Та, далекая весна

КОНЕЦ РУСАЙКИНА

К вечеру подоспел кавалерийский взвод.

В красноармейском строю необыкновенно важный и гордый ехал и Колька Говорков.

— Ты знаешь, как я туда доскакал? Ну с места не сойти, за полчаса до волости долетел! — захвалился Колька, едва слез с лошади.

— Брешешь! — спокойно припечатал Федя.

— Говорю, с места не сойти — не больше часа скакал. Ну, может, часок с небольшим.

— Это другое дело, — согласился Федя.

Но Колька его не слушал.

— Как прилетел в волость — сразу к секретарю партийному. Он записку Стрельцова прочитал — и бегом на телеграф. Я, конечно, за ним. Только меня туда не пустили. Он на телеграфе, наверное, час или два сидел. Потом, когда вышел, говорит: «Порядок! Молодец!» Это он мне сказал. «Вовремя, — говорит, — предупредил».

Колька хвалился безудержно: уж такой он человек. Послушать, так получается, что он один привел в село и чекистов, и чоновцев, и целый взвод кавалеристов.

И, конечно, Колька сумел подладиться к командиру каввзвода. Когда перед закатом взвод выступил на операцию, Колька тоже ехал в красноармейском строю на лошади, отнятой у бандитов.

Кавалерийский взвод вышел из села первым. Вперед выслали конную разведку, совсем как на войне. Чекисты и чоновцы выехали на машинах часом позже.

Иван ехал в кузове машины. Напротив него между чекистами сидел Емельян.

У опушки большого леса остановились. Кавалеристы спешились, чоновцы и чекисты вылезли из машин. Уже смеркалось, но еще различимы были стволы деревьев, еще светилось небо.

Здесь начиналась лесная дорога, узкая, перехваченная узловатыми корнями сосен, изрытая ухабами. Машинам дальше хода нет, да и взводу на лошадях тоже нелегко двигаться.

— Дальше придется в пешем строю, — решил Пазухин. — Далеко еще? — спросил он у Емельяна.

— Порядком будет, — почесал тот затылок. — Значит, так: до старого кордона верст пять или шесть, потом по просеке до Волчьего оврага, от него версты три до монастырского лесничества. Там, в лесничестве, и будет сейчас Русайкин.

Пазухин, Полозов и Колокольцев отошли в сторону и о чем-то посовещались. Потом Пазухин подозвал Ивана и Кольку.

— Знаете дорогу?

— Знаем.

— Все правильно сказал Емельян?

— Правильно.

— А другой дороги, чтобы поближе было, нет?

— Дороги нет, — ответил Колька, — а пройти ближе можно, если от кордона взять прямиком через лес.

— Не заплутаешься в темноте? — строго посмотрел на него Пазухин.

— Не должен, — ответил Колька, — места тут знаю, и ночью в лесу не один раз бывал.

Болтливый, любящий и прихвастнуть, Колька на этот раз был серьезен и говорил правду. Иван это знал: ни дремучим лесом, ни темнотой Кольку не запугаешь — здесь он вырос, и ночные блуждания по чащобе ему не в диковину.

Меж тем Пазухин давал Кольке наказ:

— Пойдешь вперед с чоновцами. Вы должны подойти раньше и загородить отход бандитам. Надо, чтобы ни один — понял? — ни один не ушел. Многое от тебя зависит. Если заплутаешь в темноте или задержишься — утекут бандиты, и все дело пропало. Не подведешь?

— Так точно, товарищ Пазухин, не подведу! — совсем по-военному отчеканил Колька.

«И где он так научился?» — с досадой подумал Иван. Ему стало обидно, что самое ответственное задание выпало не ему, а Кольке. Колька пойдет с передовым отрядом, а он, Иван, будет позади тащиться!

— А ты, Иван Бойцов, — обратился к нему Пазухин, — пойдешь с основным отрядом. Еще важнее нам в сторону не свернуть, а выйти своевременно и прямо к бандитскому логову. Глаз не спускай с Емельяна. Мы на тебя полагаемся. Давайте двигаться. Выступай первым, товарищ Колокольцев.

Иван не сумел, а может быть, постеснялся так же, как Колька, по-военному ответить Пазухину, но гордость его переполняла. И вовсе у Кольки не более ответственное поручение, чем у него, — ведь Иван обеспечивает подход основного отряда, в котором чекисты, красноармейцы, сам товарищ Полозов.

Иван видел, что всей операцией руководит главный чекист Пазухин, а секретарь укома большевиков Полозов как будто ни во что не вмешивается. И все же Пазухин ничего не делает, не перемолвившись с Полозовым; значит, все-таки он самый главный.

Тьма стала непроглядной, когда подошли к старому кордону. Когда-то здесь жил полесовщик, а теперь изба пустовала, потому что в лесу около бандитов никому не хотелось жить. Опустели лесные сторожки, сбежал монастырский лесничий, а его обширное подворье в сосновом бору облюбовали себе бандиты.

У кордона не задержались. Пазухин осветил спичкой карманные часы.

— Полночь, — сказал он, — мешкать нельзя, часа через два будет светать.

Коротки ночи в начале июня. Коротки да темны они в чащобе леса. Только меж косматых сосен сверкают в вышине яркие звезды. А над темными кустами на полянках зеленоватые звездочки перелетают с места на место, сходятся в хороводы — светляки ведут свою ночную игру.

Тихо в лесу. Только иногда где-то вдали лешачьим голосом ухнет филин, и опять все затихнет.

Эта тишина, мелькающие огоньки светляков, осторожные шаги людей за спиной — все вызывало у Ивана огромное нервное напряжение. Ведь от него сейчас зависело многое в ликвидации банды Русайкина. Больше трех лет бандиты держали в страхе всю округу. Постоянно доходили слухи: там председателя сельсовета повесили, там уполномоченного из города замучили, ограбили магазин, сено увезли, лошадей забрали. Крутогорских, правда, сильно не грабили, но и спокойной жизни не давали. А как дважды ранили Стрельцова, как пытались хлеб сжечь — тому Иван сам был свидетелем.

И вот теперь Иван идет во главе отряда, который должен ликвидировать банду. Наверное, будет бой — хотя бандитов осталось и немного, но, конечно, самые отпетые, и даром они не сдадутся. Ивану даже кажется, что где-то за темными кустами, за толстыми стволами деревьев прячутся враги, не спускают глаз с отряда, и каждую секунду тишину могут разорвать выстрелы.

Иван крепче сжимает рукоятку своего «бульдога».

«Почему Пазухин не дал мне винтовки или нагана? — думал он. — Над «бульдогом» посмеялся, а настоящего оружия не дал».

Становится зябко. И хотя ночь теплая, даже душная, временами овладевает неудержимая дрожь.

Неужели он трусит? Нет, это просто, как говорит мать, нервная дрожь, которую он испытывает вторую ночь подряд.

Иван шагает позади Емельяна. По бокам парня — чекисты с револьверами. А дальше слышны осторожные шаги спешившихся кавалеристов.

Спина в холщовой рубахе все время перед ним, он не спускает с нее глаз. Иван настороженно ждет, что парень вот сейчас может метнуться в сторону, и тогда…

А вдруг он попытается завести отряд не туда?

Нет, идут пока правильно, так, как надо.

Миновали кордон, долго шли по просеке. Она длинная, отделяет один квартал леса от другого. Иван с ребятами часто ходил сюда за ягодами. А в прошлом году чуть на бандитов не напоролись — вовремя в лес нырнули и затаились.

Просека упирается в Волчий овраг.

Здесь надо свернуть направо.

Все правильно — свернули.

Емельян шагает неторопливо и уверенно. Видно, что дорога ему хорошо знакома.

Но вдруг спина качнулась и замерла так внезапно, что Иван даже ткнулся в нее.

— Пришли, — тихо сообщает Емельян.

— Стой! — раздается едва слышная команда.

Из кустов выныривает невысокий человечек так близко и неожиданно, что даже Пазухин вздрагивает и выхватывает из кобуры наган.

— Это я! — слышит Иван шепот Кольки. — Все как надо. Лесничество окружили. Там ничего не видно, не слышно. Даже караула никакого. А бандиты на месте: лошади у коновязей стоят.

— Хорошо, молодцы! — отвечает ему также шепотом Пазухин и отдает негромкие приказания…

Красноармейцы и чоновцы взяли лесничество в плотное кольцо. Чекисты проверили оружие и ждали команды. А Пазухин прислонился к дереву и чего-то медлил.

— Ну, давай пошли, — не выдержал даже Полозов.

— А куда нам спешить? — невозмутимо, даже как-то вяло ответил Пазухин. — Передохнем немного. Теперь кто там есть — не уйдет. Подождем, пока еще чуть рассветет: в темноте скорее бандитов упустим, а своих пострелять очень просто.

Говорил Пазухин не торопясь, без всякого волнения. Видно, подобные операции для него были не в новинку, привык и даже устал от них.

А Иван, волнуясь, не заметил, что уже начало светать, что над вершинами сосен разгорается яркое зарево восхода, что уже видны вокруг деревья, впереди можно рассмотреть темный силуэт дома с мезонином.

Сколько времени прошло, Иван не сказал бы точно: ему показалось, что очень много. Наконец Пазухин вынул наган, ладонью крутнул барабан, зачем-то дунул в ствол и, махнув револьвером, просто сказал:

— Ну, пошли, ребята.

Чекисты двинулись к настежь распахнутым воротам лесничества. Собственно, ворот не было: одна створка висела на единственной петле, а вторая отсутствовала совсем. Во дворе, у длинной коновязи, дремлют лошади. Окна в доме темны, и полная тишина за ними. Иван и Колька под шумок увязались за чекистами.

У входных дверей, на крыльце, сидя спит здоровущий детина, часовой. Винтовка стоит поодаль, прислоненная к стене, а бандит сладко похрапывает и не чует беды. Два чекиста зажали ему рот и быстро скрутили руки за спину. Бандит только замычал что-то спросонья и свалился на бок.

Пазухин, выставив вперед наган, осторожно открыл дверь. Темные сени. Нащупав вторую дверь, чекист распахнул ее.

В большой комнате вповалку спали люди, едва различимые в свете раннего утра.

— Не шуметь. Собрать оружие, — распорядился Пазухин.

Но кто-то задел за солдатский котелок. Он покатился по полу, глухо зазвенев.

В углу вскочила темная фигура. Послышался встревоженный голос:

— Кто здесь?

Вслед за этим из угла грянули один за другим два выстрела. Раздался приглушенный вскрик, а стрелявший метнулся к окну. Зазвенели стекла выбитой рамы. Человек перемахнул через подоконник.

В окно Иван увидел, как он вскочил на лошадь, рванулся к воротам, но там, под самой лошадиной мордой, грохнул винтовочный выстрел. Лошадь отпрянула в сторону, взвилась на дыбы, и всадник слетел на землю. К нему сейчас же подскочило несколько красноармейцев.

В комнате меж тем бандиты, разбуженные выстрелами, повскакали. Кто-то попытался схватиться за оружие, но повсюду стояли чекисты с револьверами, а в двери смотрели стволы чоновских винтовок. Бандиты, одни покорно и как-то равнодушно, другие не пряча озлобленных взглядов, подняли руки вверх. Их было всего человек пятнадцать.

Пожилой мужик с седеющей встрепанной бородой поднял левую руку и, раньше чем поднять правую, широко перекрестился:

— Слава тебе, господи! Шабаш делу!

— Навоевался? Надоело бандитствовать? — спросил его Полозов.

— А то нет? — с готовностью ответил мужик. — Кому не доведись, опаскудит такая жизнь.

Говорил он просто, по-мужицки неторопливо и меньше всего походил на бандита. Уж очень не воинственный у него вид. Такого, как он, с огрубелыми кистями рук, сутулой спиной от тяжелого крестьянского труда, можно представить себе за плугом, с цепом на гумне, а никак не поджигающим мужицкие избы, убивающим сельских активистов, таких же хлеборобов, как он сам.

Пазухин сосчитал сдавшихся бандитов.

— Мало чего-то вас тут. Где остальные?

— Все тут, — с готовностью ответил седеющий мужик. — Растеклись останние. Как про новый налог да свободну торговлю прослышали, так и по домам.

— А вы чего же остались?

— Не успели утечь, стало быть.

— Ишь ты — вояки! — усмехнулся Пазухин и скомандовал: — Выходи по одному!

Во дворе под прицелом красноармейских винтовок стоял тот, что пытался удрать через окно. Невысокий, плотный, с седеющим чубом, с лихими унтерскими усами, сейчас растрепанными и уныло обвисшими. Весь вид у него был изрядно потрепанный, но, как видно, он не считал себя до конца побежденным: затравленно озираясь, бандит все еще искал выхода.

— Эх, дурак ты, дурак, Русайкин! — обратился прямо к нему тот самый седеющий мужик. — Говорили ж тебе! В Крутогорке чекисты тебе на хвост соли насыпали? Насыпали! На страже надо быть, а еще лучше закрывать всю лавочку. А ты свое…

— Иди ты!.. — охрипшим от злости голосом выругался Русайкин. — Я еще…

— Нет, Русайкин, — оборвал его Пазухин, — ты уже ничто. Даже кулакам ты не нужен теперь. Кончилось твое время, Русайкин!

Вот так: кончилось время бандитов, кончилась неразбериха в селе, все становилось по своим местам. Должна наступить мирная жизнь. А как же иначе? Бандитов прикончили, кулаки притихнут, мужик может спокойно трудиться на своем наделе, не кланяясь Парамоновым и Захаркиным.

Так думалось Ивану.

И откуда ему было знать, что впереди ждут не менее тяжелые испытания, что кулаки хотя и притихли, но сдаваться не собираются, не собираются отказаться от главенства в селе, что надвигается на Крутогорку, на всю страну жестокое бедствие — голод. Горят от засухи посевы в Поволжье, повсюду гибнет надежда на урожай.

Нет, не легкая жизнь ожидала его впереди.

Но сейчас его переполняли радость и мальчишья гордость от победы над горсткой бандитов. Ведь к этому и он приложил свои силы. И вот он въезжает в Крутогорку на стреляющем смрадным дымом автомобиле. Он сидит в кузове рядом с чекистами, с чоновцами. Он их соратник и единомышленник.