Судоверфь на Арбате

Учительница пения Инесса Аркадьевна остановилась под навесом перед школьными дверями, внимательно осмотрелась, взялась за ручку двери, но та в этот момент резко распахнулась, и на Инессу Аркадьевну двинулось членистое, зеленовато-бурое, хрипло сипящее чудовище. Учительница вскрикнула колоратурным сопрано и отскочила в сторону. Чудовище между тем выкатилось из двери и оказалось Мишей Булдаковым, толкавшим перед собой связку спальных мешков.

Миша, одетый в телогрейку, огромные болотные сапоги и франтоватую кепочку, опустил связку, посмотрел на Инессу Аркадьевну, расцвел всей своей губастой физиономией и пожелал учительнице доброго утра.

— Миша, почему ты в таком виде, ведь сегодня урок пения? — строго спросила быстро пришедшая в себя молодая учительница.

— Это нас не касается. — Вокруг Мишиного рта залегли жесткие складки, он присел и подхватил тяжелую связку.

— Это почему же? — Розовое личико учительницы покрылось гневным румянцем.

— Разрешение директора, — независимо ответил Миша и засеменил в дальний угол двора.

Тут только Инесса Аркадьевна увидела гигантскую кучу всевозможного барахла, из которой торчали весла, свернутые палатки, ведра, топоры, рюкзаки и прочая утварь, необходимая в туристских походах.

Школа наполнялась учащимися. Одноклассники подходили, отпускали всевозможные остроты по поводу рукотворной горы имущества, которая продолжала неуклонно расти.

Находили, что это мы, конечно, здорово придумали — пойти в поход: ведь целый день не учиться. Правда, уверяли, что они свое возьмут. Первого мая, когда мы будем в лесу, да еще неизвестно, какая ожидается погода, а они уж точно расположатся у голубого экрана вне всякой зависимости от капризов природы.

Для нашей школы майский поход превратился уже давно в традицию. В отличие от летних экспедиций, состав которых подбирался долго и тщательно, на майские праздники мог пойти любой желающий, при условии, конечно, если он достанет байдарку и заранее известит о своем намерении. Такие походы были своего рода пропагандой водного туризма, а поскольку маршруты в основном оказывались несложными, позволяли ребятам отлично отдохнуть.

Администрация школы всячески поощряла такие начинания, помогала с транспортом, участникам похода предоставляли возможность даже прихватить дополнительно учебный день, при условии, что не будут возражать учителя. Особое умиление старых преподавателей и директора вызывало то, что с нами нередко отправлялись бывшие выпускники школы, которые впервые пристрастились к водному туризму много лет назад, ходили в походы с Александром Сергеевичем еще на тяжелых гребных шлюпках, создавали знаменитый школьный водно-туристский лагерь на Пестовском водохранилище, известный не только у нас в стране, но и за рубежом, по примеру которого затем, как грибы, стали появляться лагеря по берегам подмосковных рек и водохранилищ.

Несколько бывших выпускников поехало с нами и на этот раз. Держались они пока отдельной группкой, поглядывали снисходительно, хотя отлично понимали, что без нас им век не собраться в такую поездку: у кого производственная необходимость, у кого домашние сложности. А здесь попробуй не отпусти: традиция — почти вечер встречи!

Но все — и старшие и мы — прекрасно знали, что стоит только выгрузить байдарки на берегу, как разница в возрасте не будет иметь никакого значения. Здесь нет патриархов — только друзья!

Медленно пятясь, во двор школы въехал грузовик. Шофер в лихо сдвинутой на затылок кепке стоял одной ногой на подножке, открыв дверцу кабины и обернувшись назад. Другая его нога оперировала педалью газа.

— Хорош!

— Стой!

Машина почти уперлась задним бортом в нашу гору. Быстро открыли замки. Двое ребят прыгнули в кузов.

Почему-то погрузка и разгрузка всегда происходят с невероятной скоростью. Времени до электрички еще вполне достаточно, однако каждый стремится ухватить какую-нибудь вещь потяжелее, да еще не одну, и, путаясь в лямках, спотыкаясь, тащит в машину.

По всей видимости, здесь сказывается рабское, почти языческое отношение к технике, которая не должна стоять ни минуты, а если она стоит, да еще долго, то кто ее знает — может, потом вообще не поедет. Поэтому надо скорее успеть, пока не передумала.

Водитель достал большой кусок брезента.

— Это чтобы милиция не приставала. Как заберетесь в кузов — накройтесь. И чтобы тихо. Особенно на светофорах…

И вот уже машина, последний раз мигнув стоп-сигналами при выезде на Садовое кольцо, влилась в вереницу своих рычащих сородичей и тут же пропала из виду.

Мы с Лешей остались одни.

— Да, влипли мы с этой олимпиадой. Уж лучше бы сразу на первом туре завалили, — сказал он.

Дело в том, что буквально накануне позвонили из роно и объявили: второй тур математической олимпиады, в которой мы должны участвовать, состоится как раз в день отъезда.

— Сейчас приедут на вокзал, сядут в вагон, Володька гитару настроит…

— Не трави душу. Давай лучше пройдемся. Вон погода какая хорошая и времени достаточно.

В школе на улице Чайковского, где должна была проходить олимпиада, мы резко выделялись на фоне аккуратных мальчиков и девочек, которые собрались здесь с самыми серьезными намерениями.

Один юноша с выпуклым лбом и в непременных очках, вцепившись в какой-то учебник, налетел на Лешу и, оттолкнувшись от него, ошалело старался понять, что же произошло.

— Ну ты, Лобачевский, — обидно сказал Леша, — смотри, куда идешь!

— Извините, я нечаянно, — ответил будущий профессор, — вы не помните случайно формулировку предельной теоремы в форме Хинчина?

— Мне бы твои заботы, — вяло отмахнулся Леша.

Не знаю уж, как мы решили все эти заковыристые задачки, но через час, сразив строгое жюри скоростью решения, летели в школу за байдаркой. Конечно, ребята могли бы прихватить ее с собой, но ведь нам следовало догонять их по реке. Перед отъездом Александр Сергеевич показал нам точку на карте Владимирской области, где группа должна расположиться на ночлег, развести на берегу костер и ждать нас.

Мы знали, что Александр Сергеевич непременно отведет ребят к своему любимому храму Покрова на Нерли. Сейчас эта церковь одно из излюбленных мест посещения так называемыми «плановыми» туристами. Благо находится она недалеко от Владимира и описана во всех путеводителях по древнерусским городам центральной России — маршруту, получившему звучное название «Золотое кольцо». А в шестидесятых годах редкие энтузиасты забредали сюда, особенно на майские праздники.

В дни весеннего половодья байдарки могут подойти чуть ли не к самому храму, расположенному в километре от места впадения Нерли в Клязьму.

Удивительна судьба этого сооружения. Построенное в 1165 году, оно на редкость современно. Вытянутые вверх пропорции пронизаны многочисленными вертикальными линиями узких окон, близко сдвинутыми колонками аркатурного пояса. Стремление всего сооружения ввысь подчеркивается неуловимым наклоном стен храма внутрь. Апсиды почти не выделяются из общего объема церкви.

Мы привыкли к изящному световому барабану с длинными узкими окнами, увенчанному куполом-луковицей. Оказывается, до 1803 года храм венчался главой шлемовидной, так называемой «шеломной» формы.

В 1774 году лишь случай спас это замечательное творение от гибели. Игумен Боголюбовского монастыря Парфений предложил разобрать церковь на камни для хозяйственных построек, тем более что ее все равно никто не посещал: далеко она находилась от деревень.

Получили разрешение епископа, собрали мужиков. Двое полезли на купол, начали раскачивать золоченый крест, как вдруг один из них ослеп. Не видит ничего — хоть криком кричи. Обвязали его веревками, спустили на землю, и вдруг — прозрел. Заволновались мужики, зашумели. Что-то не так. Значит, богу не угодно, чтобы церковь разбирали. А на самом деле, вероятно, позолота при раскачке от креста отлетела, да и попала в глаз.

Однако подрядчик покрикивал, торопил. Вдарили по каменной кладке, правда, без особой охоты, а лом не берет. Добротно собирали божьи храмы.

В конечном счете запросил подрядчик по такому случаю вдвое большую цену, ему, естественно, отказали. Вот так и стоит церковь до сих пор.

Байдарка одиноко обоими своими чехлами прижалась к стене почти совсем пустой по случаю теплой погоды школьной раздевалки. Клавдия Петровна, как всегда, подозрительно оглядев, что выносим из школы, дала зеленый и даже прослезилась:

— Куда это вас, родненькие, все носит? И что вам дома-то не сидится? Праздник ведь…

— Ничего, Клавдия Петровна, — бодро улыбнулся Леша, — все в Москве, а мы на свежем воздухе.

— Это-то так. А вдруг этот резиновый мешок — байдарка-то ваша — утонет? Вода-то какая холодная. Чай, лед еще не сошел…

Клавдия Петровна долго причитала, глядя нам вслед из приоткрытой двери школы, и сокрушенно качала головой. А мы, не замечая веса нашего корабля, шагали к метро..

Вот и Курский вокзал, очередь за билетами. Перед праздниками у людей какая-то особая охота к перемене мест. Наша электричка стоит у перрона, который подозрительно пуст. Невольно прибавляем шаг, хотя до отправления еще минут десять.

Все понятно. Вагоны электрички забиты настолько, что публика только что не высыпается из открытых покуда дверей.

— Что же это такое! — растерянно говорит Леша. — Так и не сядем?

В каком-то вагоне показалось, что вроде бы посвободнее. Действительно, в тамбуре буянил здоровый детина лет сорока в измятом сером пиджаке без пуговиц и линялой тельняшке. Из кармана пиджака торчало горлышко бутылки, заткнутое какой-то тряпочкой. В бутылке плескалось нечто, отсвечивающее красной анилиновой краской. Публика образовала вокруг детины нейтральную зону, которую тот поддерживал и расширял посредством довольно однообразного сквернословия, паров этилового спирта и раскачиваний из стороны в сторону.

Люди, торопливо семенящие по перрону, узрев свободное пространство, резко меняли направление в сторону этих дверей, но, столкнувшись с мутноватым отталкивающим взглядом, двигались дальше.

Над головой раздался легкий шелест, закачались провода: электричка подняла токоприемники. Мы, не сговариваясь, одновременно воткнулись в зону возле орла в тельняшке. От такой наглости наш будущий попутчик, кажется, даже перестал благоухать спиртным, но тут же перешел в атаку:

— Эй вы, мешочники, валите отсюда!

Мы промолчали. Это воодушевило парня, и он ухватился за чехол со стрингерами, явно имея намерение выкинуть его из тамбура. Публика обреченно смотрела на нас и молча сочувствовала… Я вырвал мешок и поставил на место.

— Слушай, друг, сейчас вылетишь отсюда, — негромко сказал Леша.

— Да ты… Я тебе… — И красная жидкость в бутылке заметалась по стенкам.

В тот же момент хозяин бутылки, целеустремленной позой, напоминая изящно выгнутый на взлете истребитель, покинул тамбур. Публика одобрительно вздохнула.

Сделав несколько нетвердых шагов по перрону, детинушка боком подбежал к двери, которую охраняли мы с Лешей.

— Ребята, пустите, надо…

— Всем надо!

— У меня там жена с дочкой, пустите!

Леша извлек из кармана парня бутылку, вынул тряпочку и, перевернув ее, под дружное аханье пассажиров вылил содержимое в пространство между вагоном и платформой. Там занялись какие-то химические реакции, и вроде бы запахло серой. Наш орел заглянул туда с сожалением.

— На, — вернул ему бутылку Леша, — сдашь и купишь дочке мороженое.

После этой педагогической процедуры детина лязгнул зубами и молча протиснулся в вагон. Больше мы его не видели.

Захлопнулись двери. Открылись. Где-то зашипел сжатый воздух. Двери опять долго не закрывались. Что-то грозно сообщил хриплый вагонный громкоговоритель. После этого двери закрылись.

Однако тронулись не вдруг. Поезд еще некоторое время шипел, кряхтел, но все же пошел. Мы стояли, прижатые к нашим чехлам.

— Боюсь, как бы фонарь не раздавили, — сказал Леша.

— А зачем ты его взял?

— Мало ли…

— А ты не захватил котелок, кружку, ложку и прочее?

— Как раз я об этом и жалею. Ведь всякое может быть. Вдруг наших не встретим.

За окном мелькают Кусково, Новогиреево. Проезжаем дачные поселки Кучино, Купавна. Ветерок вносит в тамбур свежие весенние запахи проснувшейся земли. Веселые сосенки. Сквозь жухлую осеннюю траву уже просвечивает зеленое, юное. А кое-где, несмотря на тепло, еще снег. Местами почерневший, а местами — сахарный.

Станция Железнодорожный. Это бывшая Обираловка. Сразу как-то вспоминается Анна Каренина. Паровозы с желтыми коптящими фонарями, цилиндры, выпускающие пар, огромные красные колеса, шатуны… Ужас!

А наша элегантная электричка, изгибаясь на поворотах, бежит себе вдоль берега Клязьмы. Платформы Усад, Покров…

Много раз ходили мы в поход на майские праздники. Сколько рек под Москвой, готовых подарить нам радость первого в году общения с природой, освободившейся из-под снега и льда.

Это и Москва-река, спокойная летом, но быстрая во время весеннего половодья, и коварная извилистая Протва, и близкая, совсем подмосковная Истра, и, конечно же, Клязьма.

Клязьму и ее приток Киржач мы исходили, что называется, вдоль и поперек. Можно даже сказать, что эти походы были своего рода эстафетой, проводимой из года в год.

По Киржачу, помнится, мы ходили даже на Ноябрьские праздники, когда вода и днем была кое-где у берега схвачена тоненьким ледком, по утрам оболочка байдарок теряла всякую эластичность и становилась совершенно белой от обильного инея. Берега Киржача очень живописны, однако в ноябре они казались угрюмыми. Светлого времени в обрез, поэтому на ночной привал вставали в сумерках. Погода благоприятствовала, пару раз даже выглядывало солнце, но, когда подходили к конечной точке маршрута — станции Усад, вдруг повалил такой густой снег, что берега этой в общем-то неширокой реки потерялись в белом мареве, а деки всех байдарок стали одного цвета.

Ходили от Усада до Петушков и от Петушков до Владимира. Река здесь спокойная, широкая, а после того как принимает ряд притоков, и особенно крупных — Пекша, Колокша, — становится совсем солидной, степенной.

А вот в этом году Александр Сергеевич предложил пройти от Владимира до Коврова. Маршрут довольно длинный, но у нас в запасе был лишний день, и мы надеялись без напряжения, осмотрев местные красоты, достигнуть конечной точки маршрута.

— Смотри, вон Клязьма, — говорит Леша.

В тамбуре уже почти свободно. Поезд скоро подойдет к платформе Омутище, а там рукой подать до Петушков, где делать пересадку. Прямых поездов до Владимира мало, поэтому мы решили попытаться сесть на поезд Петушки — Владимир.

Справа от железной дороги в лучах весеннего солнца играет Клязьма. Время от времени полоска воды прячется за кустами ивы, покрытыми уже молодой зеленью и белыми «барашками». На противоположной стороне реки и до самого горизонта темнеет лес. Где-нибудь в таком же лесу, только ниже по Клязьме, Александр Сергеевич выбирает, вероятно, место для ночной стоянки.

Приятно сознавать, что тебя где-то ждут. Вокруг ни жилья, ни огонька. А там — друзья, уютная палатка под раскидистой сосной, вкусный ужин.

— Леш, ты есть хочешь?

— А ты как думаешь!

— Хоть бы мороженое…

Мы вспомнили, как, бывало, не успеет тронуться поезд, раздается грохот четырех шарикоподшипников — они почему-то всегда заменяли колесики для деревянного холодильника с брикетиками мороженого и «сухим льдом». Стук перетаскиваемого через порог ящика и громкий, высокий, с легким припевом голос:

— Мороженое, мороженое!.. Эскимо — одиннадцать копеек, пломбир — сорок восемь, сливочное, крем-брюле… Вам два? — двадцать шесть копеек… Мороженое, мороженое…

И опять постукивание подшипников. Публика оживляется. Солидные мужи отрываются от газет, немыслимо изгибаясь, лезут в карманы брюк за мелочью. Женщины раскрывают сумочки. Дети красноречиво заглядывают в глаза родителям… А сейчас не то что ящик провезти — сама мороженщица не пройдет.

Электричка подошла к станции Петушки. На платформе толпа.

Выгрузились. Леша пошел разведать обстановку. Вернулся он через несколько минут с двумя пирожками. Электричка на Владимир только через сорок минут.

Что же делать? Уже сейчас яблоку упасть некуда, а дальше что будет?

Мимо платформы в сторону Владимира медленно тянется товарный состав.

— А что, если?..

— Давай сначала спросим!

Когда тепловоз поравнялся с нами, я окликнул машиниста, благодушно улыбающегося в открытое окно кабины:

— До Владимира доедете?

— А как же, — ответил тот.

— А во Владимире остановитесь?

— А как же!

— А нам можно с вами? — Я уже двигался по платформе вслед за окном кабины.

— Нельзя, конечно. Ну ладно, только садитесь на последнюю площадку. Я разгоняться пока не буду.

Дождались площадки последнего вагона. Леша прыгнул на подножку. Я передал ему вещи, прыгнул сам — и мы едем во Владимир.

Стало заметно холодать. Все же в битком набитой электричке гораздо теплее. Солнце светило прямо в лицо, бодро убегали назад рельсы.

— Ехать все же лучше, чем ждать, — философски изрек Леша.

— Конечно, лучше, только едем чего-то медленно.

— Ну ничего, главное — едем. Кстати, жалко — не взял телогрейку.

— Хорошо сделал! На этой олимпиаде и так вся комиссия косилась на наши кеды, а если б еще и телогрейки…

Лет через десять после нашего путешествия появился мультфильм про Чебурашку и Крокодила Гену. Герои фильма, обездоленные вредоносной старухой Шапокляк, вынуждены были путешествовать на крыше последнего вагона. Мне кажется, что автор подсмотрел эту ситуацию где-то на перегоне между станцией Петушки и городом Владимиром, творчески переосмыслил ее, пересадив своих героев на крышу и вручив Крокодилу гармошку.

Вскоре после Колокши поезд замедлил ход, заскрежетал и наконец встал в чистом поле как вкопанный. Выяснилось, что мы на запасном пути, а впереди — светофор с ярко-красным фонарем.

Минут через десять Леша пошел на разведку, поручив мне охранять байдарку. Он легко соскочил с подножки и заскрипел гравием куда-то в сторону головы состава.

Через четверть часа я заскучал, высунулся с площадки сначала с одной, затем с другой стороны поезда — друга нигде не было. Я бросился к тепловозу.

Леша как ни в чем не бывало сидел на приставном стульчике и рассказывал внимательному машинисту и его помощнику о преимуществах водного туризма.

— А что мы стоим?

— Да вот электричку пропускаем, — бодро ответил Леша.

— Хорошо, тепло тут у вас.

— Ну чего, залезайте сюда… Хотя вообще-то не положено.

— Да ничего, мы уже согрелись.

Вскоре прогремел экспресс Петушки — Владимир, зажегся зеленый, мы покинули гостеприимную кают-компанию, дождались своей площадки с байдаркой и прыгнули в поезд.

Не успели мы как следует замерзнуть, состав начал снова притормаживать. Я высунулся из-за габарита вагона. Златоверхие купола — Владимир! Поезд прогремел по стрелкам, а вот и Клязьма — всего несколько десятков метров до берега.

— Аварийная посадка!

— Есть посадка, — улыбнулся Леша и прыгнул на полотно. Я передал ему мешки и прыгнул сам.

Наконец-то приехали!

Быстро собираем байдарку. Сегодня никто не мешает — у людей дел по горло перед праздниками. Очень нужно смотреть, что там вытворяют два чудика на берегу реки с какими-то рейками. Да и нам спокойнее.

Когда отчалили, солнце было уже совсем низко, а вскоре наступили густые сумерки.

Весла дружно шлепали по воде, настроение было прекрасное. Пустая байдарка легко скользила вперед и великолепно слушалась руля.

— Большая Медведица! — показал Леша.

— А вот Полярная звезда. Нет, вон Справа…

— Знаешь, — пустился в воспоминания Леша, — пару недель назад Александр Сергеевич пригласил меня и Славку поехать с ним в одну школу. Там образовался туристский клуб с романтичным названием «Компас», и мы должны были рассказать о походах, экспедиции, то да се, как живут в таких условиях.

Ты ведь знаешь, как Александр Сергеевич любит разговаривать с незнакомыми ребятами. Сначала Славка кое-что вспомнил из нашей походной жизни. Ну вроде бы послушали, помолчали. Однако чувствуем, что их больше интересуют рассказы старого морского волка.

Александр Сергеевич вышел к доске:

— Что же вас интересует, друзья?

Молчание. Смотрят, выжидают. Наконец староста — симпатичная такая девчонка — голубые глаза и косички с белыми бантиками, — робко эдак говорит:

— Научите нас ориентироваться без компаса!

Александр Сергеевич говорил нам потом, что не ожидал он этого. Думал, что будут про всякие интересные случаи расспрашивать.

— А зачем это вам? — спрашивает.

— А вдруг мы забудем или потеряем компас. Как же тогда быть? — отвечает староста.

— Допустим, — говорит, — что забыли или потеряли. Это бывает. Но почему вы не спрашиваете меня, как развести костер, если вы забыли или потеряли спички? Такое ведь тоже бывает?

Молчат, но глаза говорят о том, что ребята пытаются понять, в чем дело. Им сказали, что придет старый опытный турист, а он не хочет читать им лекцию, а вместо этого сам загадки загадывает.

— Друзья мои, вас нельзя научить ориентироваться без компаса.

Мы уже успели присмотреться. Видим, что глаза у ребят разные. По ним Александр Сергеевич и определяет характер. Вот живые, веселые. Вот узкие, их не сразу поймешь. Но флегматичного взгляда нет. Значит, интересно.

Александр Сергеевич стал рассказывать ребятам, что природу можно читать, как открытую книгу. Однако для этого надо быть грамотным. Вот, говорит, герой книги Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» Дерсу Узала в совершенстве владел этой грамотой. Например, придя на берег, он сразу определил, что здесь был постоянный брод. В последний раз сюда приходил старик китаец, зверолов, который всю ночь не спал, а утром не решился перейти реку и вернулся назад. Владимир Клавдиевич Арсеньев, знаменитый путешественник, был поражен наблюдательностью Дерсу.

Но не менее был озадачен и старый охотник:

— Как тебе, столько лет в сопках ходи, понимай нету?..

Потом Александр Сергеевич рассказал о том, что слышал в Солодче от писателя Паустовского.

Перевозчик, человек с «беспокойным характером», мог дать безошибочный ответ на любой вопрос.

Однажды Константин Георгиевич спросил его:

— Почему ласточка, когда я шел по полю, все время крутилась вокруг меня? Надоела, чуть крыльями не задевала.

Перевозчик удивился.

— Э… чему вас только в Москве учат? Да это просто такая ленивая ласточка попалась.

Константин Георгиевич, вдумчивый наблюдатель природы, влюбленный в нее, никак не мог понять, почему ленивая ласточка не хотела дать ему покоя.

— Эх вы, москвичи! Ну ладно, давайте закурим… А ласточке вашей просто лень было корм искать. Пройдите еще раз по этой высокой траве и посмотрите, сколько вы всяких насекомых вспугнете, в воздух поднимете. А она за вами и подбирает.

Так просто, оказывается!

— Интересно? — спрашивает Александр Сергеевич.

— Интересно. Но какое это имеет отношение к ориентированию?

Тогда Александр Сергеевич привел пример из книги Белякова:

— Жители Крайнего Севера поездку зимой к соседу, живущему за двести-триста километров, не считают и путешествием. Без дороги, среди однообразного пейзажа, лишенного всякой растительности, они точно находят дорогу и безошибочно возвращаются домой. Компасом не пользуются. И это в полярную ночь, когда звезды часто скрыты облаками. Как это делается? Рассказать?

— Расскажите!

— Я могу рассказать, как они находят направление, но научить вас, жителей города, ориентирующихся в лабиринте улиц и лишь изредка бывающих на природе, не могу. Вы заблудитесь и никогда без компаса дорогу не найдете. Да и я не всегда найду.

Александр Сергеевич рассказал ребятам о господствующих ветрах, о снежной поверхности, сохранившей следы ветра. И целый ряд других признаков, помогающих жителю Севера.

— Ясно, как они ориентируются?

— Ясно!

— А сами так сможете?

— Не знаем…

— Нет, ребята, не сможете. Компас и еще раз компас. Запасной в рюкзаке. И еще, кроме компаса, надо иметь голову на плечах. Надо быть очень наблюдательными. Вот вам пример: справа от дороги трава сочная, зеленая, а слева чахлая. Где юг?

— Справа, там где сочная, — хором отвечают ребята.

— Согласен. А если скажете наоборот, то тоже буду согласен с вами.

— Как так?

— В мае и начале июня трава действительно с юга зеленее. Она получает больше солнца, тепла. Это верный ориентир. Но в июле, да еще в засуху, трава зеленей с севера. На юге она сгорела. Это тоже ориентир. Есть ряд верных правил ориентирования, но они требуют очень большой наблюдательности и навыка. Компас и проще и точнее.

Ориентирование без компаса превращают в какой-то фетиш. Очень многие «правила», приведенные в книгах по туризму, часто беспочвенны, неверны. Но авторы переписывают их друг у друга, не проверив на опыте. Нельзя верить ни пням, ни кронам деревьев.

Не лучше обстоит дело и с муравейниками — никак они не хотят помочь найти юг! Скорее всего это объясняется тем, что муравьи не читают туристскую литературу.

Сейчас, когда ориентирование становится одним из официальных видов спорта, надо выкинуть из туристского арсенала неправильные приметы, грамотно и вдумчиво пользоваться верными, а главное — не забывать и не терять компас. Ясно?

— Ясно!

— Ну, какие будут вопросы? — вступает девочка с белыми бантиками.

И после недолгого молчания сама спрашивает:

— А как развести костер, если нет спичек?..

Мы с Лешей посмеялись над незадачливыми новичками, однако я в кармане куртки пощупал все же завернутый в полиэтилен коробок спичек.

Ночь уже совсем навалилась на тихую реку. Берега смутно угадывались неровным зубчатым силуэтом на фоне все же более светлого неба. Полярная звезда мерцала у нас почти за спиной, значит, река сделала поворот, и вот уже вскоре должна быть точка встречи.

Но что это?

— Смотри, откуда у них красный и зеленый фонари?

— А вон, видишь, на гору они еще и два белых поставили! Видно, специально, чтобы мы увидели издалека.

Весла еще интенсивнее вспенили воду, и байдарка понеслась в сторону огней.

— Костра не видно, да и вообще почему-то не нравятся мне эти огни, — сказал Леша и положил весло. — Давай им посигналим.

— Нет, лучше подойдем тихо.

Однако он уже достал сбереженный в поезде фонарь, и по реке прошелся тонкий луч света.

И в тот же миг у нас, казалось, над самой головой оглушительно взвыла сирена. А затем мощный луч прожектора, вспугнув туман над рекой, уставился нам прямо в глаза.

Мы дружно навалились на весла, и байдарка легко скользнула влево. И в ту же минуту в нескольких метрах справа обозначился черный высокий борт баржи.

Мы, положив весла, слегка покачивались на волне, ослепленные, оглушенные и пристыженные.

Когда небольшой речной толкач поравнялся с нами, из ходовой рубки высунулся некто и сказал нам внятно несколько слов, смысл которых был примерно такой: «Надо осторожнее ходить по внутренним водным путям СССР».

Двигатели работали на малых оборотах, по-видимому, караван подходил к пристани, невидимой в ночи.

Мы, не шевелясь, сидели в байдарке. Вскоре звук мотора почти совсем затих. Я как-то особенно остро представил себе треск ломаемых стрингеров и ощутил холод темной апрельской воды.

Однажды мне пришлось быть виновником столкновения двух судов, хотя и малых, которое могло кончиться трагически. Случилось это в первой половине июня. Занятия в школе закончены, день длинный — не знаешь, куда себя деть.

И вот тогда меня стал брать с собой на работу мой старший брат Олег — тренер по гребле. Вначале я катался в тренерской моторке, а на следующий год он меня посадил за руль академической восьмерки.

База общества «Труд» находилась на «Стрелке» — так называется оконечность острова, образованного Москвой-рекой и Обводным каналом возле бывшего Бабьего городка, как раз напротив Крымского моста.

В тот памятный день тренировка началась как обычно. Молодцы двухметрового роста сняли со стеллажа эллинга почти двадцатиметровую тушу тренировочной восьмерки, ощетинившуюся пилонами уключин, и поставили ее на козлы во дворе около старинного здания гребного клуба.

Ветерок доносил дурманящие запахи ванили, шоколада и всяких иных вкусных вещей с расположенной в двух шагах фабрики «Красный Октябрь».

Ребята подогнали подножки, установили банки. После этого лодку спустили на воду. Я проверил штуртросы и руль. Все в порядке. Гребцы тем временем принесли весла, укрепили их в уключинах, и мы бортом отошли от плотика на зеркальную, с радужными масляными пятнами, поверхность Обводного канала.

Олег на своей «казанке», тарахтящей десятисильной «Москвой», подошел поближе, насколько это допускал размах весел, и отдал команду:

— Первый и второй номера — без подъезда.

Два гребца в носовой части лодки взмахнули веслами, но только на часть гребка, без подъезда подвижной банки. Штуртросы натянулись. Я повел лодку в сторону Крымского моста.

Для меня это удивительно унылая часть тренировки. Лодка идет медленно. Сначала работают по два гребца без подъезда, потом с частичным подъездом, потом по четыре человека — наконец лодка идет «на всех номерах с полным подъездом». Мощный толчок о подножку напряженных шестнадцати ног, одновременный мах корпусом и подтягивание рук, лодка резко вырывается вперед, чтобы несколько отдохнуть при очередном заносе весел.

Тогда мы в тренировочном режиме дошли почти до Киевского вокзала. Олег вертелся рядом на «казанке», делал замечания, требовал синхронности — вскоре ожидались соревнования.

На обратном пути он дал указание идти «на всех номерах» от моста Окружной железной дороги, что возле Нескучного сада, а сам повернул до отказа ручку газа и вскоре скрылся за поворотом.

Я повел лодку вдоль берега, мимо отстроенной незадолго до того Фрунзенской набережной. Это было безопаснее, так как на другой стороне, около Парка культуры, катались на прогулочных лодках.

Был чудесный теплый июньский вечер, люди прогуливались по Фрунзенской набережной, а я, начитавшись «Мушкетеров», находился в том счастливом возрасте, когда все девушки кажутся привлекательными, особенно издалека. Поэтому неудивительно, что я стал разглядывать двух фей в легких белых платьицах, облокотившихся на парапет набережной.

Лодка летела вперед. Меня мотало на скамеечке рулевого взад-вперед, вода, попавшая в лодку, металась в шпациях между шпангоутами, весла при заносе «стригли» макушечки небольших волн.

Я ощущал себя капитаном пиратского брига, а эти двухметровые гиганты — мои друзья-матросы.

— Хоп-п-па… Хоп-п-па! — хрипло выкрикивал я темп — сорок пять взмахов весел в минуту.

Оторвав взгляд от пронесшихся мимо раскрашенных дев, я остолбенел, а затем не своим голосом заорал:

— Стоп, все табань!

Я не знаю, откуда он взялся, за секунду до того его вообще не было. Но он — этот человек — шел параллельным курсом на некой посудине в метре перед носом нашей восьмерки. Эта его посудина — шедевр судостроения — называлась на прилавках Спортторга, словно в насмешку, «байдаркой». На самом же деле это было жестяное корыто, к задней и передней стенкам которого на болтах принайтовывались жестяные же треугольные поплавки с крышками, как у скороварок, с болтами «для герметичности».

Услышав шум табанящих весел, пытающихся справиться с инерцией тяжелой тренировочной лодки, человек оглянулся, пытаясь взять влево, но его тут же нагнала восьмерка, и он исчез вместе со своим корытом.

Лодка проскочила еще метров двадцать и остановилась. По днищу проскрежетало железо, и за кормой всплыла «байдарка», а слева весло.

Человека нигде не было видно. Все молчали, только с берега доносился серебристый смех двух красоток. Гребцы, наклонившись к бортам, напряженно вглядывались в мутноватую воду.

Семен — седьмой номер — уселся поудобнее, приподнял весло и опустил его как раз в тот непродолжительный момент, когда точно под ним из воды появилась голова. Она булькнула, что-то хотела сказать, но весло опустилось, и голова вновь ушла под воду.

Вот тут мы испугались не на шутку. Но голова скоро вновь вынырнула, отдышалась и разразилась такими ругательствами, что серебристый смех сразу стих. Были упомянуты мои папа, мама, бабушки, дедушки, а также близкие и дальние родственники всех восьмерых гребцов, восьмерки и особенно весла седьмого номера.

— Ну ты, полегче… — наконец не выдержал Семен.

— Как же мы этот пароход все-таки не услышали? — сокрушался Леша.

— Ничего удивительного. Мы громко плескали веслами, а звук винтов экранировала баржа, идущая впереди толкача. Однако хорошо, что ты взял фонарик.

— Да, без него пропали бы…

— Но надо же! Принять ходовые огни судна за лагерь!

— Это нам урок. Ведь ты вспомни: мы как раз потешались над ребятами, пытавшимися ориентироваться без компаса. И все же нам есть оправдание: мы первый раз идем в майский поход по реке с судоходным движением…

Из-за лесистого мыса вынырнуло зарево большого костра, вокруг которого сновали темные силуэты. Искры от сухих сосновых сучьев высоко взлетали вверх. Ярко освещенные желтовато-оранжевым пляшущим отблеском, стояли палатки.

Байдарка с легким скрипом уткнулась в песчаный бережок, однако течение тут же подхватило и развернуло корму. Но Леша уже выскочил и, ухватив носовой фалинь[3], подтянул лодку к берегу.

Силуэты сначала на секунду застыли в, казалось бы, самых неестественных позах, а потом помчались к нам с радостными воплями.

До чего же приятны эти встречи для тех, кто приходит, и для тех, кто ждет. Конечно, те, кто приходит, в более выгодном положении: они в динамике, у них есть дело, и время бежит быстро. А те, кто ждет, тревожатся, смотрят ежеминутно на часы:

— Уже должны бы быть…

— Ну мало ли. Электричка опоздала.

— Не случилось ли что…

Ну и тому подобное.

Но вот все тревоги и сомнения позади. Несколько мгновений ты герой. Все наперебой спрашивают:

— Ну как там?

— Все решили?

— Как добрались?

— Сколько задач было?

— Электричка не опоздала?

И каждому приятно, что ты ответил именно ему. А потом возбуждение первых минут проходит. Байдарку твою уже, конечно, вдесятером принесли и поставили у палаток.

— Ребята, есть страх как хочется!

Ах, ну да, конечно, они ведь голодные. Скорей, скорей.

А потом тихо подошел Слава:

— Что это там сирена с толкача ревела?

— Так… приветствовали друг друга.

— Александр Сергеевич так и подумал. Еле его убедил, что вы знаете о судоходстве на реке… Впрочем, это нам легко говорить, ведь мы днем-то видели речную обстановку.

Действительно, как я мог забыть! Ведь и мы еще при свете прошли мимо одной вешки, которая здесь как раз обозначает фарватер.

— Ну ладно. Понимаешь, кто его знает почему, но приняли мы эти огни толкача за ваш лагерь. Двинулись к нему, ну а дальше — еле увернулись.

— Да, я понимаю. Вы слишком ждали каких-нибудь огней, и в конечном счете проявили легкомыслие.

— Согласен, однако не говори все же Александру Сергеевичу. Он очень огорчится…

— Нет, конечно, не буду. Но, по-моему, он сам все понял.

Александр Сергеевич ушел в свою палатку, а мы все сидели у гаснущего костра.

— Все же интересно, — нарушил молчание Слава, — сколько лет путешествуем, на каких только порожистых реках, шквалистых озерах, топких берегах не бывали — никогда не возникало трагических ситуаций. Что это — удача, случайность?

— Как все просто — удача! — воскликнул Толя Крупчанский. — Александр Сергеевич имеет колоссальный опыт путешествий вот с такими. — И он кивнул в сторону Миши Булдакова.

Крупчинский окончил школу несколько лет назад, но почти каждый год отправлялся в поход на майские праздники. Иногда ему, правда, мешали длительные служебные командировки, и тогда мы ощущали, что кого-то не хватает. Бытовали слухи, что летом Толя в одиночку уходил в путешествия на порожистые горные реки, но сам он рассказывать про это не любил, зная, что Александр Сергеевич категорически не одобряет водные походы на одной байдарке.

— Я-то тут при чем? — обиделся Миша.

— А при том! Кто школу чуть не поджег?

— Так это случайно, чтобы Евгению Владимировну не огорчать!

— А с плотины кто в прошлом году свалился?

— Все из-за Зорькина вышло! Он тогда…

— Хватит оправдываться! — перебил Толя. — Если б ты один был такой. А ведь вот даже Володя. Тихий-тихий, а ведь так потихоньку у Лавенецкого мотороллер угнал, чуть беды не натворил. И тем не менее Александр Сергеевич с вами каждое лето в трудные походы отправляется…

— Ну и что? Вы, что ли, другими были?!

— Наше поколение в ваши годы было более дисциплинированным, — менторски начал Толя, потом, видно, вспомнил, что старше ребят всего-то на несколько лет, улыбнулся и добавил: — Конечно, разное тоже вытворяли. Взять хотя бы историю с Ковальчуком. На месте Александра Сергеевича я бы его близко к воде не подпускал, не то что в походы…

— Что ты загадками говоришь, рассказывай, — потребовал Миша, — а то: «ваше поколение»…

— Как-то Александр Сергеевич, — не замечая агрессивного тона Миши, начал Толя, — повел группу ребят на Московское море. На одной лодке оказались вместе Ковальчук и Инесса — та, что пение у вас сейчас ведет. И выкамаривался же он — сил нет, почти как Миша сейчас перед Аленой.

— Ну вас, я спать пошел, — окончательно обиделся Миша, но с места не двинулся.

— Морской бой затеял, — продолжал Толя, — и сломал весло. Потом чуть лодку на мелководье не перевернул. А когда дожидались в канале каравана барж для попутного шлюзования, забрался на причальную стенку и прыгнул оттуда прямо в камеру шлюза.

Александр Сергеевич терпел-терпел, но после выходки в шлюзе спокойно так причалил в живописном месте и объявил, что продолжать поход не будет. Назначил через час собрание группы, а сам ушел в лес развеяться — он здорово, конечно, нервничал, пока Ковальчук купался в шлюзе. Хоть он и спортсмен, и плавает как рыба, но ведь голову же надо иметь…

Короче, как только Александр Сергеевич ушел, мы набросились на Ковальчука:

— Все из-за тебя!

— Теперь вернемся из-за него в лагерь? Пальцами будут показывать: как маленьких — из похода!

Тот мрачно молчал, опустив голову, а Инесса сидела на корме и смотрела вдаль.

Пришел Александр Сергеевич.

— Ну, друзья, что будем делать?

— Мы решили списать Ковальчука на берег, а сами будем продолжать поход. Это мнение группы. Он вернется в лагерь и расскажет о своем поступке. Пусть там и решают, как с ним поступать, — ответил командир группы.

— Так. Прекрасно! Значит, мы с вами совсем беспомощные. С такой группой я продолжать поход не намерен!

— Это из-за меня, — вдруг сказала Инесса, — я во всем виновата, говорю: «Страшно как в шлюзе — стенки высокие, вода внизу клокочет», а он: «Подумаешь, ерунда какая — одно удовольствие искупаться!» Тут я и завелась: «Да ну, — говорю, — слабо!» — «Спорим?» — «Спорим!» Вот он и прыгнул… Спишите лучше меня на берег!

Мы растерянно молчали.

— Александр Сергеевич, — поднял голову Ковальчук, — вы, конечно, вправе мне не поверить, но я даю честное слово, что такое больше никогда не повторится! Это было мальчишеством…

— Вот это мужской разговор! Как группа?

— До первого проступка, — жестко сказал командир, — голосуем. Я за то, чтобы поверить Ковальчуку.

— Будь я моложе, — неожиданно улыбнулся Александр Сергеевич, когда мы рассаживались по лодкам, — ради такой девушки не только бы в шлюз прыгнул!

— Так ведь и прыгнул однажды, — напомнил один из сидевших у костра «старичков».

— Так это была совсем другая история, — не согласился Толя, — да и не в шлюз вовсе. Александр Сергеевич тогда только стал нашим инструктором. Впервые пошел с нами в лодочный поход, — начал свой рассказ Толя, обращаясь к младшему поколению, — а от школы присоединился еще наш физкультурник. Александр Сергеевич был для нас человеком новым, вначале показался каким-то чудаковатым, да и физрук над ним потихоньку подсмеивался. Но чем дольше мы общались, тем интереснее было с нашим новым инструктором.

И тут физрук придумал одну штуку: дело в том, что Александр Сергеевич требовал, как вы знаете, от всех умения плавать, но сам не купался — уши у него вроде бы тогда болели, и нельзя было. Вот физрук и стал подначивать: «Что же это? Сергеич от вас требует, чтобы вы плавали как рыбы, а сам не умеет!» Конечно, многие ребята стали сомневаться — может, действительно не умеет?

Не знаю как, но, видимо, дошли эти разговоры до Александра Сергеевича. Однажды встали мы на привал на самой Белинской прорве — есть такое место на Оке с бурным течением и в общем довольно широкое.

И вдруг мы увидели, что кто-то прыгнул в воду. Смотрим — Александр Сергеевич! Он быстро плыл на другую сторону. Физрук явно испугался — он быстро смекнул, в чем дело, отвязал лодку и заспешил к Александру Сергеевичу. Но тот от помощи отказался. Потом они долго ходили по противоположному берегу, о чем-то беседовали. Обратно Александр Сергеевич двинулся опять вплавь, а физрук шел рядом на лодке.

— Сейчас Александр Сергеевич посчитал бы такой поступок ребячеством, — вздохнул Слава, вспомнив недавние свои подвиги на Череменецком озере.

— Как же дальше складывались их отношения с физруком? — заинтересованно спросил Миша.

— Не знаю уж, о чем они там на другом берегу беседовали — мы могли только гадать, — но после этого события напряженность между ними как-то поуменьшилась, а вскоре они даже подружились. Через год энергичный физрук наш создал знаменитый школьный туристский лагерь на берегу Пестовского водохранилища и настоял, чтобы Александра Сергеевича пригласили работать в нем инструктором. Оба они люди горячие, спорили иной раз, не стесняясь нас, мальчишек. Часто в таких случаях мы вспоминали историю в Белинской прорве.