Тайны Храма Христа

ГЛАВА 4
ВЗРЫВ

Как-то проходя близ Храма, Вадим заметил на главном куполе несколько человек, привязанных канатами и сидевших на подвешенных досках, словно на качелях. Они разрезали и снимали с купола позолоченные листы медной кровли, передавая их через люк внутрь купола.

А через две недели он увидел на куполах металлические ребра ажурной обрешетки с раскосами, образующими полусферы сводов, которые напоминали богатырские шеломы. Они заканчивались крестами. И в тот же день он увидел печальную картину, оставившую неизгладимый след в его сердце. Во Всехсвятском проезде стояла грузовая автомашина. Толстый канат одним концом был прикреплен к большому кресту главного купола Храма. Другой конец был привязан к автомашине. Шофер дал задний ход, приближаясь к Храму. Затем, переведя рычаг на полную мощность, ринулся вперед. Машина, взревев, рванулась, как тетиву, натянула канат, задрожала, подняв заднюю часть кузова вверх. Задние колеса ее, оторвавшись от земли, с огромной скоростью вращались. Опешивший шофер сперва растерялся, потом, выключив мотор, вылез из кабины, отер со лба пот и стал проверять автомашину и крепление каната.

Прохожие, наблюдавшие все это, крестились, плакали, шептали проклятия, а крест спокойно возвышался на своем месте невредимый, несмотря на то, что его несколько дней подпиливали рабочие-верхолазы.

Через четверть часа после осмотра шофер приготовился повторить операцию. На этот раз он увеличил скорость, чтобы добиться своего - свалить крест. Опять мощный рывок, машина, разогнавшись и натянув канат, подняла зад вверх и тут же с грохотом встала на все четыре колеса, а крест даже не пошатнулся.

Через некоторое время подогнали еще одну автомашину. Их поставили одну за другой на одной оси, связав между собой. Вся операция повторилась. На этот раз крест поддался, согнулся, но не сломался и не упал. Ошеломленные шоферы после грубой перебранки и обычного перекура решили загрузить автомашины камнем и кирпичом и вновь повторили все сначала. Теперь сила рывка тяжело груженных автомашин сделала свое дело - крест сломался. Падая и скользя по ребрам и переплетам каркаса купола, издавая скрежет и лязг, высекая каскады искр, крест свалился наземь, поднял столб пыли и зарылся в ней, как ненужный железный лом.

Щемящей болью отозвалось в душе Вадима это печальное зрелище. Он видел студентов с блокнотами и карандашами, зарисовывавших ажурные переплетения кружевных железных ферм куполов, рабочих, сбрасывавших с хоров на пол толстые книги в чудесных золоченых переплетах из библиотеки Храма и грубо выламывавших великолепные мраморные горельефы композиционных скульптур, разбивая на куски плиты пола, сложенного из голубого мрамора, Лабрадора и красного кирпича.

Вадим обратил внимание прораба на безобразную погрузку книг, затем спросил, куда их увозят и что будет с уцелевшими горельефами.

- Часть горельефов отправят в запасники, некоторые, как слышно, собираются использовать, остальные - разбитые - отвезут в Хамовническое болото на свалку, а книги сдадут в лучшем случае в Елоховскую церковь.

- Что значит «использовать»?

Прораб усмехнулся и поковырял пальцем в ухе:

- Болтают, будто бы для украшения дачи известного деятеля с тросточкой. Но… я ничего тебе не говорил!

«Неужели так будут использовать? - недоумевал Вадим. - Уж лучше бы тогда, как предлагал Флегонт Морошкин, поставить скульптуры Пересвета и Осляби при входе в рабочую столовую.

А что будет с художественными картинами, написанными на стенах Храма? Среди них ведь есть произведения кисти великих художников: Сурикова, Семирадского, Маковского, Горбунова,

Прянишникова, Верещагина, Басова… Написаны они не только на религиозные сюжеты - есть картины на темы русской истории и старины, они представляют огромную художественную ценность!»

Эти размышления тогда навели Вадима на мысль о том, что многие сокровища из Храма во время «раздевания» его были похищены…

Взрыв Храма Христа Спасителя был назначен на первую декаду декабря.

Из кварталов, расположенных рядом с Храмом, жильцов временно переселили в другие дома. Неподалеку от Храма, во дворе одного из домов жилого квартала, расположенного между Ленивкой и Всехсвятским проездом, в глубокой траншее были установлены специальные сейсмографические приборы для записи силы взрыва и возможных колебаний почвы.

Зная, что остались считанные дни существования Храма, Вадим Мостовиков решил последний раз взглянуть на него не через оконное заледенелое стекло, а с берега реки Москвы.

Лучше всего Храм смотрелся издали, с Берсеневской набережной. Он стоял за рекой на приподнятом ступенчатом подиуме и был хорошо виден целиком, во всем объеме.

Вечерело. Мороз заметно усиливался. Черная полынья на стрежне Москвы-реки подернулась ледяной пленкой. Она багрянилась от заката, походила на застывающую кровь. Вокруг нее прыгали, каркая, вороны.

Теперь вороны ночевали в полуразрушенном Храме. Может быть, они чуяли каким-то образом, что находят там пристанище в последние ночи.

Пока Вадим шел по Берсеневской набережной в сторону «Стрелки», он ни разу не посмотрел на Храм. В лицо бил резкий холодный ветер. Мысли набегали неприятные. Только приблизившись к заранее намеченному месту на берегу, неподалеку от древних палат думного дьяка Аверкия Кириллова, он повернулся к Храму лицом и увидел его во всем величии.

Вадим предполагал, что Храм будет в еще более печальном виде, чем он видел его неделю назад. Но Вадим ошибся - обреченный Храм стоял в неописуемой, сказочной красе!

Остов куполов заиндевел, и потому сферический железный каркас казался ажурным серебряным сплетением. Догорающая заря покрыла белые стены нежной сиреневой акварелью. Из-за того, что Храм лишился своей тяжелой позолоты и украшений, в нем внезапно проступили изящные и благородные черты древнего русского зодчества, те самые, какими отмечены лучшие из церквей в России, ведь прототипом Храма Христа Спасителя послужили Успенский и Архангельский пятиглавые кремлевские соборы.

Долго и пристально всматривался Вадим в тускнеющую картину за рекой. Ощущение чуда, нахлынувшего на него, не отступало. В его памяти возникали рисунки, которые он видел в синей папке деда: варианты, предложенные для «опрощения» и «облагораживания» Храма. Наверное, теперь - парадоксальным образом, из-за грубого «раздевания» Храма - произошло то, что приближало огромное строение к замыслам Никиты Мостовикова, дерзновенного зодчего?

На днях сбросят решетчатые каркасы куполов, заложат в подготовленные шпуры в каменных станах и пилонах взрывчатку, установят электродетонаторы и капсюли, и Храм в мгновение ока будет уничтожен!…

Мороз залютовал. Пронзительный ветер разогнал ворон от почерневшей полыньи, и они улетели к Храму на ночлег. А озябший инженер все не уходил с берега - никак не мог налюбоваться «раздетым» заиндевевшим шедевром, памятуя, что видит его отсюда, вероятно, в последний раз.

«Да неужели ж только я один, - в отчаянии думал он, - вижу и понимаю это? Один во всей Москве?! Во всей России?! Невозможно, чтобы этого не видели и не понимали наши знаменитые зодчие, градостроители, теоретики новой архитектуры?!

Неужели никому из них не пришла в голову простейшая мысль о том, что гораздо разумнее, если это необходимо, если так требует, как говорят, «дух времени», вместо того чтобы уничтожить, превратить Храм в исторический лекторий, небывалый музей войны 1812 года?* А Дворец Советов можно построить в другом месте. Например, на Воробьевых горах - на возвышении, откуда видна вся Москва. И на виду всей Москвы!…

[* В 1930 году рабочие предлагали Храм передать под музей.]

Может быть, кто-нибудь из корифеев уже решился и сделал такое простое предложение?

Может быть, отменят взрыв?!»

И тут Вадим вспомнил, что архитектор Куцаев, с которым он подружился в мастерской ВХУТЕИНа, на днях говорил ему, что среди участников конкурса по проектированию Дворца Советов немало честолюбцев. Они, уподобившись Герострату, ратуют за немедленное разрушение Храма. Уверенные в том, что их проект Дворца Советов будет принят, они с нетерпением ждут сноса Храма, чтобы на его месте в центре Москвы воздвигнуть здание, которое впишет в историю их имена…

«Так разве отменят взрыв? - размышлял он. - Нет, не отменят. Кто пойдет против главного идеолога перестройки исторического города, «рулевого» москбвских большевиков Кагановича?

Барановский, вон, воспротивился сносу храма Василия Блаженного, отстоял и оказался в ссылке».

А было это так. Ученого и реставратора Петра Дмитриевича Барановского* вызвал к себе Каганович, чтобы поручить ему обмерить и зарисовать собор Василия Блаженного**. Петр Дмитриевич, естественно, поинтересовался, для какой цели потребовалась эта работа. Ему объяснили. Архитектор не поверил своим ушам. Он напомнил, что Покровский собор стоит посреди Москвы без малого четыреста лет и давно стал одной из архитектурных доминант Красной площади. А поставлен он в честь взятия Казани - окончательного избавления Руси от татаро-монгольского ига.

[*Барановский П.Д. (1892-1984) - архитектор-реставратор, занимался реставрацией ценнейших памятников старины в Москве, Ярославле и других русских городах. Был директором музея «Коломенское».]

[** Храм Покрова на рву был построен в 1555-1561 годах в связи со взятием войсками Ивана Грозного Казани (1552) в честь праздника Покрова Богородицы. А когда в 1588 году к храму была пристроена десятая церковь святого Василия, названная по имени блаженного (юродивого) Василия, могила которого была неподалеку, церковь получила второе, неофициальное название - собор Василия Блаженного.]

Ученому дали понять, что приглашен он вовсе не для того, чтобы читать вздорные лекции.

Барановский возмутился, ушел не попрощавшись и в тот же день послал телеграмму на самый «верх». Вскоре непокорного архитектора не без «помощи» Кагановича отправили в ссылку на несколько лет.

Наши ведущие зодчие не пойдут на такое самопожертвование…

Самого Кагановича Вадим однажды видел. Это было летом 30-го года. По центру Москвы медленно катила, сверкая лаком, открытая заграничная машина «линкольн». В ней сидел рано полысевший человек с усиками лет тридцати семи - Бычок*** - и властно, по-хозяйски указывал тросточкой то на одно, то на другое старинное здание, храм или особняк. Рядом на кожаном сиденье устроилась авантажная секретарша с модной челочкой. Она делала пометки в реестровой книге старинных зданий, «засорявших столицу». Послушно поставленный ею крестик означал смертный приговор - взрыв или разборку здания…

[*** Прозвище Кагановича.]

По указанию Кагановича в Москве порушили много церквей, которые вовсе не мешали реконструкции города. Москвичи пытались было отстоять Иверские ворота с часовней и церковью на углу Никольской улицы. Не смогли. Каганович безапелляционно заявил, подводя итог спору: «А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов шести районов Москвы одновременно вливались на Красную площадь».

Вадим слышал, что разрушитель с тросточкой и его подручные предлагали «ликвидировать» весь Кремль - с башнями, стенами, дворцами и храмами.

- Что нам Кремль? - говорили они. - Все там для нас классово чуждое. Все царское да поповское. Колокол и тот «Царем» назвали! Пушку - тоже! А раз так, ежели в этом Кремле все нам враждебное, то надо и поступить соответственно, как поется в нашем пролетарском революционном гимне: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья!» А затем на чистом месте «мы наш, мы новый мир построим».

В субботу, 5 декабря, Вадим пришел в Управление строительства Дворца Советов за полчаса до начала работы. Окна служебного помещения, размещавшегося на первом этаже дома- «великана»*, почти напротив Храма Христа Спасителя, покрылись за ночь от мороза толстым слоем узорного ледяного инея. Что происходило на улице, через тусклые стекла не было видно.

[* Так в 30-х годах называли в Москве здание на улице Серафимовича, известнее в наше время как «Дом на Набережной».]

«Так оно и лучше, - подумалось Вадиму. - Разве мне обязательно видеть разрушение Храма? Потом эта печальная картина будет меня преследовать всю жизнь…»

До взрыва Храма оставалось минут сорок. Ему не хотелось ни за что браться, хотя работа была, навалилась какая-то апатия, все помыслы устремились туда - к Храму… Сотрудники, отправляясь наблюдать за разрушением каменной громады, звали Вадима с собой, но он отказался, сославшись на недомогание.

Когда все ушли, Вадима охватила тоска. Сидеть одному в пустой комнате со слепыми окнами, смотреть на часы и ждать грохота взрыва? Нет! Это будет невыносимо!

Вадим сорвался с места, поспешно оделся и вышел из управления.

На заснеженной набережной было тихо и безлюдно. Милиция заблаговременно перекрыла соседствующие с Храмом улицы. Непривычно звонко, словно в деревне, поскрипывал снег под ногами.

Вадим направился на Софийскую набережную. Возле Каменного моста стояли дежурные от «Дворецстроя»: проход повсюду был строго ограничен. Но его как сотрудника Управления строительства Дворца Советов пропустили. Посоветовали только прибавить шагу, потому что времени до взрыва осталось мало.

Еще издали он заметил большую толпу. Над ней клубился пар, разносился гул голосов, который нарастал по мере приближения Вадима. Плохо одетые люди спасались от холода извечным способом: притопывали ногами в разбитых валенках, похлопывали себя по бокам и по ляжкам рукавицами, по-черепашьи втягивали головы в облезлые воротники. Не слышно было в толпе шуток-прибауток и веселого беззлобного подтачивания, на которые говорливые москвичи большие охотники.

Подойдя к народу, Вадим увидел группу прилично одетых пожилых мужчин. Посредине возвышался статный бородач, по-видимому, из духовенства. Напевно, по-церковному, он по памяти читал царский манифест в честь сооружения Храма Христа: «Да простоит сей храм многие веки, и да курится в нем перед святым престолом божьим кадило благодарности до позднейших родов, вместе с любовью и подражанием к делам их предков…»

У Вадима навернулись слезы. Он прокашлялся и пошел дальше. Увидел нищенку с бородавкой на подбородке. Это была Филимоновна, имевшая когда-то место на паперти Храма Христа и кормившаяся подаянием. Подле нищенки стояли несколько старых женщин и мужчин. Один остроносый, в кожаной шапке, отороченной смушкой, другой, похожий на замоскворецкого мясника: красно-сизые щеки, раздутые ноздри и тяжелые ручищи…

Нищенка причитала о конце света: «… И пойдет брат на брата и сын на отца. Храмы божий порушат до основания! И настанут тогда последние времена!»

Закутанные в платки старушки тяжело вздыхали, плакали, крестились и скорбно смотрели на обреченный Храм Христа.

- Нехристи! Басурманы окаянные! - ругался человек, похожий на мясника. - Я бы их всех!…

Благообразный мужчина в смушковой шапке возмущался рассудительно:

- Не знают, что творят. Где же им понять, что во всей Европе другого такого Храма не сыскать.

Молодой инженер Шувалов, оказавшийся поблизости, непрощенно вмешался в разговор:

- Зачем преувеличиваете, товарищ? Архитектор Иофан говорит, что большой архитектурной ценности Храм не представляет.

К непрошеному собеседнику сразу обернулись сердитые и злобные лица.

- Антихрист окаянный, - завопила нищенка со своего ящика. - Миряне, я его своими глазами у Храма Христа видела! Он у них начальник.

Шувалов растерялся.

Раздувая ноздри еще больше, на него стал надвигаться замоскворецкий мясник, за ним следом две старушки, потрясая клюками.

Чем бы закончился этот разговор с мирянами, не окажись подле Вадима и еще нескольких сослуживцев.

Спрятавшись за них, Шувалов дрожащей рукой достал из нагрудного кармана часы на ремешке и провозгласил, чтобы сразу ретироваться:

- Ба! Да ведь две минуты остается!

Стоявшие на набережной люди поспешно повернулись к Храму.

Вадиму трудно было поверить, что Храму осталось стоять всего две минуты. И тогда, окидывая прощальным взглядом обреченный Храм, он вспомнил стихотворение, ходившее на днях по рукам, посвященное Храму Христа.

Прощай, хранитель русской славы,

Великолепный Храм Христа,

Наш великан золотоглавый,

Что над столицею блистал.

По гениальной мысли Тона,

Ты был в величии простой,

Твоя алмазная корона

Горела солнцем над Москвой.

Венчанных славою героев

Россия отдала векам,

Христу Спасителю построив

В сердцах нерукотворный Храм.

На кремлевской башне начали бить куранты. Ветер доносил расплывчатые, рыдающие прощальные звуки колокола. В это же время с Боровицкого холма за взрывом Храма в бинокль наблюдал глава «социалистического переустройства Москвы» Лазарь Каганович. Весь цивилизованный мир тогда услышал, как он презрительно процедил: «Задерем подол матушки Руси!»

Словно крыльями, размахивая оборванными руками кацавейки, нищенка на набережной сорвалась вновь с ящика.

- Православные! Не допустите! Не…

И тут грянул оглушительный гром! Все вокруг содрогнулось от ударной волны. Толпа инстинктивно шарахнулась назад и замерла в оцепенении… Нищенка упала на колени и уткнулась лицом в снег. Вадим стоял неподвижно в подавленном состоянии. За рекой, вздымаясь и клубясь, разрасталось огромное грибообразное облако, заволакивая белесой вуалью близлежащие дома.

Но вот пелена стала рассеиваться, медленно опускаясь и покрывая мелкой известковой пылью притихшие кварталы древнего Чертолья, оседая на крышах домов, на заснеженных улицах, на ледовом лоне Москвы-реки. И тут совсем неожиданно стали проступать величественные очертания по-прежнему стоявшего на своем месте Храма.

Люди не верили своим глазам… Но все отчетливей выделялись контуры уцелевшего Храма Христа! Он стоял на том же месте!

В толпе людей на набережной послышались возгласы: «Стоит! Оборонил Господь!» Многие судорожно крестились, истерически бормотали молитвы, стонали и плакали. Другие восклицали:

- Высится! Во славу Христа!

- Явил Господь силу свою!!! Уцелел Храм от козней антихристов!

Мостовиков и Шувалов в недоумении переглянулись.

- Очевидно, расчеты Союзвзрывпрома оказались неверны, - заметил Шувалов и направился к контрольному пункту связи, что находился неподалеку у Каменного моста. Дозвонился не сразу: руководитель спецотряда подрывников инженер Жевалкин рапортовал в это время «высокому» начальству в Кремле. Когда телефон освободился, техник Мотовилов сообщил то, что было известно ему от Жевалкина.

Вернувшись на набережную, Шувалов рассказал, что взорвали только один пилон. Барабан центрального купола стоит теперь, как таган, на трех оставшихся опорах.

Издали гигантское здание Храма казалось нетронутым. Хотя внутри разрушения были значительными. Но людям это было невдомек.

Подрывники готовились к следующему взрыву. Он прогремел, казалось, еще мощнее. Грохот потряс всю округу, вылетели стекла в окнах прилегающих домов. В небо гуще прежнего взметнулось пыльное облако.

Когда оно рассеялось, ликующие голоса вновь пробежали по толпе.

Храм стоял. Это явление вновь обескуражило инженеров. Шувалов опять отправился звонить по телефону Жевалкину.

А про мирян, ликующих на набережной, и говорить было нечего: они окончательно уверовали в чудо - в то, что сила Божья оказалась крепче дьявольского зелья - взрывчатки. Однако вскоре выяснилось, что рухнул второй пилон, каменный барабан теперь держался на двух диаметрально противоположных пилонах.

Постелив на снег обрывок половика, Филимоновна встала на колени и творила молитву, обратясь лицом к Храму.

Вадим Мостовиков не мог больше смотреть на разрушение Храма. Сославшись на недомогание, он резко повернулся и пошел в управление.

«Горе-спецы из Союзвзрывпрома, заложив под Храм семь тонн аммонала, даже разрушить-то не могут по-человечески», - возмущался он, поспешно шагая по скрипучему снегу, чтобы успеть до очередного взрыва скрыться в управлении.

По дороге под впечатлением варварского уничтожения Храма Вадим опять вернулся к мыслям, преследовавшим и терзавшим его с тех пор, как он впервые узнал о предстоящем сносе Храма. И тут неожиданно он принял решение: уйти с работы и устроиться на строительство метрополитена, работа там новая, интересная и, главное, не разрушительная, а созидательная. От этой мысли Вадим почувствовал облегчение, он даже как-то выпрямился и быстрее зашагал, обрадованный тем, что нашел для себя очистительное решение.

Перерыв между взрывами затянулся. Люди подумали, что на этом все закончено: израсходована взрывчатка, и Храм устоял, кое-кто даже пошел прочь с набережной.

Но тут вновь оглушительно грохнуло. Высокий голубой забор, что ограждал Храм со стороны реки, упал. С трехэтажного дома на Волхонке снесло кровлю. На этот раз сквозь пелену люди увидели, как огромный подкупольный барабан медленно и тяжело накренился и рухнул, подняв еще более густое серое облако мельчайшей пыли.

Этот самый мощный взрыв произвел Флегонт.

Начальство и не думало поручать его простому деревенскому сезоннику. Для этого в спецотряде находился опытный техник Мотовилов. Он, Мотовилов, и действовал - вертел рукоятку взрывательной машинки.

После второго взрыва начальство Союзвзрывпрома получило нагоняй от «главного разрушителя».

Руководитель Союзвзрывпрома, закончив нелицеприятный разговор с «главным разрушителем», напустился на начальника спецотряда инженера Жевалкина. Тот, естественно, - на Мотови-лова. Дал такого нагоняя безвинному технику, что будь здоров! Вот тут-то и произошло нечто непредвиденное: Мотовилову по случаю медвежьей болезни понадобилось срочно отлучиться. В ту минуту как на грех нетерпеливый начальник из Союзвзрывпрома опять позвонил Жевалкину:

- Почему нет взрыва? Ты что канителишься?! Ты знаешь, куда за это угодишь?!

Жевалкин, понятное дело, трубку телефонную возле уха держал, положить ее не смел, пока начальство до конца не высказалось, хотя все было уже готово к взрыву - осталось только ручку-магнето вертануть, а техника Мотовилова на месте нет. А так как это дело нехитрое, Жевалкин, зная, что в соседней комнате, где находится взрывательная машинка, кто-нибудь из спецотряда есть, свободной рукой прикрыл микрофон телефонной трубки и крикнул:

- Эй, кто там в дежурке, вертани ручку!

А кому же было вертеть? В дежурке в это время был только Флегонт Морошкин, охранявший вход в помещение. Он не растерялся и повернул ручку точно так же, как это делал Мотовилов.

И получилось, да так, что даже в домах, стоящих поодаль от Храма, со звоном вылетели оставшиеся после второго взрыва стекла из окон. Находясь в укрытии, Флегонт взрыва не видел. Только потом сезонники братья Сковородниковы из его бригады, соседи по общежитию, во всех подробностях, как могли, пересказали ему, как рухнул Храм.

Когда же Флегонт увидел на месте Храма огромный курган из кирпичных глыб, обломков камня и мрамора, курящийся серой едкой пылью, подумал: «Какая же крепкая была церква, и все вдре-бадан! Тыщу лет поди простояла бы!». И, немного помолчав, промолвил:

- Ведь это я вертухнул ручку взрывной машинки, отчего и развалился Храм!

И он рассказал братьям Сковородниковым, как все произошло.

- Выходит, это от твоего вертухания развалился Храм, - уточнил Илья.

- Да, - с тоской отозвался Флегонт.

Заметив унылый вид друга, в разговор вмешался Матвей:

- Топерь будя баловаться, начнется настоящая работа.

- Это уж точно, - поддержал его брат, - не забор гвоздить. Поглядим таперича, у кого силушка в жилушках.

- Платить-то, сказывают, будут по акорде, кто боле камня и кирпича вывезет на тачке - тому, стало быть, и хрустов поболе насчитают, - продолжал Матвей.

- Топерь уж мы поднатужимся. Бог даст, Матюха, подзашибем на коровенку!…

После третьего взрыва последовало еще несколько оглушительных взрывов, завершивших гибель Храма Христа Спасителя.

Для разрушения бесценного памятника, возводившегося более сорока лет, потребовалось менее двух часов…

Флегонту Морошкину за находчивость и усердие выдали денежную премию и почетную грамоту с серпом и молотом. Эта была самая первая в его рабочей жизни грамота, и он, естественно, поначалу очень гордился наградой. Еще бы! Такой ни у кого в Малых Кочках нет. Сезонники из других бараков приходили посмотреть на нее. Слова на грамоте были напечатаны золотыми буквами. Почувствовав свою причастность к грамоте, поскольку работали в одной бригаде с Флегонтом, Илюха и Матюха тоже возгордились.

Вскоре, однако, Флегонт стал замечать, что смутное беспокойство стало сменять чувство гордости. Что ни говори, а на нем тоже лежала вина за крушение златоглавой громадины.

Пройдет время, и однажды вечером, уже будучи учащимся рабфака, Флегонт снимет со стены почетную грамоту и спрячет подальше с глаз долой.