Судоверфь на Арбате

В начале шестидесятых годов приступили к строительству проспекта Калинина. Тогда он еще так не назывался, просто говорили — Новый Арбат. А Старый Арбат и не знал, что он старый. По нему мчались машины, шли пешеходы, и не было на нем той печати провинциально-тихой второстепенной улицы, в которую он превратился позже, когда над ним всплыли серые бетонные громады его молодого родственника.

Но пока эти многоугольные коробки можно было лишь увидеть на чертежах проектировщиков да на глянцевито-белых макетах в Музее истории и реконструкции Москвы, в который однажды отправились мы всем классом. Там на одной из фотографий красовался старинный дом, в котором жил мой друг Сашка. Подпись под фотографией сообщала, что вот именно здесь в недалеком будущем пройдет трасса Нового Арбата.

Нельзя сказать, что этот дом являл собой такое уж безобразие, которое непременно хотелось стереть с лица земли — были тут монстры и пострашнее. Наоборот, привлекало в нем что-то от уходящей старой Москвы: двухэтажное строение на высоком белокаменном фундаменте, большие окна на уровне бельэтажа, просторное деревянное крыльцо. Проходя вечерами мимо, я с другой стороны улицы мог различить в полумраке комнаты белобрысую голову своего друга, который, прилежно склонившись над столом, освещенным настольной медной лампой с массивным абажуром зеленого стекла, вычислял интенсивность наполнения бассейна через посредство труб А и Б. Тяга к вычислениям осталась у него до сего времени — Александр Викторович командует отделом на предприятии, разрабатывающим вычислительные машины.

Справа от дома был глубокий двор, весьма озелененный и ухоженный. В конкурсе подготовки дворов района к фестивалю молодежи и студентов в Москве он занял первое место, поэтому и на Доске почета около отделения милиции тоже висела фотография дома номер семь по Большой Молчановке. Правда, на ней был сфотографирован только двор, а посередине — активист дядя Паша в подтяжках и кепке в процессе полива зеленых насаждений из толстого черного шланга. Во дворе находилось великое множество сараев — отопление было печное. Летом, когда сараи в основном освобождались от дров, в них оборудовали спальные помещения: с жильем было туговато.

Двор в любое время дня и года был наполнен мелюзгой от сих и до сих. Старшие, потрескивая костяшками домино, сидели в озелененной стараниями дяди Паши беседке и, склонив выцветшие козырьки кепок, выясняли, является ли сложившаяся ситуация «рыбой».

Слева, за высоким забором, громоздился дровяной склад. На заборе пестрели афиши, наклеенные на огромные, тысячу раз перекрашенные фанерные щиты. На одной из них бледный юноша в серо-зеленых тонах был крест-накрест пересечен двумя шпагами — этакий символ храбрости — Фанфан-Тюльпан. Позже, правда, выяснилось, что этот фильм для «после шестнадцати». А рядом висел другой плакат, на котором несколько солидных мужчин в пиджаках и шляпах пытались втащить большущую рыбу на явно недостроенный плот: популярная тогда комедия «Верные друзья».

Сзади дома возвышалась темно-красная кирпичная труба фабрики «Красный воин», которую саперы-подрывники, готовившие «место бою» строительных машин, в один нежаркий день шестьдесят третьего года уложили на заранее подготовленную позицию.

Именно этот дом семь и обнаружил на фотографии в музее слегка перегруженный обилием проштудированных книг эрудит нашего класса Андрюша Шевалов. Подталкивая крупной костистой рукой Сашку к стенду с фотографиями, он гордо показал приятелю его дом в том виде, который мы с вами только что лицезрели.

Стоит ли говорить, что затея с постройкой новой трассы нам сразу же не понравилась. Во-первых, я расстроился из-за того, что Сашкин дом точно снесут. А ежели снесут, то я не смогу по десять раз в день бегать к нему из своего дома двадцать. А возможно, и вообще придется ездить к другу на транспорте. Во-вторых, нарушалась привычная среда обитания с ее заборами, проходными дворами, крышами сараев и еще многими и многими необходимыми для нашей полноценной жизни вещами.

Когда все же дом семь был снесен, Новый Арбат построен, а мой дом еще стоял во втором эшелоне вновь построенной трассы, Сашка заходил за мной, и мы шли по осколку Большой Молчановки, огибали кафе «Ивушка», спускались по ступеням на широкий, мощенный плитками тротуар, мой друг смотрел на только ему видимый квадратик на полотне дороги между Домом книги и гастрономом «Новоарбатский» и ворчал:

— Вот принесу раскладушку, поставлю на свое место. Пусть тогда объезжают.

А в те годы нам казалось немыслимым, что не будет Кречетниковского переулка с массивным зданием больницы из красного кирпича, Собачьей площадки с фонтаном посередине, что чугунный шар не пощадит затейливое здание Дома композиторов. Не представляли мы и того, что исчезнет почти целиком Большая Молчановка, до боли родная улица с желтыми фонарями, темными зелеными дворами, из которых на улицу выглядывают могучие ветки тополей, с разноцветными окнами старинных особняков, переоборудованных в густонаселенные коммуналки. Даже вытрезвитель с закрашенными белым окнами на углу Серебряного переулка, каким-то непостижимым образом вписавшийся в колорит Молчановки, исчез вместе с покосившимися, прежде щегольскими, особняками московского дворянства.

Летом шестьдесят второго года, когда первые тягачи уже подтаскивали сокрушительную технику, началось массовое переселение из старых домов, оказавшихся на пути нового проспекта. К осени снесли дом семь. Так же незаметно в один день исчез стоявший напротив него Дом санитарного просвещения с литыми чугунными львиными мордами на дверях, державшими в клыках ручки-кольца.

Бывало, до этого дома выстраивался кортеж автомобилей дипломатического корпуса, прибывшего на прием во вновь отстроенный ресторан «Прага». Вообще мы затруднялись однозначно ответить на вопрос: хорошо ли, что «Прага» возродилась? Дело в том, что в зале, где отпускают сейчас комплексные обеды, находился кинотеатр «Наука и знание», а там часто днем показывали мультфильмы. И хотя мы вроде бы и выросли из нежного возраста, но мультфильмы смотрели с большим удовольствием, и это даже не считалось зазорным. С другой стороны, после открытия ресторана у нас появилось новое, не менее яркое, зато куда более продолжительное и к тому же бесплатное зрелище.

В дни приемов, пока дипломаты со своими разноязыкими женами закусывали, выпивали и вели важные внешнеполитические беседы, их роскошные лимузины, отблескивая всеми оттенками черного цвета, выстраивались вдоль обоих тротуаров нашей Молчановки. Зрелище для нас было просто феерическим. Мы небольшими группками просачивались между хромированными клыкастыми бамперами, медленно шли вдоль сверкающего борта, оценивали качества гигантского заднего фонаря. Затем расшифровывали загадочное название и марку автомобиля. Ребята постарше, из тех, что уже начали изучать в школе иностранный, лихо выплевывали: «форд», «бюик», а мы им мучительно завидовали, не в силах разобрать мудреные надписи. Затем опять прогулка вдоль следующего борта с непременной остановкой у стекла передней дверцы: необходимо выяснить максимальное показание на спидометре.

Были у нас и свои любимые модели. Я, например, нежно любил огромный, хищно изогнутый «плимут», Сашка предпочитал низкий «ягуар». Из-за черного зеркального крыла слышен был возбужденный шепот:

— Твой «бюик» — ерунда! Вон у «шевроле» на спидометре двести двадцать!

— Зато «бюик» на полметра шире.

— А я твой «бюик» на шивролете догоню и клыком…

Поражало разноцветье флажков на маленьких флагштоках, по ним мы изучали географию. В последнюю очередь исследовалась эмблема на радиаторе. Общий восторг вызывала маленькая богиня на гигантском хромированном радиаторе «роллс-ройса». Смотрели на нее, задрав головы. Вокруг машин неспешно прохаживались степенные шоферы, тихонько переговаривались и пускали клубы нездешнего дыма.

Казалось, вся автомобильная промышленность мира представила на выставку свою лучшую продукцию и по какой-то ошибке вместо шикарных светлых салонов поставила ее на нашу улицу, которую только-то пару лет назад покрыли асфальтом.

Вся эта черная команда тянулась от пересечения улицы Воровского с Мерзляковским переулком и Молчановкой, мимо родильного дома Грауэрмана, дровяного склада, Церковки — двора церкви Симеона Столпника — и, казалось бы, дремала.

Но вдруг в темной тишине раздается металлический голос репродуктора:

— Машину посла Франции — к подъезду!

В тот же миг от колонны отрывается элегантный «ситроен» и, взревывая непрогретым двигателем, сверкая фонарями, выкатывает на улицу Воровского, направо, к ярко освещенному подъезду. Могучий бородатый швейцар в униформе распахивает дверь, услужливый шофер открывает заднюю дверцу автомобиля, а репродуктор опять гремит:

— Машину военного атташе Австрии — к подъезду!

И вот уже компактный, очень немецкий «мерседес», сверкнув на повороте тормозными огнями, несется к двери ресторана.

Все приходит в движение: водители прогревают моторы, до зеркального блеска драят лобовые стекла, отделяются от тротуаров широченные, длиной с троллейбус низкие американские машины и, приседая на мягких рессорах, устремляются вперед. Степенно возвышаются над ними ЗИСы с флагами Китая, Монголии и других демократических стран, «роллс-ройсы» со всеми модификациями британского флага.

Праздник заканчивается, а мы еще долго не расходимся, обсуждая размеры и форму крыльев, отделку салонов, скорости машин, их маневренность и другие вопросы, в которых мы в течение этого вечера были самые большие специалисты в мире.

А сейчас сносят дома, которые не только были свидетелями димпломатических раутов времен «автомобиль — младший брат самолета», но и видели карету императрицы Марии Федоровны.

Зимой начали рыть котлован и укладывать коллектор под будущей трассой. Многих домов уже не было. Исчезла одна сторона Кречетниковского переулка, бульдозеры перекраивали облик Арбатской площади. Зима выдалась холодная, и строители часто разводили костры, грелись около них, курили папиросы и устало глядели на огонь — работать приходилось даже ночью.

В феврале обнаружились первые весенние запахи, которые тут же напомнили о чем-то очень грустном, хорошем, но что, кажется, давно прошло и никогда-никогда больше не повторится. В школе начался период контрольных, а у нас — пора подготовки к летним походам, к нашей экспедиции, и ребята все чаще стали появляться на Большой Молчановке у Александра Сергеевича, который готовил маршруты новых путешествий.

В то время мы вполне овладели российской мудростью — готовь сани летом, поэтому уже в конце февраля решено было проверить состояние наших разборных байдарок.

В бывшей котельной школы, тогда уже просто подвале, в потрепанных и заплатанных брезентовых мешках покоятся их детали.

Как в предвкушении новогоднего праздника с нетерпением извлекаешь из коробки знакомый с раннего детства красный шар или звезду из толстого тяжелого стекла, так и мы, мешая друг другу, вытряхиваем из чехлов стрингеры, шпангоуты, привальные брусья. Плюхаются на цементный пол резиновые оболочки. Тут же кто-то вспоминает, как Слава Попов сломал вот этот стрингер.

— Помнишь, я тебе тогда еще дал трубку, а в ней обломок… Никак не могли достать.

— Ну да, а Колька предложил его в костре выжечь… Постой, а где это было?

— По-моему, на Плюссе, после устья Вердуги. Мы тогда еще лагерь поставили на таком высоком берегу.

— Ага, а места там какие, скажи…

И уже не облезлые стены котельной видели перед собой ребята. Участники прошлых походов вспоминали осознанием своей причастности забытые было за зиму названия сказочных мест: Ореховцы, Андромер, Люта, Желча. Новое пополнение, впервые соприкоснувшееся со священным, смотрело на старших с недоверием, но на всякий случай помалкивало.

Пока не было взрослых, «старички» достали сигареты и закурили, полностью покорив молодежь своей бывалостью. Между затяжками сыпали корабельной терминологией и как бы мельком посматривали на новичков, мол: видите — с нами не пропадешь, а те, в свою очередь, так же им отвечали: «Да уж мы видим — с вами не пропадешь».

Постепенно все чехлы были опустошены, и вот тут-то даже бывалые притихли, о новичках и говорить нечего. Им рисовались яркие спортивные суда, упругими бортами и крутыми носами разрезающие грозную волну древнего Чудского озера, а вместо них — куча облезлых реек, да чиненая-перечиненая шкура оболочки. Дело в том, что эти байдарки за ветхостью были списаны лет десять назад Московским клубом туристов. Затем они попали в школу, были отремонтированы и много лет использовались в тяжелых туристских походах и экспедициях. За это время приходилось менять детали каркаса, постоянно латать оболочку, которая рвалась не только на острых камнях порогов, но и просто от старости.

Во время всеобщего уныния, когда, казалось, чини — не чини, а все одно — развалится, в подвал спустился Александр Сергеевич. Старшеклассники поспешно загасили сигареты, Коля «незаметно» разгонял клубы дыма, как нарочно неподвижно зависшего под потолком, но Александр Сергеевич сделал вид, что не замечает запаха табака, которого, кстати сказать, совершенно не терпел, оглядел останки байдарок, притихших ребят и спросил:

— Так, други мои, что делать будем?

В ответ раздалось оптимистическое бормотание «старичков», что вот-де починим, подлатаем, заклеим, подтянем и тогда — ого-го! Хотя сами верили в это слабо.

— А как вы относитесь к тому, чтобы нам построить новые байдарки?

К такому вопросу мы были явно не готовы. Ремонтировать старые байдарки давно привыкли — это было как бы непременным атрибутом нашей туристской жизни, но строить! Правда, мы все знали, что Александр Сергеевич имеет большой опыт подобных работ, что сам он сконструировал и построил байдарку, специально предназначенную для походов по малым рекам, и что эта байдарка так же прекрасно выдержала испытания на шквалистых просторах Московского моря, Волги, Селигера.

Знали мы, что по опубликованным в печати чертежам многие туристы-любители строили байдарки этой конструкции — ведь купить байдарку в спортивном магазине в те годы было практически невозможно. Тем не менее построить корабли своими силами казалось невероятным.

Александр Сергеевич посмотрел на часы:

— Так, ребята. Сегодня понедельник, в семь начинает работу водная секция клуба туристов. Я там должен быть. Предлагаю завтра вечером собраться у меня. Подумаем вместе. — И он заспешил наверх.

После школы отправились к Володе Осадчему. Его дом находился совсем рядом, на улице Луначарского. Володя располагал по тем временам шикарными апартаментами: в их малюсеньком одноэтажном строении, прилепившемся к тыльной части здания пресс-центра ООН, была каморка не более трех квадратных метров — зато своя! Ее дверь выходила прямо на лестничную площадку, если здесь такое название подходит. Из древней покосившейся массивной дверной коробки выдвигался потайной выпиленный кусок наличника, обнажая ряд блестящих кнопок вполне современного пульта. Набор кодовой комбинации — и вместе со щелчком замка над дверью загорается надпись: «Войдите».

Уютно светит низкая лампа в металлическом абажуре на пантографе. Часть ребят рассаживается на покосившихся венских стульях, корпусах старых радиоприемников, допотопных осциллографов, самодельных генераторов. Остальные освобождают место на столе. Володя — он у нас еще новичок, очень доволен, что смог оказаться столь полезным при решении такого важного вопроса, — подумать только, строительство новых судов! — располагается в самом углу. Он вообще застенчив, но зато мастер на все руки, не боится никакой работы.

Володя никогда не рвался в лидеры, что, безусловно, подкупало нас, его сверстников, но это я понял много позже. А тогда нас привлекала в нем доброта, желание быть полезным в любом, самом неожиданном деле. Не обижался Володя и на незлобивые шутки, даже в отличие от многих сам веселился, если шутка в его адрес оказывалась удачной. Но в тихом омуте, как известно, черти водятся.

Однажды на исходе учебного года, когда в школьном дворе зацветала сирень и лучшая часть младших классов уже играла в классики, а нам предстояло сидеть еще два скучных длинных урока, я на перемене вылез на теплый от весеннего солнца подоконник кабинета физики и увидел известного всей школе разгильдяя и нарушителя спокойствия Мишу Булдакова, который вместе с Володей ковырялся в замке зажигания мотороллера, принадлежавшего нашему преподавателю электротехники Игорю Константиновичу Лавенецкому. Володя, опустив свой длинный нос к рулю стального коня, явно пытался оживить его ключом от школьной радиорубки. Испугавшись, что такая великолепная затея может совершиться без меня, я мгновенно покинул класс и успел прыгнуть на заднее сиденье, когда «Вятка» уже тарахтела своим восьмисильным двигателем. Володя восседал впереди с самым благодушным видом. Однако это благодушие вскоре поиссякло — мы подкатили к резвящимся первоклашкам. А тут как раз выяснилось, что Володя не только не умеет переключать передачи, но и не знает, где педаль тормоза. На счастье, тормозить не пришлось, но Володя так разволновался, что не заметил колодца подвального окна. В последний момент мы дружно отклонились вправо, и переднее колесо, каким-то чудом удерживаясь на самой бровке колодца, плавно вынесло нас на твердый асфальт. Во второй круг мы вошли уже подготовленными. Тормоз Володя, правда, пока так и не нашел, зато обнаружил кнопку клаксона. Последний помогал нам разгонять лишь отдельных зазевавшихся представителей «первой ступени», в то время как основная масса первоклашек давно уже сидела на заборе, а часть попряталась в подъезды соседних домов. Мы носились по двору школы, как Незнайка вокруг клумбы, время от времени сбоку выскакивал Миша и делал как бы осаживающие движения, — видно, учил нас тормозить. Но тут из подъезда школы появился хозяин «Вятки» в сопровождении преподавателя производственного обучения Бусыгина. Его мы очень уважали и побаивались. Видно, поэтому мотороллер, как послушный конь, подрулил к Лавенецкому и остановился…

Но все же главной Володиной способностью было совершенно необычайное, какое-то даже сверхъестественное запанибратское общение с техникой. В любом, на первый взгляд самом простом деле он применял неожиданный и, как потом оказывалось, наиболее рациональный подход, облегчающий какую-нибудь нудную или тяжелую работу. Забегая на несколько лет вперед, вспоминается один случай, связанный с постройкой нами моторной лодки — катера, как солидно называли мы сооружение между собой.

Случилось это, когда позади остались все ступени образования, а мы трудились на разных предприятиях, но дружба, рожденная еще в школьные годы, не забывалась. По воскресеньям ребята часто собирались в Хлебникове, где Александр Сергеевич снимал на лето небольшую терраску с видом на старый арочный мост Дмитровского шоссе и простор Клязьминского водохранилища.

Как-то сидели мы на перевернутых лодках, раскиданных вдоль берега, вспоминали былые походы, трудные волоки и песчаные речки. Был жаркий вечер самой середины лета, и на водной поверхности, что называется, некуда было ступить. Все пространство было заполнено моторными лодками и небольшими катерами, сновавшими между белоснежными корпусами яхт. Противоположный берег не был виден из-за разноцветных парусов. Время от времени тщетно взывала сирена «Ракеты» или «Метеора», но освобождали фарватер неохотно, и скоростные теплоходы вынуждены были сбрасывать скорость, опускаться с изящных крыльев на тяжелое брюхо и медленно проползать мимо малых своих сородичей.

Вот тут-то недалеко от берега прошмыгнула маленькая изящная моторка, пленившая наше воображение совершенством линий, стремительностью, маневренностью, а главное, тем, как красиво она отбрасывала в стороны от форштевня пенные водяные усы.

Володя некоторое время смотрел ей вслед, а затем вдруг сообщил, что недурно бы самим построить что-нибудь в таком же роде.

Александр Сергеевич отнесся к идее саркастически, но в конечном итоге вынужден был изменить свое мнение, особенно когда перед окнами его терраски появилось некое странное сооружение по имени «стапель», на котором постепенно материализовывалось нечто отдаленно напоминающее катамаран. Странные обводы создаваемого нами корабля назывались «морские сани».

К концу лета корпус был готов, оставалось купить и доставить в Хлебниково тяжелый лодочный мотор. Его мы приобрели в магазине Спортторга, но этот агрегат настолько дестабилизировал наш бюджет, который и так трещал по всем швам в период строительства, что нанять транспорт для доставки его к нашему стапелю просто не представлялось возможным. Тут-то Володя и проявил свои недюжинные способности.

Когда мы выволокли огромный ящик из неоструганных досок малоценных пород древесины, весивший вместе с голубеющим сквозь щели мотором килограммов сто, к нам устремились алчные водители всех видов транспорта, почему-то постоянно болтающиеся около этого спортивного магазина. Но Володя одним жестом отстранил их назойливую помощь.

— Сервис должен быть ненавязчивым, — пояснил он и аккуратно пересчитал последний рубль, полученный в виде сдачи некрупными медными монетами.

— Ну-ну, — саркастически усмехнулся седоватый водитель с загорелой шеей, командующий ульяновским фургончиком.

Остальные калымщики, улыбаясь «в прокуренные усы», как по команде, достали замусоленные пачки «Астры» и приготовились поразвлечься: интересно, как эти двое молодцов потащат тяжеленный громоздкий ящик, от одного взгляда на который все руки в занозах.

Но Володя привинтил к нижней части ящика рейку из крепкого дерева от венского стула, на которой бойко вращались два шарикоподшипника, а сбоку прибил длинные планки. Получилось что-то вроде тачки.

Зрители, метко сплевывая на огоньки окурков, стали расходиться, а мы легко покатили наш ящик в сторону Савеловского вокзала. Так научно-техническая мысль восторжествовала над грубой мощью стальных, пропахших бензином устройств.

Но тогда в Володиной каморке о таких высотах судостроения мы и не помышляли.

Володя снисходительно наблюдал, как мы забавляемся всякими там импульсными счетчиками, различным инструментом, изучаем родословную старинных радиоламп. Все настолько увлеклись, что на время забыли об основной цели нашего сборища. Наконец Слава, бессменный командир группы, потребовал внимания:

— Если все же возьмемся за постройку, то имейте в виду: мы должны работать каждый день, иначе ничего не получится.

— Каркас-то, я думаю, мы сделать сможем, — задумчиво сказал Коля Зорькин (он в пионерском возрасте был большой специалист по изготовлению скворечников), — а вот как пошить оболочку?

Тут все с надеждой посмотрели на наших девочек, но они как-то отворачивались в сторону. Наконец Алена, активный выразитель идей слабой половины, сказала:

— Это не женское дело. Брезентовую деку — это еще можно, но сшивать толстую резиновую ткань — увольте! Я однажды попробовала это делать, когда разорвали байдарку на пороге, и больше не хочу.

Остальные девушки подтвердили, что это совершенно немыслимое занятие.

Обстановка начала накаляться. Кто-то кричал о саботаже, кто-то предлагал, не мудрствуя, чинить старые суда, Костя твердил о каком-то невиданном клее, который клеит все, даже оболочку. В конце концов заговорил Слава:

— Чего там болтать: преимущества байдарки Александра Сергеевича неоспоримы…

— Ты ее сделай сначала, — ядовито заметил Зорькин.

— Да пойми: ведь выхода у нас нет! Наш флот пришел в упадок, и надеяться нам не на кого. А что касается оболочек — завтра сходим к Александру Сергеевичу и все у него выясним. Он же шил оболочку, и вот уже сколько лет служит.

Страсти потихоньку улеглись. Слава извлек свой потрепанный блокнот и деловито записывал в него вопросы, которые предстояло выяснить. Этот блокнот был предметом постоянных насмешек, хотя каждый раз мы убеждались, что, не будь его, какие-то дела обязательно забыли бы.

Расходились поздно. От весеннего настроения, которое захватило нас днем, не осталось и следа. На нас смотрели холодные февральские звезды, под ногами скрипел колючий февральский снег, а из-за угла дул морозный февральский ветер.

На следующий день те из нас, кто хоть раз держал в руках стамеску и рубанок, а также легко мог отличить пилу от долота, отправились к Александру Сергеевичу.

От школьного двора надо свернуть направо, на улицу Веснина, мимо большого серого дома, в котором когда-то жил Луначарский, в Плотников переулок. Не доходя до магазина «Диета», можно нырнуть в Кривоарбатский переулок, вполне соответствующий своему названию. Здесь проходишь мимо дома архитектора Мельникова — удивительного творения российского конструктивизма. Говорят, что этот дом был первоначально задуман как дом-подсолнух: он должен был поворачиваться наподобие избушки на курьих ножках все время лицом — то есть фасадом — к солнцу. По Кривоарбатскому, минуя его колено, выходишь на шумный тогда, суетливый Арбат в самом, пожалуй, затененном месте: с одной стороны над улицей нависает мрачное серое здание с рыцарем в нише третьего этажа — там тогда внизу находилось кафе-мороженое, а с другой — высокое здание театра Вахтангова.

Здесь надо пересечь Арбат, и по улице, носящей имя великого режиссера, мимо служебного входа в театр, через проходной двор попадешь на Николопесковский, а оттуда — на Собачью площадку. Потом другим проходным двором, превращенным уже в стройку нового проспекта, через арку подворотни прямо на Большую Молчановку, к дому, где и жил Александр Сергеевич.

От дома этого остался сейчас только след на глухой стене пристроенного к нему дома восемнадцать. А некогда это был богатый дворянский особняк, переоборудованный после революции в густонаселенную коммуналку. По ветхости дом был назначен на слом еще в тридцать шестом году. Потом началась война, на него падали зажигалки, но он каким-то чудом не сгорел, хотя был деревянный и возгорался, как это называют профессионалы-пожарники, по всяким иным причинам не один раз.

После войны с жильем было туго, и о сносе дома совсем забыли. Но он катастрофически продолжал разваливаться, несмотря на постоянные косметические ремонты, — видимо, дни этого дома были сочтены.

И все же он дожил до эпохи охраны памятников, когда не только ремонтировали старые здания, представляющие историческую ценность, но даже с большим энтузиазмом на уцелевших от разрушений недавних лет фундаментах по каким-то совершенно неведомым чертежам строили новые церкви и палаты в старинном стиле. Так, например, была воздвигнута знаменитая церковь Симеона Столпника, открывающая перспективу новой части проспекта Калинина.

После того как был сметен с лица земли целый район трассы Нового Арбата, вдруг появилось множество комиссий, выискивающих по переулкам и дворам ценные в архитектурном и историческом отношении строения.

Не избежал этой участи и дом двадцать по Большой Молчановке. В один прекрасный день к нему подъехала серая «Волга», из нее вышли двое атлетического сложения мужчин в бородах и куртках с застежками вроде палаточных. За ними выпорхнула ярко накрашенная женщина в черной шубе и с блокнотом в наманикюренных руках. Они уставились на дом, обошли его вокруг, громко щелкали языками, говорили о непонятном, а женщина записывала в свой блокнот.

Жильцы совсем приуныли. Домохозяйки мечтали о небольших уютных квартирах где-нибудь в Черемушках или Фили — Мазилово, а тут — на тебе: архитектурный памятник с полуистлевшими стенами и стропилами!

И поползли слухи, что дом, помимо архитектурной, представляет собой колоссальную историческую ценность. Ведь особняк, принадлежавший Глебовым, посещал граф Лев Николаевич Толстой! И ведь не просто посещал, а даже прожил здесь несколько дней. В музее в Хамовниках были обнаружены сапоги, якобы пошитые Львом Николаевичем в доме Глебова, а также и другие вещи, несомненно подтверждающие пребывание великого писателя на Молчановке.

Население дома двадцать содрогнулось. Ожидалось, что к дому прилепят мемориальную доску и сохранят его на века. Подобный случай произошел незадолго перед этим с особняком на Малой Молчановке, который снимала бабушка Лермонтова у купца Чернова. Это относительно небольшое здание также пребывало в упадке, однако выдержало вес гранитной доски, объявившей его заповедным. В конце концов жильцов выселили, хотя кто-то при переезде прихватил с собой в новую квартиру и знаменитый лермонтовский камин, а домик стал музеем, но это произошло много-много позже.

На дом двадцать доску не повесили, а через месяц на черной «Волге» приехала другая комиссия, состоящая из ладных мужчин в красивых меховых шапках. Они мельком взглянули на дом снаружи и устремились внутрь…

После этого визита старинный особняк снаружи оштукатурили, покрасили оконные рамы, однако остатки внешней респектабельности полностью терялись, стоило только тронуть ручку входной двери со скрипучей ржавой пружиной, которая коварно наподдавала сзади незадачливому гостю, — хозяева же приспособились к ее свирепому нраву.

Мы, как люди, попавшие сюда уже не в первый раз, успешно избежали действия пружины. Широкая грязная мраморная лестница безнадежно упиралась в стену какой-то более поздней квартиры. Через узкую боковую неудобную дверцу мы гуськом протиснулись в низкий, сложной конфигурации коридор, который неожиданно вывел в некогда роскошный зал с деревянными панелями стен и остатками стеклянного потолка. На второй этаж вела другая лестница в конце зала с витыми стойками перил, освещавшаяся двадцатипятисвечовой лампой, покрытой пылью весьма давних времен.

На лестничной клетке, хранящей следы кошачьих баталий, расположился огромный, окованный медью сундук, в котором жильцы во времена печного отопления держали уголь, а потом он стоял просто так, приводя в законное негодование представителей районного Госпожнадзора.

На входной двери у звонка девять фамилий.

— Звони, — сказал Слава.

Филимон нажал на кнопку звонка. В глубине коммунальной кухни невообразимым скрежетом трижды взорвался ржавый звонок-колокольчик.

Володя облокотился на перила и тут же загнал себе в палец огромную занозу.

— Звони еще раз, — порекомендовал Слава через пару минут, когда заноза из Володиного пальца была извлечена.

Опять трижды изверглись душераздирающие трели.

— Может, Александра Сергеевича нет? — сказал Леша Макаров.

— Дома он, раз обещал, — Слава посмотрел на часы, — просто сейчас передают последние известия, а в конце — погоду.

— К тому же Александр Сергеевич неважно слышит и радио включает на полную мощность, — добавил Филя.

— Вот теперь пора! — Слава нажал еще раз на кнопку.

В комнате Александра Сергеевича на большом столе были разложены чертежи деталей байдарки в натуральную величину, общий вид — стремительные обводы, узкий, слегка приподнятый нос, широкая устойчивая корма. Под потолком по диагонали висел каркас байдарки, изготовленной Александром Сергеевичем.

Слава и Леша Макаров изучали детали соединений, пробовали их жесткость. Леша, так же как и Володя, был в нашей компании новичком, но с первых же дней поразил невероятной тщательностью в выполнении любой работы. Большинство из нас этим качеством не отличались, поэтому Лешу зауважали сразу и поручали ему самые важные дела. Позже мы узнали, что он собирается стать космонавтом.

— Все здесь несложно, — объяснял Александр Сергеевич. — Для соединений используются самые простые детали: скобяные изделия, форточные крючки и петли — их можно купить в любом хозяйственном магазине.

— А как шить оболочку? — задал Филимон волновавший всех вопрос.

Но оказалось, что и это нетрудно. Оболочку можно сшить буквально за два-три вечера. Александр Сергеевич обещал помочь раскроить ткань для нее.

Выяснение технических деталей, копирование чертежей и выкроек заняло много времени. Смеркалось. Александр Сергеевич заварил крепкий чай, сложил чертежи.

— Да, други мои, а где вы собираетесь брать деньги и материалы для строительства?

— Деньги у нас есть, — ответил Коля, — мы в прошлом году участвовали в массовых съемках фантастического фильма — были марсианами. Так еще тогда решили на эти средства новое оборудование подкупить…

— А что касается материала — так ведь досок кругом полно, — перебил Слава. — Вон Новый Арбат строят!

— Нехорошо, Слава, нехорошо. Я же вас учил: воровать плохо.

— Так какое это воровство?! — возмутился Слава. — Это же для общего дела.

— К тому же доски, которые завезли для строительства, пролежали всю зиму под снегом, значит, материал сырой. Сделаешь из него, скажем, стрингер, а через неделю закрутит его в штопор, да и прочности не будет. Для наших дел нужно хорошо просушенное дерево. И не всякой породы. Ель вот, например, не годится.

— Александр Сергеевич, — включился в разговор Леша, — ну дерево мы, положим, достанем. Мало ли всяких ремонтных, строительных контор. Да и школа поможет. А вот где достать прорезиненную ткань для оболочки — в магазине-то она не продается?

— Да, это действительно сложнее. Хотя постойте! Ко мне тут приходили советоваться ребята из одного института — они тоже строили байдарки и, по-моему, оставили адрес конторы, где можно приобрести интересующую вас ткань… Где же он? Ах, вот!

Тут мы услышали название, которое повергло нас в уныние: Росглавхимснабсбыт. Такое и выговорить одному невозможно. Слава аккуратно переписал название и адрес конторы в блокнот, а сверху нарисовал большой восклицательный знак, что означало очень важную запись.

— Александр Сергеевич, а вот Костя говорит, что оболочку можно делать из какой-то ткани, скрепляемой клеем или какой-то сваркой, что ли? Вообще очень уж шить не хочется.

— Ну как вам сказать. Резиновая оболочка наиболее пока удобна для разборных байдарок, а ее, конечно, можно только шить и проклеивать швы, чтобы не текли… Леша, давайте я вам еще чаю налью. Покрепче? Не хотите? А я, наоборот, люблю очень крепкий… Так вот, впрочем, не знаю. Может, и изобрели что-нибудь новое. Жизнь-то не стоит на месте. Мы ведь тоже ставили эксперименты. Хотите, расскажу, как однажды мы построили байдарку из газетной бумаги?

— Да ну, Александр Сергеевич! Мы знаем, что вы любитель розыгрышей. И делаете это с самым серьезным видом.

— Нет, ребята. Это не розыгрыш. Такая байдарка действительно была построена, правда в одном экземпляре, и своим ходом пришла из Москвы в туристский лагерь нашей школы на Пестовском водохранилище.

Дело было вот как. Школьный лагерь находился на берегу водохранилища, а весь флот состоял всего-то из трех-четырех гребных шлюпок, которые к тому же неимоверно текли. Не хватало палаток, а те, что были, — списанные армейские. Когда шел дождь, в них было неуютно. Достать туристское снаряжение в послевоенные годы практически было невозможно. И вот нам с Дмитрием Гавриловичем Ченцовым, моим другом, старым работником детской туристской станции, пришла мысль — сделать палатку из газетной бумаги.

— Правда? — удивился Леша. — А я как раз читал в старом номере журнала «Юный техник» о такой палатке. А авторов как-то не посмотрел. Это была ваша статья?

— Наша. Мы опубликовали тогда чертежи такой палатки — легкий каркас из деревянных реек и проклеенные листы газет, слоев десять-пятнадцать, окрашенные затем масляной краской. Настилался такой материал на каркас наподобие шифера, внахлест. Эти палатки служили по нескольку лет, и было в них совершенно сухо. Зимой каркас разбирали и хранили под навесом.

Однажды мы мастерили с ребятами для спектакля кукол из папье-маше — размоченных в воде клочков бумаги, и тут я подумал: а что, если взять корпус старой фанерной байдарки, оклеить его несколькими слоями размоченной газетной бумаги, а затем пропитать водостойким составом, как палатки?

Зимой раздобыли корпус. Собрали необходимое количество газет. Оклеили байдарку довольно быстро. Деку сделали из фанеры. Просушили. Когда наступила весна, пропитали корпус асфальтовым лаком для защиты от воды. Сушили байдарку прямо здесь, на крыше вон того сарая.

— Ну и как вела себя эта конструкция на воде?

— Постойте, все по порядку. Работали мы втайне от всех с двумя ребятами примерно вашего возраста. Решили сделать сюрприз: ко дню открытия лагеря пригнать байдарку из Москвы своих ходом, а попутно проверить ее ходовые качества.

В солнечный июньский полдень двинулись в сторону Москвы-реки. Двое ребят несли готовую к плаванию байдарку. Выглядела она очень импозантно: черный блестящий корпус, серая дека-палуба с синими буквами ЧиП — от фамилий авторов. Ребятишки из всех арбатских переулков сопровождали нас через Садовое кольцо, по Проточному, к Бородинскому мосту, где спустили байдарку на воду. Туда же доставили и мою байдарку, которая в данном случае играла роль эскорта, а при необходимости — аварийного транспорта.

Маршрут для первого выхода был довольно сложный: по Москве-реке до Серебряного бора, затем через два двухкамерных шлюза в Химкинское водохранилище, а потом через систему канала имени Москвы — в Пестовское.

На первом этапе пути байдарка вела себя прекрасно. Шла легко, хорошо держала волну от теплоходов. На месте ночевки осмотрели корпус — все в порядке. Но на следующий день он стал заметно намокать, отяжелел. Когда подходили к лагерю, байдарка стала терять свои благородные формы, от нее отделялись листы газет.

Тем не менее ликованию не было предела. Как только байдарка уткнулась в берег, нас подхватили десятки рук и прямо в ней отнесли в центр лагеря, где я произнес небольшую речь о неистощимости человеческой фантазии. И хоть путь наш был устлан газетами, однако принципиальную возможность плавания на бумажных корабликах мы доказали.

— А что стало с байдаркой потом?

— Корпус ее деформировался, и ремонтировать уже не имело смысла.

— Так можно все же делать такие суда?

— Думаю, что можно. Только надо пропитывать листы водостойким клеем, да и асфальтовый лак не очень пригоден… Ну а потом мы получили старые байдарки из клуба туристов, занялись их ремонтом и о газетной байдарке забыли.

— Вы, наверное, ощущали себя Туром Хейердалом, строившим свои суда из самых неожиданных материалов? — с легкой иронией спросил Слава. Вид при этом у него был самый невинный.

— Видите ли, Слава, для того, чтобы стать исследователем вроде Тура Хейердала, совсем необязательно отправляться на просторы Тихого океана — много неизведанного и здесь, это показала, например, наша прошлогодняя экспедиция. К тому же, у Хейердала тоже не все вначале шло благополучно с его бальсовыми плотами.

По дороге домой проходили мимо стройки, и Леша все же не удержался и деловито пощупал доски, лежавшие в глубине штабеля, но вынырнувший из темноты свет фары милицейской коляски быстро исключил все сомнения. Больше нигде не задерживались.

Контору Росглавхимснабсбыта нашли довольно быстро. Она оказалась недалеко от площади Пушкина. Неприветливый мужчина в нарукавниках, с серой щетиной на щеках оторвался от «ремингтона» образца 1902 года, достал из ящика стола образцы тканей, перечислил необходимые документы.

На улице солнце светило уже вовсю. Решили идти пешком. Тротуары просохли, а на бульварах снег превратился в кашу, которая подмерзала по вечерам, образуя совершенно немыслимые колдобины. Пахло землей, водой и еще чем-то исключительно весенним.

На стройке проспекта мощная техника уже выравнивала полотно будущей трассы, раскачивались стрелы кранов, сокрушая тяжелыми чугунными шарами оставшиеся строения. На углу бывшей Собачьей площадки обнаружилась внутренняя стена большого доходного дома с остатками искореженных перекрытий — вся в разноцветных квадратах обоев недавних комнат. На уровне третьего этажа каким-то непостижимым образом сохранился прилепленный к стене почти целый унитаз с бачком, цепочкой и даже керамической ручкой, поблескивающей на солнце под ласковым весенним ветерком.

— Постойте, — Леша остановился около нестарого дома, пустыми глазницами окон обреченно созерцавшего возню вокруг будущей трассы. — Александр Сергеевич ведь говорил, что нужны сухие доски! Вот этот дом, судя по архитектуре, построен где-то в тридцатых годах. За тридцать-то с лишним лет доски пола должны высохнуть до нужной кондиции.

— А вдруг там паркет? — предположил Володя.

— Ну и что, лежит-то он на досках.

— И никто ничего не скажет, — добавила Татьяна, — ведь все равно скоро дом разнесут вон той железкой, что мотается на стреле крана, а доски в лучшем случае сожгут.

— Пошли посмотрим!

На лестнице покинутого жильцами дома пахло пылью и нежилым помещением. Под ногами скрипели осколки стекла, валялись обрывки бумаги, всякий мусор. Почти все двери были сняты. Пол оказался из сухих крашеных сосновых досок, кое-где уже выломанных.

Леша мрачно подсчитывал, сколько байдарок могло бы получиться из досок, которых уже нет. Володя вышел на балкон, сделал несколько приседаний, дыхательных упражнений, пощупал мускулы и замурлыкал:

Закаляйся, если хочешь быть здоров…

С балкона пятого этажа открывался великолепный вид на строительную площадку. Широкая полоса рыжей земли ярко залита солнцем, по ней во все стороны сновали разноцветные дорожные машины, строители в брезентовых куртках и оранжевых шлемах. Прямо под нами рабочие заканчивали укладку панелей будущего подземного перехода.

— Странно все же, — нарушил молчание Слава, — мы уже который год помогаем археологам и историкам на далеком Чудском озере, а здесь у нас под ногами, в самом центре Москвы, производят массовые земляные работы, и нигде не видно ни одного археолога.

— Действительно, ведь это район Арбата, одно из древнейших предместий Москвы.

— Почему предместий? — удивился Володя. — Ведь это самый центр.

— Сейчас центр. А в XIII–XVI веках городом считался только Кремль, а впоследствии Китай-город, прилегающие же к ним районы нынешнего московского центра относились к пригородам.

— На прошлой неделе, — подхватил Леша, — в Географическом обществе я как раз слушал доклад Александра Сергеевича об Арбате. Так вот он утверждал, что одним из таких пригородов в XV веке был район, простиравшийся от Кремля до современного Садового кольца между речкой Сивкой, где сейчас переулок Сивцев Вражек, и Ермолаевским переулком.

Володя сделал голубя из какого-то листочка, валявшегося на полу, и запустил его с балкона. Мы следили за ним, пока он не скрылся за углом.

— А вот интересно, откуда это название — Арбат, — задумчиво сказал Слава, — столько здесь прожили, привыкли, а ведь есть какой-то смысл в этом слове.

— Конечно, — подтвердил Леша, — считают, что оно происходит от арабского слова «рабад» — во множественном числе «арбад», что как раз и означает пригороды, предместья. Помните, был такой историк, исследователь Москвы Сытин?

— Который написал о московских улицах?

— Ну да, так он уверял, что это слово принесли к нам с Востока «сурожские гости», купцы из Сурожа — современного Судака в Крыму, в середине века торговавшие с Персией, Аравией и другими странами.

— А я слышал, — возразил Володя, — что «арбат» по-татарски — «жертвоприношение».

— Да ерунда, — возмутилась Алена, — вот академик Строев…

— Что это еще за академик?

— Русский историк и археограф, член Петербургской академии наук, — холодно уточнила Алена, — так вот он считал, что название Арбата идет от татарского слова «арба», потому что здесь была слобода мастеровых Колымажного двора.

— А все же «предместья» больше подходят, — не согласился Леша, — помните, Александр Сергеевич водил нас на экскурсию в Крутицкое подворье? Ведь совсем другой район Москвы, а там есть улица Арбатец и Арбатецкие переулки. Они могли раньше считаться предместьями Крутиц — в те времена крупного центра.

…Солнце стояло уже довольно низко, но шум работы на трассе не затихал.

Мы провозились до темноты. Дело было в том, что сверху доски были закрашены, и когда с осторожностью, чтобы не повредить, отрывали их и переворачивали, оказывалось, что они сплошь в сучках. А когда набрали нужное количество, возникла еще одна проблема: как их нести. Слава предложил построиться таким образом, чтобы доски соединили нас в цепочку. По-видимому, это решение было оптимальным — нас только-только хватило, чтобы забрать все заготовки.

Самым сложным делом было форсирование оживленного тогда Арбата, но Слава и это предусмотрел: на середине улицы он заложил в рот три пальца и протяжно, как Соловей-разбойник, свистнул, а затем извлек из внутреннего кармана куртки маленький детский флажок и поднял его над головой.

Не мешкая, наша процессия пересекла Арбат и скрылась в Кривоарбатском переулке, гордо прошагав мимо милиционера, дежурившего возле сберегательной кассы, — ведь доски-то действительно были ничьи.

Лишь бронзовый рыцарь в нише третьего этажа углового дома задумчиво смотрел нам вслед…

Распиловкой досок, изготовлением металлического крепежа руководил преподаватель труда по прозвищу Генерал. Часть несложных деталей он поручил ребятам из младших классов. Не все ли равно, что они будут осваивать на уроках труда. Мы строго следили за их работой, отечески повторяя, что все содеянное достанется им в наследство, но должного восторга почему-то не наблюдали.

Александр Сергеевич часто заходил в мастерскую, осматривал нашу работу, давал указания, а затем увлекался, принимался сам строгать доски, выпиливать шпангоуты и уходил из школы поздно вечером, не замечая, что и пиджак и брюки были у него сплошь в стружках и опилках. Иногда ему приходили в голову новые идеи, и тогда мы тут же осуществляли их на практике.

Постепенно над верстаками нашей судоверфи красиво выгнулись форштевни пяти кораблей.

Но время поджимало. До традиционного майского похода по паводку на одной из подмосковных рек оставались считанные недели. Поэтому решено было подготовить к концу апреля одну-две новые лодки и отремонтировать часть старых.

Слава долго добивался у директора школы разрешения работать по воскресеньям, но тут Миша Булдаков чуть не сжег школу.

Дело было в субботу. Мы ремонтировали старые байдарки в бывшей котельной, проще говоря, из останков двух или трех делали одну. Миша принимал в этом самое горячее участие. Неожиданно в котельную вошла учительница истории Евгения Владимировна Шолохова. Все ее очень любили, но пуще того — боялись, поэтому стоит ли говорить, что Миша, дабы не огорчать ее, проворно сунул горящую сигарету за какую-то трубу и забыл о ней.

Как впоследствии выяснилось, труба была утеплена паклей, которая начала тлеть, но, к счастью, открытого огня не возникло. В понедельник школа была так наполнена дымом, что пришлось отменить занятия и вызвать пожарных.

Первая реакция администрации не отличалась оригинальностью — нам запретили всякие работы после уроков. Однако продуманным нытьем и обещаниями нам удалось восстановить пошатнувшееся доверие. Александр Сергеевич уговорил директора, и работы продолжались. В конце концов было получено даже разрешение на воскресные дни при обязательном отсутствии Булдакова, сигарет и спичек.

Клавдии Петровне — вахтеру школы — было строжайше указано не допускать Мишу в школу во внеурочное время.

В воскресенье около девяти утра Клавдия Петровна, бдительно оглядев, допускала нас в школу. Гулко гремел по пустым пролетам грохот задвигаемого за нашими спинами засова. В начале десятого водосточная труба, проходившая возле окна мастерской на третьем этаже, начинала вибрировать и раскачиваться. Все громче слышалось сопение, появлялся лихой чуб, а вслед за ним — улыбающаяся губастая физиономия Миши. Последнее усилие — и его легкая фигура маячила в открытом окне нашей судоверфи. После беглого таможенного досмотра Мишка спрыгивал с подоконника и допускался к работе.

Время от времени Клавдия Петровна навещала мастерскую, подозрительно оглядывая нашу компанию. В эти минуты мы трудились особенно усердно, а Миша сидел в шкафу с инструментом. Слава строго следил за любителями того зелья, капля которого убивает даже лошадь.

И вот наступил наконец день, когда полностью готовы первые две байдарки. Их сборку решено произвести в коридоре первого этажа около спортивного зала. После уроков притащили туда детали каркасов, только что пошитые, еще в тальке, оболочки, необходимый инструмент. В коридоре пришлось зажечь свет, так как малыши, облепившие снаружи окна школы, превратили этот апрельский день в ноябрьский вечер.

Бодрым шагом подошел директор, за ним семенили оба завуча — старших и младших классов, преподаватели. Замыкал шествие суровый физкультурник Иван Филиппович. Сборку вели Слава и Леша Макаров. Александр Сергеевич лишь дирижировал процессом, но порой не выдерживал и принимался помогать в сборке особенно хитроумных узлов. Через полчаса оба корабля были собраны, раздалось могучее «ура!», и сразу стало светло: нашим ликующим возгласом мелюзгу сдуло с окон.

Весело шутит директор, ему вторят завучи, сдержанно улыбается суровый Иван Филиппович…

Обе байдарки вскоре были испытаны на бурной от ледохода и паводка Клязьме. А летом весь новый флот участвовал в длительной экспедиции. Байдарки прекрасно вели себя на Сабских и Кингисеппских порогах, волнах Чудского озера, извилистой Желче, следуя за своим конструктором по буйным и спокойным водным дорогам.