Сыновний зов

Юра Артист

Третий день морочает над желтыми лесами с той стороны, где идет война, и Нюрка с Кольшей торопятся сегодня посуху докопать бабушкину картошку. А мы с ней топим баню, что притулилась к пряслу огорода Ивана Яковлевича Юровских. Сперва натаскали воды из колодца: бабушка на коромысле, а я двумя маленькими ведерками. Когда банная посуда — три кадки и бадья для щелока — запростана, начинаем носить дрова.

— Васько, ототкни-ко дымоход! — наказывает бабушка и затопляет каменку. Я лезу на полок и вытаскиваю прокопченную тряпичную затычку в стене над каменкой, куда вытягивает дым из бани.

Сейчас остается следить за жаром и вовремя греть воду раскаленными круглыми гирями. Их бабушка выхватывает из подтопка клюкой и кидает в кадки, откуда гулко ударяет густой белый пар. Тут только успевай убираться за порог, иначе можно ошпарить лицо.

— Слышь, Лукия Григорьевна! — окликает бабушку из своего огороде сосед Иван Яковлевич. — Обожди, чо я те скажу: опять седни в сельсовет похоронка пришла.

— На кого?! — меняется лицом бабушка и роняет на траву шабалу, которой вылавливает угли из бадьи со щелоком.

— Не пужайся, соседка, не на твоих сыновей и не на наших деревенских.

— А на кого боле-то?

— Председатель Олександро Федорович сказывал давеча — Юра Артист погиб. Помнишь, с кином ездил к нам года два?

Дедушка Иван подходит бороздой к бане и тяжело опирается грудью на прясло. Ему не на кого больше ждать похоронные: младший сын, пограничник Дмитрий, погиб в самом начале войны, а старший, тракторист Степан, убит прошлый год под Ленинградом.

— Уж и как не помнить! С Ваньшей моим друзьями были, сколь разов ночевал у нас, сколь работы всякой переробили. Вон и баню они с Ваньшой заново перекатали… Неужто взаправду убили его?

— На войне, Лукия, взаправду убивают. Токо в кине понарошке-то…

— Пошто похоронку к нам прислали? Поди, Лизке Микулаюшкиных, с ней ить Юра похаживал, любили они друг дружку.

— В том и дело, что на сельсовет. Юра-то сиротой рос, никого у него из родни не осталось. А Юровка ему родиной стала, вот он и оставил адрес на нас. Вишь как, горе нонче выходит у всех общее.

Бабушка прислонилась спиной к бане и закрыла лицо запоном, а дед Иван глядел себе под ноги и зачем-то отковыривал ногтем большого пальца присохшую полоску коры на березовой жердине. Я сунулся в баню, сел напротив каменки и вовсе не от дыма тер кулаками мокрые глаза.

Дядя Юра… Неужели и он, как и наш дядя Андрей, никогда больше не будет живым, не привезет к нам кино, не придет ночевать к бабушке и не попарится в бане мягким веником… Кого-кого, а дядю Юру помнят и уважают в Юровке стар и млад. Вон бабушка проплакалась и с дедом Иваном вспоминают его добром, как родного…

— Что и баять, Лукия, немало памяти оставил Юра. Вот прясло у меня с твоего заулка повалилось, так он, слова не говоря, взял да и поставил перетыки. У Офимьи как-то квартировал — амбар перекрыл, куме Парасковье — сено вывез. Солдатке Настюхе печь склал — век простоит и не задымит. У кого он токо ремеслу научился! Ить молодешенек, а на все мастак.

— А кино, кино-то как показывал! Зря ли его артистом и назвали, — вздохнула бабушка. — А уж веселый да обходительный какой был! Худого слова девки не слыхивали от него, а парни при нем меж собой не дрались. Эвон сколько ломов извели на ети… как их называли-то?

— Турники?

— Аха, турники.

— А в клубе хоть бы раз кто при нем сматерился. На што уж поганый язык у хромого Ивана Павловича, однако боялся рот раскрыть при киномеханике, — продолжал дед Иван. — Макарьевцы и те не хулиганили даже.

Я подкинул поленья в каменку, сложенную когда-то дядей Юрой, и тоже вспоминал о нем. Раньше до него возил немое кино хмурый сухощавый парень, и не только ребятишки, а и многие взрослые смотрели лишь картинки на белом полотне экрана. Грамотные, даже учителя семилетней школы, и то не всегда успевали прочитать, о чем говорят люди в кинокартине. В зале слышались крики и шепотки, а после кино все долго еще расспрашивали друг друга — о чем все-таки шло кино?

До Юры безбилетников, нашего брата, и близко не допускали до дверей клуба. Ежели кому удавалось незаметно занырнуть в зал, то завклубом, однорукий Михаил Грачев, — руку ему отняли в больнице после несчастья на тракторе — вылавливал «зайцев» из-под скамеек и зло выпинывал на улицу. Однажды и я получил чугунный пинок ниже поясницы, и у меня пропала всякая охота скрытно проникнуть в кино.

Весной того года, как началась война, вместо неразговорчивого киномеханика привез кино коренастый парень в кожаном летчитском шлеме. Мы с ребятами отирались возле клуба и сразу отметили, как он здорово похож на летчика Валерия Чкалова. Может, родня и на самом деле летчик?

Вначале он не заметил нас: занес в клуб аппарат, динамо и железные банки с частями кино. И только потам весело махнул нам шлемом:

— Эй, хлопцы, айда сюда!

— На што? — отозвался за всех Витька Паршуков, сын командира-пограничника.

— Не на што, а зачем. Нечего лодырничать. Ать-два и развесить по селу оповещения о кино! Понятно? — скомандовал он, и кто побойчее, тем и достались листы бумаги с названием кино и часами показа его в клубе.

Если мой крестный дядя Ваня успевал до кино вернуться с поля, он брал меня с собой и покупал билеты на двоих. Тогда, как и все юровчане, я и узнал, кто такой новый киномеханик и почему все стали наперебой зазывать его к себе на квартиру.

Крутить динамо Юра набирал из взрослых парней команду в два раза больше, чем было частей у картины. И нас запускал в клуб тоже как «динамщиков», у каждого брал в залог фуражку. Парням он возвращал кепки-восьмиклинки после того, как кто-то из них прокрутит часть, а нам — после картины. Михаил Грачев косился на нас и по привычке норовил вышарить, но дядя Юра отрезал:

— Хлопцев не трогать! Они у меня помощники.

Артистом назвали киномеханика неспроста. Юра знал наизусть, о чем писалось в кадрах, и громко, на весь зал озвучивал немое кино. Да не просто читал, а говорил голосами героев кино. Отпала всякая нужда читать надписи, знай смотри да слушай дядю Юру! Окончится кино и все на прощание сто спасиб ему скажут и в гости позовут.

— Ну, и артист, ну и артист! Прямо-таки всяко играет голосом! И где нам нашли такого золотого парня! — слышалось на улице, когда люди расходились по домам из клуба.

Лишь однажды дядя Юра забылся, когда показывал немое кино про Чапаева. В тот момент, когда он переплывал реку Урал и белоказаки стали строчить из пулемета, Юра отступил от киноаппарата и закричал через зал Чапаеву:

— Василий Иванович! Ныряй, ныряй скорее! Убьют ведь, гады, убьют! — И он, и все мы заплакали: так жаль, так жаль стало Чапаева, так обидно, что ничем не можем ему помочь…

Днями Юра успевал кому-нибудь запаять посуду или расколоть дрова, у бабушки вот баню с дядей Ваней перекатали. Любил он париться! Так поддаст на каменку — треск стоит и на улице жара, а он крякает да хлещется веником! Потом окатится холодной водой из таза, горячий и красный, в одних подштанниках вылетает на заулок, мчится к бабушке. А там на столе пофыркивает самовар, к чаю я приносил из погреба костянику в рассоле, бабушка заставляла стол шаньгами и пирогами.

Дядя Юра расчесывал коротко стриженные белые волосы гребешком, они садились с моим лёльком чаевничать. А после кино шли вместе холостовать. И где бы ни пели парни под гармонь, я сыздали узнавал голос Юры Артиста. Оба поговаривали о службе в Красной Армии: дядя Ваня мечтал о флоте и давно носил поверх тельняшки белую морскую рубаху с большим отложным воротником, а Юра твердо решил попасть в авиацию.

Юра жил в районном селе Уксянке, оттуда он и ушел на фронт. Правда, раньше он проводил дядю Ваню и все твердил, что они встретятся на войне. Кроме дяди Вани, никто не знал, что киномеханик сирота и у него самая обычная фамилия — Морозов. И кто мог подумать, что похоронка на него придет в Юровку?

…Ночью морок накопился в длинный осенний дождь. И туда, откуда его наволокло, высоко по небу грозно гудели самолеты. Мне хотелось выбежать на ограду и закричать летчикам, чтобы они отомстили фашистам за Юру Артиста, теперь сына и брата всей нашей Юровки.