Та, далекая весна

КРЫЛЬЯ

Едва грузовик остановился у сельсовета, площадь заполнили люди. Сбежался и стар, и мал. Все село собралось, Впрочем, не все: не было никого из Захаркиных, не было Макея Парамонова, Семена Зайкова. Не решались они, видно, выползти из своих пятистенок и показаться на народе.

Толпа вплотную прихлынула к машине. В ее кузове, под охраной чекистов, сидели захваченные бандиты.

На подножку машины поднялся Пазухин:

— Смотрите, граждане! Вот все они здесь. Налицо все воинство. Смотрите вы на них, и пускай они посмотрят вам в глаза.

Но бандиты не вняли призыву Пазухина и сидели, уткнув взгляд в пол машины. Только Русайкин не опустил глаза. Смотрел куда-то вверх, в сторону, и, подкручивая усы, даже попытался презрительно усмехнуться, но улыбка получалась кривая. Каждый видел — главарю бандитов совсем не до смеха.

— Стыд им глаза ест, не дает на людей глянуть, — продолжал Пазухин. — Такие же мужики, как вы, а вместо того, чтобы растить хлеб, засели в лесу и не давали жизни честным хлеборобам. Кулакам они не вредили. Нет! Одного они поля ягоды. Вон посмотрите…

В плотно сдвинувшейся толпе послышался шум. Он нарастал по мере того, как люди расступались, образуя узкий проход, по которому два чекиста вели к машине Яшку Захаркина и рябого бандита, захваченного вчера в селе. Яшка плелся, волоча ноги, уныло опустив голову.

— Вот посмотрите на него. Чем он от остальных отличается? — сказал Пазухин, когда Яшка, тяжело перевалившись через борт машины, уселся рядом с другими бандитами. — А ведь он из вашего села. Да-а, не делает это вам чести, мужики. Вы не только терпели такого посреди себя, а давали ему бесчинствовать в своем же селе, честных ребят под лед толкать. Плохо, мужики!..

Ивану не терпелось повидать Стрельцова, но у себя дома он его не застал. Мария Федоровна объяснила:

— Утром поднялся и сразу ушел в сельсовет. Как я ни удерживала, не послушался. Все вы такие! — махнула она рукой. Но в словах ее Иван не услышал осуждения.

Без завтрака мать не отпустила, а когда Иван вернулся к сельсовету, машин чекистов и чоновцев уже не было, уехали и конники. Но народ все еще толпился на площади.

Стрельцова Иван нашел в Совете. Кроме него, там были Полозов, Сергунов и самое удивительное — Тихон Бакин.

Когда Иван вошел, Тихон ноющим голосом зудел, как придавленная муха:

— Кто ж его знал, что так получится? Вон ведь как все повернулось. Стрельба ночью поднялась, гранаты загрохали. Как тут о своей голове не подумать? Ведь бандиты, если что — меня первого…

— Брось, Тихон, придуряться, — прервал его Сергунов. — Уж кого-кого, а тебя-то бандиты не обижали.

— Так они тоже с понятием, а мы народ темный, где же нам во всем этом разобраться!

— Темный, темный, а с новым налогом вон как здорово спроворил. Все на пользу кулаков повернул, — насмешливо сказал Стрельцов.

Говорил Стрельцов твердым голосом и выглядел гораздо бодрее, чем вчера, но голова, видно, еще болела: то и дело он трогал повязку, болезненно морщась.

Тихон не смутился, а даже обрадовался словам Стрельцова.

— Так вот же я и говорю — народ мы темный и вышел из-за этого небольшой просчет. Хотели как лучше, чтобы все по закону, значит.

— «По закону»! — сердито бросил Сергунов. — Если ты такой праведный, чего ж от людей прятался? Сказал, что в город поехал, а сам на чердаке спрятался. Чоновцы тебя, председателя Совета, за ноги стягивали!

— Уж и за ноги… Я сам слез.

— Вот что, товарищи, разговор этот, я смотрю, ни к чему, — вмешался Полозов. — Что за птица Бакин, видно по всему, и нечего на него время терять. Народ весь на площади — пора провести собрание.

Сход открыл секретарь укома большевиков Полозов:

— Товарищи крестьяне! Поскольку здесь присутствует большинство жителей села, есть предложение без проволочек, сейчас же провести собрание граждан села Крутогорки. Нет возражений?

Говорил самый главный большевик — это знали все и слушали Полозова молча, со вниманием. На вопрос секретаря укома ответило только несколько несмелых голосов:

— Нет возражений.

— Не возражаем.

— Тогда давайте все честь по чести. Требуется избрать председателя и секретаря собрания. Чтобы порядок был. Какие есть предложения? Кого изберем председателем собрания?

В ответ молчание.

Непривычное это дело. Испокон веков в селе были сходы. Раньше сельский староста стоял на крыльце и заправлял всем. Потом Тихон Бакин. А решалось все криком: которые голосистые да в одно кричат, тех и верх. Теперь, видишь ты, председателя и секретаря выбрать требуется и чтобы порядок был. Непривычно такое дело.

— Кого же председателем изберем? Кого желаете? — повторил Полозов.

Несмелый голос из толпы отозвался:

— Говорка! Тимофея Говорка желаем.

— Есть предложение — председателем собрания избрать товарища Говоркова Тимофея. Есть еще кандидатуры?

— Давай Говорка!.. Желаем Говорка!.. Тимофея председателем! — загалдели осмелевшие голоса.

Избрали Тимофея председателем.

— Кого секретарем изберем? — обратился к собранию Полозов.

Поднявшийся уже на крыльцо Говорок повернулся к Полозову:

— Я так думаю, Бойцова Ванюшку надо — он пишет бойко.

— Давай Ванюшку! — поддержали мужики.

— Так что, гражданы, — с достоинством принял на себя обязанности председателя Говорок, после того как вполголоса посовещался с Полозовым, — давайте, чтобы без ору и как следует обсудим вопросы. Перво-наперво секретарь укома большевиков обскажет все насчет нового налогу. По-правильному, значит, объяснит. И второй вопрос: о сельском Совете. Переизбрать нам надо председателя, не дожидаясь сроку. Так я думаю, мужики?

— Переизбрать!.. Гнать Бакина! — сразу загудели голоса.

— Тиха, граждане мужики! — перекричал всех Говорок. — До этого само собой дойдем. Говорю вам: порядок должон быть. Сейчас о налоге разговор будет.

Полозов говорил просто и понятно о самом главном, что волновало село. Да, налог дает большое облегчение крестьянам, но и они обязаны позаботиться, чтобы государство, их государство, не осталось в накладе: побольше посеять и собрать хлеба, побольше вывезти его на рынок. Что касается подворной разверстки налога, так тут гадать и придумывать нечего: в декрете все сказано и каждый сам может рассчитать, сколько ему сдавать налога.

Прений по докладу Полозова не открывали, только поднялся на крыльцо Кузьма Мешалкин.

Кузьма Мешалкин немолодой — три сына у него в Красной Армии. Да и сам только год как по ранению домой вернулся. Раньше крепкая семья была — все вместе жили, хозяйство сообща вели. Война все нарушила. Во дворе одни бабы да ребята малые остались. Голодом сидели. Все, что нажито было, прожили. В разоренное гнездо вернулся Кузьма. Все силы вкладывал, чтобы хозяйство поднять, и ни о чем больше слышать не хотел, в сельские дела не мешался, на сход и то не дозовешься его. А вот сейчас за всех сказал.

— Мы с мужиками словом перекинулись, и, выходит, нужно ответ держать, — обратился Кузьма к Полозову. — Нас тут попрекнул тот, что из Чеки, — Пазухин. И правильно попрекнул. Мирволили мы, значит, кулакам да бандитам. И не то чтобы поддержку оказывали, а просто по норам своим сидели. Дескать, моя хата с краю. А гляди-ка, мальчишки и те наперед нас разобрались, что к чему. Да и в покаяние сказать — не больно еще мужики в Советскую власть верили. Землю, конечно, дали, а хлеб под метелку забирали. Это понятно: у самого трое в армии — кормить их надо. А только с хлебом мужику расставаться тяжелее, чем с душой. Теперь все видят: власть за мужика стоит — новый налог ее крепость показывает. И вот вам, товарищ Полозов, наше мужицкое слово: что было, то было, а только теперь мы Советской власти полная опора и большевикам, стало быть, полное доверие высказываем.

Тихо стояли мужики. Уважали Мешалкина за трудолюбие, за справедливость. И говорил он то, что хотели бы сказать многие из собравшихся.

А Полозов крепко пожал Кузьме руку и просто сказал:

— Спасибо на добром слове, товарищ Мешалкин.

Выборы председателя Совета тоже прошли без обычного шума, когда чуть ли не стенка на стенку шли мужики. Конечно, главное здесь было в том, что не стояли в первом ряду сельские толстосумы, а их подпевалы не решались голоса подать — знали: не поддержат их теперь мужики.

Полозов предложил:

— Уездный комитет РКП рекомендует избрать председателем Совета села Крутогорки Сергунова Александра Матвеевича.

— Правильно! В самую точку! Саня Сергунов порядок наведет! — не выдержал роли председателя Говорок. — Как считаете, мужики?

Сход загудел:

— Давай Сергунова!

— Желаем Сергунова!

— Саньку в председатели!

— Тогда кто за Сергунова — подымай руку! — зычно крикнул Говорок.

Выбрали Саню Сергунова председателем Крутогорского сельсовета, заместителем — Кузьму Мешалкина.

Недели через две после ликвидации банды в село опять приехал Стрельцов. Приехал ради них. Они — Иван, Колька, Федя, Степан и Семен — собрались в сельсовете настроенные торжественно, взволнованные.

Стрельцов немного оправился после бандитских побоев, и все-таки смуглое лицо сильно побледнело, а черные глаза глубоко запали и, казалось, сверкают ярче, еще возбужденнее.

— Товарищи! — начал Стрельцов, и в голосе его прозвучала торжественная значительность. — Уездный комитет комсомола рассмотрел ваши заявления и постановил: Бойцова Ивана, Говоркова Николая, Федотова Федора, Кальнова Степана, Уздечкина Семена принять в члены Российского Коммунистического Союза Молодежи и утвердить в селе Крутогорка ячейку РКСМ.

Стрельцов помолчал, требовательно и сурово из-под сведенных в одну линию черных бровей посмотрел каждому в глаза, словно еще раз прикинул: а на что способны эти ребята, теперь уже комсомольцы?

— Вы, друзья, делом доказали, что честно служите победе коммунизма и можете быть членами боевого комсомола. Но с комсомольцев и спрашивается больше — вас немного и вы у всех на виду. Быть комсомольцами — значит отдавать все силы борьбе за мировую революцию. Где бы комсомолец ни жил, он обязан каждый шаг связывать с борьбой рабочего класса, каждый день он должен практически помогать построению коммунизма. И в этой борьбе нельзя жалеть ни сил, ни самой жизни.

Лицо Стрельцова осветила добрая улыбка, разошлись сурово сдвинутые брови.

— Вручить вам комсомольские билеты и провести первое собрание укомол поручил мне. Это, наверное, потому, что с вашим селом я кровью связан: дважды бандиты здесь мне кровь пускали.

Стрельцов развернул небольшой бумажный сверточек.

— Бойцов Иван!

Иван, побледнев от волнения, встал и шагнул к столу.

Стрельцов протянул ему листок плотной розовой бумаги, сложенный вдвое.

Наверху напечатано:

На другой строке чернилами вписано:

Стрельцов крепко пожал Ивану руку:

— Ну, Иван, так держать и дальше! Держать и не отступать, не сдаваться до конца жизни. Храни свой билет — он для тебя как крылья. Крылья Икара…

Первое собрание крутогорских комсомольцев избрало секретарем ячейки Ивана Бойцова.

Солнце закатилось. Там, где оно спряталось, огнем пылали мелкие облачка. С другой стороны небосклона выползала луна. Была она большая, красная, прикрытая пыльным туманом, что скопился в воздухе за знойный, сухой день.

И на завтра все обещало такой же жаркий день с иссушающим ветром.

Стрельцов сидел на верхней ступеньке крыльца, новые члены комсомола — вокруг него. Это не было очередным собранием. Просто Стрельцов решил заночевать в Крутогорке, Иван зазвал его к себе, и сейчас они собрались просто так, поговорить.

На смуглых, запавших щеках Стрельцова к вечеру проступили яркие пятна румянца. Хотя воздух не успел остыть и было все еще жарко, Стрельцов жаловался, что он замерзает. Иван накинул ему на плечи кожушок, и Стрельцов, кутаясь в него, все никак не мог согреться. Глаза его лихорадочно поблескивали и стали большими, темными. Он смотрел куда-то далеко-далеко и негромко говорил:

— И покалечили бандюки меня не так-то уж сильно, а до сих пор никак не оправлюсь. Как только вечер — трясет. И черт его знает отчего. Может, внутри что повредили, гады! Ну ничего — кости целы, а все остальное образуется. Зато с бандитами покончили вконец и навсегда.

— А что с ними сделали? — несмело спросил Колька.

— Что причиталось, то и получили. Русайкина налево пустили. Много на нем крови — таких щадить нельзя. Остальных кого осудили, кого отпустили.

— А Яшка Захаркин?

— Осудили его и выслали куда-то на Север. Убрали с дороги, чтобы не путался под ногами.

Помолчали.

На темнеющем небе вспыхнуло несколько ярких звезд. Вдруг Стрельцов заговорил негромко, но оживленно:

— И что бы ни было, братва, как бы нас ни калечили, как бы трудно ни было, а в замечательное время мы живем. Ведь у нас на глазах новый мир рождается. И надо видеть, каким он будет. Замечательная жизнь впереди! Да мы еще ее увидим — Ильич так сказал. Только бороться за эту жизнь надо. Ногти срывать, а карабкаться вверх. Нет, не карабкаться — не черепахи мы — на крыльях лететь!

Глаза Стрельцова разгорелись, и казалось, что в смешанном свете непогасшей зари и поднявшейся луны они сами по себе излучают искристый свет.

— Митя, — первый раз назвал Стрельцова по имени Иван, — о каких крыльях ты говорил, когда дал мне комсомольский билет? Кто такой этот Икар?

— Икар? — переспросил Стрельцов, отвлеченный от своих мыслей, и, взглянув на Ивана, улыбнулся. — Икар хороший был парень. Твой ровесник. Он полетел к солнцу.

— Зачем?

Стрельцов помолчал, глядя на красный диск луны.

— Зачем? Не всегда люди могут объяснить, почему их тянет вперед и выше. Но без этой тяги замерла бы жизнь, а мы так и остались бы обезьянами или что-то вроде того.

Он опять помолчал, потом, глядя на первые мерцающие в вышине звезды, начал негромко рассказывать:

— Это древняя греческая легенда. Я недавно ее прочитал, и этот Икар все время стоит перед глазами. На острове Крит жил умелец Дедал с сыном Икаром. Всячески старался Дедал угождать царю Миносу, но, видно, чем-то не угодил, и грозила ему смерть. Тогда он решил удрать от злого, капризного царя. Из птичьих перьев, скрепленных воском, он сделал крылья для себя и для сына. Икару он наказывал: «Лети, сынок, но не подымайся высоко — солнце растопит воск и крылья рассыплются; не опускайся низко — морские волны обдадут тебя брызгами и крылья отяжелеют». Они полетели. Икар, вырвавшись из мрака, рванулся ввысь, к солнцу. И воск растаял, крылья не держали больше Икара. Он опустился, волны обдали крылья брызгами, притянули к себе, подхватили Икара и увлекли в глубь моря…

— Погиб? — шепнул Колька, глядя широко раскрытыми глазами на Стрельцова; тот только наклонил голову, и Колька глубоко вздохнул: — Жаль…

— А Дедал? — спросил Федя. Стрельцов усмехнулся:

— Дедал? Что ж, Дедал приземлился осторожненько в другом царстве-государстве…

Ивана не волновала судьба Дедала — смелый греческий юноша стоял перед его глазами.

— Зачем было подыматься высоко, если крылья плохие?

— Зато он видел солнце, — задумчиво произнес Стрельцов. — И люди помнят не осторожного Дедала, а безрассудного Икара. Без дерзания нет полета. Следом за Икаром другие стремятся в высоту, не боясь опасности, на неудачах учатся побеждать.

Наутро, проводив Стрельцова, Иван вернулся домой. Мария Федоровна сидела у окна, и глаза у нее были грустные-грустные.

— Мама, что с тобой? — забеспокоился Иван.

— Жалко мне его.

— Кого?

— Митю. Разве ты не заметил?

— Чего?

Мать удрученно вздохнула.

Иван видел только то, что Мария Федоровна тепло, по-матерински заботится о Стрельцове. Вчера вечером она настояла, чтобы он поел как следует, сегодня утром достала у соседей парного молока и не успокоилась, пока Стрельцов не выпил его. Вот так же мать хлопотала около него, когда он лежал больной.

— Чего я не заметил? — еще раз, уже с тревогой спросил Иван.

— Плохи его дела, — ответила мать. — Болен он. Тяжело болен.

— Он еще не оправился после бандитов. Стрельцов крепкий — поправится.

— Хорошо, если так, но боюсь, что дело много хуже.