Сыновний зов

Как я учил бабушку

Дядя Ваня, он же и лёлеко — так у нас называли крестных, женился на моей бывшей учительнице Нине Николаевне. Она приехала к нам в Юровку после института с Волги и многие здешние слова долго не могла понять, да и теперь еще нередко просит дядю Ваню растолковать ей то или иное бабушкино слово. Нина Николаевна не смеется над речью свекрови, но мне, окончившему восьмой класс средней школы в райцентре, стыдно за бабушку, а заодно и за самого себя.

«Как же научить неграмотную бабушку правильно, по-русски разговаривать?» — часто думал я, однако советоваться с кем-то стеснялся.

И вот, когда дядя Ваня с Ниной Николаевной уехали проводить отпуск у нее на родине, подвернулась ненастная погода. Вёдро, как мы порешили с бабушкой, сглазила заведующая избой-читальней Шура Мальгина. Пока я рисовал дядиными цветными карандашами карикатуры для колхозной стенгазеты, Шура тренькала на балалайке и пела одну и ту же частушку:

— Кого, кого ты опять присушила? — хитро прищурилась бабушка на бойкую рыжую девку, но Шура озорно стрельнула зелеными глазами и отмахнулась:

— А никого, Лукия Григорьевна! Никого! Наши-то кавалеры в солдатах и по фезео…

— Ну тогда небушко изурочишь, дождя наворожишь, — заметила бабушка.

И верно, в самый разгар сенокоса позарез нужна сухая погода, а тут — не из тучи гром — затянуло небо облаками и заненастило. Подойдет перевала — ливнем льет, в промежутках — бусенец матрусит. Земля напилась, не принимала в себя дождь, и все кругом водой занялось.

Куда по такой погоде? Ни в лес, ни на речку ловить щук жерлицами, ни в огород…

Бабушка вязала шерстяные носки Нине Николаевне, а я перебирал книги своей тетушки. Правда, тетей я ее еще ни разу не называл, а все по имени-отчеству, как раньше в школе. Книги все много раз читаны-перечитаны, ни одной свежей нету. И вдруг под тетрадями увидел новую книгу. Обрадовался вначале, да тут же и огорчился: словарь. Хотел ее обратно положить, да вовремя вспомнил о своем желании научить бабушку правильному русскому языку.

Раскрыл словарь наугад и говорю:

— Бабушка, слушай меня и научись говорить!

— Говорить научиться? — изумилась она. — Да ты в уме ли, Васько? Девятый десяток живу и никто мне не баял, будто я говорить не умею.

— Да нет, бабушка, говорить-то ты умеешь, но говоришь неправильно.

— Чего, чего?! — засмеялась она. — Как ето неправильно?

— Как? А вот как! Скажи мне слово — интеллигенция.

— Ин-ин… — неуверенно начала повторять она и скороговоркой выговорила: — Интелего!

— Ну и неправильно! — захохотал я и снова уткнулся в книжку. — Скажи — автобус.

— Табус! — не задумываясь брякнула бабушка.

— Массив — скажи!

— Шшив! — отвечает бабушка.

— Да никакой не шшив, а массив! — сержусь я. — Допустим, массив леса, массив хлеба, поле то есть!

— Эвон што! — не обижается бабушка, продолжая ловко вязать носок! — А по мне, так оно и есть поле. Ну пашня, ну покос, ну увал, ну угор… Правильно?

— Нет, бабушка, неправильно! А скажи, кем работает дядя Ваня?

— В школе этим, этим…

— Военруком! — подсказываю бабушке, и она с облегчением подхватывает:

— Во, во! Им, им и робит!

— Так ты скажи, скажи!

Однако бабушка не повторяет слово военрук, а смеется. И я смеюсь, вспомнив, как шли мы с ягодами из Согры по соседней деревне Макарьевке и знакомая старушка задала Лукии Григорьевне этот же самый вопрос:

— Кем у тебя Ваньша-то робит?

— Да индуком в школе! — отозвалась бабушка.

Странное дело: старушка поняла ее и не переспросила…

Помню, в войну жила у бабушки на квартире воспитатель детдома Тамара, так бабушка ее звала не иначе как Самара.

Нет, не научить мне, видно, Лукию Григорьевну русскому языку!.. Читаю ей заковыристые слова, а она молчком слушает да носок вяжет.

— Бабушка, да ты повторяй их, заучивай! — прошу ее, а она только головой кивает.

— Не русские они, Васько, эти слова-то! — наконец говорит бабушка и серьезно смотрит мне в глаза.

— Как не русские?!

— А так. Раз я не могу выговорить правильно и ты сам по книжке читаешь. Ну, стало быть, и не русские.

— Какие тогда, по-твоему, русские?

— Какие? — бабушка быстро произносит несколько слов, я ищу, но в словаре их нету. Я-то их понимаю и знаю, да найти не могу.

— Бабушка! Какие же они русские, если в словаре русского языка их нет!

— А чьи же они тогда?

— Ну чьи, наши! — отвечаю я бабушке.

— А раз наши, стало быть, и русские! — твердо говорит она. — Если бы не русские, то разве бы ты их понимал?

И неожиданно:

— Васько! Паужнать время, сбегай-ко в завозню и принеси латку с варенцом. Да загляни под сарай, не каплет ли на травы на пятрах.

Я оставляю книгу на столе, вскакиваю с лавки и бегу к двери. Бабушкин заботливый голос настигает меня у порога:

— Набрось на плечи Ваньшин дождевик, да не выскакивай на улку нарастопашку!

— Нараспашку, — поправляю я бабушку, и она не обижается:

— Ну, ну, нараспашку! Думаешь, я и совсем худа на язык.

Пока доставал из погреба латку с варенцом, квашенным отварным молоком с поджаристыми пенками, пока заглянул под сарай на пятры, бабушка застелила на середе столешницу льняной скатертью, положила подовые витушки, поставила деревянную миску, а в ней каждому по узорной деревянной ложке.

— Ох, Васько, совсем я выжилась из ума! — всплескивает бабушка руками. — Забыла наказать, чтобы и лагунчик с квасом ты заодно захватил…

— Ничего, на той же ноге обернусь! — живо откликаюсь я и снова бегу в завозню. Мне нравится бабушкин ядреный квас на семидневном мелу, с листьями смородины и вишняга.

Потом поочередно мы умываемся из медного рукомойника, утираемся чистым рукотертом и садимся паужнать. Хлебаем варенец с витушками и ведем речь о том, куда пойдем с ней, когда перестанет матрусить дождь. Говорим и говорим с бабушкой, говорим понятными для себя словами. Я напрочь забываю, что в тетушкиной книге не отыщутся многие произносимые нами слова: бельник, елань, рёлки, копанец, ляжина, слизуны, глубяна, вишенье, пестереюха…

Когда после паужны вспоминаю о книжке в горнице, где столько трудных для бабушки слов, мне становится неловко за свою затею — учить ее правильному русскому языку. Она права: ну разве можно в одну, пусть и толстую книгу поместить все народные слова? Только что мы разговаривали с ней понятными нашими словами. А раз они наши — стало быть, они и русские.