Тайная жизнь Лиззи Джордан

Глава пятая

Мы замечательно провели вместе зимне-весенний семестр, но по меру приближения лета тихие вечера, когда мы с Брайаном просто сидели вдвоем и читали скучные учебники, приобрели оттенок меланхолии.

В конце весеннего семестра я пыталась не реагировать на то, что Брайан набрал на моем компьютере свою крайне увлекательную автобиографию и разослал ее в разные американские компании в поисках работы на большие каникулы. Я убедила его разослать запросы и в лондонские компании, чтобы был хотя бы слабый шанс провести лето вместе. Он это сделал. Но в конце концов наиболее интересную интернатуру предложила именно американская компания, не говоря уже об оплате билета домой для вступления в должность.

За шесть дней до отъезда Брайана в Штаты я нашла рядом с его кровати блокнот с номером рейса и временем отправления и неожиданно узнала точный момент, когда он улетит от меня. Конечно, его возвращение в Америку не обязательно означало, что я никогда не увижу его, но это означало, что наше «мы» кончилось, когда я начинала думать о нас. Это-то уж я понимала. Я не была настолько глупа. Когда-то давно мы уже говорили об этом с Брайаном. Как трудно поддерживать отношения на расстоянии, особенно когда оба так молоды и каждому еще столько предстоит сделать в своей стране. Но тогда во время разговора я не предполагала, что наша связь продлится так долго и этот вопрос действительно встанет перед нами.

За неделю до возвращения Брайана в США мы с ним арендовали автомобиль и уехали на день из Оксфорда. Мы фотографировали друг друга на фоне дворца Бленхейма. Брайан уверял меня, что однажды он вернется и купит это место. Мы обедали в дубовой чайной. Брайан купил для своей мамы модель домика из тростника. Она обожает английские штучки, сказал он, а позднее обнаружил, что домик сделан из фарфора и в Китае. Мы ураганом пронеслись по деревушкам Котсволда. Ураганом, который можно себе позволить в «рено» Клио, застрявшем между комбайном и отарой овец.

А день мы завершили на Роллрайтстоунз. Билл, Мэри и я обнаружили этот малоизвестный круг из камней еще на первом курсе. Мэри увидела на карте точку, помеченную кружком, и решила, что нам нужно как-нибудь в воскресенье устроить там духовный пикник. Мы взяли бутерброды с ореховым маслом и бананами и выехали из колледжа на разбитом «миникупере» Билла. Мэри была штурманом, и поэтому мы сразу же заблудились. Билл сказал, что это не важно, потому что он может ориентироваться по линиям местных лугов.

— Я чувствую камни, — уверял он нас. — Я просто доверюсь своему инстинкту, и мы будем там вовремя.

Кончилось тем, что мы проехали двадцать миль в абсолютно противоположном направлении.

Когда мы с Брайаном отправились туда вдвоем, мы приехали в Роллрайтстоунз, когда солнце уже начинало садиться. Сначала мы почтительно обошли их (что-то было в нас туристское в тот день), а я рассказывала ему легенду о камнях, которые невозможно сосчитать. Мы трижды пересчитали, и трижды у нас получались разные результаты. Я рассказала о том, как мы ездили в Роллрайтстоунз с Биллом и Мэри. Когда мы нашли это место, началась гроза. Мы восприняли это как небесное знамение и вымокли до нитки, вместо того чтобы остаться сидеть в машине.

— Я чувствую, как дух камней смывает с меня все дурное, — сказала тогда Мэри.

Когда мы возвращались в Оксфорд, мы были мокрыми до трусов, и японские туристы фотографировали нас из своего автобуса.

— Похоже, это была интересная поездка, — сказал он.

Я не могла сказать, что мне с ним вдвоем здесь интереснее. Мы еще раз попытались пересчитать камни. Потом выбрали камень поудобнее и сели на него, чтобы посмотреть на солнце, садящееся за холмы. Брайан взял мою руку, поднес к губам и поцеловал.

— Мне всегда интересно с тобой, — пробормотал он.

Я чуть не разревелась. Закат неожиданно стал означать для меня гораздо больше, чем просто конец одного июльского дня.

— Я люблю тебя, — сказала я. Это было единственное, что я смогла произнести.

— Я знаю, — ответил Брайан. Он не сказал, что тоже любит меня, но я приняла его ответ как «тоже» и крепко сжала его руку. — Но ты знаешь, как сложно нам будет сохранить любовь, когда я вернусь в Штаты, — продолжил он. — А мне надо вернуться.

Мы помолчали.

— Но ты ведь еще можешь передумать и поискать работу в Лондоне? — попыталась возразить я. — В Лондоне тоже есть крупные банки. Наверняка у банка, в котором ты собираешься работать, есть здесь какой-нибудь филиал. Они же могут оформить перевод? И сэкономили бы на билете в Америку.

— Лондон — это не Нью-Йорк, Лиз. Там моя семья. Ты же знаешь, как я люблю свою семью. Ты же знаешь, как я здесь по ней скучаю.

— Я тоже люблю свою семью, но я бы пулей полетела в Нью-Йорк. Если бы кто-нибудь мне предложил, — намекнула я.

— Мы должны получить свои дипломы, — сказал он, явно опуская вариант приглашения.

— Ты думаешь, — спросила тогда я, — что если бы мы встретились, закончив университеты, и нам было бы, скажем, двадцать пять или тридцать, а не двадцать один, как сейчас… Думаешь, у нас все могло бы быть хорошо?

— У нас и так все было хорошо, — твердо сказал он. — Я до конца жизни запомню этот особенный год с тобой. — Его пальцы сжали мою руку.

Я попыталась улыбнуться, но у меня в глазах щипало от сдерживаемых слез. Жизнь казалось такой несправедливой, но вместе с тем и удивительно романтичной. Нас разлучали силы, которые были сильнее нас. Мы молча сидели, пока не скрылось солнце, потом, не размыкая рук, встали и молча пошли к машине.

Когда мы легли в постель, я чувствовала себя, как шекспировская Джульетта, которая может пробыть с Ромео только до рассвета и знает, что ее любовь, зажатая в короткий промежуток ночи, — на всю жизнь. У нас с Брайаном до последнего «прощай» оставалась еще неделя, но тот закат был началом финального акта.

В тот день, когда Брайан наконец улетел в Америку, я не поехала с ним в аэропорт. Он спросил, поеду ли я, но я и в лучшие времена не выносила прощаний. В том, что люди машут рукой, прощаясь на вокзале или в аэропорту, есть что-то слишком демонстративное, словно они искушают богов не допустить возвращения. А я хотела, чтобы Брайан вернулся. Я хотела этого больше всего на свете. Я отдала бы всю свою оставшуюся жизнь за еще один год с ним.

По крайнем мере сутки прошли с того момента, как я закрыла дверь за его удаляющейся, поникшей фигурой, а я все ожидала услышать стук в дверь и увидеть его в коридоре с букетом цветов в руке и с намерением сказать мне, что он понял, как он любит меня, и просто не может уехать. Ни за что! Как он мог даже пытаться это сделать?

Но никакого стука не было. Не было до тех пор, пока в шесть часов не зашла Мэри и не спросила, что это меня не видно целый день и не пойду ли я с ней к шашлычному фургону. На следующий день она уезжала домой и сказала, что на этот раз ждет возвращения в Лондон с нетерпением. На вечеринке в честь окончания семестра аспирант с кольцом в языке отверг ее заигрывания, и она видеть его больше не хотела. Билл уже уехал на каникулы. В то время он уже катался на велосипеде по Гималаям. Садоводческие районы остались позади, как пройденный этап.

У меня были неясные планы задержаться в колледже и доделать кое-какие курсовые работы (я ни черта не делала весь год — любовь занимала много времени), но перспектива вдруг остаться в колледже одной как-то не прельщала. Хотя мои друзья разъезжались по домам и некому было больше меня отвлекать, я знала, что вместо работы в библиотеке я буду сидеть, уставившись в никуда, и вспоминать, как я сидела неделю или две назад на том же месте, только вместе с Брайаном, как подсовывала ему дурацкие сентиментальные записочки, мешая разбираться в скучной статье по экономике, как трогала его коленку под столом и как потом тайком целовалась с ним в библиотечном туалете. Я поняла, что жить с такими воспоминаниями мне будет тяжеловато. И тоже решила уехать из колледжа.

Я набросила куртку и, даже не причесавшись, спустилась за Мэри в столовую. Я знала, что выгляжу жутко, и мне не хотелось ни о чем говорить, но Мэри, казалось, ничего не замечала. Она непрерывно болтала о своих планах на каникулы, которые включали серьезную диету, должную чудесным образом превратить ее в супермодель и заставить дурака-аспиранта жалеть о том дне, когда он отказался поцеловать ее своим противным пирсингованным языком.

— Следующий год будет отличным, — сказала Мэри с нехарактерным для нее оптимизмом. — Знаешь, я подумываю сразу по возвращении в Лондон сделать себе пирсинг на пупке.

— Брайана в следующем году не будет, — тихо сказала я. За последние полчаса это были мои первые слова.

— Да, конечно, — сухо сказала она. — Жаль, что ему пришлось вернуться домой, но жизнь продолжается, Лиззи. Может, на следующий год ты не будешь так пренебрегать старыми друзьями.

— Прости пожалуйста, если тебе так показалось, — удивилась я.

— Да ничего, — тихо сказала она. Может, она сочла, что была чересчур резка. Она обняла меня за плечи и легонько прижала к себе.

— Я знаю, что такое любовь.

Я кивнула и подумала, что она, кажется, слегка переоценивает свои чувства к аспиранту Ральфу, — но все равно испытала к ней благодарность за сочувствие.