Тайная жизнь Лиззи Джордан

Глава вторая

На самом деле меня поразило громом через месяц после первой встречи.

Мы с Биллом, Брайаном и Мэри сидели в комнате отдыха первокурсников и пили кофейную бурду, на которую с нас раз в семестр собирали по три фунта. В одиннадцать утра в комнате отдыха всегда было полно народу: который хотел за свои деньги получить что-нибудь такое, чтоб потом не стошнило.

— Завтра в «Сент-Эдмунд Холлс» «Антоний и Клеопатра», — вдруг сказал Брайан. Мы часто жаловались на скудость культурных мероприятий (не признаваясь, что особенно их и не ищем). — Как думаешь, это хорошо? — спросил он.

Мэри фыркнула в чашку.

— Ты у Лиз спроси, — ответила она.

— А ты что — смотрела? — спросил Брайан.

Я густо покраснела и уткнулась в свой кофе. Ну почему Мэри такая?

— Вообще-то, я действительно там буду, — призналась я. — Но, к сожалению, не могу сказать, хорошо это или плохо. — И быстро добавила: — То есть вряд ли представится возможность — я сама буду на сцене.

— Вот здорово, Лиззи! — с жаром воскликнул Брайан. — Что ж ты не говорила? — Он повернулся к Биллу и Мэри. — Вот это да! Наша Лиззи — артистка. Теперь-то мы уж точно должны пойти.

— Ну, ну, — покачала головой Мэри.

— Она не разрешает смотреть на свою игру, — пояснил Билли и, прежде чем я что-то успела пикнуть в свое оправдание, добавил: — Говорит, что она от этого начинает стесняться и путать слова.

Все точно. Я начинала путаться в словах, если среди зрителей был кто-то из знакомых.

— Лиз, я понятия не имел, что ты играешь! — удивленно воскликнул Брайан. — А еще жалуешься на недостаток культурной жизни! А теперь выясняется, что ты тайком играешь Шекспира!

Я пожала плечами.

— И какую роль? — спросил он.

— По-моему, кого-то из копьеносцев, — несколько свысока заявила Мэри.

— Вообще-то я играю Клеопатру, — поправила я.

— Ого! — Брайана всплеснул руками. — Это же главная роль. Погоди-ка, ведь это самая важная роль в пьесе. Ты играешь главную героиню и ничего нам об этом не сказала!

— Я считаю, Клеопатра должна быть красивой и смуглой, — сказала Мэри, глядя на свои ногти, словно кошка, нацелившаяся на любимого в семье попугайчика. — Во-первых, у нее не было веснушек.

— Я буду в гриме, — напомнила я Мэри. — И потом, нет у меня веснушек. О чем ты?

— Во-вторых, волосы у нее черные.

— Не дразни ее, Мэри, — перебил Брайан. — Я уверен, Лиз отлично подходит для этой роли.

— Сомневаюсь, — сказала я честно.

— Она так стесняется, что учит роль под душем, — сказала Мэри. — Чтобы никто не слышал из-за воды.

— Ничего подобного, — запротестовала я. Хотя на самом деле я так и делала, после того как мой сосед Грэм, студент матфака, нажаловался, что постоянное заучивание текста вслух отвлекает его от алгоритмов. Однажды они с деканом вломились ко мне в комнату в самый разгар сцены со змеей. Сначала я расценила это, как комплимент. Видимо, моя предсмертная агония разыграна с крайней степенью убедительности. Но декан вернул меня к действительности словами о том, что следующий такой спектакль увенчается не аплодисментами, а солидным штрафом.

— Как же так я ничего не знал! Как можно скрывать свой талант от друзей? — спросил Брайан.

— Да я не уверена, что это талант, — объяснила я. — И ничего я не скрывала. Просто не хочется всех доставать своими проблемами. Это все мое личное дело.

— Но ты играешь в пьесе, — напомнил мне Брайан. — Это уже не твое личное дело.

— Да меня уговорили, — соврала я. — Все равно текст этот есть в программе. Не надо будет потом учить.

— Но тебе ведь хоть немного хочется играть на сцене, — настаивал он.

Я пожала плечами. Еще как хотелось сыграть Клеопатру. Пока Мэри всем не разболтала, я страшно гордилась тем, что мне доверили такую большую роль. Правда, я не была уверена, что справлюсь, и не хотела, чтобы близкие люди ежедневно дразнили меня актрисой. Близкие — это Мэри, Билл и Брайан. А если им не понравится моя игра? Если я сыграю так плохо, что они потом не будут знать, как смотреть мне в глаза. Я не смогу играть дальше, если каждый день буду обедать с самыми строгими критиками.

Пока Мэри не вынудила меня раскрыть карты, я намеревалась дождаться, по крайней мере, пяти одобрительных рецензий и только потом пригласить друзей на свой спектакль. Пять хороших рецензий. Звучало солидно, но вероятность осуществления приближалась к нулю. Хотя бы потому, что студентов-критиков, которые могли прийти на спектакль, было только четверо.

— Я правда очень хочу посмотреть, как ты играешь, — пытался убедить меня Брайан.

— И мы, — подхватили Мэри и Билл нестройным хором. — Если Брайану можно идти на спектакль — мы тоже пойдем. Так будет честно.

— Нет, ни за что, — сказала я в отчаянии. — Вы хотите, чтобы я все напутала? Пожалуйста, не ходите. Вам будет неинтересно. Я умру от стыда.

— Не зарывай талант в землю, — произнес Брайан с еврейской назидательностью.

— Я не зарываю. Я только не хочу, чтобы вы ходили смотреть. По крайней мере, сейчас. Послушайте, я же знаю, как будет: Мэри и Билл будут строить мне рожи. Один раз я их пустила. Я играла няню в «Ромео и Джульетте» и чуть не лопнула от сдерживаемого смеха, увидев в заключительном акте задумчивую физиономию Билла в последнем ряду. К счастью, все подумали, что меня сотрясают сдерживаемые рыдания, — и сноб из газеты «Изида» написал, что это произвело впечатление. Кто примет меня всерьез, если в трагических сценах меня будет трясти от смеха?

— Я больше не буду, — пообещал Билл, но обещаниям Билла я не верила с тех пор, как он решил с Нового года каждый день после спортзала переодеваться, так чтобы его дивной мускулатурой можно было любоваться только по особым случаям. Он держался до пятнадцатого января.

— Верится с трудом. Кому еще кофе? — спросила я, отчаянно пытаясь заговорить о другом. О чем угодно, кроме меня. К счастью, мне на помощь пришел Брайан.

— Я принесу, — сказал он. — Но только если ты нам разрешишь посмотреть, как ты играешь.

— Ни за что! — завопила я. — Я же только что объяснила…

— Да шучу я, шучу. — Брайан поднял руки. — Не хочешь — не придем. Мы не хотим нарушить творческий процесс.

— Жаль, — вздохнула Мэри. — Я бы посмотрела, как ты изо всех сил стараешься не расхохотаться.

— Не доставай ее, Мэри, — предостерег Брайан. Я облегченно вздохнула.

Чего кривить душой, я испытала легкое разочарование, когда назавтра перед началом спектакля не увидела в зале никого из них. В тот день я встретила Билла в столовой, и он сказал мне, что они сразу же после ужина идут есть карри (я уже говорила, что столовская еда способствовала похуданию). Но я догадалась, что он пускает меня по ложному следу. Я по-прежнему не сомневалась: вся троица будет сидеть в последнем ряду и прикрывать ухмыляющиеся физиономии программками в жалкой попытке остаться незамеченными. Но их не было. Во всяком случае, я их не увидела, потому что, прежде чем я успела подробно рассмотреть зал с безопасной позиции за занавесом, зажглись огни рампы и я уже не видела ничего, кроме сцены.

В университете были сотни театральных трупп. В большинство из них я записалась, еще на Неделе первокурсника, но в конце концов моим уделом стала крошечная труппа под названием «Подвал» — только там меня не завернули сразу. Во всех остальных, едва я начинала изображать возвращение отважной Виолы в Иллирию после кораблекрушения, меня прерывали вопросами, не хочу ли я помогать за кулисами? или открывать занавес? и умею ли я шить римскую тунику? Члены «Подвала» отнеслись более снисходительно к моим актерским способностям. Большинство из них сидело на транквилизаторах, что, вероятно, сработало мне на пользу. Я мечтала о сцене с детства. Я думаю, что меня зацепило в первый раз, когда нас с братом Колином премировали в Вест-энд билетами на мюзикл «Энни» на Рождество 1981 года. Колину история храброй сиротки не понравилась. По его мнению, там было много пения и девчонок. Но я была в восторге, и последующие полгода громко распевала песни из мюзикла в надежде, что какой-нибудь влиятельный господин услышит мое пение с улицы и пригласит в актерскую школу. Разумеется, этого не случилось. В Солихалле ничего подобного не случается, зато моя мать записала меня в драмкружок при местной церкви, где готовилась собственная версия «Энни». На прослушивании я старалась изо всех сил, но главную роль дали дочери церковного сторожа (она страшно фальшивила, но у нее был подходящий цвет волос). Я дала согласие на роль одной из приютских, но в день премьеры сказала, что заболела ангиной, и ни разу не играла.

Затем пубертатный период, а также мысль о том, что мой прыщавый лоб, скрываемый под уродской длинной челкой, увидит куча народу, надежно ограждали меня от сцены. В трех школьных постановках я участвовала в качестве помощника режиссера. Никто не спрашивал, хочу ли я играть, потому что все думали, что мне нравится тянуть за веревки, открывающие занавес, но я следила за исполнительницами главных ролей и знала, что я могу сыграть лучше их. Я выучила все реплики и отрепетировала их в спальне перед зеркалом спальни на случай, если главная героиня и дублерша неожиданно заболеют. Но однажды я сказала себе: хватит робеть.

К моменту поступления в университет я еще не вполне справилась с робостью, но на прослушивание все же пошла, потому что прочла статью в «Космополитэн» или в другом таком же полезном журнале о том, как бороться с фобиями. Снова ставьте ногу в стремя, говорилось там. Самое смешное, что я боялась не публики как таковой. Меня волновало мнение людей моего крута, особенно моих знакомых. Если бы сэр Дики Аттенборо увидел меня в роли Клеопатры в моем исполнении и сказал, что это ужасно, мне было бы все равно. В школе мою театральную карьеру сгубило опасение, что моя игра покажется ужасной моим одноклассникам. Теперь меня преследовала мысль о том, что так же подумают друзья по колледжу.

Перед актерами «Подвала» я выкладывалась от души, потому что они все были незнакомые и казались мне обычными и неинтересными. Они, можно сказать, упросили меня играть в их труппе, предположив, видимо, что у меня нет отбоя от предложений из других театров. На самом деле только одна труппа позвала меня на повторное прослушивание — они искали на роль копьеносца для «Юлия Цезаря». В «Подвале» мне предложили роль няньки в «Ромео и Джульетте», и я решила, что лучше все-таки быть крупной рыбой в мелком пруду.

Длинноволосый, патлатый режиссер труппы по имени Род решил ставить «Антония и Клеопатру» после того, как по его инициативе летом поставили кошмарную пьесу каталанского автора про тайный код синтаксических структур предложения (по крайней мере, я так поняла содержание пьесы), после чего получил ужасные рецензии практически во всех университетских изданиях с последующим падением всякого интереса к спектаклю, что практически разорило труппу.

Пришлось сделать шаг навстречу массовому зрителю, а пьеса «Антоний и Клеопатра», где любовь и смерть присутствовали в равных пропорциях, наверняка должна была привлечь публику. Я одобряла выбор пьесы, но сомневалась в выборе места. Подвал «Сент-Эдмунд Холла» великолепно подходил для интимных сцен (от него и пошло название труппы), но зрители в нем не помещались, а смена декораций в тесноте и полумраке сцены превращалась в настоящий ад. Я забыла сказать, что труппа «Подвала» была так мала, что мы нередко играли по две роли, и даже ведущим актерам приходилась заодно таскать декорации. Мне это было особенно сложно, потому что в моем костюме была масса толщинок спереди и сзади, и с каждым спектаклем их почему-то становилось все больше. Я знала, что у меня не очень женственная фигура, а Клеопатра уже успела родить детей до встречи с мужчиной своей жизни, и тут уж я начала сомневаться, кого я играю: королеву Египта или кого-нибудь из телепузиков.

За костюмы отвечала Филидда, исполнявшая также роль моей служанки Хармианы. Роль служанки для нее была некоторым понижением по службе, потому что, когда мы играли Ромео и Джульетту, она исполняла роль Джульетты, а я — няньки. Я тоже пробовалась на роль Джульетты и, наверно, получила бы ее, если бы на Ромео не выбрали бойфренда Филидды. Когда объявили, что именно Грег будет играть романтического героя, я поняла, что мне не грозит упасть в обморок с балкона. Не получи Филидда роль Джульетты, она могла бы уйти из труппы вместе с дорогостоящим осветительным оборудованием, купленным ею по беспроцентному кредиту у своего фантастически богатого отчима.

— Бородавки не забудь наклеить, — сказала Филидда, когда я стала гримироваться перед премьерой.

— Я не уверена, что у Клеопатры были бородавки, — заколебалась я.

— Тогда у всех были бородавки, — заверила она меня. — Представляешь, какая мерзость могла их укусить в пустыне? А бубонная чума?

— Разве это было при Клеопатре? — спросила я.

— Возможно.

— Все-таки я не понимаю, зачем они нужны. Это же отвлекает зрителя.

— Род хочет, чтобы наша постановка Антония и Клеопатры была самой реалистической из всех университетских постановок, — терпеливо объяснила она. — Бородавки — это его идея.

— Хорошо. — Меня одолевали сомнения, но я прилепила одну бородавку на кончик носа, и тут же с облегчением подумала, как хорошо, что никого из моих друзей нет сегодня в зале.

— А сама ты бородавки клеить не собираешься? — спросила я, видя, как она рисует себе толстые черные круги под глазами, превращая тихую провинциальную девушку в разъяренную гурию. — Если у Клеопатры были бородавки, наверняка у ее служанки тоже были бородавки.

— У меня есть, — ответила Филидда, показав мне крохотную припухлость на подбородке. — Теперь сиди смирно, я подведу тебе глаза.

Я закрыла глаза и отклонила голову назад.

— Сиди смирно, — повторила Филидда, подходя ближе и держа карандаш для глаз как кинжал. — Если ты дернешься, я могу выколоть тебе глаз.

— Я не дернусь, — пообещала я.

— Нет, ты дернулась, Лиззи, — сказала она и ткнула карандашом в глаз.

— О-о! — я выпрямилась, прижав ладони к лицу. — Ты ткнула меня карандашом!

— Я тебе говорила, не дергайся! Больно? — спросила она удивительно бодрым голосом. — Хочешь, я позову Рода и скажу ему, что ты не можешь играть?

— Сначала посмотри, что у меня с глазом!

— Открой! — Филидда оттянула мне веко. — Ну как, видишь?

— Нет, ты же закрыла мне глаза пальцами.

— О черт, прости, — сказала она, не убирая пальцы. — Ох, Лиззи. Какой ужас. Премьера «Клеопатры», а ты не можешь играть.

— Могу, — возразила я, отталкивая ее руки. Все плыло передо мной как в тумане. Хотя она ткнула меня в левый глаз, слезы лились из обоих и казалось, что они болят оба. — Да как он выглядит, этот чертов глаз? — спросила я ее.

— Ой, Лиззи, ужасно. Действительно ужасно. Даже не знаю, что тебе сказать.

— Лучше дай зеркало.

— Думаю, тебе лучше не смотреть.

— Дай мне зеркало!

Зазвонил звонок, приглашая публику занять места. Меньше чем через две минуты после того, как поднимется занавес, я должна быть на сцене пленительная и гордая, а тут грим течет у меня по лицу, как разлившаяся нефть в Ниагарском водопаде.

— Уже звонок, — завопила Филидда, как будто я его не слышала. — Боже мой, Лиззи. Что делать? Давай, я сыграю роль Клеопатры, да? А ты Хармиану. У меня парик длиннее, и тебе будет легче: у нее меньше текста.

— Что у вас такое происходит?

Это Род пришел узнать, почему мы не явились на медитацию, которая проводилась перед каждым спектаклем.

— Мы читаем мантры.

— У Лиззи ужасная травма, — объяснила Филидда. — Клеопатру буду играть я. Какой кошмар.

Но для нее это был совсем не кошмар. Я вдруг подумала, что Филидда могла специально ткнуть меня в глаз, чтобы забрать роль себе. Как-никак, ее Грег играет Антония, и все слышали, как Филидда сомневалась, что он сможет симулировать любовную сцену.

— Я буду играть, — возразила я. Сквозь туман в глазах я увидела на лице Филидды выражение глубокого неодобрения.

— Тебе же плохо, Лиззи, — зашептала она.

— Мне хорошо. Я отлично вижу правым, а ко второму акту и левый наверняка отойдет.

— Родни, ей плохо, — сказала Филидда, срываясь на визг. — Она может от шока забыть текст. А вдруг она споткнется или еще что-нибудь?

— Вот тогда и будешь играть, — сказала я. — Я справлюсь. Знаешь, как я ждала этой роли. Сделай-ка мне повязку на глаз.

Поняв, что за кулисами меня не удержать, Филидда, ворча, принялась за дело. Я думала, повязка будет незаметной и ее прикроют египетские косы, но когда подняли занавес, на сцену в премьерном спектакле вышла Клеопатра с большой нашлепкой из пластыря на весь глаз. Но по крайней мере она отвлекала от бородавок.

Я старалась не думать о том, что выгляжу, как после десяти раундов с Франком Бруно[5]. На самом деле резь в глазу помогла мне собраться и удачно продемонстрировать ярость в нужных местах. Конечно, не все шло гладко. Антоний чуть не погиб раньше срока, когда с софита сорвался один из тяжелых прожекторов и грохнулся прямо ему под ноги — в разгар беседы с Цезарем. Между актами выяснилось, что Хармиана подозревает Антония в шашнях с первокурсницей, и бедняга стал так зажиматься, что публике было в пору задуматься, как его вообще угораздило заинтересоваться женщинами.

Несколько раз я слышала, как в зале охают и гудят, и надеялась, что это реакция на мою игру, а не на повязку или бородавку, которая свалилась с носа на ноги Хармиане, когда она коленопреклоненно внимала моему плачу по Антонию. Во время короткого перерыва за кулисами Филидда швырнула мне бородавку с таким отвращением, словно она была настоящей…

— Из-за нее я запорола свои лучшие реплики, — проворчала она.

— Больше не буду ее приклеивать, — ответила я.

— Нет, так надо. Для достоверности. Только теперь на щеку.

— А не покажется странной такая блуждающая бородавка?

— Я гример, мне виднее.

— А по-моему, она тебе идет, — сказал Грег — незадачливый Филиддин Антоний. — Физические недостатки зачастую придают девушкам особую прелесть.

— Ты так думаешь? — спросила я.

— Конечно, нет, — отрезала Филидда.

— У нас есть деньги скинуться на ужин? — спросил Грег, чтобы сменить тему.

— Нет. Вообще-то вы все должны мне по три фунта за заказ места сбора.

— Что? — спросил Грег. — Уверен, Лоуренсу Оливье никто такого не говорил.

— Уверена, что Лоуренс Оливье не забывал текст, выпендриваясь перед девицей в первом ряду, — оборвала его Филидда.

— Какой девицей в первом ряду? — наивно спросил Грег.

— Прекрасно знаешь, о ком я. Такая, с грудью торчком.

— Что? — изумился Грег.

— Либо ей было приятно тебя видеть, либо в зале было холодно. Неужели ей не на что купить лифчик?

— Здесь действительно очень холодно, — попыталась я спасти Грега. — Мои груди тоже торчали как два наперстка.

Роковая ошибка. Грег немедленно уставился на мою грудь. Филидда метнула убийственный взгляд на мой единственный целый глаз.

— Как ты позволил ей прийти сегодня сюда, в день моей премьеры, — продолжила она, отворачивая Грега от моей груди. — Как я могу погрузиться в прекрасный текст Шекспира, когда эта сидит в первом ряду и напоминает мне о том, чем ты занимался, пока я сдавала экзамены.

— По-моему, пора давать звонок к началу второго акта, — вспомнила я. Мне надоело слушать их перепалку, и вообще я хотела еще успеть в индийский ресторан на вафли с далом. Во время спора я еще раз глянула в зал в поисках кого-нибудь из знакомых. Никого. Я должна была радоваться, что они не увидят меня в гриме с этими бородавками и всем прочим, но почему-то не обрадовалась. Они действительно не пришли. Почему я так расстроилась?

— Вот возьму и на самом деле покончу с собой, — с пафосом заявила Филидда.

— Филидда, прекрати издеваться! — взмолился Грег.

Я подумала, что хорошо бы проверить, что в корзине со змеями, для сцены смерти Клеопатры змеи резиновые (это была не такая уж глупая идея — Филидда изучала зоологию и могла достать ядовитых ящериц). И вообще за реквизит отвечала я.

Слава богу, спектакль закончился без реального самоубийства. После того как Цезарь произнес заключительное слово о гордости египетской королевы и ее римском возлюбленном, все, кто не умер от укуса змеи, склонили головы в знак скорби и так стояли до тех пор, пока игравший римского императора Род не выпрямился, давая сигнал к восторженным аплодисментам (неожиданным при таком небольшом количестве зрителей), а также моему воскрешению и к выходу на поклоны. Обычно публика ждала, пока прозвучит последняя фраза, и только потом награждала нас аплодисментами… но в этот раз было не так. Выверенная пауза была нарушена громкими хлопками и криками из доселе пустовавшего последнего ряда.

— Браво! Бис! Да здравствует одноглазая царица Египта!

Красная роза пролетела надо мной, лежащей замертво. За первым цветком полетел другой, третий, пока их не набралось на моем теле… думаю, не меньше дюжины. Я села и, прищурясь, посмотрела в зал. Мы еще даже не собрались к выходу на аплодисменты. Многие актеры еще не вышли на сцену. Это было совершенно неожиданное поведение для обычно спокойных, почти впадающих в кому, любителей Шекспира.

— Так. Это уже не мне, — сказала Филидда, вставая на ноги, когда неожиданно к цветам на сцену приземлились шорты, сопровождаемые таким оглушительным свистом, что я чуть не оглохла. Увы, я уже догадалась, что это буйство имеет отношение только ко мне.

Я осторожно подняла брошенные штаны и повертела их в руках. Фиолетовые шорты. Только один человек в мире мог носить такие штаны просто так, без всякой задней мысли. Более того, это были белые шорты, которые были когда-то выкрашены в темно-фиолетовый цвет в университетской прачечной, и еще спустя месяц вся выстиранная там одежда выходила бледно-сиреневой.

Это был Билл.

Теперь, когда прожекторы погасли, я хорошо видела, что он стоит в конце зала, засунув пальцы в рот, и собирается в очередной раз оглушительно свистнуть. Рядом с ним стояла Мэри и относительно спокойно аплодировала. С другой стороны стоял Брайан с последней длинной розой из тех, которые он метал с такой точностью. Потом они побежали по проходу, как будто мы рок-группа, а они собираются забраться на сцену. Филидда повернулась ко мне, подняв брови.

— Я запишу, что ты должна мне три фунта, — сказала она. Помимо костюмера она была еще и бухгалтером труппы. С этими словами она ушла, не попрощавшись.

— Это было так здорово! — воскликнул Брайан, хватая мою руку и целуя ее. — Ты играла прекрасно, великолепно, к тебе применимы все эпитеты, которые мог бы придумать человек, изучающий английскую литературу, а не экономику.

— Ты хорошо играла, — сказал Билл.

— Да, неплохо, — сказала Мэри. — Особенно хороши были бродячие бородавки. А что у тебя с глазом?

— Это Филидда. Ткнула карандашом для глаз.

— Кошмар. Я думала, что она ударит, когда ты очень натурально целовалась с Антонием.

— Еще как натурально. Я ревновал, — сказал Брайан, заставив меня покраснеть до корней волос. — Ты прямо пылала от страсти, царица Клео.

В тот момент я действительно запылала и постаралась прикрыть париком раскрасневшиеся щеки.

— Но я не видела вас в зале, — пробормотала я.

— А-а-а! — воскликнул Билл. — Это Брайан придумал. Как только ты вышла на сцену, мы тут же спрятались за спинки кресел и сидели там до конца первой сцены, чтобы ты нас не увидела, подумала, что мы не пришли и не спутала текст.

— Правда, ты была великолепна, — не унимался Брайан.

— Да. Ну что, идем есть карри? — перебила Мэри. Она либо очень проголодалась, либо ей надоело поздравлять меня со спектаклем. Как бы то ни было, идея была неплохой. Я уже не могла выслушивать похвалы, и мне не терпелось снять парик.

— Я думала, вы не придете, — сказала я Брайану, когда мы направлялись в «Тандури Найтс», где давали самое лучшее и самое дешевое карри в Оксфорде.

— Неужели, я мог это пропустить, — сказал он. — Увидеть свою знакомую на сцене? Это был триумф, Лиззи.

— Невероятно, как тебе удалось сдержать Билла и Мэри, — добавила я с благодарностью.

— Они знали, что я бы очень разозлился, если бы они испортили тебе этот важный вечер. Знаешь, я восхищаюсь людьми, которые в свое свободное время могут научиться так играть, — сказал он. — Ты была даже лучше, чем Лиз Тейлор в кино. Ты, Лиззи Джордан, особая, очень талантливая и бесконечно удивительная девушка.

— Да ладно, не преувеличивай, — пролепетала я.

— Ты знаешь, я говорю правду, — сказал он.

— О!

Он посмотрел мне прямо в глаз и на повязку.

Особая, талантливая и бесконечно удивительная?

Никто не говорил мне раньше ничего подобного, и мне пришлось стукнуть его. Только по руке… и только слегка. Но все равно его нужно было стукнуть. Неужели Брайан не понимал, что англичане делают комплименты с сарказмом и иронией? Я вся горела, пока мы шли до ресторана, и все еще была цвета фуксии перед тем, как попробовать знаменитое фирменное блюдо — цыпленка «тикка махани». Я даже не особенно смутилась, когда Билл сказал мне, что я забыла снять бородавки.

Особая, талантливая и бесконечно удивительная!

С таким же успехом Брайан Корен мог бы признаться мне в любви.