Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый

Г. Рачков ПОВЕСТЬ О ЧЖАО СЮНЕ

Герои этой повести носят китайские имена и фамилии, называют себя подданными китайского императора династии Сун (420—479 гг.), читают китайские книги, пишут иероглифами, уснащают свою речь ссылками на сюжеты китайской мифологии и исторические события Китая. В то же время они, как оказывается, говорят по-корейски, поют корейские песни под аккомпанемент каягыма (корейской цитры) и играют в корейские шашки — падук. Столь странные на первый взгляд несоответствия в облике и поведении героев объясняются прежде всего тем, что повесть создана в Корее, написана по-корейски и автор ее — кореец. Имени автора и биографии его мы не знаем, полагаем лишь, что он житель или уроженец юга Кореи — в языке оригинала множество примет южного диалекта.

Корейская повесть начала формироваться как жанр, видимо, в XVII—XVIII веках, хотя многие ее образцы дошли до нас в изданиях более позднего времени — начала и середины XIX века. Подавляющее большинство произведений создано анонимно, ибо литература на корейском языке считалась тогда еще «низкой», к тому же она часто представляла собой обработку корейских фольклорных или китайских литературных сюжетов, «высокой» же почиталась только литература, написанная по-китайски. Действие в некоторых из таких повестей происходит не в Корее, а в Китае, притом не в реальном, а весьма условном, где сохранены географические реалии, а этнографические порою переплетены с корейскими, исторические же вообще весьма произвольны. Иначе говоря, Китай и китайцы в таких повестях — только фон, на котором корейский автор вышивает узор своего сюжета. Для чего нужен был такой фон? Возможно, для того, чтобы читатель принял «низкую» корейскую прозу за «высокую» китайскую. А может быть, для того, чтобы автор мог за «китайской ширмой» высказать какие-то криминальные мысли, касающиеся корейской действительности, не опасаясь карательных санкций со стороны властей.

«Повесть о Чжао Сюне» написана по канонам прародительницы жанра — исторической биографии конфуцианского толка, поэтому она рассказывает об образцовой личности, проявляющей необычайные достоинства в необычайных обстоятельствах. В арсенале конфуцианской биографии и средневековой корейской повести было несколько моделей такой образцовой личности: образцовый государь, образцовый подданный, образцовый муж и отец, образцовая жена, образцовые сын или дочь и т. п. Чжао Сюн предстает перед читателем прежде всего как образцовый подданный — все деяния его, все события жизни как бы нанизаны на социальный стержень: герой, преданный династии вассал, вступает в конфликт с узурпатором императорской власти Ли Дубином. И хотя Ли Дубин повинен в самоубийстве отца Чжао Сюна, он не просто личный враг героя, он — государственный преступник, незаконный властитель, он враг Неба, нарушивший гармонию социума. И Чжао Сюн призван Небом восстановить эту гармонию. Враг опасен и коварен, он наделен властью, его приспешники преследуют Чжао Сюна, чиня ему всякие препятствия, но на стороне героя его единомышленники из земного и потустороннего миров, на его стороне Небо — и потому победа его предрешена. Именно в борьбе с врагами империи и Неба проявляет Чжао Сюн свои необычайные способности: с малых лет превосходит он всех умом и талантами, в считанные дни овладевает вершинами науки и тайнами магии, без труда побеждает сильнейших богатырей и влюбляет в себя самых красивых девушек. И вот наконец он карает врага, возводит на престол законного наследника и занимает высокое положение, соответствующее его достоинствам и заслугам. Гармония социума восстановлена — повествование о Чжао Сюне закончено.

Советский читатель знаком с произведениями подобного жанра корейской литературы по сборникам «Повесть о верности Чхун Хян» («Издательство восточной литературы», М., 1960), «Повести страны зеленых гор» («Художественная литература», М., 1966), «Роза и Алый Лотос» («Художественная литература», М., 1974). Публикуемая впервые в русском переводе «Повесть о Чжао Сюне» позволит читателю продолжить знакомство с героями корейской средневековой прозы.

ПОВЕСТЬ О ЧЖАО СЮНЕ

Шел двадцать третий год правления сунского императора Вэнь-ди{63}. В стране царил мир, народ благоденствовал, бил в барабаны и распевал песни.

Миновало еще два года. В третий день девятой, осенней луны император отправился к Кумирне Преданного Вассала, сооруженной в память о Левом помощнике{64} Первого министра, министре чинов Чжао Тинжэне…

Было это на десятом году правления Вэнь-ди, когда у южных границ империи вспыхнул мятеж. Армия отступала, над страной нависла опасность, столица ее оказалась под угрозой. Пришлось спасать августейшую семью и нефритовую государственную печать. Министр Чжао вывел императора через Ворота Дивных Цветов к перевалу Грозного пика и Мосту Бескрайних Просторов. В столице и в окрестностях ее в панике метались люди; мужчины и женщины, дети и старики покидали жилища — южные горы, и северные холмы пестрели их одеждами, как персиковые деревья весной. Министр предложил императору укрыться в ста пятидесяти ли{65} от столицы, в крепости Гром, куда они и двинулись на следующий день. В пути собрали войско, и через три луны мятеж был подавлен и в стране установлен прежний порядок. Мудрость императора провозглашалась беспредельной, как небо и земля, а преданность министра Чжао — блистательной, как солнце и луна.

Император решил наградить министра почетным титулом князя-спасителя. Министр скромно отказывался от награды, но государь настоял на своем. Кроме того, государь пожаловал ему должность Левого помощника Первого министра и звание Сиятельного сановника, а супруге его, госпоже Ван, — звание Сиятельной дамы.

Шли годы. Настали в стране тяжелые времена: в небе исчезли птицы и ненужным стал добротный лук; в лесу перевелись хитроумные зайцы, и проворная собака даром ест свою похлебку. Именно в эту пору Правый помощник Первого министра Ли Дубин, завидуя Чжао Тинжэню, оклеветал его перед Сыном Неба, и Чжао, доведенный до отчаяния, принял яд. Император был потрясен его смертью. Он повелел соорудить Кумирню Преданного Вассала и поместить в ней портрет Чжао. Каждый день он приходил сюда, чтобы почтить его память…

Вот и теперь стоял он перед портретом Чжао Тинжэня, вспоминал былое и вздыхал горестно. Приблизился помощник военного министра Ли Гуань, сын Ли Дубина, пал перед императором ниц и молвил:

— Отчего лик ваш так печален — разве нет среди ваших вассалов таких же преданных людей, как Чжао Тинжэнь? Стоило ли сооружать ему кумирню, стоит ли лить слезы о нем? Не ходите больше сюда, а кумирню разрушьте!

Императора возмутили слова Ли Гуаня, и он отстранил его от государственных дел. По возвращении во дворец он объявил, что жалует вдове верного Чжао титул Достойной супруги, а также золотые и серебряные дары. И еще он сказал:

— Мы слышали, что у министра Чжао есть сын — пусть явится он к нам и развеет нашу печаль…

Когда умер Чжао Тинжэнь, уже седьмую луну носила супруга его, госпожа Ван, дитя под сердцем. Через три луны родила она сына — крупного, красивого мальчика, которого назвала Сюном{66}. Почти восемь лет не снимала госпожа Ван траура, посвятив себя полностью воспитанию сына. И вот явился к ней посланец императора и известил ее, что государь жалует ей титул Достойной супруги, шлет золотые и серебряные дары. Четырежды поклонилась она в сторону дворца, возблагодарив императора за великие милости, затем развернула августейшее послание, из которого узнала, что сын ее призывается во дворец. Сердце матери забилось в волнении.

Сюну шел в то время восьмой год. Лицом он был подобен нефриту в императорской короне, умом и характером не уступал взрослым. Сопровождаемый посланцем императора, явился Сюн во дворец и отвесил глубокий поклон Сыну Неба. Государь встретил его приветливо:

— Говорят, сын заурядного человека — сам заурядный человек, но сын преданного вассала — тоже преданный вассал. Мы знаем — ты предан династии и почтителен к старшим, это нас радует. А ведь тебе всего семь лет, и ты ровесник наследника престола!

Император повелел привести наследника. Когда тот пришел, император сказал ему, указывая на Сюна:

— Этот мальчик — сын преданного нам вассала. Он одних лет с тобой, обладает многими добродетелями и будет тебе хорошим слугой. Нам ведь уже за семьдесят, и пора тебе, сын, думать о делах государственных, о будущем нашей державы! Чжао Сюн поможет тебе в этом.

Сюн поклонился почтительно и молвил:

— Мне неловко слышать такое, ведь я еще мал, а государственные дела по плечу не всякому. К тому же я впервые во дворце, придворных обычаев не ведаю, боюсь допустить оплошность. Прошу вас, ваше величество, отпустите меня домой. Вот подрасту я, тогда вы и призовете меня на службу.

Императора поразили его слова: ребенок, а рассуждает, словно взрослый! И он сказал ему на прощание:

— Будь по-твоему. Когда исполнится тебе тринадцать лет, мы дадим тебе чин и должность. А пока ступай, готовь себя к государевой службе!

Сюн отвесил четыре поклона Сыну Неба, почтительно простился с наследником и отправился домой. Наследнику он пришелся по душе.

Император созвал придворных, рассказал им о беседе с Чжао Сюном, отозвался о нем с похвалой. А потом вдруг спросил:

— Где же наш верный вассал Ли Гуань?

Правый помощник Первого министра Цуй Чжи напомнил императору:

— Во время посещения Кумирни Преданного Вассала вы, ваше величество, отстранили Ли Гуаня от должности.

— Ах, да… Мы тогда погорячились и теперь прощаем его!

Пятеро сыновей было у Ли Дубина, все они занимали высокие должности, и потому придворные их побаивались. Узнав, что император благоволит к Чжао Сюну, Ли Гуань и его братья обеспокоились и стали думать, как им сохранить свое влияние при дворе.

— Когда Чжао Сюн поступит на государственную службу, он лишит нас расположения государя. Что же нам предпринять?

И они замыслили погубить Сюна. Госпожа Ван с нетерпением ожидала возвращения сына из дворца.

— Ну, что? Ты видел государя?

— Государь говорил со мной.

— О чем он спрашивал тебя? Что ты ему отвечал?

Сюн рассказал матери обо всем, что было с ним во дворце. Сказал, что, когда ему исполнится тринадцать лет, он поступит на государственную службу — так повелел Сын Неба. Госпожа Ван и радовалась за сына, и тревожилась за него.

— Милости государя беспредельны, как небо, как океан! Мы в вечном долгу у него! Но подумай: едва начнешь ты служить государю, как у тебя появятся враги. Справишься ли ты с ними?

Сюн успокоил ее:

— Не тревожьтесь, матушка. Жизнь и смерть человека — по велению Неба, а слава и позор его — по прихоти случая. Так стоит ли заранее волноваться? И потом, разве настоящий мужчина оробеет перед врагом? Уж коли захочет он отомстить убийце своего отца, то найдет способ сделать это!

Шел третий год очередного шестидесятилетия{67}, настал восьмой день двенадцатой луны. Император беседовал с приближенными о государственных делах.

— Одна мысль не дает нам покоя: что станет с державой, когда отойдем мы от мира. Лета наши преклонны, а наследник еще мал…

Приближенные нашли для ответа такие слова:

— На все воля Неба — на рождение и смерть человека, на процветание и гибель государства! Сегодня наша держава процветает, вашему величеству нечего опасаться за наследника!

Вперед вышел министр чинов Чжэн Чун.

— Ваше величество! Забудьте о своих преклонных годах и о молодости наследника! У вас есть верный вассал Ли Дубин — ему вы можете спокойно доверить все государственные дела!

Приближенные, опасаясь коварства Ли Дубина, подхватили хором:

— Ли Дубин подобен ханьскому Су У{68}, ваше величество не должно тревожиться за будущее империи!

И Сын Неба успокоился.

В тот день через Ворота Дивных Цветов в столицу ворвался белый тигр, проник в дворцовый сад и схватил там одну из придворных дам. Император и его приближенные сильно встревожились, стражники с перепугу не знали, что делать, в городе воцарился страх. Сын Неба созвал сановников, дабы обсудить происшедшее. Сановники сказали:

— Несколько дней подряд дул северный ветер, снег покрыл холмы и поля — тигр обезумел от голода и жажды, потому и решился на такое. Стоит ли сокрушаться, ваше величество?

Императору пришлись по душе эти слова, и беда не казалась уже такой страшной.

У госпожи Ван был двоюродный брат, академик Ван Ле. Узнав о том, что произошло в столице, он написал сестре письмо. Когда служанка принесла ей это письмо, они с Сюном читали старинные книги и беседовали о делах древности. Госпожа Ван вскрыла письмо — там было написано: «На днях государь обсуждал с придворными важные дела. В тот день через Ворота Дивных Цветов в дворцовый парк ворвался белый тигр, схватил гулявшую там даму и исчез вместе с ней. Странное происшествие! Государь озабочен, придворные в растерянности. Подумай, сестра, что бы все это могло значить!» Госпожа Ван отложила письмо и задумалась. Потом она написала ответ брату и позвала сына.

— Династии грозит беда — скоро приниматься тебе за государственные дела. Скажи, как поведешь ты себя с подлецами и предателями?

— Я отвечу вам так, матушка. Слава и позор человека — в воле случая. Конечно, среди персиковых и сливовых деревьев растет и коричное дерево, но слива всегда остается сливой, а корица — корицей. И хотя при дворе немало подлых людишек, но я им не чета.

Госпожа Ван покачала головой.

— Многое ты знаешь, но еще большего не знаешь. Когда на горе Цзиншань бушует огонь, то плавится и яшма, и простой камень. Если отчизна в беде, врагов ее жалеть нельзя!

Сюн улыбнулся.

— Не надо только решаться на что-либо в запальчивости — это во вред делу. Надеюсь, Небо не оставит нас своими милостями.

Госпожа Ван подумала и сочла ответ сына весьма благоразумным.

Тем временем академик Ван Ле получил ответ от сестры. Она писала: «Действительно, странное событие произошло у нас в столице, и оно означает, что скоро постигнет нас великая беда. Оставляй-ка ты службу да возвращайся в родные края». Ван Ле внял ее совету, подал прошение об отставке и отбыл в столицу.

Шел четвертый год шестидесятилетия. Настал пятнадцатый день первой луны. Император созвал во дворец высших сановников страны и сказал им:

— Год назад мы принимали у себя Чжао Сюна, он показался нам почтительным юношей, преданным нашей династии. Теперь мы хотим призвать его во дворец и поручить ему занятия с наследником престола, дабы подготовить нашего сына к управлению державой. Что вы на это скажете?

Вперед вышел Ли Дубин.

— Дело это ответственное, желторотому юнцу с ним не справиться!

Император покачал головой.

— Мы высоко ценили его отца и вполне ему доверяем.

— В столице много преданных вашему величеству молодых людей, и все они не хуже Чжао Сюна!

Император велел ему замолчать. Ли Дубин вышел из зала, на ходу приговаривая, чтобы слышали все придворные:

— Если кто из вас молвит государю хоть одно доброе слово о Чжао Сюне, сживу со света!

Придворные перепугались не на шутку.

Вскоре новая беда постигла империю: Сын Неба почувствовал недомогание, затем слег и был уже не в состоянии подняться с постели. Жители столицы и самых отдаленных провинций истово молились о здравии государя, но их молитвы уже не могли ему помочь — в третий день третьей луны четвертого года император Вэнь-ди испустил последний вздох. Рыдания придворных, чиновников и простолюдинов сотрясали небо и землю. Вместе со всеми оплакивали кончину государя и госпожа Ван с сыном.

Погребение состоялось четвертого дня четвертой луны. Свершили все обряды согласно принятому церемониалу, на могиле насыпали огромный холм.

Бразды правления оказались в руках Ли Дубина, и он вершил все дела по своей воле. В народе пошел ропот.

Однажды, когда столичные чиновники собрались в зале заседаний обсуждать насущные государственные дела, к ним вышел Ли Дубин и нагло заявил, что отныне он, и никто другой, станет владеть нефритовой императорской печатью. И никто не осмелился ему перечить.

В девятнадцатый день десятой луны отмечали день рождения покойного Вэнь-ди. Придворные собрались во дворце. Ли Дубин сказал:

— Наследнику престола всего восемь лет, ему еще не под силу править державой. А без главы государства порушатся законы и дела придут в упадок. Что вы предлагаете?

Придворные переглянулись, пошептались, с опаской поглядывая на Ли Дубина, и ответили:

— На смену одной династии всегда приходит другая. Покойный Вэнь-ди завещал сыну править державой с помощью своего верного вассала Ли Дубина. Но законный наследник еще мал, ему нельзя доверить трон, а в империи не может быть двух императоров, и потому мы пришли к такому решению: вы должны взять на себя заботы о благе нашего народа. Берите нефритовую печать и правьте государственными делами. Народ обретет государя — и умиротворится.

И придворные пали ниц перед Ли Дубином.

Холодом повеяло в стране. Императорский дворец, столица и вся страна замерли в предчувствии дурных перемен.

Обретя императорскую власть, Ли Дубин изменил законы и насадил верных ему людей по всем провинциям и уездам. Придворные отшатнулись от наследника, и он вынужден был переселиться из императорских покоев в павильон для приема иноземных гостей. Слуги во дворце плакали в голос и молились о здравии наследника. Голубое небо готово было кричать от боли, померк белый свет…

Узнав о событиях во дворце, госпожа Ван пришла в отчаяние. Она воскликнула, обратив взор к Небу:

— Как жить мне теперь — ведь сыну моему всего восемь лет?

Сюн как мог утешал мать:

— Не тревожьтесь, матушка! Не забывайте, что я с вами. В этом мире жизнь и смерть не в велении правителей, а лишь в велении Неба. Помните: Ли Дубин наш враг, но и мы ведь его враги! Да разве Чжао Сюн позволит погубить себя? Ни за что!

Тем временем Ли Дубин занял императорские покои, объявил девизом своего правления «Мир и порядок»{69} и повелел вести отныне новое летосчисление. А вскоре последовал его указ о ссылке наследника в горы Тайшань, что в округе Цзилан. Госпожа Ван и Чжао Сюн ужаснулись, когда услышали эту весть, и тотчас решили последовать за наследником и разделить его участь. Да, но, ведь если люди Ли Дубина увидят их в свите наследника, их ждет смерть! Как же быть?

Как-то вечером, при луне, Сюн тайком от матери вышел на главную улицу столицы и стал бродить по ней взад-вперед, обдумывая планы мести заклятому врагу Ли Дубину. Гнев душил его. Неожиданно услышал он чье-то пение — это старики и дети пели старую мелодию, сочинив к ней новые слова:

Сюн дослушал песню до конца. На душе было тяжело. Подойдя к Воротам Дивных Цветов, он взглянул на императорский дворец: все тихо вокруг, ярко светит луна, в дворцовом озере парами плавают утки. Мысли его обратились к недавним событиям при дворе — и ненависть проникла в сердце. Ему захотелось тут же перелезть через ограду, ворваться во дворец и убить Ли Дубина! Но он вовремя понял, что сил у него на это не хватит, да и дворец охраняется стражниками. И тогда он достал кисть и крупными иероглифами написал на Воротах Дивных Цветов проклятие Ли Дубину — написал так, чтобы всем было видно! И только после этого вернулся домой.

В ту ночь госпоже Ван приснился странный сон. Будто входит к ней ее покойный муж Чжао Тинжэнь, будит ее и говорит: «Проснись, жена, — на рассвете в дом придет беда. Бери сына и уезжай с ним из столицы!» Госпожа Ван спрашивает удивленно: «Куда же денемся мы глубокой ночью?» Муж отвечает ей: «Пройдете несколько десятков ли, встретите человека, который вам поможет. Ну же, собирайся, да побыстрей!»

В смятении очнулась она — какой тревожный сон! Кликнула сына, но не оказалось его дома. Она вышла во двор, огляделась и стала ждать. Наконец явился Сюн. Мать бросилась к нему.

— Где ты пропадал?

— Не по себе было, решил побродить по городу, полюбоваться лунным светом.

Госпожа Ван рассказала ему про свой сон:

— Пришел твой отец и велел нам бежать из столицы. Сидеть дома и ждать, когда нас убьют, нет смысла, пусть лучше убьют нас в дороге. Собирайся скорее!

Сюн, в свою очередь, рассказал матери, что приключилось с ним:

— Когда я бродил по городу, то услышал песню, и в ней пелось о предательстве Ли Дубина. Меня это так задело, что я пошел к Воротам Дивных Цветов и написал на них проклятие Ли Дубину.

Госпожа Ван обомлела.

— Глупый мальчишка, что ты натворил! У меня и так душа не на месте! Утром твою надпись прочитают стражники, и тебя убьют! Бежим сейчас же!

Они собрали наспех нехитрые пожитки и, перед тем как покинуть родной дом, зашли в Кумирню Преданного Вассала и остановились перед портретом Чжао Тинжэня. Вгляделись: по лицу преданного вассала словно текут слезы… Мать и сын пали ниц перед портретом и зарыдали. Они сняли портрет, уложили его в суму и осторожно вышли из кумирни. Сюн шел впереди. Через несколько десятков ли они подошли к реке. Луна спряталась за тучи, в двух шагах ничего не видно, а в реке бушуют волны чуть не до самых небес. На берегу нашли они пустую лодку, сели в нее. Госпожа Ван взялась за весла.

Долго плыли они. Уже заалел восток. Беглецы подняли взоры к небу и стали молить о помощи. И вскоре увидели перед собой большое море, а по морю стрелой мчится маленькая лодочка с фонариком, и в ней — святой отрок{70}. Госпожа Ван крикнула ему:

— Святой, помоги бедствующим!

Остановил лодку отрок.

— Что вы за люди? Почему задержали меня?

Он выслушал их рассказ, пересадил в свою лодку — и лодка полетела по волнам, хотя никто в ней не греб веслами.

— Святой отрок, — робко спросила госпожа Ван, — куда несетесь вы по воде, словно по суше?

— Господин мой, Южный Пик, приказал мне плавать по всем четырем морям и вызволять из беды людей.

Через некоторое время пристали они к берегу в устье какой-то реки. Госпожа Ван и Сюн душевно распрощались с отроком.

— Вы спасли нас от большой беды — милость ваша велика, но нам нечем отплатить за нее. Скажите, далеко ли уплыли мы от столицы?

— Водным путем до столицы тысяча и триста ли, по суше — три тысячи триста ли.

— Куда же нам теперь идти? — встревожилась госпожа Ван.

— Отдохните немного, а потом идите вон к той горе, там, за перевалом, найдете вы и жилье, и людей.

Сказал отрок, сел в лодку и скрылся в морской дали.

Ночью Ли Дубину снились кошмары. Утром он созвал приближенных и стал обсуждать с ними свои сны. Неожиданно появился стражник, охраняющий Ворота Дивных Цветов, и доложил:

— Ночью кто-то написал на воротах поносные слова. Я переписал эту надпись — вот она.

Ли Дубин стал читать:

Прочитал эти стихи Ли Дубин и рассвирепел. Он велел арестовать стражника Ворот Дивных Цветов, наказать его палками и прогнать с дворцовой службы за ротозейство, а смутьяна Чжао Сюна и его мать — схватить, повязать крепкими веревками и бросить в темницу.

Стражники окружили дом Чжао Сюна, ворвались в него, дабы исполнить приказ императора, но в доме не оказалось ни Чжао Сюна, ни его матери. Начальник стражи вернулся во дворец ни с чем. Ли Дубин стукнул кулаком по столу и закричал в ярости:

— Если не поймаете Чжао Сюна и его мать, всех вас покараю нещадно! Немедленно разыщите их и доставьте ко мне!

Стражники испугались императорского гнева, обшарили весь город, но разве могли они найти госпожу Ван и Сюна, которые находились уже за тысячи ли от столицы? Обезумев от ярости, Ли Дубин велел стражникам отправиться в Кумирню Преданного Вассала и уничтожить портрет Чжао Тинжэня. Но оказалось, что и портрет исчез. Когда начальник стражи доложил об этом, Ли Дубин разъярился пуще прежнего и велел тотчас отрубить голову охраннику Ворот Дивных Цветов и выставить ее на всеобщее обозрение. И еще приказал он сжечь Кумирню Преданного Вассала и разрушить до основания дом Чжао Сюна. Потом стал думать, как бы ему схватить мятежника. Придворные посоветовали ему:

— Надо обыскать все провинции и все округи близ столицы: Чжао Сюну всего восемь лет, мать его — слабая женщина, они не могли далеко уйти!

Ли Дубин внял этому совету и приказал прочесать все провинции и уезды, проверить всех чиновников, монахов и простолюдинов, невзирая на чины и звания, посулить за поимку Чжао Сюна и его матери большую награду и высокую должность. Стражники кинулись рыскать по городам и селениям.

А Чжао Сюн и его матушка тем временем перебрались через перевал и оказались возле селения, где было множество домов среди сосен и бамбука. Они сели отдохнуть на окраине деревушки и стали наблюдать за ее жителями — они оказались людьми мирными и приятными. Госпожа Ван обратилась к ним с просьбой приютить их, и им указали дом, где жили старая женщина и ее дочь. Госпожа Ван и Сюн вошли, поклонились хозяйке, оглядели комнаты — они сияли чистотой, как лед или яшма. Хозяйка встретила их вопросом:

— Из каких вы краев и куда направляетесь?

Госпожа Ван ответила:

— Судьба была неласкова ко мне: я потеряла мужа, потом к нам пришла беда, и мы с сыном вынуждены были бежать из дома и скитаться по дорогам. И вот Небо привело нас к вам. А как называется эта деревня?

— Деревня называется Байцзы, а округ наш — Цзилан.

Хозяйка подала им ужин. Они поели и долго благодарили добрую женщину. Та засмущалась:

— Угощение наше скромное, не стоит благодарности.

Госпожа Ван спросила, где ее муж. Тяжко вздохнув, хозяйка ответила:

— И моя судьба горькая. Муж мой был начальником местной управы, при нем в деревне был настоящий порядок. Мы построили дом, у нас родилась дочь. Но вскоре муж покинул этот мир, оставив меня с дочкой, — ему шел тогда шестой десяток. Одни на всем свете, мы не смогли уехать ко мне на родину и так и остались жить в этих краях.

Госпожа Ван посочувствовала обездоленной женщине и решила пожить у нее. Здесь ей было покойно. И только когда она вспоминала родину, тревога закрадывалась в ее сердце.

Время бесстрастно отсчитывало дни. Незаметно подошел и последний день двенадцатой луны. Тоска по родине, боль за судьбу наследника не покидали госпожу Ван…

Госпоже Ван исполнилось сорок лет, Сюну — девять. Они по-прежнему жили в деревне Байцзы. Здесь росли разные лекарственные травы, жители собирали их, продавали на ближайшем рынке и тем кормились. Потому-то и назвали деревню Байцзы, что значит «Сто лекарственных трав».

Однажды хозяйка заговорила с госпожой Ван:

— Живем мы на этом свете, словно во сне, и жизнь человеческая коротка, как былинка. Но ведь желания одолевают нас и после ста лет! Вы женщина еще молодая, в самом соку, неужто и дальше собираетесь оставаться одинокой и терпеть лишения?

Госпожа Ван усмехнулась.

— Я и сама знаю, что жизнь наша недолга, как у мотылька, и что конец ее близок. Но у меня есть сын, и я должна жить ради него.

— Напрасно вы так говорите, — возразила хозяйка. — С тех пор, как появились земля и небо, завелись на земле люди и звери, и люди стали различать хорошее и плохое, из частиц ян и инь{74} образовались пары: «он» и «она». Вы потеряли мужа, так неужели остаток дней проживете без любви? Конечно, трудно забыть прошлое, невозможно вернуть молодость. Но послушайте, что я вам скажу. У меня есть двоюродный брат, он давно уже овдовел и теперь ищет себе подругу жизни. Небо послало ему счастливый случай увидеть вас, и вы пришлись ему по душе. Не обижайтесь на то, что я вам скажу: если вы согласитесь разделить его любовь, вас ждут богатство и знатность, счастье до конца дней ваших. Подумайте, госпожа, и дайте ответ.

Выслушав это предложение, госпожа Ван ответила холодно и с достоинством:

— Как может ваш брат, не зная меня, делать мне такое предложение, словно «придорожной иве» или «подзаборному цветку»?{75} Он, видно, думает, что природа всех женщин одинакова, но забыл, что назначения у них разные. За что он оскорбил меня?

Хозяйка не вникла в ее слова:

— Я ведь жалею вас, и мне странно, что вы сердитесь.

Она горячо уговаривала госпожу Ван сойтись с ее братом, но та не поддавалась уговорам, замкнулась в себе, ничего не отвечала.

Хозяйка рассказала брату о их беседе и призналась, что душа госпожи Ван чиста, как лед или снег. Выслушав ее, брат, человек по натуре жестокий, сказал так:

— Не трогай ее пока. Зайчик попал в сети, и никуда ему не убежать. Время сделает свое дело.

Однажды утром Сюн говорит матери:

— Из столицы нет никаких вестей, а здесь, в горах, человек только черствеет душой да глупеет. Поброжу-ка я по окрестностям, разузнаю, что творится на свете, подыщу себе учителя да займусь науками!

Опасаясь преследований брата хозяйки, госпожа Ван решила покинуть эти места, поэтому она ответила сыну:

— Верные твои слова. Только уйдем отсюда вместе.

На следующий день, собрав пожитки, она пошла прощаться с хозяйкой.

— Вы оказали нам великую услугу, приютив меня с сыном, и я не знаю, чем отблагодарить вас. С сожалением покидаю ваш дом.

Она сердечно попрощалась с хозяйкой, пообещав побывать у нее при первой же возможности, и, взяв за руку сына, двинулась в путь. Они шли от деревни к деревне, и так прошагали несколько дней. Силы их были уже на исходе, ноги распухли, голод и жажда одолели их, и они уселись на обочине дороги, чтобы перевести дух. В это время мимо них по дороге ехал верхом какой-то человек. Сюн вышел навстречу ему и попросил чего-либо поесть. Человек спешился.

— Если бы мой дом был поблизости, я бы пригласил вас к себе. А с собой у меня почти ничего нет.

Он вынул из котомки чай и печенье и предложил Сюну. Сюн взял, поблагодарил и вернулся к матери. Они утолили немного голод и жажду.

Шли они, шли и пришли к почтовой станции «Нефритовая пасть» в округе Хайшань. Местные жители оказались людьми подозрительными, и свою подозрительность объяснили так:

— Новый император разослал по всем провинциям и уездам указ, в котором обещает тысячу золотых и большой чин тому, кто найдет Чжао Сюна и его мать.

Госпожа Ван встревожилась не на шутку, и они с Сюном поспешили прочь от станции, невзирая на усталость. Вскоре оказались они высоко в горах. Вечерело, надвигались сумерки. Они уселись на большом камне, прижались друг к другу.

— На каждом шагу подстерегает нас гибель, куда нам деться?

Долго просидели они на камне в тоске, невозможно было без жалости смотреть на них!

Стояла третья, весенняя луна, пора цветения трав и деревьев. Тихо и безлюдно в горах ночью. Куда идти? Здесь, на камне, они и провели ночь. Где-то рядом выли волки и шакалы, рыскали тигры и барсы, но ни мать, ни сын не испытывали страха. В третью стражу{76} появилась луна, осветив горные вершины; верещали обезьяны, вызывая тоску у путников, печально кричала кукушка: «Лучше вернуться!»{77} А ведь и человеческая судьба такая же печальная, как судьба кукушки! И, наверно, любой смельчак испугался бы, окажись он на месте одиноких путников. Госпожа Ван обняла сына и заплакала. И казалось, вместе с ней заплакали реки и горы, камни и деревья!

Настало утро. Несчастные путники не могли и шагу ступить — голод и жажда лишили их сил. Сюн нарвал цветов, принес их матери.

— Разве их можно есть? — удивилась она, утирая слезы.

Издали послышались голоса, и вскоре несколько монахинь показались на дороге. Госпожа Ван бросилась к ним.

— Из какого вы монастыря, куда идете?

— А сами-то вы кто? — спросили монахини. — Как оказались в этих местах?

— Мы сбились с пути и страдаем от голода и жажды, силы наши иссякли.

Монахини угостили их чаем и сладостями, насыпали две миски риса. Госпожа Ван горячо их благодарила.

— Вы спасли нам жизнь, никогда не забудем ваших милостей. Скажите, а далеко ли отсюда до ближайшего монастыря?

— Здесь, в горах, — отвечали монахини, — монастыря нет, до самого близкого храма более ста ли. По крутым горным тропам вам до него не добраться. Мы идем в другую сторону, хотим поклониться новому правителю округа, так что проводить вас не сможем. Вам лучше идти по этой дороге, через несколько десятков ли будет селение.

Госпожа Ван поклонилась монахиням. Когда те ушли, мать и сын поели риса, попили чаю, утолили голод и жажду, вновь обрели утраченные силы. Сюн встал, собрал пожитки, торопясь двинуться в путь, но госпожа Ван остановила его.

— Куда ты хочешь идти? В любой деревне нас задержат стражники. Я не хочу погибели от руки наемника Ли Дубина, уж лучше умереть здесь с голоду!

— Жизнь человеческая во власти Неба, — ответил ей Сюн. — Захочет оно отнять ее — отнимет, захочет подарить — подарит. Так стоит ли бояться людей пуще хищного зверя? Пойдемте, матушка!

— Не говори так. Если нас увидят вместе, то непременно схватят. Я боюсь. Давай лучше сделаем так: я обрежу волосы{78} и буду выдавать себя за монахиню, а ты станешь послушником при мне. И тогда никто нас не узнает!

Сюн усмехнулся.

— А если узнают, то и монашеский облик нас не спасет!

Госпожа Ван покачала головой.

— И все-таки я их обрежу. Ты не волнуйся, монахиней-то я ведь не стану.

— Тогда и я обрежу!

— Не делай глупости. Детям же не стригут волос, это только вызовет подозрение.

— Ну, будь по-вашему!

Госпожа Ван достала из сумки ножницы и протянула сыну, чтобы он обрезал ей волосы. Сюн взял ножницы, и слезы потекли у него из глаз, так стало ему невыразимо жаль бедную мать. Он опустил руки и вздохнул тяжело. Госпожа Ван посмотрела на него с укором.

— Все это время я жила только ради тебя, и ты был любящим сыном. Впервые ты отказываешься сделать то, о чем я тебя прошу. Обидно мне это видеть.

Сюн вытер слезы и, взмахнув ножницами, обрезал матери волосы. Облик ее изменился неузнаваемо. Сюн бросил ножницы и горько заплакал. Казалось, вместе с ним зарыдали деревья и камни, померкли солнце и луна. Госпожа Ван утерла ему слезы, погладила по голове.

— Не плачь, сынок. Мне их совсем не жалко.

А у самой при этом глаза были мокрые. Сюн прижался к матери.

— Не горюйте, матушка, они еще отрастут!

Госпожа Ван достала иголку и нитки, сметала на скорую руку черный монашеский балахон, набросила на себя, а голову прикрыла монашеской накидкой. Увидев мать в таком обличье, Сюн бросился на землю и зарыдал. Глядя на него, и госпожа Ван едва удержалась от слез. Она подняла сына, приласкала его, потом взяла за руку, оперлась на бамбуковый посох, и они отправились в путь.

Шли они долго, питались тем, что подадут добрые люди. В каком-то селении оказались они близ рынка, и госпожа Ван послала Сюна туда продать ее волосы. Ему удалось получить за них пять лянов{79} серебра. Часть этих денег они истратили на еду, а остальные спрятали в суму. Потом пошли на постоялый двор и там заночевали.

Ночью госпожу Ван разбудил шум. Она выглянула в окно и увидела: вокруг дома бегают страшные на вид люди, размахивают дубинками и грозно кричат. Испугавшись, она выскочила из комнаты, быстро перелезла через забор и бросилась было бежать, но остановилась — ведь Сюн остался на постоялом дворе! Дрожа от страха, она повернула назад, но опять увидела разбойников с дубинками и дальше идти не посмела. Госпожа Ван запричитала, оплакивая сына, потом стала думать, как спастись: огляделась, увидела каменную плиту, поставленную, видимо, в память о почтительном сыне или верной жене, и спряталась за этой плитой — так ее никто и не заметил.

В ту ночь Сюн спал крепким сном. И когда разбойники, ворвавшись в помещение, схватили его и выволокли во двор, он, очнувшись от сна, стал искать взглядом мать, но ее нигде не было видно. Разбойники тем временем обшарили все каморки, прихватив и пожитки Сюна, и собрались скрыться с добычей. Но тут Сюн вцепился в одного из них и стал просить:

— За эти тряпки вы и гроша не выручите, зачем вам они? В суме есть деньги, возьмите их себе, а остальное оставьте мне.

Старик-разбойник, которого умолял Сюн, пожалел его. Открыв суму, он нашел там три ляна серебра и портрет Чжао Тинжэня. Деньги и портрет он отобрал, а остальное бросил Сюну. Сюн зарыдал.

— Лучше убейте меня, но не отбирайте портрет!

— А чей это портрет? — спросил разбойник.

Размазывая слезы по щекам, Сюн стал объяснять:

— Я послушник у одного монаха, который странствует в этих местах, нося с собой изображение Будды. Сегодня мы остановились на ночлег в этом доме, а ночью он куда-то ушел. Если я потеряю изображение Будды, он мне этого не простит. И в монастырь мне тогда дороги не будет, и пропаду я совсем, никому не нужный, умру от голода… Пожалейте меня! Возьмите все, только портрет оставьте!

Долго плакал он и молил разбойника не губить его, и тот, посовещавшись с приятелями, вернул Сюну портрет. Сюн поклонился низко, поблагодарил, потом спросил:

— А где же мой наставник, вы не встретили его?

Разбойник махнул рукой.

— Кажется, побежал вон туда, догоняй его!

Сюн снова поклонился.

— Умру, но не забуду вашей доброты. Может, еще встретимся когда, скажите, как вас зовут и откуда вы родом.

— Нечего тебе, сосунку, водиться с разбойниками. А ну, пошел!

Плача и окликая мать, Сюн отправился в ту сторону, куда указал ему старый разбойник. Он шел весь день, до самой ночи, не разбирая дороги, не замечая людей.

Госпожа Ван от волнений и усталости забылась ненадолго возле памятника. То ли во сне, то ли наяву явился к ней ее покойный муж и сказал, что Сюн уже ушел далеко от нее, а она не ведает об этом и спит… Госпожа Ван встрепенулась — откуда-то доносился плач. Она крикнула: «Сюн!» В ответ послышалось: «Я здесь!» Она бросилась к сыну, обняла его, заплакала.

— Как тебе удалось спастись?

Сюн рассказал матери, как у него отняли деньги, как упросил он отдать ему портрет отца и как старый разбойник показал, куда ушла его мать. Госпожа Ван вытерла слезы.

— Ты жив, ты сохранил портрет — какое счастье! А мне удалось убежать от разбойников, потом я уснула, и во сне явился мне твой отец и велел идти искать тебя…

Вскоре пропели петухи, и настал новый день. Мать и сын вышли из-за памятника и только тут обратили внимание, что на каменной плите блестит какая-то надпись. Они вгляделись. Золотыми иероглифами на плите было написано: Вечная слава, вечная память Преданному Вассалу великой страны, военному министру и государственному инспектору Чжао Тинжэню. И ниже — мелкими знаками:

Прочитали госпожа Ван и Сюн эту надпись — и словно повидались с мужем своим и отцом. Растрогались они, прослезились, и, казалось, вместе с ними льют слезы реки и горы, камни и деревья, звери и птицы.

— Как оказался здесь памятник отцу? — спросил, успокоившись, Сюн.

— Судя по всему, — ответила госпожа Ван, — мы подошли к границам государства Вэй. Некогда правителем Вэй был Ду Чэнь, человек коварный и жестокий, вроде Цзе{80} или Чжоу{81}, — народ при нем не жил, а мучился. Долго терпел народ невзгоды, потом стал роптать: «Наш правитель называет себя Солнцем; когда же наконец это солнце закатится?» Каждый прожитый день казался народу тремя годами, и разбрелись жители Вэй по всей стране, спасаясь от притеснений Ду Чэня. А в это время Ду Чэнь замыслил напасть на нашу державу и покорить ее. Наслушавшись советов одного даоса{82}, он велел собрать в своей столице пятнадцатилетних юношей и девушек, изрезать их на куски и принести в жертву Небу как частицы ян и инь. А потом он поднял войско и повел его на нашу великую страну. Подошел к округе Поян, и тут настигла его кара Неба: войско его, собранное даосом из всякой нечисти, развеялось по ветру, а сам Ду Чэнь лишился жизни. После того три года в стране Вэй не выпадало ни капли дождя: не уродился рис, и народ голодал. Наш император, озаботившись судьбой несчастных, послал к ним твоего отца: он в ту пору служил помощником военного министра и инспектором провинций. Отец отправился в страну Вэй с богатыми дарами для тамошних жителей. Он раздал им зерно, принес в жертву Небу много волов и баранов, и вот тогда с неба хлынули потоки долгожданного дождя. Впервые за много лет народ страны Вэй наелся досыта, обрел благополучие и мир. И за все это он воздвиг твоему отцу этот памятник.

Сюн вынул из сумы тушь и тушечницу, переписал для себя надпись на плите, поклонился памятнику и стал размышлять, куда же им теперь двигаться — на север, на юг, на запад, на восток? И как дальше жить — ведь за душой у них ни гроша! И решил так:

— Не станем больше ночевать на постоялых дворах, а то опять попадем в какую-нибудь беду. Лучше поищем монастырь!

И они пошли искать монастырь, расспрашивая о нем всех, кто попадался им на дороге. Люди удивлялись: «Монахи, а не знают, где монастырь, спрашивают у мирян!»

Шло время. Сюну исполнилось одиннадцать лет. Был он крепок телом и духом, силой не уступал взрослому мужчине. Однажды прошли они с матерью много ли и за целый день не встретили в пути ни одного человека. Одолели их голод и жажда, уселись они на обочине дороги перевести дух. Вдруг видят: спускается к ним по опасной горной тропе старый монах, опираясь на железный посох, подходит близко, вглядывается в их лица и говорит:

— Вижу, устали вы и проголодались — вот, угощайтесь. — И предложил им лепешек и чаю.

Госпожа Ван и Сюн обрадовались монаху, отведали его даров, стали горячо благодарить:

— Мы уморились от голода и жажды, никаких припасов у нас нет, и вот повстречался нам на пути милосердный, как Будда, священнослужитель и спас обездоленных путников — до самой смерти будем мы благодарны вам!

Монах рассмеялся.

— За такую малость и такие громкие слова! А ведь я принес вам много денег, как же будете вы благодарить меня за них?

Госпожа Ван изумленно взглянула на него.

— Я бедная монахиня и питаюсь лишь подаянием, о каких больших деньгах говорите вы, почтенный?

Монах покачал головой.

— Вы вовсе не монахиня, а супруга Чжао Тинжэня, преданного вассала нашего покойного государя. Или вы думаете, что обрезали волосы, переоделись монашенкой, так я вас теперь не узнаю?

Услышав эти слова, госпожа Ван опешила и тут же подумала: «Наверно, это какой-то родственник мужа. Как же нам быть с ним?» И она решила открыться ему.

— Ваша правда: я действительно вдова Чжао Тинжэня, а это его сын. Новый император обещал большую награду тому, кто нас выдаст. Но вы не прельщайтесь ею, почтенный, ведь богатство и знатность — всего лишь мирская пыль, они недолговечны, как туман, который рассеивается в лучах солнца.

— Не бойтесь, я не собираюсь вас выдавать, — сказал монах. — Успокойтесь и послушайте, что я вам скажу. Меня зовут Лунный Блик, я тот самый монах, который рисовал портрет вашего незабвенного мужа. Вы тогда щедро наградили меня. Неужели не узнаете?

Госпожа Ван развела руками.

— Вы очень похожи на него, но я не могу знать наверное. Правда, я дала тому монаху много денег, но я плохо помню его лицо. Не томите меня, почтенный, скажите правду: кто вы?

— Сейчас вы все поймете, — произнес монах. — Достаньте портрет вашего мужа, он ведь у вас в суме.

Госпожа Ван решила быть осторожной.

— Теперь я всего лишь монахиня-побирушка, и нет у меня никакого портрета. Вы что-то путаете, почтенный. Жизнь наша и так в опасности, а вы хотите, я вижу, погубить нас понапрасну…

Монах взглянул ей прямо в глаза и твердо сказал:

— Оставьте ваши страхи. Я и впрямь рисовал тогда портрет вашего мужа. Вы в то время были на сносях. На обороте портрета я записал все, что ожидает вас в будущем, можете сами в этом убедиться.

Госпожа Ван вынула из сумы портрет покойного мужа, перевернула его и обнаружила там какую-то надпись. Она стала читать:

Написано на земле В эй в округе Цзянсяньань. Писал Лунный Блик. В седьмой год шестидесятилетия пятнадцатого дня седьмой луны состоится их встреча.

Госпожа Ван была изумлена, слезы радости полились из ее глаз.

— Большое горе привело нас в эти края: жестокий Ли Дубин разослал во все провинции приказ арестовать нас как своих врагов. Вот и пришлось бежать из столицы, изменить облик. Милостивое Небо послало нам встречу с вами, и мы рады безмерно!

Она поведала монаху обо всем, что с ними приключилось. Монах выслушал ее внимательно, вздохнул.

— Я все знаю о вас. Все ваши горести предопределены Небом, и противиться этому невозможно. Знал я и то, что сегодня встречу вас, вот только припоздал немного, простите великодушно.

Он пригласил госпожу Ван и Сюна следовать за ним и повел их в горы. Стеной вставали перед ними высокие скалы, вокруг теснились ветвистые деревья и густые кустарники, а меж ними, журча, извивались ручьи. Вдалеке послышался звон каменного гонга. И вот, перейдя маленький мостик, оказались они на берегу широкого озера, окруженного холмами. К берегу подплыла лодка с десятью монахами, монахи усадили их в лодку, и лодка отчалила. Они поплыли по озеру, в котором цвели лотосы, над водой носились чайки. Причалив к берегу, монахи проводили их в домик, небольшой, но уютный. Рядом находился и монастырь — выглядел он так, словно его только вчера построили. Госпожа Ван умилилась.

— Поистине здесь райский уголок! Как нам повезло, что мы встретили вас! Простите нас, людей из суетного мира, осквернивших этот храм своим появлением.

Монахи поклонились ей.

— Нам выпала большая честь принимать у себя, в нашей жалкой обители, таких почетных гостей. Мы, монахи, бедны, ветхое наше жилище было разрушено ветром и ливнем, но настоятель Лунный Блик, побывав в столице, привез полученные от вас дары и восстановил храм. Чем мы можем отплатить вам за вашу доброту?

Госпожа Ван покачала головой.

— Я пожертвовала такую малую толику, а получаю за нее такую большую благодарность, право, мне совестно перед вами.

Монахи провели ее в самое лучшее помещение при монастыре и заботливо устроили на ночлег. На другой день настоятель Лунный Блик пригласил Сюна к себе, стал беседовать с ним о сочинениях древних мудрецов и учить тайнам магии. Сюн оказался способным учеником: скажешь ему об одном — а он уже усвоил в десять раз больше. Госпожа Ван постепенно приходила в себя от пережитых потрясений. Сюн подрастал. Тревожные мысли о судьбе родины все чаще одолевали его.

Шло время. Сюну исполнилось пятнадцать лет. Стал он еще более крепок телом и тверд духом. Однажды пришел он к матери и сказал:

— Мне уже пятнадцать. Настоящий мужчина не может до старости сидеть в монастыре да разглядывать статуи святых. Я хочу покинуть горы, побродить по свету, узнать, что делается в столице.

Госпожа Ван пришла в ужас.

— Ты уйдешь в неведомые края за тысячи ли, что же будет со мной? В таком случае мы отправимся вместе!

Сюн не стал с ней спорить и пошел к настоятелю.

— Я только что говорил с матушкой и сказал ей, что хочу побродить по свету, дабы узнать, что происходит в стране. Но матушка не отпускает меня одного. Прошу вас, учитель, уговорите ее отпустить меня, дать мне возможность проявить свои способности.

Лунный Блик улыбнулся.

— Твои слова достойны настоящего мужчины!

Он побеседовал с госпожой Ван, поведал ей свои мысли о прошлом и будущем, с похвалой отозвался о желании Сюна познать мир. Госпожа Ван выслушала настоятеля, но не поддалась уговорам.

— Все это хорошо, но я боюсь отпускать сына в дальние края — ведь там он окажется совсем один, не будет рядом с ним ни родных, ни близких. Каждый час я буду думать о нем и тревожиться за него.

Настоятель попытался разубедить ее:

— Вам незачем тревожиться за Сюна. Вспомните: Лю Бан{84} остался жив и невредим после пира в Хунмыне! Вспомните, наконец, как повел себя Сюн, когда на вас напали разбойники в округе Ба! Так почему же вы опасаетесь за судьбу сына? Мне он тоже дорог, но я после долгих раздумий решил, что следует все-таки отпустить его.

— Значит, наши мнения расходятся! — заявила госпожа Ван.

— Подумайте о его будущем, — увещевал ее настоятель, — пусть испытает он свою судьбу!

Наконец госпожа Ван скрепя сердце согласилась. Сюн обрадовался и на другой день собрался в дорогу. Он прежде всего попрощался с матерью, которая просила его вернуться как можно скорее. Потом он попрощался с настоятелем и монахами. Лунный Блик проводил его до ворот монастыря и указал дорогу через горы.

Вот так Сюн отправился в мир. На душе у него было радостно, он не испытывал никакого страха.

Прошло полгода. Однажды оказался Сюн в городе, который называется Цзянху. Здесь было множество домов, толпы людей на улицах, шум и суета. Долго бродил он по городу, внимательно оглядывая все вокруг. На одной из улиц внимание его привлек старик в рваной и грязной одежде, он чем-то выделялся среди других горожан. Старик сидел в тени, опираясь на огромный меч. Сюн увидел этот меч, и ему тотчас захотелось иметь такой. Однако денег у него не было, да он и не знал, согласится ли старик продать ему свой меч. Он уселся неподалеку и стал наблюдать за стариком. Многие подходили к старику и предлагали продать меч, и всем старик отвечал, что он желает получить за него тысячу золотых, и люди со смехом отходили от него. И Сюну еще больше захотелось обладать таким мечом. Он готов был отдать за него и тысячу и десять тысяч золотых, вот только денег таких у него не было.

Время уже клонилось к вечеру. Старик поднялся, спрятал меч в рукав и удалился. Сюн отправился на постоялый двор, переночевал там. Утром он выглянул на улицу: старика не было. Он спросил у хозяина двора:

— А где же тот старик, что вчера сидел здесь с мечом? Почему его сегодня нет?

— Не знаю, что это за старик и откуда он взялся, — отвечал хозяин. — Вот уже целый месяц он является сюда и пытается продать свой меч, да только никто не дает ему его цену. Кажется мне, что он просто не встретил еще настоящего покупателя.

Вскоре появился старик, как и вчера, сел, опершись на меч. Так и эдак прикидывал Сюн, но ничего не мог придумать, чтобы стать обладателем меча. Он подошел к хозяину постоялого двора.

— Спросите, пожалуйста, у этого старика, кто он и сколько хочет за свой меч.

Хозяин подошел к старику.

— Тут один молодой человек интересуется, откуда ты и сколько стоит твой меч.

Старик поднял голову.

— А зачем юноше знать, откуда я?

Хозяин пожал плечами.

— Понятия не имею. Я сам вижу его в первый раз.

Когда стемнело, старик спрятал меч в рукав и неспешно удалился, вздыхая и цокая языком. Всю ночь Сюн не мог уснуть, все думал, как бы ему добыть меч.

На следующий день старик явился снова, сел, опершись на меч, и сказал оказавшемуся здесь хозяину постоялого двора:

— Дайте мне знать, когда появится тот юноша, о котором вы мне вчера говорили. Я подарю ему свой меч.

А Сюн тем временем все думал: «Сегодня я непременно должен добыть этот меч». Он вышел на улицу, увидел старика, подошел к нему. В глаза ему бросилась какая-то надпись на стене. Он подошел ближе, стал читать:

Сюн прочитал стихи, подивился им и, подойдя к старику, низко поклонился. Старик поднялся, взял Сюна за руку и сказал:

— Тебя зовут Чжао Сюн!

— Да. А откуда вы знаете мое имя?

— Знаю, и все тут. Небо подарило мне драгоценный меч и повелело вручить его достойному богатырю. Долго бродил я по всем восьми направлениям меж четырех морей. Когда же звезда Воитель несколько лун назад отразилась в реках и озерах, я пришел в этот город и стал ожидать Достойного. Миновало несколько лун, но он не появлялся. Каждую ночь смотрел я на небо: звезда Воитель оставалась на том же месте. И я снова ждал и в ожидании написал эти стихи.

Старик двумя руками взял меч и подал его Сюну. Отвесив земной поклон, Сюн благоговейно принял меч из рук старика — длиной меч был три чи{85}, золотыми иероглифами на нем было выгравировано «Чжао Сюн».

— Вы дарите мне настоящее сокровище, — сказал Чжао Сюн, — теперь я до гроба ваш должник. Чем могу я отплатить за этот дар?

Старик прервал его:

— Вы сами — дар Неба, я только выполняю волю его.

Он пригласил Сюна к себе и несколько дней провел с ним в беседах. На прощание он сказал ему:

— Вам пора в путь — вас ждут подвиги!

— Где же я смогу найти вас? — спросил Сюн.

— Если пойдете на юг и пройдете семьсот ли, то придете в горы Гуаньшань — там обитает даос Достигший Просветления. Разыщите его и обратитесь к нему как к Учителю.

На следующий день двинулся Сюн на юг к горам Гуаньшань и вскоре оказался там, где должен обитать Учитель. Видит — среди причудливых скал на берегу озера небольшая хижина, ворота распахнуты настежь. В озере цветут лотосы, перед хижиной хризантемы. У входа сидят отроки, играют в падук{86}. Сюн приблизился к ним, спросил, дома ли Учитель. Один из отроков встал, сложил ладони у груди, поклонился ему и ответил:

— Учитель ушел к другу.

— А когда вернется?

— Поздно, когда взойдет луна.

Сюн отправился в ближайшую деревню, где и провел ночь. Утром он снова пришел к хижине и справился у отрока, дома ли Учитель. Отрок ответил, что Учитель пришел в третью стражу, а на рассвете снова ушел. Сюн опечалился, вернулся в деревню и провел там весь день, а вечером лег спать. Однако сон не шел к нему, и в третью стражу он вновь отправился к Учителю. На его вопрос отрок отвечал:

— Учитель ушел в полночь.

Сюн вздохнул тяжело.

— Более десяти лет прожил я на этом свете и все эти годы искал себе Учителя, но так и не нашел. Теперь я знаю, что он где-то рядом, но не могу с ним встретиться. Скажите же мне, куда ушел Учитель!

Отрок улыбнулся.

— Некогда в царстве Чу{87} один человек выстрелил в дикого гуся, но промахнулся. И тогда он с досады сломал лук и стрелы, словно они, а не он сам, были виноваты. Вот и вы поступаете точно так же: проявляете нетерпение, не желая дождаться хозяина дома. Смешно! Знайте же, что Учитель в горах. Горы высоки, а долины глубоки, так где же искать его?

Сюн потоптался на месте, не стал больше ни о чем расспрашивать. Он терпеливо прождал полдня, но безрезультатно. И тогда он взял бумагу и кисть, написал стихи и прикрепил бумагу к стене. Потом поклонился отрокам и ушел в деревню. На душе у него было неспокойно.

Все это время наставник Достигший Просветления следил за Сюном с вершины горы. Когда он ушел, наставник спустился к дому и стал читать написанное Сюном:

Наставник удовлетворенно улыбнулся и, подозвав отрока, велел ему привести Сюна. Когда отрок разыскал Сюна на постоялом дворе, Сюн радостно бросился к нему.

— Вернулся Учитель?

— Вернулся и приглашает вас к себе.

Сюн последовал за отроком. Наставник вышел ему навстречу, взял его за руку и сказал, улыбаясь:

— Вижу, немало лишений претерпели вы на горных тропах.

И он приказал отроку приготовить столик с угощением. Сюн поклонился.

— Один аромат этих блюд способен насытить голодного!

Наставник достал две книги и попросил Сюна прочитать их. Это были «Сочинения конфуцианских мудрецов». Сюн выразил желание изучить еще что-либо. Наставник улыбнулся и подал ему «Шесть наставлений» и «Три тактики». Сюн принялся читать их вслух. Наставник похвалил его и положил перед ним «Звездную карту»{89} с комментариями по астрологии. Он растолковал Сюну, как движутся звезды, и научил предсказывать по ним будущее. Вскоре Сюн уже многое знал и многое умел.

Однажды, когда солнце уже скрылось на западе за горами и птицы уселись в свои гнезда, налетел ураган, громовые раскаты сотрясли скалы. Сюн вопросительно взглянул на Учителя.

— Что это?

Наставник успокоил его.

— Это, наверно, мой жеребец. Он у меня поджарый, поэтому на рассвете я обычно отпускаю его попастись на горных пастбищах. А началось все так. Как-то раз страшный гром потряс небо и землю, зашатались горы — и передо мной оказалась молодая кобылица. Я поймал ее, привязал. По горам в этот миг ползли пятицветные облака{90}. Когда облака рассеялись, я привел кобылицу домой. Вскоре она родила жеребенка. А через несколько лун кобыла неизвестно отчего пала, а жеребенок остался жить. Он очень строптивый и не дается человеку. Когда он подрос, я разрешил ему утром убегать в горы, а к вечеру возвращаться домой. Да, это он.

Сюн глянул вдаль — по горам, по склонам носится, словно летающий тигр, красавец скакун. Когда конь подбежал к дому, Сюн вышел ему навстречу и окликнул его — конь поднял голову, взмахнул хвостом и заржал. Сюн крикнул ему властно:

— Ты что, не признаешь хозяина?

Конь подошел, обнюхал юношу и потерся о него боком. Сюн обнял коня за шею, надел на него уздечку и подвел к наставнику.

— Сколько вы хотите за такого красавца?

Наставник покачал головой.

— Скакуна даровало мне Небо, и, раз он признал в вас своего хозяина, я дарю его вам. А цену своим подаркам я не назначаю. Не всегда конь привыкает к незнакомому всаднику, но этого я вручаю вам со спокойной душой.

Сюн не знал, как выразить свою благодарность.

— Вы оказали мне великую милость, приобщив к бессмертному учению Будды, а теперь награждаете меня бесценным даром! Чем отплачу я вам за ваши благодеяния?!

На это наставник ответил ему так:

— Бедность и нищета — такова теперь ваша судьба, а знатность и богатство — ваша будущая судьба!

Многому научился Сюн у наставника, преуспел во всех науках, постиг тайны магии — велики и обширны стали его знания.

Пришел день, и говорит Сюн наставнику:

— На чужбине я оставил свою матушку, позвольте мне повидаться с нею. Обещаю вам скоро вернуться.

Наставник отпустил его; Сюн поклонился, вскочил на коня, взмахнул плетью и понесся, словно на крыльях. Проскакав семьсот ли, он оказался в городке у озера. Разыскал постоялый двор и решил остановиться передохнуть. Двор этот некогда принадлежал ушедшему на покой ученому Чжану. Сам Чжан уже умер, двором владели его вдова, госпожа Вэй, и дочь — девушка добродетельная и образованная, превосходно знающая «Книгу песен» и «Книгу преданий»{91}. Госпожа Вэй мечтала подыскать дочери достойного жениха и даже построила на постоялом дворе отдельный флигель, чтобы там останавливались проезжающие через городок молодые люди знатного рода; к ним хозяйка приглядывалась и примеривалась. В тот день на постоялый двор пожаловал Чжао Сюн и спросил хозяина. Вышла служанка, почтительно поклонилась, с любопытством оглядела юношу. Хозяйка позвала ее, спросила, кто пришел. Служанка ответила, что какой-то проезжий молодой барин желает снять на время комнату. Госпожа Вэй озабоченно вздохнула: время уходит, дочери уже шестнадцать лет, а жениха все нет и нет. И она велела служанке проводить гостя во флигель и позаботиться о нем.

Оказавшись во флигеле, Сюн сразу смекнул, что у хозяйки есть дочь, для которой ищут хорошего жениха. Только догадавшись об одном, он не распознал другого: что в простом на вид камне таится белая яшма с гор Цзиншань!..

Ночью, глядя на луну, люди очаровываются красотой мира и читают стихи или поют песни. Готовясь отойти ко сну, Сюн неожиданно услышал звуки комунго{92} и песню, которую пел нежный девичий голос. Он с интересом прислушался. Девушка пела:

Сюн прослушал песню до конца. Хоть и была она безыскусная, понял он, что сложил ее не простой человек. «Ну что ж, — подумал он, — почему бы мне не представиться случайным проезжим и не спеть девушке в ответ?» Он вынул из сумки флейту и заиграл. Госпожа Вэй и ее дочь, заслышав звуки флейты, подошли к дверям и стали слушать. Мелодия была легкой и звонкой, словно возносилась к облакам. И были в песне такие слова:

Мать и дочь дослушали песню до конца, и на душе у них стало светло. Подошли они к дверям флигеля, заглянули через щель в комнату: сидит юноша, лицо его словно драгоценный камень нефрит, осанка бесподобна, в жизни не встречали они такого! Госпожа Вэй вздохнула облегченно и проговорила:

— Когда появляется на свет совершенный муж{95}, появляется и единорог;{96} когда рождается красавица, рождается и герой!

Девушка застыдилась и убежала в дом. Зажгла светильник, прилегла на подушку и задремала. То ли во сне, то ли наяву является к ней ее отец и говорит: «Я привел к тебе твоего суженого, не растеряй то чувство, которое зародилось в твоей душе этой ночью. Красавец юноша ниспослан тебе самим Небом. Упустишь его — не воротишь вновь!» Отец берет ее за руку и выводит из дома. Она смотрит на небо. А там Желтый дракон, окутанный пятицветными облаками, поднимает голову и глядит на нее из глубин Семизвездья{97}. Она пугается и бежит в дом. Дракон хватает ее и тащит…

И тут она проснулась, — то был лишь сон! Она записала на стене все, что случилось с ней во сне, и начала декламировать стихи о ветре и луне{98}.

Сюн тем временем убрал флейту и вышел полюбоваться луной. Он прислушался — все молчало, ответа на его песню не было. Он вздохнул.

— Я разгадал песню, что пелась под комунго, а мою песню, песню моей флейты, не разгадал никто. Досадно!

И тут до него донесся нежный голос, читавший стихи о ветре и луне. Он приблизился к дому, открыл двери. В комнате тихо, горит светильник. Он вошел. Стены и створки дверей обтянуты шелком, на постели, отгороженной ширмой, лежит красавица девушка.

Она глядит в испуге на Сюна и прячется под одеяло. Сюн усаживается возле светильника и тихо говорит:

— Не пугайтесь. Я — ваш постоялец из флигеля. Услышал стихи о ветре и луне, подумал, что это, видно, сын хозяйки дома вдохновился ясной луной, и потому осмелился войти, чтобы разделить с ним вдохновение. А вот оказался в девичьих покоях! Простите мою ошибку.

Как поступить, что ответить гостю, думает девушка и говорит:

— Это я во всем виновата: растерялась, забыла о правилах приличия. Пожалуйста, не смотрите на меня.

Сюн улыбнулся.

— Если мотылек увидел красивый цветок, он полетит к нему даже сквозь огонь; если гусь увидел воду, он забудет об охотнике. Прошу вас, обратите ко мне свои светлые и чистые, как лед и снег, чувства и скрасьте мое одиночество.

Он хотел приблизиться к ней — и она испуганно проговорила, сдерживая слезы:

— Наверно, мы с вами были бы прекрасной парой: смелый юноша и красивая девушка. Но я думаю о своих предках, о девяти поколениях Чжанов, — если нарушу я родительскую волю, если нарушу шесть правил поведения{99}, то оскверню могилы предков. А тогда — позор мне и всему нашему роду. Тогда не жить мне на свете. Прошу вас, уйдите. Приходите завтра.

Сюн не двинулся с места.

— Верно все, что вы сказали. Однако мои чувства к вам позволяют мне забыть о правилах поведения, так что не стоит их и поминать. Конечно, есть люди, которые лазают через забор и подглядывают в щелку. Но есть и такие, которые поступают лишь по воле родительской и блюдут шесть правил поведения. Я человек бедный, род мой не так уж знатен — к чему мне эти шесть правил? Хорошая сваха, красивая девушка, веселая свадьба — вот и все мои правила!

Он придвинулся к девушке ближе. Разве можно остановить селезня, увидевшего утку, или феникса, устремившегося к подруге? Уж если в сердце зажглась любовь, от нее никуда не денешься…

Девушка глубоко вздохнула.

— А как же память предков, честь семьи?

Сюн усмехнулся.

— Я ведь тоже нарушаю священные устои. Без разрешения родителей сватаюсь к девушке — нарушаю нормы сыновней почтительности. Услышал песню под аккомпанемент комунго и ответил ей песней на флейте — вступил в недозволенную любовную связь. Но мы-то с вами знаем: встретились мы не по воле случая, само Небо послало меня к вам! А теперь я должен идти, уже кончилась ночь, миновала третья стража, и поют петухи.

Он встал и направился к дверям, но девушка удержала его.

— Не уходите, поговорите с моей матушкой, проведите с нами день, а завтра уж отправитесь в путь.

— Не могу, — ответил Сюн. — В чужом краю я оставил свою матушку, вот уже три года не виделся с ней. Я должен спешить.

— Тогда оставьте мне на память что-нибудь, в знак того, что вы вернетесь.

Сюн достал из-за пояса веер, написал на нем несколько строк и отдал девушке.

— Возьмите этот веер, пусть он будет залогом нашей новой встречи.

Девушка взяла веер и прочла, что написал Сюн:

Сюн поклонился девушке, вышел из комнаты, вскочил на коня и взмахнул плетью. Девушка выбежала из дома и долго смотрела ему вслед. Сюн мчался на своем коне, как на тысячеверстном скакуне{100}, подобно облаку, гонимому ураганным ветром.

Ночью госпоже Вэй приснился сон. Желтый дракон влетает в дом, хватает ее дочь и взмывает под облака. Она бросается за ним, окликает дочь и… просыпается от собственного крика. Удивительный сон! Она встала, выглянула в окно. Оказывается, уже рассвело. Войдя в комнату дочери, госпожа Вэй обнаружила, что та спит глубоким сном, и стала ее будить.

— Уже утро, пора вставать!

Дочь с трудом открыла глаза.

— Еще рано, матушка.

Госпожа Вэй вгляделась в лицо дочери.

— Вид у тебя усталый, глаза припухли, что с тобой?

— Ночью я любовалась лунным светом, — призналась дочь, — вот и не выспалась.

Госпожа Вэй нахмурилась.

— От лунного света может и разум помутиться.

В это время вошла служанка.

— Госпожа, постоялец из флигеля уехал.

— Когда же это он успел? — удивилась госпожа Вэй.

— Не знаю, госпожа.

— Видимо, мы его плохо приняли, потому он даже не попрощался.

Она позвонила в колокольчик, созывая слуг.

— Постоялец не мог далеко уехать, догоните его и верните!

Слуги вскочили на коней, обшарили все вокруг, но постояльца и след простыл. Так и доложили они хозяйке. Госпожа Вэй тяжело вздохнула:

— Не везет мне — столько лет искала я достойного жениха своей дочери, нашла наконец и тут же потеряла!

Дочь стала утешать ее.

— Не печальтесь, матушка. Юноша этот послан нам самим Небом, значит, непременно вернется. Судьба человека не в его воле, так что положитесь на милость Неба и успокойтесь.

Мать Чжао Сюна, госпожа Ван, тем временем неотрывно думала о сыне, которого отпустила в неведомые края, и в этих думах проводила все дни и ночи. Однажды посетил ее настоятель Лунный Блик и сказал:

— Не тревожьтесь, ваш сын жив и здоров. Он встретил доброго Учителя, и тот заботливо опекает его, многому его научил. Вы можете радоваться за сына.

— А откуда вам все это известно? — удивилась госпожа Ван.

Лунный Блик ответил ей на это так:

— Прошлой ночью приснился мне удивительный сон. Будто встретился я с вашим сыном и разговаривал с ним. Он что-то написал на стене, стал читать написанное вслух, и тут я проснулся. Хорошо помню, что он написал: «Сначала мне повезло на реке Вэй, потом повезло в Тяньцзине». Мне удалось разгадать смысл этих слов. «Повезло на реке Вэй» означает, что он нашел себе хорошего учителя, вроде Люй Шана{101}, и радуется этому. «Потом повезло в Тяньцзине» означает вот что. Тяньцзин, как известно, славится быстроногими скакунами — значит, он добыл себе доброго коня. Он написал «повезло» — значит, все у него в порядке. Еще там было написано: «В Лишу водится золото». Золото — это металл, значит, он приобрел драгоценный меч. Вот и получается, что теперь у него есть хороший учитель, быстрый конь и острый меч. Когда ваш сын вернется, расспросите его, и вы убедитесь, что я был прав. Так что можете не беспокоиться о нем.

Госпожа Ван вздохнула.

— Да разве я беспокоилась бы, если бы знала, что все обстоит так, как вы рассказали?

Думы о сыне не покидали ее по-прежнему. Однажды ей приснилось, что она обнимает тигра и при этом вовсе не испытывает страха. Она рассказала о странном сне настоятелю, и тот сказал:

— Вы скоро обнимете Сюна. — И добавил: — Увидать во сне плохое — значит встретить хорошее наяву. Вы знаете, что иероглифы «тигр» и «хорошо» произносятся одинаково. Вот и выходит, что вас ожидает хорошее. Конечно же, встреча с сыном. Так что можете радоваться.

Госпожа Ван оживилась.

— Когда же я с ним увижусь? Настоятель задумался.

— За один шаг его конь пролетает сто ли — ждите его завтра в час Обезьяны!{102}

На следующий день он пригласил госпожу Ван отправиться вместе с ним к воротам монастыря, и они стали ждать появления Сюна. Вот на горной дороге послышался конский топот, словно загрохотал камнепад, и показался юноша на резвом скакуне: в руках у него плеть, он мчится, рассекая облака. Госпожа Ван и Лунный Блик сразу узнали Сюна. Подъехав к ним, Сюн спрыгнул с седла и пал ниц перед матерью. Она подняла его, плача и смеясь от радости.

— Здоровы ли вы, матушка? Как вы жили без меня? — был первый вопрос Сюна.

— Я здорова и благополучна. А где побывал ты? Откуда у тебя этот конь и этот меч?

Сюн рассказал ей о встрече с даосом и наставником, обо всем, что с ним приключилось за это время. Госпожа Ван и Лунный Блик выслушали его рассказ и в один голос произнесли:

— Это Небо вело тебя!

Мать рассказала ему о сне Лунного Блика и о своих снах, о том, как растолковал эти сны Лунный Блик, и о том, как они узнали, что он скоро вернется. Сюн сердечно поблагодарил настоятеля и всех монахов за заботы о матери. И все они, в свою очередь, выразили радость по поводу встречи с ним. В честь приезда Сюна в монастыре устроили пир, усадили госпожу Ван с сыном на почетные места и поднесли им самые вкусные блюда. Мать и сын благодарили монахов от всей души:

— Ваши добродетели безграничны, многих людей спасли вы от горестей и напастей, и нам неловко оттого, что мы не знаем, как отблагодарить вас!

Монахи были растроганы такими словами.

Шло время. Однажды госпожа Ван сказала сыну:

— Ты уже совсем взрослый, и я печалюсь: кто же здесь, за тысячи ли от родного дома, выберет тебе невесту? Я старею, жить мне осталось немного, боюсь, в этой жизни не успею я увидеть тебя женатым.

— Не печальтесь, матушка, — стал утешать ее Сюн. — У каждого зверя, у каждой букашки, что живет меж небом и землей, есть назначенная ему пара. Может ли человек жить в одиночку? — И он пал ниц перед матерью и признался ей, что нарушил сыновний долг, совершил тяжкий грех.

Очень удивилась госпожа Ван.

— Все мы грешники, все мы подобны птицам в лесу. Но в чем же ты виновен?

— К чему обвинять в грехах других? — возразил Сюн. — Я признаюсь только в своем грехе. — И он рассказал ей, как встретил девицу Чжан и что с ними произошло.

Госпожа Ван облегченно вздохнула.

— Говорят: кто осознал свой грех, тот искупил его. Теперь я поняла, что эта девушка — твоя пара, ее послало тебе Небо!

Она стала расспрашивать сына о девице Чжан, и он ей обо всем поведал. Госпожа Ван не скрывала своей радости и поделилась ею с Лунным Бликом. Настоятель выслушал ее внимательно и улыбнулся.

— Теперь вы убедились, госпожа, что я был прав?

И госпожа Ван призналась, что так оно и есть.

Лунный Блик пригласил к себе Сюна, и снова у них пошли беседы об искусстве магии. Сюн легко постигал тайны чудодейства, и настоятель остался им очень доволен.

Через несколько дней Сюн пришел к матери.

— Матушка, я дал слово Учителю вернуться в ближайшие дни. Пришел час, и я вынужден снова покинуть вас, чтобы исполнить обещание.

Госпожа Ван встревожилась.

— Конечно, ты должен сдержать свое слово, но в пути с тобой может всякое случиться, а я даже не знаю, где тебя искать, если ты не вернешься в назначенный срок.

Лунный Блик успокоил ее:

— Не волнуйтесь, я всегда буду знать, где находится ваш сын.

Госпожа Ван верила в удивительные способности настоятеля и, потому успокоившись, сказала сыну:

— Повидайся с Учителем и сразу возвращайся!

Сюн поклонился ей и настоятелю, вскочил на коня и через несколько дней был уже в Гуаньшани. Навстречу ему вышел отрок, поздоровался и проводил к Учителю. Даос, взглянув на юношу пристально, произнес:

— Ты не забыл наш уговор, сдержал свое слово. — И добавил: — Здорова ли твоя матушка?

Сюн поклонился.

— Здорова.

Даос улыбнулся.

— Похоже, ты нашел себе жену, так ли это?

Сюн смущенно потупился.

— Я очень виноват перед вами, Учитель… — начал было он. Даос взял его за руку.

— Не считай себя виноватым, ведь все в нашей жизни предопределено Небом!

Они долго беседовали о судьбах людских, о жизни и смерти, о тайнах науки. В конце беседы даос сказал:

— Способности и познания твои обширны. Но ты должен овладеть еще и военным искусством. Прочитай-ка «Шесть наставлений» и «Три тактики».

Однажды ясной лунной ночью даос пригласил к себе Сюна.

— Взгляни на небо. Видишь: вот как расположены планеты, а как звезды. Это расположение означает, что судьба нашей великой страны — в твоих руках.

На следующий день он сам пришел к Сюну.

— Случилось несчастье. Будь готов перенести его.

Сюн насторожился.

— Поясните, Учитель, о чем вы говорите.

— Твоя жена при смерти. Спеши к ней. Возьми вот это, здесь три снадобья, они тебе пригодятся.

Сюн тут же вскочил на коня и помчался в Цзянху.

После отъезда Сюна девица Чжан стала тосковать и, не получая от него никаких вестей, от тоски зачахла и слегла. Госпожа Вэй пыталась вылечить ее, но никакие лекарства дочери не помогали, да и не могли помочь…

Когда Сюн подъехал к дому Чжанов, он с порога услышал горькие рыдания. Навстречу ему выбежала служанка.

— Барышня наша тяжело больна, она умирает!

— Скажи хозяйке, что я привез чудодейственное снадобье и знаю, как спасти барышню.

Служанка бросилась к госпоже Вэй.

— Приехал тот юноша, что жил во флигеле для гостей. Он говорит, что может спасти вашу дочь.

Госпожа Вэй не могла оставить дочь одну, поэтому велела служанке взять у юноши снадобье. Сюн отдал служанке дар Учителя и наказал:

— Пусть барышня примет это, а ты готовь побольше еды.

Госпожа Вэй дала дочери чудесное снадобье, и та ожила! Госпожа Вэй оставила служанку присматривать за дочерью, а сама вышла к Сюну, взяла его за руки и проговорила:

— Вы поспели вовремя и спасли мою дочь от неминуемой смерти. Отныне вы самый дорогой человек в нашем доме. И я хочу теперь только одного: чтобы дочь моя, девушка благовоспитанная, но еще не просватанная, стала вашей женой. Заверяю вас, вы не пожалеете, что связали свою судьбу с ее судьбой!

Сюн поклонился ей низко.

— Я человек бедный и бесконечно благодарен вам за доверие, не смею отказаться от вашего предложения. Моя матушка уже знает о вашей дочери и согласна на мой брак с нею.

Госпожа Вэй утирала счастливые слезы.

На следующий день Сюн пришел к ней прощаться. Опечалившись, она просила его непременно дать им знать о себе, потом вручила ему две удивительные по красоте жемчужины и сказала:

— Возьмите на счастье, ведь никто не знает, что может случиться.

Сюн с поклоном принял подарок, вскочил на коня и вскоре уже был в Гуаньшани.

Через несколько дней Учитель, даос Достигший Просветления, пригласил к себе Сюна, поднялся вместе с ним на большую скалу, оглядел небо и сказал с тревогой:

— Посмотри: в небе царит хаос — звезды и планеты сместились. Это означает, что сифани{103} подняли мятеж, они хотят покорить страну Вэй и завоевать великую Срединную империю{104}. Тебя ждут подвиги, Сюн. Ты должен спасти страну Вэй, а потом и возродить великую сунскую династию!

Сюн поднял голову и взглянул на Учителя.

— Моих знаний и способностей еще недостаточно для таких подвигов. Да и как я уберегусь в жестокой битве, где дождем сыплются стрелы и камни?

Учитель сурово сдвинул брови.

— Иди и выполняй свой долг. И ни минуты не сомневайся в своих силах.

Сюн собрал вещи, взял карту дорог страны Вэй, низко поклонился Учителю. Даос сказал ему на прощание:

— Об одном я сожалею — разлука наша будет долгой.

Сюн сел на коня и поскакал в Цзянсяньань. Через несколько дней он предстал перед матерью, рассказал ей о выздоровлении девицы Чжан. Мать еще раз была поражена удивительной прозорливостью Лунного Блика. Сюн рассказал ей и о последних новостях:

— Сифани собирают войско и намереваются напасть на нашу страну. Я еще немногому пока научился, но хочу постоять за державу.

Госпожа Ван взволновалась.

— Неужели ты думаешь, что отпущу тебя, моего единственного сына, на войну, чтобы дни и ночи тревожиться за твою жизнь? Не говори глупости!

— И мне больно оставлять вас одну, матушка, — ответил ей Сюн, — но таков приказ Учителя, и я не вправе ослушаться его.

Госпожа Ван поняла, что ей придется смириться.

— Если это наказ Учителя, то мне нечего больше сказать. Что ж, поезжай. Помни только вот что. Правитель страны Вэй, князь Синь Гуан, такой же верный вассал династии, каким был твой отец. Помоги сначала ему, спаси от врагов страну Вэй, а после вернись ко мне, чтобы я смогла убедиться, что ты жив и здоров.

Сюн поклонился матери, вскочил в седло, взмахнул плетью и поскакал в направлении, которое указал ему Лунный Блик.

Он ехал через горы, мимо скал, громоздившихся под облаками, и за весь день не встретил в пути ни одного человека. На узкой горной тропе ему пришлось спешиться и вести коня под уздцы. Неожиданно до него донесся лай собак. Он ускорил шаг и через некоторое время оказался в селении. Местные жители варили смолу и мирно беседовали о будничных своих заботах. Войдя в первый же двор, Сюн раздвинул створки дверей и спросил хозяина. Вышел старик и проводил его в комнату для гостей. Проходя через дом, Сюн с удивлением заметил, что он пуст.

— Почему в вашем доме никто не живет?

— Потому что этот дом я построил специально для тех, кто утомился в пути, — ответил старик, — для тех, кто нуждается в отдыхе.

Старик быстро накрыл столик и поставил его перед Сюном. Утолив голод, Сюн зажег светильник, раскрыл взятый в дорогу трактат по военному искусству и погрузился в чтение. Не успел он, однако, перелистать и трех страниц, как двери его комнаты раздвинулись, и на пороге показалась женщина ослепительной красоты в изящном наряде, с подвесками из драгоценных камней на поясе. Сюн с удивлением воззрился на нее.

— Кто ты, красавица? Зачем явилась ты ночью к молодому мужчине?

— Я живу здесь, — отвечала красавица. — Узнала, что вы тоскуете в одиночестве и решила развлечь вас.

Сюн сообразил, что это вовсе не женщина, а дух в женском облике. Он произнес заклинание, и красавица тотчас залилась слезами и скрылась за дверью. Озадаченный происшедшим, Сюн никак не мог уснуть, потом снова решил взяться за трактат.

Миновала третья стража. За окном послышался страшный шум. Сюн вскочил, бросился к окну. Ревел ураганный ветер, летел песок, катились камни, валились деревья, сотрясались земли и небо, створки дверей сами по себе то отворялись, то затворялись. И вдруг послышался человеческий голос: громкий, перекрывающий грохот бури, повелительный голос, приказывающий очистить дорогу. Похоже было, что прибыла какая-то важная персона. Не успел Сюн опомниться, как в комнату ввалился громадный, не менее восьми чи роста, воин в кольчуге, с длинным мечом в руке, и уселся прямо перед ним. Вид его был грозен: на такого раз поглядишь — больше не захочешь! Но Сюн смело посмотрел ему в лицо, тут же выхватил меч, взмахнул им перед носом пришельца и вскричал громовым голосом:

— Как смел ты, подлая тварь, явиться сюда и нарушить мой покой?

Воин в испуге отпрянул. Сюн снова поднял меч, громко произнес заклинание против бесов, и огромный воин побежал к двери.

Раздосадованный появлением нежданных гостей, Сюн никак не мог заснуть и все сидел перед горящим светильником. Прошло немного времени, и перед ним появился еще один гость — человек в одежде даоса, перепоясанный черным поясом. Сюн недоверчиво оглядел его.

— Глубокой ночью, после третьей стражи, трудно бывает отличить простого смертного от нечистой силы. Кто вы, почтенный, каким ветром вас сюда занесло?

— Некогда учился я в Гуаньси тактике и ратному делу, — отвечал гость, — потом участвовал во многих сражениях, но так и не добился своей заветной цели. После смерти я стал жителем потустороннего мира и теперь хочу исполнить свое желание. Мне пришлось испытать вашу храбрость, и потому явился я к вам поначалу в образе воина. Вы дали мне достойный отпор — и это порадовало меня. Ну, а красавица, что потревожила ваш покой, то была моя жена.

Даос отворил двери и пригласил войти жену. Та вошла, неся в руках кольчугу и меч. Даос продолжал:

— Примите от меня эти дары. Буду счастлив, если они помогут вам свершить подвиги. Одно лишь условие: по возвращении в эти края закопайте кольчугу и меч в мою могилу.

Даос и его жена низко поклонились Сюну и в то же мгновение исчезли. Утром Сюн проснулся — перед ним золотая кольчуга и драгоценный меч. Он позвал хозяина.

— Есть ли близ вашего селения могила какого-нибудь воина?

— Есть. За околицей похоронен древний богатырь.

Сюн отправился взглянуть на могилу. Широкая надгробная плита, и на ней надпись: «Богатырь Хуан Да из Гуаньси». Рядом могила поменьше, на плите надпись: «Госпожа Юэ из страны Вэй». Сюн постоял над могилами, с грустью подумал об участи своих ночных гостей. Затем он вернулся в дом, надел кольчугу, прикрепил к поясу меч, вскочил на коня и словно на крыльях помчался в землю Вэй.

Через несколько дней он уже достиг границ страны Вэй. Здесь, в долине у горы Тайшань, расположились лагери двух армий — предводителя сифаней и правителя государства Вэй. Армия сифаней укрылась за горой Тайшань, армия страны Вэй — за рекой. Среди сифаньских воинов было много крепких богатырей, и они не раз одерживали победу в сражениях — судьба страны Вэй висела на волоске. Вот и теперь: в долине клубится туман, армии готовы к бою. Из лагеря сифаней вперед выехал могучий всадник, подобный волшебному дракону с жемчужиной под подбородком{105}, ему навстречу поскакал вэйский богатырь. Всадники сошлись, сверкнул меч сифаньского воина, и голова вэйского богатыря упала на землю. Сифаньский воин загарцевал перед строем вэйцев и закричал:

— Эй вы, храбрецы, выходите на бой!

Положение вэйской армии казалось безнадежным, и правитель страны Вэй, глубоко вздохнув, решил, что настало время писать послание о сдаче. Он написал это послание и отправил его в лагерь сифаней с командующим передовым отрядом. Когда тот, трепеща от страха, подъехал к сифаньскому богатырю и передал ему послание, тот небрежно пробежал его глазами и вскричал в ярости:

— Твой наглый правитель писал это послание без должного уважения к нам, сифаням, к нашему предводителю, и потому я отрублю тебе голову, дабы утолить свой гнев!

Он взмахнул мечом, и голова командующего передовым отрядом вэйской армии покатилась к ногам коня. Богатырь поддел ее мечом и стал разъезжать перед лагерем правителя Вэй с гордым видом победителя. Правителю Вэй стало ясно, что ждать пощады от врага не придется, и он решил покончить с собой…

Сюн все это видел, и гнев душил его. Он выхватил меч, вскочил в седло и птицей полетел в расположение сифаньских войск.

— Сифаньский богатырь, выходи на бой!

От его громового голоса содрогнулись земля и небо. Задрожали в страхе сифаньские воины, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сверкнул в воздухе меч Чжао Сюна, и голова сифаньского богатыря упала к ногам коня. Подцепив голову на острие меча, Сюн прогарцевал перед ошеломленными сифанями и поскакал в лагерь правителя страны Вэй.

Правитель Вэй с возвышения наблюдал за поединком Сюна с сифаньским богатырем. Все, что произошло на его глазах, показалось ему сном. Он встал навстречу Сюну, усадил его возле себя и без конца благодарил за спасение вэйской армии, за великий подвиг. Сюн поднялся, склонился перед правителем.

— Я не состою в вашей армии и зарубил сифаньского богатыря без вашего приказа, в том и винюсь перед вами.

Правитель Вэй заботливо усадил его.

— А я виноват в том, что не встретил вас, когда вы еще только подъезжали к границам моей страны. И за эту вину чуть не поплатился жизнью, это вы спасли мне ее. Скажите же, кто вы и откуда родом.

Сюн назвал себя. Правитель даже изменился в лице, когда услышал его имя. Он взял руки Сюна в свои.

— Ваш отец — друг моего детства. Я смотрю на вас, вспоминаю своего друга, и на душе у меня и грустно, и радостно. Но скажите же, что происходит в вашей великой стране?

Сюн рассказал ему о том, как Ли Дубин извел династию Сун, провозгласил себя императором и выслал наследника престола из столицы в Цзилан. Рассказал и о том, как бедствовали они с матерью. Правитель выслушал его и четырежды вздохнул, обратив взоры в сторону великой державы, как верный ее вассал.

— Сифани еще сильны, — сказал Сюн, — поэтому сначала мы должны усмирить их, а потом уже займемся Ли Дубином и его сворой.

И они стали обсуждать планы предстоящих сражений.

Предводитель сифаней узнал о гибели своего богатыря и пришел в великий гнев.

— Кто же этот вэйский смельчак? Судя по всему, он необыкновенный воин. С ним надо кончать!

Вперед выходит богатырь Мэн Сян.

— Не тревожьтесь. Считайте, что голова этого наглеца уже висит на кончике моего меча!

Он берет меч, садится на коня и выезжает на поле боя, громко крича:

— Эй, вэйский воин, выходи на бой!

Сюн хватает меч, вскакивает в седло и мчится ему навстречу. И всем уже кажется, будто свирепый тигр выскочил из зарослей. Через мгновение сверкнул меч Сюна, и голова сифаня покатилась по земле. Играя мечом, Сюн кричит:

— Эй, предводитель сифаней, сдавайся! Если не покоришься, срублю тебе голову и изведу все твое племя!

Услышав это, сифаньские богатыри затряслись от страха, попадали на землю. Правитель сифаней созвал приближенных:

— Кто схватит этого наглеца?

Вперед вышел его Левый помощник Ли Хуан.

— Завтра же я брошу его голову к вашим ногам!

Тем временем правитель страны Вэй назначил Чжао Сюна главнокомандующим своей армией и пожаловал ему стяг, на котором золотыми иероглифами было написано «Верховный командующий армии страны Вэй, верноподданный великой Сунской державы». На следующий день Сюн водрузил стяг перед вэйским лагерем и выехал к позициям сифаньских войск. Голос его сотряс небо и землю:

— Сифаньские богатыри, выходите на бой, подставляйте головы!

Вызов его принял Ли Хуан. За ним выехал еще один богатырь, сильный и свирепый. И вот три воина, отпустив коней, сошлись и начали биться врукопашную. Над полем боя сгустился туман, в двух шагах ничего не видно: ни вэйцы, ни сифани не знали, кто побеждает, а кто терпит поражение. Но вот туман рассеялся, и все увидели: в воздухе сверкнул меч, и чья-то голова покатилась по полю. Вгляделись: это голова Ли Хуана. В вэйском лагере раздались радостные крики, заиграла музыка. Еще раз сверкнул меч, и еще одна голова покатилась по полю. Вгляделись: это голова второго сифаньского богатыря. Победно забили барабаны в вэйском лагере, вэйские воины в едином порыве бросились на врага. Главнокомандующий Чжао Сюн поднял меч и поскакал во главе армии. Он ворвался в неприятельский лагерь и начал крушить сифаней направо и налево, оставляя за собой горы трупов. И все поняли, что перед ними не обыкновенный человек, а посланник Неба. Сифани бросились бежать, не выдержав натиска вэйцев. Сифаньский предводитель тоже вынужден был спасаться бегством, а чтобы его никто не узнал, переоделся в чужое платье. Оставшихся на поле боя врагов вэйские воины связали и привели в свой лагерь.

Правитель страны Вэй вышел навстречу победителю, взял главнокомандующего за руки и возвел его на возвышение, без конца восхваляя его подвиги и благодаря за спасение. Сюн поклонился ему.

— Не моя в том заслуга, а лишь великая милость Неба!

Главнокомандующий приказал одному из отрядов отправиться в лагерь сифаней и собрать там все оружие и военное снаряжение. К нему привели сорок пленных сифаньских богатырей. Он сурово оглядел их.

— Всех вас следовало бы казнить за измену, но я сохраняю вам жизнь. Впредь и думать забудьте о том, что внушал вам ваш предводитель!

Он приказал начертать на лбу каждого из них слово «побежденный» и отпустить на все четыре стороны. Богатыри поклонились низко, поблагодарили за снисхождение.

Тем временем правитель Вэй распорядился устроить большой пир в честь одержанной победы и накормить сытно всех воинов. На пиру он посетовал Сюну:

— Восемь лучших своих богатырей я потерял в сражениях — чем могу я утешить их души?

Сюн разделил заботы правителя.

— Судьба послала им славную смерть в бою за отечество, и теперь души их должны утешиться одержанной нами победой!

Он приказал изготовить фигуры этих восьми богатырей, усадить их за пиршественные столы, поставить перед ними чарки с вином и играть победный марш. Тем временем вэйские воины пили вино, ели мясо, пели песни и плясали без устали.

После пира правитель Вэй и главнокомандующий отбыли в столицу. Оба выглядели внушительно: лица холодны, как осенний иней, глаза строги, облик грозен. Прибыв в округу Фаньян, они разбили лагерь и распорядились дать воинам отдых. Места здесь были удивительной красоты, и главнокомандующий отправился на прогулку в сопровождении двух воинов. Они зашли довольно далеко. Уже село солнце, наступили сумерки. Неожиданно Сюн услышал чьи-то голоса, потом увидел огонь в долине. Он прокрался ближе: то были сифани, бежавшие с поля боя! Их предводитель держал перед ними речь:

— Мы не станем сейчас атаковать вэйскую армию, пусть заснут после тяжелого похода. А когда свалит их крепкий сон, мы нападем на них. И уж тогда-то правитель страны Вэй и главнокомандующий Чжао Сюн попадут к нам, как рыба в сети! Если кто осмелится нарушить мой приказ, объявлю предателем и отрублю голову!

Сюн еле сдержал гнев, услыхав такие слова. Наказав сопровождающим его воинам возвращаться в лагерь и поднимать армию, он надел кольчугу, вскочил на коня и помчался прямо на сифаней. По его сигналу вэйские воины окружили врагов плотным кольцом. Сюн крикнул сифаням, чтобы они связали и выдали ему своего предводителя, и голос его сотряс небо и землю. Сифани вынуждены были подчиниться: они связали предводителя и сорок его богатырей и привели их в лагерь правителя страны Вэй.

Правитель безмятежно спал, когда его разбудил шум в лагере. Вскочив, он спросил, где главнокомандующий, и тут вошел Сюн, почтительно поклонился ему.

— Что за шум у нас в войске? — недоуменно спросил правитель.

— Ничего особенного, — ответил Сюн. — Просто луна сегодня ясная, ночная прохлада бодрит, воины наши сыты — вот и шумят. К тому же они доставили к вам предводителя сифаней и сорок его богатырей — какие будут ваши приказания?

Правитель был потрясен до глубины души.

— Не может быть! Предводитель сифаней в наших руках? Это же великая победа! Немедленно ведите его сюда!

Представ перед правителем и Чжао Сюном, предводитель сифаней пал ниц и стал слезно молить о пощаде:

— Великий правитель страны Вэй! Только сегодня узнал я, что коварный Ли Дубин сослал законного наследника сунского престола и самозвано объявил себя императором. Гневу моему нет предела, я готов своими руками задушить этого злодея. Если великий правитель сохранит мне жизнь, я обещаю, что вместе со своим войском стану служить стране Вэй и помогу восстановить законную власть в империи Сун!

Правитель и главнокомандующий поверили его раскаянию и готовности искупить вину и потому решили простить его.

— Ты заслуживаешь смерти за свои преступления, но мы верим твоим словам и даруем тебе прощение. Возвращайся на родину и не смей никогда больше посягать на границы страны Вэй!

Низко кланяясь и бормоча слова благодарности, предводитель сифаней удалился.

Армия Вэй во главе с правителем и главнокомандующим приближалась к столице. Уже в ста ли от столицы все население высыпало ей навстречу: в воздухе звучали приветственные возгласы, радостные крики сопровождали армию на всем пути. В столице правитель Вэй устроил во дворце большой пир по случаю победы над врагами и возвращения на родину. В честь главнокомандующего Чжао Сюна в центре столицы были сооружены триумфальные ворота, воины получили награды и повышение в чинах. По окончании пира загремели гонги и барабаны, главнокомандующий вышел к войскам и объявил:

— Победа одержана — всем разойтись по домам!

Триста тысяч вэйских воинов разом поклонились ему и, восхваляя мудрость своего командующего, с музыкой и песнями отправились к своим семьям.

Правитель велел созвать всех придворных, военных и гражданских, поведал им о великих заслугах перед страной Вэй верховного главнокомандующего Чжао Сюна и заключил:

— Один и тот же человек не может долго править страной. Я уже стар, слаб телом и духом и потому решил передать нефритовую печать страны Вэй ее спасителю Чжао Сюну.

Главнокомандующий поклонился, смущенный.

— Вы преувеличиваете мои заслуги. И к тому же я не могу остаться здесь, ибо должен вернуться на родину. Ведь никакие титулы, никакие награды не заменят мне ее! — Он снова поклонился и продолжал: — Милостью Неба мне, бесталанному, удалось разбить врагов добродетельного правителя страны Вэй. Я счастлив, что смог помочь старому другу моего отца. Но я несчастлив оттого, что матушка моя осталась на чужбине и я ничего не знаю о ее судьбе. И я несчастлив оттого, что наследник сунского престола все еще пребывает в ссылке. Мой долг быть рядом с ними и свершить все возможное для их благополучия. Я покидаю вас. И я не могу даже обещать вам, что мы когда-нибудь встретимся.

Правитель был тронут его словами.

— Я поеду вместе с вами, и мы вызволим наследника из неволи!

Но тут возроптали придворные:

— Кто же тогда будет править страной?

Правитель опустил голову.

— Увы, мне придется отпустить вас одного. Сожалею, что не могу поехать с вами. Ведь если бы я помог вам спасти наследника, то в мире ином с чистой совестью предстал бы перед отцом его, Вэнь-ди!

Он тяжело вздохнул, повернулся в ту сторону, где в ссылке томился наследник династии Сун, и поклонился дважды. Смахнув набежавшие слезы, он продолжал:

— Когда вы освободите наследника, приезжайте с ним ко мне — мы вместе решим, как спасти династию. А теперь прощайте. Отдаю под ваше начало тысячу воинов и десять прославленных богатырей: пусть охраняют они вас в пути.

Сюн сердечно поблагодарил правителя и в тот же день отбыл в края, где томился в неволе наследник сунского престола.

Тем временем госпожа Вэй и ее дочь день за днем ждали вестей от Сюна, непрестанно волновались за него. Они встревожились, когда узнали о жестоких боях на границе страны Вэй, и они возликовали, когда узнали, что Чжао Сюн усмирил сифаней навсегда.

— Раз сифани побеждены, значит, он скоро вернется!

Правитель города Цзянху, в котором они жили, недавно овдовел и теперь подыскивал себе новую жену. Прослышав о красоте и добронравии девицы Чжан, он послал свою кормилицу взглянуть на нее и рассказать ему о ней. Кормилица явилась к госпоже Вэй, поклонилась ей низко и заговорила сладким голосом:

— Наслышана я, что в вашем благородном роду выросла необыкновенная красавица, умница и скромница, хочется мне взглянуть на нее!

Госпожа Вэй приняла ее холодно.

— Дочь моя глупа и неразумна, грамоты не знает, больная да хворая, даже из дома не выходит, и нечего на нее смотреть!

Кормилица не унималась:

— А мне совсем другое о ней говорили, вы уж позвольте хоть одним глазком на нее взглянуть!

Госпожа Вэй кликнула служанку и велела ей передать дочери желание непрошеной гостьи. Дочь несказанно удивилась:

— Странное желание: глядеть на больную девушку против ее воли! Да я с постели не встаю, где уж мне принимать гостей!

Служанка передала все кормилице слово в слово. Однако старуха не отступилась и сослалась на приказ правителя. И тогда госпожа Вэй скрепя сердце велела служанке проводить ее к дочери.

Увидев в дверях старуху, девица Чжан нахмурилась.

— Кто это?

— Гостья, которая желает видеть вас, — пролепетала служанка.

— Что еще за гостья! — рассердилась девушка. — Разве прилично приходить в гости без приглашения? К тому же я больна, гостей принимать не расположена, пусть уж меня простят.

Кормилица растерялась, не знала, что и сказать, только стояла и смотрела на нее. Какая красавица! А голос — словно звон тонкой нефритовой пластинки. Она вернулась к госпоже Вэй и рассказала, как встретила ее девушка. Госпожа Вэй развела руками.

— Дочь у меня несмышленая, не ведает сама, что творит. Вы уж не обессудьте.

Желая задобрить старуху, она приказала служанке подать вина и закусок, стала угощать нежданную гостью.

Вернувшись, кормилица сказала правителю:

— Девица Чжан и вправду красавица да разумница, кладезь многих добродетелей!

Правитель возликовал и тут же послал госпоже Вэй предложение выдать за него дочь. Госпожа Вэй ужаснулась: что же делать? Дочь успокоила ее:

— Не тревожьтесь, матушка. Скажите правителю, что я уже просватана за другого.

Госпожа Вэй так и сделала. А правитель только рассмеялся и велел передать: «Если она действительно просватана, пусть покажет предсвадебные подарки!» Мать и дочь перепугались: не могут они показать подарки от Сюна, не могут назвать правителю и день свадьбы… И тогда правитель наказал передать им следующее: «Раз нет у девицы подарков от жениха, значит, она и не просватана вовсе! Я одарю ее первым, и тогда уж она будет считаться моей невестой. На такой-то день я назначаю вручение подарка, а в такой-то день состоится наша свадьба!»

Госпожа Вэй встревожилась не на шутку, ибо дело принимало опасный оборот. Но дочь велела передать правителю такой ответ: «У каждой девушки есть суженый, предназначенный ей самим Небом. Утверждать же, что если девушке никто еще не дарил подарка, то нет у нее и суженого — значит заблуждаться. Так даже звери не рассуждают! А стать женихом против воли Неба — невозможно!»

Выслушав этот ответ, правитель пришел в великий гнев и уже вызвал было стражу, чтобы доставить к нему девицу Чжан силой, но его отговорила кормилица. И тогда он собрал богатые дары и велел отнести их девушке и передать ей на словах вот что: «Если вы отвергнете мои подарки и откажетесь завтра же играть свадьбу, я прикажу арестовать вас и вашу мать и забить вас насмерть палками!»

Госпожа Вэй совсем пала духом.

— Как же нам теперь быть? Если мы не примем его дары, он сживет нас со света. А если ты выйдешь за него, я этого не перенесу. Ну почему же так долго не дает о себе знать Чжао Сюн?

Она горько заплакала. Померк для нее свет солнца и луны. И заплакали вместе с нею звери и птицы.

До свадьбы, назначенной правителем, оставалась всего одна ночь. В доме невесты суетились его слуги, завершая последние приготовления к свадебному пиру.

В эту ночь девица Чжан не сомкнула глаз. Она твердо решила, что лишит себя жизни, но не покорится жестокому правителю. Утирая безутешные слезы, она неожиданно вспомнила, как отец перед смертью отдал ей какую-то бумагу и сказал при этом: «Когда тебе станет очень плохо, исполни то, что здесь написано!» Она тотчас разыскала эту бумагу, в ней были такие слова: «Не покоряйся правителю Цзянху. Беги к реке и найми лодку. Садись в нее и плыви в Цзянсяньань, там встретишь ты человека, который тебя спасет».

Все предвидел мудрый отец! Заранее знал он, что в доброе дело непременно вмешается злая сила! Мысленно поблагодарив отца, она кликнула служанку и велела ей тайно собираться в дорогу. Они побежали к реке, купили там, не торгуясь, лодку и сели за весла. Проплыв за ночь несколько сот ли, утром они ступили на берег и отправились разыскивать Цзянсяньань. Они шли мимо зеленых гор, окутанных белыми облаками, мимо хрустальных ручьев, журчащих в долине, шли по горным тропам в тени скал. Вдруг послышался звон гонга — значит, где-то поблизости храм! Они ускорили шаги и через некоторое время оказались перед воротами монастыря. Храм при монастыре оказался пустым, его боковые галереи — безлюдными. Вновь прозвучал гонг — видимо, созывал монахов к трапезе. Девушки спрятались и стали наблюдать. Вот появились монахи: манеры и речи их величественны, облик чист — очень мало походили они на обычных монахов. Чжан выбралась на открытое место, уселась поудобнее и стала любоваться окружающим пейзажем — душа ее ликовала, опьяненная небывалой красотой. Монахи заметили ее, подошли к ней.

— Кто вы? Что привело вас сюда? В эти места не забредают путники, очень уж высоки здесь горы и глубоки долины!

Чжан рассказала им о себе:

— Я из города Цзянху, что в стране Вэй. В семье моей большое несчастье, я потеряла родителей и теперь брожу по свету в поисках пристанища, помогите мне.

Монахи рассказали о ней настоятелю и госпоже Ван:

— Пришли две девушки, говорят, что они из страны Вэй, из города Цзянху. Одна из них красива необычайно, — бывали мы в разных землях, много видели красавиц, но такой еще не встречали!

Госпожа Ван попросила привести девушек к ней и, когда увидела их, убедилась, что монахи говорили правду: одна из девушек отличалась необыкновенной, неземной красотой. Она взяла ее за руку.

— Как ты оказалась здесь, милая? Мне сказали, что ты из страны Вэй. Скажи, кончилась ли там война? Кто победил?

Чжан поклонилась ей почтительно.

— В пути мне довелось услышать от людей, что сифани разбиты, наша армия одержала победу.

Госпожа Ван и настоятель воскликнули в один голос:

— Значит, Чжао Сюн жив!

На душе у них стало покойно, они поняли, что вскоре следует ожидать его возвращения. Чжан снова поклонилась госпоже Ван.

— Я теперь знаю, как нелегко добраться до этих мест. А как вы, госпожа, оказались здесь?

Госпожа Ван вздохнула тяжело.

— Я бежала сюда от большой беды, которая обрушилась на мой дом.

Лунный Блик внимательно оглядел девушку.

— Сдается мне, вы замужем. Расскажите нам, кто вы и кто ваш муж.

Что-то показалось ему странным в поведении девушки, он чувствовал: она скрывает какую-то тайну. Видя, однако, что гостья не расположена к откровенности, он не стал больше ни о чем ее спрашивать и повернулся к госпоже Ван.

— Эта девушка напоминает мне девицу Чжан из Цзянху, хотя я ее никогда не видел. Очень уж она на нее похожа, судя по описаниям. Сдается мне, наша гостья — девушка порядочная, из благородной семьи. А обликом она — сама Лунная дева{106}, что живет возле Коричного дерева{107}. Не иначе, она и есть девица Чжан!

Госпожа Ван пожала плечами.

— Я не видела девицы Чжан, но я не думаю, чтобы она могла бежать из родного дома и скитаться по городам и селам подобно нашей гостье.

— Кто может разгадать судьбу человека? — вздохнул Лунный Блик. — Вспомните, как вы сами оказались здесь!

Госпожа Ван виновато улыбнулась.

С того дня она взяла девушку под свое покровительство и проводила с ней все время. Часто уходили они на прогулку далеко от монастыря, глядели на дорогу, ведущую в горы, и грустили, думая каждая о своем. И каждая утешала другую:

— Не надо печалиться — на все воля Неба!

Однажды госпожа Ван сказала ей:

— Говорили мне, будто девица Чжан из Цзянху — бесподобная красавица. А по мне, краше тебя нет никого на свете!

— А вы разве видели девицу Чжан? — робко спросила девушка.

— Нет, не видела. Но слышала немало.

— А я вообще никого не видела — всю жизнь прожила затворницей…

Чжан не решалась открыться госпоже Ван, и потому та оставалась в неведении, кто же она на самом деле.

Как-то раз глубокой ночью Чжан вышла из своей комнаты, пытаясь рассеять тревожные думы. Она вошла в храм, положила перед статуей Будды какой-то предмет и начала молиться. Оказавшаяся случайно в храме госпожа Ван прислушалась. Девушка шептала:

— Милосердный Будда, помоги мне увидеться с матушкой и милым другом!

Она долго молилась, потом спрятала тот предмет на груди и ушла. Госпожа Ван рассказала обо всем Лунному Блику, и он, подумав, сказал:

— Не сомневаюсь: у девушки есть суженый, милый ее сердцу муж. При случае загляните в ее суму — думаю, там вы найдете то, что подтвердит мои слова.

Когда девушка отправилась со служанкой на реку купаться, госпожа Ван и Лунный Блик вошли в ее комнату, открыли ее суму и нашли среди прочих вещей веер, — госпожа Ван сразу признала в нем веер сына! На веере прочитали они надпись, из которой явствовало, что он подарен Чжао Сюном девице Чжан. Теперь-то не было у них сомнений, что их гостья — та самая девица Чжан! Госпожа Ван почтительно взглянула на Лунного Блика.

— Ваша проницательность не имеет себе равных!

Вернувшись с купания, Чжан удивилась происшедшей в госпоже Ван перемене: морщины на ее лице разгладились, глаза светились радостью.

— Что-нибудь случилось, госпожа?

Госпожа Ван улыбнулась.

— Долгое время не имела я от сына никаких вестей и не знала, жив ли он, погиб ли на войне. Недавно мы с настоятелем усердно помолились Будде и вот узнали, что сын мой жив и здоров. Потому и радуюсь я всей душой.

— А как вы это узнали? — заинтересовалась Чжан.

— Будда нашего монастыря, — ответил ей Лунный Блик, — обладает чудодейственной силой: если вы усердно и чистосердечно попросите его о чем-либо, он непременно исполнит ваше желание.

Чжан тотчас кинулась к своей суме, стала в ней рыться, что-то искать — и вдруг переменилась в лице, бессильно опустила руки.

— Что ты ищешь? — с притворным изумлением спросила госпожа Ван.

— Здесь лежал памятный подарок — теперь его нет!

— Подарок от родителей?

Девушка не отвечала, слезы ручьем лились из ее глаз. Стоявшая рядом служанка не удержалась и сказала:

— Это был подарок мужа барышни — он оставил его ей на память, когда они расставались.

Госпожа Ван не могла больше молчать, она подошла к девушке, взяла ее за руку.

— Признайся же, ты — Чжан из Цзянху. И, значит, моя невестка! — Она протянула ей веер и продолжала: — Это веер моего сына, Чжао Сюна. Год назад, вернувшись из Цзянху, он признался мне, что полюбил и взял в жены девицу Чжан. Я все боялась, что не доживу до этого дня, так и не увижу тебя.

Госпожа Ван была счастлива, она всем сердцем полюбила избранницу сына. Чжан давно подозревала, что госпожа Ван имеет отношение к Сюну, и теперь ее сомнения рассеялись. Она поклонилась свекрови дважды.

— Сюн говорил мне, что оставил на чужбине матушку; могла ли я думать, что встречу вас здесь!

— Беда привела меня в этот монастырь, — отвечала госпожа Ван. — Но ты-то как оказалась здесь?

Утирая слезы, девушка поведала, как она встретилась с Сюном, как он спас ее от смерти, что с ней было потом, как ей удалось бежать от правителя Цзянху, рассказала во всех подробностях. Госпожа Ван выслушала ее сочувственно и с этого дня стала относиться к ней как к родной. Чжан полюбила ее, словно вторую мать, и старательно заботилась о ней.

Тем временем Чжао Сюн приближался к месту ссылки наследника сунского престола. На всем пути следования жители городов и селений выходили встречать его, чиновники городских и сельских управ устраивали в его честь пышные приемы.

Прибыв в Гуаньси, он велел приготовить ему помещение для ночлега, а также привести в порядок могилу богатыря Хуан Да, подготовить жертвоприношения и ждать дальнейших его распоряжений. Прибыв к могиле, он сам прочитал поминальную молитву и зажег курения. Воины с копьями и стягами сопровождали его. Спустя четверть часа после наступления третьей стражи он свершил обряд жертвоприношения. После этого снял с себя золотую кольчугу, отстегнул драгоценный меч, уложил их в каменную шкатулку и опустил в могилу богатыря. Забили барабаны, взметнулись в небо стрелы, полилась победная песня. По окончании церемонии Чжао Сюн приказал накормить сопровождающих его воинов и удалился в отведенное ему помещение, где зажег светильник и углубился в чтение трактата по ратному делу. Миновала третья стража. Створки дверей сами по себе раздвинулись, и на пороге показался богатырь Хуан Да. Сюн поднялся ему навстречу.

— Мы обитаем в разных мирах, но для дружбы нет преград между миром земным и миром небесным. Благодаря вашей помощи я добился победы над врагами страны Вэй — свершилось чудо из чудес!

Богатырь низко поклонился Сюну.

— Нет, это я должен благодарить вас. Вы исполнили мое желание, которое сам я не мог исполнить при жизни и после смерти: усмирить сифаней, давних врагов моей страны. Я благодарен вам также и за то, что вы ублаготворили мою душу, принеся ей в жертву вино и мясо, теперь не будет она страдать от голода и жажды. Не забывайте же и впредь, что земной мир — лишь временное пристанище человека!

Он помолчал немного и добавил:

— Я прощаюсь с вами, мне невозможно долго находиться в этом мире. Покидаю вас с грустью, ибо вы пришлись мне по душе. Желаю вам возродить великую династию Сун и прославить свое имя на века!

Сказал и исчез. Сюн долго с волнением вспоминал его слова.

На следующий день он созвал жителей селения и наказал им:

— Охраняйте и содержите в порядке могилу богатыря Хуан Да, а по весне и осени свершайте над ней обряд жертвоприношения!

В тот же день он продолжил свой путь к месту ссылки наследника и через несколько суток прибыл в Гуаньшань. Оставив воинов отдыхать, он отправился в горы — к монастырю, где некогда пребывал Учитель. Подъехал к монастырю: ворота распахнуты настежь, все постройки развалились, безлюдье, запустение… Равнодушные облака плывут в небе, жалобно кричит в лесу обезьяна… Долго стоял он, тоскуя и вздыхая, потом взобрался на большой камень, чтобы оглядеть окрестности. В глаза ему бросилась надпись на камне:

Сюн вздохнул, постоял, раздумывая о прочитанном, потом спустился в лагерь и приказал воинам двигаться в Цзянху. Одного из воинов он послал к тамошнему правителю, дабы известить его о своем прибытии.

Получив весть о приближении тысячного отряда во главе с командующим армией страны Вэй, правитель Цзянху перепугался не на шутку. Боясь, как бы не стало известно его бесчинство в доме Чжана, он выслал навстречу Чжао Сюну слуг, приказав передать ему следующее: «Семья Чжана обвиняется в убийстве. Госпожа Вэй арестована, а барышне Чжан удалось бежать от правосудия. Поэтому никто не останавливается теперь в их доме».

Сюна потрясло это известие. Он проехал на постоялый двор и приказал немедленно доставить к нему всех заключенных городской темницы. Забегали, засуетились чиновники местной управы и через некоторое время привели на постоялый двор более ста узников. Чжао Сюн вышел к ним, стал расспрашивать, в чем их обвиняют. Все жаловались на произвол правителя и виновными себя не признавали. Наконец подошел он к госпоже Вэй. Она сидела на земле, исхудавшая, обессиленная, с колодкой на шее. Смотреть на нее без жалости было невозможно! Он заговорил с ней, она не отвечала, вынула из-за пазухи и вручила ему письменную жалобу. Он стал читать, разум его помутился. Не дочитав до конца, он приказал: снять с заключенной колодку и препроводить в дом! Остальных заключенных он также повелел отпустить, так как не нашел, что они действительно виновны в том, в чем их обвиняли. Заключенные горячо благодарили его. Тем временем Сюн приказал воинам схватить и привести к нему правителя Цзянху. Сдерживая справедливый гнев, он сказал ему:

— Находясь на государственной службе, ты свершил не одно преступление, и я не имею права оставить тебя в живых!

Сюн приказал провести преступника по всем улицам города и рассказать жителям о его злодеяниях, после чего отрубить ему голову. Начальником местной управы он назначил богатыря Сун Яньтая из своей свиты, о чем и послал извещение правителю государства Вэй. Затем он отправился к госпоже Вэй.

Подойдя к дому, он увидел, что забор разрушен, в комнатах пусто, имущество разграблено. Найдя госпожу Вэй во дворе, он подошел к ней. Она поднялась ему навстречу.

— Кто вы, молодой полководец? Вы спасли мне жизнь, вы освободили безвинно осужденных, как благодарить вас?

Сюн вздохнул печально.

— В темнице ваше зрение ослабло, и вы не узнали меня. А ведь я — ваш бывший постоялец Чжао Сюн!

Только теперь госпожа Вэй узнала его! Она схватила его за руку и залилась слезами, не в силах вымолвить ни слова. Сюн ласково утешил ее, расспросил, что же произошло с нею и дочерью после его отъезда. Придя в себя и успокоившись немного, госпожа Вэй подробно рассказала ему обо всем: в такой-то день такой-то луны ее дочь убежала из дома со служанкой, и с тех пор она ничего о ней не знает, не знает даже, жива ли она. Рассказывая, госпожа Вэй тихо плакала и вздыхала печально после каждого слова. Сюн выслушал ее внимательно и сказал:

— Судьбой нашей управляет Небо, лишь в его воле жизнь наша и смерть. Если от дочери вашей нет вестей, это еще не значит, что ее нет в живых, не надо так убиваться. Верю, скоро вы увидитесь с нею! Обещаю вам: я найду ее, где бы она ни была, и доставлю ее к вам, чтобы радовались вы друг другу до конца дней своих. А теперь вы должны ехать со мной в Цзянсяньань к моей матушке.

В тот же день он вместе с ней и всеми ее родственниками отбыл в Цзянсяньань, выслав вперед гонца с известием, что прибывает Верноподданный великой страны Сун, главнокомандующий и инспектор провинций государства Вэй.

Получив это известие, госпожа Ван, барышня Чжан и настоятель Лунный Блик возликовали. Они поднялись на вершину горы и стали глядеть на дорогу. И вот увидели они: показались тысячи всадников, и среди них один — он сидит на горячем скакуне в отделанном золотом седле, на плечах его золотые доспехи, в руках драгоценный меч. Обликом своим напоминает он Желтого дракона, затмившего сияние солнца и луны. Подъехав к монастырю, воины разбили лагерь, а юный герой направился к воротам. Настоятель и женщины поспешили ему навстречу. Госпожа Ван берет Сюна за руки и закрывает глаза, опьяненная радостью свидания с сыном. Сюн обнимает ее.

— Матушка, откройте глаза! Дайте взглянуть на вас!

Госпожа Ван открыла глаза.

— Всю войну я не получала от тебя вестей и теперь сама не своя от счастья. Расскажи нам, что с тобой было за это время.

Сюн рассказал, как он разгромил сифаней и спас от гибели страну Вэй, как стал главнокомандующим армией, поведал о том, что побывал в Цзянху и вызволил из темницы госпожу Вэй, что казнил гнусного правителя и узнал о бегстве из родного дома девицы Чжан. Все слушали его рассказ и только ахали от удивления. Госпожа Ван обняла сына.

— Ты вернулся ко мне со славой и в высоком звании — радость моя безгранична. О барышне Чжан я уже знаю, она живет здесь, вместе с нею я проводила дни и ночи, ожидая твоего возвращения. И я рада и за себя, и за нее: ведь с тобой вместе приехала ее матушка и все их родные.

Девица Чжан бросилась к матери. Госпожа Вэй обняла дочь, заплакала счастливыми слезами.

— Это ты, доченька? Или ты погибла, и лишь душа твоя явилась ко мне? Нет, это ты, живая, стоишь передо мной!

Она снова и снова обнимала, целовала и разглядывала любимое дитя и все не верила глазам своим: ей все еще казалось, что это лишь сон. И оттого плакала еще горше. И все, кто наблюдал за ними, не могли сдержать слез. Чжан принялась утешать ее:

— Не плачьте, матушка, поберегите себя — не стоит так убиваться. Милостью Неба мы снова вместе, теперь все будет хорошо!

Когда госпожа Вэй успокоилась, Сюн повел ее, госпожу Ван и девицу Чжан в дом, и они до глубокой ночи делились воспоминаниями о прожитых днях и радовались встрече.

Наутро главнокомандующий приказал воинам отдыхать и велел доставить к нему все шелка и драгоценности, подаренные населением городов и сел, мимо которых они проходили. Чтобы доставить эти дары, понадобилось целых двенадцать повозок! Сюн пригласил настоятеля и всех монахов и сказал им:

— Благодеяния, оказанные вами мне и моим близким, велики, как море, и я не в состоянии отблагодарить вас за них никакими сокровищами. Примите же этот скромный дар в знак моего преклонения перед вашей добротой и употребите его на нужды монастыря!

Лунный Блик и монахи были ошеломлены щедростью Сюна, долго и горячо благодарили его за великодушие.

Оставив в Цзянсяньане мать, жену и тещу, Чжао Сюн вновь двинулся в путь, направляясь в Цзилан, где пребывал в ссылке наследник сунского престола Путь его лежал близ границ страны сифаней. Приближенные предупредили его:

— Будьте осторожны здесь, ведь сифани издавна враждуют с государством Вэй!

Главнокомандующий рассмеялся:

— И это говорят храбрые воины? Если вы такие робкие, можете оставаться здесь, дальше я поеду один.

Приближенные смутились, не зная, что ответить.

— Вам нечего бояться, — продолжал Сюн, — мне доподлинно известно, что хочет сделать правитель сифаней: заманить меня в ловушку. Но я ему не дамся, можете быть уверены.

А сифаньский правитель тем временем собрал своих богатырей и сказал им:

— К нашим землям приближается Чжао Сюн. Как бы нам избавиться от него?

Богатыри ответили ему так:

— Говорят, Чжао Сюн падок на ценные подарки и на женщин. Устройте ему пышный прием, поднесите богатые подарки, сведите с какой-нибудь красоткой, пообещайте титул князя и тогда берите его голыми руками!

Правителю понравилась эта мысль, и он стал ждать приезда Чжао Сюна. Когда воины Сюна вступили на землю сифаней, правитель выслал ему навстречу своих послов с богатыми дарами. Сюн любезно принял у послов дары и тут же раздал их своим воинам. Затем он приказал разбить лагерь и разводить огонь под котлами, чтобы накормить войско. Наконец явился с визитом и сам правитель сифаней, он привез для армии Чжао Сюна сто мер отборного риса, множество быков и баранов. Представ перед Сюном, он вежливо сказал:

— Когда-то мы сражались друг против друга — конечно, я сожалею об этом!

Сюн улыбнулся.

— Когда-то мы расстались по-доброму и теперь встретились вновь — я рад этой встрече.

Правитель низко поклонился.

— Осмелюсь высказать вам, великий воин, свое заветное желание. Вы по рождению не из племени сифаней и потому плохо знаете нашу страну. Она невелика, хотя и простирается на тысячу ли, и воинов в ней около миллиона. А наша округа Лян славится красотой и множеством рек. И вот я хочу, чтобы вы стали лянским князем. Не говорите «нет». Поживите в этом княжестве, а потом можете ехать дальше, в свою великую Сун.

Чжао Сюн покачал головой.

— Я не считаю себя столь образованным и талантливым, чтобы править княжеством, так что не могу принять ваше предложение. Кроме того, я еду вовсе не на родину, а совсем в другую сторону, по одному важному делу. Вы уж не обижайтесь.

Разочарованный, вернулся правитель сифаней к своим приближенным.

— Чжао Сюн ускользает от меня, как вода меж пальцев. Что же нам делать?

Приближенные посовещались и дали такой ответ:

— Не стоит падать духом. Подошлите к нему ночью красивую девушку. Пусть она увлечет Чжао Сюна, и тогда он в наших руках!

Правителю понравилась эта мысль. Он велел привести к нему первую в стране красавицу, искусную певицу и танцовщицу, знаменитую гетеру Лунную Бровь, и сказал ей:

— Сегодня ночью ты должна соблазнить главнокомандующего армией государства Вэй и обратить его в нашу веру. Если добьешься этого, щедро тебя награжу. Прояви все свои таланты — не пожалеешь!

Гетера молча поклонилась и вернулась к себе. Она надела самые красивые одежды и под вечер явилась к Сюну. Сюн принял ее ласково:

— Проходи, красавица. Какое дело у тебя ко мне?

Лунная Бровь поклонилась.

— Наш правитель сказал мне, что вы устали в долгом походе, и я хочу немного развлечь вас.

Сюн поговорил с ней о том о сем, потом спросил:

— Ты умеешь петь и танцевать?

— Умею, только не очень хорошо.

Он попросил ее спеть что-нибудь. Лунная Бровь раскрыла алые губки и запела — голос ее был так чист, что казалось, будто это белый журавль поет на закате у рек Сяо и Сян:

Сюн терпеливо выслушал песню до конца — он давно разгадал коварный замысел гетеры, но скрывал это. Похвалив девушку, он попросил ее спеть еще. Лунная Бровь запела новую песню:

Сюн выслушал до конца и эту песню. Гнев душил его. Не выдержав, он обрушился на гетеру:

— Мерзкая тварь! Ты явилась, чтобы свернуть меня с истинного пути — это тебе даром не пройдет!

Он выхватил меч, одним ударом отрубил гетере голову и вышвырнул труп за дверь.

Правитель сифаней, узнав об этом, пришел в ярость.

— Поганая девка! Не сумела угодить высокому гостю!

Он созвал дворцовых девушек и спросил:

— Кто из вас берется обратить Чжао Сюна в нашу веру?

Девушки испуганно молчали. Но вот одна из них вышла вперед.

— Я попытаюсь сделать это, великий правитель!

Правитель оглядел ее: это была Золотая Кувшинка.

— Ты уж постарайся, а я в долгу не останусь!

Девушка отправилась к Сюну. Сюн был поражен ее красотой.

— Сколько тебе лет, красавица?

— Девятнадцать.

— Ты умеешь петь и танцевать?

— Умею.

Она тронула яшмовой ручкой струны комунго и запела. Голос у нее был чистый и звонкий — казалось, будто по нефритовому подносу покатились жемчужины.

Кончив петь, девушка отложила комунго и заплакала.

— Я ведь рождена не в стране сифаней, а в государстве Вэй. Я дочь Ду Юйшэна из Сицзяна. После смерти отца мы с матушкой жили бедно, еле сводили концы с концами. Когда на нашу страну напали сифани, мы убежали из дома и потеряли друг друга. Сифани схватили меня и увезли с собой. По милости Неба я осталась живой, но потеряла матушку, по сей день ничего о ней не знаю. Я так счастлива, что встретила вас! Умоляю, вызволите меня из неволи! Возьмите меня к себе! Помогите мне разыскать матушку!

Она бросилась перед ним на колени и залилась слезами. Сердце Сюна дрогнуло, прониклось жалостью к судьбе несчастной. Он утешил ее, а ночью лег с ней на ложе. Утром он заявил правителю сифаней:

— Благодарю вас за гостеприимство. Что же касается девушки по имени Золотая Кувшинка, то, уж не обессудьте, я беру ее с собой. Она ведь родом из страны Вэй, там осталась ее мать.

Вернувшись к приближенным, правитель сифаней в сердцах сказал:

— Мы потеряли первую в стране красавицу, мы лишились золота и драгоценностей, но так и не заполучили Чжао Сюна. Очень обидно мне и досадно. Но ничего, Чжао Сюн еще побывает у нас на обратном пути, вот тогда-то я и доберусь до него!

Тем временем Сюн достиг округи Тайшань и с наступлением темноты разбил лагерь. Он пригласил к себе местных жителей и расспросил их о положении дел в Цзилан. Ему рассказали, что ходят слухи, будто тамошний правитель отравил наследника, подсыпав ему яд в пищу. Рассказывали, что это Ли Дубин приказал ему отравить наследника и умертвить всех преданных династии вассалов из окружения наследника. Едва сдерживая гнев, Сюн спросил, далеко ли до Цзилан. Оказалось, семьдесят ли. Приказав воинам ждать, он вскочил на коня и поскакал в Цзилан. Глубокой ночью прибыл он к месту ссылки наследника, разыскал его жилище. Наследника охраняли многочисленные стражники, вооруженные мечами и пиками, так что проскочить мимо них не было никакой возможности. Сюн слез с коня, прокрался к дому и стал обходить его, заглядывая в окна. В одном из них он видит: горит светильник, перед ним — в окружении верных ему людей сидит печальный наследник, красивая девушка играет на комунго и поет грустную песню:

Девушка кончила петь, и слезы потекли по ее щекам. И все, кто слушал ее песню, опустили головы в великой печали. Потом поднялись, поклонились четырежды наследнику и вышли. Сюн открыл двери, отвесил на пороге четыре глубоких поклона и распростерся ниц перед наследником сунского престола.

— Я — сын верного вассала династии, Чжао Тинжэня, явился к вашему высочеству, дабы вызволить вас из неволи!

Наследник поднял Сюна, в глазах его блестели слезы.

— Как вы попали сюда? Уж не сон ли это?

— Успокойтесь, ваше высочество, это явь.

— Зачем вы пришли? Небо уготовило мне печальную судьбу, и жить осталось мне недолго. Встреча с вами — как сон. Ведь впервые мы увидели друг друга, когда нам было по восемь лет, и только теперь встретились во второй раз! В столь тяжелое для меня время я рад видеть вас.

Сюн заметил в углу женщину.

— Кто это?

— Ее зовут Цветущая Слива. Местный воинский начальник прислал мне ее в утешение, все дни и ночи она проводит возле меня.

— Кто он, этот воинский начальник?

— Бо Шэнцюй, мой преданный вассал. Когда меня привезли сюда, он радушно принял меня, предоставил мне лучшее жилище и отменное питание, я никогда об этом не забуду.

Наследник рассказал, как Бо Шэнцюй прислал к нему Цветущую Сливу и утешал его в минуты скорби, как приехали к нему из столицы верные вассалы и поселились возле него. Рассказал и о том, что завтра в час Дракона ему подадут яд и что местный правитель уже отправил Ли Дубину сообщение о его кончине. Рассказывая все это, наследник горько плакал. Чжао Сюн выслушал его с волнением и сказал:

— У нас мало времени. Неподалеку стоят лагерем мои воины — я приведу их, и мы вызволим вас из неволи. Ждите меня!

Он поклонился и быстро вышел.

Ночью, в пятую стражу, всех разбудил крик петуха. Преданные наследнику вассалы поднялись с постелей и поспешили к его высочеству. Наследник принял их со спокойным лицом, зажег светильник. Вассалы были поражены.

— В глазах ваших нет печали, уж не получили ли вы добрые вести?

— Спросите об этом Цветущую Сливу! — ответил им наследник.

Вассалы разыскали Сливу и стали одолевать ее расспросами. Девушка улыбнулась, раскрыла алые губы и пропела:

Вассалы поняли: следует ждать добрых вестей. И радости их не было предела.

Ночью Чжао Сюн вернулся в свой лагерь, поднял воинов и повел их в Цзилан. Настал час Дракона. Сюн вытащил из ножен меч и вошел в павильон, где пребывал наследник. А в это время чиновники местной управы, арестовав всех приближенных наследника, уже подносили ему чашу с ядом. Чжао Сюн выбил чашу из их рук, поднял меч и обрушил его на головы предателей. Разделавшись с ними, он приказал тотчас освободить приближенных наследника, а сам приблизился к его высочеству, отвесил четыре поклона и объявил ему, что он свободен. Наследник взял его за руки и, не в силах сдержать волнение, вскричал:

— Это правда? Или все это только снится мне?

Сюн успокоил его, пригласил войти приближенных наследника и сердечно приветствовал их.

Тем временем командующий центральным отрядом Юань Чун ввел своих воинов в город. Гром барабанов, звонкие голоса труб и крики воинов сотрясали небо и землю. Отряд захватил город, Юань Чун арестовал правителя и всех чиновников и привел их к Чжао Сюну. Сюн объявил каждому, в чем он обвиняется, повелел вывести предателей на площадь и отрубить им головы. Затем он вернулся к наследнику и обо всем ему доложил. Приближенные наследника радовались от души и благодарили Сюна. Наследник обнял его.

— Ваши заслуги огромны, как небо и море! Таких верных вассалов еще не знала история! Одну ночь вы пробыли здесь — и успели спасти жизнь наследнику престола и его друзьям. Это великий подвиг!

Сюн приказал устроить большой пир по случаю победы. Восьмидесятилетние старики пустились в пляс, тряся седыми бородами, молодые пели песни и шумно веселились, город ликовал. Наследник подозвал Цветущую Сливу, усадил ее возле себя и сказал:

— На победном пиру порадуй-ка нас пением. Возьми комунго да сложи песню в честь нашего избавителя Чжао Сюна, прославь великого воина и его войско!

Слива взяла инструмент, уселась поудобнее, тронула яшмовой ручкой струны, раскрыла алые губы и запела. Голос ее был чист, словно пел журавль, призывая подругу. Все, кто слушали ее, то печалились, то радовались. Вот что она пела:

Пир продолжался три дня. Приближенные наследника пели песни, плясали, радовались своему освобождению. Наследник приказал открыть склады и раздать населению зерно и другие припасы, и народ день и ночь славил его великодушие.

Чжао Сюн вошел к наследнику и сказал:

— Мне пришлось казнить правителя и сместить многих чиновников. Прошу вас назначить нового правителя из числа ваших приближенных, ибо оставлять округу без власти нельзя.

Наследник отдал распоряжения о новых назначениях и назвал день своего отъезда — пятнадцатый день третьей, весенней, луны. Когда настал этот день, Сюн приказал накормить воинов, и они двинулись в путь в страну сифаней.

Правитель сифаней уже поджидал Чжао Сюна, надеясь захватить его врасплох. Когда дозорные доложили ему, что Чжао Сюн и наследник сунского престола движутся с армией к границам его страны, он созвал приближенных и сказал им:

— Прошлый раз нам — не удалось захватить Чжао Сюна, хотя мы затратили на это много золота и потеряли первую красавицу государства. Что станем делать теперь?

Приближенные пошептались и дали такой ответ:

— Чжао Сюн едет вместе с наследником. Надо захватить наследника, заточить его в вашем дворце и склонить к тому, чтобы он согласился разделить с вами власть в государстве Сун. Если же он откажется, надо отвезти его на границу с государством Вэй. Чжао Сюн поспешит туда, чтобы спасти наследника. А вы прикажете разрушить на его пути все дома и постоялые дворы, построите на их месте крепости и заманите в них Чжао Сюна!

Правитель согласился с этим планом и выехал навстречу высоким гостям. Встреча состоялась в десяти ли от столицы.

— Вижу, вы хорошо помните прошлое, — сказал ему Сюн. — Вы устроили нам такую торжественную встречу — мне, право, неловко.

— Могу ли я плохо принять дорогих гостей? — развел руками правитель сифаней. — Я ведь человек мирный, вражда с соседями не по мне. Прошу вас, не стесняйтесь: если есть у вас в чем какая нужда, скажите. Хоть страна сифаней и небогата, для вас мы ничего не пожалеем. Страны наши живут бок о бок в мире, друг с другом не воюют — всегда и во всем мы можем быть заодно и в любом деле добьемся успеха. Я всецело в вашем распоряжении.

— Слова ваши прекрасны, а мысли светлы, как солнце и луна. Действительно страна ваша богата, народ благоденствует, на границах мир и порядок — я убедился в этом собственными глазами.

Правитель улыбнулся.

— Послушать вас, так и воины нам не нужны! А ведь сифаням издавна приходится сражаться ради блага своей страны!

Улыбнулся и Чжао Сюн.

— Как-то у вас получается все наоборот. Выходит, когда страна бедна и слаба, ей приходится воевать, чтобы защитить себя от врагов, когда же страна сильна и богата, ей приходится бороться, чтобы сохранить свое богатство, — иначе говоря, воевать всегда!

— Страна сифаней всегда была бедна, — заюлил правитель, — и потому воюет лишь ради того, чтобы стать богатой.

Сюн покачал головой.

— Богата или бедна страна — это зависит от ее правителя. Только вот вы хотите добиться процветания своей страны не умом, а силой, поэтому Небо и не благоволило к вам. Поэтому ничего у вас и не получилось — не помогли вам ни хитрости на пиру, ни коварные замыслы. Нет, не одолеть вам свою судьбу! Вы забываете об одном: если вы потеряете доверие моей державы, то уж никогда не добьетесь благоденствия своей страны. На словах вы меня расхваливаете, а про себя думаете, будто я стремлюсь уничтожить сифаней. Не надо приписывать мне мысли, которых у меня никогда не было!

Правитель смутился.

— Вы меня не так поняли. У меня нет никаких преступных намерений. Я хочу лишь, чтобы моя страна была чуть больше, чем она есть сейчас.

Чжао Сюн рассмеялся.

— Я скажу вам на это так: если растягивать то, что и так велико, то можно остаться ни с чем. Подумайте над этим!

Правитель не нашел, что ответить.

Сюн приказал воинам располагаться на отдых и отправился к наследнику, чтобы рассказать ему о беседе с правителем сифаней. Выслушав его рассказ, наследник махнул рукой.

— Стоило ли тратить время на этого предателя?

Выйдя из покоев наследника, Сюн почувствовал усталость и отправился к себе отдохнуть.

Тем временем правитель сифаней созвал приближенных и сказал им:

— Я только что разговаривал с Чжао Сюном. Он стоек, как сосна и бамбук, ни о каком союзе с нами не желает и слушать. Как же нам его одолеть?

Вперед выступил Чжан Гань, Правый помощник правителя.

— В Поднебесной нет богатыря, равного Чжао Сюну. Если мы убьем его, то легко овладеем страной Сун. Надо только не упустить удобный случай. — И еще он добавил: — В этих местах бродит один даос — говорят, волшебством не уступает он Чжугэ Ляну{128}. Подарите ему шелковый халат и упросите помочь нам!

Правителю понравилось это предложение, и он тотчас послал за даосом своего Левого помощника Чжоу Чунда. А вечером он решил устроить большой пир в честь наследника и Чжао Сюна. Он отправил Чжан Ганя к наследнику и велел передать ему слова, якобы сказанные Чжао Сюном: «Правитель сифаней пригласил меня на пир по случаю приезда вашего высочества в его страну. Я не имею права не принять это приглашение. Но я хочу предупредить ваше высочество, что на пиру я непременно дам понять правителю, как глубоко я его презираю».

Через некоторое время Чжан Гань снова явился к наследнику и сказал:

— Мой правитель пригласил на пир главнокомандующего вашей армией Чжао Сюна. Чжао Сюн явился на пир, но не притронулся ни к одному из кушаний и тем самым нанес оскорбление моему правителю!

Не успел он закончить, как открываются двери, входит правитель сифаней, кланяется наследнику и приглашает его во дворец на пир. Удивленный наследник следует за ним. Дворец освещен многочисленными светильниками, в зале музыканты и красивые женщины. Наследника торжественно встречают приближенные правителя, почтительно усаживают на почетное место. Наследник оглядел гостей.

— А где же главнокомандующий Чжао Сюн?

— Он вышел, — небрежно проговорил правитель.

Наследник недоверчиво покосился на него и попросил немедленно разыскать Чжао Сюна. Правитель сифаней пропустил его слова мимо ушей. Он наклонился к наследнику и заговорил доверительно:

— Я пригласил вас, ваше высочество, чтобы сделать вам одно предложение. У меня есть дочь — первая в стране красавица, наизусть знает «Книгу песен» и «Книгу преданий». Не сочтите дерзостью намерение представить ее вам. Хоть одним глазком взгляните на нее!

Наследник догадался, что правитель сифаней готовит ему ловушку. Он встал и сказал резко:

— Очень жаль, что вы носите титул князя, а поступаете не по-княжески: родную дочь предлагаете, как продажную девку. Стыдно!

Он потребовал, чтобы послали за Чжао Сюном. Но мог ли Чжао Сюн знать, что в эту минуту наследник нуждается в его помощи?

Правитель сифаней остался ни с чем. Он вновь созвал приближенных и стал допытываться у них: убить ли наследника или отпустить его, чтобы не навлечь на себя гнев Чжао Сюна.

Тем временем Чжао Сюн очнулся от сна. Первой его мыслью было увидеть наследника. Он отправился к нему, но того не оказалось в покоях. Удивленный, он спросил у Цветущей Сливы, где наследник. Девушка ответила, что приходил правитель сифаней и увел наследника к себе во дворец. Поняв, что медлить нельзя, Чжао Сюн обнажил меч, ворвался в покои правителя и взмахнул мечом перед самым его носом.

— Жалею, что до сих пор не отрубил тебе голову, негодяй!

Он приставил острие меча к горлу правителя. Тот от страха потерял сознание, а приближенные его позорно бежали. Придя в себя, правитель взмолился:

— Пощадите, я все скажу. Наследник заперт в моем дворце. Я провожу вас к нему, если вы исполните одно мое желание.

— Не болтай! — оборвал его Сюн. — Веди меня к наследнику!

Уже наступила третья стража. Ночь была темна, луна спряталась за облаками. Правитель делал вид, что никак не может впотьмах найти дорогу к флигелю, где томится наследник.

— Вы так угрожали мне, что я совсем потерял разум и уж забыл, куда мы препроводили его высочество…

В гневе Сюн поднял меч и обрушил его на голову правителя. Тот успел уклониться от удара, и меч лишь срубил ему клок волос на макушке. Правитель испуганно ощупал голову и, убедившись, что она цела, тут же указал Сюну, где искать наследника. Сюн поспешил к флигелю, распахнул двери. Наследник сидел, закрыв голову руками, вокруг него суетились красивые прислужницы. Сюн подошел к нему, поклонился.

— Как вы оказались здесь, ваше высочество?

Наследник рассказал ему, как явился к нему правитель сифаней, как заманил во дворец, как склонял к измене и, не добившись своего, заточил в этом флигеле. Сюн немедленно увел наследника к себе, под охрану своих воинов.

Во дворце правителя сифаней собрались его приближенные. С ужасом взирали они на своего владыку: волосы на макушке точно сбриты, на руках не хватает пальцев, кровь льется на халат, расшитый драконами, вне себя от злобы он изрыгает проклятия и поносит Чжао Сюна…

Тем временем Чжао Сюн приказал готовить армию к походу. Командующий центральным отрядом доложил ему:

— С утра более сорока наших воинов занемогли. Давали им всякие снадобья, но ничего не помогло. Что делать?

Сюн известил об этом наследника, и тот сказал:

— Уверен, это дело рук коварного правителя сифаней!

Сюн предложил лечить воинов, пока они не встанут на ноги, и только потом вести армию в столицу Сун. На том и порешили.

Левому помощнику сифаньского правителя, Чжоу Чунда, удалось-таки разыскать даоса, прославившегося необыкновенными знаниями. Даос выслушал Чжоу, просившего помочь одолеть Чжао Сюна, и сказал:

— На днях глядел я на небо и видел, что звезда Лук висит над государством сифаней. Это значит, там появился знаменитый богатырь, ибо Лук покровительствует Чжао Сюну. Силой вам этого богатыря не одолеть, нужна хитрость. И я предлагаю вот что. На земле Яньчжоу у заставы Ханьгу есть глубокое ущелье с отвесными скалами — к нему в горах ведет каменная лестница. В такой-то день такой-то луны Чжао Сюн приведет к заставе свою армию и разобьет там лагерь. Вы должны построить у заставы крепость, а в ущелье набросать сена и устроить там засаду. А когда явится Чжао Сюн, сделайте то-то и то-то. Будь он хоть с крыльями, ему оттуда не выбраться!

Чунда вернулся к правителю и рассказал, что предложил даос. Правитель повелел все так и сделать.

Чжао Сюн стал собирать армию в поход. Больных воинов он решил посадить на коней и потому приказал доставить ему тридцать сифаньских коней. Однако сифани отказали ему в просьбе. Тогда Сюн повелел привести к нему самого правителя сифаней — и, когда отдавал он этот приказ, от голоса его содрогнулись земля и небо. Правитель перепугался и послал ему тридцать коней. Сюн велел усадить на них больных воинов и двинуться в путь.

Подъехав к заставе Ханьгу, он обнаружил возле нее только что выстроенную крепость — ворота ее были крепко заперты. Командующий передовым отрядом Вэй Хунчан подъехал к воротам и крикнул:

— Эй, стражники! Немедля отворите! Здесь наследник сунского престола и главнокомандующий его армией!

На что начальник стражи нагло ответил:

— Я подчиняюсь только правителю сифаней, даже сунского императора слушать не стану! Какой там бродяга смеет требовать, чтобы ему отворили ворота?

Чжао Сюн пришел в великий гнев и приказал взять крепость приступом. Воины навалились, снесли ворота и ворвались в крепость — путь им преградили сифани, выстроившиеся в боевые порядки. Сюн вскочил на коня, обнажил меч и ринулся на врагов. Первым же ударом он снес голову начальнику крепостной стражи и пошел крушить врагов одного за другим. Сифани дрогнули и бросились бежать. Наследник сидел на возвышении, наблюдал за ходом боя и от души радовался подвигам Чжао Сюна.

Собрав богатые трофеи и раздав их своим воинам, Сюн повел армию дальше. Вскоре подошли они к почтовой станции с постоялым двором. К их удивлению, и там стояла новая крепость, сооруженная сифанями. Из ворот выехал сифаньский богатырь и закричал:

— Эй, Чжао Сюн! Выходи-ка на бой, я собью с тебя спесь!

И он стал гарцевать перед воротами, поджидая Сюна. А тот крикнул в ответ:

— Не болтай понапрасну, предатель, побереги свою глупую голову!

Богатырь двинулся на него. Сюн пришпорил коня и ринулся в бой. Взмах меча — и голова богатыря покатилась по земле.

— Эй, сифани! Кто еще желает сразиться со мной — выходи!

Выехал еще один богатырь — в кольчуге, с длинным мечом. Птицей помчался он навстречу Сюну. Начался бой. Сверкнул на солнце меч Сюна — и голова богатыря упала к ногам коня. Сифани перепугались, заперли ворота крепости и больше уже носа не высовывали наружу.

Чжао Сюн приказал сокрушить крепость. Его воинам удалось разбить ворота и ворваться в крепость. Сифани отчаянно сопротивлялись. Сюн пришпорил коня и ринулся на врагов — головы летели направо и налево, кровь лилась рекой. К ночи бой кончился, наутро армия Сюна двинулась дальше. У Сичана на пути армии оказалась еще одна крепость. И снова пришлось Чжао Сюну сражаться с сифаньскими богатырями. Войско снова двинулось в путь и вскоре подошло к заставе Дилюгуань. Чжао Сюн въехал в крепость — там было безлюдно, царила мертвая тишина. «Видимо, сифани поняли силу моей армии и решили более не сопротивляться», — решил Сюн. И он отдал приказ располагаться в крепости на отдых. Когда же миновала третья стража, неожиданно раздался страшный шум: звуки труб, грохот барабанов, вопли людей сотрясали небо и землю. Сюн вскочил на ноги, огляделся: с двух сторон крепость окружили несметные полчища сифаней. Он приказал скрытно отходить на север и не спускать глаз с наследника. Сифани ворвались в крепость и в темноте один отряд напал на другой, приняв его за армию Сюна. Когда они уже почти все перебили друг друга, воины Чжао Сюна вошли в крепость и добили оставшихся там сифаней. Сюн объявил наследнику, что путь свободен.

Несколько десятков сифаней все же спаслись — им удалось бежать из крепости под покровом темноты. Они добрались до столицы и упали в ноги правителю.

— Мы не смогли одолеть Чжао Сюна, позор на наши головы! Казните нас, великий правитель!

Правитель не стал казнить их:

— На войне следует быть готовым и к победе, и к поражению!

Он решил привлечь на свою сторону правителя Яньчжоу и написал ему такое послание:

«Покидая пределы страны сифаней, Чжао Сюн увел тридцать наших коней и отказывается их возвратить. Когда он явится в ваши земли, отберите у него этих коней и пришлите мне».

Тем временем армия Чжао Сюна вступила на землю Яньчжоу. Воины расположились на отдых, сам он тоже решил поспать час-другой. Разыскал постоялый двор, вошел в комнату, бросился на постель и заснул мертвым сном. И тотчас две бабочки вспорхнули с его подушки и взмыли в небо, и он поднялся в воздух и полетел вслед за ними. Долго летел он и оказался наконец в незнакомом месте, в сказочной стране. Кругом громоздятся горы, высокие деревья и густые травы покрыли их склоны. В долине меж гор высится величественный дворец, на воротах его надпись: «В память о Преданном Вассале». Сюн поднял глаза, видит: сидит на троне старец в золотой короне, на плечах его халат, расшитый драконами, а вокруг него знатные вельможи и небывалые красавицы. И пируют они, ведут беседы о событиях седой старины, о процветании и падении государств. Сидящий на троне старец говорит: «Пусть каждый из вас поведает о своих деяниях!» И каждый из присутствующих стал рассказывать о том, что значительного совершил он в своей жизни. Один сказал: «Я — Хань Синь из страны Хань, всю жизнь я посвятил служению своему императору». Другой сказал: «Я — Си Си, удельный князь из Ци. Мечом я уничтожил всех своих врагов и основал княжество Ци». Были там и другие рассказы, всего не перескажешь. И тут неожиданно страж докладывает: «Прибыл сунский император Вэнь-хуанди». Старец поднялся с трона, приветствуя высокого гостя. «Что задержало вас в пути? Почему вы так поздно явились?» — «Я обеспокоен делами в моей империи: подлые сифани задумали погубить спасителя династии, преданного вассала Чжао Сюна, и вот я прибыл с просьбой защитить его». Придворные переглянулись и говорят: «А мы уж решили, что Чжао Сюн погиб, и потому ведем тут мирные беседы, вместо того чтобы уберечь его от невзгод. Каково же будет повеление владыки Неба?»

Не успел, однако, небесный император ответить, как Чжао Сюн проснулся — все виденное и слышанное оказалось лишь сном! Он стал думать, что может означать такой сон, как вдруг до слуха его донеслись крики людей, ржание коней, бой барабанов, рев труб. Он кликнул командующего центральным отрядом:

— В чем дело? Что за шум?

Юань Чун доложил:

— Правитель Яньчжоу потребовал вернуть тридцать коней, взятых нами у сифаней. Я отказался, так как не получил на то вашего приказа. Тогда он послал своих воинов, и они ворвались в наш лагерь, пытались захватить коней силой. Мы их разоружили и повязали.

Сюн рассердился, велел наказать воинов, а правителю Яньчжоу отрубить голову и выставить ее на воротах крепости. Затем он отправился к наследнику, рассказал ему об этом происшествии и добавил:

— Мне приснился тревожный сон. Я опасаюсь за вашу жизнь и прошу вас собираться немедленно в путь.

Наследник, растроганный его заботой, приказал отпустить наказанных воинов Яньчжоу и повелел собираться в дорогу. А у Сюна не идет из ума сон и душа пребывает в смятении.

Когда армия подходила к заставе Ханьгу, солнце скрылось за горой на западе, тоскливо кричали обезьяны, кукушка, будто предостерегая, куковала: «Лучше вернуться!» В тусклом лунном свете армия двигалась по опасной горной тропе: на востоке — горы Эшань, на западе Цзяньгэшань, их острые скалы упираются прямо в грудь воинам. Неожиданно с востока появился старик в скромной одежде, верхом на осле. Веером из белых перьев он дал знак Сюну остановиться. Сюн придержал коня.

— Вы едете из Яньчжоу?

— Да, из Яньчжоу.

— А вы не встречали в дороге некоего Чжао Сюна, направляющегося в страну Вэй?

— Я и есть Чжао Сюн. А зачем я вам понадобился?

Даос обрадовался несказанно.

— Я странник, и характер у меня нелюдимый. Брожу я по свету, любуюсь горами и реками, навещаю все красивые уголки. На днях побывал на Пике пяти старцев, провел там три дня в беседе с прославленными даосами. Когда уезжал, они дали мне послание для вас. Я спешил, пытался догнать вас, но мой осел устал, и я настиг вас только здесь. Как рад, что увидел вас! Даос вынул из рукава письмо и подал его Сюну с поклоном. Сюн вскрыл письмо и прочитал: «Не ходи в Ханьгу. Стреляй». Тотчас вызвал он Левого помощника Вэй Хунчана.

— Не вводить армию в Ханьгу!

Вэй Хунчан развел руками.

— Передовой отряд уже на подступах к заставе!

— Немедленно вернуть его! Отходить тихо, по одному, по двое. Враг должен думать, что наш лагерь около заставы.

Вэй Хунчан исполнил приказ — передовой отряд отступил, покинув пределы заставы. Чжао Сюн распорядился:

— Никому не двигаться с места. Мечи, пики и походные знамена спрятать, огня не разводить!

Затем он вызвал командующего центральным отрядом У Яньчуна.

— Возглавьте передовой отряд, устройте засаду справа и слева от крепостных ворот и сделайте то-то и то-то!

Ночью, в третью стражу, он вызвал командующего замыкающим отрядом Юй Яня.

— Проберитесь незаметно в крепость, выстрелите из пушки и тотчас уходите обратно!

Юй Янь незаметно провел свой отряд в крепость, выстрелил из пушки и сразу же вернулся в лагерь. В крепости послышались крики — вражеские воины выбежали за ворота и заметались в поисках противника. Тут-то и напали на них воины У Яньчуна, сидевшие в засаде. Они разбили отряд сифаней и взяли в плен более трехсот человек. Когда Чжао Сюну доложили об этом, он велел играть победный марш, а пленных отпустить на волю и сказал им на прощание:

— Всех вас следовало бы казнить как врагов государства Сун. Но я прощаю вас и дарю вам жизнь. Возвращайтесь к своему правителю и передайте ему, что я казнил правителя Яньчжоу, такого же злобного, как и он сам, и что голову его я выставил на воротах крепости в назидание нашим врагам!

На исходе ночи в горах вспыхнул огонь. От нестерпимого жара у воинов задымились одежды. Главнокомандующий приказал перенести лагерь, и остаток ночи армия провела вдали от крепости. Наутро двинулись в обход Ханьгу. На многие ли вокруг выгорели деревья и травы, обвалились скалы, земля была такой горячей, что по ней невозможно было ступать. Пришлось повернуть войско обратно и три дня простоять возле деревушки в окрестностях Яньчжоу, а потом снова двинуться в путь. Но близ Ханьгу и воинов и коней по-прежнему томил жар.

Через несколько дней армия Чжао Сюна подошла к городу Гуйян на земле государства Вэй. Навстречу главнокомандующему выехал местный правитель и передал ему послание правителя государства Вэй. Чжао Сюн обрадовался вести.

— Всегда приятно получить письмо от друга, оно словно привет из родного дома, от отца с матерью!

Он вскрыл послание и стал читать:

«В такой-то день такой-то луны вэйский князь шлет привет главнокомандующему Чжао Сюну. Благополучен ли был ваш поход, здоров ли наследник сунского престола? Все это время мы пребывали в тревоге за вас, сердце наше изболело, ибо долгое время от вас не было никаких известий. Ваша матушка находится теперь у нас, она в добром здравии, не беспокойтесь за нее и за своих близких. Желаем вам благополучного пути, ждем вас с нетерпением и выражаем вам неизменное почтение».

Чжао Сюн показал письмо наследнику и сказал:

— Теперь нам уже нечего опасаться!

Наследник и его приближенные радостно переглянулись.

— Мы на земле Вэй, все опасности позади!

Сюн направил князю Вэй ответное послание:

«Верноподданный великой Сун, главнокомандующий государства Вэй и ваш друг Чжао Сюн вместе с наследником сунского престола в такой-то день такой-то луны отбывает из Гуйяна».

Получив это послание, правитель Вэй повелел известить жителей всех городов и селений о прибытии дорогих гостей и устроить им торжественную встречу и достойный прием.

Чжао Сюн вел армию к столице государства Вэй. Местные власти почтительно встречали его и снабжали всем необходимым его воинов. Через несколько дней армия достигла столицы. Правитель и высшие чиновники страны вышли навстречу главнокомандующему. Правитель приблизился к наследнику, отвесил ему четыре низких поклона и со слезами на глазах проговорил:

— Долго ждал я этого часа. Ждал и думал: чем искуплю я свои прегрешения перед наследником престола, с каким лицом предстану перед ним?

Наследник ласково успокоил его.

— Вы живы — и это нас радует. Вам не о чем сокрушаться.

Правитель Вэй и его приближенные прослезились.

— Мы и мечтать не смели о встрече с вами, о вашем прощении!

Наследник приказал Чжао Сюну построить воинов и обратился к ним с такими словами:

— От души поздравляю всех вас: долгий и трудный поход в государство Вэй благополучно завершен!

Воины четырежды поклонились в ответ и поклялись наследнику в преданности династии. Правитель Вэй, наследник и Чжао Сюн направились во дворец. Жители столицы от мала до велика славили их на всем пути.

Мать главнокомандующего Чжао Сюна безмерно обрадовалась, узнав о возвращении сына. Жена главнокомандующего, госпожа Чжан, выбежала навстречу мужу, взяла его руки в свои.

— Мы увидели вас живым, вот и исполнились наши желания! И еще мы счастливы потому, что прибыли вы вместе с наследником престола!

Сюн ласково взглянул на нее.

— Как мне благодарить тебя за верность, за долгое ожидание!

Мать главнокомандующего, госпожа Ван, подошла к наследнику, отвесила четыре глубоких поклона и сказала, не вытирая слез:

— Рада видеть ваше высочество в добром здравии. Теперь могу и умереть спокойно — все мои желания исполнились!

Она не могла унять слез от счастья, и наследник утешал ее как мог.

— Ваш сын спас мне жизнь, считайте, что я словно заново родился. А сегодня Небо подарило мне встречу с вами, и я вновь счастлив!

Правитель Вэй устроил большой пир в честь наследника, пригласил на него главнокомандующего Чжао Сюна и всех высоких сановников своего государства. Принимая это приглашение, Сюн сказал:

— Прошу вас, позаботьтесь о моих воинах, в походе они испытали многие тяготы и невзгоды.

— Меня не надо об этом просить, — ответил правитель, — я уже обо всем распорядился. Ведь вы — не просто гость в нашей стране, вы — освободитель и спаситель нашего народа, и я несказанно вам благодарен. Так что приказывайте без церемоний, повелевайте мной, как своим слугой!

Чжао Сюн поклонился.

— Хорошо, я не стану разводить церемонии, но и не стану приказывать, у меня нет на то права — я ведь не занимаю никакой должности при вашем дворе. И потому не могу быть для ваших воинов ни судьей, ни казначеем. Помните поговорку: «О наказании спроси у судьи, о зерне и деньгах — у казначея»? Теперь вы командуете вашей армией!

— Я все понял, — ответил правитель.

Он приказал собрать всех воинов, участвовавших в походе Чжао Сюна, вышел к ним и сказал:

— Вы прошли трудный путь и совершили великие подвиги! Все вы достойны наград! — И он распорядился назначить каждого из них на почетную должность и щедро наградил серебром.

В тот же день пришло донесение от начальника заставы Сыгуань:

— Сифаньский правитель умер — на спине у него лопнул огромный нарыв. Государством сифаней стал править его сын Далу.

Узнав о смерти правителя сифаней, князь Вэй и Чжао Сюн одновременно подумали: «Туда ему и дорога!»

Вечером правитель Вэй созвал приближенных, попросил прийти Чжао Сюна и, когда все собрались, повел такую речь:

— Есть у меня одно желание, да только неудобно о нем говорить…

Все стали уверять, что с должным вниманием отнесутся к его словам, и тогда правитель сказал:

— Только что я говорил с наследником. Его высочество всем доволен, и лишь одно удручает его. Он уже взрослый, а возвращается на родину холостяком. И я подумал вот о чем. У меня две дочери — старшей шестнадцать лет, младшей — четырнадцать. Они хорошо воспитаны и отменно образованы, и обе еще не просватаны. Наследник до сих пор даже не помолвлен, а полководец Чжао Сюн хоть и женат, но не свершил еще всех шести брачных церемоний{129}. Вот я и хотел бы видеть старшую дочь женой наследника, а младшую — наложницей Чжао Сюна. Что вы на это скажете?

Приближенные в один голос ответили:

— Желание ваше похвально. Только согласится ли на ваше предложение наследник и примет ли его Чжао Сюн?

Чжао Сюн сказал так:

— Я уже женат, так что обо мне не может быть и речи. А наследнику действительно пора жениться.

И все с ним согласились. Тотчас отправились к наследнику, и тот с радостью принял предложение Вэя.

На следующий день Сюн рассказал обо всем матери. Госпожа Ван порадовалась за наследника. А госпожа Вэй осталась недовольна.

— Вэйский правитель — невежа!

Она даже в лице изменилась от огорчения. Дочь принялась утешать ее:

— Матушка, в предложении правителя нет ничего безнравственного, ничего незаконного — отчего же вы гневаетесь?

Она повернулась к мужу.

— Ради меня, своей жены, вы отказались от наложницы. Разве настоящий мужчина так поступает? Правитель предлагает вам в наложницы свою дочь — стоит ли отказываться от такой хорошей партии? Я постараюсь увидеть ее и расскажу вам, какая она.

Она кликнула служанку и велела сопровождать ее во дворец вэйского правителя. Там познакомилась она с дочерьми князя — обе истинные красавицы, великолепно образованные и почтительные к родителям, обе они пришлись ей по душе. Вернувшись, она рассказала матери и свекрови, какое впечатление произвели на нее дочери князя. А мужу она сказала:

— Красивая девушка — достойная пара совершенному мужу! Младшая дочь правителя очень хороша собой, она предназначена вам самим Небом!

Госпожа Ван промолчала, а Сюн лишь улыбнулся.

— Сам я не думал брать наложницу, но раз жена советует — могу ли ослушаться?

И он объявил ей о своем согласии и велел передать правителю Вэй, что принимает его предложение. Обрадованный правитель тотчас вызвал гадальщика и приказал определить счастливый для свадьбы день.

Свадебный пир состоялся во дворце. Ярко горели светильники, на придворных дамах сверкали драгоценные каменья, лица новобрачных сияли радостью, затмевая сияние солнца и луны. Новобрачные обменялись церемонными поклонами, после чего женихи направились к невестам в дом — впереди несли подносы со свадебными подарками.

Через три дня, как и положено, к молодым явилась госпожа Ван. Навстречу ей, держась за руки, вышли жена и наложница ее сына — они уже успели полюбить друг друга, После свадьбы наследник еще не появлялся на людях, видно, счастье и любовь так поглотили его, что он забыл о делах.

Однажды Золотая Кувшинка пришла к мужу в слезах.

— Благодаря вашим милостям я вернулась на родину и обрела семейное счастье. Но по сей день я не знаю, жива ли моя матушка и где она. Прошу вас, помогите мне найти ее!

Сюн в тот же день отправился к правителю Вэй и рассказал ему о просьбе жены. Правитель распорядился разослать по всей стране гонцов, наказав им во что бы то ни стало отыскать госпожу Ян, мать Золотой Кувшинки.

Много лет госпожа Ян искала дочь, которую потеряла во время нашествия сифаней. Услышав о ней от гонцов правителя, она без промедления собралась в дорогу и вскоре уже была в столице. Она явилась во дворец и попросила передать Чжао Сюну письмо, в котором рассказала свою историю. Прочитав письмо, Сюн послал за госпожой Ян и велел служанке привести госпожу Ту — вторую свою жену по имени Золотая Кувшинка. Увидев мать, Кувшинка разрыдалась.

— Матушка, вы живы! Какое счастье! Я ваша дочь, Золотая Кувшинка!

Они обнялись и залились счастливыми слезами, рассказывая друг другу обо всем, что пережили за время разлуки.

Однажды Сюн говорит женам:

— Я должен повидаться с Учителем, а заодно и узнать, какие новости на родине.

Жены опечалились, но смирились.

— Только возвращайтесь скорее!

Сюн попрощался с женами, с наследником, с правителем Вэй и его приближенными, оседлал коня, опоясался мечом и отбыл в Цзянсяньань. Подъехал к монастырю — тихо вокруг, безлюдно. В недоумении огляделся и заметил на склоне горы какую-то девочку — она собирала травы и пела песенку, голосок ее журчал, словно ручеек. Он прислушался, о чем пела девочка, и услышал такие слова:

Он окликнул девочку, хотел расспросить ее об Учителе, но ее и след простыл! Удивленный, он спустился в селение и спросил у местных жителей, как проехать в горы Хэшань. Ему сказали, что надо ехать в округу Поян.

В дороге встретился ему всадник с большим мечом на поясе. Сюн поклонился ему и спросил вежливо:

— Скажите, почтенный, далеко ли отсюда Поян?

— Поезжайте этой дорогой: через несколько сот ли и будет Поян.

— А сами вы куда едете, почтенный?

— Еду в Цзилан по приказу императора.

— А что там случилось? — заинтересовался Сюн.

— Вот уже несколько лун нет никаких известий от посланцев императора, которые должны были отравить наследника сунского престола. Император разгневался и приказал мне арестовать их как не исполнивших высочайшего повеления.

Сюн выхватил меч.

— Я — Чжао Сюн, сын преданного сунской династии министра Чжао Тинжэня. Не в моих правилах оставлять живыми слуг предателя Ли Дубина!

С этими словами он обрушил меч на всадника — тот закачался и свалился с седла. Сюн приторочил его голову к седлу и пришпорил коня. Вскоре он был уже в Пояне. У первого же встречного он спросил:

— Как проехать в горы Хэшань?

Тот пожал плечами.

— Где горы Хэшань, не знаю. Вон те горы называются Тяньшоу. Там, в долине, говорят, есть беседка Хэшань, но сам я ее не видел.

Сюн поскакал в горы Тяньшоу. Каменистая тропа ведет его все выше и выше, к самому небу. Справа и слева громоздятся острые скалы, глубоко в ущелье журчит зеленая вода, в уши настойчиво лезет печальный зов кукушки: «Лучше вернуться!» Внезапно он остановился: на широком камне, под густой сосной, сидит обнаженный старец — одежды его висят на ветках сосны, посох воткнут в расщелину, а сам старец углублен в чтение какой-то книги. Услышав стук копыт, старец поднял голову, глянул мельком на Сюна и отвернулся, дав понять, что не знает его. Сюн окликнул старца — тот сделал вид, что не слышит. Сюн рассердился, вынул из ножен меч и занес его над головой невежи — старец испуганно вскочил, бросил в его сторону какую-то бумажку и кинулся бежать. Сюн погнался за ним, но того и след простыл. Вернувшись на прежнее место, Сюн поднял брошенную старцем бумажку и прочитал:

Сюн внимательно вчитался в строки — там говорилось о каком-то жилище. Он разыскал это жилище, спросил хозяина. Вышел отрок, отворил ему ворота, провел в дом.

— Кто хозяин этого дома? Где он?

— Это обитель даоса Небесный Свет. Даос сказал утром: «Сегодня ко мне прибудет гость издалека. Проводи его в дом и передай вот это».

Отрок протянул Сюну письмо. Сюн вскрыл его — там было написано: «Немедленно отправляйся в Хэшань и убей Ли Дубина». Ничего не поняв, Сюн раздраженно вскричал:

— А где же сам даос? И как проехать в Хэшань?

— Поедете этой дорогой — приедете к Учителю. Поедете той дорогой — приедете в Хэшань.

Сюн решил сначала повидаться с даосом и направил коня в горы. Неожиданно навстречу ему со свирепым рычаньем выбежали два белых тигра. Сюн понял, какая ему грозит опасность, и швырнул им голову императорского гонца — тигры бросились на нее, стали катать по земле, как мяч, а потом сожрали и медленно удалились. Не желая больше рисковать жизнью, Сюн свернул на дорогу, ведущую в Хэшань. Не успел он проехать и десяти ли, как увидел в широкой долине меж отвесных скал военный лагерь — тысячи воинов и коней. Он спрятался за камнями и стал наблюдать. Вот воины притащили какого-то связанного человека, поставили его на колени и начали бить, осыпая бранью:

— Гнусный пожиратель казны! Ты сослал в далекие края невинного наследника престола и пытался отравить его! Твоим злодействам нет прощения! Ты достоин смерти!

Человека бросили в повозку, повесили ему на шею доску смертника и написали крупно: «Ли Дубин». Повозка двинулась на север. Сюн выскочил из укрытия, поднял меч и вскричал громовым голосом:

— Умри же, предатель Ли Дубин!

Он подбежал к повозке, взмахнул мечом — и голова предателя покатилась по земле. Потом он вспорол злодею живот и стал рубить на куски внутренности. И только тогда понял, что это вовсе не Ли Дубин, а искусное чучело. Он опустил меч и сказал окружившим его воинам:

— Меня зовут Чжао Сюн, я сын верного вассала династии Чжао Тинжэня. Сожалею, что изрубил чучело предателя, а не его самого.

Воины узнали его, обрадовались, пригласили в лагерь, стали расспрашивать:

— Как вам удалось одолеть сифаней? Знаете ли вы что-нибудь о наследнике?

— Наследник в добром здравии — его спасли от убийц, посланных Ли Дубином.

Воины возликовали, четырежды поклонились Небу и признались Сюну:

— Радостную весть сообщили вы нам. Теперь на душе у нас покойно: наследник сунского престола в безопасности!

Сюн стал расспрашивать их:

— А кто вы и как оказались здесь?

Из толпы воинов вышел старец с белой бородой и усами, взял Сюна за руки и, глотая слезы, заговорил:

— Ты, наверно, не помнишь меня, Сюн. Я двоюродный брат твоей матери. Последний раз ты видел меня, когда был еще маленьким, где ж тебе помнить! Когда Ли Дубин захватил власть в стране, мы бежали от его притеснений и прибыли в эти края. Здесь к нам примкнули пять тысяч других беженцев. Одним словом, мы уподобились жителям государства Инь{130}, когда на них напал чжоуский У-ван{131}. Сил у нас достаточно, но некому вести нас в бой против изменника Ли Дубина, никто из нас не знает ратного дела. И потому всю свою злость мы вымещаем на чучеле. Сегодня Небо одарило нас встречей с тобой. Поведай нам, где ты был все эти годы, где твоя мать и моя сестра, где наследник престола, как нам его спасти?

Сюн низко поклонился дяде и ответил:

— Я жив и здоров и стою перед вами, сейчас вы обо всем узнаете.

И он рассказал во всех подробностях о том, что было с ним и его матерью, как сражался с сифанями и спас наследника. Все слушали его и только дивились.

— Не виданные в веках, удивительные события!

А когда он кончил, все в один голос воскликнули:

— Небо смилостивилось и послало нам великого полководца! Под его началом мы уничтожим врагов династии, возродим великую Сун и вызволим из беды тысячи людей! И будет отныне и на долгие годы здравствовать и процветать законный император, а с ним и мы — верные его вассалы!

Тем временем в столицу Сунской империи вернулись слуги убитого Сюном императорского гонца и рассказали Ли Дубину, кто был виновником смерти их хозяина. Ли Дубин в гневе ударил кулаком по столу и обрушился на придворных:

— Вы не сумели схватить Чжао Сюна и позволили ему убить нашего посланца — нет вам прощения! Если через несколько дней вы не доставите нам его голову, мы прикажем срубить ваши!

Придворные испуганно молчали. Вперед вышел Левый помощник Первого министра Цун Чжи.

— Не беспокойтесь, ваше величество, ваш приказ будет выполнен. Укажите лишь человека, который должен схватить Чжао Сюна.

Ли Дубин взглянул на военного сановника Ли Хуана, велел ему взять тысячу солдат и арестовать Чжао Сюна.

Между тем беженцы выбрали Сюна своим командующим и, дождавшись счастливого дня, двинулись к столице. Сюн надел шлем, натянул кольчугу, привесил к поясу меч, лук и колчан со стрелами, вскочил в седло, в правую руку взял короткий кинжал, а в левую длинную пику и приказал передовому отряду выступать. Трепетали на ветру боевые знамена, частокол пик закрыл небо, тысячи вооруженных всадников выехали на дорогу. Старики и дети восторженно провожали армию:

— Богатырь Чжао Сюн ведет нашу армию на узурпатора, он подобен Хань Синю и Пэн Юэ!{132}

Сюн приказал двигаться к столице через заставу Тунгуань. Когда армия достигла округи Поян, путь ей преградил воинский отряд императорского наместника. Чжао Сюн выехал ему навстречу, голос его прогремел, словно гром:

— Эй, наместник, и вы, члены управы! Выходите сразиться со мной! Я — верный вассал сунской династии Чжао Сюн, я иду в столицу, чтобы казнить предателя Ли Дубина!

Наслышанный о нем наместник перепугался, слез с коня, отвесил Сюну низкий поклон.

— Простите, что не признал вас, уважаемый Чжао Сюн, что поставил заслон на вашем пути. Я готов присоединить свой отряд к вашей армии и вести его на столицу под вашим командованием!

Он упал на колени и стал просить прощения за свою неосмотрительность. Сюн не внял его мольбе.

— Ты гнусный предатель, пособник Ли Дубина, и ты головой поплатишься за свое предательство! — С этими словами он поднял меч, и голова наместника покатилась по земле.

Собрав в Пояне богатые трофеи — оружие и припасы, он роздал их своим воинам и приказал двигаться дальше. На всем пути население радостно приветствовало его армию.

Через некоторое время на их пути оказался какой-то военный лагерь. Сюн выслал вперед лазутчиков, и те, вернувшись, доложили: это войско императорского посланника, с ним тысяча ратников. Сюн выехал навстречу посланнику.

— Я — Чжао Сюн, верный вассал династии Сун! Принимай мой вызов, пособник предателя!

Посланник выхватил меч и набросился на Сюна с бранью:

— Мятежник Чжао Сюн, я давно уже поджидаю тебя — само Небо помогло мне. Скоро ты будешь в моих руках, и я доставлю тебя в столицу, чтобы порадовать императора!

Сюн разгневался не на шутку:

— Ты заплатишь мне головой за эти слова, предатель!

Они сошлись, и закипел бой. Вот сверкнул меч Чжао Сюна, и голова императорского посланника упала к ногам его коня. Сюн поддел ее на пику и вернулся в свой лагерь. Воины кричали «ура» и славили его ратное искусство.

Войско посланника бежало и, добравшись до столицы, доложило Ли Дубину:

— Чжао Сюн казнил вашего наместника в Пояне, убил в бою вашего посланника и движется со своей армией к столице!

Ли Дубин пришел в ярость, заметался, не зная, что предпринять. А тут еще Цай Дань, командующий войсками провинции Сичжоу, докладывает ему:

— Многотысячная армия Чжао Сюна уже вступила в Сичжоу. Прикажите послать войско, чтобы остановить ее!

Ли Дубин оглядел приближенных.

— Что будем делать?

Вперед вышел командующий левым крылом императорской армии Чжан Дэ.

— Не стану хвалиться, но берусь одолеть Чжао Сюна и доставить его голову вашему величеству!

Ли Дубин обрадовался.

— Покажи, на что ты способен, порадуй нас!

Чжан Дэ поклонился, вышел из дворца, собрал свое войско и повел его навстречу армии Чжао Сюна.

Тем временем армия Чжао Сюна двигалась через горы Дияншань. В одном из ущелий навстречу Сюну вышел юный богатырь в стальной кольчуге с длинным мечом в руке, ведя за собой отряд храбрых воинов. Богатырь поклонился Сюну и сказал:

— Меня зовут Цян Бо, я сын вассала династии Цян Ци. Когда Ли Дубин захватил власть и стал притеснять преданных слуг наследника, я потерял отца и с тех пор не знаю покоя. Я не из боязливых, изучал военные трактаты и решил собрать отряд воинов и ждать удобного случая, чтобы отомстить предателю Ли Дубину. Небо послало мне вас — и я рад безмерно. Возьмите меня с собой, я готов повиноваться вам беспрекословно ради того, чтобы покарать узурпатора и восстановить славную династию Сун!

Сюн обнял юношу и сказал:

— Ваш отец жив и здоров, недавно он был в Цзилане в свите наследника престола, а сейчас он в государстве Вэй.

Услышав это, Цян Бо несказанно обрадовался. Он передал своих воинов под начало Чжао Сюна — теперь в его армии было уже много тысяч воинов. Сюн назначил Цян Бо начальником передового отряда.

Армия Чжао Сюна подошла к Сичжоу. Вэй Цзида, правитель Сичжоу, выставил против нее три тысячи солдат и преградил ей путь. Тогда Сюн приказывает начальнику передового отряда:

— Покажите же, Цян Бо, на что вы способны!

Цян Бо вскочил на коня, поднял пику, выехал на поле боя и закричал:

— Я — Цян Бо, начальник передового отряда армии Чжао Сюна! Выходи, правитель Сичжоу, подставляй свою голову!

Вэй Цзида усмехнулся недобро, выехал ему навстречу и прокричал в ответ:

— Вот сейчас я срублю тебе голову, а потом схвачу самого Чжао Сюна и доставлю его в столицу на радость нашему императору!

Он пришпорил коня и понесся на Цян Бо. Цян Бо взял пику наперевес и приготовился к схватке. Более десяти раз сходились они, словно тигры, но ни один не одолел другого. Оба показывали чудеса ратного искусства, и хотя Цян Бо превосходил врага в этом искусстве, сил у него было меньше. Наблюдавший за схваткой Чжао Сюн не выдержал, выехал на поле боя, обнажил меч и закричал:

— Предатель Цзида! Ты — государственный преступник! И хоть ты в небо взвейся, все равно будешь гнить в земле!

Он хлестнул коня и помчался на правителя Сичжоу. Тот молча принял вызов. Начался бой. Сверкнул меч Чжао Сюна, и голова Вэй Цзида упала к ногам коня. Сюн поддел ее на пику и помчался на врагов, круша их направо и налево. Сын правителя, Вэй Юн, на глазах у которого погиб отец, вскричал:

— Берегись, Чжао Сюн! Я тебе этого не прощу! Он выхватил меч.

— Выходи на бой, мятежник Чжао Сюн! Я срублю тебе голову, и ты смоешь своей кровью кровь моего отца!

Сюн взглянул на него: он восьми чи роста, глаза у него что колокола, лицо черное. Он крикнул ему:

— Желторотый юнец, как смеешь ты вызывать на бой старшего по возрасту и званию? Тот же меч, что срубил голову твоего отца, снесет и твою, глупец!

Он подозвал Цян Бо и велел ему сразиться с мальчишкой. Цян Бо поднял пику, пришпорил коня и помчался на Вэй Юна. Двадцать раз сходились они — ни один не мог одолеть другого. Наконец сверкнул меч Вэй Юна, и упал конь Цян Бо. Но в тот же миг Цян Бо соскочил с коня, высоко подпрыгнул и срубил голову Вэй Юна, так что покатилась она по земле. Потом юный богатырь пересел на коня своего врага и вернулся в свой лагерь. Чжао Сюн пожал ему руку.

— Вы храбро дрались!

Солдаты правителя, видя смерть Вэй Цзида и его сына, бросились бежать. Сюн не стал преследовать их. Он приказал играть победный марш и двигаться дальше.

Вскоре армия Чжао Сюна подошла к горам Гуаньшань. У подножия гор ее уже поджидали императорские войска. Сюн приказывает начальникам передового и основного отрядов:

— Остановите армию. Ни шагу вперед без моего повеления!

Он стал внимательно изучать позиции врага. Из императорского лагеря выехал какой-то богатырь и закричал:

— Мятежник Чжао Сюн, выходи на бой!

И он стал гарцевать на виду у Чжао Сюна, похваляясь своей отвагой. Сюн нахмурил брови и прокричал ему в ответ:

— Эй ты, предатель! Я не стану пачкать свой меч твоею кровью. Сразись-ка с моим помощником — пусть он подцепит твою душонку на острие своего копья!

И он приказал Цян Бо принять с ним бой. Цян Бо вскочил в седло, поднял пику и поскакал на врага, крича:

— Подлый предатель! Нечестивец! Ты вызвал на бой старшего по возрасту, презрев установления Неба!

И начался бой — словно два дракона сцепились в смертельной схватке из-за жемчужины. Десять раз сходились они. Наконец просвистела в воздухе пика Цян Бо, и вражеский богатырь свалился под ноги своего коня. Цян Бо вернулся победителем. Сюн одобрительно похлопал его по плечу.

На следующий день из вражеского лагеря выехал новый богатырь и заорал во все горло:

— Мятежник Чжао Сюн! Выходи на бой! Вчера ты одолел слабейшего нашего собрата и возгордился этим непомерно. А сегодня, клянусь, я срублю тебе голову на радость нашему императору!

И он стал гарцевать перед лагерем Чжао Сюна, поджидая противника. Навстречу ему выехал Цян Бо и прокричал:

— Сколько же у вас там таких богатырей? Выходите все — померяемся силой!

Началась схватка. Встретились поистине достойные противники. Вот сверкнул меч Цян Бо, и шлем богатыря упал под ноги коня. Богатырь закрыл голову руками и позорно бежал с поля боя. На смену ему тут же выехал новый, он кричит:

— Мятежник Чжао Сюн! Небо ошиблось, сохранив тебе жизнь, — ведь ты государственный преступник! Выходи на бой, защищайся!

Богатырь пришпорил коня и помчался вперед — это был полководец Чжан Дэ. Цян Бо встретил его бесстрашно.

— Подлый предатель Чжан Дэ! Напрасно ты признался, кто ты. Или не страшишься ты кары небесной? Я убью тебя как собаку!

Они бросились друг на друга. Тридцать раз сходились они, и ни один не смог одолеть другого. Видя, что Цян Бо приходится туго, Сюн вскочил на коня и выехал на поле боя. Он приказал Цян Бо возвращаться в лагерь, а сам принял бой. В бою он применил тактику уловок: делал вид, что устремляется на запад, а сам нападал с востока, делал вид, что устремляется на север, а сам нападал с юга. Чжан Дэ не выдержал натиска и стал отступать. Преследуя его, Сюн ворвался в лагерь врага и стал крушить императорское войско мечом и давить конем — многие из ратников сложили головы в этом бою. Чжан Дэ перепугался насмерть, соскочил с коня и побежал. Сюн погнался за ним.

— Стой, предатель! Принимай бой!

Чжан Дэ собрал последние силы и метнулся к лесу. Неожиданно путь ему преградил неизвестно откуда выбежавший белый тигр. Чжан Дэ упал на колени, обратил взор к небу и взмолился:

— Спаси, милосердное Небо! Впереди — белый тигр, позади — враг. Как мне быть?

Он пал ниц перед Чжао Сюном и пролепетал:

— Кто сильнее, тот и прав — так повелось издавна. Пощадите меня. Укажите, куда мне идти, и я смиренно последую вашему приказу, буду в веках прославлять ваше имя!

Усмехнулся Чжао Сюн.

— Слова твои вызывают во мне жалость. Но когда я вспоминаю о гнусном предателе Ли Дубине и твоей службе у него, я не могу решиться оставить тебя в живых!

С одного маху срубил он голову Чжан Дэ, поддел ее на пику и вернулся в свой стан. Воины громко славили его победу.

Тем временем Ли Дубин ждал вестей от Чжан Дэ. Наконец прибыл долгожданный гонец и сообщил:

— Чжао Сюн захватил в округе Сичжоу семьдесят наших крепостей и вошел в горы Гуаньшань. Там вступил он в бой с нашими войсками, убил в поединке Чжан Дэ и теперь движется со своей армией к столице.

Ли Дубин созвал приближенных и со страхом оглядел их.

— Что же нам делать?

Вперед выходит полководец Чжоу Тянь.

— Чжан Дэ — никчемный вояка, он не смог одолеть Чжао Сюна. Не стану хвалиться, но обещаю доставить к вам мятежника живым и невредимым, если вы подарите мне императорский меч!

Ли Дубин подарил ему меч и назначил командующим передовым отрядом. Затем подозвал Левого помощника Первого министра Цуй Чжи и объявил, что жалует ему звание главнокомандующего императорской армией, дает под его начало тысячу богатырей и восемьсот тысяч ратников.

— Поезжай навстречу Чжао Сюну, да будь осторожен в бою. И возвращайся с победой!

Цуй Чжи поклонился низко, вышел из дворца и начал готовить войско к походу. Ли Дубин пришел проводить армию. Знамена, пики и мечи затмили солнце, гром барабанов и рев труб сотрясают небо и землю — несметное войско готово к бою!

Армия Чжао Сюна продвигалась к столице так быстро, словно на пути ее не было больше вражеского войска. Вскоре она достигла заставы Ушань. У подножия горы разбили лагерь. Сюда же подошло и войско Цуй Чжи. Чжао Сюн осмотрел позиции врага и приказал Цян Бо увести армию в лес. Из лагеря Цуй Чжи выехал какой-то богатырь и закричал громоподобным голосом:

— Мятежник Чжао Сюн, выходи на бой!

Чжао Сюн велел Цян Бо принять вызов. Тот вскочил на коня, поднял пику и поскакал навстречу врагу, крича:

— Принимаю твой вызов, подлый прихвостень Ли Дубина! Ты презрел волю Неба, осмелился встать на моем пути, и ты поплатишься за это своей жизнью!

Он пришпорил коня, и бой начался. Заклубилась в воздухе пыль, из-под копыт коней полетели песок и камни, соперников не стало видно. Более десяти раз сходились они, и ни один не мог одержать победу. Солнце уже склонялось к закату, когда Чжао Сюн ударил в гонг, дав Цян Бо знак отходить. Цян Бо вернулся в лагерь злой, неудовлетворенный и с нетерпением стал ждать рассвета. А в лагере Цуй Чжи кричали:

— И с такими вот неумелыми вояками Чжао Сюн мечтает разбить императорскую армию? Ха-ха-ха!

Цуй Чжи внимательно изучил позиции армии Чжао Сюна и приказал своим воинам:

— Приготовьте порох и селитру, проберитесь ночью, в третью стражу, в лагерь Чжао Сюна и взорвите его. Видимо, Чжао Сюн и слыхом не слыхивал о военной науке, иначе не разбил бы он свой лагерь в лесу. Опалите огнем деревья, а самого Чжао Сюна доставьте ко мне живым!

Вечером, в первую стражу, Чжао Сюн вызвал Цян Бо и сказал ему:

— Цуй Чжи непременно попытается сегодня в третью стражу поджечь наш лагерь, ведь он знает, что мы расположились в лесу. Но мы перехитрим его. Сей же час, не зажигая огней, переведи армию в другое место!

Цян Бо отдал нужные распоряжения, и воины заняли новые позиции. Он велел нескольким воинам остаться в лесу и до глубокой ночи шуметь там, чтобы враги думали, будто лагерь находится на прежнем месте.

Ночью солдаты Цуй Чжи прокрались в лес и устроили там засаду. Наступила третья стража. По сигналу, выстрелу из пушки, они подожгли лес — пламя взвилось до неба и охватило разом все вокруг. Цуй Чжи ликовал:

— От армии Чжао Сюна не останется и следа!

В этот миг Чжао Сюн вскочил на коня, выехал вперед и крикнул:

— Мертвый Чжао Сюн ожил!

Он пришпорил коня и помчался на воинов, что были в засаде, круша врагов направо и налево, — гора трупов осталась в лесу.

Цуй Чжи терпеливо ожидал возвращения лазутчиков. Услышав взрывы и увидев столбы огня, он радостно воскликнул:

— Теперь-то Чжао Сюн в моих руках!

Вскоре приполз единственный оставшийся в живых лазутчик. Он прошептал, теряя сознание:

— Произошло неслыханное: мертвый Чжао Сюн ожил и перебил весь наш отряд, а сам исчез бесследно!

Цуй Чжи и Чжоу Тянь переглянулись в замешательстве.

— Если даже дух Чжао Сюна способен убивать наших воинов, значит, он действительно богатырь. Но если он и вправду ожил, нам несдобровать. Император ждет от нас вести о победе — что ж, мы готовы обрадовать его!

Они составили донесение на высочайшее имя, в котором сообщали о разгроме мятежных войск, и стали дожидаться рассвета. Заалел восток, откуда-то донесся крик петуха. Неожиданно загрохотали барабаны, затрубили трубы, раздались выстрелы, сотряслись небо и земля. С востока к позициям императорских войск скакал всадник и кричал дерзко:

— Выходи на бой, Цуй Чжи! Сегодня я срублю твою голову!

Размахивая мечом, всадник приближался к лагерю. Цуй Чжи с ужасом смотрел на него. Опомнившись, он приказал накрепко запереть ворота лагеря и затаиться. Чжоу Тянь прошептал испуганно:

— А мы-то написали императору, будто поймали Чжао Сюна. Выходит, он жив. Выходит, мы обманули государя. Придется писать новое донесение!

Цуй Чжи сел писать Ли Дубину новое донесение. Тем временем Чжао Сюн гарцевал на коне перед воротами крепости и вызывал Цуй Чжи на бой:

— Выходи, предатель!

Он без устали осыпал командующего императорской армией бранью и угрозами, называл предателем и прихвостнем предателя. Цуй Чжи сказал Чжоу Тяню:

— У нас нет богатыря, способного противостоять Чжао Сюну. Придется сдаваться: хоть жизнь себе сохраним.

Чжоу Тянь с презрением взглянул на главнокомандующего, выхватил меч.

— Ты забыл, что у тебя под началом армия императора! Если ты предлагаешь такое, то ты действительно предатель!

— Я же не только за себя опасаюсь, — закричал Цуй Чжи. — Если армию разобьют, император и тебе этого не простит! Или ты об этом не подумал?

Чжоу Тянь разъярился еще пуще.

— Такие, как ты, не могут командовать армией!

Он схватил пику, выехал за крепостные ворота и закричал во все горло:

— Мятежник Чжао Сюн, выходи на бой! Вчера тебе повезло, и ты остался живой, сегодня ты подохнешь на исходе этого часа!

Чжао Сюн принял вызов, и бой начался. Десять раз сходились враги, наконец Чжоу Тянь не выдержал натиска Сюна, повернул коня и поскакал обратно в крепость. Сюн догнал его, поднял меч — и голова Чжоу Тяня упала к ногам коня. Сюн поддел ее на пику, подъехал к воротам крепости и закричал насмешливо:

— Много ли у вас там осталось богатырей? Выходите все на бой!

Голос его гремел, словно гром. Воины императорской армии дрожали от страха. Цуй Чжи понял, что положение безнадежно, что победы ему не видать. Он написал согласие о сдаче на милость победителя, сел на коня и выехал навстречу Чжао Сюну. Вручая ему бумагу, он утирал слезы и молил:

— Припадаю к вашим стопам и надеюсь на прощение. Прошу вашего милосердия и великодушия, прошу сохранить мне жизнь!

Но Чжао Сюн отказался простить его.

— Ты подлец и гнусный изменник, а твой хозяин, Ли Дубин, предатель. Смерть вам обоим!

Он поднял меч и одним ударом снес ему голову. Армия Цуй Чжи, оставшись без главнокомандующего, позорно бежала с поля боя.

Тем временем Ли Дубин получил первое донесение Цуй Чжи. Он вскрыл его и прочитал:

«Смиренно падаю ниц перед Вашим Величеством и почтительно докладываю. В такой-то день такой-то луны у восточной заставы горы Ушань мы атаковали позиции мятежников и одержали победу. Мятежник Чжао Сюн в наших руках!»

Ли Дубин созвал приближенных и торжественно объявил им:

— Радость наша безмерна. Главнокомандующий Цуй Чжи выполнил наш приказ: он одолел Чжао Сюна!

Он повелел устроить большой пир по случаю победы. Ликованию его приспешников не было предела.

Вскоре приносят ему новое донесение. Он вскрывает его и читает:

«Смиренно падаю ниц перед Вашим Величеством и почтительно докладываю. Великий грех совершил я, и нет мне прощения во веки веков — я обманул Вас, своего государя. Я писал, что одолел Чжао Сюна в бою под горой Ушань и добился победы. Но на следующий день убитый Чжао Сюн ожил, переменил позиции своих войск и разгромил мою армию. Сожалею, что вынужден огорчить Ваше Величество столь печальной вестью».

Ли Дубин пришел в ярость. Не успел он, однако, и рта раскрыть, как появился еще один гонец и объявил:

— Чжао Сюн казнил Цуй Чжи и Чжоу Тяня, его армия преследует остатки нашей отступающей армии. Если его не остановить, он скоро будет в столице!

Ли Дубин заметался в растерянности, срочно созвал приближенных и снова задал им вопрос:

— Что же делать?

И в этот миг за воротами дворца раздался шум. Вошел начальник дворцовой стражи.

— Явились три богатыря, требуют допустить их к вашему величеству.

Ли Дубин распорядился привести их и спросил у них:

— Кто вы такие и чего хотите? Богатыри поклонились низко и молвили:

— Мы из земли Дунхай. Наш дядюшка был правителем округи Тайшань, попал в руки мятежника Чжао Сюна и был им казнен. Мы любили дядюшку, как родного отца, и не можем простить Чжао Сюну его смерть. Нас три брата, зовут нас Старший, Средний и Младший. Не блещем мы особыми талантами, но уж Чжао Сюна одолеем. Дайте нам, ваше величество, большую армию, и мы поймаем мятежника Чжао Сюна, доставим его живым к вашему трону!

Ли Дубин воспрянул духом, отдал братьям под начало пятисоттысячную армию, вручил им мечи из императорского арсенала и назначил Старшего главнокомандующим, Среднего — его помощником, а Младшего — командующим передовым отрядом. Прощаясь, он сказал им:

— Приложите все силы, дабы спасти нашу империю от мятежника Чжао Сюна, а самого его взять живым в плен. И тогда я разделю меж вами все земли империи!

Собственной рукой наполнил он кубок и поднес Старшему, затем Среднему, затем Младшему. Братья опорожнили кубки, поклонились, поблагодарили за оказанную честь и покинули дворец. Собрав армию, они двинулись в путь и через несколько дней были уже у Цюйцзян, где и разбили лагерь. Вскоре начальник стражи докладывает им:

— В расположение армии проник лазутчик. Мы привели его к вам. Уверяет, что он даос и знает толк в искусстве боя.

Старший отправился к воротам крепости, уселся на возвышение и приказал привести даоса. Когда даос предстал перед ним, он сказал:

— Нас три брата, и нам нечего таить друг от друга. Говорите мне, что вас сюда привело. Помните: вы появились в нашем лагере без разрешения, и мы вправе считать вас вражеским лазутчиком!

Даос огорченно вздохнул.

— Все гораздо хуже, чем вы думаете. Небо породило вас, трех братьев, на великие дела, и только я один во всем мире знаю, на какие именно. А вы, не посоветовавшись со мной, появились здесь без моего разрешения и совершили большую ошибку. Немедленно уводите отсюда армию и сами уходите в горы!

Старший расхохотался.

— За нас вы не беспокойтесь. Нас трое, и у нас хватит ума поймать Чжао Сюна. Слушать же вашу болтовню у меня нет времени. Впрочем, можете остаться здесь, может, на что-нибудь и пригодитесь.

Не вняв предупреждению даоса, братья повели свои войска дальше и вскоре подошли к Сичану. Старший разбил лагерь в Сичане, Средний — в Хуаине, Младший — в Цзянцине. Одновременно подошла и армия Чжао Сюна — она расположилась лагерем в Дунчане. Даос осмотрел позиции Чжао Сюна и сказал братьям обеспокоенно:

— Взгляните, как расположились отряды Чжао Сюна! Похоже, его армию направляет мудрый даос, а ее главнокомандующий обладает большой смелостью и носит на поясе Небесный меч! Вряд ли удастся вам одолеть его!

Старший усмехнулся:

— Посмотрим, каков он в бою! — И он приказывает младшему брату: — Выстави-ка одного из своих богатырей на бой с Чжао Сюном!

По знаку Младшего богатырь Шэ Линьтай вскочил на коня, выехал за пределы лагеря и закричал во все горло:

— Мятежник Чжао Сюн, выходи на бой!

Сюн оседлал коня, взял копье, выехал навстречу богатырю и закричал ему в ответ:

— Эй ты, мужлан! Слабоват ты против меня! Ты еще безголосый цыпленок, беззубый щенок!

Началась схватка. Десять раз сходились они. Наконец просвистела в воздухе пика Чжао Сюна — и вонзилась в круп коня Линьтая. Богатырь повернул коня и поскакал прочь, испуганно оглядываясь. Чжао Сюн не стал преследовать его. Он вернулся в свой лагерь, где его встретили восхищенные воины.

Наблюдая за боем, Старший улыбался.

— Право же, Чжао Сюн неплохой боец!

А даос в ответ:

— Равного ему нет в Поднебесной. Вглядитесь в него: спереди он похож на дракона, взлетающего в небо, сзади — на звезду Император, в руках у него Небесный меч, конь под ним — словно дракон. Разве это обыкновенный богатырь? Не тратьте же сил понапрасну, не вступайте с ним в бой, ведите армию назад!

Старший отмахнулся от него. Даос рассердился.

— Больше я вам не советчик!

Он отправился к Среднему и сказал ему:

— Ваш старший брат не желает слушать моих советов — пусть же гибнет от руки Чжао Сюна. А вы будьте умнее, ведите армию обратно в столицу.

Средний выслушал даоса, но тоже не внял его совету. Даос отправился к Младшему.

— Ваши братья отказались следовать моим советам. Надеюсь, вы не совершите этой ошибки. А совет мой таков: уводите своих воинов в горы, иначе Чжао Сюн разгонит их!

Младший процедил сквозь зубы:

— Богатырь должен драться с врагом, а не прятаться от него. Иначе получится, как в поговорке: «Выкормил тигра — и ему же в лапы попал». Мы еще посмотрим, кто победит, а кто побежит!

И тогда даос понял, что его уговоры бесполезны.

— Поступайте, как знаете, — сказал он. — Но только меня вы больше не увидите. — Постоял, подумал и решительно направился к воротам лагеря Чжао Сюна.

Страж провел его к Чжао Сюну. Пригласив гостя сесть, Сюн посмотрел пристально ему в лицо и сказал:

— Сдается мне, что мы где-то встречались. Рад видеть вас у себя, рад буду почерпнуть из колодца вашей мудрости.

Даос улыбнулся.

— Вы необыкновенный человек, и потому я приоткрою вам одну тайну…

Он вынул из рукава письмо и, подавая Сюну, сказал:

— Сделайте так, как здесь написано, и доверьтесь мне, я ведь явился к вам из иного мира.

Сказал и повернулся к выходу. Сюн упрашивал его остаться, даже придержал за рукав, но даос сделал три шага и исчез бесследно. Поняв, что имел дело с посланником Неба, Чжао Сюн вознес благодарственную молитву, после чего вскрыл письмо и стал читать:

«В лагерь Старшего не входи. В лагере Среднего окропи меч кровью белого коня, произнеси заклинание против нечистой силы. К Младшему не приближайся с левой стороны».

Сюн читал, дивясь мудрости советов.

На следующий день он надел шлем и латы, оседлал коня, выехал за пределы лагеря и крикнул громовым голосом:

— Выходите на бой, подлые предатели!

Старший не принял вызова. Он приказал накрепко запереть ворота и не высовываться наружу. Сюн не дождался его и вернулся к себе. Он подозвал Цян Бо и сказал ему:

— Старший выжидает, будь осторожен!

На следующий день он вновь подъехал к воротам лагеря Старшего и вызвал его на бой. Но Старший по-прежнему не принимал вызова и держал ворота на запоре. Через десять дней Старший наконец решился. Он широко распахнул ворота лагеря, выставил перед ними знамя и заорал:

— Мятежник Чжао Сюн! Ты нарушил веление Неба и возмутил покой империи. Настал час держать ответ!

Сюн рассмотрел его внимательно: это был богатырь девяти чи ростом, в железных латах, с бородой в два ча{133}, глаза у него блестели, словно звезды. Сюн подозвал Цян Бо и, указав на Старшего, произнес:

— Попробуй сразиться с ним. Но только помни: если он начнет отступать, ни в коем случае не преследуй его!

Цян Бо вскочил на коня и помчался навстречу Старшему. Сорок раз сходились они, но ни один не мог одолеть другого. Старший начал пятиться, делая вид, что отступает под натиском Цян Бо. Приблизившись к воротам своего лагеря, он мгновенно скрылся за ними и дал знак воинам, сидевшим в засаде, приготовиться схватить Цян Бо. Однако Цян Бо, помня наставление Чжао Сюна, не стал гнаться за Старшим, а повернул коня и спокойно вернулся в свой лагерь, сказав Сюну:

— Я понял замысел Старшего — он хочет заманить нас в ловушку!

На следующий день Чжао Сюн вооружился копьем, выехал на поле боя и прокричал:

— Предатель Старший! Против меня тебе не устоять! Выходи на бой! Я срублю тебе голову, потом лишу жизни изменника Ли Дубина и восстановлю законность в империи Сун — таково данное мне Небом предначертание!

Не стерпел Старший, выехал из лагеря и набросился на Чжао Сюна. Казалось, будто два тигра сцепились в смертельной схватке. Заклубилась пыль, полетели камни из-под копыт коней. Десять раз сходились враги, но ни один не мог одолеть другого. Старший начал отступать. Чжао Сюн кричит ему:

— Куда бежишь, трус? Принимай бой!

Старший снова бросился на него, вновь закипела схватка. Блеск мечей затмил свет солнца, стучали копыта коней. Десять раз Старший делал вид, что отступает под натиском Чжао Сюна, и десять раз Сюн не поддавался на его хитрость. Отчаявшись заманить Сюна в ловушку, Старший вернулся в лагерь, созвал приближенных и спросил:

— Что же будем делать? Как нам одолеть Чжао Сюна?

Сюн тоже вернулся в свой лагерь, тоже созвал соратников и сказал:

— Старший — превосходный вояка. Пусть завтра на бой с ним выйдет Цян Бо и бьется до заката. А когда стемнеет, пусть проскочит в ворота его лагеря, Старший устремится за ним, и стражники набросятся на своего предводителя, приняв его за Цян Бо!

На следующий день, все обдумав, Чжао Сюн выехал из лагеря и стал поджидать Старшего. Вот он появился из ворот крепости и поскакал навстречу Сюну. Но Сюн вернулся в лагерь, распорядился крепко запереть ворота и никого из лагеря не выпускать. Наконец стало темнеть. Сюн дал знак Цян Бо — тот берет копье, садится на коня и выезжает навстречу Старшему.

— Эй, безмозглый Старший! Принимай бой! Сегодня я продырявлю тебя во славу Поднебесной!

И начался бой. Десять раз сходились они, но ни один не одолел другого. Опустились сумерки. Цян Бо стал медленно отступать, приближаясь к воротам вражеского лагеря, и, выбрав удачный момент, проскочил в ворота. Стражники, приняв его за Старшего, взяли его коня под уздцы, помогли ему спешиться, провели на возвышение для командующего. Разъяренный Старший бросился за ним в ворота, но стражники, подумав, что это Цян Бо, что было силы хлестнули его коня плеткой, конь взбрыкнул и сбросил Старшего на землю. Стражники окружили его, занесли над ним мечи. Старший заорал во все горло:

— Что вы делаете? Я ваш главнокомандующий!

Стражники зажгли факелы — перед ними и правда Старший. Перепуганные, они разбежались. Тем временем Цян Бо и подоспевший к нему Чжао Сюн уже орудовали мечами внутри вражеского лагеря и вскоре наткнулись на Старшего. Чжао Сюн возвысил голос:

— Предатель! Ты противился воле Неба, ты изрыгал непотребные слова — и вот попался в собственные сети. Если ты не трус, выходи снова на бой!

Скрипя зубами от ярости, Старший бросился на Сюна — и тут же испустил дух.

На следующий день Чжао Сюн приказал привести белого коня, заколол его и окропил кровью коня свой меч. Затем он поднял армию и повел ее к лагерю Среднего, отправив вперед гонца с известием о смерти Старшего. Средний выбежал из ворот лагеря с мечом в руке и закричал:

— Берегись, Чжао Сюн! Я поймаю тебя и отомщу за убийство брата!

И он бросился в бой. Сюн спокойно поджидал врага. Вот Средний поднял меч и обрушил его на голову Сюна — но Сюн подставил свой меч, окропленный кровью белого коня, и меч Среднего чуть не переломился. Тогда Средний изо всех сил метнул свой меч в Сюна. Но Сюн подставил свой меч — и оружие Среднего оказалось бессильным пробить эту защиту. Удрученный, Средний вернулся в лагерь и сказал окружившим его воинам:

— Здесь какое-то колдовство: мой меч ни разу не смог перешибить меч Чжао Сюна! Странно все это…

На следующий день Средний снова выехал на поле боя и вызвал Сюна на поединок. И снова его меч не смог одолеть меч Чжао Сюна. Сюн закричал ему:

— Эй, Средний! Твой старший брат погиб от моего меча — тебе тоже не уйти от него!

Бой продолжался. Средний дрался отчаянно. Десять раз сходились они, ни один не мог одержать победу. Чжао Сюн почувствовал, что силы его иссякают и надо действовать по-другому. Он повернул коня и приготовился вернуться в лагерь, но Средний преградил ему путь.

— Куда бежишь, подлый мятежник? Уж сегодня-то я срублю тебе голову и утешу душу старшего брата!

Он высоко поднял меч и обрушил его на голову Сюна. Сюн собрал все свои силы, отбил смертельный удар и в тот же миг произнес заклинание против нечистой силы. Средний зашатался в седле, меч его упал к ногам коня. Из последних сил Чжао Сюн поднял свой меч — и голова Среднего покатилась по земле. Все вокруг заволокло туманом, надвинулась кромешная тьма, в двух шагах ничего не видно. Сюн произнес еще одно заклинание — постепенно рассеялся туман, скрылась тьма, и он увидел, как громадное тело Среднего с воем унеслось ввысь… «Выходит, Средний был не человек, а злой дух!» — подумал Сюн.

Воины Среднего, видя гибель своего командующего, бросились бежать наутек. Сюн поддел голову Среднего на пику и поскакал к своим. Вскоре в его лагере загремел победный марш, послышались ликующие возгласы.

На следующий день Сюн привел свою армию к лагерю Младшего. Выехав в поле, он крикнул:

— В Цюйцзяне я зарубил Старшего, в Хуаине — Среднего. Подставляй шею, Младший, все равно тебе не спастись!

Младший схватил пику, выехал навстречу Сюну и заорал:

— Чжао Сюн, ты сегодня не уйдешь от меня живым! Я отплачу тебе за смерть братьев!

Он пришпорил коня — и бой начался. Сюн атаковал его все время справа, Младший же норовил повернуться к нему левой стороной. Восемьдесят раз сходились они — и ни один не мог одолеть другого, оба вернулись к своим воинам, так и не одержав победы. Младший был встревожен: «Неужели Чжао Сюн знает мою тайну?»

Сюн подозвал Цян Бо и сказал ему:

— Младший — крепкий боец, просто так его не одолеть. Завтра начни с ним бой ты. Но только не нападай на него слева — и тогда справишься с ним.

На следующий день Младший вооружился пикой, вскочил на коня и выехал на поле боя.

— Чжао Сюн! Клянусь, сегодня я продырявлю тебя, щенок!

Навстречу ему выехал Цян Бо.

— Эй, Младший! Души твоих братьев томятся в нашем лагере и просят: принесите нам голову младшенького! Очень мне жаль их. Хотел я оставить тебя в живых, да не могу им отказать!

Он пришпорил коня и понесся на Младшего, стараясь напасть справа. Младший отлично дрался левой рукой, удары же с правой стороны отражал с трудом… Силы его были уже на исходе. Тридцать раз сходились враги, но никак не удавалось Цян Бо нанести решающий удар. Чжао Сюн внимательно наблюдал за боем. Видя, что силы покидают Цян Бо, Сюн вскочил на коня и помчался на Младшего, норовя достать его мечом справа. В этот миг в воздухе просвистела пика Цян Бо и вонзилась в бок коня Младшего. Конь упал, а Младший взвился в воздух, продолжая орудовать пикой. Чжао Сюн поднял высоко меч и зацепил острием руку Младшего — тот выпустил пику и еще выше взмыл в воздух. Сюн вознесся ввысь вслед за ним и там, высоко в небе, ударил мечом. Сверкнула молния — и голова Младшего упала на землю. Сгустился туман, в небе появились две радуги. Чжао Сюн с удивлением рассматривал тело поверженного врага: оказалось, под левой рукой у Младшего — крыло!

Императорская армия, потеряв главнокомандующего и его братьев, позорно бежала. Чжао Сюн и Цян Бо с победой возвратились в свой лагерь. Зазвучали марши, послышались ликующие возгласы, воины славили непобедимых богатырей. И тотчас армия двинулась на столицу. На пути своем она не встречала уже никакого сопротивления.

Между тем Цай Дань, правитель заставы Сигуань, докладывает Ли Дубину:

— Чжао Сюн обезглавил трех братьев-богатырей и приближается к столице. Необходимо предпринять самые срочные меры к спасению трона!

Ли Дубин и его министры растерялись, не знают, что сказать. Узурпатор едва нашел в себе силы прошептать:

— Придумайте же что-нибудь!

Сложив ладони и поклонившись, министры проговорили обреченно:

— Три брата были нашими последними богатырями, и Чжао Сюн одолел их. В нашей империи нет больше ни богатырей, ни доблестных полководцев, теперь нам остается одно: сдаться на милость Чжао Сюна!

Неожиданно появился начальник дворцовой стражи с посланием на имя Ли Дубина. Тот вскрыл его и начал читать:

«Главнокомандующий народного воинства Чжао Сюн предупреждает изменника Ли Дубина. Небо избрало меня орудием своей мести и повелело лишить тебя жизни, восстановить поруганную тобой династию Сун и наделить счастьем многострадальный народ империи. Под моим началом восьмисоттысячная армия, и я шлю тебе вызов, предатель Ли Дубин: выходи на бой со мной! Если же ты трусишь, то сдавайся немедленно, дабы сохранить свою шкуру!»

Ли Дубин и его приближенные перепугались до смерти, голова у них пошла кругом. Вперед вышли сыновья Ли Дубина: Ли Гуань и его братья.

— Не отчаивайтесь, ваше величество. Советуем вам собрать остатки армии, возглавить ее лично и вести в решительный бой на мятежников. Помните: Чжао Сюну безразлична судьба империи, он заботится лишь о себе и своих женах. Покарайте мятежника — и народ наш вновь обретет благоденствие!

Приближенные молча одобрили этот совет, и Ли Дубин вынужден был принять его. Ночью помощник Первого министра Хуан Дэ собрал во дворце всех вельмож и сановников империи и сказал:

— Судьба наша висит на волоске, спасти ее может только чудо. Давайте же сотворим это чудо!

— Мы ничего не можем придумать, — покачали головами сановники и вельможи. — А что предлагаете вы?

— Согласны ли вы подчиниться мне беспрекословно?

— Мы готовы на все!

— У меня есть план. Если вы примете его, то спасете от гибели и себя, и своих родных, а главное — сохраните свои высокие посты. План вот какой. Пусть самые смелые из нас, человек шестьдесят, проникнут в императорские покои, схватят Ли Дубина и пятерых его сыновей. Когда в столицу придет Чжао Сюн со своей армией, мы выдадим ему императорскую семью, за это он сохранит нам жизнь и высокие должности. Ну, что вы на это скажете?

— Хорошо придумано, Хуан Дэ! Великолепно!

В ту же ночь шестьдесят смельчаков пробрались в покои Ли Дубина и в третью стражу схватили и повязали самого Ли Дубина и пятерых его сыновей, бросили в простую повозку и повезли к воротам столицы.

Население окружных селений на подступах к столице радостно встречало воинов Чжао Сюна. Узнав, что Ли Дубин и его сыновья исчезли из дворца, люди говорили:

— Ли Дубин — тиран, укравший власть императора. Он самозванец, и он правил не законом, а силой. Но недолго пришлось ему притеснять народ. Мудрое Небо отказалось помогать ему. Великий полководец Чжао Сюн освободил нас от власти тирана, и мы радуемся его победе. Слава главнокомандующему Чжао Сюну!

Восьмисоттысячная армия Сюна приближалась к столице. Мужчины и женщины, дети и старики высыпали на улицы и ликованием встречали воинов. Дойдя до берегов Янцзы, Сюн приказал лодочникам наводить переправу. Через несколько часов он был уже у ворот столицы. Ворота распахнулись — навстречу ему вышли сановники и вельможи и подкатили к нему повозку, в которой лежали связанные по рукам и ногам Ли Дубин и его сыновья. Низко поклонившись Сюну, вельможи говорят:

— Велика наша вина перед династией, и нет нам прощения. Но хотя мы и пособничали тирану, мы неизменно думали о горькой участи наследника престола династии Сун и горели желанием вызволить его из неволи. И когда дошла до нас радостная весть о приближении вашей армии к столице, мы, дабы искупить свою вину, повязали узурпатора и его сыновей и теперь передаем их в ваши руки. Для себя же мы просим лишь одного: сохраните нам наши презренные жизни!

Чжао Сюн взглянул на Ли Дубина, великий гнев вспыхнул в его груди, он вызвал стражу и приказал развязать пленному руки и поставить его на колени.

— Дубин! Подними голову и посмотри на меня. Я много думал о твоих злодеяниях, нет тебе прощения. Ты изгнал из столицы наследника престола и пытался отравить его — могу ли я простить тебе эту вину? Ты посеял в империи смуту, ты слал армии, чтобы убить меня, — и этого я не могу простить тебе! Кайся же чистосердечно, винись передо мной и перед всем народом!

Стражники подняли копья, затопали ногами и закричали: «Кайся!» — голоса их сотрясали небо и землю. Ли Дубин собрался с силами, поднял голову, заговорил:

— Мой предок был злодей — это за его грехи хотят казнить меня и моих сыновей. Мне нечего больше сказать, я ни в чем не виноват!

Чжао Сюн круто повернулся к стражникам и дал знак рубить предателям головы. Стражники окружили тирана и его сыновей, занесли над ними мечи. Ли Дубин закричал истошно:

— Я уже во всем покаялся, чего ты от меня еще хочешь, Чжао Сюн? Да, я присвоил государственную печать, выслал из столицы наследника и пытался отравить его. Но все это я делал по наущению своего предка! Это он во всем виноват! А я и в мыслях не имел чинить вред династии Сун! И вот меня казнят, а предок мой остается безнаказанным! Нет уж, карайте того, кто заслуживает кары!

Сюн резко прервал его:

— Гнусный предатель! Будь на то моя воля, я бы сию же минуту лишил тебя жизни. Но я не стану убивать тебя, пусть судьбу твою решит наследник сунского престола!

Он приказал стражникам бросить Ли Дубина и его сыновей в повозку и везти в столицу. Гнев душил его.

Армия Чжао Сюна вошла в столицу. Народ империи обрел долгожданный мир и покой. Выбрав благоприятный день, Чжао Сюн отбыл в государство Вэй, оставив верных своих людей во всех провинциях, округах и городах. Представ перед наследником престола, он отвесил четыре низких поклона и доложил о полной и окончательной победе над врагами династии. Наследник и правитель Вэй без устали восхваляли его подвиги. Затем Сюн проведал мать и, наконец, встретился с женами.

— Как вы жили здесь без меня?

Госпожа Чжан, Золотая Кувшинка и дочь правителя Вэй низко поклонились мужу — их лица сияли счастьем. А Сюн глядел на них и не мог наглядеться…

На следующий день он вновь предстал перед наследником.

— Столица ждет вас, все готово к отъезду.

Наследник ласково улыбнулся ему.

— Мы с императрицей можем ехать хоть сейчас!

Правитель государства Вэй тяжело вздохнул.

— Я охотно последовал бы за вами, ваше величество, но не могу: на границе с тангутами{134} неспокойно, я должен позаботиться о безопасности страны. Сожалею, что приходится расставаться с вами!

Он проводил наследника до границы империи и всю дорогу лил горькие слезы.

Бывший наследник престола, а ныне император династии Сун, подъезжал к столице империи. Торжественную процессию открывал Цян Бо с тремя тысячами всадников. За ними следовал паланкин императора, паланкины императрицы, госпожи Ван и госпожи Чжан, носилки матери Золотой Кувшинки. Замыкал процессию Чжао Сюн во главе восьмисоттысячной армии. Пышность этой процессии трудно сравнить с чем-либо!

Через несколько дней перед ними уже расстилались улицы столицы. Старики и дети, мужчины и женщины выбежали из домов, чтобы встретить императора великой Сун.

Прибыв во дворец, император повелел доставить к нему Ли Дубина и его сыновей. Он перечислил им все их преступления и повелел выставить преступников на всеобщее презрение у главных ворот столицы, обнародовать все их преступные деяния, после чего сделать Ли Дубина и его сыновей рабами.

В тот же день во дворце был устроен грандиозный пир, на котором император огласил указ о награждении преданных ему вассалов за деяния на благо империи. Чжао Сюна он жаловал титулом Правителя сифаней, его жену, госпожу Чжан, — титулом Супруги правителя, мать Чжао Сюна — званием Верной супруги, госпожу Вэй — званием Придворной супруги, Золотую Кувшинку — званием Второй супруги правителя. Дядю Чжао Сюна император назначил Правым помощником Первого министра, отца Цян Бо — Левым помощником, а самого Цян Бо — главнокомандующим императорской армией, членом императорской Академии. Остальных император повысил в должности, наградил подарками или поместьями в соответствии с заслугами — никто не был обойден его милостями. Он приказал также доставить во дворец приближенных Ли Дубина, предъявил им обвинение в государственной измене и сказал:

— Все вы предали династию, посягнули на жизнь и честь своего государя. Вы свершили не меньше преступлений, чем сам Ли Дубин, и вы заплатите за это своими головами!

И он приказал всех их четвертовать. Прощаясь с Чжао Сюном перед его отъездом в страну сифаней, император взял его за руку, прослезился:

— Ваша преданность династии никогда не забудется. Мы посылаем вас в государство сифаней не просто правителем, но нашим наместником, помните об этом!

Чжао Сюн опустился на колени.

— Велика вина моя перед вашим величеством и перед империей: я не должен был допустить, чтобы проходимцы вроде Ли Дубина посмели отправить в изгнание наследника престола. Все преданные вам вассалы стыдятся, что допустили такое. Благодарение Небу, вы вернулись на родину и восстановили поруганную династию — я счастлив за державу. Отныне и всегда я буду верно служить вашему величеству, никогда не ослушаюсь вашей воли!

Император помог ему подняться, обнял его.

— Вы уезжаете за тысячи ли от столицы, но мы всегда будем помнить вас. Приезжайте к нам хоть раз в году!

Чжао Сюн поклонился низко и в тот же день вместе со своей семьей отбыл в страну сифаней.

Император династии Сун вновь взошел на престол — и с того времени каждый год в стране рождался богатый урожай, в горах перевелись разбойники — упади на дорогу кошелек, никто не наклонится поднять. Поднебесная процветала, народ распевал песни, все были счастливы, как во времена Яо и Шуня. По всем городам и селам империи народ славил своего императора.

Имя преданного вассала династии, знаменитого Чжао Сюна, было увековечено на стене первого этажа Терема Единорога. Прибыв в страну сифаней, он стал отечески заботиться о народе, и счастливый народ отныне хранил верность государю и желал ему бесконечного процветания.

Перевод с корейского Г. Рачкова под редакцией М. Малышева.

Е. Кнорозова ИЗ «ЗАПИСЕЙ О НЕОБЫЧАЙНОМ» ФАМ ДИНЬ ХО И НГУЕН АНА

«Записи о необычайном» — само название произведения говорит о том, что в нем идет речь об удивительных событиях и необыкновенных людях. Действительно, в книге много историй о чудесах, и, даже если рассказы построены на реальных событиях и действуют в них реальные исторические личности, в повествование непременно вплетаются чудесные происшествия.

Сборник «Записи о необычайном» — сочинение двух авторов, из которых наиболее известен Фам Динь Хо, писавший под псевдонимом Тунг Ниен. Талантливый литератор, ученый-эрудит, автор многочисленных сочинений по истории, географии, правилам поведения и т. д., он был одним из образованнейших людей своего времени.

Фам Динь Хо родился в 1768 году в семье ученого-конфуцианца. Большую часть своей жизни он провел в уединении, отдавая все время изучению наук и литературному творчеству. Написанные им книги и ученость принесли Фам Динь Хо известность в стране. Поэтому король Минь-манг призвал пятидесятитрехлетнего писателя ко двору. Так началась его карьера чиновника. Однако несмотря на занимаемые высокие должности служба была не по душе Фам Динь Хо. Он дважды пытался выйти в отставку, но король вынуждал его вернуться ко двору. Умер Фам Динь Хо в 1839 году.

Его соавтор — Нгуен Ан (1770—1815), писавший под псевдонимом Кинь Фу, был другом Фам Динь Хо. Образованный ученый-конфуцианец, он некоторое время находился на государственной службе. Среди его литературных трудов, кроме «Записей о необычайном», известен и сборник стихов.

В предлагаемую ниже подборку вошли рассказы, основанные на народных преданиях. Они составляют большинство в сборнике. В рассказах обычно имеется точное указание на время и место действия. Сказочное событие часто привязывается к правлению определенного государя и происходит в реальном географическом пространстве. Это — традиционный прием средневековой вьетнамской литературы, который восходит к историографии. Фольклорный материал становится, таким образом, фактом литературного творчества. С историографией связаны и авторские концовки, оценивающие происходящее.

Публикуемые образцы рассказов Фам Динь Хо и Нгуен Ана познакомят русского читателя с необычайными событиями, которые остались в памяти народа, с героическими подвигами прошлого, с любопытными случаями из жизни знаменитых ученых, полководцев и королей. Все это создает яркое представление о мире средневекового вьетнамца, о его быте и мировосприятии.

Тунг Ниен

Течет через уезд Нам-дыонг река Зунг — самая большая в провинции Хоан. Она берет начало в провинции Чам, минует Дай-донг, Донг-люан, местечко Сам-ман, причал Фу-тхать и впадает в море. Случается, по реке ходят большие волны, а еще много в ней глубоких омутов, особенно возле Дай-донга и Донг-люана.

В деревнях, что густо усеяли берега реки, время от времени появлялись женщины и девушки, нарядом и речью похожие на горожанок, — они приходили на базар за покупками. Когда же довелось какому-то человеку последить за ними, оказалось, что женщины, дойдя до пристани, исчезают.

А однажды случилось так, что спустился один крестьянин к пристани в Донг-люане помыться. С реки веяло свежестью, и захотелось ему понежиться в прохладе среди камышей. Вдруг видит он: показались на песчаной отмели двое всадников, проскакали три круга и с набежавшей волной ушли под воду. Крестьянин затаил дыхание, сидит смотрит, что дальше будет. Тут поднялись из реки дворцы, поначалу величиной не больше книги, а потом в одно мгновение сделались они огромными, и стало видно, как в них снуют люди. Долго сидел крестьянин в камышах и дивился всем этим чудесам, но вдруг запершило у него в горле, не удержался он и кашлянул. Тотчас же дворец скрылся под водой, а на поверхность всплыли две большие рыбины с отрубленными головами, и вода окрасилась в алый цвет.

Еще рассказывают, будто как-то начальник уезда, сам он был родом из деревни Дай-донг, отправился на прогулку к причалу Зяй-ка, что в Хай-зыонге. Там повстречалась ему старуха торговка.

— Наверняка вы, господин, из деревни Дай-донг, — сказала она ему. — Уж очень ваш говор напоминает тамошний.

— Как это ты догадалась? — удивился чиновник. — Ведь моя родина так далеко отсюда!

Женщина усмехнулась:

— Бывало, я частенько прогуливалась по Дай-донгу, да вы об этом и ведать не ведали, только и всего.

Чиновник принялся расспрашивать ее, и тогда старуха рассказала:

— Я родом из этих мест и смолоду очень любила купаться. Вот и похитил меня однажды речной дух — хозяин восточных вод. Прожила я с ним в этих краях три года, а потом его назначили управлять омутом близ Дай-донга. Когда у меня выдавался свободный часок, я поднималась на поверхность и шла на деревенский рынок или же просто бродила по окрестностям. В тех местах я провела много дней. Да, кстати, как поживают семейство Тхиеу Ве и семья Ли Тянь? Надеюсь, они пребывают в благополучии. Помните, у Тхиеу Ве была дочь, которая утонула?

— Да, я что-то слышал об этом.

— Так вот, она вышла замуж за подданного моего супруга. В подводном царстве, особенно меж мелких стражников, принято выбирать себе подруг из земного мира, но бывает, и кое-кто повлиятельней поступает так же. В Дай-донге я прожила пять лет, пока не случилось одно происшествие. Как-то раз сплавляли по реке четыре дерева породы «сумах», которые очень приглянулись моему супругу. Недолго думая, он устроил бурю, и плоты потонули. Без вины погибшие моряки пожаловались на него Повелителю вод, моего господина признали виновным и изгнали на прежнее место. Здесь супруг и отпустил меня на волю. Я качалась на волнах, то погружаясь, то всплывая, и была как будто в полусне. Родственники вынесли меня на берег, и только через несколько дней я окончательно пришла в себя. Однако подводного царства мне никогда не забыть, оно и сейчас стоит у меня перед глазами.

Старухин рассказ был так правдив, что чиновник все ясно представил себе и старательно записал ее историю в семейной летописи.

В этом же уезде есть озеро Донг-лиет, оно лежит довольно далеко от реки, так что на лодках и плотах до него не добраться. Говорят, будто в этом озере обитает водяной дракон, когти которого обладают чудодейственной силой.

Вот что еще рассказывают. Некий человек, торговавший рыбным соусом в уезде Хынг-нгуен, что в провинции Хоан, собрался как-то в столицу. Отправившись в путь по реке Ни, он остановился у одного из причалов. Была летняя пора, вода в реке стояла высоко. Торговец, распродав весь товар, еще не успел поднять паруса, как к нему подошли три человека, по виду похожие на гонцов из дальних краев, и пригласили торговца в харчевню. Когда пирушка подходила к концу, один из новых знакомых достал письмо и с поклоном сказал:

— Я подданный водяного дракона из озера Донг-лиет. Мой повелитель отправился сражаться с хозяином горы Тан-виен{135}, но по дороге погиб, и теперь я прошу вас доставить это письмо к омуту Донг-люан.

Торговец согласился, снарядил лодку и отправился к югу. Лодка неслась как стрела, в одно мгновение проплывая тысячи зямов{136}, и вечером того же дня оказалась у Донг-люана. Вызывая подводных жителей, торговец постучал по борту, и вскоре ему ответили, а потом взяли письмо и попросили подождать. Долго ждал торговец, и не раз ему казалось, будто он слышит где-то вдалеке плач. Была уже поздняя ночь, когда из воды поднялись двое стражников со шкатулкой из-под бетеля. В ней оказалось двадцать лянгов{137} золота — щедрый дар водяного духа. Но торговец стал отказываться:

— Разве я посмею принять это золото? А если уж вы хотите меня отблагодарить, сделайте так, чтобы люди могли без опаски плавать на лодках в здешних местах, вот бы меня уважили!

С этими словами торговец отдал золото подводным стражникам, а себе на память оставил шкатулку. С тех пор целый человечий век плавали люди по рекам и озерам и никто не чинил им помех.

На границе двух округов — Хоан и Ай — высится гора. На ней, прямо у входа в пещеру, стоит кумирня, где некогда поклонялись тысяченожке. В давние времена каждый год приходилось людям приносить тысяченожке человеческую жертву. Жители деревни давно с этим смирились, только был между ними уговор, когда кому исполнять тяжкую повинность. Обычно обреченный нанимал за деньги бродягу, и тот соглашался погибнуть вместо него.

Жил в деревне один бедный парень. И вот дошла до него очередь, а денег, чтобы откупиться, нет. Что делать горемыке? Наступил срок жертвоприношения. Парень перед смертью чисто вымылся, но все же на всякий случай припрятал за пазухой острый нож. Пробила четвертая стража, и он решительным шагом вышел из дома.

Между тем деревенские жители, совершив положенный обряд, затворили вход в пещеру и разошлись. Юноша вытащил нож и встал наготове. Спустя одну стражу почуял он омерзительный запах, и тут же из глубины пещеры выползла огромная тысяченожка. Юноша вонзил в нее нож, и чудовище в мгновение ока испустило дух.

С тех пор перевелась здесь нечистая сила, а само место, подобно горе Фук-зык, привлекает людей своей красотой.

Как-то раз летом, в год Мау нго{139}, муж и жена из деревни Ким-нгыу, что в уезде Ван-зян, носили солому на поле, чтобы прикрыть батат. Время близилось к полудню. Вдруг из пагоды посреди пустоши показался великан с багровым, как плоды терновника, лицом.

Он схватил женщину и втащил ее в пагоду. Громко взывая о помощи, муж побежал в деревню. Там на окраине уже собралась толпа односельчан, и все вместе они бросились к кумирне. Ворвавшись внутрь, крестьяне увидели, что женщина вцепилась в левую колонну перед залом Будды и стоит, качаясь как пьяная. А рядом высится статуя Зя Лама с женским платком в правой руке. Едва появились в храме люди, дух-хранитель переменился в лице, крестьяне же, подивившись этому, тотчас опрокинули изваяние и разбили его вдребезги.

Господин Ву Зюе, получивший первое место на дворцовых экзаменах, вел свой род от земледельцев из деревни Чинь-са, что в уезде Шон-ви. В детстве, пока родители работали в поле, мальчик играл со своими сверстниками. Особенно ребятишкам нравилось лепить из глины слоненка: вместо ушей у него была бабочка, вместо хобота — пиявка. Слоненка ставили на четырех крабов, и он важно шествовал по земле.

Однажды в дом, где жил Ву Зюе, пришел человек и потребовал выплатить ему долг. Узнав, что родителей нет, он спросил у мальчика, куда они подевались.

— Отец отправился убивать, — сказал мальчик.

Человек удивился и принялся расспрашивать про матушку.

— А она оживляет убитых, — как ни в чем не бывало ответил малыш.

Гость изумился больше прежнего и стал допытываться, что бы это значило. Но Ву Зюе ни за что не соглашался объяснить свои слова даром.

— Ну что ж, если ты раскроешь загадку, я прощу вам долг, — сказал кредитор. Тогда мальчик попросил его приложить руку к куску размятой глины, чтобы скрепить их уговор печатью, а потом проговорил, смеясь:

— Мой отец вытаскивает из земли рисовую рассаду, а моя мать снова сажает ее.

Сметливость мальчика пришлась гостю по душе, и он ушел. Когда же он явился в другой раз, Ву Зюе первым делом протянул кредитору кусок глины с отпечатком его руки, и тот даже и не заикнулся о долге. Только посоветовал отцу отдать мальчика учиться, а деньги, что задолжали ему, употребить на покупку лампы и масла к ней.

В 21 году{140} под девизом правления Хонг-дык{141} Ву Зюе был признан лучшим на дворцовых экзаменах и стал чиновником, а позднее даже возглавил Двор цензоров.

Когда в Поднебесной{142} наступила смута, Ву Зюе решил последовать за королем Тиеу Тонгом{143} и бежал в Тхань-хоа. Однако войскам Мак Данг Зунга{144} удалось схватить его. Тогда Ву Зюе жестоко изругал узурпатора, а потом, забрав с собой все печати Двора цензоров, утопился в море близ Тхан-фу.

При новой династии, во время Чунг хынг{145}, попытались выплавить печати заново, но ничего из этого не получилось. Пришлось отрядить артель водолазов на поиски прежних. Водолазы сумели отыскать на дне Ву Зюе. Он был как живой, да и одежда его нисколько не пострадала. Все подивились этому — ведь со дня смерти прошло уже больше шестидесяти лет. Господина Ву Зюе достали из воды и похоронили в уезде Шон-ви.

В уезде Ты-лием, то ли в деревне Ха-хой, то ли Тхыонг-кат, рос в крестьянской семье мальчик лет пяти-шести. Частенько просил он отца отпустить его переночевать к дедушке с бабушкой в соседнюю деревню. Уходил мальчик вечером, а возвращался домой рано поутру. Шло время, родители к этому привыкли и ни о чем не тревожились. И только дядя мальчика заподозрил неладное. Однажды встретился он с бабушкой и попросил ее не разрешать мальчику ночевать у себя — пусть спит дома. Старуха удивилась:

— Внук уже давно не бывал у меня. Какие странности ты говоришь!

Тут смекнул дядюшка, в чем дело, но говорить ничего не стал.

Как только наступил вечер, он тайком отправился за мальчиком следом. А тот вышел за деревню и, подойдя к холмику, поросшему густой травой, позвал: «Матушка! Я здесь».

Дядя же притаился поблизости и видит: в зарослях кустарника прячется толпа ребятишек, а с ними женщина — груди у нее свешиваются чуть не до колен. Обняла она мальчика и дала пососать молока.

— Только вечером могу я приходить к тебе, матушка, а с утра уже должен опять возвращаться в деревню, не то, боюсь, прознают, где я бываю. Почему ты не возьмешь меня к себе насовсем? — стал просить женщину мальчик.

— Время еще не пришло, — ответила она, — придется подождать несколько лет. Только помни: если дома будут тебя уговаривать поесть мясо карпа или речной черепахи, ни за что не соглашайся. Ослушаешься меня, больше мы никогда не увидимся.

Потом они начали между собой шептаться, а о чем — не разберешь. Тогда дядюшка потихоньку вернулся домой и, едва рассвело, поспешил на базар. Там купил он карпов и речных черепах, принес домой, сварил и позвал племянника. Стал он его угощать, а мальчик ни в какую — и кусочка попробовать не хочет. Тогда дядюшка повалил его на землю и давай еду в рот запихивать, да так, что всего рыбой перепачкал.

Дождался дядя вечера и снова отправился вслед за племянником. А тот, как всегда, подошел к холмику, и вдруг дети, что резвились в зарослях, в страхе бросились от него врассыпную.

— Ах ты, негодник, мало того, что ослушался меня, еще и явиться сюда посмел! — набросилась на мальчика женщина и прогнала его прочь.

Тот постоял-постоял, заплакал и пошел домой. А дядюшка принялся громко браниться, и женщина с детьми тут же исчезли, будто их и не было. Тогда он для острастки раскидал в кустах кости карпа и черепахи и вернулся в деревню.

В ту же ночь явилась к нему мамаша-оборотень с детьми и стала просить, чтоб убрал он разбросанные кости, не то превратит она его в злого духа. Пришлось дядюшке повиноваться. Только наступило утро, убрал он все кости, а остатки карпа и черепахи выбросил в воду. С тех пор за мальчиком ничего худого не замечали.

Одно из самых красивых мест в столице — озеро Тэй, что лежит в округе Куанг-дык. Окутанное легкой дымкой, оно поистине кажется необъятным. Нет ничего удивительного, что возле него так любили прогуливаться короли династии Ли{146}.

И вот однажды на берегу озера государь{147} повстречал девушку, которая жала рис. Она ему приглянулась, и он пригласил ее в загородный дворец. Когда же девушка вернулась домой, у нее под сердцем уже было дитя. Вскоре появился на свет мальчик. Был он не похож на обыкновенных детей, и, когда ребенку исполнилось восемь лет, местный старейшина доложил о нем властям. Мальчика взяли во дворец и отвели ему место младшего королевского сына.

Шло время, и вдруг принц заболел оспой. С головы до пят покрылся он болячками величиной с кукурузное зерно, так что совсем не осталось на теле чистой кожи. Минуло целых три месяца, а мальчик не поправлялся. У лучших лекарей государства и у тех опустились руки, никто не мог его исцелить. Король, навещая сына, только горестно вздыхал. И вдруг однажды принц заговорил с государем:

— Я лишь на время был послан на землю, а теперь пришла пора собираться мне в обратный путь. Прошу вас, не печальтесь. Если ваше сердце хранит ко мне жалость, я осмелюсь высказать просьбу; на том месте, где я исчезну, прикажите построить храм.

Государь пообещал, а принц тотчас же велел опустить над постелью полог и отослал всех слуг.

Придворные, подождав одну стражу, приоткрыли полог и увидели за ним большого змея. Он сполз с постели и, быстро извиваясь, выскользнул из дворца. Добравшись до озера Линь Ланг, змей приподнял голову, огляделся вокруг и, нырнув в воду, исчез. Слуга, который поодаль шел за ним, вернулся во дворец и обо всем доложил государю. И тогда государь повелел на том самом месте, где скрылся змей, воздвигнуть храм, а его самого объявил божеством высшего ранга.

Два божества — этого храма и храма Бать ма{148} — стали почитаться духами — хранителями столицы. Каждый год в начале весны предназначенный на то чиновник приносил к храму фигурку глиняного буйвола и совершал церемонию встречи весны. Этот обычай блюли и все последующие династии.

Кинь Фу

Жил в уезде Шон-ви один крестьянин. Как-то раз шел он по лесу и сбился с пути. Совсем было приуныл бедняга. Вдруг навстречу ему идет старик. И вот диковина! — снял старик с себя верхнее платье, дал надеть крестьянину и велел идти следом. Крестьянин подивился, но сделал все, как было сказано. Скоро, однако, почуял он что-то неладное: тело у него чешется — мочи нет. Глянул крестьянин на себя — а он уж не человек, а тигр. Делать нечего, пришлось ему со зверьем в лесу жить. Одно спасение — тигры приняли его за своего и даже делились с ним добычей.

Раз случилось ему забрести в деревню. Подошел он к родному дому и видит: сидит его жена, плачет, слезами заливается. Пожалел ее крестьянин, захотел утешить, а сказать ни слова не может, только страшным рыком рычит. Перепугалась женщина и стала бить в гонг, чтоб отогнать зверя. У крестьянина душа в пятки ушла, бросился он наутек. Долго бежал, а потом, выбрав подходящее место, прилег отдохнуть. Вдруг откуда ни возьмись перед ним тот самый старик, что встретился ему когда-то в лесу.

— Пора и честь знать, отдавай назад мое платье, — сказал он и уселся крестьянину прямо на живот. Потом достал из ножен острый меч, сделал несколько надрезов и принялся сдирать звериную шкуру. Еле вытерпел бедный крестьянин, думал, настал его смертный час, а старик, окончив свое дело, исчез, как сквозь землю провалился. Тут-то крестьянин и заметил, что опять принял человеческий облик, только остались у него на спине волоски. Поспешил он к себе домой, а по нему уж поминки справлять собираются — ведь прошел целый год с того дня, как он исчез.

Да, странная это история: крестьянин, превратившийся в тигра, опять стал человеком, а старик снова принял звериное обличье. Поистине здесь не все сказано.

Высится на берегу озера гора Донг-лиет. На вершине ее зияет огромная впадина, и заполняется она в дождливую пору водой. Говорят, будто это след упавшей звезды. На этой горе есть и камень, расчерченный словно шахматная доска, а рядом с ним отпечаток огромной ступни, во много раз большей, чем ступня обыкновенного человека.

Как-то одна девушка ступила на этот след и зачала. Родилась у нее девочка, которая, едва появившись на белый свет, могла говорить, знала все о прошлом и будущем. Слухи об этом чуде дошли до королевского двора, девочку взяли в столицу и принялись расспрашивать о разных удивительных событиях, связанных с нечистой силой. Какой бы вопрос ей ни задали, на все находился у нее ответ, поистине это был необыкновенный ребенок.

Спустя некоторое время девочку отпустили домой, но, едва дожив до трех лет, она умерла. Решив, что это была небожительница, люди воздвигли у подножия горы в ее честь кумирню, которая стоит и по сей день.

Некий богач, родом из деревни Ньы-фыонг в уезде Ван-зянг, промышлял торговлей. Не раз, перевозя товары, выходил он в открытое море. И вот однажды поднялась сильная буря, лодка опрокинулась, а его самого долго носило по волнам, пока наконец не выбросило на какой-то остров. Жители его, одетые как простые землепашцы, были черны лицом и уродливы. Прожил торговец на этом острове несколько лет и, чтобы не умереть с голоду, батрачил то на одного, то на другого хозяина. Однажды подошел к нему какой-то из жителей острова и говорит:

— Если хочешь вернуться домой, следуй за мной.

С этими словами он дал торговцу конец каната, велел крепко ухватиться за него и закрыть глаза. Только торговец сделал, что было велено, как чует — летит он по небу, а со всех сторон раздаются оглушительные раскаты грома. Тут вдруг канат оборвался, и он упал на землю. Глянул — перед ним ворота его родной деревни. Поспешил торговец к себе домой, а никто из близких его не узнает — стал он сам на себя непохож. Дважды рассказал он односельчанам о своих странствиях, только тогда они ему поверили. Потомки этого торговца оказались чернокожими, и стали в народе говорить, будто это род господина Грома.

Министр Во Конг Чан был родом из деревни Дон-тхы, что в уезде Тхань-оай. В детстве он отличался беззаботным нравом и дерзким своеволием.

Возмужав, господин Чан решил поселиться в местечке Тхиет-унг уезда Донг-нган и заняться изучением наук. Между тем следует сказать, что на окраине деревни находилась кумирня почитаемого в округе духа и юноша позволял себе часто над ним подшучивать.

Как-то раз ночью молодой человек настолько углубился в книгу, что не заметил, как на пороге появилась девушка в белом платье и черных шароварах. Она тихонько подошла поближе и уселась подле стола, за которым занимался студент. Взглянув на нее, господин Чан подумал, что это одна из легкомысленных девиц, в шутку начертал два иероглифа, означающие «связать», и заключил девушку в объятия.

Внезапно свет померк у него в глазах, руки разжались. Опамятовался он и видит — гостья по-прежнему сидит рядом. Тут ему и пришло на ум, что она — оборотень. А девица не может сдвинуться с места, сидит и молчит. Наконец не выдержала она, принялась упрашивать господина Чана отпустить ее, но тот и слушать ничего не желает. Когда пропели петухи, девица жалобно взмолилась:

— Я же существо из другого мира, не невольте меня. Разве вы не слыхали, что приключилось с тем, кто поджег носорожий рог в Нючжу?{149}

Господин Чан смилостивился и пообещал отпустить девицу, если она скажет, что его ждет в будущем.

— Разгласить небесную тайну — тяжкое преступление, но так и быть, ничего от вас не утаю. Знайте же, вы преуспеете на литературных экзаменах не только у себя на родине, но и в Китае, тогда-то уж, надеюсь, и про меня не забудете, — сказала ему девица.

Выслушав предсказание, господин Чан взмахнул кистью и написал иероглиф, значащий «развязать». Девица тут же исчезла, будто ее и не было. Вскоре послышались удары грома и полил дождь.

На следующий день у людей только и разговоров было о том, что молнией разрушило кумирню возле деревенских ворот.

Прошло время, и в год Зян тхин{150} под девизом правления Бао-тхай{151} господин Чан, успешно сдав экзамены, получил высшую ученую степень. Был он первым и на литературных состязаниях.

Как-то раз, выполняя важное поручение, отправился он с посольством в Китай. Только прибыл на место, а тут как раз подошел срок литературных состязаний. Даже и на чужбине сумел господин Чан одержать победу. После этого, удостоверившись, что предсказание девицы-оборотня сбылось, он всякий раз за едой ставил для нее лишний прибор.

Служа при королевском дворе, господин Чан отличался честностью и непреклонностью, никогда не заискивал перед высшими сановниками. В один из годов под девизом правления Кань-хынг{152} ему была присвоена должность главы Двора цензоров. В это время на посту командующего военным округом находился люйен куан конг{153} по имени До Тхе Зяй. Он был давним сторонником тюа{154}, не оставлял его даже в изгнании.

Пользуясь любовью и доверием правителя, До Тхе Зяй взял власть в стране в свои руки. Видя это, господин Чан предлагал отрубить всесильному сановнику голову, и удостоился похвалы за свою прямоту. Когда он вышел в отставку, ему пожаловали почетную должность министра.

Дочь господина Чана была просватана за сына человека по имени То Тхе Хыу, жившего в деревне Бинь-данг. Только успели совершить церемонию обручения, как ее суженый умер. Следуя наставлениям отца, девушка поселилась в доме семьи То и стала носить траур. Она была еще молода, и мать покойного жениха, жалея невестку, уговаривала ее выйти замуж. Но девушка отвечала:

— Быть верной и целомудренной — вот к чему должна стремиться женщина. О чем еще может она помышлять?

Ей все-таки советовали подумать о себе, но она поклялась не выходить замуж и до старости прожила в семье жениха.

Перевод с вьетнамского Е. Кнорозовой.

В. Малявин АФОРИЗМЫ ХУН ЦЗЫЧЭНА ИЗ СБОРНИКА «ВКУС КОРНЕЙ»

Сборник афоризмов и размышлений, озаглавленный в русском переводе «Вкус корней», по праву можно назвать одним из наиболее гармоничных произведений средневековой китайской словесности. Афоризмы коротки, но у коротких слов долгая жизнь. Вчитываясь в эту небольшую книжку изречений, размышляя над тем, что остается в ней за словом, мы открываем идеалы и ценности, в которых заключен секрет жизненности классической культуры Китая.

Об авторе этого сборника сохранились крайне скудные сведения. Известно, что он жил на рубеже XVI—XVII вв., что его звали Хун Цзычэн или Хун Инмин и что он носил прозвище «Человек дао, возвратившийся к изначальному». Такое прозвище свидетельствует о том, что Хун Цзычэн был посвящен в учение даосов или, по крайней мере, симпатизировал ему. Некоторые отзывы современников Хун Цзычэна позволяют предположить, что автор «Вкуса корней» в молодости мечтал о карьере конфуцианского ученого и чиновника, но впоследствии отказался от честолюбивых замыслов и обратился к даосизму и буддизму. Разочарованность миром официозной учености, респектабельным издалека, но нестерпимо фальшивым и пошлым вблизи, ощущается во многих изречениях «Вкуса корней». Таким образом, в творчестве Хун Цзычэна отобразилась весьма распространенная среди литераторов старого Китая судьба: быть по образованию конфуцианцем, но по мировоззрению больше даосом и буддистом.

Сборник «Вкус корней» был создан, по-видимому, в самом начале XVII в. Первое его печатное издание появилось в 1624 г. Афоризмы Хун Цзычэна имели немалый успех, породили многочисленные подражания и впоследствии неоднократно переиздавались. Книга Хун Цзычэна приобрела широкую известность и в соседней Японии, где уже в нашем столетии она выдержала более десяти изданий. Название книги (буквально оно гласит: «Речи о корнях овощей») навеяно сентенцией ученого сунской эпохи (960—1279) Ван Синьминя: «Тот, кто разжевывает корни овощей, справится с любым делом».

В сборнике афоризмов Хун Цзычэна мы наблюдаем воочию, как органически уживались в творчестве литератора старого Китая традиционное и индивидуальное, личное и всеобщее. Простота и естественность его суждений не мешает им быть книжными и не лишает их возвышенной интонации. Их автор охотно цитирует чужие слова и ссылается на чужой опыт, он с одинаковой симпатией, и притом не совершая никаких усилий над собой, относится к наследию традиционных «трех учений» Китая — конфуцианству, даосизму и буддизму. Но он имеет возможность свободно черпать из традиционных источников только потому, что он способен быть самим собой. Для Хун Цзычэна — и в этом он является достойным представителем своего времени — высшей ценностью является сам человек, его неутолимая жажда истины, его способность самому судить себя. Каждое изречение Хун Цзычэна создано несомненно личностью, то есть человеком, умеющим критически оценить свой жизненный опыт и преобразить его в личную убежденность.

Это свойство человека оценивать и тем самым превосходить, перерастать самого себя, его способность, по слову Б. Шкловского, к «остранению» себя оказывается в книге Хун Цзычэна тем стержнем, который связывает воедино глубочайшие прозрения «трех учений» Китая и мудрость повседневной жизни. В афоризмах засвидетельствована диалогическая природа человеческого существования, в свете которой, как всегда бывает в диалоге, любая точка зрения предстает условной, ограниченной, но самой своей ограниченностью указывает на сокровенный образ полноты бытия. Слова, вовлеченные в поток этого безыскусного диалога, обретают неодолимую, как сама жизнь, силу воздействия. Своей глубокомысленной недосказанностью они заставляют нас ощутить границы нашего кругозора и по-новому взглянуть на мир. Вот почему, как говорится в первом же изречении Хун Цзычэна, для мудрого бесконечность жизни сжимается в одно мгновение и он постоянно «думает о том, каким он будет, когда перестанет быть тем, кем он есть сейчас». Вот почему, как сказано в последнем из публикуемых в данной подборке изречений, человек предстает одновременно и куклой на сцене жизни, и кукловодом, держащим в руках нити собственной судьбы.

В конечном счете афоризмы китайского литератора учат умению как бы заново открывать для себя то, что кажется знакомым, будничным, привычным. Они учат как говорили в Китае, «быть вместе, не будучи вместе», глубоко нравственному искусству человеческой со-общительности, умению ощутить свое несомненное сродство с миром. Но беседа, даже если она ведется с самим собой, требует доверия. Хун Цзычэн не ищет ни умного, ни возвышенного, ни даже назидательного. Он ищет только опыт «подлинности» (чжэнь) жизни. Открытость необозримой перспективе жизненного диалога, свершающегося каждое мгновение в сознании каждого из нас, определяет глубинную стилистическую целостность книги Хун Цзычэна. Внушаемое этим диалогом тонкое чувство соразмерности своего собственного бытия и бытия других начисто лишает китайские афоризмы претенциозности. Среди изречений Хун Цзычэна мы можем найти и ажурные максимы, и лирически аморфные афоризмы-фрагменты, но мы не встретим в них ни пустой игры слов, ни эгоцентрического самовыражения. Секрет их обаяния прост: это стремление быть до конца искренним перед самим собой и перед читателем. Китайский моралист видит смысл жизни в неустанной внутренней работе над собой, совершенно неприметной со стороны, но оказывающей неотразимое воздействие на мир. Он не требует от человека многого, но беспощадно требователен в одном: не изменять человеческому в человеке, не пытаться заслонить в себе доверительную открытость миру суетными мыслями, словами и делами.

Как бы мрачно ни оценивал Хун Цзычэн нравы окружающего его общества, его творчество проникнуто оптимизмом, проистекающим из веры в способность человека к бесконечному совершенствованию, самовосполнению, чем в действительности и является для него «подлинность жизни». Отсюда и нравственный максимализм Хун Цзычэна, его убежденность в том, что крупица «чистоты сердца» перевесит горы лжи и, наоборот, малейшая наша измена возвышенным идеалам перечеркнет все наши достижения. Эта черта миросозерцания Хун Цзычэна заметно отличает его от многих корифеев европейской афористики, которые полагали, что человек в его нынешнем «падшем» состоянии не в силах сбросить гнет эгоцентристского «я», и потому были склонны считать альтруистические поступки человека и даже простое соблюдение им правил вежливости только личиной, маскирующей его подлинное лицо. Немыслимо услышать от китайского автора что-нибудь подобное, например, признанию Ларошфуко, вполне обычному в устах европейского моралиста: «Мы легко забываем свою вину, если только она нам одним известна». Он скажет иначе: «Не обманывай в темноте, это пригодится тебе, когда ты будешь на виду».

Проповедуемая Хун Цзычэном честность, конечно, очень далека от привязанности к догматическим принципам. Будучи продолжением внутреннего диалога человека, раскрываясь лишь в виде фрагментов неуловимо-вездесущей истины, она предполагает умение быть разным в разное время и с разными людьми и, главное, оставаться самим собой. Искусство общения по Хун Цзычэну состоит в указании на ограниченность всего, что есть в человеческой жизни, в том числе добродетели и ума. Китайский моралист — и тут он мог бы найти общий язык с Ларошфуко — не устает внушать мысль о том, что общество записных праведников и всезнаек невыносимо, а промахи открывают дорогу к успеху и мудрости. Но абсолютная непохожесть мудрого на других людей есть не что иное, как его абсолютная способность никому не противопоставлять себя. Герой изречений Хун Цзычэна словно воплощает собой традиционный китайский идеал мудреца как зеркала, благодаря которому все люди опознают себя, становятся тем, чем они есть.

Чему же учит моралист Хун Цзычэн? Он учит тому, чему нельзя ни научить, ни научиться, и притом в двух смыслах: во-первых, потому, что он говорит о чем-то «вечно другом», всегда недостижимом, невозможном; во-вторых, потому, что он говорит о чем-то, имеющем чисто практическую ценность и сполна данном каждому, о здоровом и радостном чувствовании океана жизни — переменчивой и вечной, неизменно конкретной и вездесущей.

Изречения Хун Цзычэна, то вызывающе парадоксальные, то, напротив, совершенно непритязательные, учат, быть может, самой благородной работе ума: открывать беспредельное в ограниченном и глубину смысла там, где смысла, казалось бы, нет. Они напоминают о том, что вопрос подлинной со-общительности — это, в конце концов, вопрос того, сколько человек может в себя вместить. А он рано или поздно может вместить в себя все.

Хун Цзычэн ИЗБРАННЫЕ АФОРИЗМЫ

Для тех, кто хранит в себе правду, жизнь кажется неуловимым мгновением. Для тех, кто жаждет властвовать, — застывшей вечностью. Постигший истину человек внемлет тому, чего нигде не найти, и думает о том, каким он будет, когда перестанет быть тем, кто он есть сейчас. Он примет бег мгновения и отвергнет оцепенение вечности.

Помыслы благородного мужа — как голубизна небес и блеск солнца: не заметить их невозможно. Талант благородного мужа — как яшма в скале и жемчужина в морской пучине: разглядеть его непросто.

Власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается, а не имеет на себе грязи, — тот чист вдвойне. Многознайство и хитроумие, ловкость и расчетливость: кто не ведает их, тот воистину возвышен. Но тот, кто ими наделен, а не пользуется, — тот возвышен вдвойне.

В жизни часто приходится слышать неугодные нам речи и заниматься делами, которые доставляют нам неудовольствие. Но только так можно найти оселок, на котором оттачивается наша добродетель. А если слушать лишь то, что угодно слышать, и думать лишь о том, о чем приятно думать, то всю жизнь проживешь, как в дурмане.

Когда дует свирепый ветер и льет проливной дождь, зверью и птицам неуютно. Когда ярко светит солнце и веет теплый ветерок, деревья и травы дышат бодростью. Но надо понять: не бывает дня, чтобы в жизни природы не было согласия; не бывает дня, чтобы сердце человека не наполнялось радостью.

Ни в кислом, ни в соленом, ни в горьком, ни в сладком нет истинного вкуса. Истинный вкус неощутим. Ни выдающийся ум, ни удивительный талант — не есть достоинства благородного мужа. Истинные достоинства неприметны.

Небо и Земля вечно покоятся, а эфир меж ними не успокаивается ни на миг. Солнце и луна днем и ночью бегут друг за другом, а в бездне времен ничего не меняется. Поэтому благородному мужу в часы досуга подобает думать о том, что не терпит промедления, а в моменты, требующие поспешности, следует не торопиться.

Добротой часто можно причинить вред, поэтому, когда хочешь сделать добро, тщательно все обдумай. Из неудачи нередко можно извлечь полезный урок, поэтому промахи — лучшее подспорье делу.

Среди тех, кто питается отрубями, много людей чистых, как лед, и благородных, как яшма. Среди тех, кто носит платье, расшитое драконами, и ест из яшмовой посуды{155}, много таких, которые готовы рабски гнуть спину и угождать другим. Тот, кто хранит чистоту помыслов, должен уметь отказываться от сладкого куска.

Если поля перед нашим взором расстилаются широко, вид их не забудется. Если добро, которое мы оставляем после себя, распространится далеко, память о нем не оскудеет.

На узкой тропе придержи шаг и дай пройти путнику, идущему навстречу. За едой возьми себе третью часть, а остальное отдай ближнему. Вот секрет того, как всегда быть счастливым в этом мире.

Какими бы великими делами ты ни занимался, если ты прогнал суетные мысли, — значит, ты достиг совершенства. Как бы ни преуспел ты в учении, если ты освободился от власти вещей, — значит, ты познал, что такое мудрость.

Друзьям оставь втрое больше, чем себе. Для себя сохрани хотя бы крупицу первозданной чистоты сердца.

В получении наград не будь впереди других. В совершении добрых дел не будь позади других. Получая, не бери больше положенного тебе. В добрых делах не делай меньше доступного тебе.

В круговороте мирской жизни отступить на шаг не зазорно. Отступление — залог продвижения вперед. Позволить другому взять твою долю — вот счастье. Помощью другим держится подлинная помощь себе.

Если уметь в каждом деле прозревать нечто вовек неосуществимое, то и сам творец всего сущего не сможет покарать меня, и даже боги и духи ничего не посмеют отнять у меня. Если же полагать дело доведенным до совершенства и быть полностью собой довольным, тогда душа закоснеет, а вокруг все будет нагонять тоску.

В каждой семье есть истинный Будда. В сутолоке каждого дня есть истинный Путь. Когда люди могут, не кривя душой, жить в согласии и с радостью говорить друг другу приветливые слова, когда родители и дети любят друг друга и живут душа в душу, то это в тысячу раз выше «регулирования дыхания» и «созерцания сердца»{156}.

Не следует слишком горячо укорять других за их недостатки. Думай о том, чему хорошему эти люди могут научиться. Воспитывая других своими добрыми делами, не следует непременно проявлять чудеса добродетели. Делай лишь то, чему и другие могут последовать.

Навозные личинки утопают в нечистотах, но, превратившись в цикад, пьют росу под осенним ветром. Гнилушка не испускает света, но, превратившись в светляка{157}, горит под осенней луной. Нельзя не знать: чистое всегда выходит из грязи, светлое всякий раз рождается из тьмы.

Если, наевшись досыта, подумать о пище, то даже изысканнейшие яства не пробудят аппетита. Если, удовлетворив похоть, думать о любовных утехах, не возникнет охоты предаваться им. Оттого-то люди часто сожалеют о своих поступках после того, как они их совершили. Но стоит отрешиться от соблазна того, что мы предвосхищаем в своем воображении, как наши помыслы станут непоколебимыми, а наши поступки — безупречными.

Сидя в коляске вельможи, нельзя не мечтать о лесах на горных вершинах. Живя у лесного ручья, нельзя не думать о дворцовых покоях.

Не жаждай успеха в мире. Не впасть в заблуждение — это уже успех. Не ищи милости людей. Не заслужить их ненависти — это уже милость.

Лишь пожив внизу, узнаешь, как опасно карабкаться наверх. Лишь побывав в темноте, поймешь, как ослепителен свет. Лишь храня покой, узнаешь, как много сил тратят те, кто находится в движении. Лишь пестуя молчание, поймешь, как суетно многословие.

При встрече с низким человеком нетрудно быть резким, а трудно скрыть отвращение. При встрече с благородным мужем нетрудно быть почтительным, а трудно быть безупречно вежливым.

Тот, кто покоряется демонам, прежде пасует перед самим собой. Если обуздать себя, все демоны рассеются. Тот, кто увлечен соблазнами этого мира, прежде дает увлечь себя своим страстям. Когда страсти подвластны человеку, соблазны мира не тронут его сердце.

Обучение учеников подобно воспитанию девиц. Круг учеников следует отбирать с тем же тщанием, что и круг знакомств благонравных девиц. Один беспутный человек в нем подобен сорной траве среди ухоженных посевов; с такого поля уже никогда не соберешь отборное зерно.

Хлопотливый человек беспокоится и о себе, и о других, никогда не оставаясь безучастным. Человек равнодушный не заботится ни о себе, ни о других, будучи ко всему безразличен. Благородный муж умеет соблюдать меру. Он не слишком хлопотлив и не слишком безучастен.

Он богат, а я возвышен духом. У него высокий чин, а я следую долгу. Благородный муж никогда не позволит сильным мира сего возыметь над собой власть. Человеческое упорство одержит верх даже над Небом. Постоянство помыслов перевернет весь мир. Благородный муж не дрогнет и перед творцом всего сущего.

Если не стараться хотя бы немного возвыситься над собой, всю жизнь будешь чистить одежду в пыли и мыть ноги в грязи. Как же тут стать чистым? Если хотя бы немного не отстраниться от мира, то уподобишься мотыльку, летящему в огонь, и барану, бодающему ворота. Как же тут найти покой и счастье?

В учении главное хранить постоянство помыслов и идти прямо, никуда не сворачивая. Если, взращивая в себе добродетель, не отказываться от мыслей о заслугах и славе, никогда не достигнешь цели. Если, читая книги, думать о том, как лучше показать свою ученость, в душе не будет покоя.

Если заболит печень, испортится зрение. Если заболят почки, ослабнет слух{158}. Болезнь гнездится там, где она не видна, а проявляется в том, что всем заметно. Так и благородный муж, стремясь не иметь видимых прегрешений, прежде не совершает прегрешений там, где их никто не может увидеть.

О своих заслугах перед другими не нужно помнить. О своих проступках перед другими нельзя не помнить. О милости других к себе нельзя забывать. А об обидах, нанесенных вам, нельзя не забыть.

Когда, делая добро, не думаешь ни о себе, ни о других, горсть зерен одарит милостью в тысячу пудов хлеба. Когда, помогая другим, бахвалишься своей щедростью и требуешь от людей благодарности, сотня золотых не принесет пользы и на медяк.

Только когда сердце очищено от скверны, можно браться за чтение книг и изучение древности. Иначе, узнав про один добрый поступок, захочешь извлечь из него пользу для себя, а услыхав одно умное слово, захочешь оправдать им свои пороки. Учиться с такими мыслями в голове — все равно что дарить оружие врагу и посылать провиант разбойникам.

В учении не равняться на великих мудрецов — значит быть рабом грифеля и доски для письма. На государственной службе не любить народ — значит украсть платье и шапку чиновника. Вести ученые разговоры и не заботиться о соблюдении приличий — значит предаваться пустословию. Ведать важным делом и не думать об укреплении добродетели — значит пускать пыль в глаза.

В страдании сердцу часто открывается утешение. А когда вдруг покажется, что ты овладел истиной, тут же становится горько оттого, что не смог ее удержать.

В сердце каждого человека хранится одно истинное послание, но оно погребено под обрывками обветшалых книг. В сердце каждого человека звучит один истинный напев, но его заглушают распутные песенки и буйные крики. Тот, кто предан истине, должен отмести все внешнее, узреть воочию суть вещей. Только тогда он поймет, что в мире есть нечто подлинное.

Когда богатство, знатность и слава рождают добродетель, они подобны лесным цветам, пышно цветущим на поле. Когда они приобретаются заслугами, они подобны цветам, выращенным на клумбе. Когда их завоевывают властью, они подобны цветам в вазе, отрезанным от корня и обреченным на увядание.

Подлинное бескорыстие не выставляется напоказ. Тот, кто хочет прослыть бескорыстным, делает это из жадности. Великое мастерство кажется безыскусным. Тот, кто щеголяет своим искусством, выказывает свое неумение.

Когда на сердце светло, в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, при свете солнца плодятся демоны.

Люди считают, что обладать славой и высоким положением радостно, а не знают, что истинная радость — отсутствие славы и высокого положения. Люди считают, что терпеть холод и голод прискорбно, а не знают, что скорбеть, не страдая от голода и холода, тяжелее всего.

Когда, содеяв зло, человек боится, что о том узнают люди, он еще может найти дорогу к добру. Когда, сделав добро, человек старается, чтобы о том узнали люди, он порождает зло.

Счастья никакими ухищрениями не добьешься. Учись находить в жизни радость — вот лучший способ привлечь счастье. Беды никакими стараниями не избегнешь. Гони от себя злобу — вот лучший способ держаться вдали от беды.

Если из десяти слов девять правдивы, это еще не достижение. Достаточно одному слову не быть правдивым, и оно соберет вокруг себя тучу лжи. Если из десяти замыслов девять удались, это еще не успех. Достаточно одному замыслу остаться неосуществленным, как вокруг вырастет лес упреков. Поэтому благородный муж ценит молчание и отвергает суетность. Он ценит безыскусность и отвергает хитроумие.

Там, где грязь, кишит жизнь. Где чиста вода, не бывает рыбы. Благородный муж не должен чураться мирской грязи и слепо подражать образцам непорочного поведения.

Необъезженную лошадь можно приучить к упряжке. Металлу, плавящемуся в тигле, можно придать нужную форму. Только из скучающего бездельника до конца жизни ничего не выйдет. Байша{159} говорил: «Иметь много болезней незазорно. Если за всю жизнь ничем не переболел — это беда». Вот поистине мудрое суждение.

Если у человека появится хотя бы одна корыстная мысль, его твердость обернется малодушием, его знание — невежеством, милосердие — жестокостью, а чистота — порочностью. Вся жизнь его будет загублена. Вот почему древние считали бескорыстие величайшим достоянием. Тот, кто обладает им, вознесется над целым миром.

Лучше оберегать уже достигнутое, чем мечтать о еще не свершенном. Лучше предотвратить будущую ошибку, чем сожалеть о прошлом прегрешении.

Поведение должно быть возвышенным, но не выглядеть странным; мысли должны быть утонченными, но не мелочными; характер должен быть уравновешенным, но не безвольным; манеры изысканными, но не жеманными.

Целомудренный человек всем приятен. Гуманный человек мудро уладит спор. Разумный человек не станет докучать своим любопытством. Честный человек не возгордится. Такие люди подобны меду, который не приторен, и соли, которая в меру положена. Вот это и есть высшая добродетель.

В бедном доме чисто метут. Женщина, познавшая нужду, тщательно укладывает волосы. Где красота порождена не роскошью, прекрасно само целомудрие духа. Добродетельный муж, даже живя в нищете и забвении, не придет в отчаяние и не изменит своим идеалам.

Будь сосредоточен в час досуга, это пригодится тебе, когда ты будешь спешить. Не расслабляйся в час покоя, это пригодится тебе, когда ты будешь действовать. Не обманывай в темноте, это пригодится тебе, когда ты будешь на виду.

Покой среди покоя — не истинный покой. Лишь когда обретешь покой в движении, постигнешь свою природу. Веселье среди веселья — не истинная радость. Лишь когда постигнешь радость в печали, поймешь, чем живет сердце.

Если Небо обделит меня счастьем, я восполню это величием своей добродетели. Если Небо заставит меня до изнеможения трудиться, я противопоставлю этому возвышенность своего сердца. Если Небо не даст мне удачи, я пробьюсь к ней, идя своим путем. Что может Небо поделать со мной?

Благонравный человек не мечтает о лучшей доле. И Небо в благодарность за бескорыстие одаривает его счастьем. Низкий человек старается избежать беды. И Небо в отместку за его суетность лишает его разума. Нельзя не видеть: воля Небес всего мудрее. Что может против нее человеческое разумение?

Певичка из веселого дома на склоне лет обращается к добродетели. И то, что она целый век распутничала, тому не помеха. Женщина из хорошей семьи, поседев, забывает о приличиях. И то, что она всю жизнь жила в строгости, оказывается напрасным. В народе говорят: «Суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни». Вот поистине замечательные слова.

Когда простолюдин пестует добродетель и оказывает благодеяния, он — министр, не имеющий титула. Когда вельможа пользуется властью в корыстных целях и торгует милостями, он в конце концов становится нищим, наделенным высоким рангом.

Добродетель предков — это то, что я получил от них в наследство. Надо помнить о том, как трудно было ее накопить. Благополучие потомков — это то, что зачинается мной. Надо помнить о том, как легко его растерять.

Благородный муж, который неискренне делает добро, не отличается от низкого человека, который творит зло. Благородный муж, который изменил своим принципам, хуже низкого человека, который решил измениться к лучшему.

Когда кто-нибудь из домашних совершает проступок, не нужно бранить его, но не следует и делать вид, будто ничего не произошло. Если об этом проступке неудобно говорить напрямик, скажите намеком, приведя подходящий к случаю пример. Если вас не поймут сразу, повторяйте свои наставления день за днем, и они возымеют действие подобно тому, как весенний ветер разгоняет холод и теплый воздух топит лед. Вот так нужно вести себя в семейной жизни.

Непорочный муж отвергает излишества. Человек благовоспитанный не дает волю страстям. Благородный муж, следуя этим правилам, не может ни в малейшей мере пренебрегать своим долгом и не может чересчур выказывать свою непреклонность.

Когда жизнь складывается наперекор нашим желаниям, мир вокруг нас подобен лечебным иглам и целебным снадобьям. Он незаметно исцеляет нас. Когда мы не встречаем сопротивления, мир вокруг нас подобен наточенным топорам и острым пикам. Он исподволь ранит и убивает.

Когда литературное произведение совершенно, оно красиво и без прикрас. Когда человек совершенен, его величие не бросается в глаза.

Яства, приятные на вкус, — отрава, от которой портится желудок и размягчаются кости. Откажись от них, и избегнешь несчастья. Пустые развлечения вредны для здоровья и губительны для добродетели. Покончи с ними, и тебе не о чем будет сожалеть.

Небо и Земля пребудут вечно, а мое тело второй раз не родится. Человеческий век не превышает сотни лет, а мой день промелькнет в мгновение ока. Те, кому посчастливилось жить в этом мире, не могут не знать радости обладания жизнью и не ведать печали ее быстротечности.

Лучше заботиться об общем благе, чем добиваться милостей для одного себя. Лучше хранить верность старым друзьям, чем заводить новые знакомства. Лучше втайне творить добро, чем стремиться прославить свое имя. Лучше ничем не выделяться, чем прослыть высоконравственным мужем.

Болезни старости зарождаются в молодые годы. Пороки закатной поры жизни закладываются в пору расцвета сил. Поэтому благородный муж особенно осмотрителен в те времена, когда у него всего в достатке.

Справедливому мнению нельзя идти наперекор. Раз воспротивившись ему, опозоришься на всю жизнь. Не следует служить корыстным интересам власть имущих. Раз послужив им, до конца жизни покроешь себя грязью.

Лучше упорствовать в своих заблуждениях и заслужить неприязнь людей, чем изменить своим идеалам и завоевать людское восхищение. Лучше, не сделав зла, быть осужденным людьми, чем, не сделав добра, удостоиться их похвалы.

Если родственники сделают что-то неугодное вам, нужно смириться с этим, не следует выказывать свое недовольство. Если друзья поступят с вами нехорошо, нужно строго судить их, не следует относиться к этому беспечно.

Тот, кто и в мелочах не допустит небрежности, кто не станет обманывать и в темноте, кто не падает духом даже в безнадежном положении, тот и есть настоящий герой.

За тысячу золотых трудно купить даже минутную радость. За одно угощение можно снискать благодарность на всю жизнь. Когда любовь выставляют напоказ, она порождает в ответ ненависть. Когда любовь не выказывают, на душе легко.

Изумляться редкостному, восхищаться необычайным — это не от большого ума. Изнурять себя благочестием, стараться превзойти всех в добродетели — это не от хорошего воспитания.

Если ты пользуешься доверием, не обманывай даже злодея. Если ты наделен силой, не кичись своим превосходством. Если у тебя есть достоинства, не обнажай недостатков других. Если у тебя нет способностей, не завидуй умению других.

С человеком скрытным и молчаливым нельзя быть откровенным. С человеком злым и самовлюбленным нужно держать язык за зубами.

Расцвет и изобилие предвещают увядание и скудость. В умирании заложены семена жизни. Поэтому благородный муж, наслаждаясь счастьем, должен готовить себя к заботам и лишениям, а переживая невзгоды, — воспитывать в себе неистощимое терпение и готовиться к победе.

Невзгоды и тяготы — это горнило, в котором закаливается великий человек. У того, кто прошел через него, душа с телом живут в согласии. У того, кто не закалился в нем, душа и тело друг другу помеха.

Нельзя в угоду всеобщему заблуждению отрекаться от собственной правды. Нельзя, полагаясь на личное мнение, опровергать слова других. Нельзя ради собственной выгоды наносить урон общему благу. Нельзя, ссылаясь на общее мнение, искать пользу для самого себя.

Даже если у человека хорошая репутация, не следует хвалить его, пока судьба не сведет тебя с ним. Ведь он может оказаться негодяем, скрывающим свое истинное лицо. И о человеке с дурной репутацией не отзывайся плохо, пока судьба окончательно не разлучит тебя с ним. Может статься, ты возведешь на него напраслину.

Благородство, подобное сверкающему небосводу и яркому солнцу, взращивается в темном углу дома. Могущество, способное привести в движение небо и землю, доступно лишь тому, кто живет так, словно вечно стоит над бездной и ступает по тонкому льду.

Когда любовь отца, почтительность сыновей и взаимное уважение братьев достигают совершенства, они воспринимаются как нечто естественное, и о них никто даже не задумывается. Когда человек, сделавший добро, бескорыстен, а тот, кто воспользовался его милостью, искренне благодарен ему, они подобны двум незнакомцам, которые пришли друг другу на помощь и забыли об этом.

Вину за чужие промахи нужно брать на себя наравне с другими, но не следует претендовать на равные с ними заслуги. Когда у людей заслуги равны, между ними вспыхивает вражда. Разделяй с другими их тяготы, но не присоединяйся к их радостям. Тот, кто стремится вкусить чужую радость, возбуждает к себе ненависть.

Того, кто требователен к себе, всякое дело излечивает как целебное снадобье. Того, кто ищет недостатки в других, всякая мысль ранит как острие копья. Первый открывает всем путь к добру. Второй увлекает всех в пучину зла. Они далеки друг от друга, как облака в небе и грязь на земле.

Если у человека нет ни одной искренней мысли, он подобен нищему, который отовсюду уходит с пустыми руками. Если у человека нет ни одного подлинного увлечения, он подобен деревянному идолу, который стоит там, где его поставили.

Если воду не мутить, она сама по себе отстоится. Если зеркало не пачкать, оно само по себе будет отражать свет. Человеческое сердце нельзя своей волей сделать чистым. Устраните то, что его загрязняет, и его чистота сама по себе проступит. Радость не нужно искать вовне себя. Устраните то, что доставляет вам беспокойство, и радость сама воцарится в вашей душе.

Уходи со службы в расцвете сил. Живя на покое, не ставь себя выше других. Стремясь к добродетели, будь добродетелен даже в мелочах. Оказывая милость, оказывай ее тому, кто не сможет тебя отблагодарить.

Лучше быть другом старца, живущего в горах, чем приятелем рыночного торговца. Лучше проводить дни в тростниковой хижине, чем быть вхожим в дом с красными воротами{160}. Лучше внимать песням дровосеков и пастухов, чем досужим разговорам. Лучше вспоминать о великих словах и славных делах древних, чем сокрушаться об испорченности современных нравов.

Когда-то один человек сказал: «Есть люди, которые просят по домам подаяние, не замечая неисчислимых богатств в собственном доме»{161}. Говорят и так: «Внезапно разбогатевший бедняк бахвалится своим богатством». Первое изречение свидетельствует о неспособности увидеть то, чем обладаешь, второе — об ослепленности тем, чем владеешь. И того и другого следует остерегаться.

Великодушные мысли подобны благотворному весеннему ветру: когда он веет, все в природе оживает. Злобные мысли подобны морозному инею; когда он выпадает, все живое погибает.

Не ищи в добре, которое ты творишь, пользы. Пусть оно будет как тыква, скрытая листвой от посторонних взоров. Не ищи в зле, причиненном тебе другими, вреда. Пусть оно будет как снег в весеннюю пору, незаметно тающий во дворе.

Когда встречают старого друга, чувства проявляются особенно зримо. Когда делают что-нибудь скрытно, намерения становятся особенно явными. Когда ведут беседу с благородным мужем, правила вежливости соблюдаются особенно строго.

Ошибки других нужно прощать, а собственные прощать нельзя. Собственные лишения можно стерпеть, но вид чужих лишений нестерпим.

Уметь преодолеть все обыденное — вот в чем величие. Но нарочитое стремление к величию делает человека не великим, а вздорным. Не быть запачканным грязью — вот в чем чистота. Но тот, кто добивается чистоты, отворачиваясь от мира, станет не чистым, а суетным.

«Когда ем, всякий раз оставляю еду для мышей. Из жалости к мотылькам не жгу ночами лучину»{162}. Такие мысли древних поддерживают в нас жизнь. Без них мы будем тем, что зовется «телом из дерева и земли», только и всего.

Когда судишь о чужих делах, думай прежде всего о пользе и вреде. Когда решаешь собственные, прежде всего отбрось мысли о пользе и вреде.

Встретив лжеца, попробуй тронуть его сердце искренностью. Встретив злого человека, попробуй смягчить его добротой. Встретив скрягу, попробуй исправить его бескорыстием.

Одна добрая мысль водворит согласие в целом мире. Одна крупица чистоты сердца будет благоухать сотню веков.

Находясь на службе, помни две истины: «Только беспристрастность излучает свет мудрости. Только бескорыстие рождает авторитет». Вернувшись в свой дом, помни две истины: «Только радушие приносит покой. Только от бережливости проистекает достаток».

Живя в богатстве и почете, помни о тяготах бедных и униженных. Будучи молодым и сильным, помни о горестях старых и дряхлых.

Не враждуй с низким человеком. Он имеет врагов лишь среди себе подобных. Не угождай благородному мужу. Он не оказывает милостей из корысти.

Самодурство излечить легче, чем пристрастие к резонерству. Преграды в делах устранить проще, чем отгороженность от истины.

Лучше услышать от низких людей брань, чем похвалу. Лучше заслужить от благородного мужа упрек, чем увидеть его безразличие.

Человек корыстный далек от правды. Вред от него очевиден и поверхностен. Человек тщеславный прикрывается правдой. Вред от него неприметен и глубок.

Злопыхатели и клеветники — словно облачко, набежавшее на солнце: надолго затмить свет добродетели не могут. Льстецы и подхалимы — словно дуновение легкого ветерка: не замечаешь их исчезновения.

В лучах закатного солнца небосклон горит особенно ярко. На исходе года мандариновое дерево благоухает особенно сильно. В конце жизненного пути, на склоне лет дух благородного мужа во сто крат прекраснее.

Бережливость — великая добродетель. Но если не знать в ней меры, она превратится в обыкновенную скаредность и станет пороком. Уступчивость — превосходная черта характера. Но если на знать в ней меры, она превратится в угодничество и сделает человека подхалимом.

Не злись на то, что противоречит твоим намерениям. Не радуйся тому, что тешит твою душу. Не старайся оградить себя от беспокойства. Не сдавайся при первой неудаче.

Человек суетный хочет жить весело и оттого попадает в беду. Постигший истину не ищет радости, но в конце концов обретает ее в тяготах.

Тот, кто живет в полном достатке, подобен наполненной до краев чаше: вода из нее вот-вот прольется. Такому страшна и лишняя капля. Тот, кто погряз в суете, подобен сгнившему дереву, которое вот-вот рухнет. Такому опасен и малейший толчок.

Честный человек душой возвышен, поэтому его счастье глубоко и неизбывно. На всех делах его лежит печать свободы. Подлый человек душой низок, и поэтому радость его мелка и скоротечна. Все содеянное им выдает ущемленность.

С подчиненным не будь резок, иначе он не захочет служить у тебя. С друзьями не будь развязен, иначе в друзьях у тебя окажутся одни ничтожества.

Подлинно благочестивые люди умеют ладить с другими и не позволяют вспыхнуть вражде. Люди почитаемые умеют создать впечатление, что их добродетели принадлежат всем, и не позволят зависти завладеть чьим-то сердцем.

Великий человек на службе не должен быть бесцеремонен и давать повод для легкомысленных поступков. Выйдя в отставку и вернувшись на родину, он не должен быть слишком церемонен. Ему следует проявлять радушие и не чураться старых друзей.

Если тебя преследуют неудачи, подумай о тех, кто неудачливей тебя, и твои обиды рассеются. Если в твое сердце закралась нерадивость, подумай о тех, кто преуспел более тебя, и ты воспрянешь духом.

Не давай обещаний сгоряча. Не сердись во хмелю. Не строй планы в радостном возбуждении. Не думай о предстоящих делах уставшим.

Когда судишь других, ищи в их проступке отсутствие вины. Тогда в людях будет согласие. Когда судишь себя, ищи вину там, где ее не видно. Тогда твои добродетели еще более упрочатся.

Уста — врата ума. Если держать их открытыми, ум ускользнет наружу. Воображение — ноги ума. Если его не обуздать, оно заведет ум на ложный путь.

Благородный муж, попав в беду, не горюет, а оказавшись на пирушке, не сторонится веселья. Он не робеет перед сильными мира сего и сострадает убогим и сирым.

Рыбная ловля — беспечное занятие. Но в руках вы держите орудие, способное лишить жизни. Игра в шахматы — безобидное развлечение. Но оно внушает мысли о смертельном поединке. Нельзя не видеть: из всех дел самое приятное — ничегонеделанье, а безыскусность выше самой тонкой изощренности.

Когда цветут травы, поет иволга и склоны гор одеваются в яркий наряд, взор наш смущает обманчивая видимость этого мира. Когда деревья роняют в воду листву и скалы предстают в наготе, взору является подлинное естество Неба и Земли.

Годы и месяцы тянутся долго, а суетливый человек сам себя торопит. Небо и Земля простираются широко, а низкий человек сам себя ограничивает. Времена года идут по непреложному закону, а человек докучливый не перестает сомневаться.

Чтобы угодить человеку, не требуется многого. Сад величиной с поднос может доставить нам удовольствие. Чтобы любоваться пейзажем, не нужно отправляться далеко. Луна, глядящая в окно, может повергнуть нас в восхищение.

Приятели и незнакомцы сходятся на пир и без удержу предаются веселью. Но вдруг иссякает вода в часах, гаснут светильники, рассеиваются благовония и остывает чай, разлитый в чашках. Тогда в душу закрадывается грусть, и пропадает охота веселиться. Вот так мы живем в этом мире. Почему люди не оглянутся на свою жизнь пораньше?

Решившись остановиться, остановись не медля. Ведь если ждать благоприятного часа, то и женитьба не уменьшит забот, и уход в монахи не прибавит мудрости. Когда-то один человек сказал: «Хочешь уйти — уходи не мешкая. Если дожидаться до времени, оно никогда не настанет». Вот замечательное суждение!

Продолжительность времени зависит от нашего настроения. Размеры пространства обусловлены нашим сознанием. Поэтому, когда душа покойна, один день равен тысяче веков, а когда помыслы широки, крохотная хижина вместит в себя целый мир.

Тот, кто умеет быть довольным судьбой, живет в мире блаженных, а тот, кто не умеет, живет в мире обыкновенных людей. Тот, кто постиг исток всего происходящего в мире, сеет жизнь, а тот, кому он неведом, сеет смерть.

Вдоль горного ручья, поросшего соснами, пройдись в одиночестве с посохом в руке. Замрешь и почувствуешь: облака наполнили складки рваного халата. Подремли с книгой у окна, заросшего бамбуком. Проснешься и увидишь: луна забралась в истертое одеяло.

Дорога, на которой люди соперничают друг с другом, узка. Отступить на ней на один шаг — значит на шаг дать себе больше простора. Густой аромат недолговечен. Стоит сделать его чуть слабее, и он будет устойчивее.

Тот, кто в минуту волнения не поддается суете, не иначе как взрастил чистоту духа в часы душевного покоя. Тот, кто в свой смертный час не теряет самообладания, не иначе как постиг суть вещей при жизни.

Сделав шаг вперед, подумай, сможешь ли ты отступить. Тогда избежишь участи бодливого барана, чьи рога застряли в стене. Прежде чем начать какое-нибудь дело, прикинь, сможешь ли завершить его. Тогда не уподобишься тому, кто взялся проехать верхом на тигре.

Воды реки бегут, не останавливаясь ни на миг, а на берегу не слышно ни звука. Так постигаешь безмолвие среди шума. Горы высоки, а облака минуют их, не встречая преград. Так открываешь тайну пребывания в беспредельном.

Когда живешь в шуме и суете, забываешь даже о том, о чем нетрудно помнить. Когда погружаешься в тишину и покой, вспоминаешь даже то, что забыто за давностью лет. Нет сомнения: покой и суетность далеко отстоят друг от друга; помраченность и ясность ума ни в чем друг с другом не сходятся.

Знатного вельможу встреча со старцем, живущим в горах, сделает возвышеннее. Рыбаков или дровосеков встреча с именитым царедворцем сделает суетнее. Надобно знать: пышное не возьмет верх над скромным; низменное не поднимется до возвышенного.

Если я не хочу славы, зачем мне отказываться от высоких чинов и наград? Если я не желаю карьеры, зачем мне страшиться превратностей службы?

Когда созерцаешь горные леса и бегущие по камням ручьи, сердце, замутненное мирской грязью, постепенно очищается. Когда вчитываешься в древние каноны и рассматриваешь картины старинных мастеров, дух мирской пошлости мало-помалу рассеивается. Поэтому благородный муж, хотя и не предается легкомысленному любованию вещами, глядится в мир как в зеркало и так исправляет свое сердце.

Весеннее цветение природы слишком волнует душу. Лучше внимать прохладному ветру и белым облакам осеннего дня, когда в воздухе носится аромат орхидей, а вода прозрачна и светла, как небосвод. В такую пору и душа, и тело становятся чище.

Пусть тело будет подобно отпущенной с привязи лодке, которая то плывет по течению, то застревает в затонах. Пусть сердце будет подобно засохшему дереву, которому не грозит, что его станут резать ножом или покрывать лаком.

Горевать о том, что выпадают волосы и редеют зубы, — значит верить умиранию обманчивой видимости. Слышать, как поют птицы, и видеть, как распускаются цветы, — значит постичь истинную природу всего сущего.

Взгляни на молодость глазами старика, и в тебе поубавится жажда приобретений и побед. Взгляни на сияние славы глазами человека, разбитого болезнью, и тебя оставят мысли о роскошной и красивой жизни.

Превратности судьбы не нужно принимать слишком близко к сердцу. Яофу{163} говорил: «Тот, о ком прежде говорили, что это я, ныне уже другой. А я, о котором не знают сегодня, станет неизвестно кем в будущем». Тот, кто будет всегда помнить эти слова, сможет освободить душу от всех пут.

Если знать, что успех сулит поражение, то жажда успеха не будет слишком сильной. Если помнить, что все живое смертно, потребность беречь себя не отнимет слишком много сил.

Когда в тишине до слуха доносится шум сосен в лесу и журчанье ручья среди камней, постигаешь безыскусную музыку Неба и Земли. Когда видишь луг, утопающий в тумане, и облака, плывущие в воде, словно развертываешь живописный свиток природы.

В ясную погоду при светлой луне всякой твари небесной вольно летать где угодно, но мотыльки бросаются в огонь свечи. У чистого родника среди зеленой травы вольно есть и пить всякому зверю, совы же кормятся тухлыми мышами. А сколько в мире людей, которые ведут себя подобно мотылькам и совам?

Когда от дерева остается только корень, видишь, что красота его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гробу, понимаешь, что потомки и богатства — сущие пустяки.

Человек, жаждущий прослыть бескорыстным, откажется от владения царством с тысячью колесницами, а скряга будет биться за один медяк. Эти двое далеки друг от друга, как звезды от земных глубин, но страсть первого к славе не отличается от страсти второго к богатству. Император погружен в заботы о государстве, нищий мечтает о чашке похлебки. По своему положению они далеки друг от друга, как облака и грязь, но чем отличается озабоченность одного от озабоченности другого?

Когда мысли сами собой находят отклик в сердце, мы словно живем среди благоухающего сада. Только та вещь подлинна, которая соответствует своему естеству. Стоит попытаться хотя бы немного улучшить то, что нас восхищает, и все очарование погибнет. Почтенный Бо{164} говорил: «Мысли доставляют удовольствие, когда они приходят внезапно. Ветер становится чист, когда он вольно гуляет на просторе».

Золото добывают из руды. Яшму извлекают из камней. Не будь обманчивой видимости, было бы невозможно искать истину. Даже самое возвышенное нельзя отделить от обыденного.

В снежную ночь при ясной луне сердце становится чистым. С весенним ветром, в теплую погоду в душе воцаряется мир. Жизнь природы и человеческий дух слиты неразделимо.

Когда вещи служат нам, мы равнодушны к приобретениям, не огорчаемся из-за неудач и всегда свободны душой. Когда мы сами служим вещам, мы гневаемся из-за неурядиц, любим, когда нам угождают, и связаны путами с ног до головы.

Заболеть и лишь после этого счесть здоровье сокровищем, погрязнуть в хлопотах и лишь после этого счесть покой счастьем — это не назовешь проницательностью. Жить в счастье и знать, что оно корень несчастья, держаться за жизнь и знать, что в ней причина смерти, — вот дальновидное мнение.

Актеры покрывают лицо пудрой и раскрашивают его красками, изображая красавцев и уродов. Но когда представление окончено и сцена пустеет, где пребывать красоте и уродству? Игроки в шахматы стремятся к победе, разменивая одну за другой свои фигуры. Но когда все фигуры разменяны, что станет с соперниками?

Очарование цветов, раскачиваемых ветром, и чистота снегов, озаряемых луной, понятны только людям, отрешившимся от мирской суеты. Прелесть свежей листвы и обнаженных ветвей над ручьем, красоту молодых побегов и старых стволов бамбука среди камней могут оценить лишь те, кто не ведает суетности.

Заслышав громкие звуки музыки и разгульные песни, бегу от них подальше, прикрывшись рукавом. Завидую прозревшему человеку, которому нипочем страсти мира. На исходе суток, в полночный час брожу без устали в темноте, сокрушаясь о том, что род людской ввергнут в океан страданий.

Когда в душе нет твердости, отвернись от красок и звуков мира, дабы мирские соблазны не смущали сердце. Когда в душе появится стойкость, окунись в скверну мира, дабы сердце знало мирские соблазны и не смущалось ими.

Тот, кто привержен молчанию и не выносит шума, избегает людей и стремится к покою. Он не понимает, что желание не быть с людьми создает обманчивую идею подлинности своего «я», а стремление к покою лишь рождает душевное волнение. Как же ему постичь мир подлинного, где «другие» и «я» — суть одно, а движение и покой равно забыты?

Когда чувства созвучны природе, гуляешь босиком по душистой траве, и дикие птицы в твоем присутствии забывают об осторожности. Когда сердце откликается пейзажу, сидишь в распахнутом халате среди опадающих цветов, и белые облака ведут с тобой безмолвный разговор.

Веревка, которой тянут ведро из колодца, перетрет колодезный сруб. Вода по капле точит камень. Те, кто хотят познать истину, должны быть упорны. Вода сама находит себе дорогу. Созревший плод падает наземь. Те, кто обрели истину, следуют лишь зову естества.

Когда восходишь на высоты, на сердце становится легко. Когда стоишь над рекой, мысли устремляются далеко. Когда читаешь книгу в снежную ночь, душа очищается. Когда напеваешь мелодию на вершине холма, чувствуешь прилив сил.

Вне ветра и луны, ив и цветов нет созидательной силы природы. Вне чувств и желаний нет жизни сердца. Нужно только, чтобы вещи служили нам, а не мы им. Тогда всякое желание будет исходить от нашего естества, всякое чувство будет в согласии с истиной.

После дождя в горном пейзаже открываешь новую красоту. В ночной тишине звук колокола особенно чист.

У человека праздного досужие мысли воруют жизнь. В человеке суетливом истинная природа не в силах проявить себя. Поэтому добродетельный муж не может не ведать страданий тела и души и не может не стремиться быть вольным, как ветер и луна.

Когда рождается ребенок, жизнь матери в опасности. Если ты скопил много денег, к тебе залезут воры. Нет радости, которая не сулила бы огорчений. Бедность научит воздержанию, болезнь — заботе о здоровье. Нет несчастья, которое не предвещало бы радости. Поэтому постигший истину человек не отделяет радость от огорчения, но забывает и о том, и о другом.

Созерцать полураскрывшиеся цветы, а за чашей вина лишь слегка захмелеть доставляет удовольствие. Вид осыпающихся цветов и разнузданного пьянства неприятен. Ко всему законченному и доведенному до предела нельзя не относиться настороженно.

Не предназначенное тебе счастье, необоснованное приобретение, не уготованная творцом удача — это все западни, расставленные миром для людей. Если, натыкаясь на них, не задирать кверху нос, непременно их обойдешь.

Наша жизнь, в сущности, — кукольное представление. Нужно лишь держать нити в своих руках, не спутывать их, двигать ими по своей воле и самому решать, когда идти, а когда стоять, не позволяя дергать за них другим, и тогда ты вознесешься над сценой.

Перевод с китайского В. Малявина.