Та, далекая весна

В СЕЛЕ ОПЯТЬ СТРЕЛЯЮТ

Ночи наступили воробьиные — заря с зарей сходится. Час не ранний, а солнце только-только за небосклон закатилось и вызолотило все небо, обещая на завтра опять сухую, безветренную погоду.

У Ивана собрались всегдашние его друзья: Колька, Федя, Степан и еще два паренька, с которыми когда-то учились вместе, — Семка Уздечкин и Петяй Лупандин. Семен старше всех, он набольший в семье из шести ртов. С учением Семен запоздал и до конца четырех классов не прошел: как солнышко пригрело, пришла весна — он в поле, и прощай школа. От книг, впрочем, не отставал. Петяй не из кулаков, но и не бедняк. Семья у них небольшая, отец дома и старший брат тоже. Земли в аренду не берут и свою не сдают; лошадь одна, но справная, и сами все работящие. Живут безбедно, а чего им!

Степан пришел последним: только стадо пригнали.

— Ребята, — сообщил он, — а Яшка Захаркин в лес подался. Стадо гнали, за оврагом встретился. Верхом и торопится, видно. Чего это он?

— «Чего»! Стрельцова испугался, вот опять и спрятался у бандитов.

Для Ивана это было ясно: Стрельцов появился, известно — он шутить не будет, а Яшка забоялся, что отвечать придется за нападение на него, на Ивана. Это подогревало гордость, увеличивало уверенность в себе; раз Стрельцов здесь — теперь бояться нечего и кулакам солоно придется, Яшка сразу из села сбежал.

— Ну и черт с ним, с Яшкой! Надо делом заниматься. Давайте читать.

Иван развернул брошюру, которую дал Стрельцов. Читал не торопясь, стараясь понять каждое слово, но не все было ясным. И не только для него; едва он закрыл брошюру, как Семен, крякнув и почесав затылок, с сомнением спросил:

— Получается, что комсомольцы — это вроде как коммунисты, только помоложе?

Все-таки Иван начитан больше других, и ответа ждали от него.

— Раз союз коммунистический, стало быть, и комсомольцы — коммунисты.

— То-то и оно, — опять крякнул в раздумье Семен. — Выходит, против мужиков идти: коммунисты хлеб отбирают.

— Это не коммунисты отбирают, а большевики, — поправил его Петяй. — В большевики вписываться нам не с руки.

— Болтаешь зря! — возмутился Колька. — А что, большевики себе, что ли, хлеб берут?

— Нет, ты, Иван, скажи, — не обращая на них внимания, спросил Степан, занятый своими мыслями, — а что же это такое — коммунизм?

Надо отвечать. А что ответить, если у него самого смутные представления о коммунизме!

— Ну, коммунизм — это когда все равны и у всех всего поровну, не будет ни бедных, ни богатых. Каждый станет работать, где захочет и сколько хватает сил, а получать всего — и хлеба, и одежи всякой — сколько потребуется, бесплатно.

— Это здорово! И пастухам все, что хочешь, бесплатно?

— Не будет тогда пастухов. Все учеными будут: врачами, агрономами, инженерами. Тяжелую работу машины выполнят. Человеку придется только управлять ими. Сиди нажимай на кнопки, а машина работает за тебя.

— Так чтобы на кнопки давить, знать надо, что к чему, учиться надо, — сокрушенно вздохнул Семен.

— А что? А что? — загорячился Колька, увлеченный идеей Ивана. — И будут все учиться. До двадцати лет всему выучиться можно, если по-хорошему учиться. Я бы всему выучился и где хочешь работать смог.

— Ты бы смог! — насмешливо перебил его Семен. — А когда же этот коммунизм наступит?

— Когда? — Иван этого не знал, но отвечать опять-таки надо. — Когда победит мировая революция, когда во всем мире рабочие перебьют всех буржуев. Наверное… Лет через десять, наверное…

— Ну, через десять! — возмутился Колька. — Это его и не дождешься. Года через два — я согласен. Мировую буржуазию враз…

— Не прыгай широко — портки лопнут, — впервые подал голос Федя Федотов. — Прежде чем мировую буржуазию кончать, ты с Захаркиными попробуй покончить. Вот тут, видать, и главное дело для комсомольцев, чтобы в своем селе порядок навести.

— Правильно, — подхватил Иван. Он обрадовался, что Федя, как всегда, перевел разговор на дела практические. — Так и сказано, что комсомольцы — помощники партии. А партия — это самые правильные люди. Полозов, Стрельцов, Саня Сергунов. Наше дело вместе с ними кулаков в бараний рог свернуть, не давать им воли.

— Это я согласен, чтобы, значит, в селе все по-справедливому было, — отозвался первым Семен. — Тогда я за комсомол.

— И я за комсомол! — подхватил Степан.

— Я вперед всех сказал, что за комсомол! — с обидой произнес Колька.

— Комсомол — дело нужное, чтобы всем заодно и вместе, — сказал Федя.

Промолчал один Петяй Лупандин.

— Ну, а ты? — спросил его Иван.

— Да я что ж, я не против, — замялся Петяй, — только бы тятька вожжами не отходил. А нельзя так, чтобы втихую, чтобы никто не знал про комсомол?

— Вот придумал! — возмутился Колька. — Тятьки боишься, а против кулаков пойдешь! Трус ты, Петяй!

— Да я ничего, а вот тятька…

Заря, пройдя по северу, уже краснела на востоке, и Степан спохватился:

— Братцы, мне, мало погодя, скотину выгонять, а спать когда?

— Выспишься под кустом. Ваше пастушье дело такое, — успокоил Федя.

Ребята рассмеялись и внезапно смолкли. В прозрачном предутреннем воздухе послышались отдаленные выстрелы. Сначала один, потом два, потом беспорядочная стрельба, вскоре, правда, стихшая.

— В селе стреляют, — вскочил Семен.

— В селе, — подтвердил Федя, — у сельсовета, надо быть.

— Бандиты! — охнул Колька.

— Стрельцов! — вскинулся Иван. — Они на Стрельцова напали. Бежим, ребята!

— А что мы сделаем? Нас перестреляют… — пробормотал побледневший от страха Петяй Лупандин.

— Эх, ты! А еще в комсомол собрался! — презрительно бросил Иван. Он готов был очертя голову броситься туда, где только что гремели выстрелы.

Но его остановил Семен:

— Подожди. Не лезь на рожон. Скрытно надо подойти и посмотреть, что там.

Предложение было разумным, но у Ивана оно вызвало досаду: скорее надо, скорее. Он сжимал ручку своего «бульдога» и готов был, не задумываясь, броситься на выручку Стрельцова.

Огородами, прикрытые вытянувшейся уже в рост человека коноплей, они добрались до сельской площади.

Выстрелов больше не слышалось, от сельсовета доносились только голоса, какие-то крики.

Подобравшись ближе, они из-за плетня увидели избу сельсовета. В окне горел свет. У крыльца стояла телега, запряженная парой лошадей. Еще несколько лошадей беспокойно топталось на привязи у крыльца.

Людей на улице — никого.

— Бандиты здесь, — едва слышно шепнул Колька, хотя и без того это было ясно.

И все же Иван подтвердил:

— Они! Русайкин… А со Стрельцовым что?

— Тихо! Сейчас узнаем, — шепнул Колька и скрылся в темноте.

— Колька! Спятил! — попытался остановить его Степан.

Но Кольки уже не было, а Семен сердито прошипел:

— Не мешай ему…

До сельсовета не больше сотни шагов, а им показалось, что прошло не менее часа, пока у освещенного окна мелькнула голова Кольки. Он заглянул и сразу отпрянул, мало погодя опять заглянул. На этот раз он смотрел подольше. Потом оторвался от окна и через несколько минут был около товарищей.

— Бандиты в Совете. Сам Русайкин там. Какие-то бумаги смотрит и рвет.

— А Стрельцов?

— На полу лежит.

— Убитый? — испугался Иван.

— Не знаю. Связанный, а лицо все в крови.

— Пошли! — рванулся Иван, выхватив из кармана «бульдог».

— Куда? — схватил его за руку Федя. — Куда пошли?

— Русайкина прикончу!

— А толку что? У них оружия больше — всех перебьют.

— Все с обрезами и револьверами, — подтвердил Колька.

— Что же делать?

— Надо испугать их, заорать: «Чекисты!» — они и удерут, — предложил Колька.

— Так они и испугались! — скептически усмехнулся Степан.

— Тятька с фронта две гранаты-лимонки привез — рыбу глушить, — сказал Семен.

— В окно им гранату — всех в клочья! — воодушевился Колька.

— Дурак! А Стрельцов там, — оборвал его Иван.

Говорили торопливым, беспокойным шепотом, старались найти выход. У Ивана билась в голове одна мысль: надо, во что бы то ни стало надо спасти Стрельцова. Наверное, будь Иван один, он, не задумываясь, бросился бы на выручку, но друзья сдерживали и заставляли думать.

Колька сказал — напугать… Поднять панику… А что, если попробовать? Ведь все равно другого выхода нет. Да, только так, теперь Ивану это ясно.

— Панику будем поднимать. Семен, сумеешь с гранатой справиться?

— А чего ж: чеку выдернуть, стукнуть по шпенечку — и бросай. А зачем?

— Из-за церковной ограды швырнешь одну на площадь. Федя, братово ружье заряжено?

— Да.

— Как Семен гранату бросит, пали из обоих стволов.

— Куда?

— Вверх. Степан, пробирайся к церкви и после взрыва лупи что есть силы в набатный колокол. Главное, чтобы шуму было больше. А у тебя, Колька, голос звонче всех — как шум подымется, ори: «Чекисты! Сматывайтесь!» Понятно?

— Понятно, — послышались приглушенные голоса.

— Главное, ребята, чтобы шуму больше. Я за Советом стану наблюдать. Если что, буду стрелять. Пошли…

Федя, Семен, Степан исчезли в темноте.

— А Петяй где? — вспомнил Иван.

— Петяй! — чуть повысив голос, окликнул Колька и, прислушавшись, зло бросил: — Удрал! Ну и черт с ним!

Летняя ночь была на исходе. На востоке жарко разгорелась алая полоса зари. Но на земле меж построек, плетней и кустов еще лежала непроглядная тьма.

Ивана била лихорадка. Могло показаться, что стоит не теплая, летняя ночь, а крепкий заморозок. Нет, это был не страх: за себя Иван не боялся, хотя бы уже потому, что его надежно скрывали высокий плетень и темнота за ним. Это было никогда ранее не испытанное им волнение. Сейчас он должен вступить в схватку с бандитами, может быть, стрелять в людей.

И все-таки взрыв грохнул совсем неожиданно. Пламя сверкнуло на противоположной стороне площади, дрогнул воздух, ударил в уши, шарахнулись лошади; одна, звонко заржав, оторвалась и метнулась в темноту. Вслед за взрывом где-то совсем недалеко послышалось два выстрела, потом еще два.

Из сельсовета, толкаясь в дверном проеме, выскочило несколько человек.

— Кричи! — толкнул Кольку в бок Иван, а сам крепче сжал ручку пистолета.

— Чекисты! Чекисты в селе! — так оглушительно завопил Колька, что у Ивана даже в ухе зазвенело. И сейчас же он услышал другой звон: надрываясь и захлебываясь, забил набатный колокол.

По всему селу поднялся разноголосый собачий лай.

В дверях Совета показался приземистый человек. В предрассветных сумерках Иван не мог рассмотреть его лица, а Колька шепнул:

— Русайкин!

Русайкин, задержавшись на момент в дверях, крикнул кому-то:

— В телегу его. Быстро! — и побежал к возбужденно приплясывающей лошади.

Из Совета выскочили двое, волоча связанного Стрельцова. Торопясь, они с размаху бросили его в телегу.

«Увезут!» — мелькнуло у Ивана.

Забыв обо всем, он выскочил из-за плетня и дважды выстрелил в бандитов. И сейчас же на площади мелькнуло пламя и раскатился взрыв еще одной гранаты.

Вовремя!

Такого уговора не было, но Семен в самое время метнул вторую гранату.

Ивана толкнула в грудь волна горячего воздуха, где-то просвистели осколки.

Лошади, впряженные в телегу, рванулись в сторону, затрещало дышло, телега опрокинулась.

Конь, на которого в этот момент садился Русайкин, вскинул задом, метнулся. Бандит не удержался и полетел на землю, но повода не выпустил из рук и быстро вскочил на ноги. Видно, в панике он забыл о стременах и, подпрыгнув, плюхнулся животом на седло так, как забираются на лошадиную спину мальчишки, отправляясь в ночное. Лошадь затанцевала на месте, не давая Русайкину усесться как следует.

Подчиняясь какому-то еще никогда не испытанному азарту боя, Иван выпустил оставшиеся пули в сторону Русайкина. Он не подумал о том, что его «бульдог» на таком расстоянии не может принести никакого вреда, но азарт боя требовал от него действия, стрелял не дамский пистолетик, а его, Иванова, жгучая ненависть. И, видно, одна из пуль долетела до цели; лошадь Русайкина дико взвизгнула, взлягнула и пустилась карьером, унося перевесившегося через седло, нелепо болтающего ногами Русайкина.

А те, что вынесли Стрельцова, бросив запутавшихся в постромках лошадей, кинулись бегом вслед за ускакавшими бандитами и своим атаманом…

Скатившийся из опрокинутой телеги Стрельцов лежал вниз лицом. Он был опутан вожжами. Крепко стянутые руки посинели.

Иван, срывая ногти, пытался развязать узлы. Но они не поддавались.

— Подожди, ножом надо, — услышал он около себя голос Семена.

Иван и не заметил, что Семен, Колька, Степан, Федя — все друзья по первому боевому крещению, здесь, рядом с ним.

Семен ножом быстро перерезал веревки и перевернул Стрельцова на спину. Глаза его плотно зажмурены, черные брови сошлись у переносья и в болевой гримасе поднялись вверх, изо рта сочилась струйка крови; кровь текла из большой ссадины на лбу, смочив спутанные волосы и перепачкав все лицо.

— Живой? — едва слышно спросил Колька.

Они стояли над Стрельцовым притихшие, растерянные. Раненого, жестоко искалеченного, потерявшего сознание человека им еще не приходилось видеть.

Что с ним делать?

Живой он или мертвый?

Решившись, Иван осторожно приложил руку к груди Стрельцова и сразу почувствовал слабые удары сердца.

— Жив, — не то удивленно, не то радостно сказал он.

Жив! Значит, надо что-то делать. Прежде всего…

— Ребята, его надо скорее унести — вдруг бандиты опомнятся…

— Куда? — спросил кто-то.

— К нам домой, — сразу решил Иван. — Мать перевяжет его. Понесли.

— Постой, — вмешался Федя, — к вам нельзя. Коли бандиты вернутся, у вас первых будут искать. Надо еще куда-нибудь… Давайте к нам на гумно. Там не найдут.

— Верно! — подтвердил Семен.

— Понесли к вам, — сразу согласился Иван.

— А лошади? — вспомнил Степан. — Неужели оставим?

— Запрятать надо обязательно. Кони хорошие, — оживился Колька. — Запрячешь, Степан?

— Спрашиваешь! Так упрячу, что ни в жисть не найдут!

И Степан бросился освобождать запутавшихся в постромках лошадей.

Когда Стрельцова поднимали с земли, он негромко застонал. От неожиданности Колька даже выпустил из рук его окровавленную голову, и она безжизненно запрокинулась назад.

— Осторожно, растяпа! — обругал его Семен.

Несли вчетвером. Несли осторожно, боясь оступиться. Хотя заря разгоралась вовсю, свет от нее на земле был еще неверный, мешающий различать кочки и ухабы на дороге.

Вся схватка с бандитами не заняла, наверное, и десяти минут, но Ивану казалось, что прошло много времени. Еще гавкали по всему селу собаки. Ни в одной избе, наверное, не спали, разбуженные выстрелами и набатом, но никто не высовывался на улицу, ни в одном окне не мелькнуло огонька. Стрелять могли только бандиты, а от них резоннее держаться подальше: ни воевать с ними, ни помогать им мужику не с руки.

Ребята старались шагать осторожно и все же торопились. Возбуждение этой необыкновенной ночи еще не остыло. Взрывы гранат, стрельба, и бандиты, убежавшие от них, пятерых мальчишек, и раненый большевик, лежащий на их руках, — все это до предела взвинтило нервы.

Вот и гумно Федотовых. Федя распахнул одну створку ворот. Стрельцова бережно уложили на солому. В себя он не пришел, и хотя задышал глубже, но как-то неспокойно, прерывисто.

— Надо перевязать его: кровь все еще течет, — сказал Иван. — Колька, сбегай к нам, попроси у мамы йод и белую тряпку, да побольше.

— Хоть кровь пока смоем, — предложил Федя, когда Колька убежал. — Я сейчас воды из колодца притащу.

В неверном свете утра лицо Стрельцова казалось совсем белым. Плотно сжаты губы, сведенные брови, надувшиеся на щеках желваки — лицо, не потерявшее и сейчас решительности и суровости. Наверное, таким и должен быть настоящий революционер.

Едва холодная колодезная вода брызнула на лицо Стрельцова, он вздрогнул и негромко застонал, но глаз не открыл. Иван, собравшийся смыть кровь с лица, сразу отдернул руки.

— Чего ты? — спросил Федя.

— Ему больно.

— Конечно, больно. А что делать? Голова-то пробита?

— Кажется, нет.

Иван не решался дотронуться до окровавленной головы Стрельцова и только смотрел на большую рану, покрытую спекшейся кровью.

Наверное, Семен понял, что Иван боится крови, что ему страшно прикоснуться к ране, но не попрекнул, а только отстранил Ивана:

— Подожди, я промою.

Осторожно, поливая из горсти, Семен насколько мог смыл кровь с лица Стрельцова; раны, впрочем, и он не решился коснуться.

— Перевязать надо — все еще идет кровь. Чего Колька долго так?

Колька словно только и ждал этих слов.

— Здесь я! — появился он в приоткрытых воротах.

За ним в сарай вошла Мария Федоровна.

— Мама! — удивился Иван. — Зачем ты?

— Думаю, что я лучше сумею перевязать, — спокойно сказала она и, наклонясь над Стрельцовым, ощупала его голову. — Удар сильный, но кость, кажется, цела. Давайте воды.

Промыв рану, она смазала ее йодом. Стрельцов застонал, сморщился от боли и, все еще не открывая глаз, попросил:

— Пить.

Сделав несколько глотков, Стрельцов опять откинулся на солому. Не то сознательно, не то в бреду он отчетливо произнес:

— Два зуба вышибли, гады. И голова трещит.

Мария Федоровна перевязала ему голову чистым лоскутом.

Стрельцов опять зашевелился. На этот раз он открыл глаза и оглядел всех присутствующих.

— Это вы, ребята? А вы? — Его взгляд остановился на Марии Федоровне.

— Учительница здешняя, — ответила она. — Вам лучше помолчать.

— А бандиты? — спросил Стрельцов.

— Мы их так шуганули, что они сразу к себе в лес смылись, — несколько хвастливо сообщил Иван. — Самого Русайкина…

— Вернулись они, — перебил Колька.

— Как вернулись? Ты видел?

— У Совета мужики собрались. Много. И бандиты тоже…

— Что делают?

— Шумят.

— Посмотрите, ребята, что там… — произнес Стрельцов и утомленно закрыл глаза.

— Пошли, Коля, — вскочил Иван. — А вы тут на случай побудьте. Если что, спрячьте его в соломе…