Судоверфь на Арбате

Стеклоочистители, легонько поскрипывая, едва справлялись с упорно осаждавшими ветровое стекло потоками дождя. Дорога даже в такую погоду не теряла своей прелести. Хвойные леса сменялись большими полями, мелькали автобусные остановки, от которых тянулись тропки к мокрым до черноты домам деревень, белыми клавишами пробегали столбики перил шоссейных мостов. Старая Русская земля — Тверская, Псковская губернии, голубые указатели: «Нелидово», «Торопец», «Западная Двина».

— Ну и дождь! Так ведь и знал, — с каким-то мстительным удовлетворением сказал Саша, — всегда в отпуске попадаю в такую погоду… Неужели вы каждый год ездили сюда, чтобы вот так мокнуть?

— Не все же время лило, — вяло оправдывался я, поскольку в какой-то степени нес ответственность за генеральное направление нашего маршрута, — иногда бывало солнце.

Неделю назад мы с моим старым другом Сашкой, сейчас уже лысоватым Александром Викторовичем, обсуждали маршрут летнего отпуска. Перелистали все карты, атласы, путеводители, но к единому мнению прийти не могли.

Пересмотрели уже десятки вариантов путешествия: то оказывались на суровой северной Мологе, проплывали мимо заброшенных потемневших деревень, то резвились на веселом песочке средней Оки. Поднимались по извилистому серпантину дороги к Яблоньскому перевалу, стремительно скатывались с Карпатских гор и оказывались с удочками в нижнем течении Волги. Нас призывали к тихому, надежному отдыху то тенистые аллейки старых парков городков Прибалтики, то теплые темные ночи с фосфоресцирующим морем и нависшим над самым парапетом набережной загадочно мерцающим ресторанчиком… Как-то гуляли мы в старинном подмосковном парке и в сотый раз решали, куда же нам поехать.

Яркое солнце золотило кору сосен. В воздухе был растворен такой аромат свежей зелени, чистоты, сухих сосновых иголок, что захватывало дух. Под ногами тихо поскрипывал песок дорожки.

— Сашка!

— Ну чего ты кричишь?

— Мы едем в Подборовье, на Чудское озеро!

— Постой, постой… Это в Псковской области, где вы с Александром Сергеевичем были в экспедиции?

— Ну конечно. Это самое красивое место на земле.

— Хорошо, а что мы там будем делать? Грибы хоть есть?

— Есть, конечно! Полно — и белые и всякие…

— Ага, а то ведь за сыроежками на Псковщину как-то нелогично… А как рыбалка? На спиннинг берет?

— Еще как! И лещ и судак, — соврал я, поскольку никогда в жизни не ловил рыбу.

— Почему ты вдруг вспомнил про Подборовье?

В самом деле — почему? И тут я понял, что сосны, песок, опавшая хвоя и утреннее солнце вызвали каким-то непостижимым образом давние воспоминания.

Встречный КамАЗ с ревом обрушил на «Москвич», кажется, целую цистерну воды, и лобовое стекло на мгновение закрыла белесая пелена.

— Ладно вы, — не унимался Сашка, — но Александр Сергеевич! Кто его заставлял? Я даже не о погоде говорю — вообще, набрать полтора десятка ребят, уехать в свой отпуск в эту глушь, раскопки какие-то делать… Кстати, вы что-нибудь тогда откопали?

— Как будто не знаешь — читал ведь!

— Ну конечно, конечно. Я так спросил: щит там, или меч, или еще что?

— Да нет же! Задача наша была совсем другой… Край этот в древние времена покрывали сплошные непроходимые леса, а основными путями были реки. Летом двигались на челнах и ушкуях, а зимой — по льду. Вот мы должны были на байдарках пройти по тем рекам, которые наиболее вероятно соединяли Новгород с Псковом, как сейчас говорится, транспортной магистралью, ну и, конечно, найти доказательства, что этими путями пользовались наши предки в XIII веке, когда Александр Невский выиграл знаменитое Ледовое побоище… Слушай, Саша, давай колесо посмотрим — что-то влево тянет.

— Давай. Вон прямо площадка отдыха. Кроме того, пора сменяться, дальше поведу я.

Дождь как будто бы стал поменьше. Я незаметно задремал, наглухо примотанный ремнем безопасности к правому креслу, и вдруг ясно увидел залитый солнцем Новгород, моих друзей — тогда еще школьников, наши старые байдарки и Александра Сергеевича в неизменной тельняшке с закатанными рукавами и фотоаппаратом.

Новгород был залит утренним солнцем. В легкой дымке рисовались софийские купола да флюгера на башнях Детинца — Новгородского кремля. Костя Соколов куда-то исчез, а через полчаса прикатил на грузовике, который подбросил все наше барахло на самый берег Волхова. Вообще у Кости это здорово получалось — я ему просто завидовал. Так, по-свойски подойдет:

— Шеф, за пару рубликов нас к Волхову подбрось, а?

И пожилой водитель, который Косте не то что в отцы — в деды сгодился бы, с уважением на Костю поглядит да еще закурить предложит.

Но Костя не курил. С младых, как говорится, ногтей занимался он спортом: и парусом, и борьбой, и в боксе знал толк. В нашей группе был он физоргом, хотя охотно выполнял и различные хозяйственные поручения, например связанные с поиском транспорта, без которого не справиться с многочисленным экспедиционным имуществом.

Уже собрали и даже загрузили байдарки, и тут выяснилось, что отходить мы не можем. Дело в том, что ленинградские кинематографисты, прознав о нашем путешествии, загорелись заснять все его этапы в наиболее драматических ситуациях. Первый сюжет такой: группа отважных московских школьников во главе со старым «волком» древних водных путей отправляется в неизведанные дали, овеянные седой стариной. Впереди их ждут трудности, которые они, естественно, успешно преодолеют. А сейчас будущие герои на своих утлых, но надежных суденышках проходят мимо башен и стен старинного города.

Через час-полтора наконец появился тонконогий, в длинных шортах оператор по фамилии Глясс. Он на ходу выпрыгнул из резвого «газика», надел темные очки, сложил руки перед глазами домиком и потребовал, чтобы мы, не теряя ни минуты, отходили от берега. Когда все уже сидели в байдарках, слегка подгребая, чтобы не сносило течением, Глясс погрустнел, посмотрел зачем-то на солнце, окончательно расстроился и, опустив плечи, направился к своему «газику», приговаривая, что все это никуда не годится.

Пришлось снова вылезти на берег. Оказалось, что экипажи в байдарках сформированы неверно. Тут надо сказать, что Александр Сергеевич с нашей учительницей истории, археологом Евгенией Владимировной, готовя группу к напряженной полуторамесячной экспедиции, долго ломали головы, создавая Экипажи, в которых учитывались бы физические способности ребят, их техника гребли и выносливость, наконец, просто психологическая совместимость.

— Где это видано?! — кричал возмущенный оператор. — Я ведь снимаю на ценную цветную пленку! А вон та девочка, нет, нет — вон та, в оранжевой майке, сидит в лодке зеленого цвета. Нет, товарищи, это — без-вку-си-ца!

Цвет ему, тонконогому, не нравился. Всем желающим было предложено сложить руки перед глазами домиком и на личном примере убедиться, какая это безвкусица. Я тоже смотрел.

Александр Сергеевич стоял в стороне и саркастически улыбался:

— Ну, други мои, по коням — мы уже потеряли полдня. Альберт Анатольевич, рассадите ребят в соответствии в цветовой гаммой. Сегодня мы сделаем для вас исключение.

Через некоторое время было сформировано необходимое цветовое пятно, мы дружно взялись за весла, солнце заиграло наконец на наших мужественных лицах, и мы тронулись вверх по Волхову к Ильмень-озеру.

Глясс тем временем вскочил в свой «газик», прицелился объективом, опять огорчился, махнул рукой, лягнул шофера, «газик» рванул с места и запрыгал по берегу древнего Волхова, то обгоняя, то отставая, а желчный оператор в длинных шортах, вцепившись побелевшей рукой в борт автомобиля, фиксировал для потомков первые сотни метров нашего беспримерного пути. Наконец Глясс лягнул шофера вторично, и автомобиль, подпрыгнув на ухабе, исчез в облаке пыли. Я облегченно вздохнул, почувствовав, что все это время меня не оставляла какая-то скованность и напряженность — мы не изучали систему Станиславского.

Но радость эта оказалась преждевременной: навстречу неслась мощная моторка, на носу которой, уцепившись длинной волосатой ногой за комингс[1], скрючившись, укрепился Глясс, сжимая твердой рукой кинокамеру с цветной пленкой. Пронесшись сквозь редкий строй байдарок, лодка развернулась, и недовольный оператор заснял нас сначала на фоне Детинца, а затем — белоснежных арок торговой стороны.

На прощание моторка сделала «поворот на пятке» перед носом головной байдарки, загрузив при этом в нее изрядную порцию воды. Вот тут-то мы смутно стали догадываться, а в последующие трудные и напряженные дни поняли, что Глясс нас «сгляссил».

Солнце активно укрепляло наш пока еще хилый загар. Новгород остался позади. Все чаще ветер доносил запахи большого водоема — впереди Ильмень.

Остановились около Юрьева монастыря. В свое время он перекрывал путь недругам Господина Великого Новгорода со стороны Ильменя. С высоты монастырской кручи открывался вид на озеро. Александр Сергеевич повел ребят осматривать монастырь, а заодно выяснить, как волна.

На самой высокой точке Александр Сергеевич извлек из кожаного чехла старинную медную подзорную трубу, растянул ее колена и припал к окуляру. Мы благоговейно ждали. В этот момент он напоминал капитана пиратского брига: сутуловатая фигура в тельняшке, загорелые крепкие руки, голова повязана красной косынкой, над орлиным носом аскетического лица тускло поблескивает медью подзорная труба. Общее впечатление несколько портили полукеды фирмы «Красный треугольник», никак не напоминавшие пиратские ботфорты, да и висевший на шее фотоаппарат, с которым Александр Сергеевич никогда не расставался.

— Ну как… там? — робко спросил командир группы Слава Попов.

Выяснилось, что озеро бурное и для байдарок в такой хоть и солнечный, но ветреный день совершенно непреодолимое. Александр Сергеевич дал возможность всем убедиться в этом прискорбном факте.

В помутневшем окуляре на многие сотни метров видны были прижатые ветром к поверхности воды тростинки да переливающиеся под ярким солнцем белые барашки волн. Примерно в километре то исчезал, то появлялся снова сероватый корпус пассажирского парохода. Дым из его трубы черными клочковатыми облачками сразу же сдувало в сторону и рассеивало ветром. Последним старый оптический прибор взял Слава. Он долго изучал озеро, затем убежденно заявил:

— Александр Сергеевич, по-моему, идти вполне можно. Я рассчитал длину волны. Байдарка будет только плавно подниматься и опускаться, при этом ее корпус не получит никаких повреждений и она не будет затоплена. Правильно?

— Правильно-то оно правильно! Но вы рассчитывали длину волны на глубине, а Ильмень — озеро во многих местах мелкое. В лоции сказано: «Озеро бурное, с трехмерной волной, для пароходства весьма опасное». Вы знаете, что такое трехмерная волна?

Что такое трехмерная волна, знал только Костя Соколов. Он был опытным яхтсменом.

— Нет, Слава, в такую погоду я в озеро на наших посудинах не сунулся бы: трехмерная волна — штука серьезная. Она рождается на мелководье, когда рельеф дна начинает здорово влиять на движение волн. Для байдарок это не по силам. Смотрите, как пароходик мотает.

— Что же мы будем делать? Ведь такая погода может стоять сутками! Александр Сергеевич, так мы выйдем из нашего графика, — не унимался Слава. — Что мы скажем ребятам, которые с нетерпением ожидают нас внизу?

— Вы знаете, Слава, есть один выход. Но для этого надо иметь большое мужество.

— Александр Сергеевич! — закричали Слава с Костей. Я тоже присоединился к ним, доказывая, что чего-чего, а мужества нам не занимать.

— Вот в чем состоит мой план, — продолжал Александр Сергеевич, — необходимо сейчас поставить лагерь, пораньше лечь спать, а подняться, как начнет светать, часа в два-три. При такой погоде, как сегодня, ночи обычно безветренные, а дневная волна к этому времени в основном успокаивается. Сейчас, в июле, здесь почти не темнеет. Кстати, мне удалось вчера поздно вечером побродить по Торговой стороне города — так что убедился в этом воочию, как говорится. А как красиво это время! Уверяю вас, только в полном одиночестве белой северной ночи я понял, что эта часть города — самое ценное, самое волнующее, подлинная эпоха расцвета Новгорода. Совершенно по-новому увидел я церкви Спаса Преображения и Федора Стратилата… Однако я отвлекся. Как, Слава, принимаем такое решение?

— Идти-то надо. Ну что ж, попробуем. Мне, честно говоря, и самому озеро не нравится, но просто я боюсь, что иначе мы здесь застрянем.

Группа приняла решение о ночном переходе Ильменя без возражений. К тому же выяснилось, что вокруг полно белых грибов, и вот уже над костром забулькала грибная похлебка.

Коля и Филимон Мадленский под руководством Маши варят ее по всем правилам. Однако проходит час-другой, но дежурные конфузливо пробуют свое варево и не решаются предложить его группе.

— Еще не готово, — авторитетно сообщает Коля, морщась и вытирая ложку, — и нечего стоять у костра, занялись бы своими делами!

— Ты не темни, — требует Соколов. — Марья, дай сюда ложку!

— Не давай, Машка, не давай!

— Господи, горечь какая! — отплевывается Костя, отвоевав наконец ложку.

Дежурные молчат. Все по очереди пробуют похлебку и убеждаются в правоте Костиных слов.

— Просто еще недоварились, — объясняет Филимон.

— Ребята, а что за грибы вы собирали? — спросил Александр Сергеевич.

— Белые, да вот еще один лежит, забыли в суп бросить.

— Какой же это белый? С ума сошли! Это же сатанинский гриб.

— Так ведь похож…

— Конечно, похож, только снизу розовый — смотреть надо! Так мы дальше Новгорода не отъедем. Кто у нас за медицину отвечает? Алена? Дайте-ка дежурным все необходимое — напробовались они, и Соколову тоже.

На ужин была манная каша.

И вот уже байдарки выскальзывают на серую упругую поверхность Ильменя. Неподвижно стоят тростники. Полное безветрие, но длинная ленивая волна идет навстречу. Постепенно горизонт расширяется далеко на юг и восток — мы движемся пока в видимости северо-западного берега озера.

«Шлеп-шлеп» — и легкие водовороты на поверхности от весел. По прогнозам Александра Сергеевича, часа в четыре должно взойти солнце, но вместо этого вначале появляется серая дымка, которая начинает сгущаться и через некоторое время приобретает явный темно-синий оттенок. Такого же цвета становится вода.

«Шлеп-шлеп» — руки устали держать отяжелевшее весло. Всюду вода и небо. Только справа все удаляется тоненькая полоска камышей. Сухих берегов, по сути дела, нет. Вчера у костра Александр Сергеевич усмирял энтузиазм группы чтением лоции. Сейчас мы знаем, что объем Ильменя колеблется от одного до двенадцати с половиной кубических километров, а это неизбежно сказывается на зыбкости самого понятия «берег», поэтому даже на подробных картах его линия порой отмечена пунктиром.

«Шлеп-шлеп, кап-кап» — этого еще не хватало. Уже часов девять утра. Небо сплошь серое. Это надолго. Вот почему не поднимается даже слабенький ветерок. Серая вода и серое небо слились воедино. Кажется, что под байдаркой бездонная пропасть, заполненная темным илом. А то вдруг представишь, как сейчас какая-нибудь невиданная рыба с разгону ударит в слабое днище байдарки, и тогда даже на берег не выплывешь — нет берега, и все тут, одни камыши. А дождь течет себе за воротник старенькой ковбойки между лопаток, да так, что под тобой уже целая лужа.

Александр Сергеевич возвышается впереди. Волосы на голове стянуты красной косынкой, тоже совсем мокрой. Тельняшка с закатанными рукавами. Время от времени он достает планшетку и с помощью карты и компаса пытается определить наше местоположение. В эти короткие минуты отдыха байдарки собираются «в пакет», то есть швартуются борт к борту и плавно покачиваются под моросящим дождем.

— Через два-три километра, похоже, будет настоящий берег, — говорит Александр Сергеевич, — наверное, там и придется заночевать. Более подходящего места до самой Шелони не предвидится.

До Шелони еще далеко. Эта река открывала водный путь, которым, по мнению ученых, наши далекие предки ходили из Новгорода в Псков. Нам предстояло пройти по нему до Чудского озера, совершить два волока из бассейнов одних рек в другие. Найти следы древних поселений, битв и всего прочего, что могло бы указать на то, что во времена Александра Невского здесь путешествовали древние славяне.

— Земля! — этот извечный клич всех морских скитальцев издал зоркий Коля.

Впереди справа — небольшая песчаная коса. Со всех сторон ее обступили заросли тростника. Байдарки наплывают на песок. Оказывается, это небольшой остров, шириной два-три десятка метров. За ним, сколько хватает глаз, тянутся камыши. Серое небо, прервав на время свою деятельность, вновь орошает нас с прежней щедростью.

Александр Сергеевич внимательно рассматривает в зрительную трубу окрестные тростники. Удивительно безрадостная картина.

— Так. Придется ночевать здесь. Слава, поручите троим ребятам ставить палатки, а остальным собирать плавник. Леса, как видите, здесь нет.

— Александр Сергеевич, неужели мы здесь остановимся? Тут сыро, да и промокли все основательно. Вон у Татьяны какой кислый вид. Даже костер человеческий не сделаешь — едва хватит дров чай вскипятить.

— И все-таки нам придется остановиться именно здесь, хотя, откровенно говоря, мне это тоже очень не нравится… Сегодня первый день пути, ребята не втянулись, изрядно устали, а завтра нам надо сделать бросок до устья Шелони. Да и встали-то сегодня в два часа ночи. Что ж делать, придется остаться здесь.

Когда вышли на берег, каждый почувствовал и руки, и спину, и плечи. В байдарках булькала дождевая вода. Натянутые на веслах палатки тут же намокли. Но под ногами все-таки была твердая земля.

Слава с Костей пытались зажечь мокрый плавник, но минут через двадцать сообщили, что сегодня костра, пожалуй, не будет, да он, видно, здесь и не нужен. Остальная часть группы имела на сей счет особое мнение, дискуссия обещала быть содержательной и бурной, но тут вдруг весело затрещали ярко вспыхнувшие щепки плавника. Вокруг стало как-то сразу темнее. Александр Сергеевич поднялся от разведенного огня.

— Долго нам пришлось бы ждать вашего костра, Слава, — сказал он.

— Конечно, вы старший инструктор по туризму, — обиделся тот.

— Вы еще скажете, что я такое слово знаю, да? — рассмеялся Александр Сергеевич. — Просто надо расколоть дощечки плавника вдоль, а древесина внутри всегда сухая.

Дежурные быстро приспособили ведра. Вся группа собралась вокруг костра. Стояли и молча смотрели на огонь. От одежды шел пар. Костя снял куртку, остался в одной майке и, картинно поигрывая мускулатурой, раскалывал вдоль дощечки плавника. Около огня дождь почему-то почти не чувствовался.

— Костя, экономьте топливо, нам еще надо будет приготовить завтрак.

— А я думаю сейчас наколоть побольше, спрятать под одну из перевернутых байдарок, чтобы завтра не возиться.

— Александр Сергеевич, когда мы завтра встаем?

— Я вижу, Маша, вам не терпится опять повторить ночное плавание по Ильменю? Завтра придется встать рано…

Да, не так я представлял себе наш бивак. Мне виделся высокий песчаный берег, могучие сосны, нагретая за день трава. Теплая ночь, неяркие звезды. А тут стоишь как на тарелочке, даже сесть не на что. Вот дежурные раздают какое-то варево в горячих мисках, а куда девать их. Можно, конечно, поставить на песок, но есть придется на корточках — неудобно. Можно так: спрятать ладонь в рукав, тогда не горячо, но как держать миску, ложку и хлеб? Александр Сергеевич смастерил себе из плавника что-то вроде табуретки, поставил миску на колени, и все у него удобно так, прочно получается. Вот действительно — опыт старого туриста.

Несмотря на усталость, никак невозможно уснуть. Слышу, как Александр Сергеевич ходит по нашему мокрому лагерю. Вот остановился, опять пошел.

— Что Александр Сергеевич не спит? — неожиданно из темноты палатки раздался голос Славы. — Дождь опять припустил, а он все ходит.

— А ты-то сам?

— Не пойму, почему-то не спится. Пойдем спросим у него, в чем дело.

Из палатки, в которой мы уже пригрелись, очень не хотелось вылезать под дождь, но любопытство взяло верх. Александр Сергеевич, заметив нас, удивленно поднял брови:

— А вы что не спите?

— Мы хотели задать этот вопрос вам. Вроде бы вас что-то беспокоит?

— Да, Слава, вы правы. Я не хотел об этом говорить за ужином — все здорово устали. Понимаете, атмосферное давление резко упало, ожидается сильный циклон со всеми вытекающими последствиями. Сегодняшний дождь — прелюдия.

— А что же мы будем делать? Сидеть на этом островке, пережидать непогоду? Ведь, я так понимаю, будет опять сильный ветер и волны.

— Слава, вы помните, где собирали плавник? — неожиданно спросил Александр Сергеевич.

— Конечно. Особенно много его было около той крайней палатки, на самом высоком месте островка.

— А вы понимаете, что его туда забросили волны?

Вот теперь мне стало по-настоящему неуютно. Я представил себе холодные валы, которые с глухим шипением подползают к палаткам, вот уже смыта растяжка, вот первая волна перекатилась через островок, за ней вторая…

— Думаю, до утра сильного ветра не будет, — продолжал Александр Сергеевич, — хотя кто его знает, погода здесь очень неустойчивая. Встанем пораньше — и единым духом до устья Шелони. Осталось километров пятнадцать, если, конечно, верить карте. Берега тут — сами знаете — путешествуют… А сейчас быстро спать. Я тоже устал.

Природа как бы застыла: тихое озеро, белесое темное небо, холодный спокойный воздух, но во всем чувствовалось какое-то напряжение.

Снились мне серые холодные волны с пузырчатыми пенными каемками. Дождь постепенно затих, но с озера, плескавшегося рядом, тянуло такой холодной сыростью, что казалось: нет на свете ни солнечных пляжей, ни душистых прогретых сеновалов, ни батарей центрального отопления.

Меня разбудили совершенно отчетливый плеск волн и треск горящих дров. Сразу вспомнились вечерние тревоги. По озеру гуляла средняя зыбь. Небо хмурилось, но дождя не было. Александр Сергеевич возился у костра. Из палатки девочек высунулась сонная Алена.

— Александр Сергеевич, — удивленно спросила она, — а зачем вы костер перенесли к самой воде?

Тут я увидел, что не только костер, но и палатки, и мокрые перевернутые байдарки — все как-то приблизилось к берегу.

— Это начинается прилив, Алена. Вставайте быстрей, скоро здесь будет дно моря.

— Нет, правда, Александр Сергеевич?!

— Это нагонные явления. Ветер как бы оттаскивает воду от одного края озера к другому. Случается еще перекос водного зеркала из-за разности давления на его поверхности.

— А что происходит сейчас?

— Видимо, мы попали в зону довольно сильного циклона, поэтому желательно поскорее отойти от нашего зыбкого пристанища.

Последнее сообщение заметно ускорило процедуры подъема, завтрака и подготовки в путь. По озеру уже ходили вполне ощутимые волны. Александр Сергеевич проинструктировал, как надо садиться в байдарки, на каком расстоянии держаться друг от друга во время движения. Для посадки требовалось развернуть байдарку носом к волне, подождать, когда подойдет не очень крупная, и в этот момент передний гребец должен вскочить на свое место. Второй, придерживая байдарку, заводит ее поглубже. Теперь надо прыгнуть в нее, пока очередная волна не накрыла лодку.

Посадка в целом закончилась удачно, если не считать вынужденного купания Маши. Длинноногий Коля упрямо заводил байдарку поглубже, а вот как быть маленькой Маше? В самый нужный, по его мнению, момент Коля приказал:

— Прыгай!

Маша стояла по колено в воде, но замешкалась, а следующая волна вырвала у нее байдарку из рук и залила по уши. Свое негодование в адрес капитана Маша выразила тут же, но из воды раздалось лишь легкое бульканье. Пришлось начинать все сначала. Маша сидела мокрая и злая. Коля рылся в рюкзаке — искал своему матросу сухой свитер. Ветер усиливался. Александр Сергеевич, покачиваясь в байдарке, заметно нервничал. И тут раздался возглас Кости:

— Тонем!

Его байдарка развернулась и на гребне попутной волны выбросилась на мелководье. Остальные последовали ее примеру. Не достигая самого берега, задний гребец выскакивал и ловил байдарку, не давая ей проскрести днищем по песку.

Из Костиной байдарки летели вещи: рюкзаки, полиэтиленовые мешочки с крупой, палатка. Быстро перевернули лодку.

Александр Сергеевич, встав на колени, осмотрел оболочку.

— Так и есть, — почти удовлетворенно сказал он, — вы неаккуратно садились в байдарку на волне.

— Александр Сергеевич, ведь ни разу же нигде не чиркнул по дну!

— А это тогда откуда? — Александр Сергеевич показал маленький разрез между вторым и третьим шпангоутами.

Пришлось вновь раздувать погасший костер и головешкой с тлеющими углями сушить поврежденный участок, а затем накладывать заплату.

— На ракушку напоролись, — предположил Александр Сергеевич, — а для такой изношенной оболочки этого вполне достаточно.

Над озером рваными рядами проносятся тучи разных оттенков серого цвета. Некоторые из них кажутся светлыми на фоне более отдаленных. Передние, расплывшись чернильными пятнами, почти касаются сизыми брюхами поверхности озера. Байдарки то взлетают на гребень, то медленно сползают с обратного ската волны. Вначале исчезает корпус, затем плечи и головы гребцов, а потом видны только кончики лопастей весел…

И вдруг байдарка соседа резко взмывает почти над головой в шуме рассекаемой волны.

У самого устья Шелони ветер усилился, налетевший шквал почти прижал байдарки к тростникам. Огромные пенные валы, разгулявшиеся на просторе озера, несли небольшой наш флот вверх по реке, в нижнем своем течении еще весьма широкой.

Вскоре прошли Шимск.

Александр Сергеевич выбрал наконец место ночлега. После унылых тростников крутой песчаный откос, поросший старыми соснами, показался настоящим раем. Даже здесь слегка покачивало, болели руки и плечи, но и байдарки, и все многочисленное имущество легко забросили на высокий берег.

Как приятно осознавать, что позади десятки километров шквалистого, неприветливого Ильменя, однообразного озерного плавания — машешь веслами, а кажется, что не двигаешься с места. Зато впереди веселые речки, и хоть пока против течения — справимся.

Палатки уже расставлены живописной стайкой. Их старенький брезент защищен от непогоды могучими кронами вековых сосен. Рядом песчаная дорога, а за ней молодой сосновый лесочек, откуда девочки принесли целое ведро настоящих маслят. Вон сидят чистят. Над костром многообещающе поднимаются запахи тушенки и всякой прочей снеди. Костя притащил из леса сухую, вывороченную, видимо, зимой с корнем, средней величины сосну, и сейчас они с Филимоном конструируют что-то вроде большой скамьи.

Небо на западе заметно посветлело, изредка сквозь бледные тучи пробивалось голубое. На восток грядой уходили тяжелые синевато-серые тучи. На их фоне странно белели два-три небольших облачка. Грандиозная картина какой-то сложной погодной перестройки, по-видимому, в нашу пользу.

Александр Сергеевич закрылся в своей палатке. Он сейчас наверняка заполняет страницы путевого журнала. Такая у него привычка — отмечать все события минувшего дня. А ведь вчера на островке, готовом в любую минуту уйти под воду, такой возможности не было. Значит, надо писать и за тот день.

Вскоре палатка раскрылась, и Александр Сергеевич радостно объявил:

— Друзья, барометр ползет вверх! — и вдруг спохватился: — Только тихо, не спугните…

Тут я должен сказать, что раньше в метеорологии мы разбирались слабо. Нельзя также утверждать, что в экспедиции мы детально изучили причины и характер тонкостей тех или иных атмосферных явлений — этого до сих пор не смог сделать даже Гидрометцентр, однако от интонации, с которой Александр Сергеевич сообщал нам о каком-нибудь изменении в природе, наше настроение опускалось или поднималось, подобно стрелке корабельного барометра-анероида, тускло сиявшего начищенной медью в глубине его палатки.

Вообще любовь Александра Сергеевича к изучению и предсказанию погоды можно считать его второй страстью. Первая — это, конечно, байдарочные походы. Увлечения эти связаны, но погода интересовала Александра Сергеевича в любое время года, выдавая в нем коренного москвича. Впервые такую особенность москвичей подметил и описал абхазский мальчик, приехавший в столицу сдавать экзамены в институт и оставшийся затем в Москве, как он уверяет, для изучения некой странной, необъяснимой тяги москвичей к предсказанию погоды.

Этот мальчик вырос, закончил институт и сделался известным писателем, которого очень любил Александр Сергеевич. Имя его — Фазиль Искандер. Мне кажется, что, если бы им удалось встретиться за чашкой чая, Александр Сергеевич смог бы удовлетворить здоровое любопытство молодого горца. Во всяком случае, за длительную палаточную жизнь мы не раз слышали предсказания погоды, порой даже на несколько суток вперед, зачастую сбывающиеся полностью.

Были у нас и свои приметы: если Александр Сергеевич напевал арию мадам Баттерфляй, то ожидалась хорошая погода. Но нередко Александр Сергеевич зловещим голосом сообщал о наличии, например, конвективной облачности. Мы смотрели наверх: облака как облака. Чаще всего замечания такого рода Александр Сергеевич делал утром, когда необходимо было срочно собраться и выйти на воду:

— Друзья мои, ветер заходит на запад, барометр падает, поэтому надо сегодня пройти побольше.

И мы знали, что завтра утром нос из палатки не высунешь.

Как-то в походе произошел такой случай. Однажды Александр Сергеевич увидел, как он выразился, «два ложных солнца». Впереди райцентр Ляды. Там намечались кино и банька. И вдруг — эти солнца. По мне что — хоть десять, но Александр Сергеевич терпеливо объяснил, что это явление природы — оно называется «гало» — неизбежный предвестник плохой погоды.

Невозможно думать о холоде, дожде, когда перед тобой серебрится на солнце река, а ты лежишь на теплом песочке. Наполовину вытянутая на берег байдарка терпеливо ждет, когда ты твердой рукой направишь ее в струю и замелькают справа и слева рощицы, песчаные отмели, стада коров, мызы…

Действительно, вверх и вниз от солнца шел такой световой столб, который оканчивался яркими пятнами, как будто на небе одно над другим висели три солнечных диска.

В этот день прошли около пятидесяти километров — своеобразный рекорд — и расположились на ночлег немного выше Ляд. На следующий день утром стояла прекрасная погода, лишь горизонт заволокло легкой дымкой. Слава весело поглядывал на Александра Сергеевича и как бы невзначай покашливал. Но тот оставался невозмутимым. Вышли, преодолели небольшой порог перед Лядами и остановились около моста. Дежурные пошли подкупить хлеба. Вот тут-то все и началось. Полило так, что отказались от идеи поставить лагерь на берегу, а послали Костю договариваться с районными властями и в конечном счете провели пару дней в гостеприимном поселке, в помещении местной начальной школы возле круглой голландской печи…

Напряженная работа в экспедиции требовала строгой организации. Поэтому у каждого из нас было свое дело. Кто был физоргом, кто фотографом, кто ремонтным мастером. Слава, например, был командиром группы, а я радистом. Тогда наша промышленность еще не освоила массовый выпуск удобных переносных транзисторных приемников, и приходилось из деталей, в основном приобретаемых возле магазина «Пионер» за сходную цену у сомнительного вида граждан, собирать для похода аппараты по схемам, напечатанным в журнале «Радио». Так вот в мои обязанности входило обеспечивать бесперебойное поступление свежих новостей как о жатве, происходящей, как всегда, в сложных погодных условиях, так и об этих самых условиях.

Нельзя сказать, что мы очень-то доверяли метеосводкам, но на душе все же было спокойнее. Александр Сергеевич относился к нашему «ящику» скептически: как оттого, что он почти не работал, так и оттого, что погода почти всегда отличалась от предсказанной.

С этим приемником прямо беда. Он работал превосходно только в Москве, но стоило ему оказаться на природе, как от него слова не добьешься. Сколько было положено сил, чтобы при колеблющемся свете костра припаять оторвавшийся проводник с помощью нагретого в углях гвоздя. А однажды после такой экзекуции приемник заговорил, только на иностранном языке. Филимон предположил, что причина столь странного поведения нашего радиоаппарата в том, что при его сборке использовались радиодетали, извлеченные из распотрошенного довоенного приемника фирмы «Телефункен». Но зато сколько было радости, когда в лесу, среди непроходимых болот и зарослей, раздавалось тиканье часов, а затем знакомый с детства голос:

— Говорит Москва. Московское время девятнадцать часов. Передаем последние известия.

Тут уж вся группа собиралась у фанерного ящика. Александр Сергеевич слушал сводку погоды, грустно смотрел то на небо, то на говорящий аппарат и недоверчиво качал головой. Коля, сидя на ближней сосне, закреплял провод антенны. В эти счастливые редкие дни слушали всё, даже хор Пятницкого.

После ужина Александр Сергеевич развернул карту, и все желающие смогли убедиться, что мы прошли весьма значительное расстояние вдоль северо-западного берега Ильменя и, подгоняемые шквалом, здорово продвинулись вверх по Шелони.

Потрескивали дрова в костре. Небо почти очистилось от облаков.

— Завтра будет хорошая погода, — сказал Александр Сергеевич.

— Это вам сказал барометр? — спросила Маша.

— Не только.

— А что вы имеете в виду?

— Ну, например, дым от костра поднимается вертикально. Это, как правило, летом свидетельство хорошей погоды, а зимой — к ясным морозным ночам. Кроме того, посмотрите, в долину реки опустился туман. И вообще, вы заметили — стало холодней?

— Конечно, я еще совершенно промочила ноги, когда шла от палатки к костру, — сказала Таня.

— Ну вот еще один признак: обильная роса к вечеру, и ветер стих, на небе ни облачка — все это к хорошей устойчивой погоде, однако ночь будет холодная.

Слава задумчиво посмотрел вниз, в долину реки, над которой клубился вечерний туман.

— Шелонь… Название-то какое — старинное, правда, Александр Сергеевич? — сказал он. — Напоминает что-то такое древнерусское…

— Вероятно, вы имеете в виду слово «шелом» — шлем, каска?

— Вот, вот — никак не мог сразу вспомнить, — обрадовался Слава.

— Вообще-то, — продолжал Александр Сергеевич, — ряд исследователей считает, что название это сродни слову «соль». Оно известно из летописей с 1217 года и звучало тогда несколько иначе: «Шолона», а в псковско-новгородских говорах наблюдается замена звуков «ш» и «с». Так что река была «Солона».

— А соль тут при чем?

— А при том, что возле Шелони, при впадении Мшаги, есть два соленых озера. Название города Сольцы на берегу Шелони тоже связано со словом «-соль». В древности здесь была налажена добыча соли, которая шла в Новгород, а может, даже в Псков.

— Ну, это если здесь окажется водный путь на Псков…

— Александр Сергеевич, — вдруг спросила Таня, — а все-таки почему мы выбрали именно этот маршрут? Река как река — таких много. Какой же это древний путь?

— Действительно, Таня, — отозвался Александр Сергеевич, — река как река. Кстати, пока ее древним водным путем никто не называет — нет доказательств.

— Даже никаких примет не видно, — поддержал Таню Слава, — я все время берега рассматривал.

— А какие же вы надеялись увидеть приметы? — поинтересовался Александр Сергеевич. — Указатели «Древний водный путь новгородцев. XIII век». Так, да?

— Ну не знаю, — обиделся Слава.

Александр Сергеевич извлек из планшетки другую, более подробную карту, такую ветхую, что места сгибов были проклеены папиросной бумагой. Вынул из карманчика полевой сумки отточенный карандаш.

— Смотрите, — указал он острием, — вот Шелонь, по которой мы с вами сейчас движемся. Вот здесь в нее впадает Ситня. Видите, вот извивается. А с этой стороны к Ситне почти вплотную подходит речка Курея, которая, в свою очередь, течет в Плюссу…

— Ну и что из этого, — сказал Костя, — мало ли таких речек встречается? Вот я был в деревне под Москвой, так там…

— Представьте, нечасто, — перебил Александр Сергеевич, — особенно если учесть, что Шелонь течет на восток, к Ильменю, а Плюсса в западном направлении, в сторону Чудского озера.

— Понятно, — сказал Костя, — где-то здесь должен быть древний волок.

— Вот видите — решение напрашивается само собой. Теперь смотрим дальше: между бассейном Плюссы и Желчой тоже есть сближение.

— Вот здесь, где Люта?

— А как раз неподалеку от устья Желчи на льду Чудского озера, по предварительным данным экспедиции Академии наук СССР, и произошло Ледовое сражение.

— Александр Сергеевич, смотрите, — закричал Костя, — здесь, на Желче, деревня Волошня! И совсем рядом с Лютой… Может, как раз здесь и был волок?.. Вы что, знали об этом?

— Знал, — улыбнулся Александр Сергеевич, — перед тем как отправиться в экспедицию, мы с ее руководителем детально изучили карту, наводили справки о реках, по которым придется идти… Но очень хорошо, что вы заметили это сами. Кстати, именно географические названия часто помогают определить, что же было в этом месте много веков назад. Существует даже такая наука — топонимика, «изучающая язык Земли». Но использовать ее методы нужно очень осторожно, вникая в каждое название и внимательно рассматривая его с разных точек зрения. Нужно тщательно учитывать языковые, географические данные, так как необоснованные исторически, чисто лингвистические попытки объяснения топонимических данных никто не считает доказательными. А вот возьмите, например, Псков — в древности он назывался Пьсков, Пльсков, Плесков. И многие поддавались соблазну произвести географическое название от «плескати», мол, и река тут рядом, и озеро. А в действительности это абсолютно исключено, потому что в русском словообразовании нет таких форм!

— А откуда же тогда это название?

— Ну это, целая история…

— Расскажите, Александр Сергеевич, — попросила Алена.

— Ну хорошо. Давайте вспомним, где зародился город.

— На углу между рекой Великой и Псковой.

— Правильно. А река Пскова, как следует из ряда источников, своего названия не меняла. Псков — один из древнейших городов не только в этом крае. В первой Псковской летописи говорится: «О Плескове граде от летописания не обретается воспомянуто, от кого создан бысть и которыми людми, токмо уведехом, яко был уже в то время, как наехали князи Рюрик с братьею из Варяг в Словяне княжити…»

— Так что же это получается, — перебила Таня, — Псков возник на месте дославянского поселения?

— Вполне возможно. Этим и объясняется как раз то, что все попытки приблизить название города к славянским языковым материалам были отвергнуты.

— А что, были еще попытки? — спросил Костя.

— Еще сколько! Например, сближали его со словом «песок» и с подобно звучащим именем болгарского города Плиска. Часть таких попыток была описана в Этимологическом словаре русского языка А. Г. Преображенского, выпущенном в начале этого века… Осталось одно — искать разгадку в «чудских» материалах. Чудью первоначально в древнейших русских летописях называли предков эстонского народа. Правда, впоследствии это название чрезвычайно обобщилось, получив широкое хождение на русском Севере для обозначения вообще угро-финских племен.

Так вот. Прежде всего необходимо, конечно, считаться с языком наиболее приближенных к этому месту племен — ведь Псков стоял на западной границе русских земель. В эстонском и финском языках река Пскова называется Пихква, что означает «смола», «липкая масса». А как раз в языке ливов, наиболее близких соседей, оно звучит так: «Пиисква» и тоже значит «смола», так что славяне могли принять это слово практически без изменений. А город Псков взял имя реки, в устье которой он возник. Это бывает часто. Любопытно, что Псков — один из немногих городов в этом крае, имеющий такое древнее дославянское происхождение названия. Но даже значительная часть славянских наименований требует разъяснений, так как их форма является на первый взгляд совершенно неясной. Вот, например, здесь, на водоразделе, — деревня Крени. Что вы можете сказать об этом слове?

— Я знаю, — оживился Костя Соколов, — здесь, наверное, ходили парусные корабли новгородцев. А ветер там боковой, и их кренило! Вот помню, шли мы раз по Клязьминскому водохранилищу на яхте звездного класса курсом крутой бейдевинд, а тут из-под моста как хватанет ветер — нас так накренило, чуть парусом на воду не положило. Я кричу: «Острее к ветру!..»

— Да подожди ты со своими яхтами, — перебила Алена, — а что, Александр Сергеевич, может, Костя прав? Может, там были какие-нибудь постоянные ветры?

— Нет, конечно! Какие же на маленькой извилистой речке или небольшом лесном озерке могут быть парусные корабли? А кругом еще непроходимые леса… Слово «крени» мы нашли в словаре Даля. Сначала нас постигла неудача: «крени — сани, дровни, салазки», так сказать, обычная деревенская утварь. Но тут же рядом — «крень». Одно значение — «полоз», ну это понятно, а второе: «крень, на Севере, — фальшкиль, или подбойный брус, подбиваемый под днище судна для переволакивания его через льдины, торосы». Вот где разгадка! Новгородцы ведь могли привезти это слово с Севера и дать название деревне, где подбивали крени к их судам.

— Я думала, что суда переволакивали на катках. Нас так по истории учили, — сказала Маша.

— А вот представьте: от деревни в сторону озера с наклоном тянется неширокая просека в лиственном лесу. Почва глинистая, в лесу сумрачно, сыро. Если под легкие новгородские ушкуи подбить крени, то они покатятся к озеру как санки. Если это так, то мы сможем убежденно говорить не только о месте волока, но и о способе переволакивания судов, технологии, так сказать.

— Теперь понятно. — Молчавший до этого времени Коля повернулся к Александру Сергеевичу: — Я вот все думал: ну зачем лезть в эту глушь, рисковать на ильменской волне, мокнуть под дождем, если можно взять карту, словари и быстренько определить: где был волок, а где его не было. Оказывается, все надо проверить.

— Вот этим-то и отличается работа нашей экспедиции от исследований тех историков, которые устанавливали места Ледового побоища в тиши кабинетов, обложившись картами, книгами, словарями! Конечно, без этого нельзя, но кто мне ответит, почему вот здесь деревня под названием Переволока, а волок здесь куда-либо принципиально исключен.

Мы все уткнулись в карту. Предположения были самые различные, порой прямо фантастические. А на месте все оказалось совсем просто.

…Три дня протаскивали байдарки между камнями. Огромная моренная гряда преградила путь реке, камни лежали так плотно и были такие огромные, что вода практически растекалась где-то в нижнем слое. Иногда лишь она с шумом вырывалась, образуя бурную стремнину, и мы облегченно вздыхали: здесь можно провести байдарки. Изнурительная многочасовая работа притупила интерес к основной цели путешествия. Вокруг полное безлюдье. Оно и понятно — что здесь делать нормальному человеку? Кончился хлеб. К вечеру показалась более или менее нормальная вода, встали на ночлег. Утром впереди, на высоком берегу, обозначились дома деревни. За хлебом послали Костю. Вскоре он вернулся и односложно произнес:

— Переволока…

А ведь мы о ней совсем забыли! Три дня мы были уверены, что сбились с пути, что не могли новгородцы проводить свои ушкуи через эти валуны. Оказывается — не сбились. Переволока стоит во главе длинного порога, через который суда переволакивали. Как все просто, когда испытаешь это на себе!

— Александр Сергеевич, а что, если мы встретим какое-нибудь непонятное название — в Москву звонить будем? — спросила Маша.

— Зачем же, я взял словарь Даля, все четыре тома.

— Так вот почему у вас такой рюкзак, — засмеялся Костя, — даже я чуть не надорвался, пока к палатке нес!

— Все это хорошо, — задумчиво сказал Слава, — но неужели не осталось каких-нибудь вещественных, что ли, следов…

— Непременно должны быть, — ответил Александр Сергеевич, — ну, скажем, курганы, городища. Как правило, они располагаются вдоль водных дорог. Городища — это крепости, контролировавшие передвижения по древним путям, а курганы находятся там, где прежде были битвы и погибало много людей либо на месте старых поселений. А селения как раз чаще всего располагались вдоль транспортной водной артерии, так же как и много позже, когда появились сухопутные дороги.

Несколько лет назад мне довелось пройти вот таким водным путем, — продолжал Александр Сергеевич, — упоминания о нем обнаружили мы в старинных русских летописях. Назывался он «Серегерский путь» и соединял озеро Селигер с Ильменем…

— Серегерский? — уточнила Таня.

— Да, именно Серегерский, — ответил Александр Сергеевич. — Дело в том, что в летописных источниках часто встречаются разные формы имени озера: Селегер, Селгер, Серьгерь, Селигирь, Серегерь… Отсюда и название древнего водного пути. В самом начале, еще на Селигере, стоит Молвотицкое городище, охранявшее исток Щеберехи, которая извилистой протокой терялась в камышах. Маршрут оказался сложнейший: пороги, завалы, комары. Река спускалась по Онежско-Валдайскому уступу с перепадом высот почти двести метров. Батый, который со своим войском пытался с помощью этого пути проникнуть к Новгороду, как сказано в летописи, «Стопы свои назад обратиша», то есть повернул с полдороги назад.

Самым трудным участком для нас оказались Ревенецкие горы, где падение воды достигало трех-пяти метров на километр. Сплошные завалы, подмытые берега… И вдруг — на самом берегу курган, разрезанный пополам оползнем. Вот это находка! Произвели зачистку слоя пепла, в котором обнаружилось множество черепков керамики, по орнаменту которой и составу глины археологи определяют время захоронений, а стало быть — как давно здесь селились люди.

…Костер догорал. Ребята сидели на бревнах, смотрели на малиновые мерцающие угли. Каждый представлял себе дикие реки северо-запада — ведь вскоре предстояло углубиться в такую же глушь. И действительно, были потом и пороги на Ситне, лавы на Плюссе, плотины на Люте, но эта ночь у костра как бы мобилизовала, морально подготовила к предстоящим трудностям.

Вдруг я почувствовал, что Слава подталкивает меня в плечо. Я обернулся и понял, что он делает мне знаки, которые нельзя истолковать иначе как: «Пойдем, надо кое-что обговорить наедине».

Мы вышли на песчаную дорогу, белеющую в северной ночи. Слава извлек ярославскую «Приму», предложил мне, затем, озираясь, раскурил сигарету и спрятал в кулак.

— Тут такое дело, — начал он серьезно, — идем, понимаешь, уже третий день, а никакой исследовательской работы. У меня созрел план. Только тайный — боюсь, Александр Сергеевич не одобрит. — Тут он понизил голос. В темноте Славино лицо озарилось оранжевым светом сигареты: — На другой стороне я обнаружил кладбище…

— Ну и что?

— Как «что» — ты же слышал сейчас. Вдоль древнего водного пути всегда должны быть курганы, а в них наши предки хоронили людей. Но кладбища ведь находятся на местах древних захоронений, как, скажем, современные города на местах старинных поселений!

Сделав это открытие, Слава тревожно посмотрел на меня, стараясь уловить, какое произвел впечатление. Я растерялся, но изо всех сил постарался придать своему лицу заинтересованное выражение — благо было достаточно темно. Слава сразу успокоился.

— Смотри, мы уже идем три дня, — удовлетворенно повторил он и продемонстрировал оттопыренные три пальца на левой руке, — а никакой работы для экспедиции. Это получается просто поход. Ну и пусть они сидят себе у костра, песни поют, грибы готовят, а мы с тобой на кладбище… Ну конечно, меч Александра Невского, вероятно, не найдем, но что-нибудь — непременно.

Я попытался его урезонить, сославшись на то, что не всегда и города строятся на месте древних поселений, взять хотя бы Ленинград, и что, может быть, это кладбище вполне современное, а значит, на нем хоронят людей в пиджаках и без мечей, а не соратников Александра Невского. Но на Славу это не возымело никакого действия.

Он так увлекся, что нарисовал картину, как утром все, проснувшись, обнаружат сваленные у костра древние кольчуги, щиты, шлемы и берестяные грамоты со схемами и описаниями водного пути.

— Пойми, — горячился Слава, — а если там тоже курган, разрезанный оползнем, тогда-то ключи от древнего водного пути у нас в кармане!

Честно говоря, блуждать ночью по кладбищу мне не очень-то хотелось, но Слава предупредил, что если я не пойду, то он отправится один и еще неизвестно, что там с ним может случиться.

В этом я не сомневался: Славка — человек очень решительный. Однако представления у него об истории и археологии весьма своеобразные.

Как-то, к ужасу шедшей с ним на одной байдарке Евгении Владимировны, он загрузил в лодку метровое чугунное распятие, которое обнаружил в траве около очередного «исторического» кладбища. По всей видимости, его выбросили за ненадобностью, но Слава уверял, что распятие представляет огромную историческую и культурную ценность. По мнению же абсолютного большинства, это была просто аляповатая чугунная поделка, выполненная массовым тиражом в начале нашего века каким-то предприимчивым халтурщиком. Слава не сдавался, доказывая, что раз у распятия, как и у Венеры Милосской, отбиты руки, значит, появление его относится к античным временам.

Евгения Владимировна пыталась вначале возражать, но командир группы, он же капитан судна, даже ухом не вел.

Жили мы со Славой в одной палатке, и стоит ли говорить, что историческая ценность ночевала вместе с нами. Ночью порой она холодила спину своим мученическим ликом или каким-нибудь иным чугунным фрагментом. Каждое утро Евгения Владимировна как бы невзначай ставила распятие за какое-нибудь дерево потолще, но Слава исправно его находил и водружал на заднюю деку байдарки. При этом она прогибалась и почти теряла плавучесть.

Находка была доставлена в Москву, где Слава безуспешно пытался сдать ее в Исторический музей, и в конце концов была вручена Славиным отцом первоклассникам на металлолом. Здесь она и сыграла свою историческую роль — 1-й «Б» занял призовое место в школе!

В конце концов я вынужден был изобразить великую радость по поводу ночного посещения кладбища, поскольку Слава внимательно заглядывал мне в глаза, пытаясь уловить тень сомнения.

— Но нам надо как следует подготовиться, — удовлетворенно сказал он, — я уже договорился с Филькой, он даст ласты…

— Зачем тебе на кладбище ласты?! Ты что, вплавь собрался?

— Не кричи. Конечно. Ведь если мы спустим ночью байдарку — все услышат. Знаешь, какой поднимется скандал?

Какой поднимется скандал, я представлял, но форсировать ночью вплавь широкую холодную Шелонь тоже не рвался, а разгуливать по кладбищу в плавках… Но Слава и тут, оказывается, все продумал.

— Я надену ласты и поплыву на спине. На грудь положу полиэтиленовый мешок с нашей одеждой, фонарем и часами.

Когда мы вернулись в лагерь, костер уже совсем погас, дежурные прятали под перевернутые байдарки посуду и прочее имущество. Слава, нарочито потягиваясь и позевывая, забрался в палатку.

Я стал надевать плавки.

— Зачем они тебе нужны? — зашипел он. — Кто тебя увидит, покойники, что ли? — Он задул свечу. — Пусть теперь все успокоятся, минут двадцать полежим — и вперед.

Проснулся я от яркого солнца, бившего прямо в глаза через легкую ткань палатки. Тени от могучих сосновых веток, колыхавшихся под ветром, рисовали на стенках всевозможные фигуры. Я полюбовался некоторое время на их игру и тут у входа в палатку увидел какие-то странные предметы, которые к тому же еще и покачивались. Я резко поднял голову — странные предметы оказались обутыми в ласты Славиными ногами, сам же их обладатель в совершенно натуральном виде мирно посапывал. На его могучей груди покачивался полиэтиленовый мешок со снаряжением.

Дежурные разводили костер.

Наш «Москвич» давно катился по псковской земле. Справа и слева — характерные для этих мест дворы за высокими заборами. Над калиткой и воротами — небольшая крыша, обитая щепой. Домики, как правило, маленькие — в два-три окна. Около домов сложены дрова, заготовленные на зиму. Вместо обычных поленниц псковичи складывают из дров «стога», по форме и размеру напоминающие обычные, из сена.

Справа на холме около деревни целая стая аистов. Один из них, самый, вероятно, любопытный, подошел к дороге, пропустил машины и, неуклюже переставляя по асфальту длинные красные ноги, перешел на другую сторону шоссе, разбежался, подпрыгнул, раза два взмахнул крыльями и спланировал на небольшое болотце у самой дороги.

Саша плавно затормозил, а я тем временем достал фотоаппарат — все-таки не каждый день удается наблюдать столько белых больших птиц. Возле машины остановилась пожилая женщина, кивнула.

— Вот, на Чудское озеро едем, — сказал Саша, — в Подборовье.

— Значит, к нам, на нашу сторону, заглянули, а то, смотрю, все больше в Прибалтику, к морю едут!

Мимо этой деревни рядом с оживленной трассой Москва — Рига проносились яркие «Жигули» и «Москвичи», обитатели которых стремились поскорее проскочить эти «сухопутные» места и расположиться наконец на песчаном пляже под ярко-желтыми дюнами, на которых шумят могучие вековые сосны.

— Вообще-то здесь озер сколько угодно, — сказала женщина, — прямо тут, рядом, и все красивые.

Она явно была патриотка псковской земли.

А места здесь и в самом деле красивые.

— Смотри, какое странное название! — показал Саша на приближающийся указатель.

Алоль. Веет от него чем-то загадочным, нездешним — как если б увидеть венецианскую гондолу на Москве-реке. Вообще-то правильное название этого поселка, как и речки, которая здесь протекает, — Ололя, и зафиксировано оно в писцовой книге Полоцкого повета еще в XVI веке. А вытекает речка из озера Алё, тоже, по-видимому, Олё — одного из самых больших в здешней местности. Интересно, что словом «ол» в Древней Руси называли любой хмельной напиток типа браги, а еще раньше — всякое питье, воду. Латыши и сейчас называют пиво «алус», так что слово-то это местное…

Дорога шла по песчаной возвышенности. Постепенно все ближе подступили сосновые леса, высокие деревья как бы сплелись над головой, образовав естественный тоннель. В машине сумрачно. Временами открывались дали, мелькали поля льна — исконно псковской культуры. И тут начались озера, тихие и заросшие, плещутся около самой дороги.

Так и мы четырнадцатилетними школьниками увидели эту неяркую, неброскую северную красоту, увидели и полюбили на всю жизнь. Случается же: живут в разных городах люди, ничего друг о друге не знают, и вдруг — встретились, и изменилась жизнь не только каждого из них, но и людей, их окружавших.

Однажды зимой в дверь большой московской коммунальной квартиры на Молчановке позвонили три раза. День был воскресный, на кухне шипели сковородки. В углу старушка Баранова вела еженедельный диспут с Федотовой о том, как платить за телефон: «по людям, али по семьям». Мужчины курили и вполголоса мирно говорили о предстоящем хоккейном матче.

Александр Сергеевич открыл дверь. На пороге стоял внушительных габаритов пожилой мужчина, забронированный в серую шинель с погонами генерал-майора. Из-под нависшей над густыми бровями папахи смотрели живые восточные глаза, а орлиный нос не уступал, а может, даже в чем-то и превосходил нос самого Александра Сергеевича. Рядом с генералом стояла курносая девушка с круглыми голубыми глазами в шапке-ушанке.

— Мне нужно видеть, понимаете ли, Александра Сергеевича, — густым голосом произнес генерал.

— К вашим услугам. Проходите, пожалуйста. — Александр Сергеевич пропустил гостей вперед.

Активные болельщики ЦСКА братья Федотовы, вежливо и радостно поздоровавшись с генералом, пожелали ему скорейшей победы их команды в сегодняшнем матче со «Спартаком». Остальные соседи просто улыбались.

Когда гости скрылись за дверями комнаты Александра Сергеевича, в кухне возникло оживление. Вообще-то к тому, что к Александру Сергеевичу часто приходят самые разные люди, соседи привыкли. Появлялись здесь члены водной секции клуба туристов — старые друзья Александра Сергеевича по байдарочным походам, — обаятельные, образованнейшие люди, правда, с некоторыми странностями, отличающими их от рядового обывателя. Приходили бывшие школьники-туристы, которых Александр Сергеевич водил в водные походы в послевоенные годы, теперь уже солидные семейные люди. Зачастили в этот дом ребята из сорок шестой школы, в которой Александр Сергеевич вел общественную работу, являвшиеся, как правило, большой галдящей стайкой, вызывая не только раздражение, но и некоторый неосознанный страх у соседок.

Но генерал! Такого еще не было…

Сколкина четыре раза прошла из кухни к рукомойнику мимо двери Александра Сергеевича, прислушиваясь к тому, что же там происходит. Елена Федоровна, не в силах усидеть в своей комнате, подошла к коммунальному телефону, что висел на стенке напротив комнаты Александра Сергеевича, и взяла трубку.

А между тем генерал прошел в комнату, снял шинель и оказался в мундире, украшенном большим набором наградных планок. Он с любопытством разглядывал заваленный бумагами огромный письменный стол, развешанные на стенах фотографии архитектурных ансамблей, пейзажи, портреты в небольших рамках, расставленные на полочках экзотические фигурки из причудливых корневищ, макеты парусников и различных туристских лодок, бронзовые подсвечники и массу всяких неожиданных вещей, казалось бы, совершенно разрозненных, но создающих особый колорит этой московской комнаты, за окном которой под ярким зимним солнцем лежали заснеженные арбатские переулки.

— Позвольте представиться, понимаете ли. Караев Георгий Николаевич, военный историк, генерал-майор в отставке, — он протянул крупную крепкую руку, — в настоящее время руковожу комплексной научно-исследовательской экспедицией Ленинградского филиала Академии наук по уточнению места Ледового побоища, да… А это, понимаете ли, наш гидролог Таня Тюлина. Она вас и нашла.

— Очень приятно, а чем я могу быть вам полезен?

— Видите ли, Александр Сергеевич, Таня обнаружила в альманахе «Туристские тропы» вашу статью о путешествии по древнему Серегерскому, понимаете ли, пути…

— Я читала ее давно, — перебила Таня, — еще когда училась на последнем курсе института.

— А когда вы кончили институт? — поинтересовался Александр Сергеевич.

— В прошлом году…

— Так вот, — продолжал Караев, — Таня показала эту статью мне, и меня очень увлекла идея попросить вас и ваших ребят принять участие в работе экспедиции.

Дело в том, что у нас есть и водолазы и аквалангисты. Различные суда и вертолеты, автомобили и вездеходы, но все это не подходит для разведки того водного пути, который помог бы доказать, что битва на льду Чудского озера была именно у острова Вороний, близ деревни Самолвы.

— А разве, Георгий Николаевич, место Ледового побоища до сих пор не известно?

— Вот в том-то и дело! Существует по крайней мере семь предположительных мест битвы. Дошло до того, понимаете ли, что современные западногерманские историки говорят, что никакого Ледового побоища не было, никто их там не бил, коли русские сами не знают, где оно произошло.

Это-то и явилось сигналом к тому, что история всемирно известной битвы нуждается в детальном изучении. В военно-исторической секции Ленинградского Дома ученых решили воспроизвести развитие битвы на льду Чудского озера и столкнулись с множеством неясностей, понимаете ли.

Мы обратились к летописям, писанным на Руси, к Ливонской рифмованной хронике. Все они сходятся на одном: битва состоялась на Чудском озере — с этим никто, разумеется, не спорит, если считать, конечно, что в XIII веке Чудским озером назывался весь водоем, включающий нынешнее Теплое и Псковское озера. Далее русская летопись гласит: «На Узмени». Тоже понятно — на самом узком месте, где сейчас Теплое озеро.

А вот потом указано: «У Воронея Камени». Куда уж точнее!

— Так в чем же проблема? — нетерпеливо перебил Александр Сергеевич.

— А в том, что нет никакого «Воронея Камени», понимаете ли. — Георгий Николаевич явно был доволен произведенным эффектом.

— Куда же он делся? Ушел под воду, как град Китеж?

— Почти угадали, — улыбнулся Георгий Николаевич, — впрочем, более детально об этом расскажет гидролог экспедиции. — И он обернулся к Тюлиной.

— Мы проанализировали природные условия Чудского озера, — начала Таня, — и пришли к интересному выводу. Оказывается, за семь веков уровень озера в юго-восточном углу повысился на два с половиной метра.

— Вот это да! А почему?

— Причин несколько. Перечислять их даже не имеет смысла, но важно, что гипотеза эта практически подтвердилась: аквалангисты обнаружили на дне остатки леса, пни, вросшие в дно. Да и местные жители помогли. Старожилы рассказали, что во времена нашествия немецких рыцарей в XV веке они спалили на острове Озолица церковь Михаила Архангела. Водолазы осмотрели указанное место и нашли там остатки фундамента, а над ними куски обгоревшего дерева…

— А в летописях нашли точную дату нападения ливонцев на Озолицу: 1459 год, — напомнил Георгий Николаевич.

— Потом мы рассчитали, как мог подняться уровень воды за 700 лет и куда делся Вороний Камень.

— И куда же?

— Его попросту размыло, он осел и опустился в озеро.

— Постойте, какой же он тогда камень и почему Вороний?

— Слово «камень» на Руси значило гора или холм, — пояснил Георгий Николаевич, — хотя состоял он в данном случае из девонского песчаника. А слово «Вороний» легенда связывает с огромным количеством птиц на месте горы. Однако скорее всего это название сродни слову «воронка». Здесь сильное течение, возникшее, по-видимому, из-за воронкообразного сужения берегов.

— Пролив, вероятно, назывался Воронка, — добавила Таня, — а отсюда название горы возле него. В Псковской области проливы часто так называют.

Георгий Николаевич достал карту:

— Вот так выглядели берега озера в XIII веке. Видите, Вороний Камень находился тогда как раз напротив устья Желчи… Так вот, Александр Сергеевич, вкратце: Александр Невский не мог полностью рассчитывать на успех. А был он талантливейшим полководцем — значит, должен был подготовить путь к отступлению, чтобы сохранить при возможном поражении оставшиеся силы. На Псков он отступать не мог: семьдесят верст по льду — добьют, стало быть, был какой-то водный путь по малым рекам. Вот если б его пройти на ваших байдарках и найти, понимаете ли, доказательства, что он существовал в XIII веке!

— Так ведь битва была в начале апреля.

— Ну и что. В это время года передвигались на санях по тем же рекам, вокруг-то тайга и болота!

Георгий Николаевич густым басом цитировал выдержки из русских летописей, из Левонской рифмованной хроники.

На улице уже давно зажглись фонари.

— Георгий Николаевич, Таня, давайте чайку!

— Только крепкого, понимаете ли. В смысле чая я вполне москвич.

— Александр Сергеевич, я все хотела спросить, — поинтересовалась Таня, — что за странные названия переулков по соседству с вами: Скатертный, Столовый, Ножевой, Хлебный? Мы так долго по ним плутали, пока нашли вас.

— А напротив вашего дома еще и Серебряный, — подхватил Георгий Николаевич.

— Все очень просто. В XVI веке в основном сформировалась планировка этого района Москвы, а значительную группу населения здесь составляли зависящие от великого князя дворцовые служащие и ремесленники — ключники, повара, конюхи, псари и многие другие.

Между Арбатом и Большой Молчановкой есть Кречетниковский переулок. По нему скоро пройдет трасса Нового Арбата. Там находился, например, Кречетный двор сокольничьего дворца. Кречетниковский переулок упирается в небольшую площадь — Собачью площадку, где, вероятно, была царская псарня. Ведь Ловчий приказ располагал большим штатом охотников. Известно, что одних псарей пеших и конных было до трехсот человек. В их обязанности входила забота «о всяких собаках, потешных, борзых, гончих и меделенских, и волкодавах». Отсюда и название, сохранившееся до наших дней.

А вот организацией продовольствия царского стола, — рассказывал Александр Сергеевич ленинградским гостям, — в конце XVI века ведало около пятисот человек. Они составляли штат Сытного дворца. Хлебопеки государева Хлебного двора проживали в Хлебном переулке, «скатертники» — заведующие дворцовым столовым бельем, жили в Скатертном, ну и так далее.

Некоторые улицы, правда, сейчас поменяли названия. Вот улица Воровского ранее была Поварской…

— Это название понятно. А ваша Молчановка тоже переименована?.

— Нет. Она названа по имени домовладельца — капитана Молчанова, который жил здесь в XVIII веке. Интересно, что на углу Большой Молчановки и Ржевского переулка, там, где сейчас школа, была церковь Николы на Курьих ножках. Она так называлась потому, что близлежащую местность царь Михаил Федорович подарил своей челяди, как он написал в грамоте: «на курьи ножки», разумея их как еду. Выражение «дать на курьи ножки» — ранний вариант более позднего «дать на чай»…

— Вот, Таня, — обратился Георгий Николаевич к Тюлиной, — сколько всего помнят топонимы даже в старом городе, который множество раз выгорал и строился заново. А ведь названия живут, не правда ли, Александр Сергеевич! Даже если улицу или переулок переименовали. Если вы примете наше предложение, понимаете ли, и отправитесь со своими ребятами на Чудское озеро — вот где у вас будет простор для поиска, вот где придется поломать голову, разгадывая смысл географических названий…

Когда Георгий Николаевич и Таня выходили от Александра Сергеевича, мрачный Сергей Баранов поздравил Караева с победой ЦСКА.

— Я вообще-то за «Спартак» болею, — пояснил Сергей.

— Да, да, понимаете ли, — рассеянно ответил Георгий Николаевич.

А дверь братьев Федотовых прогибалась от их радостного трио:

Вот так произошло знакомство двух краеведов — людей, влюбленных в историю нашей Родины. Кто знал, что спустя многие годы мы будем стремиться вновь на берега Чудского озера, вспоминать экспедицию, трудные переходы, раскопки курганов, затяжные дожди и радость первых находок — словом, все то, без чего с тех пор я не мыслю своего существования.