Дори перемерила с полдюжины платьев, прежде чем поняла, что не случайно каждое платье привычного для нее размера сидело на ней кургузо, обтягивая грудь и впиваясь в талию. Перемены в ее теле вызвали сначала удивление, потом раздражение и наконец радость. До того момента, когда ей не подошло уже шестое платье, ее беременность была скорее делом разума, чем тела. Теперь же она была и физическим, и эмоциональным фактом.
Она была беременной женщиной. Осознание этого испугало и встряхнуло ее. Раздевшись до трусов и бюстгальтера, она изучала свое отражение в зеркале примерочной, внимательно рассматривая налившиеся груди и расплывшуюся талию. Она положила ладонь на слегка распухший живот и легко прижала, надеясь ощутить зародившуюся внутри нее жизнь. Она обнаружила только небольшую твердую массу, которую чувствовала скорее нутром, чем пальцами. Секрет, который все еще принадлежал ей и тем, с кем она поделилась им, по-прежнему был таким важным и впечатляющим, таким пугающим, что осознание его заполнило ее с головы до ног. Ее тело было проникнуто им, а ее дитя, тот твердый маленький комочек внутри нее, никогда не казалось ей более реальным.
После тщательных поисков она наконец нашла Платье свободного покроя в стиле «принцесса». Платье отличалось от одежды, которую она обычно носила, но ярко-красный цвет и блеск тяжелой тафты, украшения из кружев цвета слоновой кости на шее и на манжетах делали его вполне подходящим для приема на открытом воздухе.
Дори довольно рассмеялась в ответ на плотоядный свист Скотта, когда она величаво вошла в его гостиную в красном платье.
— Тебе оно действительно нравится? — спросила она. — Я никак не могла решиться. Я чувствую себя супругой Санта-Клауса.
Скотт подошел и обнял ее.
— Ты гораздо моложе миссис Санта-Клаус. — Он поцеловал ее в губы, потом взял за подбородок и внимательно посмотрел на нее. — Ты очень сексуальна в красном. Я могу оставить тебя здесь и повесить на новогоднюю елку.
— А что ты сделаешь со мной после того, как уберешь елку? — спросила она. Несколько месяцев назад она бы не задумалась над его шутками и только чувствовала бы удовлетворение от его желания, чтобы она была рядом. Теперь же она заметила обратную сторону его нежности, тонкое напоминание о временных и пространственных ограничениях их отношений.
— Заверну тебя в бумагу и заброшу на чердак вместе с другими украшениями, — поддразнил он.
Это было совсем не то, что Дори хотелось бы услышать. Она принужденно улыбнулась, чтобы скрыть, как это ранило ее сердце, и сказала:
— Лучше отведи меня на эту вечеринку на открытом воздухе. На чердаке слишком пыльно.
Декан школы бизнеса Реджиналд Харгроув был женат на богатой и знатной наследнице; супруги жили в очень старом и респектабельном особняке около университета. Дом, мило и со вкусом украшенный во все времена года, был особенно очарователен на Рождество. Ветки вечнозеленых растений, переплетенные широкими красными лентами, украшали балюстраду и камин. Веточки падуба стояли в вазах с новогодними букетами и обвивали основания толстых свечей.
Кондиционеры были включены на полную мощность, чтобы не чувствовалась духота от большого числа гостей и жара огромного камина, в котором горели дубовые дрова. Атмосферу Рождества дополнял медный котел, в котором шипел горячий яблочный сидр с корицей, гвоздикой и сухими лимонными корочками. Сидр подавала горничная в черном платье и накрахмаленном белом передничке. Она разливала его в металлические кружки, украшенные рождественскими сюжетами.
У порога их приветствовала жена декана Челси, одетая в длинную, до пола, тканую юбку и блузку ручной вышивки с рукавами-буф. Она вела их через толпу, когда один из коллег Скотта, профессор-финансист, помахал им рукой и вовлек в оживленный разговор. Тогда хозяйка извинилась и вернулась к Двери, чтобы встречать других гостей. Постепенно собравшиеся разделились на женскую и мужскую группы. Когда декан завладел вниманием Скотта, чтобы узнать его мнение по поводу предполагаемого ограничения расходов на факультете, его жена взяла Дори за локоть. Округлив глаза, она сказала: — Эти мужчины! Теперь весь вечер они будут обсуждать сокращение бюджета.
Она подвела Дори к группе женщин, многих из которых Дори помнила по предыдущим приемам. Эми Рейнолдс, красавица с льняными волосами, которая была звездой приема два года назад, накануне своей свадьбы с профессором-финансистом сейчас находилась на последних месяцах беременности. Она обсуждала курсы Леймеза с Элеонор Трайффл, матерью четырех малышей и убежденной сторонницей естественных родов.
Мери Эллен Виклифф, у которой был ультрамодный магазин среди магазинчиков, расположенных за университетским городком, и которая вела семинар по управлению малым бизнесом, вступила в разговор, упомянув, что сейчас в продаже появилась модная одежда для будущих матерей. Затем она обратилась к Дори:
— Вы по-прежнему живете в Таллахасси? — Дори кивнула, и женщина покачала головой. — Это, должно быть, трудно для вас обоих.
— Мы много путешествуем, — пошутила Дори.
Неожиданно комната прекрасного дома показалась ей слишком душной, слишком ароматной, слишком переполненной людьми. Усилием воли Дори поборола приступ головокружения, но, должно быть, слегка пошатнулась, потому что Мери Эллен спросила:
— С вами все в порядке? Вы слегка раскраснелись.
— Здесь слишком жарко, — объяснила Дори. — Может быть, в кухне найдется стакан холодной воды.
Скотт нашел ее там несколько минут спустя. Она сидела за столом под освежающей струей вентилятора.
— Дори? — обеспокоенно спросил он, подойдя к ней. — Я оглянулся, но тебя не было рядом.
— Было жарко, и мне захотелось выпить чего-нибудь холодненького. И поскольку мне противопоказан пунш из шампанского... — Она подняла бокал с водой и встряхнула его, так что зазвенели кубики льда. — Если ты наполнишь его, мы можем вернуться к гостям. Сифон в углу.
— Ты уверена, что все в порядке? — спросил Скотт.
— Мне не следовало надевать туфли на высоких каблуках, — ответила она, затем прошептала: — У меня немного опухли лодыжки.
Ее огорчило, что его лицо затвердело при косвенном упоминании о беременности. Почему ты не можешь быть счастлив со мной? — с болью в сердце подумала она, расстроенная оттого, что не могла произнести это вслух. Произнесенные вслух, эти слова прозвучали бы как обвинение.
На следующий день после приема они поехали в Миканопи, расположенный в пятнадцати милях к югу от Гейнсвилла. Их путь лежал через город, построенный в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Миканопи никогда не был большим городом, а сейчас от него остались лишь старый Южный дом, напоминающий дворец, усадьба Херлонг, которая была превращена в отель, и вереница старых деревянных домов, в которых разместились антикварные и сувенирные магазинчики.
Скотт и Дори бродили по магазинам примерно дважды в год, и всегда это было для них большим развлечением.
В магазинчике старых, но не обязательно древних товаров, наполненном всякой всячиной, Скотт купил Дори керамическую вазу в форме зайца Банни из мультиков. Дори к следующему приезду Скотта в Таллахасси испекла морковный пирог, и в знак признательности он повел ее в магазин, где купил для нее сережки с бриллиантами в полкарата, о которых она мечтала.
Сегодня на ней были эти серьги, и она бессознательно трогала пальцем гладкую поверхность одного из бриллиантов.
— Помнишь день, когда мы купили мою вазу а-ля заяц Банни?
На лице Скотта появилась улыбка.
— Возможно, мы найдем ей сегодня пару. Дори засмеялась.
— Тасманского Дьявола или жуткого снежного человека. Я обниму его, поцелую и назову Джорджем.
— Что-то происходит около особняка, — заметил Скотт.
У него сразу изменилось настроение, и Дори проследила за его взглядом, устремленным через ветровое стекло. Перед Южным домом движение практически остановилось, так как водители усердно искали место для парковки по обе стороны дороги, ведущей от величественного старого особняка. На широкой лужайке перед домом собиралась толпа. На мужчинах были пиджаки и галстуки, а женщины были одеты в шелковые костюмы или платья, отороченные, кружевом.
— Похоже на прием, — определила Дори.
— Угу, — согласился Скотт. Он проехал мимо особняка, припарковался за магазинчиком, и они с Дори отправились за покупками.
Деревянная колыбель с сердечком, вырезанным на передней стенке, сразу привлекла внимание Дори, как только они вошли во второй антикварный магазин. Она остановилась и долго глядела на нее, воображая внутри мягкий матрасик и розовое или голубое одеяльце. Наклонившись, она легко коснулась колыбели, и та закачалась на резных полозьях.
Скотт, который рассматривал старые открытки, обнаружил ее у колыбели. Улыбка освещала ее лицо, а в глазах танцевали нежные лучики. При виде ее у него сжалось сердце и перехватило дыхание; он почувствовал себя так, словно грудь сдавило железным обручем.
Продолжая улыбаться, она взглянула на него.
— Она прекрасна, правда?
Ему показалось, что пол под его ногами закачался. Он нашел в себе силы кивнуть в ответ, но Дори, похоже, не заметила его неловкости.
— Я только что поняла, что не задумывалась всерьез о детской, зная лишь, что она понадобится.
Он по-прежнему не отвечал, и она по-прежнему, казалось, не замечала этого.
— Я думаю, еще слишком рано покупать... — Наконец, заметив его молчаливость, она нервно рассмеялась. — Конечно, слишком рано. Я еще даже не думала о цветовой гамме.
К ним неслышно приблизилась хозяйка магазина и спросила:
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Я любуюсь этой колыбелькой, — сказала Дори, лаская кончиками пальцев гладкий ободок у изголовья. — Сколько ей лет?
— Около пятидесяти, — ответила владелица. — Лет через пятьдесят она станет антиквариатом.
— Она очаровательна.
— Да. И главное — это ручная работа. Очень жаль, что она не слишком практична.
— Практична?
— Каждый, кто осматривает ее, отмечает, что она нестандартных размеров и для нее потребуется специальный матрасик и подушки. И кроме того, боковины недостаточно высоки, поэтому, как только малыш начнет вставать, ему понадобится стандартная кроватка.
— В каком возрасте это случится?
Женщина пожала плечами.
— В четыре месяца... или в семь? Так много времени прошло с тех пор, как мои дети были маленькими. Я точно не помню, когда они начинают вставать.
Осторожным движением Дори покачала колыбель.
— Когда ребенок из нее вырастет, ее можно оставить в детской и класть в нее кукол и медведей или другие мягкие игрушки.
Хозяйка тепло улыбнулась Дори.
— Покупка антиквариата или старых вещей — дело сердца, это все равно что влюбиться. Кстати, колыбель низкая и вам придется наклоняться, чтобы взять ребенка на руки, но ведь это не важно, не правда ли?
Дори улыбнулась в ответ.
— Конечно, нет. Несмотря ни на что, колыбель прелестна. — И я буду смотреть на нее и видеть в ней спящего ребенка. Потом она мягко рассмеялась. — Я ставлю себя в невыгодное положение при покупке, правда?
— Здесь это не имеет значения, — ответила женщина. — Я заранее проставляю цены. Я стараюсь, чтобы они были справедливыми, но не «торгуюсь». Поэтому вы смело можете доверять мне. Я не подниму цену, поняв, что вы хотите купить ее.
Дори нагнулась, чтобы прочитать ценник на колыбели, и поежилась.
— Это же ручная работа, — произнесла будто в защиту женщина.
— Мы просто ходим и смотрим, — вмешался Скотт. Дори покосилась на него, и он поднял бровь. — Разве не так?
— Да, — неуверенно ответила Дори. — Да, мы только смотрим.
— Если вам еще что-нибудь понравится, я буду у кассы, — проговорила владелица магазина.
Когда она отошла и уже не могла их слышать, Скотт повернулся к Дори.
— Надеюсь, ты не собираешься покупать ее?
— Не знаю. Что-то в ней... она такая славная. — Она провела пальцем по внутренней стороне вырезанного сердца. — Я... Скотт, я чувствую любовь, которую вложил в нее мастер.
— Но хозяйка сказала, что она непрактична.
— Практичность еще не все. Как она сказала, покупать антиквариат — это все равно что влюбиться. Здесь все решает сердце.
— Триста долларов — весьма сердечная сумма.
Бросив на колыбель последний долгий взгляд, Дори пожала плечами и отвернулась.
— Возможно, ты прав.
Скотт обнял ее за плечи, как бы утешая.
— Пойдем. Я хочу показать тебе открытку.
— Спустя несколько минут они зашли в магазин
«Все для рукоделия», где узоры для вышивания украшали высокую елку, а ароматические свечи распространяли в воздухе запах хвои и пряностей. Под деревом были разбросаны игрушечные медведи разных размеров, все тщательно одетые в костюмы конца девятнадцатого — начала двадцатого века.
Дальше стояла корзина, задрапированная коричневой тканью под нору в земле, и вокруг нее разместились десятки зайцев. Большие, средние и маленькие, белые, рыжие, коричневые, все с висячими ушами на розовой атласной подкладке. Мордочка каждого зайца имела свое особое выражение. Дори подняла небольшого рыжего зайца, одетого в комбинезон из хлопка с коленкоровой заплатой под хвостом. Его уши доставали до колен, на мордочке были веснушки и вышитая улыбка, такая перекошенная и простодушная, что невозможно было не улыбнуться в ответ. На нем был ценник в пятьдесят пять долларов.
— Грабеж среди бела дня, — возмутился Скотт.
— Это ручная работа, — пояснила Дори, читая ценник в виде морковки, свисающей с шеи зайца. — Посмотри! Каждому зайцу художник сделал индивидуальную мордочку.
— Все равно это грабеж.
Дори прижала зайца к груди.
— Я обниму его, поцелую и назову Джорджем, — поддразнила она Скотта.
— Ты шутишь. Мы ведь собирались покупать подарки к Рождеству.
— Это и будет рождественским подарком.
— Зайцы вряд ли придутся по вкусу Аделине.
— Это не для Аделины. Это для малыша.
— Для ма?..
Дори бросила на него сердитый взгляд.
— Что случилось, мистер бухгалтер? Ты что, не можешь произнести это слово? Всего два слога. Малыш.
— Дори, будь благоразумна, — сказал Скотт, пытаясь говорить шепотом, чтобы не привлекать внимания других покупателей.
— Мне совсем не хочется быть благоразумной, — прошептала в ответ Дори. — Я не должна быть благоразумной. Я беременна. Матерям прощаются маленькие человеческие сентиментальные чувства. Ты глядел на колыбель и видел только кусок дерева. Я же видела в ней мирно спящего младенца.
Она сунула ему под нос зайца.
— Ты смотришь на этого зайца и видишь только ценник в пятьдесят пять долларов. Я же вижу крошечные ручки, обнимающие его и таскающие за уши. Я вижу ребенка и зайца, лежащих рядом в кроватке.
Вновь прижав зайца к груди, она потрогала его за уши и печально вздохнула.
— Да, Скотт, я собираюсь купить Джорджа для моего ребенка. Нашего ребенка. Но я не собираюсь завертывать его в бумагу. Я посажу его в изголовье своей кровати, чтобы составить ему компанию до того времени, когда появится малыш. И я почувствую себя ближе к ребенку, когда буду обнимать зайца и разговаривать с ним.
Она подавила рыдания.
— Мне нужно с кем-то разговаривать, Скотт. Я совсем одна сейчас, потому что мой лучший в мире друг, словно страус, настойчиво прячет голову в песок и притворяется, что ребенка не существует.
— Дори. Господи, Дори... — Он протянул к ней руку, но она увернулась и бросилась к кассе. Он нагнал ее, когда она встала в очередь, и сказал: — Извини.
Напряженные плечи и крепко стиснутые губы выдавали сильное волнение, которое она пыталась скрыть.
Скотт, чувствуя себя побежденным, выдохнул:
— Прости меня, Дори. Позволь мне купить эту игрушку для... — Он все еще не был готов произнести заветное слово.
Дори повернулась к нему спиной, по-прежнему крепко прижимая зайца к груди.
— Это... Я хочу купить его сама, — произнесла она. — Это очень личное.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказал он, признавая ее упрямство и уступая чувству независимости, которое было неотъемлемой чертой ее характера, так же как волосы, нос или пальцы на руках и ногах. — Если я тебе понадоблюсь, я буду в книжном магазине.
Продолжая стоять к нему спиной, она молча кивнула. Он хотел коснуться ее, но побоялся, что в этой напряженной ситуации они оба могут потерять контроль над собой. Поэтому вместо того, чтобы положить ей руки на плечи, он спрятал их в карманы, плечом открыл дверь и вошел в магазин, где его приветствовал звон колокольчиков.
Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но Дори так и не присоединилась к нему. Наконец, обеспокоенный, он кивнул продавцу, давая понять, что не нашел ничего подходящего, и отправился на поиски Дори. Вместе с другими покупателями она стояла у края тротуара, наблюдая за тем, что происходило около особняка. Он приблизился к ней, встал за спиной и заглянул через плечо.
На крыльце особняка пара в официальных свадебных одеждах викторианской эпохи стояла напротив священника в черной сутане. Сопровождающие веером расположились вокруг крыльца, словно яркие цветочные лепестки, а приглашенные на свадьбу гости рассыпались по лужайке, будто выпавшие из корзинки цветы.
Скотт обеими руками обнял Дори за талию и непроизвольно вздохнул, когда она прислонилась к его груди. И трио расположившихся на крыльце музыкантов, словно только и ждали этого, заиграли свадебный марш Мендельсона. Скотт освободил одну руку, чтобы большим пальцем вытереть слезу у нее на щеке. Она улыбнулась и повернула голову, чтобы видеть его лицо.
— Свадьбы всегда так сентиментальны. Стоящая рядом женщина подняла к носу платок и высморкалась.
— И не говорите. Я всегда плачу, даже если не знаю тех, кто венчается.
— Все так романтично, — заключила другая зрительница, обращаясь к своей спутнице. — Особняк, деревья, музыка.
Скотт поцеловал волосы Дори.
— Мороженое или едем домой?
— Мороженое, — ответила Дори, и они направились к павильону с мороженым.
Оставшуюся часть дня и за ужином они почти не разговаривали, а если и говорили, то не вспоминали сцену в магазине. Так продолжалось до поздней ночи. Они приняли душ каждый в отдельности, и Дори, ссылаясь на усталость, отклонила попытки Скотта заняться любовью, хотя и не протестовала, когда он положил ей руку под голову, и свернулась около него так, как обычно делала, когда они спали вместе.
И лишь услышав ее ровное дыхание, когда она уже засыпала, он нашел в себе силы заговорить. Он назвал ее по имени, она теснее прижалась к нему и чувственно в полусне пробормотала:
— Ммм.
— Сегодня, — сказал он, — в Миканопи, когда ты наблюдала за свадьбой... ты... ты хотела, чтобы это происходило с тобой, правда?
Серьезность, с которой он задал вопрос, заставила Дори проснуться. Ее глаза широко раскрылись в темноте спальни.
— На свадьбе каждый мечтает об этом, — сказала она. — В этом прелесть и эмоциональная сторона события.
— Я никогда не испытывал этого на свадьбах; когда я смотрел на жениха, мне никогда не хотелось быть на его месте.
— Ладно, Скотт. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Мне следовало сказать, что каждая женщина на свадьбе — от маленькой девочки до старой морщинистой карги — мечтает о том, чтобы стать прекрасной невестой. Это все равно что смотреть балет и мечтать о том, чтобы стать прима-балериной.
— Но сегодня было по-другому, правда? Потому что...
— Потому что я беременна?
Скотт затих. Со вздохом раздражения Дори поднялась в постели, опершись на локти.
— Я в своей жизни слышала многозначительные паузы, но это самая многозначительная, — сказала она. — Можешь встать и зажечь свет, если мы собираемся заняться кулачным боем.
Когда он отошел от кровати, Дори взбила подушку, прислонила ее к изголовью и устроилась на ней. Скотт вернулся и сел на край кровати, подогнув под себя ногу. Он взял руки Дори в свои.
— Ты хочешь выйти замуж, да?
— Ты испытываешь меня? — спросила она.
— Я задал тебе вопрос.
— Ты неправильно расставил в нем акценты, а чувства за ними были ошибочными.
— Что, черт побери, ты имеешь в виду?
Дори не могла не улыбнуться его смятению. Бедный малый! Он разрывался между тем, что чувствовал, и тем, что, как ему казалось, он должен был чувствовать. Она освободила свою руку и убрала волосы с его лба.
— Это означает, что ты спросил, хочу ли я выйти замуж, но не попросил меня выйти замуж за тебя.
— Ты играешь словами.
— Нет, — ответила она. — Вопросы очень разные: один — обобщенный, другой — личный.
— Я видел твой взгляд.
— Мы только что повздорили. Я чувствовала себя уязвленной. А свадьба была такой романтичной. Легко было попасться в эти романтические сети.
— Тебе бы хотелось выйти замуж, — с вызовом сказал он.
Она отказалась успокоить его.
— Да, Скотт, — призналась она. — Я хотела бы выйти замуж. — Она закрыла глаза, крепко зажмурилась, затем снова открыла их. — Но не за того, кто глядел на свадьбу, думая о том, как занудно быть на месте жениха.
— Я не говорил...
— Правильно. Не сегодня и не такими словами. Но, Скотт, ты же никогда не делал секрета из своего пренебрежительного отношения к браку.
Он готов был заговорить, но она покачала головой.
— Нет, не прерывай меня. Я знаю тебя, Скотт. В чем-то я, возможно, знаю тебя лучше, чем ты сам. Неужели ты думаешь, я не понимаю, что, когда ты смотришь на молодую пару, перед твоими глазами предстают твои родители и ты проецируешь все их несчастья на жениха и невесту?
— Мои родители?
— Конечно. Единственный брак, который ты близко наблюдал, — это брак твоей матери и твоего отца. Их брак закончился, оставив мать оскорбленной и озлобленной. В порыве отчаяния она вышла замуж второй раз, этот брак продолжался меньше пяти лет и оставил ее еще более разочарованной. А второй брак твоего отца был полнейшей неудачей в течение всех двадцати лет. Ты никогда не говорил об отце, не упомянув, что он находится под каблуком у своей второй жены. Ты никак не можешь избавиться от этого впечатления и представить, что между людьми могут быть совсем иные — взаимодополняющие и нежные — отношения. Я не думаю, что ты изменил свое мнение даже после того, как мы начали играть в совместный дом.
— Наши отношения потому и хороши, что мы не бываем вместе слишком часто, чтобы действовать друг другу на нервы.
— Черт побери, Скотт! Неужели ты никогда не задумывался, как все было бы без этих длиннющих, безжизненных промежутков между нашими визитами? Неужели ты никогда не метался в постели, желая, чтобы Таллахасси не был так чертовски далеко расположен? Неужели с тобой никогда не было так, что ты не мог уснуть и страстно желал, чтобы рядом был дорогой тебе человек, с которым ты мог бы поговорить посреди ночи?
Скотт выдохнул.
— Знаешь, я все это чувствовал, Дори. Но...
— Да, Скотт. Я знаю, ты скучаешь по мне, мечешься в постели, желая, чтобы я была рядом, но ты не хочешь рисковать, боясь испортить то, что у нас есть. Ты боишься, что мы будем действовать друг другу на нервы или обижаться друг на друга. Ты не хочешь ни перед кем отчитываться, когда тебе надо поработать допоздна или бодрствовать до полуночи, проверяя домашние работы, и ты не хочешь, чтобы мы ссорились по пустякам.
— Я думал, ты согласна со мной, — напряженно сказал он. — Я считал, ты настолько занята своей карьерой, что чувствуешь то же, что и я, и хочешь той же свободы. Я думал, ты считаешь, так же как и я, что все, что происходит между нами, — совершенно, и ты тоже не хочешь ничего другого.
Дори расплакалась и обняла его за шею.
— О, Скотт! Я действительно не хотела этого. И я, конечно, не хотела иметь ребенка, по крайней мере я не планировала его сейчас. Но я чувствую себя такой одинокой. Каждый раз, когда я упоминаю о ребенке, ты леденеешь. Мне хочется, чтобы мы могли поговорить о нем. Не обязательно каждый день. Я просто хочу рассказывать тебе всякие мелочи о ребенке, о том, что я переживаю, и знать, что тебя это тоже заботит.
Он поднял ее голову и вытер слезы со щек. Потом взял ее лицо обеими руками и сказал:
— Ты не можешь сомневаться в моей любви. Ты знаешь, как я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, что это меня даже пугает.
— Тогда почему ты не можешь любить нашего ребенка? Вот в чем суть. Не в свадьбе. Не в клочке бумаги, а в ребенке, крошечном человеческом существе, которое живет во мне. Это часть тебя, Скотт, так же как и часть меня. Это одна из причин, почему я так сильно люблю его.
Голос Скотта прерывался от охвативших его чувств, когда она уткнулась лицом в его грудь, крепко прижавшись к нему:
— Я люблю ребенка, Дори. Когда Майк сказал, что ты плохо себя чувствуешь, и я подумал, что с тобой могло что-то случиться, я был в отчаянии.
— Ты не говоришь о нем, — продолжала Дори. — Ты даже не можешь произнести это слово. Ты не можешь сказать «ребенок». Мне кажется, что ты словно пытаешься игнорировать его существование.
— Я просто спрашиваю — почему? — сказал он. — Почему сейчас? Почему именно мы, когда столько людей хотят иметь ребенка — и не могут? Почему это случилось с нами, когда все было так превосходно?
Дори подняла голову и шмыгнула носом.
— Я встретила женщину в «Макдоналдсе», — рассказала она. — У нее прелестная маленькая дочка, и она хочет иметь второго ребенка, но у нее были выкидыши. Я сказала ей, что надеюсь, она снова забеременеет и родит другого ребенка, и знаешь, что она мне ответила?
Он внимательно смотрел на нее, ожидая ответа.
— Она сказала: «Чему суждено случиться, то случится». Я не могу так думать по отношению к нашему ребенку, Скотт. Для нас это была неожиданность, но мы не вправе распоряжаться его жизнью. Этот ребенок просто должен быть. Нам его подарил Бог, и мы не имеем права грозить ему пальцем и жаловаться на то, что он появился не вовремя.
— Я не делаю этого. Я... правда... не... делаю этого.
— Не делаешь? Ты говоришь о нас и о том, как это отразится на нас. Ты совсем не думаешь о ребенке — о нашем ребенке. Тебя не интересует, как он будет выглядеть, будет это девочка или мальчик.
— Я еще не зашел так далеко, — признался он. — Я не могу преодолеть страх, Дори. Все меняется, а я не хочу терять тебя.
— Ты не потеряешь меня, Скотт, если...
— Я уже потерял частицу тебя. Ты отменила уикенд, а этого никогда не случалось прежде.
— Это было лишь потому...
— И ты меняешься, Дори. Ты никогда не принимала аспирин, не запив его литром воды, а сейчас ты принимаешь лошадиные дозы таблеток.
— Это всего лишь витамины.
— И ты... Иногда я не узнаю тебя. Ты такая эмоциональная, а сейчас ты замыкаешься в себе. Между нами появилась неловкость, которая пугает меня. Мы всегда могли разговаривать обо всем. Всегда. А сейчас между нами возникла эта ужасная отчужденность.
Она гладила его щеки.
— Я не могу побороть эмоциональность. Я ненавижу слезы. Я ненавижу ревущих баб. Но это гормональное. И единственная причина, по которой я замыкаюсь, — та, что ты не хочешь слышать о том, что я должна сказать. Каждый раз, когда я начинаю говорить о ребенке, ты прячешь голову, как страус или черепаха. Очевидно, что ты не хочешь обсуждать эту тему, а это сейчас главное в моей жизни. Я должна думать об этом, потому что беременность случилась со мной, с моим телом, и ребенок разделит со мной мою жизнь. Если ты хочешь, чтобы мы по-прежнему были вместе, тебе нужно найти в своей жизни место для нашего ребенка, потому что я больше не могу выступать соло.
Она снова заплакала, как те недалекие и трусливые женщины, которых она всегда презирала. Скотт вытянулся на постели и заключил ее в объятия. Он целовал ее в макушку, гладил волосы.
— Когда ты плачешь, у меня разрывается сердце. И это пугает меня, потому что ты всегда была такой твердой, стойкой и независимой. Я не могу потерять тебя. Не могу. Я не понимал, что это я заставляю тебя замыкаться.
— Просто дели это со мной.
— Что? — спросил он. — Говори точнее. Что ты хочешь, чтобы я делил с тобой в эту минуту?
— Чудо, — сказала она. — Благоговение и изумление.
— Объясни мне.
Дори вздохнула.
— Мы все спрашиваем, почему это случилось с нами, однако, если ты посмотришь на процесс воспроизводства, зачатие само по себе уже чудо. — Она взяла его левую руку и положила ее, ладонью вниз, на свой живот. — Подумай об этом, Скотт. Одна микроскопическая частичка спермы сливается с одной микроскопической яйцеклеткой. Даже если ты делаешь все, что задумано природой, это все же чудо, что они находят друг друга и соединяются, чтобы начать цепную реакцию деления и размножения клеток, в результате чего получается человеческое существо.
— Кружка не солгала — я действительно супержеребец.
Дори прикусила зубами кожу у него на груди. Она захихикала, когда Скотт подпрыгнул от неожиданности.
— Это то, что я хотела услышать. Гордость.
Она приподнялась, облокотившись на руку, и посмотрела сверху вниз на его лицо.
— О, Скотт, я хочу, чтобы ты гордился собой. Мы сделали что-то чудесное, хотя это и не входило в наши планы.
Наступил благословенный миг тишины, когда отсутствие напряженности между ними было столь же значительно, как и гнетущее напряжение, царившее раньше. Это был момент затишья в бурном море перемен, грозящих захлестнуть их. Скотт и Дори были счастливы просто лежать рядом и наслаждаться этим.
Как всегда, Дори заговорила первой:
— Я толстею.
Скотт прищелкнул языком.
—Я не собирался обсуждать это.
Она в шутку стукнула его кулаком в грудь.
— Я серьезно. Пока это незаметно, и я не думаю, что набрала лишние килограммы, но я была вынуждена купить платье без талии, потому что все платья, которые я примеряла, были слишком тесные.
Она замолчала, надеясь, что он скажет что-нибудь в ответ, пошутит, поддразнит ее по поводу того, что она толстеет. Казалось, Скотта устраивала тишина. Она осторожно заметила:
— Когда тело начинает меняться снаружи, это заставляет прислушиваться к тому, что происходит внутри. Это делает все более реальным.
Скотт откашлялся, как будто у него запершило в горле, но по-прежнему ничего не сказал.
— У меня появилось желание рассказывать о себе другим, — призналась Дори. — Как вчера вечером, в гостях.
— Я видел тебя с Эми. Я заметил, что тебе хотелось поговорить о детях. — Он закрыл рукой глаза. Он казался таким несчастным. — Я мог прочитать твои мысли, Дори. — Он отнял руку и посмотрел ей в лицо. — Именно поэтому ты убежала и спряталась в кухне? Тебе хотелось участвовать в этих разговорах и ты не могла?
—В комнате было жарко и душно, и к тому же я была на этих дурацких каблуках. Мне нужен был глоток воды.
— Ты говорила, что хотела бы всем рассказать о том, что происходит с тобой, так же как Эми.
Дори закрыла глаза и вздохнула.
— Для тебя это действительно ужасно, правда? Ты бы обиделся, если бы я рассказала Мери Эллен Виклифф, ведь так?
— Боже, Дори, ты могла бы с тем же успехом поместить свое сообщение на первой странице газеты «Сан». Мери Эллен знает всех и вся и рассказывает всем все, что она знает. В своем магазине она продает больше сплетен, чем платьев, а классы, которые она ведет, просто расширяют ее радиовещательную базу.
— От этого не спрячешься, Скотт. Через несколько недель всем станет ясно, что я беременна. Ты что, собираешься прятать меня, а потом и нашего ребенка? Мне что, больше не приезжать в Гейнсвилл или тайком пробираться к твоей двери, чтобы мы могли провести уикенд в твоей квартире скрытно от всех? Я что, должна буду прятать ребенка после того, как он родится?
Внезапно выйдя из себя, Скотт вскочил. Запустил пальцы в волосы и заявил в сердитом отчаянии:
— Ты несправедлива, черт побери!
— Это ты несправедлив, — возразила она в ответ, приподнимаясь на локте. — Ты не можешь продолжать притворяться, что ничего не случилось. Ты не можешь относиться к такому важному существу, как ребенок, как к обузе.
— Это... — он проглотил остальную часть реплики, спрятал лицо в ладони и обреченно вздохнул. Когда он заговорил, его голос был еле слышен: — Это и смущает меня, Дори. В наши дни и в наш век мужчина должен иметь больше... быть...
— Отлично, Скотт. Просто отлично! Я думаю о том, чтобы устроить просторный дом для ребенка, и меняю всю свою жизнь так, чтобы она была наполнена безграничной ответственностью за его будущее. Мой отец заявляет мне, что, если бы женщина-адвокат вошла в его зал для заседаний незамужней и беременной, он привлек бы ее к ответственности за оскорбление суда, а ты все время носишься со своим мужским «я». Ты обрюхатил свою подружку. Теперь я вижу, как это все обременительно для тебя.
Она подняла подушку, с силой ударила по ней кулаком и упала на кровать. Демонстративно повернувшись к нему спиной, она натянула одеяло до подбородка и сказала:
— Мне ужасно жаль, что это случилось и может запятнать твою репутацию.
Скотт бросился на кровать.
— Дори...
— Не трогай меня! — Все внутри у нее кипело.
— Дори, пожалуйста...
— Выключи свет, Скотт. Вечеринка окончилась.
Прошло несколько минут, в течение которых Скотт решал, что делать. Он молча глядел на непреклонное очертание плеч Дори. Наконец, признавая свое поражение, встал, выключил свет и залез обратно под одеяло.
Он подождал, пока Дори уснула, потом придвинулся и обнял ее. Он почувствовал огромное облег чение, когда Дори во сне прижалась к нему и вздохнула.