Судоверфь на Арбате

Слава развернул байдарку:

— Александр Сергеевич! Смотрите, пароходик у берега приткнулся. Давайте попросимся переночевать.

С утра лил дождь. Ставить палатки на мокрую холодную землю не хотелось. А у высокого правого берега, на котором темнела островерхая колокольня, стоял небольшой белый катер, у нас его называют «речной трамвайчик».

Хозяева судна, казалось, были даже довольны, что у них на корабле будет веселая компания. Разрешили просушить вещи, вскипятили чай. Около самых окон каюты плескалась серая вода, вся в кружках дождинок, а внутри тепло и сухо. Легкий полумрак — команда экономит аккумуляторные батареи.

Александр Сергеевич предложил, пока не совсем стемнело, пойти осмотреть церковь.

На палубе резкий ветер швырнул в лицо холодные брызги. После тепла каюты острее ощутилась сырость этого последнего апрельского дня. Неподалеку дежурные возились с костром, который то угасал, то вновь вспыхивал, разбрасывая клочья едкого дыма от сырых дров.

— Ветер к вечеру в такую погоду — это хорошо, — пробормотал Александр Сергеевич, — может, разгонит всю эту сырость.

По скользкой тропинке забрались на холм. Перед нами стояла полуразрушенная церковь из красного кирпича, видимо, некогда оштукатуренная, вся в грязно-серых потеках. Мокрые кусты еще без листьев не скрывали неприглядности цоколя. Высокая колокольня как бы подчеркивала своими завершенными формами заброшенность храма.

Слава подпрыгнул, уцепился за подоконник, подтянулся, ухватился за ржавую решетку и заглянул внутрь.

— Ничего нет… — гулко прозвучал его голос.

— Александр Сергеевич, как вы думаете, она старая? — спросил Костя.

— Ну как вам сказать… По всей видимости, начало XIX века.

— Тогда понятно, почему эта церковь в таком состоянии. Кому она нужна? Вот Псков, например, настоящая старина. Или Покров на Нерли — вообще XII век. А это что? Действительно, надо разобрать на кирпич. Проку больше будет народному хозяйству.

— Не торопитесь ломать постройки только потому, что они еще недостаточно старые. Ведь когда-нибудь и этой церкви будет восемьсот лет. Конечно, если у вас не найдется сообщник, например, второй такой игумен Парфений, что пытался разобрать храм Покрова… — напомнил Александр Сергеевич. — А то ведь мы привыкли: раз не XV век — круши. Раньше даже и этого не замечали — старое должно умирать. Так бесследно и погибли многие памятники. Вот вы, Костя, знаете, например, откуда происходит название Потаповского переулка в Москве, около Чистых прудов?

— Да как-то… нет.

— На углу Большого Успенского переулка и Покровки, которую сейчас называют улицей Чернышевского, стоял замечательный храм Успения.

В тридцатые годы посчитали, что габариты его мешают движению по Покровке, и храм снесли, хотя, по мнению многих специалистов, это был если не шедевр, то весьма ценный памятник архитектуры конца семнадцатого века. А словно в насмешку над зодчим Потаповым, который строил его, Большой Успенский был переименован в Потаповский переулок.

Слава уже успел обойти кругом все здание и теперь внимательно прислушивался к рассказу Александра Сергеевича.

— Там вход есть, и, по-моему, не заперто, — сообщил он. — Может, посмотрим?

Несколько полуразрушенных ступенек из белого камня, обросших зеленым мхом, упирались в ржавую железную дверь. Над ней остатки конструкции, державшей когда-то навес над входом, и более светлый квадратик на стене, прикрытый раньше иконой.

Слава попробовал массивную дверь, заскрежетали проржавленные петли… Справа из кустов выскочила большая черная кошка.

— Черт, по-моему… — неуверенно отметил Костя.

— Такие места как-то располагают ко всякой мистике и чертовщине, — заметил Александр Сергеевич. — Кстати, расскажу вам по этому поводу одну занятную историю. До войны я довольно долгое время работал макетчиком, а тогда военные кафедры учебных заведений очень увлекались миниатюр-полигонами. Это были большие, в несколько квадратных метров, макеты местности, на которых моделировались военные действия. Наша бригада разрабатывала вначале их для военных академий и училищ, а тут нам заказал подобную работу строительный институт.

Одно из его зданий, как раз где мы работали, и сейчас находится на углу площади с характерным названием Разгуляй и бывшей Елоховской, сейчас Спартаковской улицы. Если взглянуть на фасад здания, то обращает на себя внимание странная рама слева между окнами второго этажа. По форме она напоминает гробовую плиту.

Дом этот, а точнее целый дворец, принадлежал члену Академии наук, президенту Академии художеств графу А. И. Мусину-Пушкину. Он был чуть ли не первым собирателем и исследователем русских рукописей. Граф опубликовал «Русскую правду» и «Слово о полку Игореве», но, к несчастью, в пожар двенадцатого года погибло все его драгоценнейшее собрание, кроме немногих рукописей, хранившихся у Карамзина и Бекетова.

Рассказывают, что сам коллекционер находился в то время в деревне, а его дочь, вывозившая из дома картины и серебро, не решилась взломать запертые шкафы с рукописями, и они погибли.

Так вот эта самая плита, являвшаяся когда-то циферблатом солнечных часов, в прежние годы сильно занимала окрестных обывателей, во-первых, своей необычной формой, а во-вторых — на костяной пластине, прикрывавшей плиту, были начертаны какие-то странные значки. Уверяли, что доску изготовил знаменитый «чернокнижник», соратник Петра I Яков Вилимович Брюс, который командовал артиллерией во время Полтавской баталии. Кроме того, граф Брюс, происходивший из знатного шотландского рода, был известным политическим деятелем, автором и переводчиком многих научных трактатов.

Вокруг дома и необычной плиты ходило множество легенд. Одна из них уверяла, что граф записал на этой доске места, где им зарыты клады. Другая — что Брюс оставил письмена, содержащие открытые им кабалистические формулы и законы, и прикрыл их гробовой доской. А если эту доску извлечь, то всему зданию придет конец. Еще одна легенда утверждала, что доска появилась сама собой на третий день после постройки. Но все легенды сходились на том, что дом полон привидениями.

Многодневная работа уже подходила к концу, однако я никак не мог отрегулировать небольшой насосик, который должен был подавать воду для гидротехнических систем макета. Я понимал, что задерживаю товарищей, и однажды решил остаться попозже, чтобы завершить работу.

— Ты что, думаешь, привидения тебе помогут? — шутили друзья.

— Да, я уже с ними обо всем договорился.

— Смотри не продай им душу за насос!

Когда все разошлись, работа пошла быстрее, спокойнее. Удалось получить необходимый напор воды. А поскольку время было уже довольно позднее, да и дома я всех предупредил, что могу не прийти ночевать, остался в институте.

Разогрел на плитке чай, приготовил бутерброды. Напряжение дня понемногу спадало. Я обратил внимание на то, как гулки звуки в зале, где мы работаем, как теряются в темноте своды потолка. Мне показалось, что кто-то выглянул из-за капители колонны.

— Что за черт, устал, наверно. — Я выключил свет и лег спать прямо на столе, подстелив под голову забытый кем-то ватник. По своей привычке я мгновенно заснул.

Проснулся я оттого, что прямо в зале кто-то громко разговаривал. Все помещение было залито зеленовато-голубым светом, который неприятно резал глаза. Я повернулся лицом к стене и заставил себя заснуть.

Утром все это казалось нереальным, и я с иронией поведал о том, что видел и слышал ночью.

— Ну и что же оказалось? — нетерпеливо спросил Костя. Он явно ожидал услышать какую-то невероятную разгадку.

— А все очень просто. Ночью прошел грузовой трамвай — они часто использовались для ремонтных работ на линиях, и между его дугой и контактной сетью возникла длительная вспышка — электрический разряд, который осветил помещение сильным призрачным светом.

— А голоса?

— Видимо, это громко разговаривали ремонтные рабочие, а необычная форма зала вызвала такой акустический эффект.

Слава уже одолел церковные двери и скрылся внутри. Мы последовали за ним.

Нас встретила ужасающая пустота. Из храма, видно, вынесли все, что только можно. На голых грязных стенах была намалевана самая несусветная чушь и множество имен… Они сообщали, какие «землепроходцы» побывали в этих местах, посетили храм сей и приложили руку. Особенно щеголеватой была надпись, сделанная Андреем из Москвы в прошлом году, на внутренней стороне арки. Как он мог писать, свесившись вниз головой, мы могли только гадать.

На подоконнике Александр Сергеевич подобрал запыленную дощечку. Наполовину облупленный левкас, тусклое изображение лика.

— Вот и все, что осталось от этого памятника, — сказал Александр Сергеевич. — Меня особенно часто в последнее время беспокоит вопрос: а правильно ли мы делаем, что вовлекаем людей в туризм? Ведь еще каких-нибудь двадцать-тридцать лет назад человек с рюкзаком или на байдарке воспринимался как блаженный. И я, и мои друзья стремились приобщить к этому увлекательному отдыху как можно больше энтузиастов.

И что же вышло? Вытоптанные лужайки, порубленные или изломанные деревья, разграбленные архитектурные памятники…

Мы стояли над склоном, вниз сбегала тропинка в долину Клязьмы. За нами темнела церковь, которую наши предки поставили так, чтобы красота ее была видна издалека, чтобы радовала глаз она многим и многим поколениям.

Дождь прекратился. На западе под серым сплошным пологом вдруг обозначился просвет, откуда выглянул низкий оранжевый диск солнца. Отдельными порывами налетал ветер, раскачивал и сушил ветки кустов и деревьев.

— Завтра будет хороший день, — уверенно сказал Александр Сергеевич и направился вниз по тропке к белеющему у берега катеру.

Утро в самом деле оказалось солнечным, но кое-где над Клязьмой висел туман.

— Байдарка! — крикнул Мадленский.

Вниз по реке, поблескивая на солнце веслами, одиноко шла двухместная байдарка.

— Похоже, моей конструкции, — сказал Александр Сергеевич.

Поравнявшись с нами, гребцы положили весла, и вдруг один из них радостно закричал:

— Александр Сергеевич!

— Господи, да это же Петя Ефимов!

Байдарка причалила к берегу, из нее вышли солидные, по нашим понятиям, мужчины.

— Витя, я тебя сейчас с Александром Сергеевичем познакомлю! — кричал Петя.

— Это вся ваша группа? — спросил Александр Сергеевич.

— Нет, сейчас пешеходы пойдут — церковь осматривают. Они нас далеко от себя не отпускают…

— А в чем дело?

— Мы везем продукты — боятся, как бы не сбежали, — отшутился Петя.

— Ну, как ведет себя байдарка? — спросил Александр Сергеевич тоном доброго доктора. — А это что такое?

Вдоль кильсона тянулась свежая заплата.

— Да тут одно приключение было…

Появились пешеходы. Петя познакомил их с Александром Сергеевичем.

— А это моя жена Оля, — представил Петя молодую женщину с красными от недавних слез глазами.

— Много о вас слышала, — сказала она, — попросите ребят рассказать, что они вчера вытворили.

Перебивая друг друга, они поведали фантастическую историю. Отдельные детали уточняли пешеходы. А мы, бросив все дела, слушали с открытыми ртами.

Построили они байдарку перед самыми праздниками. Решили объединиться с пешеходами и провести комбинированный поход вдоль Клязьмы. Все же на месте пришлось подгонять детали каркаса, кое-где в ход шла проволока. И так незаметно для Виктора и Пети прошло почти два часа.

Но пешая часть группы изнывала от вынужденного простоя.

А сборка была в самом разгаре.

Тогда Петя, оторвавшись от обстругивания непослушного привального бруса, сказал:

— Так. Пользы в работе от вас никакой. Берите-ка вы, дорогие товарищи, рюкзаки и топайте по левому берегу. Вот, смотрите карту. Здесь должна быть прекрасная поляна. Там поставьте лагерь и готовьте ужин. А мы с Витькой к тому времени управимся и быстро вас догоним.

На том и порешили.

После вынужденного отдыха идти было легко. Пешеходы использовали любую возможность подойти к реке и посмотреть: не видно ли байдарки. Вскоре вышли к условленному месту. Поставили лагерь. Сварили еду. Подождали. Потом съели начавший остывать ужин.

Прошло несколько байдарочных групп, но одинокую байдарку никто из них на реке не видел.

Когда начало смеркаться, волнение достигло апогея. Положение обострялось тем, что в пешей группе находилась Оля. И стоит ли говорить, что она все время ходила по берегу, вглядываясь в угасающую даль. Вскоре стало совсем темно.

Но что же произошло с ребятами и байдаркой? Когда наконец корабль был все же собран, опробован и отправился в путь, начало темнеть. Но Петя имел навык управления байдаркой и с легкостью угадывал в темноте коварные препятствия.

Река стала значительно шире. Здесь расположена целая цепочка островов. Даже не островов, а лысых небольших банок, на которых летом дачники любят загорать, а колхозники — пасти скот.

Однако в паводок они были скрыты водой. Петя направил байдарку на середину реки. Стало уже совсем темно, но ребята знали — скоро точка встречи.

Вдруг — резкий удар, треск рвущейся ткани. Байдарку развернуло кормой вперед, и она сразу затонула. Виктор тут же выпрыгнул и теперь стоял по колено в воде, растерянно пытаясь понять, что же случилось.

— Вынимай скорее рюкзаки, чтобы не намокли, — крикнул Петя и тоже выскочил из байдарки. А случилось вот что.

На одном из островков была вбита железная труба, к которой какая-то бабуля привязывала летом свою козу. Края у трубы рваные, байдарка, налетев на нее, оказалась располосованной вдоль до шпангоута, который даже треснул.

Стоя по колено в холодной воде с тяжелыми рюкзаками, ребята пытались нащупать брод, но глубина резко увеличивалась, а до берегов было далеко. Плыть же с рюкзаками немыслимо. Кроме того, в байдарке остался запас консервов на весь поход.

Решили так: Виктор останется с двумя рюкзаками на месте происшествия, а Петя отбуксирует байдарку к берегу и вызовет помощь.

Стали стаскивать байдарку с трубы. Оказалось это делом непростым. Рюкзаки то и дело сползали с плеч. Руки по локоть в воде, течение сбивает с ног.

Но все же байдарку удалось снять, и Петя поплыл, направляя ее к левому берегу, куда тянуло течение.

Однако в нескольких метрах от берега мощная отбойная струя отбросила байдарку и потащила ее и Петю на глубину. Как он ни пытался уцепиться ногами за дно — ничего не получалось.

Когда байдарка полна воды, управлять ею невозможно. Так мотало Петю от берега к берегу, пока наконец он не почувствовал под онемевшими ногами песок.

На берег выполз на четвереньках, встать не было сил. Кое-как приткнул в кустах байдарку, полежал немного на песке, пошел.

Идти пришлось полем, за которым виднелись яркие огни селения. Там тепло, свет, помощь. Однако поле оказалось болотом, перерытым дренажными канавами, в одну из которых Петр тут же угодил. Полежал в жидком иле, собрался с силами. Вылез…

Преодолев таким образом несколько канав, добрался он наконец до села. И тут выяснилось, что никакое это не село, а скотный двор. Коровы, телята, пустые молочные бидоны. Под праздники все ушли в село на танцы.

Петя помнил, как нашел в темноте дорогу в деревню, а вот что было дальше — как отрезало…

Очнулся он на печке в деревенской избе, укрытый каким-то халатом. Хозяйка, видимо, старалась его не будить, но уронила ухват, и этот шум разбудил Петю.

Мгновенно вспомнив, что произошло, Петя вскочил, но обнаружил, что раздет. Тихонько сказал:

— Хозяйка, а хозяйка! Как я здесь оказался?

Та оставила чугунок, выглянула из-за печи:

— Да Колька, сынок мой, давеча с танцев с ребятами шел, видит — человек незнакомый около нашей калитки лежит. Говорит: «Мать, давай его в дом возьмем. Вроде бы не пьяный, только мокрый весь». Думаем, не случилось ли чего, много вас тут туристов по реке ходит.

— А Витька?

— Кто его знает, милок, тебя вот одного нашли…

— Где моя одежда?

— Да вон, сушится…

Петя натянул сырые брюки, штормовку. За окном обозначился рассвет.

— Ты куда, милок, скоро картошка будет. Поешь.

— Спасибо, не могу. У меня там товарищ. Я не знаю, что с ним.

— Так я сейчас разбужу Кольку, он тебя на мотоцикле живо довезет.

Хмурый молчаливый Колька быстро запустил видавший виды «Ковровец» с наклеенной на бензобаке блондинкой…

По колено в воде, опираясь на весло, Виктор стоял посередине реки. Проклятое течение настойчиво вымывало песок из-под ног, шумела вода. Ноги застыли, кружилась голова. Лямки двух рюкзаков больно резали плечи.

Почему же так долго нет Пети? Он должен был давно добраться до берега и привести лодку. Благо последняя переправа недалеко. Они же там видели перевозчика.

Плыть и бросить рюкзаки? Но ноги застыли — ничего не получится.

А если Петя утонул? Значит, и помощи ждать неоткуда.

И Виктор начал кричать.

Что может кричать человек, стоящий по колено в воде посередине реки?

Естественно: «Тону! Спасите!»

Бабка Тоня считалась в деревне особенно любопытной. Она шла с последней электрички и ругала последними словами мерзавца зятя, который не взял такси, из-за чего она опоздала на предыдущий поезд. Ее дочка устроилась на работу в Москву, в столовую около Курского вокзала, где ее и встретил этот очкастый городской прыщ. «Вы, — говорит, — мамаша, ножками, оно полезней, а такси нынче дорого».

Вот почему бабка Тоня оказалась в тот час на берегу Клязьмы с полной авоськой докторской колбасы и тремя бутылками «беленькой».

Кликнув знакомого перевозчика, бабка прислушалась. Ей показалось, что кто-то кричит. Вскоре из темноты вынырнула лодка.

— Привет, Антонина, чего так поздно-то?

— Да вот у родственников, корова их сжуй совсем, загостилась! Никакого проку от них… Слышь, Иван, кричит кто-то.

— Та уж давно кричит!

Поплыли. На середине реки крики стал громче.

— Слышь, Вань, «тону!» кричит.

— Я ж тебе говорю, давно кричит. Ежели б тонул, так давно б уж утоп. Дурака валяют перед праздником эти туристы.

— Это точно… Иван, давай съездим, посмотрим. Вроде недалеко кричит.

— Ага, а против течения, ты, что ль, Тонька, грести станешь?

— Ты ж, Иван, вон какой здоровый, выгребешь.

— Ладно уж, — польщенно сказал перевозчик и покосился на авоську.

— Это уж само собой, — спохватилась Антонина, любопытство оказалось сильнее.

Взошла луна. И вдруг бабка с Иваном увидели странное двугорбое орущее чудовище, стоящее на широко расставленных ногах посередине реки.

Старушка мелко и часто закрестилась. Перевозчик, развернув лодку кормой вперед, также осенив себя крестным знаменьем, осторожно подвел ее к страшилищу. Оно замолчало и с грохотом упало в лодку. Тут же от него отделилось два горба, оказавшихся огромными рюкзаками.

Старик вдоль берега начал осторожно выгребать против течения.

— Родненький, откуда же ты тут взялся? — спросила Антонина.

Виктор рассказал известную нам историю до того момента, как Петя исчез в темноте.

— Утонул он, наверное…

Бабка и перевозчик доставили Витю в деревню. Открыли сельсовет, сообщили по телефону во Владимир в милицию. Все же утопленник.

Приехали два сержанта, один в усах, на «Урале» с коляской. Начали составлять протокол. Долго рассматривали на свет мокрые паспорта. Витя уснул прямо тут же за столом в сельсовете.

Тогда у него отобрали штаны, чтобы не убежал. Усатый лег спать, а другой сержант остался караулить.

Тем временем окончательно потерявшие терпение пешеходы, разбившись на две группы, прочесывали берега Клязьмы. Те, что шли по левому берегу, вынуждены были обходить дренажные канавы и не заметили в темноте полузатопленную байдарку.

Другая группа дошла до перевозчика, который, покрывшись овчинным тулупом, мирно похрапывал в лодке.

Иван очнулся, попросил закурить и рассказал о том, как он, борясь с бурным течением, пренебрегая жалобами старой Тоньки, которая никак не желала оказать помощь туристу, спас человека, замерзавшего с двумя рюкзаками посередине реки. Как он потом сдал его в милицию и сообщил свидетельские показания.

— Кажись, Витькой звали… А напарник его вместе с байдаркой утонул… — вздохнул перевозчик.

Он перевез всех на противоположный берег, где оба поисковых эшелона соединились. Пришли в деревню, где Витька, пряча глаза от Петиной жены, рассказал, как все было.

Милиционеры записали приметы Петра, затем развернули на столе в сельсовете карту района и показали Оле, где они будут искать ее мужа.

— Вы, гражданочка, не волнуйтесь. Если в этом бочажке его не найдем, то уж здесь он точненько. Дальше уплыть не мог. Помнишь, Федя, прошлым летом тракторист утонул… Так я его «кошками» за два часа достал. Вот здесь вот.

И усатый ткнул желтым прокуренным жилистым пальцем в карту. Оля заплакала. Она вспомнила, на что была похожа их квартира в период постройки судна, как приходили друзья и как радовался Петя, показывая еще не достроенную лодку… А сейчас его «кошками» будут доставать со дна реки.

…Несколько раз мотоцикл застревал в дренажных канавах, и тогда Петя и хмурый Колька соскальзывали с седел и толкали кашляющую машину.

На берегу они увидели лодку, в которой перевозчик и безусый милиционер, сосредоточенно перегнувшись через борт, подергивали веревку.

— Вот, Коля, — сказал Петр, — они нашего Витю ищут, а все из-за меня…

— Помочь? — крикнул Коля.

Они спустились к реке.

— Что, Иван, пока не нашли? — спросил он, усаживаясь с грустным Петром на весла.

— Да нет, Коль. Пойдем сейчас ниже. Там наши в верном бочажке ищут. А это кто с тобой, турист?

— Турист.

Лодка заскользила вниз по реке и вскоре встретилась с другой, где на веслах сидел Виктор…

Сержанты сильно ругались. Сердито грохоча сапогами, они прошли в сельсовет и, быстро поговорив по телефону, отбыли на ревущем «Урале»…

— Сколько раз предупреждал, — сказал Александр Сергеевич, когда туристы закончили свою историю, — нельзя путешествовать на одной лодке даже в густонаселенных районах… Но я и сам виноват: отпустил вчера байдарку, а ребята чуть под баржу не угодили.

— Это ты наябедничал?! — закричал Леша. — Славка, обещал ведь!

— Ничего он не ябедничал. Вы что, Леша, думаете, я сам ничего не понимаю? Это нам всем урок… Дежурные, скоро завтрак? Сегодня мы должны пройти до Любца.

Оказалось, что у нас почти нет хлеба. Местный рыбак сообщил, что его можно купить в Потакине на левом берегу Клязьмы.

— Торопитесь, ребята! Сегодня праздник — закроют рано… Хотя и это ничего, — сказал он, подумав, — вы пройдете в переулок за магазином. Там живет Нинка. Она-то и торгует. Просто так, ради хлеба, открывать не станет, а ежели вы еще бутылочку белой возьмете, то точно откроет.

Это предложение вызвало некоторое оживление в среде бывших выпускников, постившихся в праздник по случаю наличия школяров. Однако Александр Сергеевич нахмурил мохнатые брови, и этот вопрос растаял сам собой, как легкое облачко, так и не успевшее сформироваться в тяжелую дождевую тучу.

Когда мы с Мишей Булдаковым поднялись на откос, перед глазами открылась слегка всхолмленная, с небольшими перелесками и вдали белыми кубиками церквей Владимиро-Суздальская Русь.

Магазин еще работал, и работал, вероятно, вовсю. Село гуляло. Степенные деды, сидя на скамеечках около калиток, неторопливо отвечали на наши приветствия. Местные ребята в черных брюках, заправленных в короткие сапоги, с перекинутыми через плечо пиджаками смолили «Памир» под фонарным столбом, вокруг которого была вытоптана не только трава, но и земля.

По всей видимости, это был «пятачок», где собиралось мужское неженатое население. Парни поглядывали через улицу, где наискосок у другого столба стояла команда девиц с семечками.

Время от времени одна из девиц направляла взор на другую сторону улицы, туда, где вился сигаретный дым, ловила напряженные взгляды, визгливо хихикала и бросалась на шею подруге, жарко шепча ей что-то в ухо.

— Вот ты, Танька, у меня ща посмеесся, посмеесся! — взрывался один из парней под одобрительное гуканье товарищей.

Это приводило в полный восторг обитательниц женского «пятачка», которые заливались на все лады, втайне надеясь, что ребята выполнят угрозу и умыкнут веселящихся девиц.

Но мужская половина растерянно-беспомощно безмолвствовала, и только продукты сгорания «Памира» взлетали навстречу легким весенним кучевым облачкам.

— Смотри, какие трубы, — тронул меня за рукав Миша.

Над водостоками одного из домов возвышалось что-то вроде короны, выкрашенной серебряной краской.

— А вон еще!

На следующем доме трубу венчало подобие небольшого замка. Здесь были не только богато орнаментированные водосточные трубы, но и избы, целиком украшенные резьбой и росписью. В середине села стоял дом, на котором между львом и русалкой белела надпись «1872 г.».

Дома как бы соревновались в яркости и красоте.

— Надо рассказать об этом Александру Сергеевичу.

Мы забежали в магазин, спросили хлеба, расплатились и под недоуменным взглядом продавщицы Нины устремились на берег.

Александр Сергеевич выслушал нас внимательно, сделал какие-то записи в своем дневнике и сказал:

— Я не хотел говорить об этом раньше, да уж ладно… Мы с Сергеем Михайловичем Голицыным задумали книгу об истории и архитектуре этого края. Любые такие сведения для нас представляют огромный интерес. Летом хотим поездить по этим местам. Сергей Михайлович собирается продумать содержание книги, а я — многое заснять для ее оформления.

Впрочем, сегодня вечером, я надеюсь, мы поговорим об этом в Любце у Голицына.

Шлепая резиновыми сапогами по мелкой воде у берега, начали рассаживаться по байдаркам. Вообще Александр Сергеевич запрещал нам находиться при движении в этой обуви.

— Если перевернетесь или пропорете байдарку — в сапогах не выплыть, — часто повторял он.

Однако за время наших совместных путешествий никто не переворачивался, а если кто и пропарывал байдарку, то обычно на мелководье, да и тонула она редко и не сразу. Сегодня все постараются остаться в сапогах, поскольку день хоть выдался недождливый, но прохладный.

Александр Сергеевич на своей байдарке маневрирует вокруг отходящих от берега и зорко наблюдает за погрузкой.

Одно из главных требований к участнику любого водного путешествия, по его мнению, — умение плавать. Этим искусством владеют, конечно, все наши ребята, кроме… кроме Володи Осадчего.

Он не умел плавать принципиально: вероятно, это свойство, точнее, отсутствие свойства держаться на воде, происходило от худобы при хорошо развитом крепком костяке и мускулатуре, из-за чего в школе его прозвали Сушеный Геракл. Вода его просто не держала.

Но как ни странно, Володя ее не боялся. Когда он перед первым нашим путешествием признался, Александр Сергеевич прямо не знал, что делать. Ведь Володя принимал самое горячее участие в подготовке к походу, был, что называется, душой нашего коллектива. Не взять его казалось просто невероятным.

Спас положение Костя Соколов. Он занимался парусным спортом и имел возможность брать на время наших походов надувные оранжевые спасжилеты, которыми пользуются яхтсмены.

На собрании перед походом Володя торжественно поклялся не снимать жилета, пока находится в байдарке или возле нее.

Александр Сергеевич иногда проводил «учебную тревогу», вырабатывая у Володи условный рефлекс. Во время, например, завтрака или игры в футбол он громогласно восклицал:

— Володя, почему вы не надели жилет?

И Осадчий растерянно начинал хлопать себя по бокам, спохватывался и гордо улыбался, улыбкой демонстрируя, что шутку он понимает, но не очень-то одобряет.

Сейчас он восседал на месте переднего гребца в нашей с ним байдарке, как грифон, выглядывая из упругих крыльев спасжилета.

В этот прохладный день Володя чувствовал себя в нем прекрасно, а в жару скорбным видом напоминал святого Симеона, давшего обет простоять всю жизнь в дупле.

Над рекой стлался густой туман, поэтому Александр Сергеевич потребовал, чтобы группа держалась кучно.

— Что так байдарка Мадленского все время отстает? — поинтересовался Александр Сергеевич у командира группы. — Может быть, усилить экипаж или просто судно или весла в плохом состоянии?..

Действительно, трехместный «Луч» по прозвищу «Рыжий», названный так за яркую окраску, которым командовал Мадленский, постоянно задерживал движение. Байдарка была очень старая, и вместе со своими боевыми товарищами — «Зеленкой» и «Клюквой» — уже настолько потеряла цветовую индивидуальность, что только наши старые капитаны еще улавливали оттенки окраски ныне седых дек да различали корабли по мозаике заплаток.

Слава подвел свою байдарку к борту «Колибри» Александра Сергеевича, положил весло.

— Нет, — ответил он, — экипаж сильный… Байдарка, конечно, старая, тяжелая на ходу, но не в этом дело.

— Так в чем же?

— Видите ли, Филимон читает Салтыкова-Щедрина…

— То есть как? Я имею в виду сейчас, во время движения.

— Он его все время читает.

— А зачем? Конечно, Салтыков-Щедрин великий писатель, но ведь можно найти и другое время. Кроме того, это не по-товарищески. Ведь Леше Макарову приходится везти сразу двух пассажиров — Наташу и Филимона?

— Так это именно Леша и требует от него. Веслом даже огрел. Филя-то недавно двойку получил по литературе.

…В общем, за неделю перед походом в класс, как всегда, вошла Зоя Петровна и вместо обычного урока объявила сочинение на тему: «Что мне понравилось в произведении Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы».

Что делать? Мы тут же заскрипели перьями. Ведь нас в майский поход и с тройками не отпустят… А Филимон неподвижно сидит рядом со мной.

— Ты чего не пишешь? — шепчу ему.

— Я не читал, — отвечает, — расскажи, про что там.

А Мадленский действительно так увлекся ремонтом «Рыжего», что совершенно перестал учиться.

Ну я ему шепотом, естественно, пересказываю, что там к чему: «галерея, — говорю, — образов», «Иудушка, — объясняю, — как сейчас возьмет за тонкую тальицу», ну и все прочее: «эзоповский язык, как совокупность семантических, синтаксических и других приемов, придающих художественным элементам двузначность, когда за прямым смыслом таится второй план; искусство гротеска и интегрированные или собирательные образы как средство типизации…»

— Чушь какая-то, — пробормотал Филя.

Однако слышу, пером заскрипел. «Ну, думаю, быстро усвоил. Молодец!»

Через пять минут Мадленский встает, складывает тетрадь, двумя пальцами независимо так несет ее к учительскому столу. Собирает портфель и исчезает из класса. Вероятно, «Рыжего» чинить.

Я обомлел. Зоя Петровна, кажется, тоже. Она раскрыла Филину тетрадь.

— Вы только послушайте, что Мадленский написал! Положите, пожалуйста, ручки и послушайте, что этот… Филимон Мадленский тут написал!

Мы с удовольствием оторвались от конфликта образов и приготовились развлечься.

— «Девятнадцатое апреля, — начала читать она, голосом обозначая полную деградацию автора. — Сочинение на тему: «Что мне понравилось в произведении Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы».

В произведении Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» мне ничего не понравилось».

И точка! Вы представляете — и точка! Да еще Салтыков через «о» написано. И это когда наши космические корабли бороздят просторы Вселенной, — прибавила она вдруг не к месту, чтобы, видимо, подчеркнуть совершенную несостоятельность Фили.

Стоит ли говорить, что его не отпускали в поход и даже грозили оставить на второй год для углубленного изучения литературных образов.

Тогда к директору пошел Леша, который сам незадолго до этого исправил двойку по физике.

— На праздники Мадленский все равно заниматься не будет. Телевизор не даст. А в походе я его заставлю читать.

Из тумана вынырнул наконец «Рыжий».

— Филимон, — обратился Александр Сергеевич, — передайте книгу Наташе, пусть она вслух читает, а сами берите-ка весло, отстаете все время!

Наташа взяла книгу и добросовестно начала с того места, которое ей указал пальцем Филимон. Однако Александр Сергеевич перебил:

— Постойте, постойте… Вы что читаете?

— А вот… «Сатира Салтыкова-Щедрина», автор Бушмин А. С…

— Так, наверно, лучше читать самого автора. И самому разобраться, что там к чему.

— Да, но ведь там много всего написано, — вступился Филимон, — а здесь все ясно. Да и цитаты нужные приведены. От нас большего и не требуется.

— Вы помните, Филимон, я вам рассказывал про то, как лежал в госпитале. Так вот, со мной находился один товарищ после операции аппендицита. Он уже ходил и по вечерам смотрел кино, а на ночь пересказывал мне содержание:

— «Знаете, Александр Сергеевич, у Пушкина жена была красавица — я ее давеча в кино видел. Так вот она там гуляла с одним… Как его… не помню… Ну ладно, она с ним, значит, гуляла, а Пушкину ребята знакомые рассказали, так он этого… как его… на дуэль вызвал». Боюсь, у вас может что-то в таком роде получиться…

Туман понемногу рассеивался, пропуская неяркие солнечные лучи. Справа обозначился высокий лесистый берег. Наверху угадывались избы села. И вдруг совершенно четко над самым обрывом появилась белая башенка колокольни, а за ней церковь с покосившейся полуразрушенной луковицей.

— Любец, — оживился Александр Сергеевич, — пристаем.

Байдарки уткнулись в берег. Александр Сергеевич проворно выскочил и быстро направился вверх по тропке, теряющейся в глубоком темном овраге. Через несколько минут он появился вместе с человеком, внешностью напоминавшим самого Александра Сергеевича: такой же худой, высокий, длинноносый. На нем, правда, было старомодное черное пальто.

— Вот, ребята, познакомьтесь, мой друг писатель Сергей Михайлович Голицын. Я его вытащил из Парнаса, хотя он сильно сопротивлялся.

— Это не совсем так, — оправдывался Сергей Михайлович, — я просто хотел закончить главу, пока вы будете разгружать байдарки, но Александр Сергеевич мне не дал. Но теперь это уже неважно. Пойдемте со мной, я вас размещу в баньке.

Разгрузили байдарки и по тропке, еще скользкой после вчерашнего дождя, отнесли все наверх.

Сергей Михайлович показал свои владения. Вполне сносную деревенскую избу в три окна.

— Вот это мой дом. Я его привел в порядок. Он был совсем заброшен.

— А это Парнас. — Сергей Михайлович подошел к неказистому на первый взгляд сараю. На стене был изображен русский витязь на коне. — Это Ларюша, мой племянник, изобразил, наверное, меня.

Дверь Парнаса была открыта. Перед длинным окном столик, ветерок шелестит исписанными листками. Рядом — стопка чистой бумаги.

У самого края холма, круто сбегавшего к Клязьме, прилепилась банька.

— Вот здесь вы и переночуете.

Небольшой домишко был чисто выскоблен и вымыт. Пахло сосновыми досками, березой.

Вечером Сергей Михайлович читал свою повесть. Нам был понятен и близок рассказ писателя о белых камнях, о старинном искусстве резьбы по этому камню, о белоснежных красавицах церквах, в строительство которых народ вкладывал все свое умение и знания.

— Но работать с вами, Александр Сергеевич, никакого терпения не хватит! — сказал Голицын, закончив чтение.

— Представьте, — обратился он к нам, — в прошлом году гостил у меня Александр Сергеевич, и я предложил ему поехать в Юрьев-Польский. Надо мне было для будущей книги заснять несколько резных плит Георгиевского собора.

Александр Сергеевич приготовил аппаратуру, приезжаем. Я думал, управимся за день-два. Показываю: «Вот это надо, это…» Смотрю, Александр Сергеевич записывает, но не фотографирует. «Почему?» — спрашиваю. «Кто же, — говорит, — снимает при таком освещении. Это северная сторона. Сюда я приду рано утром, когда будет скользящий свет. Да и то если погода позволит». И так он во всем. Вместо двух дней просидели мы там целую неделю.

— Да что вы, Сергей Михайлович, всего-то шесть дней, — поправил Александр Сергеевич.

— Ну все равно, — буркнул Голицын.

— Кстати, Сергей Михайлович, а что там с деревянной церковкой, которую мы нашли на обратном пути?

— Лучше не спрашивайте. Представляете, ребята, этот уникальный памятник XVII века раздавил пьяный бульдозерист в припадке куража, благо размеры церковки позволяли. Так что осталась она только на ваших снимках.

Из гостеприимной голицынской избы выходили поздно. Небо совсем прояснилось. Сергей Михайлович уложил девочек на печку — пусть погреются. Мы отправились в баньку.

Зажгли свечи. Сегодня последний вечер в походе, и, несмотря на поздний час, Володя взял гитару, зевнул, но бодро ударил по струнам.

А на следующий день мы разбирали байдарки в Коврове. Не по-весеннему жаркое солнце подсушивало оболочки, мы бережно упаковывали стрингеры и шпангоуты.

Впереди лето, до экспедиционной кампании оставалось меньше двух месяцев.