец, подытоживающим тоном сказал Юрий Андреевич и захлопнул блокнот, в котором делал некие пометки. — Ну что ж, день был нелегкий, поработали хорошо… От РАФа где ключ зажигания?

— Вот, — показал один из оперов.

— Хорошо. Сядешь за руль. Валентин, ты «двойку» поведешь.

— Понял.

И тут Юрий Андреевич взглянул на меня.

— Василий?

— Да.

— Выйдем на минуту.

Мы вышли.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Семнадцать.

— Однако. Не по возрасту зрелый парень… Молодец!

— Стараюсь, — скромно сказал я.

— На самом деле спасибо, здорово нам помог, — скупо сказал он, не забираясь в подробности. — Ну и отсюда вопрос… А, впрочем, ладно, пока без вопросов обойдемся. Какой-то мести с их стороны не бойся, — кивнул он на микроавтобус.

— А я и не боюсь…

— Ну и зря. То есть бояться не надо, а опасаться следует. Но мы их упакуем надежно. Муха не пролетит!.. Ладно, давай прощаться. И…

Я сделал вопросительное лицо. Он усмехнулся:

— И думаю, мы еще увидимся. Бывай!

Он сел за руль «трешки». Валентин запустил мотор «двойки», еще один повел РАФ, а двое в салоне контролировали задержанных… у которых, думаю, вряд ли всерьез возникла мысль рыпнуться. И кавалькада двинула в неизвестном мне направлении.

Я еще немного постоял, подышал осенью и вечером. Сложное сочетание, для тонких натур. Люди попроще, наверное, просто ничего бы не почуяли. Ну, а у меня это сливалось в странное, многомерное чувство: и печали по безвозвратно ушедшему, и какое-то удалое, бесшабашное ожидание будущего. Я знал, что все мне по плечу, все я смогу, Вселенная осенним вечером смотрит и мягко дышит мне в лицо. И так, наверное, должно быть с каждым, но сейчас это со мной. И хорошо, что так.

Назавтра лекцию по химии у нас отменили. Вернее, заменили на Инженерную графику. Саша в приватном разговоре недоумевал:

— Черт-те что творится… Пошел выяснять — Юлия психованная какая-то, ЛСД тоже на нервяке… Спрашиваю: почему химию заменили? Ну, говорят, заменили и заменили, какая разница? Я говорю: ну ничего себе, какая разница⁈ Химия наш основной предмет! Они: ну а графика чем тебе не основной?.. И вообще, зачем ты думаешь там, где не надо! Думай где надо, а тут за тебя расписание подумало!..

— Да уж, — сказал я, — действительно странно.

А про себя прикинул — что исчезновение профессора Беззубцева вскоре станет хитом сезона. Слово такое тогда в ходу, конечно, не было, но… Ну, а я принял мудрое решение помалкивать обо всем этом. И в разговоры не лезть.

Витек еще вчера сунулся ко мне с расспросами, но я сказал, что пока новостей нет, а как будут, немедленно проинформирую. Он тоскливо вздохнул:

— Мне с долгом-то моим как быть?.. Аннулировать бы его!

Последнее прозвучало с тайной надеждой. Мол, Васька, ты почти чудотворец, сделай так, чтобы этого долга не было!..

А я подумал, что при текущем развитии дел близко к тому и может выйти. Но, естественно, спешить с прогнозами не стал.

— Еще немного подождем. Не будем торопить события. Сами к нем придут…

И точно в воду глядел. Даже сразу в несколько вод. На лекционных занятиях я как обычно сидел наверху, на задних рядах, откуда удобно было видеть всех. И я, конечно, видел Лену. Обычно спокойная, сегодня она елозила и крутилась так, что пол-задницы могла стереть. Мне казалось, что она хочет увидеть меня, но не решается так откровенно обернуться и взглянуть на меня… Ну что ж, надо будет самому взять дело в руки.

В большую перемену я с самым независимо-дружеским видом подвалил к ней:

— Лен, привет! Ты просила лекции по физике?..

Лена сперва округлила глаза, но вмиг смекнула:

— Ах, да! Ну конечно. Покажи, пожалуйста.

Мы отошли в сторону, я достал толстую тетрадь, развернул на подоконнике. Встали голова к голове:

— Смотри… Я очень хочу тебя поцеловать'

— Где?.. Только поцеловать?

— Ну можно и пельмешку помять, не откажусь.

— Тише!.. — давясь от смеха, прошипела моя красоточка, которой я невольно залюбовался — настолько она расцвела за последние дни. Она вообще была прехорошенькая девушка, а теперь и вовсе казалось, что она светится изнутри волшебным светом. И нетрудно догадаться, что это за свет, какая такая искорка живет в ней…

— Смотри, — сказал я, — вот формула. Ускорение свободного падения…

— У меня вот вчера на медосмотре ускорение свободного падения чуть не произошло, — вполголоса элегически произнесла она.

— Догадываюсь, — улыбнулся я.

И мы быстро, навскидку договорились встретиться вечером и для вида болтанули пару слов о законе всемирного тяготения. Ну, а потом студенческая жизнь побежала по обычной колее.

Едва дождавшись окончания занятий, я помчался в редакцию «Политехника». Столбов был на месте, как обычно правил какой-то текст. На меня посмотрел многозначительно, как свой на своего.

— Входи, входи… — и даже нечто вроде улыбки просквозило по его сурово-советскому лицу. Разумеется, он понимал, что мне не терпится услышать комментарии по вчерашним событиям. Но я все-таки решил уточнить:

— Вы в курсе событий с Беззубцевым?

Он усмехнулся:

— Больше, чем ты думаешь.

— Я не думаю. Пока. Жду информации.

— Понимаю. Резонно. Ну, присядь, послушай.

И мы проговорили едва ли не час. Вернее, говорил в основном он, хотя и я не сидел болванчиком, а спрашивал, уточнял, сам вставлял свои сколько-то копеек. Ну и вот что вышло…

Я узнал, что вчерашняя операция — в сущности, чистая авантюра. Голимый риск хватких, отчаянных парней из КГБ, вернее, одного. Того самого Юрия Андреевича. Капитана, засидевшегося в чине и должности не по годам. Как раз за излишнюю инициативность, и что уж там говорить, за творческий склад характера. Это пугало его начальство, и толкового парня притормаживали по принципу «как бы чего не вышло». Как он познакомился со Столбовым?.. — вопрос отдельный, не сейчас. Но именно к нему обратился Андрей Степанович, когда сложил в голове ситуацию с Беззубцевым. И капитан загорелся! Разумеется, он увидел в этом карьерную пружину. И сумел убедить своего прямого начальника, подполковника — пойти на острую затею. По факту, взять профессора «на арапа». Без серьезных доказательств расколоть того на признание. Дескать, собрался сбежать на запад с ценнейшей научной разработкой. Ну и уж потом задним числом представить это как тщательно организованную оперативную комбинацию. Оформить все необходимые бумаги.

Подполковник тоже мучительно застрял на распутье «или грудь в крестах, или голова в кустах». И хочется, и колется… Решился все-таки. С оговоркой — если что пойдет не так, я к этому никакого отношения не имею. Расхлебывай сам. Капитан превосходно понимал, что где-то так и будет. И решился.

— И не прогадал, — сказал я.

— Не прогадал, — подтвердил Андрей Степанович. Сейчас они профессора кислых щей колют и щемят по всем фронтам, а он… — Столбов презрительно махнул рукой. — Что с этой гнили взять? Конечно, он на все будет согласен.

— Я так понимаю, что официально он из института уйдет?

— Наверняка. Объявят, что перешел на другую работу. Не слишком распространяясь, понятное дело… А точнее, никак не распространяясь. Ну, а там его уж возьмут за причинное место. Работать заставят. И никуда не денется. Ну, а прочее…

— Мне показалось, Кузьмин начал сдавать всех, кто с ним повязан был. Могут большие головы полететь.

— О-о, брат!.. — Столбов размашисто повел рукой. — Тут такие игры начинаются, в которые лучше не лезть. Я тебя всерьез предупреждаю. Еще сунешься по глупости… ну, извини, по романтике, скажем так. Не вздумай!

— Ну, что вы, Андрей Степаныч. Голова не плечах есть.

— То-то же. Да, кстати! Смех и грех: Жиркова тоже решили щупать серьезно. Так ведь, представь себе, сбежал! Пронюхал как-то. Есть чутье у стервеца… Короче! Выяснили, что взял билет на самолет и срочно улетел…

— В Питер. В смысле, в Ленинград.

— Не угадал. В Москву. Хотя я про себя думаю, что у него ума хватит из Москвы в Ленинград каким-то другим ходом рвануть. А вообще говоря, это уже детали.

— Да, — сказал я. — Знаете, мне капитан так многозначительно сказал — мол, увидимся еще… Что за этим кроется?

Столбов внимательно посмотрел на меня. Позволил себе усмехнуться уголком рта:

— Поживем — увидим. Еще вопросы есть?

— Никак нет, — я тоже улыбнулся.

— А у меня есть. Ты материалы для газеты готовишь? День машиностроителя вот-вот!

— На днях принесу.

— Жду. Все, бывай!

Я поспешил в общагу обрадовать Витьку. Нашел возможность рассказать ему наедине всю историю про Беззубцева и про бегство Кайзера.

— Только, Витя, ты понял? Ни слова, ни пол-слова, ни звука, ни пука! Ни одной живой душе. И неживой тоже.

— Да ты чо, Базилевс! Могила! Саркофаг. Пещера Лейхтвейса… Слушай! Так это что выходит, я ему больше не должен ни шиша?..

И Витькина рожа при этом просияла как солнце в июньском зените.

Я был бы не я, если б не упустил возможность пригасить сияние:

— Да как сказать…

— А чего — как сказать? — он насторожился.

— Ну, я ведь тебя от долга освободил?

— М-м… Предположим. И что?

— И предполагать нечего. Освободил. Стало быть, ты теперь должен мне. Ну, по дружбе я тебе, конечно, скидку сделаю… н-ну, процентов пять. Годится?

Говоря это, я с трудом удерживался от смеха, видя, как ярко-солнечный небосвод стремительно затягивается тревожной серой хмарью.

— То есть… Постой. Чего, серьезно, что ли⁈

Ну, тут я не выдержал, заржал в голос:

— Витек! Ты бы видел свою физию в этот момент!..

— А ну тебя!..

— Ладно, ладно. Будем считать, это аванс за первое апреля. Обещаю первого апреля не разыгрывать…

В замечательном настроении я помчался на свидание, и увидел, что Лена уже на месте.

— Леночка, извини! Дела!

— Дела у меня, а тебя пока еще делишки…

И поведала о событиях на медосмотре.

— … Гинеколог женщина, пожилая, такая. Видимо, опыт еще тот. Шутить изволит: как к вам обращаться, мадам или мадемуазель?.. Ну, я говорю, пока мадемуазель… Она говорит: тогда требуйте от вашего ухажера, чтобы скорее сделал вас своей мадам, если не хотите под венец колобком идти… Что-то я радости на лице не вижу, ухажер?

— У меня радость внутренняя.

— Так что делать-то будем, внутренняя радость?

— А что тут делать? Готовиться. К свадьбе и нашему продолжению на планете. Ты же хочешь оставить потомство?..

Лена мечтательно вздохнула:

— Ах, Васенька! Ты знаешь, я почему-то с детства все думала о том, а какой у меня будет ребеночек… Мечтала, мечтала, и вдруг сбылось. Так внезапно!

— Родителям сказала?

Она стыдливо потупилась:

— Нет пока. Так и не решилась.

— Тогда идем?

Лена слегка оторопела:

— Прямо сейчас?

— А что тянуть?

— Вместе?

— Вместе. Теперь у тебя и меня отдельных жизней нет. Все делим на двоих.

— Да? — она самую капельку задумалась. — Ну, идем.

И мы пошли, и в облачном небе вдруг возник лазурный просвет и вечернее солнце озарило нашу дорогу неярким мягким светом.

КОНЕЦ

Друзья! У нас вышла новая книга, читайте прямо сейчас! И конечно же в жанре НАЗАД В СССР!

Вражеский дрон оборвал жизнь. Мое сознание перенеслось в 1982 г. Я солдат-срочник взвода вожатых караульных собак. Мой пёс меня не признает, а деды пытаются подмять: https://author.today/work/391279