Святая простота. Рассказы о праведниках

Чистая радость

Иногда ко мне заглядывает мой знакомый учитель Борис Павлович Прокотинский. Маленького роста, худенький старичок с большим носом, с гладкими, прилизанными волосами, он с первого взгляда производит смешное впечатление. Но его умные, добрые глаза быстро заставляют забыть о его внешности.

Он живет один в маленькой квартирке, где единственным украшением служат полки книг да несколько чудных гравюр Спасителя. Знакомых Борис Павлович навещает редко и дома его бывает трудно застать. Он постоянно находится в каких-то хлопотах — то кого-то устраивает на работу, то помогает больным.

— Отчего вас долго не было, Борис Павлович? Неужели вам не бывает тоскливо одному в вашей пустой квартире? Вы же знаете, мы вам всегда бываем рады! — спросил я его.

— Знаю, — ответил он, — но только мне некогда часто заходить, у меня хлопот полон рот. Представьте, что со мной вчера было. Иду я вечером по улице. Падает снег, горят фонари. Смотрю — впереди идет дама и плачет. Я догнал ее. Простите, говорю, что остановил вас, скажите, что у вас случилось? Может, вам можно помочь? Не знаю, — продолжал Прокотинский, — очень ли ей было тяжело или она почувствовала искреннее сочувствие в моем голосе, только она мне все рассказала. Оказывается, я могу ей помочь! Сегодня пробегал все утро. Бедная женщина ожила, и я рад. Вы спрашивали, не скучаю ли я в одиночестве, не бывает ли мне тоскливо в моей пустой хибарке. По совести отвечу: не знаю, что такое скука или тоска одиночества, и всю жизнь не знал. Одиноким я никогда не бываю: мне все люди — семья, а что касается пустой квартиры, то не это страшно, а страшно, когда в тебе самом, внутри тебя — пусто. Для примера расскажу два случая из моей жизни.

Давно я был за границей и почти целое лето пробродил по горам Швейцарии и по озерам Северной Италии. В Лугано я прожил неделю. Это маленький городок. Многих я уже знал в лицо, кое с кем познакомился. Особенно подружился с детворой. Однажды вечером я пришел к пристани. Там была моя приятельница, семилетняя Аннина, круглая сирота. У нее на руках был крохотный щенок — единственное близкое девочке существо. Пароход дал третий свисток, матросы стали оттаскивать сходни. Толпа отступила назад. Аннину толкнули, она оступилась, и щенок с визгом полетел в воду. Девочка закричала: «Неро! Мой милый Неро!»

Все жалели ее, но спасать собачонку никто не решался. Вдруг в воду кинулся какой-то оборванец, почти из-под самой кормы парохода выхватил щенка и, отфыркиваясь, поплыл к пристани. С парохода и с пристани ему закричали «браво», а герой вручил девочке щенка.

Кто-то подцепил из воды его фуражку, и столпившаяся публика стала бросать в нее медные монеты. Оборванец поднял фуражку, пересыпал деньги в ладонь и отдал растерявшейся девочке, а сам отошел и лег на солнышке сушиться.

Толпа понемногу разошлась. Я дождался, когда на берегу никого не осталось, и подошел к оборванцу: «Зачем вы отдали Аннине деньги, собранные для вас?» — «Ей они нужны больше», — спокойно ответил он. «Да, но и вам они бы пригодились. Я моту вам предложить одну-две лиры? Аннина — моя приятельница. Я знаю, какое горе ей причинила бы гибель Неро, и я очень рад, что вы спасли его». — «Нет, синьор, — ответил мой собеседник, — не будем сейчас говорить о деньгах. В другое время я взял бы их и, может, вместе с кошельком, а теперь нет, теперь мне хорошо и без денег. Я сделал столько зла в жизни и не знал, что делать добро — это так здорово! А тут сам не знаю, как кинулся в воду и вытащил щенка. Девочка так убивалась. Она такая же нищая, как и я был в детстве. Мне так радостно стало, что я смог ей вернуть счастье».

Я понял, что в эту минуту происходило в его душе, за такое настроение он готов был снова броситься под пароход, и это были лучшие мгновенья его жизни.

Другой случай произошел со мной недавно здесь, в России. Умер мой знакомый, талантливый педагог. Я узнал о его смерти из газет, погоревал, но за делами как-то забыл о нем. Вдруг получаю письмо. Почерк женский, незнакомый. Читаю. Пишет жена покойного, тоже учительница. Оказывается, беды со смертью мужа не закончились. В надежде, что муж поправится, она потратила девятьсот рублей казенных денег для ремонта школы. Теперь муж был в могиле, а за деньги предстояло дать отчет. Где занять, главное — без надежды когда-либо отдать?! Бросалась бедная женщина туда, сюда — все безрезультатно. Наконец она мне написала: «Вы меня не знаете, я вас никогда не видела. Мне много рассказывал о вас муж. Я даже не надеюсь получить что-либо от вас: вы сами небогатый человек. Позора растраты я не переживу. Всю жизнь мы с мужем учили детей честности, а тут воровство. Вы — последняя соломинка. Не сможете ли вы указать выход? Повторяю только: я в будущем не моту обещать полной уплаты».

Что было делать? Таких денег у меня не было. Если занять, то нечем будет отдавать, просить так — неловко, потому что девятьсот рублей — это не девяносто копеек, из чужого кармана брать без отдачи неудобно. А с другой стороны, человеческая жизнь на карте, и из-за чего? Из-за девяти сотенных билетов! Девять каких-то клочков бумаги решают жизнь человека! Было больно, как будто читал свой смертный приговор. Ломал голову, но ничего не мог придумать. После обеда у меня был частный урок в одном состоятельном графском доме. Рассказываю о римских патрициях, а в голове девятьсот рублей, учительница, безвыходное положение.

На уроке была и мать, сама графиня. Заметила, должно быть, что я сам не свой, и спросила меня:

— Вы здоровы, Борис Павлович?

— Здоров… и болен. Душа болит!

— В чем дело?

— А вот прочтите.

Графиня прочла письмо и задумалась. Я закончил урок, собрался уходить, а хозяйка говорит мне:

— Какая счастливая случайность! У меня как раз в пакете лежат девятьсот рублей, чтобы заплатить за электричество. В семь часов за ним должны прийти, но это можно отложить на завтра. Возьмите конверт, передайте, пожалуйста, учительнице!

Если бы меня привели на эшафот и положили голову на плаху, а потом отпустили на свободу, я, кажется, так бы не обрадовался! Я помчался к учительнице. Она жила на другом конце города, в фабричном районе. День был хмурый, дождливый, а у меня на душе цвела весна, светило солнышко, пели соловьи, пахло розами. Сердце было полно самой чистой радости, и дорого можно было дать за такие минуты, а я их купил только каплей участия!